Памятники русского церковного законодательства. Стоглав

Стоглав и наказные списки по Стоглаву, вот две книги давно ждавшие издания и наконец, дождавшиеся его. Теперь исследователи русской истории могут свободно пользоваться двумя самыми замечательными памятниками XVI столетия, наглядно свидетельствующими об отношении православной церкви к государству и обществу в московских владениях. Глубокая и искренняя благодарность от всех занимающихся русской историей, как казанской духовной академии, наделившей нашу ученую литературу изданием многих важных памятников русской церковной литературы прежнего времени и наконец, издавшей Стоглав, так и уважаемому нашему ученому И. В. Беляеву, уже давно заслужившему известность по своим глубоким историческим исследованиям¹ и теперь издавшему отысканные им наказные списки по Стоглаву и снабдившему их своими превосходными замечаниями. С изданием Стоглава и наказных списков по Стоглаву, исследователи русской истории не только могут подробно отследить значение Стоглава в XVI и первой половине XVII столетия, но и показать отношение его, как к предшествовавшим памятникам законодательства русской церкви, например к уставам князей Владимира, Ярослава, Всеволода, Ростислава и других, к церковным правилам митрополитов Иоанна и Кирилла, и к иным памятникам того же разряда, – так и к церковным русским законам, явившимся после издания Стоглава, – к деянию Московского собора 1667 года, к духовному регламенту и другим. С изданием Стоглава и наказных списков по Стоглаву рушилась та глухая стена, которая отделяла законодательные памятники нашей церкви в XVI столетии в предшествовавших веках от таких же памятников XVII столетия и последующего времени. Теперь для историка церковного законодательства на Руси не будет того досадного перерыва между старым и новым законодательством, который доселе страшно путал понятия ученых о постепенном развитии законодательства в русской церкви.

Казалось бы, все должны радоваться, что ненавистная стена, так долго мешавшая видеть ясно непрерывное развитие церковного законодательства в России, наконец, пала; но к сожалению еще находятся люди, которым жалко павшей стены и которые, не имея возможности поддержать ее, стараются заменить ее скороспелыми перегородками собственной работы. И эти жалкие перегородки, к крайнему удивлению, мы встречаем в предисловии и послесловии к изданию Стоглава казанской духовной академией. Впрочем, редакция, занимавшаяся изданием Стоглава², в этом странном деле поступила с возможной для нее добросовестностью и старанием добраться до истины, – и хотя собственно до истины не добралась, тем не менее, своим добросовестным трудом доказала, что при всем желании нельзя изменить совершившегося факта и рухнувшую стену заменить легонькой перегородкой. Я с своей стороны весьма благодарен казанской редакции Стоглава за ее старания заподозрить и уничтожить значение этого важного памятника; ибо, в сущности, она не только не достигла этого, а напротив, своим добросовестным трудом, хотя и ложно направленным, собрала такие фактические доказательства в пользу Стоглава, что теперь серьезного спора о значении Стоглава не может и быть, и это дело в науке стало окончательно решенным, – остается только строго подвести итоги того, что уже собрано казанской редакцией Стоглава в предисловии и послесловии к этому памятнику.

В предисловии к Стоглаву казанская редакция говорит о значении Стоглава, как о деле решенном, не требующем доказательств. Вот подлинные слова предисловия: «Все, более важные вопросы о Стоглаве уже решены. Теперь никто, кроме самых темных людей, не станет считать его ни канонической книгой православной русской Церкви, ни подлинными, неповрежденными актами самого собора. Исследовано, дознано и доказано, по крайней мере в общих чертах, что эта книга составлена кем-нибудь, может быть даже членом стоглавого собора (1551 г.), но уже после собора, из черновых записок, бывших или приготовленных только для рассмотрения на соборе, но не рассмотренных (всецело), не приведенных в формы церковных постановлений, не утвержденных подписями и не обнародованных для руководства». Здесь, кажется, сказано все ясно, категорически, – Стоглав не каноническая книга, в нем не подлинные акты Московского собора, он составлен кем-то после собора из черновых записок, после такого непреложного категорического заявления и говорить уже нечего, сомнений более нет, дело решено и никаких доказательств ненужно; новая загородка на место рухнувшей стены уже готова, тьма, покрывавшая это дело, возвратилась и опять покрывает его попрежнему; Стоглав, хотя и напечатан, но он не каноническая книга, а так какой-то сумбур, составленный кем-то из черновых записок. Но ученая редакция сама же заметила, что таким категорическим заявлением никого не убедишь и добросовестно принялась за сбор доказательств для того самого дела, которое объявила доказанным, решенным и для этого написала послесловие, которое в двадцать крат пространнее предисловия и составлено уже не с прежней категоричностью, а напротив с большими ограничениями и уступками, – так что, по собственному сознанию редакции, дело оказывается не так ясным и оконченным, как это наивно утверждалось в предисловии.

На первой же странице послесловия, редакция уже не с прежней самоуверенностью заявляет о не каноничности Стоглава, а напротив говорит: «одни ученые признают книгу Стоглав соборным уложением м. Макария и всех сошедшихся в Москве иерархов, другие же не признают Стоглав таким уложением, а считают его черновыми записками, оставшимися от собора 1551 года». Мало этого, – вслед за такой постановкой вопроса, редакция прямо приступает к собранию древних свидетельств в пользу признания Стоглава официальной канонической книгой.

И во 1-х, представляет три официальных указания, в которых упоминается о соборном уложении м. Макария и других иерархов русской Церкви, из коих одно относится к 1551 году, т. е. к году Московского собора, на котором издан Стоглав, одно к 1554 году и одно к 1560 году, из которых, по сознанию самой редакции, под соборным уложением м. Макария нельзя разуметь ничего иного, кроме постановлений Стоглава.

