Глава 1. Рождение и мирская жизнь Льва Даниловича Наголкина, впоследствии старца Леонида. – Его поступление в Козельскую Оптину Пустынь, переход в Белобережскую пустынь, временное пребывание в Чолнском монастыре и переход на Валаам

Приснопамятный Оптинский Старец, иеромонах Леонид, в схиме Лев, родился в 1768 г. в городе Карачеве, Орловской губернии, и в святом крещении наречен был Львом. Родители его были простые граждане карачевские, мещанского сословия, по фамилии Наголкины. Имя отца было Даниил. Более о родителях старца о. Леонида ничего неизвестно. Можно только с достоверностью полагать, что они были люди разумные и благочестивые. К сему заключению приводят разумность и благочестие их молодого сына Льва. Как впоследствии и сам старец о. Леонид, по поводу наследственности добродетелей или пороков от родителей к детям, выражался так: «Яблоко от яблони далеко не укатится». При таких душевных качествах родители старца о. Леонида были, как видно, бедные. На эту мысль наводит то обстоятельство, что сын их, молодой Лев, достигнув зрелого возраста, несмотря на свои умственные и нравственные способности, не имел возможности оставаться дома и заниматься хозяйственными делами, а вынужден был поступить на жалованье в приказчики к одному купцу г. Волхова Орловской губ., по фамилии Сокольников, торговавшему пенькой и конопляным маслом, дом которого стоял на Одерской площади. В те, впрочем, давние былые времена в Волхове, кажется, едва ли еще употреблялось название «приказчик», а просто называли «работник» или «малый».

Редко кому-либо из болховских приказчиков приходилось разъезжать по разным сторонам России. Кожевники бывали иногда в Харькове и по другим украинским ярмаркам, а торговавшие пенькой дальше своего уезда не ездили. Накупив по разным селам и деревням достаточное количество пеньки и масла, они сбывали все это белевским купцам, которые имели дело с Петербургом. Но Лев был малый расторопный и сметливый, честный и верный. По примеру некоторых смельчаков, он и сам сбывал свой товар непосредственно тогдашним петербургским купцам. Сбыт этот производился в г. Сухиничах Калужской губернии. И хозяин вполне доверял честному своему малому сухиническое дело. Почему и приходилось сему последнему, в продолжение зимы, бывать в Сухиничах по несколько раз. Впоследствии, при воспоминании о сем, старец о. Леонид приговаривал; «Плохинская дорога из Болхова в Сухиничи мне так была знакома, как с печки на лавку»¹.

В то время, к которому относится рассказ, дорога эта пролегала среди густых непроходимых лесов. Проезжая однажды этим путем, Лев встретил волка, который начал нападать на молодого парня. Но Лев обладал большой телесной силой, он мог поднимать тяжесть до двенадцати пудов. Потому, схватив имевшуюся при нем дубину, он ошеломил волка. Оправившись от удара, разъяренный зверь вскочил к Льву в сани и вырвал у него из икры правой ноги часть мяса, как впоследствии говорил Старец: «Пожалуй, в фунт не уберешь». Затем и опять бросился на него с разинутой пастью, в которую Лев успел всунуть руку и своими мощными пальцами крепко уцепился за горло зверя, что и обессилило его. Между тем испуганная лошадь во всю мочь, как на крыльях, неслась с двумя седоками. Наконец, в виду деревни совсем обессиленный волк свалился с саней. А Лев, при помощи Божией, добрался до своего Волхова. Рана у молодого дюжего человека скоро зажила, однако оставила след на всю его последующую жизнь, – он на правую ногу несколько прихрамывал, а в шрам, образовавшийся от раны, мог вмещаться волоцкий орех.

