Профессор В. Н. Потапов: Некролог

5 февраля сего 1890 года, в 3 часа утра, после продолжительной и тяжкой болезни, скончался в Москве, на 54-м году от рождения, заслуженный экстраординарный профессор и почетный член Московской духовной академии, статский советник Василий Никифорович Потапов.

Сын умершего в 1865 году протоиерея Московской Введенской, в Семеновском, церкви Н. И. Потапова, магистра I курса Московской же духовной академии и в 1818–1823 годах бакалавра в последней по кафедре церковной словесности, В. Н. Потапов, при отличных природных дарованиях, получил превосходную домашнюю подготовку к школьному образованию и уже на 12-м году своего возраста (в 1848 г.) поступил в Московскую духовную семинарию, на каковое поступление, ввиду молодости его, ректором семинарии архимандритом Филофеем¹ было испрошено особое разрешение святителя Московского Филарета. При этом святитель заметил: «нам парниковые растения не нужны»²; однако, ввиду засвидетельствованной ректором даровитости отрока, а равно и ввиду заслуг родителя последнего, разрешил принятие его в семинарию. Отрок вполне оправдал надежды, которые на него возлагали при его поступлении в семинарию. С блестящим успехом прошедши курс семинарского образования в 1848–1854 годах, он с не меньшим успехом прошел затем курс наук в Московской духовной академии, каковой курс кончил в 1858 году первым по списку магистром. Как лучший воспитанник своего курса он в том же 1858 году оставлен был при самой Академии в звании бакалавра философских наук и занял кафедру логики и истории средней и новой философии; а с 1870 года, по преобразовании Академии на основании устава 1869 года, прекратив преподавание логики, остался лишь на кафедре истории философии, но зато не только средней с новою, а и древней. Вместе с чтением лекций по кафедре и исполнением многих, сопряженных с наставнической службой, обязанностей, Василий Никифорович нес немало и других трудов по Академии, из коих особого внимания и благодарного воспоминания заслуживают труды по редактированию академического издания: Творения святых отцов в русском переводе. Труды эти начались с началом 1879 года (с возобновлением издания после временного перерыва) и продолжались даже по выходе его из Академии до 1885 года. Блестящие дарования и обширнейшая эрудиция, в связи с замечательным искусством давать надлежащую постановку предмету, за который брался покойный В. Н-ч, и в связи с тщательностью и точностью в исполнении им какого бы то ни было дела, отличали его и на службе, которую потому высоко ценило и ближайшее и высшее академическое начальство. Так В. Н. Потапов уже на шестом году своей службы, по случаю 50-летнего юбилея Академии в 1864 году³, прежде других своих сотоварищей по курсу, был возведен в звание экстраординарного профессора, был избираем в члены академического совета, был представляем к наградам, из коих последней получил орден св. Анны 2-й степени, по выслуге 25-ти лет был удостоен звания заслуженного экстраординарного профессора и вскоре после того избран в почетные члены воспитавший его Академии «во уважение двадцатипятилетнего примерного служения его науке мудрости в Академии»⁴. – К сожалению, он еще в философском классе семинарии подвергся тяжкой простудной болезни, которая оставила в нем свои печальные следы на всю остальную его жизнь, заставляла его часто, едва не постоянно, лечиться, быть крайне осторожным во всем, относящемся к здоровью, служила сильным препятствием его учено-литературным занятиям, вынуждая его до возможной степени умерять эти занятия, и наконец побудила его, по выслуге 25 лет при Академии, в 1883 году подать в Совет последней прошение об отставке, несмотря на обращенные к нему тогда просьбы и академического начальства, и академической братии о продолжении его полезной службы.

Подлинно только расстроенное и усиленными трудами более и более расстраиваемое здоровье В. Н. Потапова было причиной как того, что он столь рано (сравнительно) оставил службу при Академии, так и того, что не мог он столь много поработать на учено-литературном поприще, сколько можно было бы ожидать от его дарований и эрудиции. Но и при всем том как для науки, так и для Академии покойный сделал столь много, что его имя не может быть опущено вниманием в истории научного движения в нашем отечестве вообще и в истории Московской духовной академии в частности.

Учено-литературные труды В. Н. Потапова частью напечатаны, а частью остаются еще в рукописном виде. Василий Никифорович чрезвычайно дорожил печатным словом, следуя преданиям школы доброго старого времени, и всегда ставил основным для себя правилом выпускать в печать только то, что со всех сторон обработано было им до возможного совершенства. Отсюда то, что осталось до нас от него в печати, отличается высокими достоинствами в различных отношениях. Все печатные учено-литературные труды В. Н. Потапова, имея каждый свою историю, могут быть разделены на следующие группы: 1., По Св. Писанию. Сюда относится его капитальное исследование О книге пророка Даниила, представляющее собой магистерскую диссертацию его, писанную на последнем курсе обучения в Академии, а напечатанную, после новой тщательной обработки, сперва в отдельном оттиске в 1868 году, а потом в Прибавлениях к Творениям св. Отцов за 1871 г. ч. XXIV⁵. Это историко-критическое исследование, имеющее целью защитить православное воззрение на книгу пророка Даниила от превратных о ней мнений рационалистически мысливших богословов Запада: Землера, Бертольда, Блека, Гитцига, Эвальда и других. Имея в виду таковую цель, В. Н. Потапов в своем исследовании, предпослав последнему 1) изложение содержания книги пророка Даниила, показывает 2) единство писателя ее, 3) подлинность происхождения ее от св. пророка Даниила, 4) достоверность ее содержания и наконец 5) рассматривает неканонические отделы книги. Исследование в высшей степени обстоятельное, вполне стоящее на уровне научного решения вопроса об избранной св. книге в области библиологии того времени, обнаруживающее в авторе и обширное знакомство с литературой предмета, русской и особенно иностранной, древней, новой и новейшей, и основательное знание языков: еврейского, греческого, латинского, немецкого и других, и не менее основательное знание истории того времени, к которому относится и которое имеет в виду означенная священная книга, и т. д.