Книга о зрелищаx ¹

Киприан народу, неуклонно пребывающему в евангелии, желает здравия.

Как сильно печалюсь я и возмущаюсь в душе своей в то время, когда не представляется мне никакого случая писать к вам (потому что не говорить с вами я считаю потерею для себя): так, с другой стороны, ничто не доставляет мне столько удовольствия и не возвращает мне снова благодушия, как открывающаяся для этого возможность. Мне кажется, что я нахожусь среди вас, когда беседую с вами письменно. Итак, хотя вы, как я знаю, и сознаете, что это действительно так, как я говорю, и нисколько не сомневаетесь в справедливости слов моих; однако, вот вам и новое доказательство искренности сказанного. (Когда не пропускают ни малейшего случая (к писанию), то тем самым доказывают свою расположенность). Так, хотя я уверен, что вы столько же строги в жизни, сколько тверды в данном обете; но потому именно, что находятся льстивые защитники и поблажатели пороков, которые отстаивают их и, что еще хуже, исследование божественных писаний направляют к защите преступлений, признавая невинным наслаждение зрелищами, при которых будто имеется в виду успокоение души (ибо до того уже ослабела строгость церковного благочиния и до того доходит зло от совершенной поблажки порокам, что думают уже не об извинении пороков, но о достоинстве их), потому именно мне заблагорассудилось в настоящий раз, кратко, не наставление преподать вам, но напомнить о том, чему научены вы, чтобы, по причине худой перевязки ран, не прорвались заживленныя язвы. Ибо никакая болезнь не уничтожается с таким трудом, как та, которой возврат легок, когда она поддерживается сочувствием толпы и смягчается извинением.

Не стыдятся люди верные, присвояющие себе право – именоваться христианами, не стыдятся, говорю, защищать от божественных писаний пустые, языческие, смешанные с представлениями, суеверные обряды, и усвоять божественную важность идолослужению! В самом деле, когда верные христиане учащают на зрелище, совершаемое язычниками в честь какого либо идола, то не защищают ли они тем языческое идолослужение и не попирают ли бесчестно истинную и божественную религию? Я стыжусь приводить извинения их, по этому поводу, и защищения. «Где, говорят они, написано об этом? Где запрещено? Ведь и Илия представляется возницею Израилевым и сам Давид скакал пред ковчегом. Также читаем о гуслях, трубах, тимпанах, свирелях, арфах и хорах. Да и Апостол, ополчая нас на брань, предлагает против духов злобы орудия, обыкновенно, употребляемыя борцами; он же, когда берет примеры от ристалищ, между наградами полагает венцы. Почему же человеку верующему, христианину, нельзя смотреть на то, о чем позволительно было писать в божественных писаниях»? На это я сказал бы, что подобным людям гораздо лучше вовсе не знать писания, чем понимать его таким образом; потому что выражение и примеры, которые представлены для поощрения к евангельской добродетели, обращаются ими к защите пороков, – тогда, как они изложены в писании не для того, чтобы приохотить к зрелищам, но чтобы чрез них душа наша воспламенилась большим стремлением к предметам полезным, припоминая подобные стремления у язычников к предметам бесполезным. Итак, сущность доказательства – возбуждение к добродетели, а не позволение или свобода в созерцании языческих пороков, – сущность в том, чтобы в следствие этого возбуждения душа более пламенела к евангельской добродетели, имея в виду божественные награды, потому-что из-за тяжести трудов и болезней можно достигнуть вечных выгод. А что Илия представляется возницею Израилевым, в этом нет никакой опоры для посещения цирков; потому что он не ристал ни в каком цирке. И что Давид плясал пред лицем Божиим, это нисколько не оправдывает верных христиан, присутствующих в театре; потому что он не употреблял при этом бесстыдных телодвижений и его пляска не была греческим сладострастным танцем. Гусли, трубы, свирели и арфы (у Давида) воспевали Бога, а не идола.

