Крута каличья. Клюка и сума, лапотики, шляпа, колокол

Владимиру Васильевичу Стасову

Каликами или калеками в древности назывались у нас странники, ходившие на поклонение в Святую землю (паломники, пилигримы). Сведения о них есть в памятниках XII–XIV века и в былинах, до сих пор повторяемых в народе. Положение их в обществе, судя особенно по былинам, было довольно значительное: и богатыри Владимировы, Илья Муромец, Алеша Попович, Михаил Поток Иванович, не стыдились показываться каликами, даже как будто считали это почетным; с почетом и принимаемы были калики всюду, куда приходили. В сказаниях, прежде означенных, калики нисколько не напоминают калек в нынешнем смысле этого слова: это были все дородные добрые молодцы, силачи, иногда и красавцы, а если и старики, то уж никак не люди, возбуждавшие к себе сострадание каким-нибудь телесным недостатком.

В письменных показаниях древности нет (по крайней мере, я не знаю) никаких сведений об их одежде, или, лучше сказать, о их «круте», понимая под этим словом не только одежду, но и все, что при одежде предполагается. Раз только упомянут пахирь калик, т. е. сосуд для питья; но пахирь, конечно, мог быть и не у калик. Бедность письменных сведений заменяется сказаниями былин, до того сходными, что ими может пользоваться, разумеется, с должною осторожностью, самый недоверчивый археолог. Вот главные из этих сказаний:

Сорок калик с каликою, собираясь идти в Иерусалим, были так одеты:

Лапотики на ножках у них были шелковые,

подсумочки шиты черна бархата, в руках были

клюки кости рыбьей,

на головушках были шляпки земли Греческой.

Илья Муромец, собираясь на идолища поганого, накрутился каликою, и именно вот как:

Обул Илья лапотики шелковые,

подсумок одел он черна бархата,

на головушку надел шляпку земли Греческой.

Не взял с собой палицы булатной,

дорогой спохватился, и, встретясь с каличищем Иванищем, вытребовал у него клюку его.

По одному из особенных пересказов былины о подвиге Ильи Муромца против того же идолища (одолища),

оболокает Илейко платье каликино,

обувает лапотки обтопочки, накладает шляпу

земле-Грепкую,

земле-Грецкую шляпу сорок пять

пудов.

По другому, Илья говорит калике:

Ты отдай мне-ка свое платье цветное,

ты отдай свою

шляпу земли Греческой,

ты отдай мне-ка свою клюшу яра дерева,

сам садись на моего коня

доброго;

переодевшись, пошел в Киев град.

Михайло Поток сын Иванович, одеваясь в каличье платье,

обул себе лапотики шелковенькие,

клюку он брал кости рыбьей,

подсумок одел черна бархата,

на голову – шляпку земли Греческой.

Тот калика, у которого выпросил себе платье Алеша Попович, был так одет:

Лапотки на нем семи шелков,

подковырены чистым серебром,

личико унизано красным золотом,

шуба соболиная, долгополая,

шляпа Сорочинская земля Греческой,

в тридцать пуд шелепуга подорожная.

Сума, сумка, подсумок всегда из черного бархата, иногда из рытого бархата.

Клюка, костыль (в косу сажень), посох, шелепуга, что-нибудь из этого, но непременно.

Думая о суме в клюке калик, нельзя забыть, как калики обращались с этими главными своими орудиями:

Становилися во единый круг,

клюки посохи в землю потыкали,

а и сумочки недовесили.

Лапотики описаны еще так:

Шили лапотики из семи шелков,

у них вплетено в лапотиках в пятке, носке

по ясному по камешку самоцветному.

Вместо шляпки земли Греческой говорится и о шапке или шапочке.

Вместо шубы соболиной долгополой говорится о гуне, или же о кафтане: что это именно была за одежда? По одним названиям, так различным, решить невозможно.

Что во всей этой каличьей круте мало русского, доказывать, кажется, не для чего. А между тем, и сходство с крутой пилигримов западноевропейских очень резко.