⁶ Вообще – исследование, заслуживающее полного и глубокого внимания со стороны лиц, изучающих Св. Писание и Библейскую историю. – 2., Находясь в близких родственных отношениях к бывшему главному редактору Душеполезного чтения, протоиерею В. П. Нечаеву⁷ (ныне преосвященнейшему Виссариону, епископу Дмитровскому), В. Н. Потапов, с самого начала издания этого журнала, приглашен был к сотрудничеству в нем. Этим именно объясняется появление в свете следующих статей общеназидательного, нравоучительного характера, не крупных, но весьма интересных по содержанию, помещенных им в означенном журнале: а) Можно ли возбудить в себе любовь к ближнему, когда ее не чувствуешь? (Душеп. чтен. 1860, № 11); – б) Несколько слов о восстании против властей (там же, 1863, № 3) и в) О самоотвержении (там же, 1867, № 9). Из них означенные – под рубрикой а) вероятно, и под рубрикой в) несомненно – суть проповеди⁸. Этим же объясняется участие В. Н. Потапова в редактировании многих статей журнала Душеполезное чтение, по поручению редакции последнего, особенно близких к области специальных занятий В. Н-ча по кафедре академической. – 3., В конце шестидесятых годов, когда не только уже назрел вопрос о потребности преобразования духовно-учебных заведений, но и приняты были действительные меры к самому их преобразованию, когда низшие и средние духовно-учебные заведения Российской Империи мало-помалу уже преобразовывались на основании устава 1867 года, а духовные академии готовились к преобразованию по уставу 1869 года, возникло много соприкосновенных с идеей этого преобразования вопросов и между прочим – вопрос о перемещении Московской духовной академии из Сергиева Посада в Москву. Еще когда шли предварительные совещания и рассуждения по делу о преобразовании академий и требовались отзывы конференций по этому делу, один из профессоров Московской духовной академии внес в конференцию последней особое мнение о нужде такового перемещения, хотя это мнение в то время было оставлено без дальнейшего движения, как касавшееся лишь частного вопроса и притом относительно одной только из академий. Но это доказывало, что не только в обществе⁹, а и в среде самих профессоров Академии были сторонники мысли о переводе ее в Москву. К числу сторонников этой мысли принадлежал и покойный В. Н. Потапов. Печатно он высказал свои мысли по этому делу в 1869 году, когда новый академический устав уже был опубликован и введен в действие в академиях С.-Петербургской и Киевской, но еще не введен был в остальных двух академиях. Мы разумеем статью Василия Никифоровича, помещенную, в форме письма в редакцию от 29 ноября 1869 года, в декабрьской книжке Православного обозрения за 1869 год и писанную в ответ на защищавшую мысль о том, что нет никакой надобности переводить Академию из Сергиева Посада, статью не подписавшего своего имени автора, помещенную в № 46 Московских епархиальных ведомостей за тот же 1869 год. В. Н. Потапов, с свойственными ему последовательностью и остроумием, шаг за шагом разбивает доводы своего противника, хотя, конечно, не во всем можно и с ним соглашаться в решении вопроса о перемещении Академии в Москву¹⁰. – 4., Творения Святых Отцов в русском переводе, издаваемые при Московской духовной академии, с Прибавлениями духовного содержания как периодическое издание, как известно, имело более или менее значительные по времени перерывы в выходе книжек. Остановившись выходом в 1865 году, оно возобновилось было в 1871 году, но в следующем же 1872 году снова прекратилось, и затем только уже вследствие замечания ревизовавшего в 1875 году Академию преосвященного архиепископа Литовского (после митрополита Московского, скончавшегося в 1882 году) Макария, по изыскании некоторых новых средств, возобновлено было в 1879 году (выходить же стало с 1880 года). В январе 1879 года составлен был новый редакционный Комитет, в который, по избранию Совета Академии, вошел между прочими и В. Н. Потапов, именно как редактор переводной части здания. В то время по этой части решено было, с одной стороны, продолжать еще в начале шестидесятых годов предпринятый перевод творений св. Епифания Кипрского, а с другой – вновь начать переводить творения св. Кирилла Александрийского и помещать перевод творений того и другого св. Отца попеременно в четырех годовых книжках. В. Н. Потапов взял на себя труд редакции перевода творений св. Кирилла, составил введение в этот перевод, помещенное в 1-й части творений сего св. Отца, и много поработал над редакцией перевода, который делали разные лица; только с половины 1882 года он пригласил к себе в сотрудники по этой части одного из преподавателей Академии, предоставив себе лишь последнюю редакцию, да ранее того изредка разделял этот труд с одним еще преподавателем Академии. Даже по выходе из Академии Василий Никифорович не прекращал своих трудов по редакции перевода, причем вел и корректуру его, живя в Москве. Это продолжалось до половины 1885 года, так что потому смело можно сказать, что ему именно обязаны первые три части творений св. Кирилла тем видом, в каком они являются в печати. Значительное время стоя близко к тому же делу, мы считаем себя вправе и вместе почитаем приятным долгом засвидетельствовать, что покойный профессор вел дело редакции с большим умением, с приличествующим важности его вниманием и достоподражаемой тщательностью. В доказательство этого приводим выдержки из некоторых писем В. Н. Потапова к нам за то время, когда наши личные, устные сношения с ним по делу редакции перевода прекратились за переселением В. Н-ча в Москву. Из письма от 11 апреля 1884 