Итак, не предписывается смотреть на не позволенное; а в не позволенное изменено хитростью диавола святое. Пусть их научит стыд, если не может научить священное Писание. Писание при научении дает подразумевать кое-что более; щадя стыдливость, оно потому особенно и запрещает что-либо, что совсем умалчивает о нем. Если бы истина снизошла наконец до выяснения всего, то она имела бы весьма худое мнение о верных своих. В заповедях, для большей пользы необходимо умалчивать о некоторых предметах; а то ведь часто увлекаются тем, что запрещается. Потому-то, когда что излагается в Писании, то умалчивается об ином, и о том, о чем умолчано, говорит, вместо заповедей, и разум и строгий взгляд на дело. Пусть только каждый поразмыслит сам с собой, пусть поговорит с единоверным своим; и – он никогда не сделает ничего неприличнаго, потому что собственное мнение будет иметь тогда более веса. Что запрещено в Писании? Запрещено смотреть на то, что запрещается делать. Говорю, Писание осудило все роды зрелищ, когда отвергло мать всех игрищ – идолослужение, от которого произошли все эти чудовища суеты и легкомыслия. Ибо какое зрелище без идола? Какое игрище без жертвоприношения? Какое состязание не посвящено кому либо из умерших? Что же делает истинный христианин присутствуя на них? Если он убегает идолопоклонства; то зачем – будучи святым, находит удовольствие в вещах запрещенных? Зачем, в противность Богу, одобряет суеверия, которые любит, когда смотрит на них? Пусть он знает, что все это изобретение демонское, а не Божие.

Тот безрассудно заклинает в церкви демонов, кто увеселения их хвалит на зрелищах; кто, отрекаясь раз на всегда от диавола и загладив все в крещении, идет от Христа на зрелище диавола, тот отвергает Христа, как отвергал диавола. Идолослужение, как я сказал уже, есть мать всех игрищ; чтобы привлечь к себе христиан, оно обольщает их наслаждениями зрения и слуха. Ромул первый, когда вознамерился похитить Сабинянок, посвятил игры Консу – как бы богу совета. Затем другие, когда настал в Риме голод, для возвращения туда народа, выдумали публичные игры, которые потом посвятили Церере, Бахусу и прочим идолам, а также и умершим. Состязания греков в пении, в игре на музыкальных инструментах, в красноречии, или в силе, имеют покровителей себе в различных демонах, – и если поискать начала и повода установления того, что или привлекает взоры или льстит слуху, то причиной окажется или идол, или демон, или умерший. Таким образом хитрец-диавол, знавши, что идолослужение само в себе может показаться отвратительным, соединил его с зрелищами, чтобы заставить полюбить его ради наслаждения.

Нужно ли продолжать еще более? Или – нужно ли еще описывать те ужасные роды жертвоприношений, на которых иногда, чрез обман жреца, и человек бывает жертвою, – на которых теплая, так сказать, кипящая кровь, принятая из горла в чашу и плеснутая идолу, как бы жаждущему, в лице, варварски подносится для питья, – на которых, наконец, в числе удовольствий зрителей предлагается смерть некоторых, чтобы посредством кровавого зрелища научаться жестокости, как будто мало у человека своего собственного неистовства, если не учиться тому публично? Для казни человека выкармливается дикий зверь, чтобы он как можно свирепее неистовствовал пред взорами зрителей: искусник учит зверя, который, может быть, был бы гораздо смирнее, если бы хозяин не учил его свирепствовать. Умолчу о других предметах, похваляемых идолослужением. Но сколько пустоты в самых состязаниях? Спорить из-за цветов, препираться в беге на колесницах, домогаться почестей, радоваться, что конь был быстр, сокрушаться – когда был очень ленив, считат лета скотины по временам консулов, изучать ее возрасты, обозначать поколение, припоминать самых дедов и прадедов, – какое во всем этом пустое занятие? или лучше – как, скажу, гнусно и бесчестно выслушивать перечисляющего на память все поколение лошадиной породы, и без ошибки с великою скоростию пересказывающего все это! Но спроси его сперва о предках Христовых: он их не знает, и знать было бы для него большим несчастием. Опять, если я спрошу его, каким путем он пришел на зрелище; то признается, что пришел чрез непотребный дом, чрез обнаженные тела блудниц, чрез публичное распутство, чрез публичное бесчестие, чрез низкую похоть, чрез всеобщее бесславие. Положим, что он так поступил случайно; но он видел, чего не нужно было делать, и все же обратил взоры свои на идольское зрелище в следствие похоти: он дерзнул, если бы это возможно было, принести с собою в непотребный дом все, что было в нем святаго; спеша на зрелище по выходе из церкви и, по обыкновению, неся еще с собою евхаристию, этот неверный принес в среду студных тел блудниц святое тело Христово, заслужив за путь, чрез который прошел, горшее осуждение, чем за наслаждение зрелищем.

