Житие преподобного Льва Оптинского

Лев Данилович Наголкин, будущий старец, родился в 1768 году в городе Карачеве Орловской губернии, в семье, принадлежавшей к мещанскому сословию. О его родителях ничего неизвестно. Судя по тому, что с юных лет ему пришлось работать приказчиком, семья была небогатой. По службе ему приходилось часто бывать в разъездах, много общаться с людьми. От природы Лев имел сметливый ум, прекрасную память, любознательность, благодаря своей общительности быстро научился обращению с представителями разных сословий. Не получив образования, он прошел богатую школу жизни.

Служил Лев в городе Болхове Орловской губернии в приказчиках у купца по фамилии Сокольников, торговавшего пенькой и конопляным маслом. Дом его стоял на Одерской площади, где находился большой городской базар. Лев был расторопным, честным и верным работником. Редко кто из болховских купцов для сбыта пеньки выезжал за пределы уезда, а он наладил связи с петербургскими купцами, которым и продавал товар, для чего ему часто приходилось ездить в город Сухиничи Калужской губернии. Старец, вспоминая эту дорогу, приговаривал: «Плохинская дорога из Болхова в Сухиничи мне так была знакома, как с печки на лавку». Именно на этой дороге, которая пролегала среди глухих лесов, произошел случай, свидетельствующий о недюжинной силе Льва. Когда он возвращался из очередной поездки по делам в Сухиничи, на него напал волк – вскочив в сани, он с яростью набросился на молодого приказчика и вырвал у него из ноги кусок мяса. Но тот успел сунуть руку в пасть зверя и так сдавить ему горло, что волк, обессиленный, свалился с саней. Рана со временем зажила, но глубокий шрам от укуса остался, старец всю жизнь слегка прихрамывал на поврежденную ногу.

По-видимому, хозяин ценил оборотистого приказчика, доверял важные сделки. Со временем он решил отдать ему в жены свою дочь. Но Лев Данилович тогда уже избрал для себя иной путь в жизни. Он не прельстился возможностями, которые открывались благодаря его незаурядным способностям, и предпочел полностью посвятить себя служению Господу. В 1797 году, в 29 лет, он оставил мирскую жизнь и поступил в монастырь – Введенскую Оптину Пустынь.

Лев Данилович пришел в Оптину при игумене Авраамии, трудами которого обитель только начинала восстанавливаться после годов упадка.

Ревностно принялся молодой послушник за монастырские труды, подавая братии пример послушания. Здесь проявилась в полной мере его поистине богатырская сила. Однажды они вдвоем с еще одним послушником за полдня выкопали огромный ров, который был срочно необходим для строительства и ради которого собирались искать больше десятка работников. Но потом старец сам рассказывал, что на тяжелых послушаниях в эти первые годы он подорвал здоровье. Не менее ревностно осваивал он и премудрость иноческой жизни – молитву, борьбу со страстями, стяжание добродетелей. Стремление к совершенствованию в духовном делании подвигло его в 1799 году перейти в Белобережскую обитель, расположенную в Брянском уезде и более удаленную от многолюдных мест. Там настоятельствовал тогда известный подвижник – старец Василий (Кишкин), долгое время подвизавшийся на Святой Горе Афон. В 1801 году послушник Лев был пострижен в монашество и наречен Леонидом. 22 декабря того же года его рукоположили в сан иеродиакона, а 24 декабря – во иеромонаха.

Известны несколько случаев из жизни преподобного в Белобережской пустыни. Однажды накануне храмового праздника братия, исполнявшие послушание на клиросе, недовольные чем-то, отказались совершать службу, надеясь этим принудить настоятеля выполнить некоторые их требования. Но настоятель не захотел уступить и, чтобы смирить их, позвал отца Леонида с другим братом пропеть праздничную службу. Преподобный весь день возил с хутора сено. Усталый, покрытый пылью, он только что собирался передохнуть, когда ему передали волю настоятеля. Без всякого ропота отправился он в церковь и вдвоем с товарищем пропел всю всенощную.

Другой случай показывает великое человеколюбие отца Леонида. Был в пустыни брат, впавший в прелесть. Поднялся он однажды на колокольню и закричал: «Смотрите! Смотрите! Я вергнусь низу и не разобьюсь – ангелы Божии приимут мя на руки свои!» Отец Леонид в это время трудился на послушании. Услышав голос, он бросил работу и побежал на колокольню. Едва успел он схватить за край одежды прельщенного брата. Отец Леонид не только спас его от смерти, но и позаботился о душе чуть не погибшего брата – разъяснил его заблуждение и со временем тот пришел в себя.