года: «В письме от 26 ноября прошедшего года о. Ректор¹¹ писал мне: «Завтрашний день я пошлю Вам окончание 14-й книги» (Кирилла)¹². Несмотря на это, я доселе не получал этого окончания. Надобно думать, что или оно пропало на почте, или, что вероятнее, о. Ректор забыл или отдумал посылать, находя, может быть, что и посланного уже достаточно. Поэтому оригинала остается у меня только на одну страницу больше против того, что напечатано в 1-й книжке Творений¹³. Вам надобно обратиться к о. Ректору и попросить его поискать в своих бумагах, не найдется ли там окончания 14-й книги. – Пользуюсь настоящим случаем, чтобы передать вам одну заметку, нужную для редактирования. Везде, где в русском переводе было поставлено: глубины Божия, тайны Божия, дела Божия, я поправлял: Божии. Это потому, что в русском языке окончание на я прилагательных множ. числа женского и ср. рода употребляется только тогда, когда мужской род оканчивается на е, напр. Божественные, Божественныя; если же мужской род множ. числа оканчивается на и или ы, то это окончание во всех родах остается неизменным, напр. чьи, мои, твои, свои, Божии, человечьи, вражии, государевы, женины, Ивановы и пр. Если хотите убедиться в правильности сказанного, приищите в русском переводе Библии известное место из Ап. Павла: «дух вся испытует, и глубины Божия»¹⁴. А вот еще выдержка из письма от 28 ноября того же 1884 года: «Я отдал в типографию перевод для первой книжки; но там затрудняет меня одно место, и теперь еще пока есть возможность исправить. Это место следующее: ἣκιστα μἐν ἐκ πυρῶν, χίὸρα ὸἐ είη καί ἐρικτὰ, τουτἐστιν, ἐξ ὀσπρίων ἄλευρον. У Вас, кажется, было переведено так: пусть будет это не из пшеницы, а колосья и истолченое, то есть, мука из шелушных плодов. Я переделал так: будет ли это даже не с очага, а новые зерна истолченные, то есть, мука из шелушных плодов. Таким образом πυρῶν я произвел от πυρά, а не от πυρὸς¹⁵; иначе не было бы противоположения. Не из пшеницы, а новые зерна или колосья: здесь нет противоположения, потому что зерна или колосья могут быть и из пшеницы. Как Вы находите: можно ли допустить сделанную мной поправку? – Далее, наводит недоумение слово; χίδρον. У Гедерика оно имеет значение: новые зерна пшеницы. У Коссовича: кушанье из пшенной (просяной) крупы. В Библии переведено: колосья. Каким образом св. Кирилл мог объяснить χίδρα, которое, судя по всему, относится к злакам, в смысле муки из овощей, или шелушных плодов? Не имеет ли слово ὂσπριον обширного значения, по которому под него могли бы быть подведены и злаки? И русское слово: шелушный плод, не может ли хотя с некоторой натяжкой быть отнесено и к злакам, так как мякина есть своего рода шелуха? Затем, насколько известно из археологии, в чем на самом деле состояло у евреев приношение начатков? Желательно было бы, чтобы Вы написали мне ответы на эти вопросы, и сообщили из какого-нибудь подробного лексикона подходящие значения слов: χίδρον и ὂσπριον»¹⁶. Конечно, ответы и выписки из греческих писателей на основании лексиконов Пассова-Роста, Папе и др., не заставили себя долго ждать. Подобным образом в 1885 году между В. Н. Потаповым и тем же лицом, т. е. автором настоящей статьи, возникла переписка по поводу перевода слова σκικγραφούμενος. Так от 21 мая означенного года В. Н. Потапов писал: «В прежних переводах св. Кирилла не раз мне приходилось встречать, что σκικγραφούμενος у Вас переводится: сенописуемый, и я обыкновенно поправлял: сеннописуемый. Несмотря на то, и в настоящем переводе встречается первая форма. Мне хотелось бы знать, зависит ли это от недосмотра, или Вы имеете какие-нибудь основания писать таким образом. Мне кажется, что слово: сеннописуемый образовано совершенно правильно. Сенно есть наречие от прилагательного сенный (Богоотец убо Давид пред сенным ковчегом). Сеннописуемый составлено так же, как живописуемый, из наречия и глагола. Правда, из существительного – сень – и глагола – писать – может быть составлено сенописуемый; но сколько мне помнится, в печатных книгах эта форма не встречается, а употребляется: сеннописуемый. К сожалению, не могу припомнить, где именно я встречал это слово. Может быть, Вы имеете в виду какие-нибудь авторитетные сочинения, в которых оно пишется так, как Вы пишете. В таком случае покорнейше прошу Вас уведомить меня об этом». И после того, как с следующей же почтой дан был ответ на это письмо с требуемым уведомлением и разъяснением дела, В. Н. Потапов от 23-го того же мая писал: «Весьма благодарен Вам за внимание, с которым Вы отнеслись к моему вопросу, и за сообщенные Вами сведения. Непонятно для меня, почему Вы находите двусмыслие, или даже тресмыслие именно в слове: сеннописать, тогда как это двусмыслие одинаково относится и к этой форме, и к форме: сенописать. Обе формы грамматически могут быть произведены и от сень, и от сени, и от сено; но в обеих формах представление о сенях и о сене само собой устраняется, как неуместное. Перехожу теперь к представленным Вами примерам. Сенопотчение сюда не относится, потому что в этом слове первая часть непременно должна быть произведена прямо от слова сень. Сенопотчение есть то же, что потчение сени или сеней. Сень в этом случае есть предмет действия, – то, что втыкается; а употребление прилагательного или наречия в таком случае не годится; должно быть употреблено существительное. Нельзя сказать того же о слове сенописать, по крайней мере так, как оно употребляется у св. Кирилла. Предмет действия, – то, что пишется, у него есть не сень, а что-нибудь другое, наприм. таинство Христово. Притом, если бы в слове: сенописать сень была предметом действия, то неестественно было бы употребление этого слова в страдательном залоге: сенописуется, сенописуемый, подобным образом, как наприм. нельзя сказать: жизнодаруемый, страстотерпимый, камнотешемый. Далее, в этом случае сень не есть не только предмет, но и орудие действия, как наприм. рука в слове рукотворный, свет в слове светопись. Орудие писания есть