Главные части убора пилигримов западных определительно указаны в Чиновнике Руанской церкви (Париж. Импер. публ. библ. № 1213: выписки у Дюканжа), при описании обряда отпуска пилигримов, совершавшегося во вторник на Светлой неделе. Избранные к участию в обряде по образу пилигримов (іо similitudine peregrinorum) должны быть в туниках и в капах (верхних плащах), с посохами и с сумами, и в шляпах на головах (induti tunica et desuper cappis, portantes baculos et peras, et babeant capellos super capita). Это общее обозначение объясняется множеством частных свидетельств, находящихся в разных памятниках средних веков и тщательно собранных в Глоссарии средневековой латыни Дюканжа, в его же Dissertations к Истории Людовика святого сир-Жульена, в Латино-Германском глоссарии Диффенбаха, и др. Из них видно, что главной принадлежностью пилигрима был посох и сума (baeulus et рега = scarcella). Иногда означен только посох: так, напр., в Житии Людовика юного, при описании его отхода в Иерусалим, сказано, что он, перед отправлением отслушав обедню в обители св. Дионисия, с благоговением принял посох странствия (baculum peregrinationis) и знамя св. Дионисия. Иногда означена только сума: так, в сказании Ангулемскаго монаха замечено, что при погребении императора Карла великого на него сверх императорских одежд возложена странническая сума золотая (рега peregrinalis аurea), с которой он всегда ходил в Рим. Обычно же упоминаются сума и посох вместе. То и другое давалось в церкви духовным лицом, благословлявшим в путь. Короли французские получали посох и суму странников в аббатстве св. Дионисия, покровителя Франции. Посохи делались в форме клюки, т. е. с закрючиной на верхнем конце и с железным наконечником, иногда и совершенно железные; сумы приделывались к посоху, перевязи – escharpes, escherpes, escharpia, и потому сами были называемы этим словом. Довольно рано вошло в общий обычай выступать в путь босоногими (discalciate), но и в таких случаях обувь была при страннике. Странники немецкие одевали обыкновенно окреи, как удостоверяют слова св. Франциска (est quaedam regio Teutonia, io qua sunt homines christiani et devoti, qui saepe terram nostram (n. e. Italiam) cum longis baculis et largis ocreis pertranseunt: Wadding, Annales minorum под 1221 г. Hoffmann's Gesch. d. d. K.Liedes. 1861. 68). Странники других земель употребляли сандалии, калиги = калики (caligae, calicae) и т. д. На голове носили обыкновенно шапку или шляпу (capelus), от солнца с широкими полями (capelus solis). Сверх туники надевалась капа (сара, сарра), шившаяся и с рукавами (manicata), и без них, так что и надевать ее можно было только через голову (clausa, rotunda). На случай непогоды к ней сзади пришивался башлык, отлога (capitium). Капы были очень различны по лицам и по случаям употребления; но во всяком случае были принадлежностью дорожной одежды, и потому являться в капе с поклоном считалось невежливым, если на это не было особенного соизволения (какое, напр., было дано приорам de Wimundam et Binham на случай их представления Норвикскому епископу: ad synodum venient, habita itineris hisi velint non mu tato, videlicet in cappis et carlcaribus (Vitae Offarum etc. при Hist, major Матфея Парижского. 1644: II. 84). Страннические капы были обыкновенно волосяные.

Трудно с достоверностью сказать, чем именно отличались части убора наших калик от соответственных им частей убора западных пилигримов; но самые части были те же. Сумы, сумочки, это – perae, perulae, подсумки, может быть, то же, что escharpia; клюки, посохи – baculi, называвшиеся и шелепугами – burdones, virgae; – лапотики, лапотки – саlсеі, какие именно, Бог знает (не непременно лапти нашего времени, как указывает самое слово лапоть, производное от лапа, кисть ноги); шляпы – capelli, может быть, островерхие с широкими полями; – шубы, гуни, кафтаны былин должны равняться капам; но эти названия верхней одежды, как кажется, употреблены в пересказах былин вместо подлинного забытого названия.

Кстати здесь вспомнить об уборе того старца пилигрима, следовательно тоже калики, который был крестным отцом и учителем Василия Буслаевича, и воспет в былинах вместе с этим удалым молодцом Новгородским. Просили и этого пилигрима утихомирить Василия, и он вышел к нему с уговорами, но и уговоры старца не помогли: ему же досталось; поплатился он, если не головой, то, по крайней мере, ясными очами. И вот как описывается при этом рассказе убор пилигрима.

В одном из пересказов былины этот убор просто каличий, украшенный только гиперболическими мерами веса:

Одевает старчище кафтан в сорок пудов,

колпак на голову полагает в двадцать пуд,

клюку в руки берет в десять пуд.

В других пересказах все это опущено, помянут один колокол:

Стоит тут старец пилигримище,

на могучих плечах держит колокол,

а весом тот колокол во триста пуд.

или же:

Идет крестовой батюшко старчище пилигримище,

на буйной голове колокол пудов в тысячу,

во правой руке язык во пятьсот пудов.

По другим пересказам колокол пилигримища был и не так тяжел: в девяносто пуд, даже в двенадцать только.

По тому пересказу былины, где не упомянуто о колоколе, пилигрим просто убит Василием: Василий щелкнул крестного батюшку железною осью сорока пудовою, и

от единого удара Васильева,

крестному батюшке славу поют.

По пересказам, где упомянут колокол, Василий отмстил пилигриму за его вмешательство иначе:

Ударил он старца во колокол,

а и той-то осью тележною:

качается старец, не шевельнется;

заглянул он Василий старца под колокол,

а и во лбе глаз уже веку нету.

или же:

И сдынул (Василий) шалыгу в девяносто пуд,

как хлеснул своего батюшку в буйну голову,

так рассыпал колокол на ножевые черенья:

стоит крестный, не кренется,

желтые кудри не шелохнутся,

он скочил батюшку против очей его,

а хлеснул-то крестного батюшку,

в буйну голову промеж ясны очи,

и выскочили ясны очи, как пивны чаши;

или:

Бил его палицей булатней по головушке, и расколол ему колокол;

или:

Как ударил осью железною,

расскочил колокол на две стороны,

как в других переправил добрый молодец,

ударил его в буйну голову,

тут же его в реченьку спихивал.