В 1804 году игумен отец Василий оставил начальствующую должность, необходимо было избрать кого-то на его место. Когда братия стала обсуждать этот вопрос, отец Леонид решил про себя: «Выберут кого-нибудь и без меня», – и пошел исполнять послушание, варить квас. Между тем все единодушно согласились избрать настоятелем именно его, отправились вместе на квасоварню, где объявили о своем решении, после чего повезли к архипастырю для утверждения в должности.

Тогда произошло важное событие в жизни отца Леонида – он познакомился с иеромонахом Феодором, которого встретил в Чолнском монастыре, где побывал перед назначением на настоятельство. Отец Леонид сразу почувствовал в нем истинного подвижника высокой духовной жизни, необходимость в таком руководителе он давно ощущал. Старец Феодор прибыл в Чолнский монастырь из Молдавии, где подвизался в обители под началом знаменитого старца Паисия (Величковского). Он был делателем умной молитвы, хорошо знал древние писания подвижников-аскетов, имел рукописи переводов святоотеческих творений, сделанных старцем Паисием. Встреча с духоносным подвижником стала знаменательным событием в жизни отца Леонида. Он сразу понял, что это наставник, которому можно вверить свою жизнь. Внешние подвиги – пост, исполнение послушаний и молитвенного правила, как он тогда уже понимал, недостаточны для духовного возрастания. И вот наконец Промысл Божий послал ему того, кто мог стать настоящим руководителем в духовной жизни. Вскоре отец Леонид был утвержден настоятелем Белобережской пустыни, а старец Феодор перешел туда на жительство, приняв приглашение настоятеля. Его обрадовала возможность уединенной жизни в пустыни, а отец Леонид обрел духовного отца, с которым не расставался уже до самой его кончины.

С принятием настоятельства жизнь отца Леонида особенно не изменилась, за исключением новых трудов и обязанностей. Уже тогда отличительными его свойствами были простота и безыскусственность в обращении со всеми, он не терпел лести и человекоугодия. В молодости имевший опыт общения с людьми разных сословий, он знал тщету человеческих чинов и званий, духовные подвиги заострили в нем умение видеть человека сквозь все внешние отличия. Его прямота, а иногда и резкость в обращении не были следствием неумения сдержать раздражение или гнев, но желанием обратиться непосредственно к душе человека, а если надо – и встряхнуть его.

Но самым главным в этот период было для него руководство старца Феодора, которому он предался в полное послушание. С его помощью он проходил науку наук монашеского делания – Иисусову или умную молитву, которую, по учению святых отцов, можно осваивать только имея опытного наставника, самочиние в этом деле может привести монаха к прелести и падению. Подвижников связывала глубокая духовная дружба, старец и его ученик подвизались в полном единодушии, являя пример христианской любви.

Присутствие старца вскоре привлекло в пустынь множество богомольцев, желающих услышать от него совет, прибегнуть к молитвенной помощи. Прежде уединенная обитель стала знаменита. Отец Леонид все больше тяготился начальственной должностью, стремясь к созерцательной жизни. И вот через четыре года руководства пустынью, в 1808 году, он снял с себя настоятельство и вместе со старцем Феодором поселился в келье, построенной для них в отдалении от обители. К ним присоединился и старец Клеопа. Здесь отец Леонид был келейно пострижен в схиму с именем Лев. Старец Феодор иногда в шутку называл своего собрата «смиренный лев».

Но и эта удаленная келья со временем стала местом паломничества множества богомольцев. И вновь подвижники решили укрыться от славы и многолюдства и обрести уединенное место для спасения, подвигов и сосредоточенной молитвы. На этот раз они отправились на север – в Валаамский монастырь, куда прибыли в 1811 году и поселились во Всесвятском скиту.

Когда они прибыли в скит, старец Феодор писал: «Уже теперь перед милосердым нашим Создателем и Искупителем не можем никакого извинения и оправдания принести. Он исполнил все наше желание... Вправду можно похвалиться милocepдиeм Божиим, на нас недостойных явленным. Привел нас в место безмолвное, спокойное, от человек удаленное, молвы свобожденное. Отец Леонид определен у нас в скиту смотрителем. Только помолитесь милосердому Богу, да даст отныне начало положити Его возлюбити, и по Его святой воле жити, и Божественные Его заповеди сохраняти». Эти строки вполне передают настроение подвижников.

И здесь старцы со временем обрели славу своими мудрыми советами и наставлениями. Валаамская братия, тогда также еще не имевшая собственных опытных наставников, вскоре осознала, какое сокровище послало им Провидение Божие в лице старцев. Их пребывание на Валааме послужило возникновению старчества в этой древней обители, которая процвела в дальнейшем целым сонмом своих подвижников. Старцы спасли от пагубного духовного состояния монаха Евдокима, который после этого всю жизнь был им благодарен и не уставал рассказывать всем об их мудрости и любви к людям. Обращались к ним и паломники, сохранилась обширная переписка отцов Леонида и Феодора с духовными чадами. Как сказал о старцах живший в то время на Валааме юродивый Антон Иванович, «торговали здесь хорошо», – так он выразился, имея в виду приoбретение душ Христу.

