Об общественном значении христианской церкви и ее учреждений на Руси, от Владимира Святого до монгольского владычества

Введение христианства великим князем Владимиром Святославичем внесло в Русское общество новый элемент – христианскую церковь и духовенство, заимствованные из Византии. Этот новый элемент с своими учреждениями и с своим законодательством, вполне организованный и устроенный, очевидно, должен был иметь большое влияние на молодое еще Русское общество и произвести в нем большие перемены не только в нравственном отношении, но и в чисто-общественном или, говоря иначе, государственном.

Внешнее устройство православной христианской церкви, тесно связанное с государственным устройством восточной Римской империи, необходимо должно было отразиться и на Русском обществе с большим или меньшим удержанием этой тесной связи государства с церковию. Кроме того, связь церкви с обществом и общественное значение церковных учреждений на Руси должны были получить свой особый оттенок, свой местный характер, условливаемый теми обстоятельствами, в которых было Русское общество во время принятия христианства.

Русское общество приняло христианство мирно и тихо, почти без сопротивления со стороны язычества, по добровольному избранию князя, дружины и земщины. Со стороны Византийцев не было ни происков, ни насилий, чтобы принудить Русских к принятию христианства. Древнейший наш отечественный свидетель Нестор, писавший по рассказам очевидцев, говорит, что Греки прислали посольство с предложением своей веры уже после других народов, а прежде того Волжские Болгары предлагали магометанство, Хазары – Еврейский, а Немцы – Римский закон; но первоначально Русские не решились ни на одну из предлагаемых вер. По словам Нестора, сказали бояре и старцы Владимиру: «Княже, ты знаешь, что никто своего не хулит, но хвалит; а ежели хочешь вернее испытать, то у тебя есть мужи смышленые; пошли их и спытай, как кто служит Богу». Посланные смышленые мужи, возвратившись, отвечали князю и дружин: «служба Греческая, паче всех стран; мы убо не можем забыти красоты тоя, всяк бо человек, аще вкусит сладка, последи горести не приимает». И сказали бояре Владимиру: «ежели бы Греческий закон был лих, то не приняла бы его Ольга, твоя бабка, мудрейшая из всех людей». Из этого рассказа мы видим, что Русь к принятию христианства от Греков была побуждена сколько тем, что Греческую веру похвалили посланные для испытания избранные мужи, столько же или еще более примером великой княгини Ольги, авторитет которой в то время был очень силен на Руси по свидетельству как наших отечественных памятников, так и Исландских саг.

Но кроме сих двух побуждений, конечно, много способствовали к изумительно быстрому и мирному принятию христианства частые и близкие сношения Руссов с Византийцами, более или менее распространявшие христианство между жителями при-Днепровья еще задолго до Владимира, как то свидетельствуют и наше отечественные памятники и чужеземные. По свидетельству Византийских памятников, христианская вера проникла в при-Днепровье еще при Аскольде и Дире, следовательно в первые годы основания Русского государства¹; а по нашим летописям, при Игоре на Руси столько уже было христиан, что в Игоревом договоре с Греками Русь разделялась на крещеную и не крещеную, и даже в числе Русских послов, заключавших договор, были уже христиане, которые для учреждения договора клялись перед Честным Крестом в Константинопольской церкви пророка Илии². А Римский папа Иоанн XIII, в своей грамоте к Чешскому князю Болеславу, от 967 года, пишет, что Чешская Римская церковь должна остерегаться от общения с Болгарскою и Русскою церковью³. Следовательно Русскую христианскую церковь во время Святослава знали уже и в Риме, и опасались ее влияния на Римскую церковь в Чехии.