Во всех пересказах былины, где только упомянуто о колоколе, ничто не подает никакого сомнения, что дело идет о простом колоколе, об одном из таких колоколов, какие были захвачены Всеславом в Новгороде у св. Софии еще в 1066 году. В воспоминаниях о пилигримах западной Европы напрасно будем искать слова о таких колоколах. Напрасно разрешать эту загадку и при посредстве Византийских показаний или обычаев Татарских. А между тем, считать это и выдумкой составителя былины нет никакого повода: русские былинари перепутывали лица, времена и местности событий, придавали времени древнему черты времени более позднего, увлекались гиперболической обрисовкой образов; но положительных выдумок ни из того, ни из сего, таких резких как колокол пилигрима, они не допускали. Что же это однако, если не выдумка?

Нельзя опустить из виду, что в одних пересказах былины колокол рисуется очень резко, в других его вовсе нет. Отчего произошло такое различие? Нельзя ли думать, что если бы колокол и в первоначальном изводе былины представлен был такою же важною принадлежностью пилигрима, то он бы уцелел во всех пересказах? Нельзя ли догадываться, что так как колокол мог вовсе исчезнуть из некоторых пересказов былины, а пилигрим вследствие этого остался при обыкновенных принадлежностях своего убора, то сказанное о колоколе, как о колоколе, зашло в пересказы былины уже после, так что под колоколом следует понимать что-нибудь другое, напр., хоть колпак в сорок пуд? В самом деле, почему нет? От пересказчиков былины очень возможно ожидать прибавок и о разбитии колокола, и о языке при колоколе, и обо всем подобном, если только раз дан им повод счесть за колокол то, что прежде было только названо колоколом. Такою свободою они нередко пользовались и пользуются, как видно из разнообразия пересказов других былин.

Что они воспользовались такою свободой и в рассказе о пилигримище, на это есть и положительные доказательства. Колоколом, klakol, и колокольцей, klakolca, у чехов в древности назывался плат в роде капы, носимой пилигримами. Слово klakol занесено в словари Роскоханого и Велешина XIV века (см. Ганки, Sbirka slowníkůw: 93, 110) для перевода слова aluvia, что должно значить плащ от дождя. Слово klakolca употреблено в стихе об Алексее (Čas. Čеs. mus. 1851. 1: 145):

nevěsta tam kažie v stolce,

oblekši sie v zlé klakolce.

И не у одних чехов в средние века плащ назывался колоколом. Англичане и французы также употребляли это слово, разумеется, выговаривая по своему: англичане – cloak, французы – cloche, clocette, в латинском выговоре у тех и у других одинаково – сlоса, и также со смыслом и колокола, и плаща (ср. нем. clocca, glocca, glocke), плаща дорожного, без разреза напереди. По уставу Юлианской обители аббата Михаила, братья-священники в поездках должны были употреблять именно колокол приличной длины (Fratres sacerdotes in equitando сіоса rotunda competentis longitudiuis... utantur. см. Historia major Матфея Парижского. 1664. Additamenta: 164).

Вот колокол былины о Василье Буслаевиче, капа, плащ. Употребление этого слова в пересказах былины, хотя и неправильное, доказывает, что когда-то оно было у нас употребляемо и в значении одежды, и, судя по тому, что в пересказах былины оторвано от своего настоящего смысла, употребляемо было только в древности, может быть, даже недолго. В одном из пересказов былины колокол заменен кафтаном, словом, напоминающим капу (хотя и потурченным, но одного происхождения с сара, capota, καβάδης, и т. д.), без сомнения, в то время, когда еще понималось, хоть уже и не было употребляемо слово колокол в значении плаща; в других пересказах остался колокол, – и испытал горькую судьбу власти комментаторов-поэтов, превратясь в медь звенящую. В былинах о каликах вместо него стоит шуба, гуня, без сомнения потому, что в языке народном не нашлось слова однозначащего с капой или с колоколом.

Этот колокол, не менее других принадлежностей круты наших древних калик, пилигримов, доказывает, что крута их была не чисто русская, а общая западноевропейская – по крайней мере, в главных частях своих, если не в подробностях. Нельзя, без сомнения, отвергать предположения, что могли наши калики, пилигримы и не употреблять особой одежды, ходить в Св. землю и в своем обыкновенном платье, разве только с сумой да с посохом; но это предположение не уничтожает употребления особенной страннической одежды, одежды не русской, а западноевропейской.

Передавая, Владимир Васильевич, вашему доброму вниманию и суду листок для нашего сборника древней круты русских людей – о круте калик перехожих, думаю, что в нем придется со временем многое прибавить и переменить. Прежде всего, этих прибавлений и перемен жду от самих вас, и порадуюсь душевно, если вы пустите его в Известия не сироткою.

И. Срезневский