На Валааме старцев постигло искушение. Их свободное, безыскусное обращение с братией, готовность помочь в духовных нуждах породили в настоятеле игумене Иннокентии подозрение в посягательстве на руководство братией. Этот случай показывает, насколько утрачено было в то время истинное понимание значения старческого руководства. Дело дошло даже до митрополита Петербургского Амвросия. После разбирательства, которое пришлось учинить, причем старцев подвергли письменному допросу, истинная причина гонения на них стала очевидна. Митрополит, покоренный простотой и мудростью старцев, сделал замечание настоятелю. Хотя истина восторжествовала и после этих событий старцы оказались в еще большем почете, зная человеческую природу, они решили не оставаться на Валааме. Отец Клеопа скончался на Валааме в 1816 году, а отец Леонид и старец Феодор отправились в 1817 году в Александро-Свирский монастырь.

Подробностей о жизни старцев Леонида и Феодора в Александро-Свирской обители известно немного. Сохранилось свидетельство о том, как они предсказали день и час приезда Александра I в монастырь. В 1820 году император совершал большую поездку по северным пределам России, посещая и расположенные на пути обители. Александро-Свирский монастырь не значился в его маршруте, но, увидев на дороге крест, указывающий дорогу к монастырю, царь изъявил желание побывать в обители, тем более, что ему рассказали о духоносных старцах, живущих там. Каково же было удивление императора, когда на подъезде к обители он был торжественно встречен настоятелем и братией. Оказалось, что отцы Леонид и Феодор заранее предупредили настоятеля о прибытии императора, хотя никаких официальных сообщений об этом не было. Когда царь узнал, что его приезд предсказали старцы, он захотел увидеть их и взять благословение. Чтобы избежать соблазна и славы, отец Леонид и Феодор на все вопросы императора отвечали сдержанно, когда же тот пожелал взять благословение у старца Феодора, тот отказался, объяснив, что он простой мужик, не рукоположенный во иереи. Император не стал настаивать, откланялся и уехал.

В Александро-Свирском монастыре отцу Леониду придется навсегда расстаться со своим духовным руководителем и другом старцем Феодором. Он почил 7/20 апреля 1822 года, в пятницу Светлой седмицы, окруженный учениками, вспоминавшими, что перед самой кончиной лицо старца просияло, весь его облик просветлел и они даже не могли продолжать скорбеть об утрате своего наставника, настолько радостным был его лик.

После кончины старца Феодора отец Леонид с учениками хотел сразу уйти из Свирского монастыря в более уединенное место – так им заповедал старец. Но несколько лет его удерживали в обители, не отпуская даже на богомолье в Киев. Лишь в 1828 году он перебрался в Площанскую пустынь, где произошла его встреча с будущим оптинским старцем Макарием (Ивановым), его верным учеником и сомолитвенником. И вскоре, в 1829 году, с шестью учениками, среди которых был и будущий знаменитый подвижник – святитель Игнатий (Брянчанинов), старец Леонид перешел в Предтеченский скит Оптиной Пустыни. Сюда его давно звал и епископ Филарет (Амфитеатров), по инициативе которого был устроен скит, и настоятель игумен Моисей, желавший иметь в обители опытного старца. Через некоторое время прибыл в скит и отец Макарий, который будет верным помощником старца Леонида по окормлению братии и богомольцев.

Настоятель отец Моисей сразу передал отцу Леониду духовное руководство братией. Поселился старец на монастырской пасеке, где ему был отведен домик в некотором отдалении от скита, чтобы здесь могли бывать все посетители, в том числе и женщины (вход в скит женщинам был воспрещен).

Уклад жизни в скиту был строгий, вот как его описывает Игнатий (Брянчанинов), в то время – послушник и ученик старца: «Все скитяне составляли тогда одну духовную семью. Мир и любовь царствовали в ней. Все отличались глубоким смиренем. Каждый старался превзойти другого в этом отношении. Даже взглядом боялись друг друга оскорбить, испрашивая прощение при малейшем оскорблении брата. Все сохраняли безмолвие. По кельям друг к другу не ходили. Некоторые только выходили иногда для уединенных прогулок в скиту в ночное время. Новоначальных наставляли не столько словами, сколько примером своей жизни. Благой пример старших братий благодетельно действовал на них, располагая их к подражанию. На общие послушания выходили все обязательно (исключая некоторых почтенных старцев). Дрова для топлива келий собирали сами в лесу. Чай пили только по субботам, воскресным и праздничным дням, собираясь для этого у старца отца Леонида на пасеке. Самоваров же по кельям братия не держали. Приготовление пищи по кельям и вообще держание съестных припасов в кельях было воспрещено. О водке и табаке не было и помину. Для откровения помыслов все братия ходили ежедневно к Старцу на пасеку после вечерней трапезы и у него же в келье выслушивали молитвы на сон грядущим. Больше всего поучал Старец смирению».

