Кризис в отрицательной школе. К вопросу об исторической достоверности книги Деяний Апостольских

НОВЕЙШАЯ, так называемая, отрицательная критика переживает несомненно тяжёлый кризис. Ещё не далеко то время, когда критицизм бурной волной врывался в святилище самых дорогих верований христианского мира и угрожал разрушить самые основы этих верований, ниспровергая достоверность книг Св. Писания и низводя их на степень обыкновенных человеческих записей, притом позднейшего по отношению к описываемым в них событиям происхождения. Эта разрушительная работа критицизма была тем внушительнее, что производилась от имени строго-научного знания, и критики выступали во всеоружии учёности, пред которой невольно должны были в смущении отступать верующие богословы, стоявшие на почве положительного христианского миросозерцания и жившие преданиями вселенской церкви. В глазах передового критицизма они были люди отсталые и потому их песня была спета, а дело исследования св. книг должно было перейти в руки критиков, которые, стоя на высоте современного знания, порешали все вопросы о литературно-историческом значении св. книги, находя в них лишь „документы“ сомнительной важности и достоверности, с гордой самоуверенностью относили к области мифологии все те факты, которые дотоле считались непреложными и составляли самую основу верований христианского мира. Смущение во всём христианском мире было необычайное, и многие слабые духом даже готовы были отречься от своих дорогих верований и присоединиться к глашатаям отрицания. Но вскоре оказалось странное явление. Чем дальше шла отрицательная критика по пути отрицания, тем менее становилась она уверенной в себе, и по мере того, как стал всё более разрабатываться тот литературно-исторический материал, который служил главной основой для отрицания, тем всё чаще критики стали наталкиваться на такие факты, которые были для неё не разрешимы и могли быть объяснены не иначе, как с точки зрения отвергнутого ей миросозерцания вековечного придания. Смущение критиков прежде всего сказалось в их отношении к ветхозаветным фактам, когда новейшие открытия в области археологии древних стран востока неожиданно доставили нам богатейший материал для исследования, о котором и не подозревали раньше, но который между тем давал неожиданное подтверждение для целого ряда фактов, дотоле смело относившихся критикой к области мифологии и народного творчества. достаточно прочесть теперь критические исследования напр. немецких библеистов 20 и 30 годов настоящего столетия и сопоставить их критические упражнения хотя бы с новейшими археологическими исследованиями английского ассириолога Сэйса, чтобы убедиться, на каких шатких, можно сказать, ребяческих основах построили свои критические теории учёные критики того времени¹. То же самое оказалось и в отношении их к новому Завету. многие факты из новозаветной истории, особенно там, где она соприкасается с классической историей и древностью, смело относились к области вымысла или недомыслия полуграмотных авторов новозаветных книг, так как эти факты не подтверждались классической древностью или даже находились в противоречии с её свидетельствами. Этим смелым критическим отношениям к фактам новозаветной истории особенно прославилась тюбингенская школа во главе с её вождём Бауром, и своей усиленной работой эта школа в своё время произвела громадное впечатление на весь учёный мир. Особенную силу аргументации этой школы составляло то, что она опиралась на старательном и всестороннем изучении той классической основы, на которой возникала вся христианская литература первых веков. Вся эта литература будто бы шла в разрез с установившимся христианским приданием и потому последнее подлежит отвержению как недостоверное, а вместе с ним такая же судьба должно постигнуть и самые дорогие верования христианской церкви. К счастью – время увлечения этим критицизмом скоро прошло, и когда непредзанятая никакими теориями наука серьёзно взялась за проверку трудов тюбингенской школы, то не могла не заметить в ней весьма существенных пробелов и недочётов. Прежде всего оказалось, что всё это критическое движение предоставляло собою не более, как известное веяние времени. Рационализм, составляющий душу западного христианства, постепенно подтачивая веру в церковь и его предании, к первой четверти нашего века успели образовать такую атмосферу сомнения, которые проникли во все сферы жизни западноевропейского общества, и оно уже потеряв веру, невольно искало для своего успокоения того или другого оправдания для своего неверия. И вот в ответ на этот запрос общественной мысли и явилась тюбингенская школа, которая таким образом не создала рационализма, а только придала ему известную форму и старалась найти для него строго-научное обоснование. Но понятно, что движение, имеющее в своей основе готовую почву в виде предварительно образовавшегося