Отношение приднепровских городов к варяжским князьям, пришедшим из Новгорода, до взятия Киева в 1171 году войсками Боголюбского

Приднепровские города Руси принадлежали различным Славянским племенам; некоторые из племен перед приходом Варяжских Князей пользовались независимостью; таковы были Древляне и частью Кривичи; другие же платили дань Хазарам, на пример, Поляне, Северяне, Радимичи и Вятичи. Сильнейшими и богатейшими из городов этого края были: Смоленск, Любечь, Чернигов, Киев, Переяславль; о них уже знали в Греции, с которой они вели торговлю; беднейшими же и незначительными были города и селения Древлян, Радимичей и Вятичей, и частью Северян, которых и ближайшие соседи считали полузверьми; так Нестор, описывая нравы различных племен, говорит: «А Древляне живяху звериньским образом, живуще скотьски.... и Радимичи и Вятичи и Север один обычай имяху: живяху в лесе якоже всякий зверь» (Лавр. стр. 6).

Когда пришли в эту сторону Варяжские Князья, вышедшие из Новгорода, то богатейшие и сильнейшие Приднепровские города, не оказали им никакого сопротивления; при занятии этих городов в летописи нет и помину о битвах. Так о занятии Оскольдом и Диром Киева сказано: «Идучи мимо, и узреста на горе градок и упрощаста, реста: чий се градок? Они же реша: была суть три братья, Кий, Щек и Хорив, иже сделаша градок ось, и изгибоша, и мы седим, платяче дань родом их Козаром. Оскольд же и Дир остаста в граде сем, и многи Варяги скуписта, и начаста владети Польскою землею» (Лавр. 9.). Через 19 лет по пути Аскольда и Дира пошел Олег; о его походе Нестор говорит: «Поиде Олег, поим воя многи.... и прииде к Смоленску с Кривичи, и прия град, и посади муж свой, оттуда поиде вниз, и взя Любечь, и посади муж свой. Приидоста к горам Киевским, и увиде Олег, яко Оскольд и Дир княжита,.... и убиша Оскольда и Дира, несоша на гору и погребоша и на гopе… Седе Олег в Киеве, и рече Олег: се буди мати градом Русским» (Там же 10.). О занятии же Чернигова и Переяславля летопись даже не упоминает, хотя нет никакого сомнения, что и эти города признавали Олега своим Князем, ибо они упоминаются в договорах его с Греками, наравне с Любечем и Киевом. Таким образом, Нестор ясно свидетельствует, что сильнейшие и богатейшие, города Приднепровья не были завоеваны Варяжскими Князьями, а сами приняли их по взаимному согласию на каких-либо обоюдно выгодных условиях, конечно, не столь стеснительных для Князя, как в Новгороде, который сам приглашал Князей и предлагал им условия; здесь, разумеется, Князь был уже более, или менее самовластен, но, тем не менее, и города имели свой голос, и некоторым образом удерживали свою самостоятельность. Настоящие же завоевания Варяжских Князей начались не раньше, как они утвердились в богатейших Приднепровских городах по взаимному согласию с жителями, и, без сомнения, усилили свои пришлые дружины туземными городскими ратьми, и именно, с того времени, как Олег назвал Киев матерью городов Русских; тут уже и у Летописца начинается ясное свидетельство о битвах и завоеваниях: «В лето 6391 поча Олег воевати Древляны, и примучив и, имаше на них дань по черне куне. В лето 6392 иде Олег на Северяне, и победи Северяны, и взложи нань дань летку, и не даст им Козаром дани платйти, рек: аз им противен, а вам нечему. В лето 6393 посла Олег к Радимичем, река: кому дань даете? они же реша Козаром. И рече Олег: не дайте Козаром, но мне дайте, и ведаша Ольгови по шьлягу, яко же Козаром даяху. И бе обладая Олег Поляны и Деревляны, Северяны и Радимичи, а с Уличи и Тиверци имяше рать.» (Там же 10). Вот здесь уже начались битвы и упорное сопротивление, которые далеко не кончились при Олеге: так Древляне воевали еще с Игорем и Ольгою, а Радимичей решительно покорил уже Владимир.

Последующая история Приднепровья и соседних краев еще очевиднее свидетельствует, что первые Приднепровские города, занятые Варяжскими Князьями, не были завоеваны; ибо Смоленск, Чернигов, Киев и Переяславль, видимо покорные Князьям при начале, удерживают свою самостоятельность и политическое значение до позднейшего времени, и нередко являются строптивыми и самовластными вечниками против Князей. Чисто же завоеванные или покоренные силою племена: Древляне, Радимичи, Вятичи и другие, показавшие сильное сопротивление при начале, почти вслед за покорением теряют всякое политическое значение, делаются безмолвными данниками Князей и более уже не показываются на поприще исторической деятельности.

Итак, отношение Варяжских Князей к главным Приднепровским городам не было отношением победителей к побежденным; даже после завоеванные города и покоренные силою племена не были завоеванием одних Варяжских Князей и их дружины; в нем уже сильно участвовали города, принявшие Князей по взаимному согласию; сии, будучи одинакового общинного свойства с городами; покоряемыми вновь, препятствовали в этих новых завоеваниях развиваться чужеземному элементу, принесенному Князьями и их пришлою дружиною. И это-то первоначальное отношение главных городов Приднепровья к пришедшим туда Варяжским Князьям, и сильное участие их в княжеских завоеваниях и походах дало всей Русской истории особый характер, резко отличающий ее от истории других государств Европы, которые почти все основаны завоевателями, и где первоначальные отношения между владетелями и народами состояли из отношений победителей к побежденным.

Чтобы яснее и в больших подробностях видеть отношение Князей к Приднепровским городам, а также, чтобы проследить, как оно постепенно развивалось или ослабевало с продолжением времени, я здесь пересмотрю все факты (замеченные в наших летописях), более или менее объясняющие этот предмет, и продолжу пересмотр до завоевания Киева войсками Андрея Боголюбского.

Первые факты, хотя сколько-нибудь объясняющие отношение Приднепровских городов к Князьям встречаются в первых, дошедших до нас, официальных документах нашей истории именно в договорах Олега и Игоря с Греками. В первом же из этих договоров, заключенном под стенами Константинополя, города: Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк, Ростов и Любечь были сравнены с Княжескою дружиною, и Олег назначил на них уклады или дани от Греков; таким образом он как бы делился с ними военною добычею, и в тоже время хлопотал о их торговых выгодах в Греции. Ежели бы города: сии были чистым завоеванием Олега, то, конечно, ему не зачем бы было делиться с ними и хлопотать об их торговле, как он и не заботился ни о Древлянах, ни о Радимичах, которых, впрочем, таскал с собою в Греческий поход, вероятно, по принужденно, т. е., как победитель побежденных, а не по взаимному согласию, как ходили Киевляне, Черниговцы и Переяславцы. Во втором же договоре, заключенном в 912 году, Послы Киевские говорят Грекам, что они пришли заключить письменный мирный договор «похотеньем наших Князь и по повеленью, и от всех, иже суть под рукою его сущих Руси.» (Лавр. стр. 14.). Здесь довольно ясно указывается, что Олег даже в договорах с иностранным Двором действовал не от одного своего лица, но по хотенью всей Руси, иже под рукою его. Следовательно, народ не лишён был своего политического значения и не отказывался от участия в делах общественных. Русью здесь нельзя называть одну только дружину Олегову; ибо еще в 882 году Киев был назван матерью городов Русских; следовательно, Русью называлось уже все Приднепровье, в каковом значении она постоянно и принимается в наших летописях.

Об участии народа в делах общественных еще яснее указывает Игорев договор с Греками, заключенный в 945 году, где послы, во 1-х, называют себя прямо посланными «от Игоря В. Князя Русского, и от всякоя Княжья, и от всех людей Русской земли.» и во 2-х они же говорят: «И В. Князь наш Игорь и Боляре его и людье вси Рустии послаша ны к Роману и Костянтину и к Стефану, к великим Царем Греческим, створите любовь». (Лавр. стр. 20).