С другой стороны, самое язычество на Руси во Владимирово время и даже раньше было столь слабо и бессильно, что народ Русский был к нему холоден и равнодушен. Эта холодность и равнодушие объясняются тем, что народонаселение при-Днепровья со времен Олега было очень разноплеменно, а следовательно и разноверно: так Скандинавские поселенцы, пришедшие с князьями, конечно, веровали в Одина и другие божества Скандинавской мифологии; у коренных Славян был богом Сварог и заимствованный у Литовцев Перун, у Финнов – Волос или Велес. Такое разноверие, более и более распространявшееся, конечно, не могло внушить ни одинаковости убеждения, ни привязанности к язычеству. На Руси при Владимире в отношении к вере была такая же разногласица и несогласие, какое несогласие в отношении к общественному устройство было в Новгороде пред прибытием Рюрика с братьями. Новгородские Славяне с своими союзниками, для прекращения беспорядков в общественном устройстве, должны были добровольно пригласить чужеземных князей из близко знакомой Новгороду Скандинавии; точно так же и новое Русское общество, образовавшееся в при-Днепровье под верховною властию Рюриковых потомков, для прекращения беспорядков разноверия, должно было принять иную веру из близко знакомой при-Днепровцам Византии. Таким образом на Руси и верховная княжеская власть и вера христианская явились при одинаковых условиях и по одинаковой потребности в благоустройстве. Эта одинаковость обстоятельств необходимо поставила княжескую власть и христианскую церковь на Руси почти в одинаковые отношения к туземной земщине, особенно в первые века, и тем породнила и крепко связала между собою сии два отвне привзошедшие элемента Русского общества, – так что церковь и государство составили одно нераздельное целок, в котором органом власти были: с одной стороны – духовенство, а с другой – княжеская дружина; первое действовало силою убеждения и нравственного влияния на души, а вторая – силою княжеского права. Духовные, как пастыри и учители народа, внушали людям евангельское учение и возвещали о божественном происхождении власти, – «несть власть, яже не от Бога»; а дружинники, поставленные князем в правители и судии народа, чинили суд и правду именем князя.

Власть княжеская и церковь, как элементы новые, еще неутвердившиеся в Русском обществе, имели нужду во взаимном пособии. Княжеская власть, не имея за собою освящения историческою давностью⁴, нуждалась в освящении религиозном, а религиозное освящение, конечно, никто иной мог сообщить княжеской власти на Руси, как только одна божественная вера христианская, по божественному Откровению проповедующая о необходимости земной власти: «повинитеся царя, яко преобладающу, и князем, яко от него поставленным». Христианская церковь, по новости своей на Руси, также нуждалась в содействии предержащей земной власти, для определения своего общественного значения и для обеспечения за собою необходимых общественных прав.

Христианская церковь на утверждение княжеской власти в Русском обществе непосредственно действовала своим учением; она вместе с высокими догматами божественной веры, проповедовала и основные догматы государственного устройства, указанные самым Словом Божиим. Она учила новопросвещенных сынов своих тому, что власть дается самим Богом, что она священна и неприкосновенна, что требования власти должны быть исполняемым свято и ненарушимо, что суд и правда внушаются государю самим Богом, что преемство власти должно быть наследственно. Как в летописях, так и в богослужебных книгах и других памятниках тогдашней церковной литературы, мы постоянно встречаем тексты священного писания, служащие к утверждению верховной княжеской власти: Несть власть аще не от Бога, и сущии власти от Бога поставлени суть. Емуже дань дань, емуже урок урок. Воздадите убо Божия Богови, Кесарева Кесарю. Повинитеся царю яко преобладаюшу, и князем, яко от него поставленным. Сердце царево в руце Божии. Всяка душа властем повинуется, власти от Бога поставлени суть. Противляйся власти, противиться закону Божию, князь бо не туне мечь носит, Божий бо слуга есть. Боже суд Твой цареви даждь и правду Твою сыну цареву». Сии и подобные правила Русские люди, принявшие христианство, постоянно должны были слышать и в храмах при общественном богослужении, и дома в частных беседах с церковными пастырями, которые должны были внушать их и по долгу своего служения и по тесной связи церкви с княжескою властию. Христианская церковь воспитывала Русского человека от детства до гроба в правилах искреннего и благодарного повиновения предержащей власти: такими правилами были переполнены все книги, которые церковь принесла с собою на Русь, и которая давала читать Русским людям.