отрицательного мнения, уже никоем образом не может быть вполне беспристрастным и объективным: составляя лишь теоретическое обоснование или оправдание господствующего настроения, оно по тому самому уже не имело в себе задатков этой объективности, и потому-то и оказалось, что это критическое движение грешило против самых основных требований здравой критики, именно полной объективности суждения и беспристрастия в оценке тех или других исследуемых фактов. Для тюбингенской школы на первом месте были не факты, которые только одни и должны были служить материалом для выработки цельного миросозерцания, а напротив, она исходила уже из готового предложения, и факты для неё служили лишь средством для возведения этого предложения в твёрдо основанную теорию, – одним словом тщательно подбираемые документы и факты лишь подгонялись к заранее составленной теории. Очевидно такая работа, не смотря на всю громаду её учёного аппарата, не имеет для истинной науки ровно никакого значения и противоречит основному требованию, предъявляемому логикой ко всякому беспристрастному исследованию. Между тем это отсутствие должной объективности сказалось на тюбингенской школе и в других, ещё более ярких недостатках. Так как отсутствие объективности было результатом заранее составившегося предубеждения, то это повело даже к той, уже совсем противонаучной крайности, которая выразилась в отсутствии всякой симпатии к исследуемым предметам. В критиках тюбингенской школы все те факты, с которыми связались самые дорогие верования христианского мира, не только не возбуждали ни малейшего сочувствия, которое хотя отчасти могло бы удержать их от не справедливого отношения к ним, а напротив в силу определённого мнения теряли всякую историческую ценность в их глазах, и потому когда приходилось производить сравнительную историческую оценку фактов новозаветной истории с фактами классической древности в случае их соприкосновения между собой, то при этом всегда становились на сторону последних и в случае их разногласия между этими двумя порядками непременно преимущество отдавали факта классической древности и безапелляционно отвергали значение первых. Это уже такая несправедливость, которая грешит против элементарных требований учёной критики, а между тем этой вопиющей несправедливостью проникнуты все учёные труды, как Баура, так и его последователей. Достаточно было среди мусора всевозможных документов от классической древности найти какое-нибудь тёмное отрывное, в сущности ничего не говорящее свидетельство второстепенного и третьестепенного автора или сатирика, чтобы вся школа возликовала, если в этом свидетельстве при помощи микроскопического анализа можно было найти какой-нибудь отдалённый намёк на что-нибудь такое, что стоит в противоречии с целым повествованием какой-нибудь новозаветной книги, и вся эта книга хладнокровно (а быть может и не без злорадства) приносилась в жертву этому тёмному свидетельству и объявлялась недостоверной и не подлинной. Случаи этого рода слишком хорошо известны всем, кто более или менее следит за ходом немецкой отрицательно-критической литературы, чтобы нужно было подробно останавливаться на них²; но они-то именно и послужили главной причиной того, что, когда первое увлечение прошло и наступило время для более спокойного отношения к делу, доверие к произведениям критической школы ослабело. Когда начались самостоятельные исследования в этой же области со стороны более независимых учёных, сами последователи тюбингенской школы отчасти сознали своё увлечение и ученика Баура начали отступление по всей линии от положений своего учителя. Между тем независимые исследования, опираясь притом на новые открытия, как в области древней письменности, так и археологии, далее ещё целый ряд таких фактов, о которых и не подозревали главари тюбингенской школы и эти новооткрытые факты в общей массе решительно не мирились с выводами отрицательной критики и напротив в большинстве случаев ими блистательно подтверждались факты новозаветной истории. Мало того с расширением круга исследований в области классической древности беспристрастная наука обнаружила и такие факты, которые уже совсем не делают чести нравственной добросовестности критиков, так как обнаружилось, что последние нередко приводили в подтверждение своих излюбленных теорий и такие факты, которых в действительности ещё не существовало (в научном смысле) и которые сделались достоянием лишь новейших изысканий.