рука, кисть, краска, тушь или что-нибудь подобное. Сенописание указывает собственно на род или способ писания, а род или способ всего лучше выражается прилагательным или наречием; поэтому форма: сеннописание представляется более уместной, хотя может быть допущена и другая. – В вопросе о выборе этих форм всего лучше, кажется, руководиться следующими соображениями. Оба слова – и сенописать, и сеннописать в русской речи представляются странными и неуклюжими, и хорошо было бы вовсе избежать их; но за недостатком другого точного слова, более удобного, приходится, скрепя сердце, употреблять какое-нибудь из них. В этом случае надобно стараться, по крайней мере, о том, чтобы употреблять слово более привычное, которое менее резало бы уши. Между тем из Вашего же письма оказывается, что форма: сеннописать более употребительна, нежели другая, и притом встречается в книгах, чаще читаемых – в Св. Писании, в Прологе, в Минее, тогда как сенописать – в какой-то реторике Космы Святогорца. Люди, которые не расположены к божественному чтению, не станут читать и нашего перевода, а если и вздумают прочесть, то не поймут ни сенописания, ни сеннописания. А для людей, которые занимались чтением божественных книг, слово: сеннописать есть более привычное, и для угождения им лучше употреблять эту форму»¹⁷. – 5) Но уже и в исчисленных учено-литературных трудах В. Н. Потапова внимательный взгляд читателя заметит философскую подкладку и окраску его мышления. Так наприм. в магистерской диссертации своей он сопоставляет мнение известного протестантского богослова Блека с мнением неоплатоника Порфирия по вопросу о подлинности книги пророка Даниила¹⁸. Равным образом в статье Душеполезного чтения, под заглавием: Несколько слов о восстании против властей, он приводит, с надлежащими объяснениями, обширную выдержку из Платонова диалога «Критон» касательно Сократа и его почтительного отношения к властям, в доказательство нужды повиновения последним¹⁹. Это стояло, конечно, в тесной связи с кругом специальных научных занятий Василия Никифоровича, которым посвящена была вся его двадцатипятилетняя деятельность в Академии. К обозрению плодов этой-то деятельности мы теперь и приступаем. Сюда, прежде всего, относятся следующие печатные учено-литературные труды покойного профессора: а) его статья, заготовленная, по предложению от Академии (хотя и с свободным для него выбором темы), к пятидесятилетнему юбилею последней и помещенная в академическом юбилейном сборнике (изд. 1864 г.), под заглавием: Достаточно ли для философии метода естественных наук? Эта статья, которую, предварительно выпуска ее свет, в числе прочих статей сборника, удостоил внимательного рассмотрения великий святитель Московский Филарет, направлена против сенсуализма, особенно английского (Бакон, Локк, Милль и др.), приведшего к скептицизму и материализму. Автор статьи находит мысль сенсуалистов о том, что «опыт есть единственный источник познания», односторонней, не объясняющей многих неопровержимых фактов априорического, независимого от внешнего опыта, познания»²⁰; но с другой стороны не считает себя вынужденным стать и на противоположную точку зрения Декарта и его преемников, проводивших теорию врожденности идей и аксиом, опровергнутую уже Кантом. Однако и Кантово учение о том, что «почти все наше познание есть произведение единственно познающего субъекта», по мнению В. Н. Потапова, также «привело к нелепым последствиям», то есть, к крайнему идеализму Фихте и Гегеля²¹. Наш профессор, вопреки сенсуализму и эмпиризму, ясно говорит и убедительно доказывает, что «суждения, в которых утверждается необходимость или полная всеобщность чего-либо, не могут основываться единственно на опыте», как наприм. суждение о том, что «пространство бесконечно»: потому что мы не можем представить себе предела, которым бы оно оканчивалась». Таковы же, далее, «математические положения, логические и метафизические законы»²². Итак, несомненно, – заключает ряд своих соображений и доказательств В. Н. Потапов, – что в числе наших познаний есть познания, происходящие не из опыта». Но естественно представляется вопрос: откуда же они происходят? В ответ на этот важный в гносеологическом и логическом отношении вопрос В. Н-ч развивает заслуживающую полного внимания теорию представления, как источника этих познаний, в отличие от чувственного воззрения, служащего источником познания опытных²³, соответственно чему и самое познание первого рода можно назвать умственным или познанием a priori, в отличие от познания чувственного или познания a posteriori²⁴. Но это априорическре познание не есть токовое в Кантовом смысле, т. е. основывающееся будто бы лишь на субъективных формах нашей познавательной деятельности; равным образом и не есть врожденное: «потому что его содержание, или то, что утверждается в нем, условливается не нашей природой, а природой самого предмета, так как в умственном познании утверждается только то, что́ найдено при рассмотрении предмета представления»²⁵. И между тем как Кант, затрудняясь в объяснении происхождения синтетических суждений a priori, нашел себя вынужденным признать все наше априорическое познание субъективным, оно в действительности оказывается далеко не таковым. «Обратим внимание – говорит, в подтверждение этого, В. Н. Потапов, – на примере синтетического суждения a priori, представленный Кантом: 7 + 5 = 12. Он говорит, что в этом суждении сказуемое есть нечто новое в отношении к понятию подлежащего; потому что в понятии: сумма семи и пяти, не содержится понятие двенадцати. Это правда; но если мы построим представление на основании данного понятия, то оно необходимо будет представлением числа 12. Понятие в означенном случае дает нам два ряда единиц: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 и: 1, 2, 3, 4, 5, и высказывает требование, чтобы эти два ряда соединить в один. Исполним это на самом деле: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 1, 2, 3, 4, 5

8, 9, 10, 11, 12.