Проезжая часто по торговым делам из Волхова в Сухиничи и обратно, Лев имел случай нередко сталкиваться с людьми разных званий и состояний. И так как он одарен был хорошими умственными способностями, – имел прекрасную память, любознательность, наблюдательность, дальновидность и соображение, – то приобрел через это весьма много разнообразных нужных и полезных сведений. Память же у него была такова, что, услышав однажды от путешественников о какой-либо местности, в другой раз через долгое время он говорил о ней уже как очевидец и коренной житель того места. Знал все слышанные им подробности – хозяйство обитателей, промышленность, семейный быт и проч. Прекрасно понимал жизнь наших бар, их быт, воспитание, службу, утонченность обращения; также военный быт, флотскую службу, полевую и морскую нужду, – все это как будто он видел своими глазами и выме́рял своими шагами. И потому, разговаривая о всех этих и подобных предметах, он как будто читал развернутую книгу. Таким-то образом он хорошо знал почти всю Россию. Имея же общение с людьми всех сословий, Лев Данилович через это еще в мире приобрел большое знание людей и опытность, которую впоследствии употреблял для пользы ближних, обращавшихся к нему за духовными советами.

Добродетельная жизнь и способности ценятся везде. Видя усердие и во всем исправность своего малого, зажиточный хозяин дома готовил ему свою дочь в замужество. Но у Льва Даниловича было совсем другое намерение и стремление, а потому он наотрез отказался от этого счастья. После, когда он уже был старцем в Оптиной Пустыни, эта бывшая его невеста вместе с другими спутницами приходила к нему в Оптину как посетительница и богомолица. На двадцать девятом году своей жизни, именно в 1797 г., Лев Данилович оставил многомятежную и суетную жизнь мира сего и первоначально поступил в Оптину Введенскую Пустынь, Калужской епархии². Настоятелем монастыря в то время был игумен Авраамий, первый восстановитель и возобновитель совсем было пришедшей в упадок сей Пустыни.

Ревностно принялся молодой послушник за труды монастырской жизни и своею богатырской силой по временам удивлял сожителей своих и вообще соприсутствовавших. Приводим здесь сему пример. В одно время с Львом Даниловичем поступил в Оптину другой молодой послушник (впоследствии бывший настоятелем Московского Симонова монастыря, архимандрит Мелхиседек). Оба они равны были силою. Вот открылась надобность соединить каналом два небольших озера вблизи монастырской бани, и почему-то требовалось окончить дело в один день. К этой работе нужно было приставить до двадцати человек поденных. Два упомянутых богатыря решились принять этот труд на себя и во что бы то ни стало окончить работу в один день и, к изумлению всех, намерение свое привели к желаемому концу. Только в этот день они отличились особенным аппетитом, как впоследствии неоднократно, подшучивая над собой, разсказывал о сем сам старец о. Леонид: «Мы вдвоем съели в этот день пятнадцать фунтов хлеба»³.

Недолго прожил в Оптиной Пустыни молодой послушник Лев, – всего два года; но в этот короткий срок своими непомерными трудами успел расстроить крепкое свое здоровье, как сам он писал о сем уже в преклонных летах.

В 1799 г. он перешел из Оптиной в пустынную обитель Белобережскую, Брянского уезда, Орловской епархии. Неизвестно, какая причина побудила его к сему переходу. Если предположить тяжелые труды в Оптиной, от которых он потерял свое здоровье, так и в Белобережской обители его ожидали те же труды, на которые он обрек себя при поступлении в монастырь. Вероятнее всего, его потянуло туда неудержимое желание обучаться жизни духовной, так как настоятельствовал в то время в Белых Берегах иеромонах Василий Кишкин, старец духовной жизни, подвизавшийся немалое время на Афонской горе. Итак, не для облегчения трудов и не для телесного успокоения перешел послушник Лев в другую обитель.

Напротив, и здесь, как и в Оптиной, он проводил дни свои в непрерывных трудах, подавая собой всем братиям пример трудолюбия и искреннего послушания. А такая жизнь сама собою возвышала его перед прочими братиями и не могла не обратить на него особого внимания о. настоятеля.