³ И вот результатом всего этого литературно-критического движения было то, что тюбингенская школа потеряла свой престиж и даже те могикане её, которые продолжали держаться своей излюбленной теории, не осмеливались уже выставлять с прежним заносчивым абсолютизмом, а скромно ограничивали и урезывали её сообразно с новыми фактами научных открытий и исследований. Но дело приняло ещё более серьёзный оборот, когда за исследование фактов, соприкосновенных с классической древностью, взялись сами специалисты классического знания. Тюбингенские критики, хотя и пользовавшиеся в широких размерах фактами и свидетельствами классической древности для подтверждения своих теорий в отношении к новозаветной истории, всё-таки были богословы, для которых на первом плане стояли интересы богословских воззрений, так что и классическую древность они изучали не как самоцель, а только как средство для подтверждения своих излюбленных богословских теорий и воззрений известного пошиба. Поэтому как ни обширна было их эрудиция в этом отношении, однако она имела несамостоятельное значение, а потому и выводы на основании её по необходимости страдали односторонностью и предвзятостью. Это была эрудиция, стремившаяся не к тому, чтобы уяснить себе известные факты как объект чисто учёного исследования, а к тому, чтобы при помощи этих фактов обосновать ту или иную богословскую теорию. Вот почему получает для нас такой большой интерес то обстоятельство, что такое отношение к классической древности пробудило интерес и в самых учёных специалистах классического знания и они также обратили внимание на ту промежуточную область, где факты классической древности соприкасаются с фактами новозаветной и церковной истории. И тут оказался поразительный факт. Представители классического знания, приступив к изучению этого рода фактов с свойственной им научной точностью и объективностью, с выработанной строгой логикой учёными приёмами и с дисциплинированным умом, оказалось несравненно беспристрастнее тюбингенских богословов, потому что для них важно было не подтвердить ту или другую богословскую теорию, а уяснить самые факты, как материал для истории. А это только и нужно было для торжества истины. Как только к делу было преступлено без всяких предзанятых теорий, а единственно с целью уяснения и расследования самих фактов, так немедленно обнаружилась вся жалкая неосновательность тюбингенских построений с их насильственно подтянутыми фактами и неосновательными предложениями, и истина выступила во всём своём лучезарном свете; и эта истина состояла в том, что факты новозаветной истории выдерживают самую строгую критику и сообщающие их авторы, вопреки утверждению тюбингенской школы, не только вполне свидетели достоверные и надёжные, но и такие историки, которым принадлежит место наряду с величайшими историками древности. И этот взгляд высказали не какие-нибудь второстепенные, незначительные представители классического знания, а первостепенные учёные, стоящие во главе научного движения в области классицизма. Достаточно указать несколько имён в подтверждение этого положения. К числу независимых учёных историков, высказавших свой положительный взгляд на факты новозаветной истории, принадлежит всемирно известный историк Леопольд Ранке. Как глава историко-критической школы, он прославился глубиною и точностью своих исторических работ, тщательностью своего историко-критического метода, при помощи которого он с гениальной отчётливостью отделял историческую шелуху от истинного зерно исторической правды, и этот знаменитый историк в своей „Всемирной истории“, излагая историческую эпоху появления и первоначального распространения христианства, вопреки тюбингенским критикам, признал вполне историческую достоверность за непосредственными свидетелями этой эпохи, каким особенно был автор книги „Деяний Апостольских“ св. Лука. Рядом с Л. Ранке по учёному авторитету, а ещё выше по своим знаниям в области собственной классической истории Э. Курциус, общепризнанный глава новейшего классицизма; и этот учёный, коснувшись глубоко интересного – и в историческом, и в богословском отношении – факта пребывания ап. Павла в центре классического мира в Афинах, открыто высказал своё убеждение в полной исторической достоверности самого повествования об этом в книге „Деяний Апостольских“. „Всякий, по его буквальным словам, кто отрицает историческую достоверность повествования о пребывании ап. Павла в Афинах, тем самым вырывает один из важнейших листов в истории человечества“.⁴ Среди английских учёных с такой же независимостью от учёных критиков тюбингенской школы высказался общеевропейский известный учёный Рамсэй, который открыто высказал свои взгляды в этом отношении, в известном своём сочинении о „Христианской церкви в римской империи за первые два века“, – сочинение, которое произвело глубокое впечатление на весь учёный мир, как свидетельство совершенно самостоятельного учёного, выше всего ценящего истину. Читатели нашего журнала с достаточностью знакомы с этим капитальным сочинением, существенные части которого были предметом изложения в ряде статей,⁵ и потому мы не будем повторять тех поразительных выводов, к которым пришёл учёный автор путём самостоятельного исследования в области соприкосновения христианской истории и классической древности.