Оказывается, что последний член сложного ряда, определяющий всю сумму, есть число 12, которое, хотя не содержится в понятии, но содержится в представлении, составленном по требованию понятия»²⁶. В этом смысле к предмету и области умственного познания принадлежат: во-первых, «бесконечная возможность бытия»²⁷; далее, онтологические законы, т. е. законы, подчиняющие понятие сущего различным категориям: качества, количества, причины и т. д.²⁸ Сами «способы познания законов на основании опыта невозможны без априорического познания. Весь путь, который проходит наше мышление в опытном познании от фактов к законам и от законов опять к фактам, определяется априорическими законами». А «отсюда ясно, что метод опытного познания не может быть методом познания вообще», и так как философия есть такая область, где метод опытного познания менее всего применим: то вопрос о том, достаточно для нее метода естественных наук или метода опытного познания, после всего сказанного и доказанного, решается, конечно, отрицательно²⁹. Во всей статье молодого еще тогда профессора виден несомненный талант и искусство приниматься за философские вопросы и решать их правильным философским путем. Правда, святитель Филарет, когда прочитана была ему эта статья, от 17 сентября 1864 года писал ректору Академии протоиерею А. В. Горскому³⁰: «прослушал я и рассуждение о методе естественных наук. Не берусь произнести о нем суждения. Свойство вопроса, конечно, препятствовало сделать оное ясным и привлекательным для тех, которые не получили особенного вкуса к исследованиям сего рода. – Все ли верно у сего писателя? Например, он говорит, что пространство бесконечно и не представляется ограниченным? Опровергнул ли он антиномии Канта? Пространство бесконечно, потому что, где бы ни поставили предел его, всегда можно спросить, что далее, и продолжается пространство. С другой стороны, вымеряется пространство аршинными, саженями, верстами, даже метрами земли: если все части ограничены и измеримы, то и состоящее из них целое ограничено и измеримо. Может ли быть бесконечный аршин или бесконечная верста? – Но мне досужно только спрашивать. Пусть отвечает, кому должно думать»³¹. Но, во-первых, М. Филарет в этом отзыве не порицает статьи, а высказывает лишь свои недоумения относительно некоторых частных мыслей ее; и во-вторых, отдавая статью на окончательное обсуждение ученого сословия Академии, которое, разумеется, одобрило ее, и выражая свое согласие на ее напечатание в юбилейном академическом сборнике, он тем самым одобрял и ее содержание в общих и основных положениях, равно как и развитие этих положений в частных мыслях. – б) 31 января 1873 года в актовом зале Московской духовной академии происходил публичный докторский диспут. Профессор философии в Академии В. Д. Кудрявцев-Платонов защищал свою диссертацию: Религия, ее сущность и происхождение (Москва, 1871 г.). В. Н. Потапов был назначен от совета Академии одним из официальных оппонентов на этом диспуте. Он возражал между прочим против одного из существеннейших положений диссертации, именно против мысли докторанта о невозможности произвести религию из самостоятельной деятельности одного только мышления (тезис 4-й) и со своей стороны, наоборот, доказывал мысль, что например на основании отрицания конечности, мы можем и сами, силой своего мышления, дойти до понятия о существе бесконечном; равно также можем дойти до понятия об абсолютной причине и т. д. Вскоре же после диспута в Московских ведомостях (1873 г. № 29) появилась корреспонденция с сообщением о ходе диспута, причем возражения официальных оппонентов (другим официальным оппонентом был профессор Академии архимандрит Михаил³²) признавались малозначительными, как направленные не против самой обширной, историко-критической, а против небольшой, положительной части диссертации докторанта. На этот упрек корреспондента Московских ведомостей В. Н. Потапов счел нужным дать печатный ответ – опровержение в форме Письма в редакцию, помещенный в февральской книжке Православного обозрения за тот же 1873 год³³. В этом Письме В. Н-ч прежде всего объясняет причины того, почему он, как и другой официальный оппонент, избрал полем для своих возражений главным образом положительную, а не историко-критическую часть диссертации: «сочинение г. Кудрявцева, – говорит он, – по-своему заглавию, (Религия, ее сущность и происхождение) и по всему своему характеру не есть сочинение историческое, а положительное; поэтому главный вопрос касательно его сочинения – не в том, как он изложил те или другие существовавшие мнения о религии, а в том, каков его собственный взгляд на нее. И хотя бы историческая часть сочинения была в десять раз больше, нежели теперь, все-таки главной частью книги была бы не она, а та, в которой автор излагает собственную теорию религии»³⁴. Затем, указав, в чем, по мнению его, В. Н. Потапова, эта теория не удовлетворительна, именно находя взгляд автора диссертации на происхождение естественной религии не достаточно доказанным и односторонним, потому что автор «принимает основным источником религии ощущение Божества, которое (ощущение) хотя я не может быть совершенно отвергнуто, но не имеет такого значения, какое приписывает ему автор»³⁵, В. Н-ч опять возвращается к защите себя от упреков корреспондента Московских ведомостей и тем заканчивает свое письмо. Очевидно, в этом письме В. Н-ч не ясно высказывается относительно того, как сам он смотрит на источник религии. Яснее он высказался об этом в одной своей заметке, сделанный на одном семестровом сочинении студента, писавшего на данную им тему и касавшегося этого предмета. Заметка эта сделана В. Н. Потаповым на следующую мысль студента: «Высочайший Объект (т. е. Божество) действует (на человека) не непосредственно (как полагал Якоби и мистики), подобно тому, как действуют на нас и внешние объекты мира, а посредством нашего человеческого органа, который мы и назвали внутренним или религиозным чувством и в котором, как в призме (по удачному сравнению), первоначально чистый единый свет Божества разлагается как бы и принимает после того такие оттенки цветов, которые не вполне составляют собою первоначальный свет, как условленные уже свойством самой пропускавшей их призмы – человеческого чувства». Заметка же профессора на эту мысль была такова: «Религиозное чувство не есть что-нибудь отдельное от души, но способность самой души к известного рода ощущениям. Следовательно, если Бог действует на нас посредством религиозного чувства, то Он действует на нас непосредственно. Точнее надобно было бы выразиться так: Бог действует не непосредственно