Во 2-х, редакция собирает официальные законодательные акты, составленные по Стоглаву и содержащие в себе те или другие главы Стоглава, и представляет таких актов двадцать четыре, из коих 16 относятся ко второй половине XVI столетия и 8 к первой половине XVII столетия, и в своих постановлениях содержат почти все главы Стоглава, так например, в одном каргопольском наказе выписано более тридцати глав этого памятника. Некоторые из официальных актов, здесь собранных редакцией, так ясно выставляют, что соборное уложение 1551 года есть именно Стоглав, что сама редакция, приводя один из таких актов, именно грамоту 1551 года в Симонове монастыре, прямо говорит: «по нашему мнению весьма трудно доказать, чтобы соборная книга (указанная в этой грамоте) была не Стоглав, а иная».

Наконец, в 3-х, редакция представила пять официальных актов XVII столетия, в которых Стоглав прямо назван соборным уложением м. Макария и в числе их деяния Московского собора 1667 года, который прямо говорит: «Собор, иже бысть при благочестивом великом государе, царе и великом князе Иване Васильевиче, всея России самодержце, от Макария митрополита московского, что писаша о знамении честного креста, сиречь о сложении двою перстов и о сугубой аллилуйи, и о прочем, еже писано не рассудно простотой и невежеством в книге Стоглав, и клятву, юже без рассуждения и неправедно положите, мы, православные патриархи и весь освященный собор, тую неправедную и безрассудную клятву Макариеву и того собора разрешаем и разрушаем; и той собор не в собор, и клятву не в клятву, и ни во что же вменяем, якоже и не бысть».

После такого сонма свидетельств, так добросовестно собранных самой редакцией и состоящих или из царских грамот, или соборных приговоров, или из митрополичьих наказов, кажется должен бы следовать прямой вывод, что в книге Стоглав содержится деяние Московского собора 1551 года и что книга сия, во второй половине XVI и первой половине XVII столетий, была канонической книгой русской Церкви, и такой канонической книгой, что для лишения ее сего значения нужно было в 1667 году собрать в Москве новый собор, на который были приглашены и представители других восточных Церквей, патриархи: Паисий александрийский и Макарий антиохийский; но казанская редакция пришла к выводам совершенно противоположным, почти к тем самым, которые были высказаны ею категорически в предисловии. И что всего замечательнее, редакция пришла к своим выводам, не представив в их опору ни одного нового официального свидетельства и только вскользь сославшись на одно известие Никоновской летописи, которое, впрочем, говорит совсем не то, чего хочется редакции; так, что даже странно, каким образом ученая редакция решилась сослаться на такое известие…

Вот подлинные слова редакции о Стоглаве, поставленные, как вывод из приведенных выше свидетельств: «Имея в виду общие недостатки просвещения того времени и источников просвещения, а также спешность работы, можно допустить, что все недостатки Стоглава могли быть делом самих челнов собора, не исключая даже и так называемых раскольничьих мнений. Можно только догадываться, что отцы собора, не имея времени исправить свои записки и соображения, или вообще не полагаясь на их верность, оставили их не утвержденными до благоприятного времени, или предоставили митрополиту привести в исполнение, что и как найдет он нужным». Конечно, после прямых действий Московского собора 1667 года против Стоглава, как книги канонической, на основании которой управлялась русская Церковь с 1551 по 1667 год, не должно быть места догадкам, отвергающим каноничность Стоглава. Но, как догадки сии уже высказаны редакцией, то теперь следует посмотреть, на чем же она основывает их. Редакция говорит, что она основывает свои догадки на следующих дальнейших исторических обстоятельствах.

1) В мае месяце 1551 года, «все писания царских вопросов и святительских ответов посланы были в Сергиеву лавру на рассмотрение к бывшему митрополиту Иоасафу; и митрополит, выслушав царское и святительское уложение, признал правильным и только сделал несколько возражений, которые и были приняты собором и вошли в текст Стоглава». Представивши эти обстоятельства, редакция заключает: «значит соборная книга до пересмотра ее м. Иоасафом была не в том виде, как нынешний Стоглав и не была еще утверждена собором в качестве церковно-законодательного кодекса». Действительно, Стоглав не был утвержден собором до присылки замечаний от бывшего митрополита Иоасафа (да против этого никто и не говорит); когда же митрополит Иоасаф прислал свои замечания и собор согласившись с ними включил их в Стоглав, то вслед за тем и Стоглав был утвержден собором, как каноническая книга для русской церкви и в том же году, в июле месяце, была послана в Симонов монастырь грамота по Стоглаву, в которой митрополит Макарий пишет: «по совету и по повелению боговенчанного царя и государя, и великого князя Ивана Васильевича, всея России самодержца, и о святом Духе с своими детьми, с его богомольцами: с архиепископами и епископами, со архимандритами и игуменами, и со всем освященным собором русской митрополии, отныне и впредь с Божьей помощью соборне уложихом по вопросам благочестивого царя о многоразличных церковных чинах и о исправлении, о монастырских чинах и общепредательном житии, и о пьянственном питии, и о святительском суде и о прочих священных чинах, по преданию св. апостолов…, и ныне о том вкратце написанном о святых и честных монастырях, и о прочих священныхъ чинах по священным правилам, к вам на собор послал за своей печатью». Далее, в том же 1551 году, в ноябре месяце, был послан митрополитом Макарием наказ во Владимир, составленный по Стоглаву и содержащий в себе до тридцати глав Стоглава. Правду сказать, казанская редакция не видела наказа во Владимир, но ей была известна грамота в Симонов монастырь, из которой ясно, как день, что до июля месяца 1551 года, Стоглав был уже утвержден собором. Притом, на каком основании редакция могла составить свою догадку: «что отцы собора, не имея времени исправить свои записки и соображения, или вообще не полагаясь на их верность, оставили их не утвержденными», – когда посылка соборных постановлений, на просмотр к м. Иоасафу, прямо указывает, что отцы собора имели даже время послать свои постановления к м. Иоасафу; а этот иерарх, с своей стороны, сделавши несколько замечаний, все остальное в соборных постановлениях одобрил и прямо написал: «а то, государь, все добро, как в сем списке (Стоглава) писано от божественного Писания и от святых правил». Следовательно, о не исправлении и не утверждении здесь и говорить нечего.