Достаточно сказать, что автор, разоблачив во многих отношениях фальшь и натяжки отрицательной критики, блистательно восстановил значение многих таких фактов, которые, как опиравшиеся дотоле на придание христианской церкви, смело относились критикам к области вымысла. Но учёный автор не остановился на этом. Блистательно защитив достоверность свидетельств послеапостольского века, и результатом этих исследований явилось новое его сочинение, которое успело возбудить всеобщее внимание в учёном мире и в несколько месяцев выдержало два издания. Это сочинение Рамсэя, вышедшее под заглавием: „Ап. Павел, как путешественник и римский гражданин“,⁶ уводит нас именно в глубь апостольского века и получает тем больший интерес, что прямо берёт предметом своего исследования историю жизни и трудов того великого апостола народов, который именно в истории своей деятельности дал богатейший материал не только для богословия, но и для древней археологии и географии, – массу того культурно-исторического материала, который особенно дорог для историка древнего мира в переходный период жизни последнего. И эта новая книга Рамсэя для нас получает особенный интерес в виду того, что учёный специалист в области классического знания, взяв предметом своего исследования, так сказать, центральную личность апостольского века, изучает её деятельность по всем правилам строгой классической науки. В этом отношении Рамсэй сделал дальнейший шаг в области изучения христианской древности на почве классической по сравнению с Леопольдом Ранке и Курциусом. Те только коснулись христианской древности с этой стороны, а Рамсэй прямо входит в самую эту область и производит в ней тщательное исследование всех фактов и данных, подвергает их строгой проверке при посредстве фактов и данных классической древности, и результатом этого исследования и этой проверки сказывается тот поразительный факт, что учёный классик поражён точностью тех данных, какие даёт нам новозаветная письменность, и приходит к открыто высказываемому им убеждению в совершеннейшей достоверности тех христианских писаний, в которых заключается история апостольского века. Этот факт ещё тем поразительнее, что Рамсэй, по его собственному сознанию, приступал к изучению этой области далеко без предубеждения, так как находился под сильным влиянием корифеев отрицательной критики. Но когда он, не полагаясь на их авторитет, порешил сам лично произвести это сравнительно-критическое исследование, то убедился, что теории этой школы более строятся на предложениях и предзанятых мнениях, чем на трезво изучаемых фактах, и потому, отвергнув свои кумиры, открыто сознался в этом и тем доставил новое торжество истины. По самому предмету своего учёного исследования автор необходимо должен был иметь дело с книгой „Деяний Апостольских“, которая составляет главный источник истории жизни и деятельности ап. Павла, и Рамсэй действительно прежде всего и остановил своё внимание на характере этой священной книги. Вопрос предстоял в высшей степени интересный. Книга „Деяний Апостольских“ есть, так сказать, самая историческая книга среди новозаветных книг, и исторический интерес её возвышается тем, что она затрагивает как раз ту чрезвычайно интересную для исторической науки область, где новый христианский мир соприкасался с древним классическим. В виду этого на неё уже давно обращали внимание исследователи, но к сожалению, преимущественно те, которые принадлежали к отрицательной критической школе или по крайней мере находились под её сильным влиянием, и поэтому всё исследование обыкновенно сводилось к отысканию тех мнимых исторических ошибок или неточностей, которыми будто бы изобиловала эта книга.