на нашу познавательную способность. Впрочем все это мистицизм. На самом деле ощущения так называемого религиозного чувства происходят вследствие известного рода представлений о сверхчувственных существах, из этих представлений более совершенные образуются на основании космологического и телеологического доказательства бытия Божия, а менее совершенные – вследствие недостаточности познания сил, действующих в природе»³⁶. Не трудно заметить близость этого воззрения на источник происхождения религии к той теории представления, которую наш профессор развивал в 1864 году при рассуждении о методе философского познания. – в) В 1879 году до В. Н. Потапова дошла очередь произносить речь на годичном акте в Московской духовной академии 1-го октября. Темой для этой речи он избрал любопытный, хотя и частный, вопрос о взаимодействии вещей, т. е. о действии вещей одной на другую через соприкосновение и на расстоянии, из каковых явлений особенно трудно объяснимо с философской точки зрения последнее, т. е. действие на расстоянии (как наприм. действие светил на планеты по закону тяготения). Идя в решении этого вопроса путем историко-философским, В. Н-ч находит неудовлетворительными решения его у древних философов греческих, так как они предполагали, для объяснения взаимодействия вещей, то одушевленность магнита (Фалес), то выделение из одного и вступление в другое тело невесомых частиц (Эмпедокл, Димокрит), то прикосновение (Аристотель), то душу мира – материальную (стоики) или нематериальную (Плотин), через что все не объясняется надлежащим образом то, что требуется объяснить. Но не удовлетворяется он и решениями новых философов, как наприм. Гейлинкса и Мальбранша, предполагавших, в объяснение рассматриваемого явления, намеренное воздействие всемогущий силы на вещи, которые чрез то приходят в движение и в свою очередь действуют на другие вещи; – или Лейбница, объяснявшего то же явление предустановленную гармонией, потому что и в том, и в другом случае приписывается Богу такая деятельность по отношению к миру, которая «не сообразна с понятием о Боге»³⁷. Но зато монадология Лейбница оказала услугу В. Н-ч у в решении означенного вопроса с его собственной точки зрения. Эти монады Лейбниц, как известно, признавал самодействующими силами, подобными душе, т. е. имеющими восприятия и желания. Предположения Лейбница о таком свойстве монад получили впоследствии подтверждение в открытиях естествознания, особенно же химии, показавшей, что вещества стремятся к соединению только с известными веществами, и т. п. Ввиду всего этого В. Н. Потапов, со своей стороны, делает философское предположение о том, что причина действия одной вещи на другую заключается в ощущении, свойственном всем существам и телам мира, иначе сказать, что при таком действии одна вещь, «одно существо может стать предметом ощущения для другого»³⁸. «Если мы предположим, что нечто подобное нашему ощущению свойственно всем существам, то это предположение даст нам возможность, – говорит В. Н-ч, – объяснить действие их одного на другое. Когда атомы настолько сближаются между собой, что вступают в сферу ощущения друг друга, то в них происходит ощущение, оно возбуждает стремление такое или иное, а уже от стремления происходит движение, так что от движения одного тела не прямо происходит движение другого, но сначала происходит изменение во внутренних состояниях атомов, входящих в состав другого тела, а уже вследствие этих внутренних состояний оно движет себя собственной силой»³⁹. При этом действие на расстоянии легко объясняется с помощью предположения среды, состоящей из эфира, через который и более или менее отдаленные тела (наприм. небесные) могут действовать одно на другое⁴⁰. И само собой разумеется, чем дальше одно тело от другого, тем слабее их взаимодействие, их взаимоощущение⁴¹. Но высказывая такое философское предположение, В. Н. Потапов, как истинный философ, спешит оговориться, в заключение своей речи: «считаю нужным прибавить, что изложенным взглядам я не придаю значения несомненной истины. Но надобно по крайней мере согласиться, что предположить в материи внутренние состояния есть для нас единственное средство в некоторой степени понять многие из явлений взаимодействия вещей. Механическая теория, не признающая внутренних состояний материи, может отчасти уяснить только сообщение движения посредством толчка, а множество других видов взаимодействия остаются для нее необъяснимыми. Если мы будем отвергать или не принимать во внимание внутренние состояния материи, то должны будем вместе с позитивистами ограничиться одним сопоставлением явлений, без уразумения их внутренних отношений»⁴². Конечно и в этом, как в других своих философских решениях, В. Н. Потапов не открывает что-либо совершенно новое, дотоле неизвестное; но нельзя не отдать ему чести со стороны серьезности и основательности в постановке дела и со стороны верности раз принятым и усвоенным началам и приемам философского мышления. – Речь В. Н. Потапова напечатана была в том же 1879 г. в Русском вестнике (№ 10) и затем в 1-й книжке Прибавлений к творениям св. Отцов за 1880 год (ч. XXVI), а кроме того и в сборнике под заглавием: Годичный акт в Московской духовной академии 1-го октября 1879 года. Москва, 1879 г. – г) В рассмотренных доселе печатных философских статьях В. Н. Потапова уже заметно близкое отношение их к тем отделам философской науки, как науки, которые ему выпало на долю преподавать в Академии, именно, – к логике и истории философии. Теперь нам предстоит, хотя кратко, сказать о трудах почившего по этим научным философским отделам, по которым от него остались целые, тщательно обработанные системы в рукописях. Эти, как и другие свои рукописи, издать покойный завещал племяннику своему В. В. Нечаеву. – аа) Лoгику В. Н. Потапов преподавал в Академии в течение двенадцати лет (1858–1870). Он составил полную систему логики и с академической кафедры прочитывал ее всю, как это можно видеть и из ежегодных академических отчетов, напечатанных во всеобщее сведение. Для составления этой системы он имел под руками множество иностранных (главным образом немецких) и несколько русских руководств и пособий по этому предмету, каковы: Дж. Ст. Милля (в подлиннике и в русском переводе), И. Г. Фихте, Ф. Дитерици, Гегеля (в подлиннике и в русском переводе), В. Н. Карпова и др. Но не отдавая предпочтения ни одному из этих руководств и пособий, он выработал свой взгляд на науку и самостоятельно составил систему логики, придерживаясь впрочем логики Бахмана, переработанной в России магистром Московской же духовной академии И. М. Смирновым⁴³.