С другой стороны, церковь принесла с собою свое законодательство, в котором, вместе с правилами святых отцев и с соборными постановлениями, излагаются чисто-гражданские Римские законы, поколику они необходимы для определения отношений церкви к государству. Законодательство сие также много способствовало развитию княжеской власти на Руси; и ежели не могло сообщить Русскому общественному устройству характер чисто-Римского государственного устройства, то по-крайней-мере дало более или менее новое направление общественному устройству на Руси, пустило в ход много новых идей об этом предмете, что мы ясно замечаем при рассмотрении законодательных памятников на Руси со введением христианства, на которых при ближайшем рассмотрении заметна печать Византийского влияния.

Кроме того, христианская церковь сообщила верховной власти князя и наглядную, для всех видимую форму ее религиозного освящения. До введении христианства, наши летописи нигде не упоминают о форме принятии княжеской власти. Так о Рюрике, первом князе Русском, сказано: «Рюрик седе в Ладоге, а брат его Синеус на Белозере, а Трувор в Изборске». Об Олеге: «умершу Рюрикови предает княжение свое Ольгови». Об Игоре: «поча княжити Игорь по Ользе»; о принятии власти Святославом даже ничего не сказано. О Ярополке написано в летописи: «нача княжити Ярополк» и наконец о Владимире: «Володимер вниде в Киев и оседе Ярополка в Родне». Из такого постоянного свидетельства летописей мы ясно видим, что до принятия христианства на Руси не было особой формы для принятия верховной власти. Но со введением христианства, Русских князей начали возводить на престол, или, по тогдашнему выражению, – «сажать на стол». Так о Ярославе сказано: «седе Киеве на столе»; или об Изяславе, по смерти Ярослава: «пришел Изяслав на столе седе Кыеве»; или о Святославе и Всеволоде, по изгнании Изяслава: «и седоста на столе на Брестовом»; или о Святополке, по смерти Всеволода: «изидоста противу ему Кияне с поклоном, и прияша и с радостию; седе на столе отца своего и строя своего»; или о Владимире Мономахе: «Володимире Мономах седе Кыеве, в неделю; усретоста же его митрополит Никифор с епископы и со всеми Кияны с честию великою, седе на столе отца своего и дед своих». Эта постоянно одинаковая форма упоминания о принятии княжеской власти показывает, что и самое принятие власти на деле имело уже определенную форму с соблюдением известных обрядом, и что эта форма и обряды явились на Руси не прежде принятия христианства. А в последствии мы даже имеем прямые свидетельства летописей, что церковь в сем деле принимала сильное участие и для освящения княжеской власти употребляла известные формы и обряды. Так о Всеволоде Ольговиче Никоновская летопись говорит: «А Всеволод сын Ольгов выиде в Киев на великое княжество, и посажен бысть в Киев на великое княжество преосвященным митрополитом Михаилом, месяца Марта в 5 день в неделю». А о Владимире Мономахе в летописях сказано, что при нем как регалии власти, так и самый чин венчания или освящения власти были заимствованы их Византии⁵. Регалии сии еще целы и до сего времени, и Московские государи в последствии постоянно употребляли их при своем короновании, по свидетельству летописных и оффициальных памятников. Таким образом церковь очевидно способствовала тому, чтобы власть наших князей, сколько это возможно было для них, уподоблялась власти Византийских императоров.

Церковь же, чтобы сделать теснее союз подданных с государем и освятить его видимым свидетельством веры, ввела употребление присяги, которую подданные должны были давать вступавшему на престол государю. Это новое узаконение, вовсе не известное до принятия Русскими христианства, очевидно было принесено христианскою церковию. Об употреблении присяги при восшествии на престол нового государя летописи свидетельствуют во многих местах. Так например под 1146 годом летопись говорит об Игоре Ольговиче, что он по смерти Всеволода Ольговича «еха Киеву и созва Киане вси на гору на Ярославль двор; и целоваша к нему крест»; или, в 1175 году, Ростовцы целовали крест Ярополку Ростиславичу; или, в 1177 году, Владимирцы целовали крест Всеволоду Юрьевичу; или, под 1171 годом, летопись, укоряя Новгородцев за их нестоянство, говорит: «Не глаголем же прави суть Новгородци, яко издавна свобожени суть Новгородци прадеды князь наших; но аще бы тако было, то велели ли им предние князи крест преступати, или внуки или правнуки соромляти, а крест честный целовавше ко внуком или правнуком, то преступати». Здесь виден постоянный закон употребления присяги при восшествии государя на престол.