И вот через два года по поступлении в Белобережскую пустынь (1801 г.), Лев пострижен был в монашество и наречен Леонидом. Вскоре затем, в том же 1801 г. 22-го декабря, он рукоположен был во иеродиакона, а 24-го декабря во иеромонаха. Таким особенным вниманием настоятеля к вновь поступившему послушнику и быстрым производством в чины монастырские не вознесеся сердце его, ниже вознесостеся очи его (Пс. 130, 1), и не ослабела в нем ревность к трудам и послушанию.

Однажды при наступлении храмового праздника клиросные братия, недовольные чем-то, отказались петь бдение, полагая, что этим принудят настоятеля исполнить некоторые их требования. Но настоятель не захотел уступить их неразумному домогательству и, чтобы смирить их, велел позвать о. Леонида с другим близким к нему братом, и им вдвоем пропеть все бдение. О. Леонид в это время возил с хутора сено. Усталый, покрытый пылью, он только сел за стол подкрепиться незатейливым монастырским ужином. Но вот ему передают волю настоятеля, чтобы он немедленно шел в церковь и становился на клирос отправлять бдение. Ни слова ропота и противления настоятельской власти не вышло из уст истинного послушника. Не докончив даже своего ужина, он поспешил в церковь и вдвоем с товарищем, к удовольствию настоятеля, исполнил волю его. Голос он имел довольно сильный теноро-бас, хотя несколько резкий, пел правильно и хорошо, знал порядок церковной службы.

Другой случай показывает, что в о. Леониде вместе с трудолюбием и послушанием соединялось и великое человеколюбие. Во время пребывания его в Белобережской обители был там один брат, впадший в прелесть⁴. Взошел он однажды на колокольню и кричит оттуда во всеуслышание: «Смотрите, смотрите! Я вергнусь низу и не разобьюсь; ангелы Божии примут меня на руки свои. Сказано: Яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя... И: На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою (Пс. 90, 11, 12)». Между тем бывший на какой-то работе о. Леонид вдруг бросает работу и что есть силы бежит на колокольню. Лишь только он успел вбежать туда, как прельщенный, окончив свою речь, бросился было через балясник. Но в это мгновение о. Леонид успел схватить его за край одежды, втащил обратно на колокольню и позаботился о пользе его души и спасении.

В 1804 г. иеромонах Леонид братством Белобережской пустыни избран был в настоятеля сей обители на место оставившего начальническую должность строителя старца о. Василия. Это случилось в пятый год по поступлении о. Леонида в Белобережскую пустынь и седьмой с поступления его в Оптину. Срок до избрания на настоятельскую должность вообще очень короткий. Но он именно показывает, что о. Леонид в это недолгое время так преуспел в жизни духовной, что опередил на этом поприще многих старожилов-монахов. Замечательно, что самое избрание иеромонаха Леонида на настоятельство застало его в трудах послушания.

Дело было так. Собрались монастырские братия и стали рассуждать, кого бы избрать на место прежнего строителя. Но о. Леонид уклонился от этих толков. – «Выберут кого-нибудь и без меня; а слышно, что в обители вышел весь квас», – подумал он и пошел квас варить. Между тем братия, после долгих толков, решили, что, кроме о. Леонида, в настоятеля избрать некого. Пошли всем собором в квасоварню, взяли из его рук черпак, который он в это время держал, сняли с него фартук, приличным образом одели и повезли в Орел для представления его преосвященному Досифею и утверждения в должности настоятеля, – каковое утверждение в то же время со стороны Владыки и последовало.