Направление, которого В. Н-ч держался в логике, можно отчасти видеть в рассмотренной выше юбилейной статье его: он держался золотой середины между крайностями сенсуализма с одной и идеализма с другой стороны. Нам хорошо известно, что и прекратив чтения по логике с академической кафедры, В. Н. Потапов с любовью занимался этим предметом, выписывал из-за границы и в России покупал книги, относящиеся к логике, обрабатывал некоторые детали в системе ее, подготовлял некоторые отделы ее для печати и т. д. И потому тем желательнее видеть его систему логики напечатанной в возможно более скором времени. – Еще более поработал В. Н. Потапов в области бб) Истории философии, которую (до 1870 г. среднюю и новую, а с 1870 г. и древнюю, и среднюю, и новую) преподавал целую четверть века. Он обладал для сего всеми – и старинными и не очень старыми и совершенно новыми – наилучшими руководствами, пособиями и исследованиями в области этой науки на разных языках и опять главным образом на немецком языке. Таковы: Бруккера, Буле, Тидеманна, Теннеманна, Марбаха, Риттера (на немецком языке и в русском переводе), Мишле, Брандиса, Штёкля, Швеглера (на немецком языке и в русском переводе), Ибервега, Куно-Фишера (также в немецком подлиннике и в русском переводе), Целлера и мн. др. Но, что еще того важнее, он обладал для сего также и самыми сочинениями древних и новых философов, обыкновенно в подлинниках, редко в переводах. Читал он в Академии историю философии, как можно видеть и из академических годовых отчетов (особенно за годы с 1870 года и далее), начиная ее с древнейших времен, но не с восточной философии, как поступали многие на Западе и в России и как между прочим поступал в Московской духовной академии один из его предшественников по кафедре, знаменитый профессор философии протоиерей Ф. А. Голубинский⁴⁴, а с греческой; кончал же из истории новой философии то Гегелем, то Гербартом, то Шопенгауэром, а то каким-либо другим из новых философов, смотря по тому, как много лекций приходилось ему читать в тот или другой учебный год. Надобно заметить, что в отношении к этой науке, также как и в отношении к логике, В. Н. Потапову приходилось по большей части самому пролагать пути исследования независимо от стороннего руководства. Обстоятельства так сложились для него, что и живое руководство академических наставников имело весьма мало значения в выработке его системы истории философии. Прежде всего, во время обучения своего в Академии он не готовился к предмету своей кафедры, как то видно и из темы его курсового сочинения (по Св. Писанию). Затем, история философии, как и логика, в Академии обыкновенно читалась (как и теперь читается) на так называемом низшем, философском отделении (или, что то же, на младшем курсе), на каковом В. Н. Потапов был в 1854–1856 годах. Он уже не мог слушать Ф. А. Голубинского, скончавшегося до его поступления в Академию. Да к тому же Ф. А. Голубинский, в своих чтениях по истории древней философии, обыкновенно дольше всего останавливался на восточной (китайской и индийской) философии и не простирался далее орфической в Греции. Преемником ему с конца 1854 года сделался вскоре после того стяжавший себе не только известность, но и славу, доселе здравствующий достоуважаемый профессор В. Д. Кудрявцев-Платонов, только что в 1852 году окончивший курс и в 1854 году перешедший на кафедру философии с кафедры библейской истории. Само собой разумеется, что в означенные годы (1854–56) он еще не мог иметь такого сильного влияния на своих слушателей, какое стал иметь потом. Что же касается до истории средней и новой философии, то ее (равно как и логику) читал бакалавр В. И. Лебедев, также незадолго пред тем (в 1850 г.) только что окончившей курс в Академии. Хотя он был человек даровитый и пользовался вниманием слушателей, но не говоря о том, что за молодостью еще не успел приобрести надлежащего веса и значения в глазах последних, он смотрел на свое положение в Академии как не имевший зде пребывающего града⁴⁵. Часть трудов его по истории философии, равно как и характер и направление их можно видеть в его статьях по этому предмету, помещенных в Москвитянине за 1852 (Бакон Веруламский) и за 1854 год (рецензия на исследование М. Н. Каткова: Очерки древнейшего периода греческой философии)⁴⁶. Но лекций своих, которые говорил устно, живой речью, он не записывал и к экзаменам едва ли сдавал студентам, благодаря чему для многих из последних они исчезли почти бесследно. По выходе же В. И. Лебедева из Академии в течение 1856–1857 преемником его был временно покойный о. Протоиерей Ф. А. Сергиевский⁴⁷. Таким образом, когда в 1858 году В. Н. Потапов сделался бакалавром логики и истории средней и новой философии на место Ф. А. Сергиевского, перешедшего на другой предмет, то оказался в необходимости, повторяем, самостоятельно, независимо от стороннего руководства, работать в области предмета преподавания. И он, при своих, далеко не заурядных дарованиях, приложил к тому все старание, хотя, конечно, при обширности этого предмета и при чрезвычайном обилии источников и пособий, не столько создавал что-либо совсем новое в его области, сколько делал тщательный подбор наилучшего и более характеристичного из этих источников и пособий, приходя впрочем иногда, на основании первых (т. е. источников), и к совершенно новым, неожиданным выводам относительно того или другого философа или какого-либо места из философа. В большей же части своего труда В. Н-ч ограничивался то поправкой неправильного взгляда того или другого историка философии на тот или другой пункт учения какого-либо философа, то разъяснением, на основании первоисточников, истинного смысла такового учения, то введением отделов (как напр. об арабской философии), совсем не бывшихъ у некоторых историков философии, и т. д. Но несомненным и высоким достоинством системы истории философии В. Н. Потапова было и навсегда останется то, что он излагал ее постоянно на точном основании первоисточников и никогда не ограничивался лишь верхушками сведений, сообщаемых у того или другого историка философии. Ввиду такого обстоятельства и относительно этой системы можно выразить лишь искреннее желание, чтобы она как можно скорее увидела свет в печати, тем более, что Россия, как известно, не богата трудами подобного рода, особенно же самостоятельными (не переводными) и хорошими. – вв) Кроме систем логики и истории философии, от покойного В. Н. Потапова осталось в рукописи еще, как нам передавал преосвященнейший Виссарион, епископ Дмитровский, вполне обработанное для печати исследование по метеорологии. Что В. Н. Потапов любил заниматься между прочим и естественно-научными изысканиями, это нам хорошо известно и отчасти видно из его печатных трудов. Таковыми изысканиями, как известно, философы издавна (напр. греческие, начиная с древнейших) любили заниматься, дабы чрез рассмотрение природы и ее явлений дойти до философского решения вопросов и о законах природы и ее явлений. Исследование В. Н. Потапова по метеорологии⁴⁸ таким образом еще раз свидетельствует о нем, как настоящем философе.