Жизнь старца была наполнена молитвой и попечением о братии и посетителях. В два часа пo полуночи начиналось утреннее правило, затем совершалась ранняя обедня. Вечернее правило состояло из девятого часа и двенадцати избранных псалмов, с тремя канонами – Спасителю, Божией Матери и Ангелу хранителю – и акафистом, положенным в этот день. Старец выслушивал это правило у себя в келье. После вечерней скитской трапезы прочитывались повечерие, вечерние молитвы, две главы из Апостола и одна из Евангелия. Старец всегда внимательно слушал чтение, делая замечания и поправляя ошибки, под его руководством воспитывались прекрасные чтецы. В это время, перед отходом ко сну, в келье у старца собирались скитские братия для получения назидания, откровения помыслов, разъяснения возникших вопросов и недоумений. После чтения Священного Писания – а старец нередко сам читал Евангелие – он разъяснял смысл прочитанного. Келья батюшки была всегда переполнена, некоторые из братии, пришедшие с тяжелых послушаний, сидели на полу, все благоговейно внимали словам старца.

Отец Леонид особо почитал преподобного Александра Свирского, в обители которого прожил 12 лет, в келье находилась большая икона этого святого, где он был изображен на холсте в рост, а также большой образ ангела хранителя и Владимирская икона Божией Матери – благословение схимонаха Феодора, которой очень дорожил старец.

Все время, свободное от молитвы и богослужения, отец Леонид посвящал служению ближним. Пищу он вкушал два раза в день, самую простую. Сон, включая краткий послеобеденный отдых, занимал не более трех часов в сутки. В крайне редкие моменты, когда рядом не оказывалось людей, он, по воспоминаниям, творил Иисусову молитву или же негромко исполнял церковные песнопения. Какими бы людскими толпами он ни был окружен, ум и сердце старца никогда не отлучались от Бога. Вспоминают также, что во время приема посетителей он имел обыкновение заниматься нехитрым рукоделием: плел пояски, которые раздавал потом как благословение.

Очевидцы вспоминают, как замечательно проходили чаепития у старца, куда собиралась вся братия. Иноки очень любили эти моменты и пользовались возможностью в непринужденной обстановке пообщаться с батюшкой. Благоговение и сосредоточенность сочетались с той простотой и свободой, которые были отличительной чертой старца в общении. Речь его была простой, при этом яркой и образной, наполненной народными поговорками, присловьями, поэтому очень живой и доступной. Он не переносил, как сам выразился в одном из писем «ученого штиля политику и душевного человечества художественного сообращения». Говорил ученикам: «Ребята! За что купил, за то и продавай», призывая всегда держаться простого, открытого обращения, в котором бы не было ничего искусственного. «Если бы ты был, яко апостол, простосердечен,– сказал он однажды приближенному ученику,– если бы ты не скрывал своих человеческих недостатков, не притворял бы себе особенного благоговения, ходил бы не лицемерствуя,– то этот путь есть ближайший ко спасению и привлекающий благодать Божию. Непритворство, нековарство, откровенность души,– вот что приятно смиренному сердцем Господу: «Аще не будите, яко дети, не внидите в Царствие Божие». Поэтому учениками старца Леонида не могли быть люди лукавые или лицемеры. Он не любил, если кто-то усиленно выражал в словах и поступках внешнее смирение, усердие, благоговение и называл это «химерою» – так в народе именуется пустоцвет на огурцах. «Ты на лету хочешь схватить мои слова,– сказал он одному духовному сыну,– хочешь мимоходом спастись, наскоро научиться. Потому у тебя и восторги, целование батюшкина плеча или руки. А я при отце Феодоре был к нему без фанатизма (отец Леонид часто употреблял это слово); мысленно же готов был кланяться ему в ноги с сыновним почтением».

Старец мог быть резок и не боялся, если нужно, затронуть самолюбие своих духовных детей. Напротив, все его обращение с ними направлено было к искоренению этого скрытого, но губительного порока. Но в этом никогда не было грубости или раздражения и делалось исключительно ради духовной пользы. «Бывало,– рассказывал один ученик старца,– батюшка сделает мне такой строгий и грозный выговор, что едва на ногах устою; но тут же и сам смирится, как дитя, и так умиротворит и утешит, что на душе сделается легко и отрадно; и уйдешь от него мирный и веселый, как будто батюшка меня хвалил, а не укорял».