Начальственная должность о. Леонида не изменила его простого образа жизни. Так, если дело заставляло его куда поехать, нередко он ездил на одной лошадке, в простой тележке и без кучера. В Белобережской пустыни был иеромонах Гавриил, карачевский уроженец, который вскоре по посвящении в сан иеромонаха, вследствие представления о. строителя, изъявил сему последнему свое желание побывать с ним в Карачеве, – месте своей родины. Отец строитель не отказал ему в этом, а сказал, чтобы, как только откроется первый случай, он напомнил ему о сем. Случай не замедлил открыться. Отцу настоятелю почему-то нужно было поехать в Карачев, и потому накануне поездки он велел о. Гавриилу готовиться к пути. Но у о. Гавриила давно уже все нужное было подготовлено, – праздничная ряска и камилавка, уложенная в камилавочник. Настал час отъезда. Помолились Богу. Выходят. Смотрит о. Гавриил – подали телегу с передком, запряженную в одну лошадь. – «Где же кучер?» – спрашивает о. Гавриил. – «Какой?» – возражает настоятель. – Отец Гавриил: «Чтобы править». – Настоятель: «Чтобы у меня для одной лошади трех кучеров? Спасибо! Садись-ка, брат, на передок, а устанешь, – я сяду. А это что? Камилавочник и ряска? Да я и сам камилавки не беру с собой. А ты, если берешь с собой парад, так садись на мое место, а я лошадью править буду». Тотчас и сел на передок. Сконфуженный о. Гавриил был уже и не рад, что взял свой парад. Немедленно снес его в келлию и попросил о. строителя сесть на свое место, а сам занял должность кучера.

До занятия настоятельской должности о. Леонид, – конечно, с согласия и благословения своего о. строителя, – временно пребывал в Чолнском монастыре Карачевского уезда, где в то время поселился только что прибывший из Молдавии карачевский уроженец, земляк о. Леонида, схимонах Феодор, ученик великого старца Паисия, архимандрита Молдо-Влахийских монастырей. Многие из братий Чолнской обители пользовались духовными наставлениями сего опытного в подвижнической жизни и умудренного благодатию Св. Духа старца о. Феодора⁵. Под руководством сего-то наставника и о. Леонид обучился противоборству страстям и достиг духовного просвещения. Чистейшая любовь неразрывными узами соединяла наставника с учеником.

Заметим кстати, что в то же время о. Леонид имел еще духовное общение с настоятелем Брянского Свенского монастыря, ректором Севской духовной семинарии, архимандритом Филаретом⁶ (впоследствии Киевским митрополитом), который, при научном образовании, через общение с подобными о. Леониду иноками, рано обучился ценить духовный разум опытных в духовной жизни старцев, хотя бы и не получивших школьного образования, и, думается, как сам подвижник и монахолюбивый, был коротко знаком со старцем о. Леонида схимонахом Феодором.

Когда о. Леонид был простым иеромонахом, тогда ему удобно было временно проживать в Чолнском монастыре при старце о. Феодоре. Когда же он определен был Белобережским строителем, тогда уже лишился возможности сожительствовать с ним в чужой обители. Тяжело было ему прервать близкие сношения с своим старцем-наставником. Но Провидение разлучило сподвижников ненадолго. Беспокойство от посетителей, нарушавших безмолвие монашеской жизни в Чолнском монастыре, особенно же слава о добродетелях и подвигах о. Феодора, от которой он всегда, по смиренномудрию, бегал, понудили его в 1805 г. для более удобного молитвенного служения Господу переселиться в пустынную обитель Белобережскую. С любовию принят был смиренный Старец своим присным учеником, настоятелем сей пустыни о. Леонидом, который обрадовался приходу мудрого наставника как обретению великого сокровища. Совместное жительство и частое собеседование со Старцем еще более усовершило о. Леонида в духовной жизни и более поощряло его к дальнейшему прохождению подвигов духовных.

Недолго, впрочем, судил Господь пробыть о. Леониду в должности настоятеля обители, – всего четыре года, ибо не по сердцу была ему многозаботливая настоятельская жизнь. В Белых Берегах в 1807 г. старца его, о. Феодора, постигла сильная и продолжительная болезнь. Девять дней он не принимал никакой пищи и трое суток пробыл в летаргическом сне. Испытав в сей болезни, как говорит описатель жизни и подвигов о. Феодора, сладостные ощущения благодатных даров Духа Божия, Старец возжаждал еще более уединенной и безмолвной жизни и объявил о сем желании о. настоятелю и братии. По любви и уважению к нему немедленно устроили для него уединенную келлию в глуши леса, в двух верстах от обители, где он и поселился вместе с другим великим подвижником, иеросхимонахом Клеопой. К ним-то в скором времени перешел и смиренный о. Леонид, добровольно сложивший с себя в 1808 г. настоятельство. И здесь-то, как было в свое время слышно, живя с упомянутыми двумя подвижниками в пустынном безмолвии, он принял келейно пострижение в схиму, а с нею и прежнее свое имя – Лев.