Далее, договоры упоминают о Русских законах, которыми обеспечивались права личности и собственности семейств и родов. Законы сии, во многом согласные с позднейшими узаконениями Русской Правды, служат верным выражением тогдашнего состояния обществ в Приднепровье, где утвердились Скандинавские Князья дружинники. В сих законах мы видим сильный перевес семейного или родового права над гражданским: так, во 1-х, в статьи об убийстве явно дышит родовая месть; убийца не спасался от нее даже бегством, дело не считалось решенным, пока виновный не поплатится своим имением, или головою; во 2-х, в статье о нанесенных ранах, по закону Русскому виновный платит деньгами, и тем все кончается; общество тут не принимает никакого участия; в 3-х, статья о татьбе выражена именно так, как она изложена в Русской Правде Ярославовых детей; в ней заметно даже стремление общины ограничить права семейства: хозяин, поймавший вора на деле, не мог убить его, ежели он дозволит взять себя без сопротивления; только в уступку семейному праву община здесь дозволяла хозяину, поймавшему, но не убившему вора, взять с него, кроме покраденной вещи, еще тройную её цену. «Аще ведасть руце украдый да ять будеть тем же, у него же будет украдено, и связан будет, и отдаст то, еже сме створить, и створит трижды о сем». В Русской Правде этой тройной платы уже нет, а напротив положены разные штрафы в пользу Правительства. Таким образом, эта статья служит ясным указанием на ту степень развития гражданственности, в какой Олегова Русь в X веке была сравнительно с Русью XII и XIII веков, и вместе с тем указывает на слабость влияния Княжеской власти относительно внутренних дел общины. Ежели бы Олег был самовластным Государем, то конечно, виновный в убийстве, грабеже и покраже принадлежал бы ему, а не обиженному семейству, как и было в последствии, когда Княжеская власть успела более развиться, на что указывают позднейшие законы, где часто говорится: «и сему платити, что у него погибло, а Князю продажю.» Далее, наконец,, в договорах. Олега помещена статья о наследстве: «Аще кто умрет, не урядив своего именья, ци и своих не имать, да взвратить именье к малым ближикам в Русь; аще ли створить обряжение, таковый взметь уряженное его, кому будет писал наследити именье, да наследить е». Закон говорить, что если кто умрет без завещания, не оставив своего семейства, то имение его отдавалось его роду, малым ближикам. Здесь опять прямое свидетельство, что Княжеская власть в Русских городах еще не имела своего развития, что Олег и его ближайшие преемники не были полными владыками народа; ибо тогда бы подобное имение принадлежало Князю, как и поставлено было законом Русской Правды XIII столетия, где сказано: «Аже умрет смерд, то задница Князю; аже будут дочери у него дома, то даяти часть на не; аже будут за мужем, то не дати им части».

Относительно внутреннего устройства, города при Князьях, также как и до Князей, управлялись своими общинными начальниками, старейшинами, мужами, держащими землю (как называет их летопись), Князья же пользовались доходами, которые первоначально условлено было собирать Князю на содержание войска, как прямо говорит летопись. «Оже вира, то на оружьи и на коних буди». (Лавр. стр. 54..). Кроме того, Князья собирали в свою пользу дань с окрестных племён, за которою, как свидетельствуют Константин Порфирородный и Нестор, они отправлялись сами с своею дружиною, или посылали своих мужей, и которая, по свидетельству наших летописей, называлась полюдьем, и это, кажется, составляло главную выгоду Приднепровских Князей и отличие их от Новгородских, которые не имели права на полюдье. Другое важнейшее право Приднепровских Князей было в том, что они могли вести войну и заключать мир по своему усмотренью; города же хотя и принимали в этом участие, и иногда отказывались от войны, или мира, но, тем не менее, сами, как утратившие независимость, не имели права вести войны без согласия Князей, и также не могли отдельно вести переговоров, с посторонними владениями. Хотя и были городовые войска, но они без дружины Княжеской нигде не действовали: защита Государства и распространение его границ решительно принадлежали Князю, или кому он поручал это.

Те же отношения городов к Князьям мы видим при Ольге и при Святославе. Ольга совершенно покорила Древлянскую землю, и как самовластная владетельница, прошла с дружиною всю покоренную страну и распределила в ней уставы и уроки, и возложила тяжкую дань, из которой две части должны были принадлежать Киеву, и одна Вышгороду, Ольгину граду, как говорит летопись. Следовательно, Киев, как мать городов Русских, не был собственностью Князя, и даже имел некоторое господство над покоренными землями; ибо ему шло две части дани с Древлянской земли. Святослав, постоянно занятый внешними войнами, не думал об устройстве Государства и об распространении своей власти над городами, и, довольный военными добычами, не заботился об умножении доходов со своих владений. Привыкший к самовластию в завоеванных землях, он просто скучал в Киеве, где некоторым образом ограничивалась его власть, и говорил своей матери и боярам: «Не любо ми есть в Киеве быти, хочу жити в Переяславце на Дунаи».

По смерти Святослава вскоре началось междоусобие детей его, продолжавшееся почти восемь лет. В этом междоусобии замечательна какая-то холодность Киевлян к своему Князю: Ярополк ушел в Родню, по совету своего любимца изменника, и Владимир без боя занял Киев. «И послуша его Ярополк, избег пред ним, затворися в граде Родни, а Володимир вниде в Киев». Здесь Киевляне явно не принимают участия в Княжеских усобицах; для них все равно, кто бы ни был Князем, лишь бы не нарушал их прав; Скандинавы еще не умели сродниться с ними, и режутся одни только Княжеские дружины.

Но с Владимира начинается новый порядок дел; этот умный и дальновидный Князь принял за правило привлечь к себе горожан Киевских, так как он привязал к себе Новгородцев, которые дали ему помощь в войне против Ярополка; и посему все его княжение представляет ряд действий, совершенно согласных с правами народа непобежденного, но принявшего чужеземных Князей по взаимному согласию. Во 1-х, при самом занятии Киева, он не дал сгона разграбление своей дружине; и когда Варяги, считая себя завоевателями, просили откупа по две гривны с человека, то умел, их отклонить от этого, обещая выдать, когда соберут куны, и, проволочив целый месяц, выпроводил беспокойных в Грецию, потом поутешил народ своими победами над Ляхами, Вятичами, Радимичами и Ятвягами.

Возвратись из похода на Ягвегов, Владимир принес жертву Богам, народ же, смотря на любимого Князя и желая сделать ему угодное, собрал совет и также решил принесть жертву, сказавши: мечем жребий на отрока и на девицу, на ненего же падет, того запряжем богом. Замечательно, что Владимир в этом деле, как не относящемся до Княжеской власти, совершенно не участвовал, и первую жертву принес только со своею дружиною. Вот слова летописи: «Володимер иде Киеву, и творяше требу кумиром с людьми своими; и реша старци и боляре: мечем жребий на отрока и на девицу». (Лавр, стр. 35).

В жизни Владимира замечательнейшим действием было принятие Христианской религии; подробности этого действия особенно важны для изучения Княжеских отношений к Приднепровским городам. Христианская Вера Греческого исповедания давно уже распространялась в Киеве; еще Оскольд и Дир приняли Христианскую Веру от Греков; при Игоре Киевские Христиане имели уже свою соборную Церковь св. Пророка Илии, как значится в Игоревом договоре с Греками; Ольга сама ездила в Константинополь для принятия крещения; о Христианской Церкви в Киеве знали не только в Греции, где Киев быль в числе Константинопольских митрополий ещё гораздо до Владимира, но она была известна даже в Риме; так Папа Иоанн IX в. в 967 году в булле своей к Чешскому Князю, Болеславу, пишет, что Чешская Католическая Церковь должна остерегаться от общения с Болгарскою и Русскою Церковию¹. Таковое сильное распространение Христианской Церкви в Киеве явно указывало соседним народам на холодность Киевлян к язычеству; а посему в 986 году пришли в Киев посольства от Болгар Камских, от Хазарских Жидов, от Немцев и Греков, каждое с предложением своей Веры. Владимир внимательно выслушал их, поспорил с ними по своему, но отпустил ни с чем, не решаясь самовольно нарушить права народа в столь важном деле. И только уже на другой год собрал бояр и городских старейшин, как главных представителей и руководителей народа и, рассказав о предложениях посольств, просил их совета: «да что ума придаете? Что отвещаете?». Сии простые слова заключают в себе глубокий смысл: они, с одной стороны, показывают благоразумие и осторожность Владимира, а с другой пределы княжеской власти в Русских городах. Здесь Владимир, судя по сильному распространению Христианства в Киеве, хотя знал, равнодушие своих подданных к языческой религии, но не решился менять её без согласия народа. Бояре и старцы на Предложение Владимирово отвечали благоразумным, советом: отправить умных мужей к сказанным народам, дабы испытать как кто служит Богу. Владимир без прекословия согласился на совет, но не прежде, как он был одобрен всем народом; здесь Князь даже не положился на мнение старейшин, и, не решая ещё дела, хотел видеть, как это примет народ; и когда узнал, что бысть люба речь всем людям, то опять предоставил самому же народу выбрать людей, которым бы он поверил в этом деле. «Избраша мужи добры и смыслены числом десять, и реша им: идёте первое в Болгары» и проч. (Лавр. стр. 46). Когда Послы возвратились, то Владимир немедленно опять созвал бояр и старцев и сказал им; «Се придоша послании нами мужи, да слышим от них бывшее». Когда же посланные объявили предпочтение Греческому Вероисповеданию, и бояре, основываясь на примере Ольги, отвечали: «Аще бы лих закон Грецкий, то не бы баба твоя прияла Ольга, яже бе мудрейши всех человек». Довольный таким ответом согласным с его мыслями, Владимир опять спросил совета, где принять крещение, и, получив ответ, «где ти любо», приказал готовиться к походу на Корсунь, желая там принять крещение, и, возвратясь оттуда с победою, с Греческим клиром и со всеми внешними принадлежностями новой Веры, крестить народ, дабы, таким образом, подействовать на него и торжеством победы и великолепием новой Религии, а в случае нечаянного сопротивления иметь уже окрещенное войско, готовое поддержать Княжеские требования. Поход Владимира вполне удался: он взял Корсунь, крестился там, вступил в брак с греческою царевною, крестил бывших с ним сыновей, бояр и дружину. Возвратясь в Киев, окруженный Христианами, он смело уже приказал ниспровергнуть кумиры; потом послал глашатаев по городу с повелением: «Аще не обрящется кто рецу, ….. противен мне да будет». Народ, уже прежде изъявивший желание на перемену Веры и отправлявший посольство для испытания, кто как служит Богу, по выражению летописца, с радостью шел на зов Князя, говоря между собою: «Аще бы се не добро было, не бы сего Князь и бояре прияли». Таким образом, во всем процессе введения Христианской Веры в Приднепровье незаметно и тени самовластия со стороны Князя, который везде предоставлял судить и действовать самому народу, сам же только направлял его волю сообразно своим целям, к чему, конечно, бы ненужно было прибегать, ежели бы Киев и все Приднепровье были чистым завоеванием Скандинавских Князей, и ежели бы сии последние были здесь полными и самовластными владыками народа.