Часто свои назидания и внушения он разбавлял шуткой, обладая отменным чувством юмора. Отец Антоний (Медведев), в будущем наместник Троице-Сергиевой лавры, вспоминал, как в бытность свою послушником в Оптиной, всегда обращался к старцу. И вот, бывало, поссоришься с братом и начнешь себя оправдывать, а брата винить: «...но совесть все-таки побуждает объясниться пред батюшкой. Идешь и объясняешься. Батюшка выслушивает, иногда и поддакивает. Тогда уже без стеснения свободнее себя оправдываешь. «Ну, хорошо,– скажет, наконец, старец,– значит, ты прав, а тот виноват; значит, мы с тобой квиты; ты теперь праведный, и тебе теперь до меня нет никакого дела; иди-ка с Богом; ты теперь спасен. А меня оставь, ибо мое дело употреблять труд и время для грешников. Иди-ка, иди с своею праведностию, а нам грешным не мешай». Чтобы поправить дело и возвратить к себе благоволение старца, начнешь еще говорить что-либо к своему оправданию: «Да нет, батюшка, ведь это дело-то вот так и так было». – «Значит, ты еще правее,– заметит старец,– иди-ка, иди,– ведь за дверями грешники ждут, а ты им мешаешь». Выходишь от старца, как бы связанный по рукам и ногам. Идешь в келью, чтобы успокоить себя. Но нет,– в келье проведенный один час кажется за год. Идешь опять к Старцу обяснить и это, по-видимому, невинное страдание, и этим еще более себя спутаешь. И старец с своей стороны подтверждает эту невинность, которая ведет по той же дороге – из кельи вон. Так повторяется до тех пор, пока водворится в душе искреннее сознание своей виновности». По многим свидетельствам, отец Леонид никогда не удовлетворялся внешним примирением братьев, добиваясь искреннего, нелицемерного прощения обид с обеих сторон. Он постоянно призывал учеников хранить между собой взаимную любовь, мир и единомыслие. Часто он повторял слова Христовы: «О сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою». В одном из писем говорит: «Притом мы имеем заповедь Божию любить чистосердечно ближних, а искать от них любви, о том нигде не сказано».

Своих чад старец стремился направить на борьбу со страстями, коренящимися глубоко в душе, понимая, что преодоление себялюбия, самомнения, других пороков – гораздо более тяжелый труд, чем исполнение внешних подвигов, которые необходимы, но лишь как средство. Один брат упорно просил отца Леонида, чтобы тот дозволил ему носить вериги. Старец долго не соглашался, объясняя, что не в веригах спасение. Наконец, желая проучить брата, позвал монастырского кузнеца и сказал ему: «Когда придет к тебе такой-то брат и будет просить сделать ему вериги, дай ему хорошую пощечину». Через некоторое время на очередную просьбу брата старец сказал: «Ну поди, поди к кузнецу, попроси его сделать тебе вериги». Брат с радостью прибегает в кузню и говорит: «Батюшка благословил тебе сделать для меня вериги». Занятый в это время делом кузнец, проговорив наскоро: «Какие тебе вериги?» – как даст ему пощечину. Тот, не стерпев, ответил ему также пощечиной, и тотчас оба отправились на суд к старцу. Кузнецу конечно ничего не было. А брату, желавшему носить вериги, был от старца хороший выговор: «Куда же ты лезешь носить вериги, когда и одной пощечины не мог потерпеть!»

Терпение оскорблений и обид отец Леонид считал необходимым для спасения, он писал духовному чаду: «Того, напротив, который наносит нам оскорбления, мы должны почитать благодетелем нашим: он не другое что, как орудие, коим Бог устраивает наше спасение. Таким образом, мы будем почитать обижающих нас благодетелями. И когда начнем приучать себя к самообвинению... тогда сердце наше, с помощию Вышнего, может сделаться в духовном смысле мягким, кротким. Человек соделается вместилищем благодати и мира духовного. Тогда душа почувствует такой мир, которого мы в состоянии гордости ощущать или, лучше сказать, вкушать не можем. Сей-то мир будет просвещать разум подвижника... Тогда он удобнее может отразить зло, покорить и посвятить сердце всему тому, что только спасительно. Неудовольствия будут уже казаться радостными и приятными». Сам старец уже достиг духовного мира, который не могли нарушить никакие скорби или неприятности. Никто никогда не видел святого возмущенным, в страстном гневе или раздраженным. В самые тяжелые дни его жизни от него невозможно было услышать слово нетерпения или ропота, никто не видел его в унынии.

О том, как нелегко достается душевное спасение, старец нередко повторял свою поговорку: «Душу спасти – не лапоть сплести». Один из учеников спросил старца: «Батюшка, как вы приобрели такие духовные дарования, какие мы в вас видим?» Преподобный отвечал: «Живи проще, Бог и тебя не оставит и явит милость Свою».