Таких ошибок и неточностей приверженцы критической школы Баура находили в ней так много и считали их так грубыми и непростительными, что под их тяжестью самый характер книги, как исторической, терял всякое значение, и если даже критики совершенно не отрицали всякую историческую достоверность за неё, то во всяком случае относили её автора к разряду третьестепенных исторических писателей, произведения которых не заслуживают особенного уважения, как смутные и малонадёжные. Такой взгляд упорно держался в отрицательно-критической литературе довольно долго, несмотря на то, что чем больше наука классической археологии и истории углублялась в свой предмет и расширяла свои знания, тем всё чаще встречалась с такими дотоле неизвестными фактами, которые поразительно подтверждали все наимельчайшие подробности повествования св. Луки. Особенно много в этом отношении сделал Моммсен, который своими исследованиями в области римского государственного права и правовых отношений между Римом и провинциями пролил так много света на эту дотоле мало исследованную и мало понятную область, что теперь сама наука о римских древностях вступила в новый период – Моммсенский, который существенно отличается от до Моммсенского. Все самые остроумные предложения и построения критиков, сделанные до этих исследований Моммсена и казавшиеся верхом научной точности, глубины и авторитетности, часто теперь оказываются ребяческими построениями, не имеющими никакой научной ценности; а в большинстве случаев это именно те самые построения, на которых отрицательная критика основывала своё пренебрежительное отношение к исторической достоверности книги „Деяний“. Рамсэй решительно отмечает этот поразительный факт, и он именно более всего поколебал в нём уверенность в правоте и авторитетность отрицательной школы и заставил его самостоятельным трудом проверить все относящиеся сюда данные. А когда он стал на путь самостоятельного исследования, то пред ним открылась совершенно иная картина, и это тем более замечательно, что он по его собственным словам, приступил к изучению книги „Деяний“ отнюдь не с предрасположением в пользу её исторической достоверности. „Совершенно напротив, говорит он, я начал в настроении не благоприятном к ней, потому что остроумность и кажущаяся полнота тюбингенской теории одно время совершенно убеждала меня. В мою задачу сначала и не входило исследовать этот предмет в подробностях; но позже я часто приходил в соприкосновение с книгой „Деяний“, как авторитетом в области географии, древностей и общественной жизни в Малой Азии, и постепенно я убеждался, что в различных подробностях это повествование обнаруживало поразительную истину. В действительности, начав с перезанятой идеи, что эта книга есть в сущности произведение второго века и никогда не полагаясь на достоверность её свидетельств касательно условий первого века, я постепенно пришёл к тому, что начал находить её полезной союзницей в исследовании разных тёмных и трудных явлений“⁷. А затем дальнейшее изучение древнего классического мира и окончательно убедило Рамсэя в неосновательности теории тюбингенской школы. Эта школа именно старалась доказать, что книга „Деяний“ есть произведение II века – с претензией, однако так изображать события, чтобы они соответствовали мнению автора о церковных вопросах его собственного времени. Все теории этого рода подразумевают, что атмосфера и вся обстановка этой книги носят на себе отпечаток второго века, и эти теории обосновывались на том доказательстве, что подробности, излагаемые в книге, изображаются не точно и окрашены идеями второго века. „Все усилия прежней школы критиков, говорит Рамсэй, были направлены к тому, чтобы дать необходимые для этого доказательства, и в этой попытке они обнаруживали такое непонимание действительного характера древней жизни и римской истории, которое часто изумительно и которое решительно ниспровергнуто было с прогрессом исследований в области римской истории. Все такие теории принадлежат к до – Моммсенской эпохе римской истории; теперь они не возможны для основательного и образованного критика, и едва ли ещё где ни будь продолжают существовать, кроме разве популярных журналов и повестей полурелигиозного свойства“.⁸

Таким образом книга „Деяний святых Апостолов“, по авторитетному мнению, Рамсэя, несомненно составляет, вопреки утверждению отрицательной критики, произведение первого века, как и всегда веровала церковь. Но этим ещё не определяется всё достоинство книги. Книга может принадлежать и первому веку, но по своему историческому достоинству может относиться к произведениям второго или третьего разряда. „Исторические произведения, говорит Рамсэй, бывают различного рода и достоверны в различной степени. 1) Есть исторические повести, которые в рамки истории вплетают вымышленный рассказ. К этому роду принадлежат некоторые из апокрифических сказаний об апостолах, возникавшие видимо из желания доставить христианам замену популярных повестей того времени. 2) Есть легенды, в которых народное воображение, работая в ряде поколений, окружает действительную личность и действительные события такой массой постоянного материала, что под ним едва ли можно различать историческое зерно. 3) Есть истории второго и третьего разряда, в которых писатель, или небрежно и без должного обсуждения пользуясь хорошими источниками, или не обладая достаточно подробными и верными источниками, даёт такое повествование о прошедших событиях, которое до известной степени достоверно, но содержит ошибки в фактах, в группировке и пропорции и окрашивает рассказ о прошлом сказками своего собственного времени. При пользовании этим разрядом исторических произведений новейший учёный, напрягая свой исторический такт, должен сравнить это повествование с другими свидетельствами, какие только можно получать из других источников и обсудить, совместимо ли приписываемое в нём отдельным личностям с возможностями человеческой природы. 