Архимандрит Киприан (Керн)
11.6.1899–11.2.1960
В Великую Среду 1938 года мать позвала меня, чтобы ехать на исповедь. Все было для меня не только ново, но и страшно: ехали мы не в нашу знакомую и любимую церковь и, главное, не к моему дедушке, отцу Михаилу Осоргину, у которого я исповедовалась с семилетнего возраста, а к чужому человеку, монаху, архимандриту Киприану Керну, которого я даже никогда не видела. Дедушка был уже серьезно болен и просил отца
Киприана взять на себя духовное окормление некоторых людей из нашего прихода.
Отец Киприан, недавно приехавший во Францию, тогда жил на rue Lourmel, 15, при церкви. Там же жила мать Мария Скобцова и несколько монахинь, среди которых была и мать Евдокия, впоследствии игуменья Свято-Покровского монастыря в Бюсси. Вскоре отец Киприан переехал на Сергиевское подворье, стал профессором Свято-Сергиевского богословского института, был назначен инспектором.
Когда я впервые увидела отца Киприана, он мне показался старым, хотя ему было около сорока лет (но мне-то было всего двенадцать!). Высокого роста, худой, немного сутулый, до щепетильности аккуратный, с глубоко сидящими серыми глазами, он производил впечатление на всех, кто его встречал; особенно красивы были его руки.
После моей первой исповеди и до 1948 года, когда я вышла замуж и переехала в Англию, отец Киприан был моим единственным духовным отцом. Такого духовного отца мало кто имел и имеет, особенно в наше время. Он заботился обо мне, давал советы, огорчался за меня, радовался вместе со мной, делал мне замечания. Хочу особенно подчеркнуть, что, хотя он делал иногда очень серьезные замечания и советовал, что делать и как поступать, он никогда не считал, что духовный отец имеет власть и право принимать решения за своих духовных детей. Он никогда не требовал от нас полного повиновения. Я всегда чувствовала себя совершенно свободной – а как трудна бывает иногда эта свобода! – и вместе с тем знала, что могу обратиться к нему за помощью в любой момент. Помимо духовного руководства я получала от него и интеллектуальное воспитание. Он говорил со мной о литературе, русской и французской, о поэзии, которую особенно любил, о музыке. Под его влиянием я стала серьезнее читать, ходить на выставки, стала даже ценить красоту Парижа.
Благодаря отцу Киприану для меня, да, наверное, и для всех наших прихожан по-новому открылись все церковные службы. Отец Киприан служил очень сдержанно, сосредоточенно, отрешенно, ясно; не было ни одного лишнего движения. Проповедовал редко, но, когда проповедовал, говорил ярко и сильно. Проповеди его никогда не длились больше трех-четырех минут.
Особенно мне запомнились службы Великого поста, которые я начала воспринимать глубоко, даже с волнением. Потрясающим было чтение отцом Киприаном Великого канона и жития преподобной Марии Египетской на пятой неделе поста. После третьей и шестой песни канона отец Киприан всем нам предлагал сесть и читал житие святой, стоя за аналоем посреди церкви. Текст оживал во всей своей красоте: пустыня, знойное небо, палящее солнце, убегающая фигура святой, ее два разговора со старцем Зосимой, ее причащение из рук старца, ее смерть и погребение, лев, роющий могилу для ее тела.
Митрополит Евлогий назначил отца Киприана настоятелем храма Святых равноапостольных Константина и Елены в Кламаре после некоторых очень неудачных проб. Отец Киприан сразу вошел в наш приход, и его полюбили все. Шла война, потом началась оккупация. Трудные годы, особенно для русских эмигрантов; много подстерегало опасностей. Отец Киприан каждую субботу и каждое воскресенье приезжал с другого конца Парижа и ни на минуту никогда не опаздывал. А если случалось, что транспорт не работал, пересекал весь Париж пешком.
Иногда весной или летом после всенощной я его провожала на автобус, и он так интересно рассказывал, делился впечатлениями, говорил даже на академические темы.
Когда я немного повзрослела, отец Киприан стал приглашать меня иногда на кофе, иногда на ужин. Он жил на Сергиевском подворье, в «профессорском» доме рядом с церковью; квартира его состояла из одной небольшой комнаты и крошечной кухни. В том же доме жили отец Сергий Булгаков и профессор Карташев. Удобства были общие. Все было более чем скромно. Комната скорее походила на келью. Первое, что бросалось в глаза, – угол с иконами и лампадкой, высокий аналой; стена напротив двери была вся заставлена книжными полками: справа русские книги, слева французские. На полках в нескольких местах были приклеены маленькие записки: «un livre prêté est un livre perdu» («одолженная книга – потерянная книга»). Перед книжной полкой стоял стол и два стула; здесь он и угощал кофе или ужином. Напротив окна стоял другой стол, за которым он работал. Справа от двери вдоль стены стояла железная кровать, покрытая серым солдатским одеялом. На стенах висело несколько портретов – мне особенно запомнились портрет Наполеона и силуэт самого отца Киприана, нарисованный моей тетей. В дверном проеме висела связка красного стручкового перца.
Отец Киприан готовил сам, подавал на стол очень аккуратно, при этом говоря, что все приготовлено Порфирием (это было мифическое существо). Очень был вкусен турецкий кофе, который отец Киприан приносил на маленьком круглом подносе в маленьких фарфоровых чашечках без ручек и без блюдец.
Перечитывая его письма теперь, 50 лет спустя, я изумляюсь его непоколебимой дружбе, заботе и любви, чувствую себя недостойной такого духовного отца. Вместе с тем я понимаю, что со временем жить ему становилось все труднее. Он всегда был пессимистом, но с каждым годом этот его пессимизм становился все более ярко выраженным. Иногда казалось, что он просто места себе не находит. Спасала его только молитва. Единственной истинной и светлой радостью для него было священническое служение и церковная жизнь.
Отец Киприан жил в настоящем, будущим для него была только жизнь после смерти, а прошлое исчезло совсем.
Революция разрушила все, что в его представлении было святым и неприкосновенным. Он был этим ранен, надломлен. Все, что происходило в России после революции, было ему страшно, и он ничего не хотел об этом знать, ничего об этом не читал и старался на эту тему не говорить.
Очень утешали его научная работа и преподавание. Как он не раз писал моему мужу, работал он всегда с увлечением и только жалел, что надо тратить время на разные пустяки.
В начале февраля 1960 года отец Киприан заболел воспалением легких. Скончался он 11 февраля. Отпевали отца Киприана в русской церкви в Кламаре, под Парижем, согласно его желанию. Там же он и похоронен, рядом с моими родителями.