Но тогда как для большинства братии и огромного числа богомольцев было очевидно, что старец Леонид – человек святой, тем не менее, и среди монашествующих, и со стороны церковных властей постоянно воздвигались на него гонения, так что скорби и искушения преследовали старца до конца дней. Особенно же досаждал ему Преосвященный Николай, епископ Калужский. Он поддерживал монахов, недовольных деятельностью отца Леонида, не понимающих истинного значения старчества и писавших на него доносы. Положение особенно обострилось в 1835 году. Епископ Николай неоднократно запрещал отцу Леониду принимать посетителей, а в 1836 году перевел его из скита в монастырь, тем самым лишив скитскую братию духовного руководителя. Скитяне все равно приходили к старцу в обитель, но это нарушило сложившийся уклад жизни, доставляя всем большие неудобства. А жаждущие найти у старца утешения и теперь находили его – никакие запреты не могли заставить отца Леонида отказаться от своего долга – врачевать души людей, наставлять их на путь истины. Ища всегда лишь славы Божией и пользы ближних, преподобный говорил: «Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь меня поставьте, я буду все тот же Леонид! Я к себе никого не зову, а кто ко мне приходит, тех гнать от себя не могу. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?» Действительно, Владыка Николай, в очередной раз запретив старцу принимать людей, грозился сослать его в Сибирь, если тот не послушается. Но старец, с первых дней своей монашеской жизни являвший образец послушания, в этом вопросе был непреклонен – следование воле Божией было для него превыше всего.

Епископ Николай грубо обращался со старцем, совершенно не считаясь с его годами. Он запретил ему носить схимническое одеяние, поскольку постриг в схиму был совершен келейно. Но отец Леонид все притеснения, касавшиеся его лично, переносил со смирением и благодушием, даже, можно сказать, весело. Когда его внезапно перевели из скита и в обители не нашлось сразу подходящей кельи, больному немощному старцу приходилось подниматься по крутой лестнице. На сетования послушника по поводу этого неудобства он сказал со смехом: «Экой ты чудак, Саша-Алексаша! Ты посмотри-ка, тепло-то как! Просто покатывайся с боку на бок. А ты говоришь – неудобно. Да по мне хоть бы на колокольню поместили, только бы тепло было».

По настоянию Преосвященного Николая больной старец должен был ходить ежедневно к церковным службам. Но это требование обернулось настоящим «триумфом» отца Леонида – его выход из кельи сопровождался бурным проявлением народной любви. Вот как писал об этом очевидец: «...чудное было в то время зрелище. Его шествие в храм Божий походило на шествие триумфальное. Народ с нетерпением ждал его появления. При его выходе из кельи многие повергались пред ним на землю, все старались принять от него благословение и поцеловать его руку, некоторые целовали края его одежды, а иные громко выражали свое сострадание к нему. Небольшое пространство от кельи до церкви старец проходил между двух стен народа не менее получаса, шутя отгоняя палкой слишком теснившихся к нему. У правого клироса, где становился старец, собирались огромные толпы народа».

Лишь в конце жизни старца, благодаря заступничеству митрополита Филарета (Амфитеатрова), искренно любившего отца Леонида, калужский Владыка несколько ослабил свое гонение. В последнюю свою встречу со старцем Владыка все же попрекнул его, сказав: «Ну что, старик, тебе все неймется? Сколько тебе ни запрещай, ты все возишься с этой бестолковой толпой. Пора бы тебе это оставить. Ведь умирать пора». На что старец без всякого смущения и лицемерия ответил: «Владыко святый! Уже не к чему мне оставлять то, к чему я призван. Пою Богу моему, дóндеже есмь. Я и гоню их от себя палкой, как вы мне говорили, да вот не слушают. А не угодно ли вам спросить у них, зачем они ко мне обращаются, – я ведь их к себе не зову». Но на это предложение старца Владыка только рассмеялся и сказал: «Вот еще какую штуку выдумал!» После этого он все же оставил отца Леонида в покое, дав возможность жить и действовать, как ему угодно. А для старца главным было – служить ближним, исполняя волю Божию.

Любовь к старцу в народе была огромная. Простые люди относились к нему с полным доверием, обращались со всеми своими нуждами. «Случилось мне однажды,– вспоминал Л. А. Кавелин (в будущем – архимандрит, наместник Троице-Сергиевой лавры),– проезжать из Козельска в Смоленскую губернию. По дороге в уединенных деревушках поселяне, узнав, что я еду из Козельска, наперерыв спешили узнать что-нибудь об отце Леониде. На вопрос: «Почему вы его знаете?» – они отвечали: «Помилуй, кормилец, как нам не знать отца Леонида? Да он для нас, бедных, неразумных, пуще отца родного. Мы без него были, почитай, сироты круглые». Вот памятник, который вековечнее многих мраморов и гранитов!»