Но когда я коснусь бесстыдных шуток сцены, то мне стыдно и передавать о том, что там говорится, стыдно и осуждать то, что там делается, – осуждать строфы из басен, хитрости прелюбодеев, бесстыдство женщин, шутовские игры, гнусных скоморохов, самых даже почетных отцев семейств, то приходящих в оцепенение, то выказывающих любострастие, – во всем оглупевших, во всем бесстыдных. И не смотря на то, что негодяи, не обращая внимания ни на происхождение, ни на должность, не дают никому в своих словах пощады, несмотря на то все спешат на зрелище. Находят удовольствие в том, чтобы видеть общее безобразие, знакомиться с праздностию и приучаться к ней. Сходятся в этот дом публичного бесстыдства, в это училище непотребства для того, чтобы и тайно совершалось только то, что изучается публично; среди самых законов научаются тому, что запрещается законами. Что же делает на этих зрелищах христианин, верующий, – которому непозволительно и помышлять о пороках? Какое удовольствие находит в изображениях похоти, могущих довести его до того, что и сам, потерявши здесь стыд, сделается более отважным на преступления? Приучаясь смотреть, он приучается и делать. Даже те из женщин, которых несчастие довело до рабства непотребству, – в публичном месте скрывают свое распутство и предаются наслаждению похотию только тайно: стыдятся показывать себя открыто даже те, которые продали стыд свой! А между тем, это публичное позорище совершается пред очами всех, и совершающие опереживают непотребство бесчестных женщин. Допытывались даже, как бы совершать любодеяние в глазах других!..

К вышесказанному бесстыдству принадлежит и другое одинакового достоинства. Вот человек, у которого переломаны все члены, вот муж, изнеженный и расслабленный более, чем женщина, искусник объясняться жестами; – и из-за одного его, нето мужчины, нето женщины, приходит в движение весь город: он будет разыгрывать на сцене баснословные беспутства древности. Так-то любят не позволенное, любят, чтобы снова представлено было пред взоры даже то, что скрыто уже временем! Для похоти недостаточно наслаждаться настоящим злом, – нет, она хочет чрез зрелище усвоить себе и то, чем грешили еще в давнее время.

Говорю: непозволительно верным христианам, совершенно непозволительно ни присутствовать на зрелищах, ни быть вместе с теми, которых Греция, для увеселения слуха, посылает всюду, выучив их разным пустым искусствам. Вот один из них подражает грубому воинскому шуму трубы; другой, надувая флейту, извлекает из нее печальные звуки; а тот, с усилием захватив в легкие дыхание и состязаясь с хорами и звучным человеческим голосом, перебирает отверстия органа и, то сдерживая дыхание, то втягивая его внутрь и потом выпуская в воздух чрез известные щели инструмента, и затем прерывая звук на известном колене, – неблагодарный художнику, который дал ему язык, – усиливается говорить пальцами! А что сказать о комических бесполезных усилиях, – о великих неистовствах трагической речи, – о напряжении нервов во время крика? Хотя бы все это и не было посвящено идолам, – и тогда верные христиане не должны бы ни посещать этих зрелищ, ни смотреть на них: потому-что хотя бы во всем этом и не было прямого преступления, однако все же тут есть величайшая и вовсе неприличная верным пустота. Не явное ли безумие тех, которые людям праздным доставляют занятие – бить себя, и которых первая победа состоит в том, чтобы, выказать, несвойственную человеческому желудку, алчбу, как бы в изъявление почести увенчанному обжорству распутной Нундины? ² Несчастное лицо подставляется под удары, чтобы только насытить, еще более несчастное чрево! Кроме сего – какая срамота в самых состязаниях? Мужчина лежит под мужчиной, бесстыдно обнявшись и сцепившись друг с другом. Высматривают, кто победит; но прежде всего побежден уже стыд. Вот один нагой скачет пред тобой, другой с напряженным усилием бросает вверх медный шар: не слава это, но безумие! Удали зрителя, – и ты представишь одну пустоту. Потому-то верующие, христиане, как несколько уже раз говорил я, должны убегать от этих столь пустых, пагубных и нечестивых зрелищ: надобно блюсти от них и зрение наше и слух. Мы скоро привыкаем к тому, что слышим и что видим. Ум человеческий сам по себе склонен к порокам; что же он сделает сам с собою, если будет иметь скользкие образцы телесной природы, которая охотно предается пороку, – что он сделает, если она будет еще поощрена к тому? Да, нужно удалять душу от всего этого.