Окрестивши народ, Владимир, чтобы более утвердить свою власть, разослал своих сыновей по городам: старшего Вышеслава в Новгород, Изяслава в Полотск, Святополка в Туров, Ярослава в Ростов, а потом, когда Вышеслав умер, в Новгород перевел Ярослава, а в Ростов назначил Бориса, Глебу отдал Муром, Святославу землю Древлянскую, Всеволоду Владимир Волынский, Мстиславу Тмутаракань. Здесь нельзя оставить без внимания, что Владимир послал детей своих только в города или завоеванные, как в Полотск, Туров, землю Древлянскую, Червонную Русь и Тмутаракань; или в те места, которые были уступлены Киевским Князьям Новгородцами, каковы Ростов и Муром; но Смоленск, Любеч, Чернигов, Переяславль, равным образом и Киев, как не завоёванные и неуступленные во владение, не были включены в раздел; ибо Владимир не мог еще самовольно распоряжаться ими без нарушения прав народа, первоначально принявшего Князей по своей воле и по взаимному согласию. Утвердивши за собою завоевания рассылкой детей, Владимир занялся обороною Киевских владений от Печенежских набегов, и для чего построил несколько городов по Десне, Остру, Суле, Трубежу и Стугне, а потом неподалеку от Киева построил Белгород, и населил их выходцами из других мест. Замечательно, что Владимир преимущественно любил Белгород; это наводит на мысль, что при всем расположении Киевлян, для него стеснительна была свобода жителей старого города, и более нравилась безусловная покорность нового пригорода, который не имел никаких прав в отношении к Князю, своему строителю.

Чтобы более привязать к себе народ, Владимир учредил в Киеве еженедельные пиры для бояр, гридей, сотских, десятских и нарочитых мужей, которые для этого сходились на его двор в гридницу; бедным же людям приказал выдавать пищу, питье и деньги из казнохранилищ, а больным и немощным возить съестные припасы по улицам. И в это же время до того соблюдал права народа, что ничего не предпринимал без совета старейшин: «с ними думая о строи земленем, и о ратех и уставе земленем», как говорит летопись. (Лавр. стр. 54).

По смерти Владимира начались междоусобия его детей, в которых Киев и прочие Приднепровские города не принимали участия: они бесспорно переходили от одного Князя к другому, от побеждённого к победителю; Киев три раза переходил от Святополка к Ярославу и от Ярослава, к Святополку, и ни разу не было ни осады, ни приступа; побежденные Князья даже не смели являться туда, не надеясь, на защиту; только в 1024 году Киевляне не согласились принять Мстислава, но и здесь не было ни осады, ни приступа; летопись просто говорит: «приде Мстислав Кыеву, и не прията его Кыяне». Следовательно, Мстислав, зная свободу Киевлян в принятии Князя, только предложил им себя, граждане же, довольные Ярославом, тогда еще не побежденным и бывшим в отлучке, не приняли предложения Мстиславова, который и не настаивал, и сел в Чернигове, в таком же сильном и свободном, городе, где его приняли без сопротивления.

Княжение Ярославово, знаменитое многими победами над Ляхами, Чудью, Ятвягами, Литвою и Мазовшанами, не представляет столкновений Княжеской власти с городами Руси. И летописец, кажется, правильно выразился, назвавши Ярослава Самовластцем всей Русской земли (Лавр. стр. 65), как ни прежде, ни после, не называл ни одного Киевского Князя. И точно, Ярослав был полным владыкою всех Русских городов (разумеется, кроме, Новгорода, который в летописях не называется Русскою землею), хотя Киев в это время был богатейшим городом, и по своему богатству, многолюдству, великолепию зданий и по обширной торговле назывался от современников вторым Константинополем; но он, как и другие города Руси, по своему внутреннему устройству быль очень слаб перед могущественным Ярославом, вступившим в родственные связи со всеми знаменитыми дворами Европы, а роскошью своего двора оживлявшим торговлю Киева и других городов Русских. Киевские горожане, видя чужеземных Князей слугами своего Князя, кажется, забыли о своих правах, или, по крайней мере, Ярослав так умно умел воспользоваться мудрою политикою своего отца, что, без всякого явного насилия народу, успел развить свою власть больше всех своих предшественников. Лучшим свидетельством развития Княжеской власти при Ярославе служит его духовное завещание, в котором он назначил своим сыновьям столицами уделов именно, одни самостоятельные и свободные досель города: Киев, Чернигов, Переяславль и Смоленск, завоёванные же или уступленные земли дал только в придачу к самостоятельным городам, чего досель не осмеливались делать ни Святослав, ни Владимир, отдававшие в уделы одни завоеванные области. Причина такового быстрого развития Княжеской власти при Ярославе, произведённого без шума и сопротивления со стороны городов, заключается в обширных богатствах, скопленных Княжеским родом, и особенно во множестве новых городов, построенных в Приднепровье Олегом, Владимиром и самим Ярославом. Города сии, вполне зависящие от своих строителей, населённые пришельцами из разных стран и не имеющие общинного родового устройства, или, по крайней мере, не успевшие ещё развить идеи самостоятельности, представляли: сильный перевес в пользу Княжеской власти, так что вечники старых самостоятельных и свободных, городов, вдруг увидя перед собою, незаметно образовавшуюся новую противную силу² и не находя выгод в неровной борьбе, по неволе должны были уступить впредь до удобного времени, которое не замедлило, прийти к ним на помощь.