Вообще православная церковь с самого введения христианства была постоянным, твердым и незыблемым оплотом верховной власти князя на Руси, – оплотом, зависевшим не от личностей и не от обстоятельств, но от основных законоположений, от самого характера православной церкви – вечного и неизменного.

Верховная княжеская власть, с своей стороны, также имела постоянное попечение о православной церкви, и была постоянною ее защитницею в случае надобности; так например, когда в 1071 году Новгородцы, прельщенные одним кудесником, хотели погубить епископа; то князь Глеб с дружиною своею, защищая его, восстал против всех и, убив кудесника, обратил Новгородцев опять к церкви⁶. Но главнейшая услуга князей церкви состояла в постоянном старании дать ей разные общественные права и привилегии. Хотя христианская церковь явилась на Руси учреждением полным и стройным, утвержденным соборами и законодательством восточной империи, и принесла с собою свою иерархию и свой номоканон; тем не менее она еще нуждалась на Руси в новых определениях своих отношением к Русскому обществу, которое далеко не походило на общество Восточно-Римское. Сии новые определения, конечно, никто другой мог дать ей на Руси, как только верховная власть князя. И Русские князья, начиная уже с Владимира Равноапостольного, дорожа союзом с церковию, постоянно заботились определить значение и влияние ее в Русском обществе, и для сего время-от-времени издавали разные уставы.

Первый устав для определения юридических отношений церкви к Русскому обществу был издан великим князем Владимиром Святославичем⁷. В этом уставе великий князь Киевский прежде всего старается обеспечить содержание церкви, и для сего назначает в ее пользу десятину от княжих судов, от торга, от стад и жита⁸. Это назначение десятины Владимиром вполне подтверждается и известиями летописей и другими памятниками, и для церкви, как совершенно нового общественного учреждения, было необходимостью в Русском обществе, только что просвещенном христианскою верою. После десятин устав определяет церковные суды, ссылаясь на Греческий номоканон. Владимир пишетв уставе: «Потом разверщше Грецьскый номоканон и обретохом в нем, оже не подобает сих судов и тяж князю судити, ни бояром его ни судиям. И яз сгадав с своею княгинею Анною и с своими детьми, дал есмь ты суды церкви, митрополиту и всем пискупьям по Русской земли. А по сем ненадобе вступатися ни детем моим ни внучатом, ни всему роду моему до века, ни в люди церковные ни во все суды их. То все дал есмь, по всем городом, и погостом, и по свободам, где н суть христиане, и своим тиуном приказываю церковного суда не обидети, ни судити без владычня наместника». Но в исчислении предметов церковного суда Владимир не везде следовал Греческому номоканону; распространял церковный суд и на такие предметы, которые по Римскому праву подлежали ведомству светского суда, – что, конечно, было необходимо по новости христианства на Руси, и вероятно по многочисленности еще язычников между Русскими. Князь отделением на церковь множества судов между христианами хотел положить более резкое различие христиан от язычников, предоставляя им судиться под надзором церкви и по номоканону и по градским Греческим законам, может быть по тому небольшому сборнику, который постоянно встречается в наших кормчих, под названием судного закона людем. Летопись свидетельствует, что Владимир даже в своих собственных судах опасался следовать обычаям своих предков, боясь тем нарушить правила христианского учения: ибо когда епископы спрашивали его, почему он не казнит разбойников, то он отвечал им: боюсь греха⁹. Ясно, что он на языческие законы своих предков смотрел, как на беззаконие, не согласное с христианством, и посему старался не отделять церковного суда от светского. Впрочем, в своем уставе, предоставляя церкви большое влияние в судах и допуская участие церковных и гражданских законов, принесенных из христианской Византии, в то же время он имеет в виду, чтобы и Русский закон по возможности не терял своей силы, и с этою целью предписывает участвовать в церковных судах и княжим тиунам. Так-что, по смыслу устава, церковный суд не мог производиться без княжеского тиуна, как представителя княжеского суда; даже пошлины от церковных судов устав назначает в казну князя, и только десятую часть их предоставляет в пользу церкви: «а тивуном своим, пишет Владимир, приказываю церковного суда необидети, и суда давати девять частей князю, а десятую святей церкви, а кто пообидит суд церковный, платити ему собою».