2) «Соборная книга не была утверждена и по пересмотру ее, когда были получены возражения м. Иоасафа. Доказательством сему служат соборные приговоры и царские наказы, изданные в 1551 и 1552 годах, о предметах, вошедших в Стоглав. Приговоры эти и наказы, вообще изданы не в том виде, в каком существуют соборные определения в Стоглаве; они то пополняют определения Стоглава, то сокращают, то разъясняют, то вовсе изменяют смысл их. Всего этого не могло бы быть, если бы Стоглав был утвержден, как каноническая книга русской Церкви». Напротив, все это и должно быть, потому что Стоглав признан канонической книгой, законной для управления русской церковью; ибо частные распоряжения по Стоглаву, т. е. грамоты, наказы, приговоры, объяснения, дополнения и даже местные изменения, тогда только и имели место, когда Стоглав был утвержден и признан законной книгой. Это всегда так делалось и делается; например, вслед за изданием Судебника 1550 года явились, в том же году и в последующих, дополнительные и объяснительные статьи по Судебнику, в которых иногда и изменялись статьи Судебника. Или обращаясь к нашему времени, мы видим, что вслед за изданием Высочайше утвержденных Положений о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости, быстро начали появляться разные дополнительные указы, наказы и инструкции, в которых на основании Высочайше утвержденных Положений разъясняются, дополняются и даже изменяются те или другие статьи сих положений; и, тем не менее, положения остаются основным законом относительно крестьян, вышедших из крепостной зависимости.

3) Редакция говорит: «есть следы того, что Стоглав и после 1552 года не был утвержден в качестве канонической книги, обязательной для русской церкви. В одной древней записке о соборе 1554 г. говорится, что в октябре этого года, царь с митрополитом и со всем собором, рассуждал о прежнем соборном уложении, о многоразличных делах и чинах церковных и по книге соборной чли, которые дела исправились и которые еще не исправились». В настоящей записке не только нет следов того, что будто бы Стоглав в 1554 году еще не был утвержден, как каноническая книга; а напротив есть прямое указание, что Стоглав был признан законной книгой русской церкви: царь потому и спрашивал, все-ли дела, утвержденные Стоглавом, исправлены, приведены в исполнение, что Стоглав был уже утвержден, как законная, каноническая книга русской церкви; а если бы Стоглав не был утвержден, то нечего было бы и спрашивать, все ли исполнено по нем; ибо царь, в таком случае, получил бы ответ: что же спрашивать об исполнении? Соборная книга еще не утверждена, она еще не закон. А исправить дело, на древнем официальном языке в московских владениях, значило исполнить дело, привести в исполнение закон и другого значения не имело.

4) Редакция продолжает: «вернее же полагать, что в 1554 году прежняя соборная книга не только не была утверждена, но и заключала в себе вопросы немевшие вовсе решений и решения считавшиеся сомнительными, неправильными, требовавшими исправления и во всяком случае, неокончательными, и что даже в 1554 году, окончательного решения, по некоторым вопросам, не последовало. В этом убеждает нас свидетельство бывшего троицкого игумена Артемия, осужденного 24 января 1554 года. Игумен Троицкого Сергиева монастыря Иона писал на него, что он говорил хулу о крестном знамении: «нет-де и в том ничего, прежде на челе своем, знамение клали, а нынче своим произволением большие на себя кресты кладут, да и на соборе-де о том крестном знамении слово было, да не доспели ничего». Напротив, свидетельство Артемия нисколько не убеждает в этом, ибо Артемий говорит не о соборе 1551 года, на котором утвержден Стоглав, а о новом соборе 1554 года; в акте прямо сказано, что Артемий сказал про нынешний собор, т. е. про собор 1554 года, на котором мог возникнуть вновь вопрос о крестном знамении и при том не о перстосложении, как думает редакция, а о том, знаменовать-ли крестом только лицо или класть большие кресты, т. е. сперва возлагать сложенный перстами крест на чело, потом на перси и далее на правое и на левое плечо. Сверх того, мнение Артемия, осужденного собором в вольнодумстве, не может служить доказательством даже против собора 1554 года. Артемий мог говорить, что собор не доспел ничего и быть недовольным решением собора тогда, как собор положил и утвердил свое решение; могли быть и сторонники Артемия, но их мнения не уничтожали соборного решения. Игумен Иона прямо доносит на Артемия, как на мятежника, не признающего постановлений собора.