Но сказал Господь: ниже вжигают светилника и поставляют его под спудом, но на свещнице, и светит всем, иже в храмине (суть) (Мф. 5,15). Скоро Провидение открыло людям пустыннолюбивого о. Феодора. Слава о высокой жизни и мудрости его пронеслась повсюду, и вскоре к дверям келлии его стали стекаться тысячи посетителей, нарушавших тишину пустынной жизни подвижников Христовых.

Тяготясь молвой, сколько приятной для самолюбия, столько же неприятной для смиренномудрия, а вместе и зная, что новый о. настоятель монастыря смотрит на эту молву народную как на нарушение мира всей обители, они возымели сильное желание переселиться в отдаленные северные пределы царства Российского. Немало времени продолжалось и возрастало в них сие влечение. И вот прежде всех оставил обитель ученик старцев, подвижник, живший в монастыре, выше упомянутый иеромонах Гавриил, и – так сказать – проложил путь самим старцам. Он переместился на Валаам. Затем сгорела пустынная келлия о. Феодора от нечаянного случая и недосмотра самих пустынников, так что и сами они едва спаслись от огня. После сего уже и старцу Феодору суждено было Промыслом Божиим прежде своих сподвижников также оставить Белые Берега. Предавшись воле Всемогущого, носящего всяческая глаголом силы Своея⁷ он в 1809 г. направил путь свой в Новоезерский монастырь, находящийся на восточной стороне Новгородской губернии. Впрочем, там не остался, а по воле С.-Петербургского митрополита Амвросия поместился в Палеостровской пустыни, на острове Онежского озера, где и провел три скорбных для него года.

На месте же сгоревшей пустынной келлии о. Леонид с о. Клеопой озаботились построить новую келлию. Впрочем, им недолго пришлось пожить в ней. Вероятно, и к ним, как к о. Феодору, ходили за советами мирские посетители и братия, что, как выше замечено, не нравилось новому о. настоятелю. Потому со стороны его последовал об этом преосвященному Досифею донос. А Владыка, желая успокоить о. настоятеля, приказал о. Леониду уже и поневоле выйти из Белобережской пустыни, сказав, что «два волка в одной берлоге не живут». Таким образом, побуждаемые необходимостью, а вместе и желая жить несколько поближе к своему духовному наставнику и другу о. Феодору, о. Леонид с больным о. Клеопой, в сопровождении монаха Амфилохия (ученика о. Леонида), в 1811 г. переселились на жительство в Валаамский скит, куда в следующем 1812 г. удалось перейти из Палеостровской пустыни и самому старцу Феодору.

Обстоятельства, как видим, слагались обычным порядком, но все невидимо управлялось и устроялось премудрым Промыслом Божиим к пользе избранных рабов Его. Семья пустыннолюбцев неожиданно собралась воедино. О. Леонид и о. Клеопа, сблизившись на Валааме с о. Гавриилом, наконец имели утешение соединиться и с гонимым за правду старцем о. Феодором. – Впрочем, гонение это было вследствие недоразумения Палеостровского о. настоятеля. В жизнеописании старца о. Феодора читаем: «Довольно сказать, к славе Имени Божия и к чести виновника временных скорбей Феодора (в Палеостровской пустыни), что он (виновник) пять часов от глубины сердца сокрушенного, повергшись к стопам больного Феодора, за 25 дней до смерти его, проливал пред ним слезы раскаяния и умиления и простился с ним при смерти, как искренний друг и благодетель».