Однажды приехал в Оптину Пустынь благочинный из Белева, протоиерей Иоанн Глаголев, который любил и уважал отца Леонида и взаимно пользовался уважением старца. Прийдя к нему, отец Иоанн увидел его по обычаю окруженным крестьянками. «Охота вам, батюшка, возиться с бабами»,– сказал он с свойственной ему простотой. «Что ж, отец Иоанн, и правда: это бы ваше дело,– ответил старец, – а скажите-ка, как вы их исповедуете? Два-три слова спросите, вот и вся исповедь. Но вы бы вошли в их положение, вникнули бы в их обстоятельства, разобрали бы, что у них на душе, подали бы им полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли вы это? Конечно, вам некогда долго с ними заниматься. Ну, а если и мы не будем их принимать, куда же они, бедные, пойдут с своим горем?» Пристыженный протоиерей сознался в необдуманности своих слов.

Отцу Леониду были даны от Господа многие дары. Человек еще не переступал порога его кельи, а старец уже знал, с чем тот к нему идет – в каком состоянии, с какими вопросами и недоумениями, как тут можно помочь, утешить. Приехал как-то в Оптину Пустынь ректор семинарии. Когда ему предложили обратиться к старцу Леониду, он сказал: «Что я с ним, мужиком, буду говорить?» Когда же он все-таки пошел к старцу, отец Леонид повторил его слова: «Что тебе со мною, мужиком, говорить?» Несмотря на такую бесцеремонную встречу, ректор не оскорбился на старца, говорил с ним часа два, а потом так выразил свое впечатление: «Что наша ученость? Его ученость – трудовая, благодатная».

Нередко случалось, что к старцу приходили люди, скептически настроенные, относившиеся к нему с недоверием. Но их мнение быстро менялось, стоило им только лично встретиться с отцом Леонидом. Недалеко от Оптиной Пустыни жил один барин, который хвастал, что как только взглянет он на старца, так его всего насквозь и увидит. Однажды этот барин приехал к старцу и вошел к нему в келью. Тот, взглянув на него, сказал: «Эка остолопина идет! Пришел, чтобы насквозь увидеть грешного Леонида. А сам, шельма, семнадцать лет не был на исповеди и у Святого Причащения». Барин, по воспоминаниям, «затрясся, как лист», и после плакал и каялся, что он, грешник неверующий, действительно, семнадцать лет не исповедовался и не причащался Святых Христовых Таин.

Старец разрешал все проблемы, вникал в бытовые, житейские обстоятельства. Когда выяснилось, что браки, совершенные по его благословению, всегда удачны, к нему стали часто обращаться с вопросами об устроении семейной жизни. Просившим благословение на брак отец Леонид обыкновенно советовал обстоятельно рассмотреть ситуацию, обратить внимание на то, чтобы и жених и невеста были здоровы, обеспечены, желательно – были равными по положению и возрасту. Бедным семействам не советовал брать богатую невесту, чтобы не оказаться в зависимости. При этом старец повторял простую старинную пословицу: «Знай сапог сапога, а лапоть лаптя». Вопрошавшим о выборе жениха говорил, чтобы обращали внимание на свойства его отца, а о невесте,– чтобы смотрели на характер матери. Наконец жениху, невесте и их родителям рекомендовал после усердной молитвы прислушаться к своему сердцу. Если при мысли о браке ощущается душевное спокойствие, – то можно решаться на этот шаг. В противном случае, если есть сомнение, безотчетная боязнь, беспокойство и смущение, то стоит еще подождать и поискать.

Благодаря дару прозорливости старец многих спас от разных бед и несчастий, вовремя предупредив об угрожающей опасности. Однажды он на три дня задержал у себя приехавших к нему купцов, а потом выяснилось, что всё это время их подстерегали, чтобы убить и украсть деньги, которые были у них с собой. Исцелениям же по молитвам старца не было числа. И не только те, кто приходил к батюшке, получали помощь, но нередко он сам, первый, проявлял заботу. Известен такой случай. Монахиня Севской обители страдала неизлечимой болезнью – раком груди. Врачи ничем не могли помочь больной и утверждали, что жить ей осталось не больше трех дней. Во время всенощного бдения накануне праздника Введения во храм Божией Матери, когда страдания ее стали невыносимыми, она видит наяву – входят к ней два старца. Один из них говорит: «Приезжай ко мне в Оптину, помолись Богу и получишь исцеление». Собрав последние силы, страдалица поспешила отправиться в путь. Когда добралась она до Оптиной Пустыни, тотчас два старца пришли к ней в гостиницу и она узнала в них тех, что являлись ей в праздник. Старшим был преподобный Леонид, а младшим – преподобный Макарий. Много беседовали с нею старцы, а наутро пришел отец Леонид, помазал ей грудь маслом из лампады и окропил святой водой. Боль у нее тотчас затихла, а вечером она была уже совершенно здорова. Вместо обещанных врачами трех дней по молитвам преподобного она прожила еще более двух десятков лет. Старец исцелял душевнобольных и бесноватых, возрождая людей к новой жизни.