5) Редакция говорит: «наконец, мы встречаем еще одно свидетельство о продолжении соборных рассуждений по вопросам, вошедшим в состав Стоглава. Именно в Никоновской летописи под 1555 годом говорится, что по повелению царя и митрополита созван был в Москву собор из русских епископов «о многоразличных чинах церковных и многих делах к утверждению веры христианской». Очевидно, собор имел задачей пересмотреть те дела соборной книги о многоразличных чинах церковных, которые еще не исправились, по отзыву собора 1554 года. О следствиях соборных рассуждений ничего неизвестно; только можно догадываться, что собор 1555 года пересмотрел многие решения, вошедшие в соборную книгу, исправил их, опустил все лишнее и сомнительное, дал им более юридическую форму и определил издать в виде наказной грамоты для руководства всему духовенству русской церкви. Грамота эта и есть та самая, которая послана была в Каргополь. По крайней мере, ни прежде, ни после 1558 года не было, сколько доселе известно, такого обширного официального извлечения из Стоглава, какое сделано в этой грамоте». Что задолго до каргопольской наказной грамоты посылались подобные наказные грамоты по Стоглаву, этому лучшим свидетельством служит почти точно такая же наказная грамота, посланная митрополитом Макарием во Владимир в 1551 году; конечно, эта грамота, когда писалось казанское послесловие, еще не была напечатана, следовательно, редакция могла ее не знать и утверждать противное. Но, я решительно не понимаю, каким образом, редакция решилась сослаться на Никоновскую летопись и сказать, что о следствиях собора 1555 года ничего неизвестно, а можно только догадываться, что он пересмотрел многие решения Стоглава и исправил их; тогда, как Никоновская летопись именно говорит прямо и ясно, что собор 1555 года занимался не пересмотром Стоглава, а учреждением казанской епархии, чтоб утвердить христианскую веру в недавно завоеванной магометанской Казани. Вот подлинные слова летописи: «Того же (1555) лета, повелением царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси, сыдошася вси русти архиепископы и епископы, и архимандриты, и игумены о многоразличных чинах церковных и о многих делах ко утверждению веры христианской; и царь, и великий князь, и митрополит Макарий со всеми архиепископами и епископами и со всем священным собором русским по священным правилам избрали в казанское царство на утверждение веры и приговорили быти архиепископу, а на Свияге быти архимандриту и игуменом, в Казани у владыки архимандрит же и игумены; а архиепископу быть под его областью город Казань со окрестными улусы город Свияга с горной стороной, Васильгород, Вяцкая земля вся; и уложил благочестивый царь и великий князь Иван владыке и всем церквам обещанное Богу изо всех доходов казанской земли десятое, а сперва митрополит и все владыки, и монастыри способствуют казанскому владыке деньгами и хлебом». И в след затем, тот же собор выбрал по жребию и поставил в архиепископы царству казанскому и свияжскому городу Гурия, бывшего игумена Селижарова монастыря и собором же утвердили место архиепископу казанскому и свияжскому после архиепископа Великого Новгорода и Пскова, и выше архиепископа ростовского. Настоящее летописное известие, так ясно и понятно для всякаго, что я просто не нахожу себе объяснений, откуда казанская редакция извлекла свои догадки прямо противоречащие летописному известию.

Таким образом, пять исторических обстоятельств, на которых казанская редакция хотела утвердить свои догадки о не официальности Стоглава или его неканоничности, нисколько не подтверждают сих догадок, а напротив одни из них свидетельствуют в пользу каноничности Стоглава, а другие нисколько не относятся к Стоглаву и собору 1551 года. Но у редакции есть еще мнимые поводы не признавать Стоглава официальной канонической книгой русской церкви; она говорит: 1) доселе не найден экземпляр Стоглава с подписью отцов собора или по крайней мере, одного митрополита, или государственного дьяка; 2) он не был разослан, по крайней мере, к епископам и порастим старостам шанс; и 3) списки Стоглава очень редки, он даже не упоминается в описи царского архива в XVI столетии». Вот краткие ответы на сии поводы к отрицанию. На 1-й: «судебников 1497 и 1550 годов, мы также не имеем ни одного списка с подписью государя или бояр, или дьяка; а судебники приняты наукой, как официальные законодательные памятники своего времени; подписи же на законодательных русских памятниках в XVI столетии еще не всегда соблюдаются; так, например, соборный приговор 1581 года о запрещении духовенству приобретать вотчины, мы имеем без подписей челнов собора. На 2-й: да едва ли была и надобность рассылать списки к епископам; ибо они сами были на соборе и могли взять списки с собой и потом передавать привезенные списки поповским старостам в своих епархиях для списывания. Ведь в старые годы не было такого канцелярского порядка, какой заведен теперь; мы не имеем также известий, чтобы рассылались и списки судебников. При том же, в соборном приговоре 1551 года, об учреждении и обязанностях поповских старост в Москве, прямо сказано, что митрополит «наказав их довольно, придаст им закон божественных писаний соборного уложения»; следовательно, поповские старосты должны были получать списки от своих епархиальных архиереев. На 3-й: списков Стоглава напротив очень много; а, что Стоглав не упоминается в описи царского архива в XVI столетии, то там не упоминается и ни об одном судебнике. Редакция говорит еще: «списки Стоглава в XVII веке до того были редки, что даже в Москве, средоточии церковного управления, трудно было найти их и нужно было выписывать из других мест». И в подтверждение своей догадки ссылается на царскую грамоту 1639 года в Кириллов монастырь о высылке в Москву лишних в монастыре книг, в числе коих в реестре поставлен и Стоглав; но в этом же реестре поставлен и Судебник, как прямо сказано: «книга Судебник лучшей». Следовательно, принимая мнение редакции, должно будет допустить, что и судебников до того было мало в Москве, средоточии гражданского управления, что трудно было найти их и нужно было выписывать из других мест. По каким же законам тогда судили в Москве, ежели там не было ни Судебника, ни Стоглава? Наконец, к большему убеждению казанской редакции, я считаю нелишним представить следующее свидетельство московского патриарха Адриана о каноническом значении Стоглава даже после собора 1667 года. Когда по указу Петра Великого, в 1700 году 22 февраля, был из палаты, где сидели бояре за уложением, запрос к патриарху о том, какими законами он руководится в суде и управлении; то патриарх отвечал, что у него главные законные книги: древняя харатейная правильная (кормчая), писанная повелением новгородского князя Димитрия Александровича, Стоглав царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси и деяния Московского собора 1667 года. В след за тем, он же патриарх Адриан, по вопросам из помянутой палаты, приказал написать в тетрадь нужные выписки законов, как из кормчей, так и из Стоглава, и деяний Московского собора 1667 года, при чем из Стоглава были выписаны слово в слово с 53 до 64 главы и выписки из 66 и 68 глав. И тетрадь сия того же 1700 года марта в день отправлена по повелению патриарха за скрепой дьяков в палату к боярам, которые сидели за сочинением нового уложения.