После судов Владимир своим уставом предоставляет церкви надзор за торговыми мерами и весами. «Еже искони уставлено есть, по словам устава, и проучено святым пискупиям городские и торговые всякие мерила и спуды и звесы ставила. От Бога искони установлено пискуну блюсти без пакости, ни умалити ни умножити, за все дати ему слово в день суда великого, яко же и о душах человеческих». Это узаконение было, кажется, постоянным в древней Руси; о нем мы имеем свидетельства в оффициальных грамотах XII и XIII столетий. Так в грамоте Всеволода Мстиславича, данной церкви Ионна Предтечи на опоках, сказано: «И даю святому и великову Ивану на строение церкви и в векы: вес вощаной, а в Торжку пуд вощаной, половина святому Спасу, а половина святому великому Ивану на Петрятино дворище». Или договорная грамота Мстислава Давыловича Смоленского с Ригою и Готским берегом 1229 года говорит: «Аще вощный пуд сказиться, лежит кать в святей Богородици на горе, а другая в Немечской Богородицы, то тым пуд изверяче право учинити».

Наконец в уставе Владимира исчислены лица и учреждения подведомственные церкви. «А се церковные люди: игумен, поп, дьякон, дети их, попадья и кто в крилосе, игуменья, чернец, черница, проскурница, паломник (кажется, странник к Святым Местам), лечец (лекарь), прощеник (вероятно, получивший исцеление по молитвам церкви), задушный человек (может быть, раб, отпущенный на волю по завещанию господина на помин души, а может быть и вообще человек, не причисленный ни к одному сословию, или изгой, живущий за чужим тяглом), стороник (странник), слепец, хромец, монастыреве, больницы, гостинницы, странноприимницы, то люди церковные, богаделенные. Митрополит или пискуп ведает между ими суд, или обида, или котора, или вражда или заднѝца. Аже будет иному человеку с тым человеком речь, то обчий суд». Сии люди и учреждения приписаны церкви частию на основании Греческого номоканона, частию по местным, чисто-Русским требованиям жизни общественной. Над ними церковь имела полный суд, на котором уже не участвовали ни князь, ни его тиуны, и с которого все судебные пошлины нераздельно шли в пользу церкви. Устав даже назначает общий сменный суд в том случае, когда будет какое-либо дело между церковным и не церковным человеком. Таким образом Владимир определил общественные отношения церкви на Руси, уже не вполне согласуясь с определениями Греческого номоканона, но соображаясь с местными требованиями общественной жизни и применяясь к своему времени.