Как философски настроенный, В. Н. Потапов и в изложении своих лекций и статей отличался сжатостью, величайшей точностью, строгой логичностью и основательностью. Во всем мера и ничего лишнего, – было всегдашним правилом и замечательной особенностью его в этом отношении.

Истинным философом Василий Никифорович был и в жизни. Он был холостяком, и хорошо сознавая болезненность своего организма, был проникнут убеждением, что только истинно философская умеренность во всем может поддержать этот организм. И подлинно, это был вполне человек меры. В занятиях, при честном однако же исполнении своих обязанностей⁴⁹, в пользовании благородными развлечениями⁵⁰, в прогулках, в пище, питье и т. д. – во всем он наблюдал величайшую умеренность и соответственно тому вел строго правильный образ жизни. Без сомнения, этому-то и был он обязан тем, что дожил до 53-х с лишком лет. – Но все же наконец годами копившаяся болезненность (хроническое воспаление легких и порок сердца как следствие давней простуды), выражавшаяся в сильной одышке, разрешилась водянкой и параличом сердца, прекратившим жизнь больного после долгих страданий. Со времени переселения в Москву из Сергиева Посада, по выходе в отставку, В. Н-ч жил в гостинице («Бояр», близ Храма Христа Спасителя), и за последнее время при нем постоянно находилась только сиделка; но ближайшие родные, часто навещавшие его во время болезни и понимавшие опасность положения больного, видели близость его кончины. Вскоре же узнав о последней, они тотчас позаботились обо всем, относящемся до честного погребения тела его и известили других родных и знакомых как о кончине, так и о времени погребения его. 6-го февраля последовал вынос тела его из гостиницы в ближайшую приходскую церковь св. Илии Обыденного. 7-го числа в 9 ч. утра заупокойную литургию в этой церкви совершил преосвященнейший Виссарион, епископ Дмитровский, в сослужении о. архимандрита Андрониева монастыря Григория (товарища почившему по Академии), теперешнего редактора Душеполезного чтения, профессора Московской духовной академии, настоятеля Николаевской, в Толмачах, церкви священника Д. Ф. Касицына, настоятеля приходского храма св. Илии священника И. М. Лебедева и настоятеля Гавриило-архангельской, при Почтамте, церкви священника А. Н. Потапова (родственника почившему). На отпевание же, следовавшее за литургией, кроме всех этих лиц, вышли еще: настоятель Успенской, на Покровке, церкви, протоиерей И. Ф. Касицын, настоятель Успенской, в Печатниках, церкви священник К. И. Богоявленский, настоятель Николаевской, на Щепах, церкви священник И. Ф. Некрасов, законоучитель лицея Цесаревича Николая священник И. И. Соловьев и настоятель Николаевской, в Стрелецком, церкви священник М. И. Диомидов. На литургии, по заамвонной молитве, преосвященнейший Виссарион произнес глубоко поучительное слово на текст: аще правду любит кто, труды ея суть добродетели: целомудрию бо и разуму учит, правде и мужеству, ихже потребнее ничтоже есть в житии человеком (Прем. Сол. 8:7). В этом слове проповедник, заметив, что приведенные изречения книги Премудрости, по толкованию некоторых, имеют в виду философские добродетели соответственно древнему их делению в дохристианских философских школах, и указав на основание к соприкосновению между некоторыми пунктами учения языческого и христианского в естественном откровении (в законе совести), изобразил почившего раба Божия Василия, как мудреца, совмещавшего в себе черты мудрости языческой дохристианской и мудрости христианской и осуществлявшего в своей жизни, наряду с помянутыми философскими добродетелями, и добродетели христианские, богословские: веру, надежду и любовь. – На гробе почившего красовалось несколько венков, между которыми особенно выделялся большой лавровый венок, возложенный от профессоров и других лиц, служащих при Московской духовной академии, которые, в значительном числе, и лично прибыли из Сергиева Посада для присутствования при погребении своего бывшего сотоварища⁵¹. – После отпевания тело усопшего, в сопровождении духовенства, на траурной колеснице было отвезено на Семеновское кладбище, где похоронены родители и другие близкие родственники покойного. Там его встретил и проводил до могилы преосвященнейший Виссарион с прочим духовенством. После того все участвовавшие в священнослужении и присутствовавшие при погребении разделили заупокойную трапезу, устроенную в кельях преосвященнейшего Виссариона, в Богоявленском монастыре, и окончившуюся, за продолжительностью погребальной церемонии и за дальностью расстояния кладбища от места отпевания, уже в шестом часу пополудни. За трапезою главным предметом беседы и воспоминаний был покойный В. Н-ч, с его прекрасными, благородными чертами личного характера, с его высокими научными стремлениями и достоинствами, с его полным бескорыстием и другими высокими качествами его ума и сердца. Молитвою отдан был последний долг усопшему наставнику любомудрия и мудрости. Молитва же да сопровождает его и в загробной жизни. Молитва для него теперь дороже всего. Помолимся же о нем, да упокоит Господь душу его в сонме праведных, из коих некоторые (как нaпp. св. Василий Великий, Григорий Нисский и др.), также как он, не чуждались земной мудрости!..

И. К-ий