Однажды три женщины привели к преподобному больную, лишившуюся рассудка. Они плакали и просили старца помолиться о ней. Он возложил на голову больной конец епитрахили и свои руки и, прочитав молитву, трижды перекрестил ее голову. На следующий день больная была уже совершенно здоровая.

Духовная деятельность отца Леонида не ограничивалась только Оптиной Пустынью. Часто посещал он Калужскую Тихонову пустынь, где настоятельствовал его духовный сын – отец Геронтий. Когда игуменом Малоярославецкого Никольского монастыря назначен был отец Антоний (Путилов), вместе с ним перешли в эту обитель и многие ученики его, все они неизменно прибегали за советом к старцу Леониду. Многие инокини женских обителей были под духовным руководством у старца, особенным его попечением пользовались Севский Троицкий монастырь, Борисовская Тихвинская пустынь и Белевский Крестовоздвиженский монастырь.

Игумен Антоний (Бочков) оставил нам портрет старца: «Лицо его круглое, смугловатое, от подвигов бледное и благообразное, с выражением строгости и мужества, обрамлено было небольшою бородою. Волосы на голове густые и длинные. Под старость они сделались настоящею львиною гривой, желто-седою, волнистою, и спускались гораздо ниже плеч.

Глаза небольшие, сероватые, смотрели прямо, не наблюдая за пришедшим и не догадываясь, что таится в его душе. С одного взгляда Старец знал, что привлекло к нему иного странника, прошедшего тысячи верст. Руки были очень стройны и красивы... Рост его был выше среднего. Походка красивая; мужественная и вместе с тем легкая мерная поступь показывала, что он легко носил свое довольно тяжелое тело. Никакой сутуловатости и согбенности старческой не видно было в этом, утвердившемся в битвах духовных, воине Христовом». Многие вспоминали, что при простоте обращения, вид старца был по-настоящему величественный и с первого взгляда внушал почтение и благоговение.

Отец Леонид и в преклонном возрасте отличался бодростью духа, никогда не жаловался на здоровье. Но годы и огромная нагрузка брали свое. В 1841 году началась тяжелая предсмертная болезнь старца. С первых чисел сентября он стал заметно ослабевать. Но никакой помощи от врачей не принимал, все упование свое возложив на Господа. Пищи в последние дни старец вовсе не вкушал, укрепляло его только причастие Тела и Крови Христовых.

15 сентября он был соборован и с этого дня стал готовиться к кончине. Прощался с приходившими к нему братиями, благословлял их, никого не оставляя без утешения. 28 сентября, приобщившись Святых Таин, пожелал, чтобы пропели канон на исход души. Окружавшие его братия, почувствовав близкое сиротство, начали просить его не оставлять их в скорби. Он же сказал, прослезившись: «Дети! Если у Господа стяжу дерзновение, всех вас к себе приму. Я вас вручаю Господу. Он вам поможет течение сие скончати, только вы к Нему прибегайте, Он сохранит вас от искушений».

В субботу 11/24 октября старец благословил всех окружавших его и сказал: «Ныне со мною будет милость Божия». После этих слов он возвеселился духом и, хотя испытывал тяжкие телесные страдания, не мог скрыть своей радости, лицо его просветлело. С молитвой на устах старец предал свой дух Богу. На третий день, при огромном стечении народа, состоялось отпевание старца Леонида, погребен был преподобный близ соборной Введенской церкви, за приделом святителя Николая Чудотворца.

Утешением скорбящим была уверенность в том, что старец пребывает с Господом во славе, сам он в одном из писем так описывал ту жизнь, которая ожидает праведных после кончины: «Святое Писание показывает нам, что мы чрез смерть теряем в жизни сей и что приобретаем в будущей: приобретаем жизнь вечную, безболезненную,– жизнь, в которой нет страсти смущающей, нет зависти иссушающей, нет бед оскорбляющих, в которой нет дряхлой старости и младенческой слабости, но состояние присноцветущее, никаким переменам не подлежащее, пребывание блаженное, никаких пределов не имеющее, житие непорочное, от всяких соблазн житейских удаленное».

Иеромонах Макарий, верный ученик отца Леонида и его преемник по старчеству, выразил общие чувства духовных чад старца: «Любезного нашего батюшки отца Леонида уже не стало с нами, тело его сокрыла от нас мать сыра земля, а душа отошла верно в руце Божии.... Вы, верно, поскорбите о нашем сиротстве, но вместе и утешитесь духом о его покое, который он несомненно обрящет по милосердию Божию.... Нельзя сомневаться, чтобы он не удостоился получить милость от Господа, и, верно, будет ходатайствовать о нас грешных, странствующих в юдоли сей плачевной и боримых страстьми душевными и телесными».