Раздробление Княжеской власти по смерти Ярослава и междоусобие детей его развязали руки вечникам старых самостоятельных городов Приднепровья. Отдельные владыки, преемники могущественного Ярослава, большею частью, не умели привязать к себе народ, еще не забывшего своей прежней независимости. Первый пример восстания подал Киев, мать городов Русских. В 1067 году Изяслав, разбитый Половцами, не нашёл здесь покоя; он, кажется, забыл, что его предки не являлись в Киев побежденными, и народ жестоко напомнил это ему и его последователям. Только что Изяслав возвратился в Киев, как граждане собрали вече и послали сказать ему: «Се Половцы розсулися по земли, дай, Княже, оружье и кони, и еще бьёмся с ними»» (Лавр. стр. 73); и когда Князь их не послушал, начали мятеж, выпустили из погреба свою дружину, принудили Изяслава бежать из Киева, разграбили его дом, и объявили Киевским Князем Всеслава Полотского, содержавшегося у Изяслава в подземной темнице. Рассказ летописи об этом первом восстании Киевлян много говорит о значении старых городов Приднепровья и об их отношениях к Князьям; а потому, для большего объяснения дела, здесь не лишним будет разобрать его подробности. Летопись говорить, что народ собрался на торговище, следовательно, обыкновенным местом веча в Киеве была торговая площадь. На вече было решено послать к Князю с просьбою, чтобы он дал, оружие для прогнания Половцев: «и реша, дай, Княже, оружие и кони, и ещё бьемся с ними». Здесь, собственно, мятежа еще не начиналось, Киевляне действовали по своим исконным правам и требовали от Князя законного; ибо оружие и кони, для городской рати, не были собственностью Князя, и устраивались и содержались не на Княжий, а на городской счет, для чего назначались народом особые доходы, в которые Князь даже не должен, был вступаться. Припомним здесь слова Епископов и народных старейшин ко Владимиру: когда он отверг виры и начал казнить разбойников, то старейшины воспротивились этому, и сказали: «оже вира, тона оружьи ина конех буди»» и могущественный Владимир должен быль уступить законному требованию, «и рече: тако буди» (Лавр, стр 54). Самая форма требования через посольство обличает законность действия: бунтовщики явились бы с шумом», всею толпою к Княжескому двору, как и сделали Киевляне, получив отказ на законное требование. Но и здесь вече еще не вдруг восстало на Князя, а начали обвинять воеводу Коснячка; собственно же мятеж начался тогда, когда пошли с веча на Коснячков двор; тут уже, не нашедши Коснячка, народ взвыл и пошел, половина к погребу, где содержалась дружина, а другая к Княжому двору; и пока последняя спорила с Князем, сидевшим на сенях, первая отворила погреб и выпустила свою дружину. О какой дружине народной толкует здесь летописец, мы не знаем, но наверное не о преступниках, ибо мудрено решить, чтобы благочестивый Печерский инок назвал злодеев дружиною народа; нельзя также под этою дружиною разуметь неисправных плательщиков податей, ибо за подати отвечала перед Князем община, а не частные лица, следовательно, с неисправными плательщиками, членами общины, ведалась сама община, а не Князь. Итак, под дружиною здесь остается разуметь настоящую дружину народную, противоположную дружине Княжеской; следовательно, народных представителей, бывших у Князя аманатами, в обеспечение неприкосновенности Княжеской власти. Это доказывает и мнение самой дружины Изяслава, которая, до освобождения народной дружины, считала народное вече неопасным делом и спокойно смотрела на спор народа с Князем, можете быть еще думая что либо выиграть из этого спора в свою, или Княжую пользу; но когда Тукы заметил, что половина толпы обратилась к погребу и выпустила свою дружину, то Княжая дружина, увидав опасность, сказала Князю: «Се зло есть; поели ко Всеславу, ать призвавши лестью к оконьцю, пронзуть и мечем» (Лавр, стр. 73). Очевидно, освобождение преступников, или неисправных плательщиков не могло произвести такого действия на Княжую дружину. Спор с Князем народа, пришедшего на Княжий двор, о котором летопись говорить: «Изяславу же сидящю на сенех с дружиною своею, начата претися со Князем» (там же), показывает, что народ говорил Князю о своих Правах и требовал исполнения Княжеских обязанностей от Изяслава, хотел устроить дела взаимным согласием, может быть, новым договором; но Изяслав почел за лучшее оставить Киев, конечно, надеясь на помощь Польского Короля Болеслава. Граждане же, видев неудачу в переговорах с Изяславом, прибегли к последнему средству, – объявить Князем Всеслава Полотского, с которым, как пленником, конечно им было удобнее договариваться. Летопись очень ясно говорит, что Киевляне пустились на освобождение Всеслава только по неудачном окончаний переговоров с Изяславом, и даже уже тогда, когда сей последний оставил Княжеский двор: «Изяслав же со Всеволодом побегоста с двора, людье ж высекоша Всеслава из поруба, в 15 день Сентября, и поставиша и среди Княжа двора, двор ж Княж разграбиша, безчисленное множество злата и сребра кунами и белью» (Лавр. 74).

Но Всеслав был плохим защитником самостоятельности Киева, и, при первом появлении Изяслава с Поляками (через 7 месяцев), бежал ночью от Киевского войска, вышедшего на сражение Изяслава к Белгороду. Причины Всеславова бегства неизвестны, может быть, он не надеялся на мужество Киевлян, или, что вероятнее, ему свободнее было жить в родном Полотске, нежели в Киеве где, конечно, граждане приняли его на условиях, довольно стеснительных; но как бы то ни было, только с удалением, Всеслава, Киевляне остались без предводителя и, воротившись от Белгорода, собрали новое вече, на котором было решено прибегнуть к заступничеству Изяславовых братьев, Святослава и Всеволода княживших в Чернигове и Переяславле. Посольству велено сказать Князьям: «мы уже зло створили есмы, Князя своего прогнавше , а се ведет на ны Лядскую землю; а пойдете в град отца своего; аще ли не хочета, то нам неволя: зажегше град свой, ступим в Греческую землю» (Лавр. 74). Это посольство резко выражает характер Киевлян, которые лучше хотели сжечь свой город и навсегда оставить родину, нежели поддаться Князю, который бы владел ими, как завоеватель. Князья, испугавшись решительности Киевлян, и уважая Киев, как родину, как место, где хранились гробы предков, и, может быть, опасаясь раздражить и своих подданных, дали слово послам устроить дела по желанию народа; и немедленно отправили свое посольство к Изяславу, которое говорило ему: «Не води Ляхов Кыеву, противна на бо ти нету; аще ли хощеши гнев имети и погубити Град, то веси, яко нама жаль отня стола» (Там же). Изяслав, видя невозможность бороться со всею Русского Землею, уступил требованию братьев и, возвратив Польское войско назад, вошел, в Киев с Болеславом и небольшим числом Поляков, которых Киевляне скоро истребили тайно, чтобы уничтожить даже и намек на завоеванье. Через четыре года, по возвращении Изяслава в Киев, у Приднепровских Князей началась ссора, в которой Киевляне не приняли никакого участия, и по удалении Изяслава в Польшу, спокойно приняли к себе Князем Святослава. Здесь нельзя и подозревать, чтобы Киевляне были в заговоре с Святославом и Всеволодом; ибо они не только не сделали никаких оскорблений Изяславу и не задержали его, но даже дозволили Ему вывезти с собою огромные богатства. Летопись ясно говорит: «Изяслав же иде в Ляхы со именьем многым, глаголя: яко сим налезу вои» (Лавр. 78). Но Черниговцы были не так равнодушны к Святославову роду и в 1078 году жестоко бились за Олега Святославича против четырех Князей. Причиною такового расположения граждан было, конечно, не что иное, как слава Святославова, его уменье защищать народ от иноплеменнических набегов, а также вопиющая несправедливость старших Князей к Святославовым детям.

В Княжение хитрого и могущественного Всеволода Ярославича Киевляне ни разу не могли высказать свою Самостоятельность, они даже терпеливо сносили обиды Княжих тиунов; но со вступлением на Киевский престол Святополка Изяславича дела изменились. Киевляне приняли Князя, как говорит летопись, с поклоном и с радостью, они ждали себе большей свободы и не ошиблись: в первую же войну с Половцами Святополк, неопытный в делах, принял совет граждан, в противность мнения Мономаха и старшей дружины, перешел Стугну и проиграл сражение. «Глаголаше Володимир: яко зде стояче через реку, в грозе сей, створим мир с ними: и пристояху совету сему смыслении мужи, Ян и прочи. Кияне же не всхотеша, но рекоша: хочем ся бити; поступим на ону сторону реки. Взлюбиша свет ось и преидоша Стугну реку» (Лавр. стр. 94). Через два года после сего, влияние горожан на дела Государства всей Руси выказывается еще сильнее: сами Князья явно признают посредничество городских жителей для Государственного устройства и защиты. Святополк и Владимир Мономах, приглашая Олега, говорят: «Пойди Кыеву, да поряд положим о Русьстей земли, пред епископы и пред игумены и пред мужи отец наших, и пред людми градьcкыми, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых» (Лавр. 98). А еще через год сам Великий Князь сзывает граждан для суда даже в Княжеском, а не народном деле; он спрашивает их мнения в деле Василька Ростиславовича. Вот слова летописи: «Наутрия ж Святополк созва боляр и Кыян, и поведа им, еже б ему поведал Давыд.... и реша боляре и людье: тобе, Княже, достоить блюсти головы своее; да аще есть право молвил Давыд, да прииметь Василко казнь». В след за сим самостоятельность и значение Киевлян выказались ещё сильнее. За ослепление Василька Мономах с Святославичами вооружился на В. Князя. Святополк, чувствуя себя слабым, хотел бежать из Киева; но граждане его остановили и вызвались помирить с Мономахом и его союзниками; и вполне успели в этом деле, их послы прямо требовали от Князей прекратить междоусобную войну: «И поведаша мольбу Кыян, яко творити мир, и блюсти земле Руськие, и брань имети с погаными». И требование сие было исполнено, – Князья помирились с Святополком.

В это время не одни Киевляне, но и жители других старых городов выказывали свою самостоятельность и свободу относительно к Князьям. Так Муромцы в 1095 году добровольно приняли Изяслава Владимировича и выдали ему Олегова посадника (Лавр. стр. 98); в 1096 году Смольняне не приняли Олега. (Там же). А в след за старыми городами, пользуясь обстоятельствами, и младшие стали сбирать веча и свободно говорить Князьям, чтобы они сообразовались с волею народа. Так в 1097 году, когда Растиславичи осадили Давыда, Игоревича во Владимир Волынском, и обратились не к Князю а к гражданам с требованием выдачи Туряка и Лазаря, советников Давыдовых, то граждане, услышав это, созвали вече и сказали Давыду прямо: «Выдай мужи сия, не бьёмся за сих, а за тя битися можем; аще ли, то отворим врата граду, а сам промышляй о собе». И когда Давыд стал было отговариваться от выдачи; то по словам летописи: «Кликнуша людье на Давыда и рекоша: выдай, кого ти хотять, аще ли,то предалмыся». (Лавр., 114). Здесь опять сами Князья явно признают самостоятельность горожан, и обращаются с своими требованиями не к Князю, а к народу. Тут нельзя подозревать измены, ибо дело шло гласно: народ не думал передаваться Ростиславичам, да и сии последние не искали этого; вот слова, говоренные их послами: «В не приидохове на град ваш, ни на вас, но на врагы своя, Туряка и на Лазаря, и на Василя, ти бо суть намолвили Давыда, и тех есть послушал Давыд и створил се зло; да аще хощете за сих битися, да се мы готови, а любо дайте врагы наша» (Лавр., стр. 113).