Но довольно о предисловии и послесловии к Стоглаву, которыми подарила русскую литературу, ученая казанская редакция; достоинство их, кажется, выяснено достаточно. Что же касается до самого издания Стоглава, то должно сказать, что оно сделано с большой тщательностью и отчетливостью; только заметно, что издание по старым рукописям для редактора было делом новым, а старые рукописи, бывшие в распоряжении редакции, не везде удовлетворительны; но тем не менее, должно признать, что из известных теперь изданий Стоглава, казанское издание есть лучшее и более надежное. Теперь перейдем к наказным спискам по Стоглаву, изданным г. Беляевым. Наказные списки по Стоглаву, писанные один во Владимире в 1551 году и другой в Каргополе в 1558 году, Ил. Б. Беляев также снабдил предисловием и послесловием или замечаниями по поводу наказов.

Имея в виду в нашей литературе многие голоса, отрицающие не только официальность Стоглава, но и его историческую подлинность и чувствуя тесную связь Стоглава с издаваемыми наказными списками, ученый издатель посчитал за нужное, хотя в кратких, но самых резких чертах, показать всю несостоятельность мнений против официальности Стоглава; и с этой целью, он начинает свое предисловие прямо определением московского собора 1667 года об отмене канонического значения Стоглава, из которого, до очевидности ясно, что русская Церковь до самого 1667 года, т. е. в продолжении 116 лет, признавала каноническое значение Стоглава и не могла его иначе уничтожить, как по определению нового собора, в котором участвовали представители не одной русской церкви, но и других восточных церквей. От определения собора 1667 года, издатель переходит к указанию, что ближайшие к собору 1667 года, церковные полемики против раскола также не отрицали официальности Стоглава и «только в нынешнем столетии, когда иссякло в общей массе людей образованных, а затем неизбежно и в духовенстве, жизненное традиционное знание русской старины и не заменилось отчетливым научным изучением ее, возможны стали личные мнения о подделках, не официальности и даже не подлинности Стоглава». Это замечание, так верно и настолько подтверждается ближайшей историей нашей общественной жизни и литературы, что против него не может и быть дельных возражений.

Действительно, наше духовенство, собственно более образованное, учившееся в школах, почти с начала прошедшего столетия, так невыгодно было поставлено в отношении к традиционному познанию русской церковной и общественной старины, так оторвано от исторической жизни собственного отечества, что в нынешнем столетии, это традиционное жизненное знание, решительно должно было иссякнуть; а между тем, научное знание об этом предмете, появившееся в наших духовно-учебных заведениях не ранее сороковых годов настоящего столетия, естественно не могло еще настолько развиться, чтобы восполнить недостаток жизненной традиции. Дабы вполне убедиться в этом, стоит только припомнить программы учения в наших семинариях или академиях. Например, митрополит Платон в своих записках говорит, что в пятидесятых годах прошлого столетия, полный курс учения в московской славяно-греко-латинской академии состоял только в обучении латинскому языку, пиитике, риторике, философии и богословию. Разумеется, надо прибавить, что все сии предметы преподавались чисто схоластически, безжизненно, по малороссийским или скорее польским образцам. Спрашиваю: во всем этом школьном учении могла-ли быть какая-либо связь с изучением русской старины церковной и гражданской? Не скорее-ли школьное учение разрывало в воспитанниках своих и ту связь с родной стариной, которая могла еще быть в них по традиции в жизни? А эта программа семинарского учения продолжалась почти до последних годов XVIII столетия. Хотя в последней четверти этого столетия в семинарскую программу и вошли новые предметы: герменевтика, церковная общая история, пасхалия, пастырское богословие и каноническое право; но по новости дела, они были очень слабы и притом русская церковная история еще вовсе не преподавалась; первый опыт руководства к церковной русской истории был сделан самим Платоном уже в первые годы настоящего столетия. Только уже по уставу 1808 года церковная русская история поступила в число необходимых предметов преподавания в духовных академиях и семинариях; но судя по принятому и утвержденному Синодом учебнику, известному под заглавием: «Начертание церковной истории от библейских времен до XVIII века, в пользу духовного юношества», преподавание русской церковной истории не отдалялось от общей церковной истории и было крайне поверхностно; а приведенный нами учебник, при всей неудовлетворительности своей, был единственным до сороковых годов настоящего столетия, когда стали появляться новые учебники по русской церковной истории и около этого же времени, стали выходить труды по истории русского раскола. Все это, вполне, подтверждает замечание, высказанное почтенным издателем наказных списков по Стоглаву и наглядно указывает, в каком невыгодном положении находятся наши духовные ученые, занимающиеся исследованиями по истории русской церкви, лишенные традиционного знания русской старины и еще не успевшие заменить его отчетливым научным изучением, и тем самым, поставленные в необходимость сомневаться даже в том, в чем не может и быть сомнения, что ясно, как день. А необходимым следствием такого положения является то, что нашему духовенству почти нет возможности спорить с раскольниками, которые вообще хорошо знают русскую старину, особенно церковную. Многие из духовных, даже хорошо образованных, не знают и половины тех старых книг, как раскольничьих, так и своих, на которые ссылаются раскольники; и потому, чтобы с первых же слов не стать в тупик, прибегают к сомнениям и к отрицанию того, чего уже отрицать нельзя и не должно, и даже бесполезно для самой церкви. Лучшим свидетельством всего этого служит то, что раскол не уменьшается, а растет, считает своих последователей миллионами, достаточно снабжен, пользующимися уважением, наставниками; и русскому православному духовенству, оторванному от традиционного знакомства с русской стариной в Великороссии и не вооруженному строгой историко-археологической наукой, а только запутанному в мнимо-научных сомнениях относительно русской церковной старины, почти нет возможности бороться с расколом собственными силами, без посторонней полощи, которая конечно здесь приносит более вреда, нежели пользы, ибо в дело убеждения вносит принуждение.