4) Есть наконец исторические произведения высшего порядка, в которых писатель располагает превосходными средствами и знаниями или вследствие личного знакомства с событием, или благодаря доступу к подлинным первоисточникам, и при исследовании своего предмета обнаруживает гений, литературное искусство и собственное историческое проникновение в характере людей и в движении событий. Так, автор схватывает самые важные события, сосредоточивает на них внимание читателя, подвергая их более полному изъяснению, касается легче и короче менее важных событий, совсем опускает массу неважных подробностей, и делает своё произведение художественной и идеализированной картиной поступательного движения данного периода. – Великие историки – самые редкие из писателей. По общему признанию типическим примером высшего класса историков является Фукидид и сомнительно, может ли быть другой какой-нибудь писатель по общему согласию поставлен рядом с ним. Но все историки, от Фукидида и далее, конечно должны подлежать свободной критике. И тут оказывается, что огонь, сжигающий второстепенного историка, только ещё сильнее и светлее делает действительного мастера, с очевидностью выставляя его превосходство. Самая строгая критика с течением времени окажет ему наилучшую услугу. Но и для критика в свою очередь требуются высокие качества: он должен быть способен отличать истину от лжи, он должен быть искренним, непробуждённым, человеком открытой души. Много таких критиков, которые в значительной степени проявляли своё предпочтение ложному пред истинным, и можно с правом сказать, что в наше время нет ещё такого класса литературных произведений, в которых бы замечалось столь огромное преобладание заблуждения и ложного суждения, как именно в области литературной критики. Для некоторых из наших критиков Геродот – отец истории, для других он – неаккуратный воспроизводитель болтовни необразованных масс народа; один писатель с зловещей продолжительностью доказывает слабость Фукидида, другой не может усмотреть у него ни одного недостатка. Но признавая всю силу риска и вероятность осуждения, которому может подвергнуться смелая попытка, я осмеливаюсь привести на следующих страницах основания, заставляющие меня поставить автора книги „Деяний“ в число историков первого разряда.“⁹

Затем автор и действительно доказывает, что св. Лука, даже оцениваемый с точки зрения просто литературно-критической, по необычайной прозрачности и стройности своего исторического повествования, по классической чистоте отделки разных подробностей и особенно по гениальной пропорциональности частей повествования и по связи их с основной идеей вполне может быть поставлен рядом с такими гениальными представителями истории, как Геродот и Фукидид. Этот результат в высшей степени важен. Если представители лёгкой критики с лёгкой душой относили книгу „Деяний“ ко II-му веку, считая её притом не более как историческим романом, составленным неизвестным, но во всяком случае не далёким – второй или третьей степени автором, то к этому заключению они приходили просто на основании своих теоретических и критических соображений, высиженных в учёном кабинете. Ни Баурь, ни его ближайшие ученики никогда не считали своей обязанностью проверить свои теории объективным исследованием подлежащих данных. И вот теперь является учёный исследователь („один из замечательных людей нашего времени“, который, в интересах объективного научного изыскания, не ограничился теоретическими соображениями, а сам отправился на место действия, излагаемого в книге „Деяний“, тщательно изучил все географические и археологические особенности Малой Азии и Греции, произвёл проверку сообщаемых св. Лукой сведений на основании всех, доступных современной науке данных, и в своей книге прямо и откровенно высказывает своё убеждение в полнейшей исторической достоверности этой книги и автора её ставит в разряд величайших историков древнего мира. Ясное дело, что пред таким авторитетным отзывом должна отступить отрицательная школа, и она действительно получает себе от книги Рамсэя такой удар, от которого несомненно долго не оправится.

Вся книга английского исследователя представляет собой в действительности учёный комментарий на Книгу Деяний Апостольских. Конечно, это комментарий не богословский, да нельзя было и требовать такого комментария от учёного исследователя-классика, а не богослова. Но оно тем интереснее именно в том отношении, что светский комментатор, на основании чисто учёных изысканий в области классического знания, шаг за шагом следит за историческими свидетельствами комментируемой книги и во всех её потребностях находит поразительную точность в изложении событий и фактов, насколько они могут быть проверяемы на основании независимых свидетельств классической древности. Такой комментарий составляет необходимую канву для всякого богословского комментария, желающего стоять на высоте современного научного знания, и книга Рамсэя справедливо обратила на себя внимание как английской, так и других богословских литератур запада. С целью ознакомления и наших читателей с этим учёным комментарием, мы представим несколько глав из него, и именно те главы, где комментируется повествование св. Луки о проповеди ап. Павла в центрах классического мира – в Македонии и Греции. Но это в следующий раз.