По смерти Святополка Киевляне подали свой свой голос в пользу Всеволодова сына, Владимира Мономаха, славного по всей Русской земли и по окрестным странам своими победами и трудами за Русскую землю. Они на другой же день по смерти Святополка созвали вече, на котором решили отправить к Владимиру посольство с предложением занять Киевский престол, принадлежавший его отцу и деду. И когда Владимир, зная, что не он старший в род, медлил согласием на предложение, то Киевляне, начавши грабеж в городе, вторично отправили посольство, которое говорило Владимиру: «Пойди Княже Кыеву; ащели не пойдеши, то веси, яко много зло уздвигнется, и будеши иметь ответ». Мономах, видя настойчивость требования, согласился с желанием народа и был принят в Киеве с великою радостию и честию; граждане, довольные исполнением их желания, перестали волноваться; а Князья старшие Владимира не протестовали; и таким образом признали волю горожан Киевских, хотя она явно противоречила родовым Княжеским отношениям. При Мономахе, любимце народа, Киевляне наслаждались спокойствием и довольством, к ним возвратились времена мудрого Ярослава. Владимир так благоразумно управлял избравшим его народом, что во всё тринадцатилетнее свое Княжествование ни разу не дал столкнуться народной воль с Княжескою властью, и так привлекал к себе Киевлян, что они кажется дали клятву принимать Князей из его племени, предпочтительно пред всеми Княжескими родами; вместе с Киевлянами за Мономаховым же племенем остались Смольчане и Переславцы.

По смерти Мономаха Киевским Князем сделался старший сын его, Мстислав, конечно, также по воле народа; летопись не упоминает о приглашении его Киевлянами, очевидно, потому что он уж, при самой кончине Мономаха, был в Киев, следовательно не было нужды говорить о приглашении. Мстиславово княжение для Киевлян было продолжением Мономахова правления, он так ж, как и отец его, старался отклонять все столкновения с народною волею. Летопись ясно говорить о его Княжении в Киев: «Княжа с кротостию, подобяся отцу своему.» (Радзив. 180). Но при всем согласии Князя с народом, летопись успела заметить случаи, из которого видно, что Киевляне и в это время составляли особое целое, отдельное от Князя; при описании Мстиславова похода на Литву сказано: «а Киан тогда много побиша Литва, не втягли бо бяху Князем, но последи идяху по нём особе» (Ипат., стр. 12). Здесь Киевская рать является особым войском, отдельным от Княжеской дружины. О преемнике Мстиславовом, Ярополке, летопись прямо говорит, что он сделался Киевским Князем по приглашению Киевлян. «Преставися Мстислав....и седе по нём брат его Ярополк Княжа Кыеве: людье бо Кыяне послаша понь». (Лавр, стр. 132).

Таким образом мы видим сряду трех Князей на Киевском престоле, избранных народом, явно против всех правил родового старейшинства между Князьями; и Князья старших родов ни разу не протестовали против такового, избрания. Явно, что мнение или решение Киевлян, как народа самостоятельного, признавалось законным и от самих Князей; конечно, здесь много участвовало и могущество Мономахова рода. А также нельзя не заметить, что в это время Княжеские роды как бы поделили между собою привязанность разных городов Руси: так род Мономахов стал считаться родовым, отчинным извечным Княжеским родом в Переяславле, Киеве, Смоленске с их пригородами и в земли Суздальской; род Святославов в Чернигове, стране Северской, земли Вятичей, Рязани и Муроме; род Ростислава Владимировича в Червонной Руси; род Изяслава Владимировича в стране Полотской. Причины такового разделения заключались: с одной стороны, в любви народа к Князьям, у него родившимся, выросшим на его глазах, и в его нравах; а с другой в том, что, один Княжеский род, утвердившийся в какой-либо стране, окружал себя дружиною, преимущественно из лучших и богатейших жителей этой ж страны, и пришлые дружинники, по давности жительства в одном городе, мало по малу сближались и сроднялись с коренными земскими гражданами». И таким образом, Княжие интересы соединялись с интересами народа; и чем более какой род княжил в одном городе или области, тем более сживался, сроднился с народом. К этому присоединялась намять о подвигах и заслугах отца, деда и проч., так что Князь из другого рода, приходивий с своею иногороднюю дружиною, казался для народа чужим, неугодным, дружина же его встречала в жителях чувства недоверчивости и часто вражды, чем и сама отвечала им, и тем более отчуждала народ от Князя. Впрочем, признание одного Княжеского рода отчинным родным, не уничтожало в народе свободы выбора; только, разумеется, выбор большей частью ограничивался лицами из того же рода. Так при Мстиславе жители Полотска выгнали Давыда, принадлежавшего к Изяславову поколению, но вновь выбрали Рогволода из того же племени; потом Рогволода сменили его двоюродным братом, Ростиславом Глебовичем, а Ростислава опять Рогволодом.

Привязанность городов к своим Княжескими, родам и вместе с тем какая-то свобода и отдельность народа от Князей, особенно резко стала проявляться по смерти Мстислава Владимировича, когда возобновились Княжеские усобицы, на время затишья при Мономахе и Мстиславе. Так, при Ярополке же, Мстиславовом преемнике, мы видим, что Черниговцы , осажденные Великокняжескими войсками, говорят своему Князю, Всеволоду Ольговичу: «Ты надеешися бежати в Половце, в волость свою погубиши: то к чему ся опять воротишь? Луче того останися высокоумья своего, и проси си мира» (Ипат., стр. 15). И Всеволод должен был согласиться с требованием народа и заключить мир с Ярополком. Или при Всеволоде Ольговиче в 1144 году Галичане, пользуясь отсутствием Владимирка, посылают за родовым своим Князем, Иваном Ростислaвовичем, жившим в Звенигороде, и упорно защищают его против Владимирка.

А Всеволод Ольгович, зная, что ни он, ни братья его не принадлежат к родовым Киевским Князьям, и, следовательно, не надеясь на расположение народа к своему брату, Игорю, перед смертью своею приглашает к себе Киевлян и говорить им: «Аз есмь велми болен, а се вы брат мой Игорь, иметесь понь». Он думал таким образом привязать к своему роду Киевлян клятвою; народ точно изъявил на первый раз своё согласие, сказав: «Ради ся имеем» (Ипат., стр. 22), и на собранном вече торжественно присягнул Игорю, говоря: «Ты наш Князь». Но на другой же день по смерти Всеволода Киевлян изменили клятве, данной не по желанно народному Князю; начали предлагать Игорю новые условия и тайно сноситься со своим родовым Князем, Изяславом Мстиславовичем, княжившим в Переяславле. Игорь, желая удержать за собою Киев во чтобы ни стало, делал всякие уступки народным требованиям; но ничто не помогло; при первом появлении Изяслава Киевляне, оставя знамена Игоревы, передались к своему родовому Князю.