Христианин, если только пожелает, имеет гораздо лучшие зрелища, – он имеет истинные и вполне полезные удовольствия, – если только признáет сам себя. Не стану упоминать о том, чего пока нельзя еще созерцать: но он имеет пред собой ту красоту мира, которую можно видеть и удивляться ей. Пусть он смотрит на восхождение и захождение солнца, которые попеременно возвращают дни и ночи; на круг луны, своим возрастанием и ущербом обозначающий течение времен; на сонмы сверкающих звезд, постоянно с высоты изливающих свет с необычайною удобоподвижностию; пусть преемственно созерцает отдельные части целого года и самые дни с ночами, распределенные по временам часов, – пусть созерцает уравновешенную толщу земли с ее горами, и беспрерывно текущие реки с их источниками, – обширные моря с их волнами и берегами, – постоянный, с величайшею соразмерностию распростертый повсюду воздух, все оживляющий своим благорастворением и, то изливающий дождь из сгущенных облаков, то, по разрежении облаков, снова возвращающий ясную погоду, – и во всех этих частях природы пусть созерцает обитателей, свойственных каждой части: в воздухе – птиц, в воде – рыб, и на земле – человека. Эти-то, говорю, и другие дела Божии должны составлять зрелище для верных христиан. Какой театр, состроенный человеческими руками может сравниться с этими делами? Пусть он будет построен из великих груд камней, – но гребни гор выше его; пусть потолки его сияют золотом, но блеск звезд совершенно их потемняет. Так, никогда не будет удивляться делам человеческим, кто признáет себя сыном Божиим!

Тот низвергает себя с высоты благородства своего, кто может удивляться чему-нибудь кроме Господа. Верный, говорю, христианин должен прилежать божественным писаниям: в них найдет он зрелища, достойные веры. Он увидит там Бога, творящего мир свой и, после сотворения всех животных, созидающего удивительным и самым лучшим образом человека. Увидит мир во грехах его и за тем праведное потопление всех: награды благочестивых и наказания нечестивых. Увидит моря, иссушенные для народа, и воды, проторгшиеся из камня, для того же народа. Увидит хлеб, сходящий с неба, а не из житниц, – увидит реки, после того как остановлено течение воды, дающие сухие переходы множеству народа. Он усмотрит в некоторых веру, побеждающую пламень огненный, – животных, укрощенных верою и соделанных ручными. Он будет созерцать и души, возвращенные из уз смерти; усмотрит даже, как чудесным образом возвращалась жизнь самым истлевшим телам; в заключение же всего увидит еще особенное зрелище, – того самого диавола, который торжествовал во всем мире, поверженным под ноги Христовы. Сколь благоприлично, братья, это зрелище! Как приятно и как необходимо созерцать всегда надежду свою и отверзать очи во спасение свое! Подобного зрелища не представит ни претор, ни консул; но только Один Тот, Который прежде всего, Который над всем и из Которого все, – Отец Господа нашего Иисуса Христа, Которому похвала и слава во веки веков. Желаю вам, братья, всегда быть в добром здоровье. Аминь.