В замечаниях своих, по поводу напечатанных наказов, ученый издатель представил опыт строгого историко-археологического исследования по двум, особенно резким в Стоглаве и наказах, вопросам – о двуперстии и брадобритии. Исследование, представленное издателем, не отрицая того, что определения Стоглава о двуперстии и брадобритии действительно составлены были отцами московского собора 1551 года и в свое время вводились в русскую церковь, как закон, утвержденный верховной ее властью, тем более показывает их несостоятельность, указывая на источники, откуда они заимствованы, и на исторические обстоятельства, которые неприметно ввели отцов собора 1551 года в заблуждение. Этим небольшим опытом строго научного историко-археологического исследования, с полной уверенностью можно сказать, почтенный издатель, вооруженный разносторонними сведениями, относящимися к избранному им предмету, несравненно более успел представить всю несостоятельность указанных двух определений Стоглава, чем все горячие и задорные споры о не официальности и так называемой исторической не подлинности Стоглава, опровергаемые всеми возможными свидетельствами и несомненными фактами, и скорее вооружающие и ободряющие раскольников, чем обезоруживающие и убеждающие их. Ибо известно, что раскольники, хорошо знающие несостоятельность таких споров, обыкновенно только улыбаются, когда кто говорит им о них; точно также, как в начале прошедшего столетия, они посмеивались, когда им говорили об известном киевском соборе на Мартына армянина, так неудачно выставленном против раскольников и так победоносно разбитом ими в известных Поморских ответах. Нынешнее старание заподозрить подлинность и каноничность Стоглава, как раз идет в параллель с прежними хлопотами доказать подлинность никогда не существовавшего киевского собора на Мартына армянина и производит те же, неблагоприятные для Церкви, последствия в спорах с раскольниками.

Приступая к исследованию вопроса о двуперстии, г. Беляев, прежде всего, указал на те основания, на которых собор 1551 года думал утверждать свое определение. Оснований сих в Стоглаве выставлено три: 1-е проклятие, будто-бы положенное св. отцами, 2-е сказание Мелетия антиохийского и 3-е слово Феодорита. Наш исследователь, признавши, что первые два основания заключают в себе зерно действительной христианской древности, вслед за тем строго следит по историческим памятникам за постепенными изменениями и искажениями первоначального текста сих оснований, доведшими их до того ложного не православного положения, в котором они выставлены в Стоглаве. Так, например, относительно первого основания, т. е. проклятия св. отцов на нерестящихся двумя перстами, он, по указаниям самих раскольников, указывает, что оно заимствовано из чиноположения, находившегося в старых письменных кормчих: «чин еже кто в ереси быв, крещен сый и обратится, любо хвалисин, любо жидовин, любо который еретик». И сличает этот чин наших старых кормчих с греческим патриаршим требником IX века, при чем открывает, что молитвы в русском чине составляют буквальный перевод молитв греческого требника, но в сем последнем проклятий нет. Далее, в греческих чиноположениях, обращения еретиков в XII веке, встречаются проклятия ересям, именно при обращении армян и выражаются теми же словами, как и в наших старых кормчих при обращении хвалисинов, но ни слова ни о крестном знамении, ни о перстосложении при крестном знамении; равным образом и в русских кормчих XIII столетия еще не упоминается о перстосложении. В первый раз статья о двуперстии с проклятьем появляется в некоторых русских кормчих с XIV столетия, но она еще далеко не во всех кормчих встречается и в XV столетии, только с XVI столетия, она попадается почти в каждой кормчей. Таким образом, по строгом исследовании, основанном на фактах, учение о двуперстии принадлежит собственно русским кормчим и по происхождению своему не старее XIV столетия. Доказавши не древнее происхождение учения о двуперстии, наш ученый исследователь старается отыскать причины появления такого учения в XIV, XV и XVI столетиях; и соображая историю того времени, находит причины сии в том, что с XIV столетия начали селиться в Галицкой Руси армяне, а потом мало по малу, в последующее время, они стали появляться и в других краях русской земли и даже в Москве. Для принятия армян в православную церковь понадобился перевод известного в греческой церкви чина обращения армян, принадлежащаго Исааку Католикосу; а как армяне, по древнерусскому переводу – хвалисины, считались у греков монофизитами, то по этому, переводчик этого чина придумал пополнить его статьей о двуперстии, чтобы обращаемому наглядно выражать веру в два естества в Иисусе Христе, в опровержение мнимого монофизитства армян или хвалисинов. К тому же, в конце XV и начале XVI века, появилась на Руси, сперва в Новгороде и Пскове, ересь жидовствующих, лжеучение которых имело довольно сходства с правилами отречения в чине принятия хвалисинов, следовательно, и к ним понадобилось отнести требование двуперстия. И отсюда неудивительно, что в XVI столетии, в русских кормчих, уже очень часто является чин обращения хвалисинов и жидовинов с проклятием на не благословящих и не крестящихся двумя перстами. Таким образом, одно из оснований, на котором Стоглав думал утвердить свое постановление о двуперстии, хотя и не имело такой церковной древности, которую ей стараются приписать раскольники, однако по отношению ко времени, когда оно появилось, оно имело за себя много, «как одно из средств против жидовствующих, с которыми, в конце XV и начале XVI века, шла самая ожесточенная борьба и в Москве и в Новгороде, и во всей Северной Руси, как можно судить по сочинениям Иосифа Волоцкого и его ученика митрополита моск. Даниила. Ко времени стоглавого собора эта борьба, конечно, стала поутихать; но тем не менее, средства, которые русская Церковь употребляла против жидовствующих, в это время пользовались большим уважением; а потому и учение о двуперстии, как одно из сих средств, естественно легко могло войти в число постановлений Стоглава, и даже на московском соборе 1551 года едвали могло быть серьёзное возражение против сего постановления».