В летописи это дело пересказано с замечательнейшими подробностями, которые резко характеризуют отношения Князей к городам. Похоронив Всеволода, Игорь созвал Киевлян на Ярославль двор и привел ко вторичной присяге; но народ, возвращаясь с Ярославова двора, тут же собрал вече у Туровой божницы и послал звать к себе Игоря. Игорь отправил на вече своего брата, Святослава, которому граждан стали жаловаться на Киевского и Вышгородского тиунов; требовали их смены и клятвы от Князей самим разбирать обиды: «А ныне, Княж Славятославе, целуй нам хрест и с братом своим: аще кому нас будеть обида, то ты прави». Ясное свидетельство, что главною обязанностью и правом Князя было держать суд и правду. Святослав обещал дать тиуна по воле народа: «И съсед с коня, и на том целова хрест к ним у вечи», потом с выборными от народа отправился к Игорю привести его к присяге: «Игорь же съсед с коня, и целова к ним крест на всей их воли и на братьни». Прямое доказательство, что граждане были свободны и принимали Князей по взаимному согласно; и ежели когда на время держался у них Князь, неугодный народу, то его поддерживала только его собственная дружина, как было и в настоящее время. Игорь, в продолжении вече, стоял среди своей дружины, готовой к бою на конях; Киевляне же отделывались разными предложениями и требованиями и не изгоняли неугодного Князя, выжидая и выигрывая время, пока подойдет Изяслав, которому уже послали сказать: «Пойди, Княже, к нам, хощем тебе». Изяслав немедленно двинулся с войском и перешел Днепр у Заруба; Киевские пригороды, действуя за одно с старшим городом, по общему правилу, что старые города скажут, на том и пригороды станут, друг перед другом спешили отправлять свои Посольство к Изяславу с предложениями: «Ты наш Князь, а Олговичь не хочем; а поеди вборзе, а мы с тобою; кде узрим стяг твой, ту и мы с тобою готови есмь». Так на походе же пристали к Изяславу все Черные Клобуки, Белогородцы и Василевцы со всеми городами, расположенными по Роси (Поросье); между тем Улеб тысяцкий, Иван Войтишинич, Лазарь Саковский , Василь Полочанин и Мирослав Хиличь, главные предводители в полках Игоря и Святослава, тайно принявши сторону народа, стали понуждать Изяслава к скорейшему походу на Игоря, пока не пришли к нему на помощь Князья Черниговские. Изяслав подступил к Киевским валам, Игорь вышел к нему на встречу с своею и с братнею дружиною, и вместе с ними Улеб и Иван Войтишиничь с городовою ратью, разделенною на два полка; а в стороне от них у Ольговы могилы стали вооруженные Киевляне, которые немедленно послали к Изяславу и взяли у него особого тысяцкого с Изяславовым стягом; в это же время Берендичи ударили и захватили Игорев обоз у Золотых ворот; потом Улеб и Иван Войтишиничь, повергши стяги Игоревы, бросились с своими полками к Жидовским воротам. Игорь, оставленный Киевскими полками, не смутился и бодро пошел с своею и братнею дружиною на Изяслава, но, стесненный с боку Изяславом, в с тылу Берендичами, был разбит на голову и завяз в Дорогожичьском болоте, где его отыскали уже через четыре дня; Святослав же с остатками дружины убежал, в Чернигов, а Изяслав с торжеством вступил в Киев, где его с радостью встретили народ и духовенство. Занявши Киев, он немедленно велел перехватать всех бояр, приверженных к Игорю; дружина же его, вместе с Киевлянами, разграбила дома дружины Игоревой и Всеволожей и принадлежавшие им сёла и стада, даже отыскала их имение, скрытое в домах и монастырях» (Ипат., стр. 24).

Из этих подробностей мы, между прочим, видим: 1-е, что Княжеская дружина имела в городах свои особые дома и около городов поместья, отдаваемые им в кормленье, и вероятно населенные их людьми: «Разграбиша Кияне с Изяславом домы дружины Игоревы и Всеволожи и сёла, и скоты». 2-е, города имели свои полки, отдельные от Княжеской дружины, предводительствуемые воеводами, которых Князь должен был избирать из среды городовых земских бояр; которых новый Князь мог переменить или оставлять по своей воле. Так Игорь говорить Улебу, Ивану Войтишиничу и Лазарю Саковскому; «како еста были у брата моего, токоже будета и у мене; а Улебови рече: держи ты тысячу, как еси у брата моего держал» и 3-е, Князья назначали от себя по городам судей или, как тогда называли, тиунов, как представителей судебной Княжеской власти; но народ, в случае притеснений, имел право требовать от Князя их смены; и это не считалось противозаконным: так Святослав говорил Киевлянам, жаловавшимся на тиунов Ратьшу и Тудора: «а се вам и тиун по вашей воле».

Подробности войны Изяслава с Святославом Ольговичем представляют еще несколько резких свидетельств об отношении Князей к городам. Из них мы видим, что Князья имели обширные поземельные владения, в которых хорошее хозяйство доставляло им большие доходы, на которые они могли содержать многочисленную дружину и тем сильнее действовать на города, которые искали себе в Князи судью и надежного союзника при отражении неприятельских набегов. А посему неприятели Князя старались разорять его собственные владения, а не народные: так, при осади Святослава Ольговича в Новегороде Северском, Мстислав Изяславичь с своими союзниками послал грабить и разорять село Игоря у Святославля: «сташа у Мелеткове селе, и оттуда пославше и заграбиша Игорева у Святославля стада в лесе по Рахни, кобыл стадных 3000, а конь тысячу; пославше же по селом пожгоша жита и дворы». Потом послали на одно Игорево село, где у него был хозяйственный двор; в этом селе они нашли множество всяких припасов, хранившихся в берестьяницах , мёду и вина в погребах, и на гумне до 900 стогов хлеба, а также множество железа и меди. В это ж время, по взятии Изяславом Путивля, летопись говорит: «и ту двор Святославль раздели на четыре части, и скотнице и берестьянице, и товаров, иже бе немочно двигнути, и в погребех было 500 берковьсков меду, а вино 80 корчаг; и церковь Св. Вознесения всю облупиша .... книги и колоколы; и не оставиша ничто же Княжа, но все разделиша, и челяди семьсот». Точно также Изяслав, выгнавши Святослава из его владений, сказал своим союзникам; «Что же будет Игорева в той волости, челядь ли, товар ли, то моё; а что будеть Святославле челяди и товара, то разделим на части.» (Ипат., стр. 28). Или Мстислав Изяславичь Владимирский, выгнавши в 1159 году Изяслава Давыдовича из Киева, бросился собственно только на Изяславовы богатства, не разоряя граждан: «Мстислав же зая товара много Изяславли дружины, золота и серебра, и челяди, и коний, и скота, и все провади Володимирю» (Ипат., стр. 85). Поземельные владения Князсй преимущественно были в их родовых городах: так Святослав Всеволодич говорить Изяславу, чтобы он отпустил его в родовой Ольговичам Чернигов: «Отче, пусти мя Чернигову наперед, тамо ми жизнь вся» (Ипат., стр. 31). Князья особенно дорожили своими поземельными владениями, как это видно из жалобы Святослава, который имение называет жизнью. «Брата моя се еста землю мою повоевали, и стада моя и брата моего заяли, жита пожгли и всю жизнь погубили еста». Почти в том же смысле говорить Святославу дружина его, узнавши о разграблении Княжих имений и о походе Изяслава к Новгороду Северскому: «Княже, не стряпая поеди, зде ти не о чём быти, нетуть ни жита, ничто, поиди в лесную землю». За ограбленным Князем дружина шла неохотно; так о выходе Святослава из Новгорода Северского летопись говорит: «Дружина же его, они но нем идоша, а друзии осташа его». Но за то Князья постоянных своих спутников, не оставлявших их в несчастии, считали за одно со своей семьёй; так Святослав, преследуемый Изяславом Давыдовичем, говорил: «Любо же дати жену и дети и дружину на полон, любо голову свою сложити». Сколь важно было для Князей их собственное имение и имение дружинников, это доказывается тем, что Князья, отказываясь от занятых ими прежде городов, не отказывались от своего и дружинного имения, и иногда из одного этого возобновляли только что прекратившуюся войну. Так Изяслав, оставив Юрию Долгорукому Киев, требовал возвращения имения себе и своей дружине, и обещал взаимно возвратить Юрию, и это было предметом особого договора в 1149 году. «Уладишася и на том хрест целоваша: яко по Переяславском полку что будет пограблено, или стада, или челядь, что ли кому будет свое познавши, поимати же по лицу. Изяслав же посла мужи, своя и тивуны своего деля товара и своих деля стад, его же бе отшел (т. е., оставил по выходе из Киева), а мужи своего деля, они сами ехаша, а друзии тивуны свое послаша; и тако приехавше к Гюргеви, и начаша познавати свое. Гюрьги же того всего не управи» (Ипат., стр. 48), за что опять возгорелась война, стоившая Юрию Киева.

Княжение Изяслава Мстиславича преимущественно представляет много случаев, где резко выдаются отношения Князей к старым городам и особенно расположение граждан к своим родовым Князьям. В 1147 году, по общему согласно с своими союзниками, Изяслав условился о походе на Юрия Долгорукого, и предложил Киевлянам о своём плане: «Се есмь с братиею своею сгадал, хочем пойти на Юрия»; но, вместо беспрекословного согласия на поход и готовности вспомoществовать, получил ответ от народа: «Княже! не ходи на стрыя своего, лепле ся с ним улади, Олговичем веры не ими, ни с ними ходи в путь». Изяслав, думая озадачить народ непреклонностью своего намерения, отвечал: «Всяко сего пути не хочу отложити; а вы доспевайте»; на что свободные граждане, при всей привязанности к Изяславу, сказали напрямки: «Киняже! ты ся на нас не гневай, не можем на Володимеря племя рукы възняти; олня же Ольгович хотя и с детьми» (Ипат., стр. 31). После такого резкого ответа Изяслав не мог уже спорить и спокойно сказал: «А тот добр, кто по мне пойдет», т. е., я уже не требую народного вооружения и буду доволен одними охотниками. В след за тем Изяслав узнавши на походе об измене Князей Черниговских, немедленно отправил посла в Киев, который на вече объявил народу об измене Ольговичей и от лица Князя сказал: «Братье Кияне, чего есте хотели, чим ми ся есте обечали, пойдите ко мне к Чернигову на Олгович, доспевайте от мало и до велика; ти бо суть не мене одиного хотели убити, но и вас искоринити». Киевлян, готовые воевать против чужеродных Князей, в один галос отвечали послу Изяславову: «Ради, оже ны Бог тебе избавил от великия льсти братью нашу, идем по тебе и с детми, ако же хощеши». В это же время подобное явление видим в Курске: Изяславов сын, Мстислав, услыхавши о походе Глеба Юрьевича с Святославом Ольговичем, собрал вече и объявил об этом народу, прося соединиться с его дружиною, на что Куряне отвечали: «Оже се Олгович, ради ся за тя бьем и с детьми, а на Володимере племя на Гюргевича не можем рукы подъяти». И Мстислав, получив такой ответ, оставил Курск. Тоже повторилось в Киеве в 1149 году, во время Юрьева похода к Переяславлю; Изяслав опять созвал Киевлян на вече и предложил им поход, «хочю ся бити» Киевляне же отвечали Князю: «Мирися, Княже, мы не идем»» и только тогда пошли за Изяславом, когда он им сказал: «Пойдите со мною; ать ми ся добро с ними от силы мирити;» т.е., я вас приглашаю только для того, чтобы имея большее войско, можно было помириться на выгоднейших условиях. Потом, когда, разбивши Изяслава под Переяславлем, Юрий осадил Киев, то Изяслав с Ростиславом объявили народу на вече, хочет ли он защищать их? и получивши от граждан ответ: «Не погубити нас до конца, поедита в свои волости; а вы ведета, оже нам с Гюргем не ужити; аже по сих днех, где узрим сгягы ваю, ту мы готовы ваю есмы,» Князья удалились из Киева. Здесь Киевляне, при всея привязанности к Изяславу, соображают свои силы, и, находя себя в настоящее время слабыми, отказывают в содействии любимому Князю; и Изяслав, не настаивая долее, оставляет Киев. Мы не можем обвинять Киевлян в трусости; ибо этот же народ, когда находил, войну своевременною и удобною, усердно ломился в битву; так 1151 году Киевляне в войне против того же Юрия говорили Изяславу: «Ать же пойдуть вси, како может и хлуд в руци взяти; пакы и хто не пойдет, нам же я дай, ать мы сами побьемы» (Ипат., стр. 62).

В эго время Приднепровские города, хотя, по привязанности к родовым Кназьям , втянулись в коловорот Княжеских усобиц, но тем не менее еще удерживали, свою самостоятельность, и всегда наперед соразмеряли свои силы с силами противников, и потом уже свободно объявляли своим Князьям о готовности, или невозможности вспомоществовать им. Так Киевляне несколько раз принуждали Изяслава оставлять Киев, видя перевес силы на стороне Изяславовых противников; а когда усиливался Изяслав, то оставляли Юрия и тайно приглашали Изяслава. А Черные Клобуки прямо говорили Изяславу, видя малочисленность его дружины: «Княже, у тебе мало дружины, не погуби нас, ни сам не погыни; но ты наш Князь, коли силен будеши, а мы с тобою, в ныне не твоё веремя, поеди прочь» (Ипат., стр. 51). И подобные поступки городов ни мало не почитались изменою; родовые Князья, перехватывая города друг у друга, ни мало не сетовали за их привязанность или усердие к своим противникам, и никогда не мстили им. Так между Изяславом и Юрием Киев со всеми своими пригородами переходил до семи раз, и ни разу не подвергался мести и разграблению; Князья искали только имущество противников, а до граждан не касались; ибо считали их общею родовою собственностью. Так Изяслав в 1150 году говорил Дорогобужцам, испугавшимся Угров, которые шли с ним: «Яз вожю Угры и все земли, но не на свои люди, но кто ми ворог, на того вожю; а вы ся не внимайте ни во что же» (Ипат., 54). То же Юрий говорил Белогородцам в 1151 году, державшимся Изяслава: «Вы есте людье мои; а отворите ми град». На что, впрочем, они, зная неудачу Юрия под Киевом, отвечали, как Киевский пригород: «а Киев ти ся кое отворил?» (Ипат., 62). Но не так поступали чужеродные Князья; Владимир Галицкий, приходивший в Приднепровье на помощь к Юрию, по занятий Изяславом Киева, возвращаясь домой, побрал большие окупы со всех, лежавших по дороге, городов: «Володимер же поимав серебро (с Мичьска) и пойде, тако же емля серебро по всим градом, оли и до своей земли» (Ипат., 56).

Кончина Изяслава резко обозначает значение Приднепровских городов и отношения к ним Князей. Старик Вячеслав, встречая Изяславова брата, Ростислава, призванного из Смоленска в Киев, говорил ему: «Сыну, се уж в старости есмь, а рядов всих не могу рядити; а, сыну, даю тобе яко же брат твой держал и рядил, тако же и тобе даю;... а се полк мой и дружина моя, ты ряди.» Киевляне же, возводя Ростислава на Киевский престол, говорили: «Яко же брат твой, Изяслав, честил Вячеслава, тако же и ты чести; а до твоего живота Киев твой;» Очевидно, что граждане сами возводили своих Князей на престол, и отдавались им только по жизнь: а до твоего живота Киев твой. Посему владения отнюдь не были наследственными; следовательно, преемство Княжеской власти зависело от народа, который, впрочем, всегда старался ограничивать свой выбор своими родовыми Князьями, и только в крайности, застигнутый обстоятельствами, иногда принимал Князей из другого рода, как скоро увидим на деле. Не наследственность Княжеской власти и необходимость народного согласия на занятие престола еще яснее выразились по смерти Вячеслава. Когда Ростиславе, помня слово Киевлян, сказанные при жизни Вячеслава: «а до твоего живота Киев твой», не думал требовать вторичного согласия от народа, и начал готовиться к походу на Чернигов (ибо войска и союзники были уж собраны и стояли в поле), то советники сказали ему: «Се Бог поял строя твоего, Вячеслава, а ты ся еси еще с людми Киеве не утвердил; а поеди лепле в Киев, же с людми утвердися; да аче стрый придет на тя Дюрги, поне ты ся с людми утвердил будеши, годно ти ся с ним умирити, умиришися, пакы ли в рать зачнеши с ним.» (Ипат., 76). Следовательно, без утверждения от народа на Княжеском престоле, Князь не мог ни заключать мира, ни вести войну, хотя бы и имел при себе городскую рать. Ростислав, разбитый под Черниговым, не утвердясь с народом, не смел уже воротиться в Киев и ушел в свой родовой Смоленск. А Киевляне, оставшись без Князя и боясь Половецкого набега, по неволе должны были пригласить чужеродца, Черниговского Князя, Изяслава Давыдовича, и отправили к нему Епископа Каневского, Демьяна, который говорил Князю от лица народа: «Поиди Кыеву, ать не возмуть нас Половцы» (Лавр., 147). Здесь самая форма приглашения, ать не возмут нас Половцы, ясно обличает, что одна только необходимость вынудила Киевлян на таковой призыв чужеродного Князя, и что этот призыв был не более, как на время, пока не подойдет родовой Князь, как, и оправдалось на самом деле. При первом появлении Юрья Владимировича Суздальского Изяслав должен был оставить Киев, и даже нашел нужным оправдываться перед Юрием: «Ци сам есмь ехал Киев? Посадили мя Кияне, а не сотвори ми пакости.» (Ипат., 77).

Замечательно, что Юрий, требуя от Изяслава, чтобы он вышел из Киева, говорил: «мне отчина Киев, а не тобе». Здесь, по словам самого Юрия, все права его на Киев ограничивались тем, что Киевским Князем был, его отец, и что Изяславов отец не княжил в Киеве: мне отчина, а не тебе. В этом смысле Русские Князья называли отчиною и Новгород великий; так в 1178 году братья говорили Мстислaву Ростиславичу о Новгороде «Брате! аже зовут тя с честью, иди; в тамо ци не наша отчина» (Ипат., 120). Слово отчина здесь отнюдь нельзя принимать в смысле наследственной собственности, как позднее стало приниматься слово вотчина; этого не допускает смысл всех летописей. Наследственная собственность тогда называлась жизнию, селом, своим: так в 1150 году Изяслав, в своей речи к дружине ясно отличает вотчинные наследственные владения от Княжеской отчины: «Вы есте по мне из Рускые земли вышли, своих сел и своих жизний лишився, а яз паткы своея дедины и отчины не могу перезрети, но любо голову свою сложю, пакы ли отчину свою налезу и вашю всю жизнь» (Ипат., 54). Или о наследственных вотчинах Ярополка Изяславича под 1158 годом летопись говорит: «Сий бо Ярополк вда всю жизнь свою Небльскую волость, и Дерьвьскую, и Лучьскую, и около Киева» т. е., отдал все вотчины в Печерский монастырь (Ипат., 82). Или Владимир Мстиславич в 1171 году говорил Дорогобужской дружине Владимира Андреевича: «Не позрети ми лихом, ни на ятровь свою, ни на села её, ни на ино что же» (Там ж, 101).