От мнимого проклятия святых отцов на не крестящихся двумя перстами, ученый издатель наказных списков переходит к остальным двум основаниям Стоглава в подтверждение учения о двуперстии, к Мелетиеву сказанию и слову Феодорита, и доказывает по древним памятникам, что Мелетиево сказание делается общим в русских прологах в том виде, в каком записано в Стоглаве, не ранее конца XV века и явно искажено против греческого сказания Никифора Каллиста. Что же касается до Феодоритова слова, то его в творениях блаженного Феодорита, по греческим собраниям его сочинений, вовсе не имеется; оно есть произведение чисто русское и при том весьма позднее, гораздо позднее, нежели чин присоединения хвалисинов и искаженное сказание о Мелетии; первое упоминание о нем, по указанию самих раскольников, находится в слове московского митрополита Даниила, на тему: «яко прияхом предания писаная и неписаная, и да знаменуем лицо свое крестообразно, и еже на восток обращаться в молитвах и зрети, сице же и кланяться подобает». Сии два основания, появившиеся на Руси не ранее конца XV века, очевидно, наравне с первым основанием, были направлены против ереси жидовствующих, появившейся около того же времени; следовательно, для московского собора 1551 года имели свой исторический жизненный смысл, по которому отцы собора должны были дорожить ими или по крайней мере, смотреть на них благоприятно.

Что же касается вопроса о брадобритии, при решении которого в Стоглаве выставлены два основания, одно под именем правила трульского собора, а другое под именем постановления святых апостолов; то издатель наказных списков по Стоглаву, в своих замечаниях, ясно доказывает по памятникам, что они в том искаженном виде, в каком выставлены в Стоглаве, являются на Руси, одно только в конце XV, а другое в начале XVI столетий и не принадлежат ни к подлинным постановлениям апостольским, ни к правилам трульского собора. Наш исследователь даже показал по памятникам, как и из чего они образовались на Руси. Относительно же соображений своих о причинах, вызвавших вопрос о брадобритии, издатель наказных списков отсылает к своей превосходной статье «об историческом значении деяний московского собора 1551 года», помещенной в IV книге Русск. Беседы за 1858 год.

Оканчивая обзор строго-научных замечаний издателя наказных списков по Стоглаву, мы можем только радоваться их появлению и пожелать, чтобы наши ученые исследователи истории и археологии русской Церкви, бросив бесплодные недоумения и споры о подлинности или не подлинности Стоглава, и о его каноническом или не каноническом значении, принялись по проложенной издателем наказов дороге, за чисто научное изучение всех статей Стоглава в том виде, в каком он до нас дошел. Это изучение принесло бы огромную пользу для истории русской церкви, сколько в отношении к спорам с раскольниками, столько или еще более, в отношении к изучению церковного устройства и определению отношений нашей церкви к гражданскому обществу и государству в XVI, XVII и частью в XVIII столетиях. Ибо и московский собор 1667 года, отвергнувши резко не православные постановления Стоглава, тем не менее, не касался многих других его постановлений и даже не находил нужным поднимать о них вопрос, чему лучшим доказательством служит свидетельство московского патриарха Адриана, который, как мы уже видели, в 1700 году признавал Стоглав, как каноническую книгу на равне с кормчей и деянием московского собора 1667 г. А духовный Регламент Петра Великого составлен чуть ли не под влиянием Стоглава, по крайней мере, основной смысл многих постановлений, и в Стоглаве и в Регламенте, один и тот же, что до очевидности ясно при сличении многих правил Регламента с правилами Стоглава: например, в Регламенте § 4 читаем: «собственно же и прилежно разыскивать подобает оные вымыслы, которые человека в недобрую практику или дело ведут и образ ко спасению лестный предлагают. Например, не делать в пяток и празднованием проводить, и сказуют, что пятница гневает ее на не празднующих и с великим на оных угрожением наступает». И в Стоглаве находим в царских вопросах, вопрос двадцать первый: «по погостам и по селам ходят лживые пророки, мужики и женки, и девки, и старые бабы наги и босы, и волосы отрастив, и роспустя, трясутся и убиваются, и сказывают, что им являются св. Пятница и св. Анастасия, и велят им заповедать христианам каноны, они же заповедуют в среду и в пяток ручного дела не делать, и женам не прясть, и платья не мыть, и каменья разжигать». Или в Регламенте, в числе должностей епископа, § 8 сказано: «епископу смотреть, чтобы монахи не волочились беспутно и лишних церквей безлюдных не строили, и для надзора иметь заказчиков или благочинных». Тоже самое находим и в Стоглаве в главах 34, 84 и 85.