Юрий, хотя нелюбимый Киевлянами, а как родовой Князь, был принять народом с радостью и владел спокойно до своей кончины (т. е., три года); но конечно, он более держался своею дружиною, приведенною из Суздаля; и граждане, освобожденные его смертью, в самый день похорон произвели свою управу с Княжьей дружиною; летопись описывает это следующим образом: «Розграбиша двор его Красный, и другый двор его за Днепром разграбиша, его же звашеть сам раем, Василков двор сына его разграбиша в городе; избивахуть Суждальцы по городом и по селом, а товар их грабяче» (Ипат., 81). Избавившись от Юрия, и не находя по сердцу ни одного из родовых Князей вблизи, Киевляне опять обратились к знакомому уже им, Изяславу Давыдовичу, Князю Черниговскому, и сказали: «Поеди, Княже, Киеву, Гюрги ти умерл». Киевский народ, довольный Изяславом, оставался спокойно в продолжении семи месяцев, пока Мстиславе Изяслович, пользуясь его ссорою с родичами, Князьями Черниговскими, не выгнал его оттуда при помощи Берендеев.

По изгнании Изяслава Давыдовича, Мстислав отдал Киев дяде своему, Ростиславу Смоленскому, как старшему в Мономаховом роде. Ростислав, имея себе врага в Изяславе Давыдовиче, вступил в союз с Черниговским Князем, Святославом Ольговичем; но Киевляне, нерасположенные к чужеродным Князьям, и даже опасаясь их, потребовали, чтобы, Ростислав, в обеспечении искренности Князя Черниговского, взял заложником его сына в Киев, и тогда только обещались вступить в союз с Святославом, на что и согласился Ростислав: вот слово летописи: «Ростислав бяще поял у Святослава Всеволода сына его, уверяя Кияны и Берендее, бяху бо не верующе.» (Ипат. 86). Этот факт служит новым доказательством, что граждане и Князь составляли две разные стороны, из коих каждая имела свое самостоятельное значение; и Князь без согласия народа не мог располагать его силами и не мог сетовать на народные требования и объявлять их противозаконными.

Князья, как оберегатели народного благосостояния, заботились о процветании городов, и даже, в защиту городских выгод, иногда употребляли военную силу. Так 1157 году Ростислав Киевский посылал войско в степи для встречи и защиты Русских купцов, шедших из Греции, которых тревожили Половцы. Об этом говорить летопись: «Се же уведавши Половци, оже Князи не в любви живуть, шедше в пороги, начаша пакостити Гречником; и посла Ростислав Bолодислава Ляха с вои, и везведоша Гречники» (Ипат., 93). А в следующем году Князья сами ходили встречать купеческие караваны из Греции: «И стояша у Канева долго веремя, дóндеже взиде Гречник и Залозник, и оттоле възвратишася в свояси» (Там же). Также Мстислав Изяславич созывал Князей против Половцев из видов свободной торговли народа, говоря: «Братье! пожальтеси о Руской земли, оже несуть хрестьяны на всяко лето у веже свои; в уже у нас и Гречьский путь изъотимають, и Соляный, и Залозный; а лепо ны было, братье, поискати отец своих и дед своих пути и своей чести» (Там же 97).

Приверженность городов к своим Князьям родовым и долго у них княжившим всего лучше выразилась в встрече Ростислава Смольнянами, когда он 1168 году шел из Киева в Новгород: лучшие фамилии выехали к нему на встречу за 300 верст и потом вышел едва не весь город (Ипат., 94).

По смерти Ростислава Киевляне н Черные Клобуки послали во Владимир Волынский просить Мстислава Изяславича в Киев; с тем же послали к нему и его братья. Мстислав, хотя с радостно был встречен в Киеве, как сын любимого Изяслава, вызванный самим народом, но тем не менее он должен быль вступить в договор с гражданами в самый же день вступления в Киев, точно так же, как он в тоже время договаривался с Князьями братьями и с дружиною Ростислава. Вот слова летописи: «А в Киев вниде, ту выидоша Кияне вси. Възма ряд с братьею, и с дружиною, и с Кияны в т день». (Ипат., 96). Конечно, с братьями он договаривался о волостях, с дружиною о её содержании, но в чём же был договор с гражданами? очевидно в границах прав Княжеской власти, согласно исконному порядку. Это одно из самых ясных свидетельств о самостоятельности старых Приднепровских городов, которые если иногда и уступали обстоятельствам, но тем не менее всегда сознавали свои права и свое значение. Здесь мы видим ясно, что Киевляне на одинаковых правах с Князьями договариваются с Великим Князем.

Избрание Мстислава было последним для Киева; в 1171 году Киев был взят приступом и навсегда потерял свою самостоятельность. Дело было следующим образом: любимец Киевлян, Мстислав Изяславич, вооружил против себя Андрея Юрьевича Боголюбского и почти всех Князей. Киевляне решились защищать его до последней крайности и, по взятии города, испытали на себе ненависть других городов, действовавших за одно с Князьями. Летописец говорит, что Смольняне, Суздальцы, Черниговцы и Ольгова дружина грабили весь город два дни, разоряли церкви, монастыри и дома граждан, по словам летописи «не бысть помилования никому же, церквам горящим, крестьяном убиваемым, другым вяжемым, жены ведоми быша в плен, разлучаема нужею от мужий своих, младенцы рыдаху, зряще материй своих» (Ипат. 100). Это ужасное взятие Киева было первым, небывалым для Киевлян, о чем прямо свидетельствует Лаврентьевская летопись: «взяша Киев, его же не было никогда же» (Лавр. 151). Следовательно, все прежние вступления Князей в Киев были с согласия самих Киевлян. –

Таким образом, со взятием Киева в 1171 году кончилась история самостоятельности этого города, Киев более уже не воскресал, а в след за ним мало по малу покорились Князьям и прочие города Приднепровья; долее всех держались Чернигов и Смоленск; их самостоятельность совершенно уничтожили уже Монголы и Литовские Князья. Чтобы яснее понимать историю самостоятельности Киева, я несколько продолжу историю этого города после его падения. Мстислав Андреевич, предводитель войск Боголюбского, посадил там Князем Глеба Юрьевича, не справляясь с волею граждан. Во время отсутствия Глеба в Суздаль Киевлян опять было пригласили Мстислава Изяславича, который, вошедши в Киев, по прежнему заключил договор с гражданами: «взем ряды с братиею и с Кианы;» но Мстислав не мог уж удержаться в Киеве. А возвратившийся Глеб не думал спрашивать о желании граждан, и всего ждал только от своей дружины и от распоряжений Суздальского Князя, Андрея. В таких же отношениях к Киеву был приемник Глебов, Владимир, и потом Роман Ростиславич, сделавшийся Киевским Князем по воле Андрея Боголюбского. Андрей прислал к Ростилавичам сказать: «Нарекли мя есте собе отцем, а хочу вы добра, а даю Романови, брату вашему, Киев» (Ипат., стр. 107). О согласии граждан тут не было и помину. Точно также в 1174 году Князья, воевавшие под Вышгородом из за владения Киевом, вовсе не заботились спрашивать Киевлян, кого они хотят. Ростиславичи в самом воинском стане уступили Киев Ярославу Изяславичу, тогда как Киевское войско с Михаилом Юрьевичем находилось в стану противников. При вступлении Ярослава в Киев летописец уже не упоминает ни о радости, ни о нерасположении Киевлян: «Вниде Ярослав в Кыев и седе на столе деда своего и отца своего» (Ипат., стр. 110). Святослав Всеволодич напал на него ночью и выгнал из Киева, но, захватив его жену, сына, дружину и имение, возвратился в Чернигов. О сём узнавши Ярослав, немедленно вошел в Киев и, обвиняя Киевлян в измене, «попрода всь Кыев, игумены, и попы, и черньце, и чернице, Латину, и гости, все Кыяны, река им: подвели есте вы на мя Святослава, промышляйте, чим выкупити Княгиню и детя» (Там же). И что же? Порабощенный Киев сносил все несправедливые обвинения и тягостные поборы; Киевляне даже не знали, что отвечать Князю на его обвинения: «Онем же не умеющим, отвещати ему», говорить летопись, тогда как лете за семь ещё ни один Князь не осмелился бы намекнуть Киевлянам об измене, когда они откровенно говорили Князю: «Иди от нас» или: «Приходи после, когда будет твое время, а теперь мы за тебя не бьемся», или: «Ты неугоден нам». Но, кажется, уже довольно противоположностей в сравнении с прежним, независимым, состоянием Киева, а еще не прошло и трех лет после вступлении в Киеве войск Боголюбского в 1171 году.