Но не так смотрят на дело защитники мнимой не подлинности и не официальности Стоглава; они нисколько не дорожат строго-научным изучением памятника и даже не замечают всей благотворности такого изучения; им особенно нравятся бесплодные, чисто внешние споры и недоумения; они за них только и стоят³ (*) Так, казанская редакция Стоглава или точне бакалавр казанской духовной академіи г. Добротворский, объявивший в мартовской книжке Православного Собеседника за нынешний год, что он один, по поручению редакции, занимался изданием Стоглава и записал к нему предисловие и послесловие, прямо объявляет, что он недоволен тем, что издатель наказных списков по Стоглаву привел свидетельство московского собора 1667 года о подлинности и официальности Стоглава и говорит: «напротив этот собор не признал канонического значения собора 1551 года и запретил на будущее время признавать его, и представил основания для своего запрещения». Продолжать спор с г. Добротворским о предмете, который, кажется уже достаточно объяснен мной выше, я не нахожу нужным и не желаю из уважения к трудолюбию г. Добротворского, которое он выказал при составлении послесловия к своему изданию Стоглава. Дело очень естественное, что г. Добротворскому желательно отстоять свои мнения, во что бы то ни стало; но также естественное и обязательное дело каждому, уважающему свои мнения, уважать и мнения других и ежели они покажутся неверными, опровергать их спокойно и строго, а не издеваться над ними, не делать из них шутовских фарсов. Об этой-то, непременной обязанности ученого, г. Добротворский вовсе позабыл и по случаю догадки г. Беляева о слове Феодорита, умудрился разыграть жалкую роль фельетониста какой-нибудь легкой газеты.

Издатель наказных списков по Стоглаву И. В. Беляев в № 10 газеты «День» поместил свою догадку о том, что приписываемое в Стоглаве Феодориту слово о двуперстии принадлежит не греческому учителю Феодориту блаженному, а Соловецкому священноикону Феодориту, в последствии архимандриту Спасо-Ефимиевского суздальского монастыря, жившему в XVI веке и пользовавшемуся у современников большим уважением за свою строгую благочестивую жизнь, за свои познания и миссионерские подвиги в земле лопарей. В объяснение своей догадки г. Беляев на первый раз привел следующие соображения. Учение о двуперстии, появившееся в XIV веке в Галицкой Руси, при обращении армян-монофизитов, в XV и XVI веках, особенно распространилось в Новгороде и Пскове при борьбе с ересью жидовствующих; священноинок Феодорит жил и прославился подвигами благочестия, строгой жизни, распространения и утверждения христианства, преимущественно в новгородских владениях и постоянно поддерживал связи с людьми новгородского направления в церковных делах, следовательно, легко мог усвоить себе новгородское учение о двуперстии и как человек горячо преданный делу, успел сформулировать это учение, уже имевшее на своей стороне утвердившийся обычай. А как Феодорит пользовался большим уважением современников, то собор 1551 года и принял его изложение о двуперстии за одно из оснований своего определения по сему же вопросу и может-быть вслед за современниками приписывал слово о двуперстии блаженному Феодориту греческому, как, по указанию князя Курбского, у некоторых иноков на Руси в то время был обычай делать к русским сочинениям надписания греческих отцов церкви. Конечно соображения, выставленные г. Беляевым, для объяснения своей догадки, еще не решают дела, они только возбуждают к новым обширнейшим исследованиям и выставлены г. Беляевым, не как решение вопроса, а только как догадка, что прямо и сказал г. Беляев в заключении своей статьи: «впрочем пусть судят об этом другие, уважаемые нами деятели, на поприще русской исторической науки».

Г. Добротворскому догадка и соображения г. Беляева показались неудовлетворительными. Конечно, здесь нет ничего удивительного, – это естественно, что одному одно кажется удовлетворительным, а другому тоже представляется неудовлетворительным, это в порядке вещей, это даже полезно для той и другой стороны, ибо ведет к разъяснению дела. Но вот, что удивительно и чего никак нельзя ожидать в серьезном споре: зачем г. Добротворский дозволил себе написать следующие строки: «если яснее представить ход умозаключений издателя наказов, то выйдет следующий: 1) Армяне жили в Галицкой Руси «бывали в Москве в половине XVI столетия, а Феодорит в начале его жил в Соловецком монастыре и до половины подвизался на глубоком севере; следовательно, он написал слово Феодоритово. 2) В Новгороде была ересь жидовствующих в конце XV века, против которой там распространилось двуперстие; а Феодорит получил посвящение в Новгороде и жил там два года; следовательно, он написал слово о двуперстии. 3) Временем его деятельности было митрополитство Даниила, Иоасафа и Макария, а Даниил учил двуперстию; следовательно, Феодорит написал слово о двуперстии. 4) Курбский хотя и хвалил чрезмерно Феодорита, но он писал во Псков послание о лжесловесниках, выдающих свои сочинения за отеческие писания; следовательно, Феодорит писал слово о двуперстии. И наконец, 5) Соловецкий монастырь чрез сто лет слишком сделался центром раскола; следовательно, Феодорит написал слово о двуперстии». Я не спорю, что все это смешно и забавно, как балаганная шутка, – но ведь ничего подобного нет в соображениях и догадке г. Беляева, все это измыслил сам г. Добротворский, перетолковавши показания г. Беляева по-своему. Я не спорю также, что подобная работа вовсе нетрудна и для фельетониста какой-нибудь газетки очень сподручна и выгодна; редактор подобной газеты похвалит и очень похвалит какого-нибудь бойкого ученика гимназии или семинарии, если тот принесет для газеты подобную статейку своего изделия. Но, конечно никто не будет спорить со мной, что подобная работа вовсе не к лицу бакалавру духовной академии и нисколько не прилична в серьезном ученом споре. И я просто не понимаю, как почтенная редакция Православного Собеседника решилась на страницах своего серьезного журнала напечатать такой фарс. Я даже не решился бы и указывать на такой фарс, если бы не питал полного уважения к почтенной редакции Православного Собеседника, обогатившей русскую ученую литературу многими прекрасными и капитальными статьями, помещенными в Православном Собеседнике.