По обстоятельствам церкви и общества на Руси сильно изменились при Владимировом преемнике Ярославе; язычество, по свидетельству летописи, совершенно пало, и оставалось только по отдаленным украинам¹⁰; а общество Русское получило уже в 1019 году свой законодательный кодекс, – Русскую Правду, писанную христианским князем Ярославом. По сим двум причинам определение отношений христианской церкви к Русскому обществу, узаконенные уставом Владимира святого, сами собою сделались неудовлетворительными. А посему Ярослав, не отменяя сего устава, выдал в 1053 году свой устав с необходимыми по времени изменениями, известный под именем Суда Ярослава сына Володимерова¹¹. В этом уставе он обратил внимание именно на церковный суд, и постарался сколько можно строже отделить его от суда светского, принимая за образец законодательство Византийское. Он, издавши Русскую правду, признает светский суд столько же правильным и не противоречащим христианству, как и суд церковный; а посему в своем уставе старается ограничить число случаев, подлежащих церковному суду, предоставляя большую часть их суду светскому, и в то же время заботится о строгом отделении церковного суда от светского, вполне предоставив церковный суд митрополиту и епископам и отменив участие княжих тиунов. Тогда как Владимир старался распространить число дел, подлежащих церковному суду и постоянно смешивал церковный суд с светским, требуя, чтобы и на церковном суде участвовали княжие тиуны. Ярослав, принимая за образец Византийское законодательство, и вероятно руководимый духовенством, предоставил церковному суду только дела, относящияся к семейному праву, к надзору за нравственностию и за исполнением церковных уставов, большею частию согласно с Греческим номоканоном, как прямо сказано в уставе. «Помыслих греховные вещи и духовные отдати церкви по слову митрополита от судебных книг. Отдали есмо святителем тые духовные суды, судити их оприсно мирян, разве тать бы с поличным, то судити с моим тиуном, тож и душегублением, а во иная дела ни какож моим невступатися¹².

Потом Ярослав в своем уставе изменил порядок сбора судных пошлин в пользу церкви. По Владимирову уставу, на церковь шла только десятая часть судебных пошлин; в Ярославовом же уставе нет и помину об этой десятой части: новый законодатель вместо ее назначает определенные денежные пени с каждого рода дел, и пени сии исключительно предоставляет церкви и обиженным, а себе оставляет только право наказывать виновного по суду церковному, т.е. согласно с тем, какое наказание за какую вину назначает Греческий номоканон. Так например в уставе сказана: а девицу кто умолвит, даст ю в толоку, на умолвенице святителю гривна серебра, а деве за срам три гривны, а на толочиех по 60 гривен, а князь казнит»; или: «Аще кто зажжет двор или гумно, святителю 40 гривен, а князь казнит». Это определение пеней и предоставление княжеской власти казнить обвиненного по церковному суду на гражданскую казнь, вполне согласно с Византийским законодательством, по которому гражданская казнь и в церковных делах была представлена светскому правительству, а не церковному. Это самая характеристическая черта Ярославова устава, которая постоянно сохранялась и теперь сохраняется в нашем отечественном законодательстве, и в свое время резко отличала церковный суд на Руси от церковного суда в западно-Европейских государствах, где духовенству представлено было слишком много судебной власти, которая наконец развилась там до ужасов инквизиции.

Ярослав, сделав необходимые по времени изменения во Владимировом уставе, не говорит ни о людях церковных, ни о весах, ни о мерах, ни о других предметах, замеченных Владимиром. Это ясно показывает, что устав своего отца он оставил действующим законом, перечислив в своем уставе только то, что нужно было изменить для более ясного определения прав церкви, согласно с требованиями его времени. Но в жалованной грамоте Ярославова правнука Мстислава, писанной между 1128 и 1132 годоми¹³, мы встрчеаем нечто новое. Мстислав в своей грамоте дает Юрьеву монастырю буище с данью, вирами, продажами, а также Вотьское вено осеннее помодье даровное в 25 гривен. Здесь церкви присвояется владение недвижимых имений, чего мы еще не видали в прежних уставах, и что весьма важно было для церкви, как для общественного учреждения: ибо с приобретением недвижимых имений церковь получила новые и сильные средства действовать на общество. Это нововведение, замечаемое в первый раз в Мстиславовой грамоте, впрочем вполне было согласно с Византийским законодательством, и в XII же веке развилось на Руси до огромных размеров.

Еще в ином виде являются отношения церкви к обществу по грамоте Мстислава сына Всеволода, данной Предтечевской церкви в Новгороде. По этой грамоте, при церкви открывается особая торговая община, с своим торговым судом, с своими старостами и тысячниками, с своим особым капиталом, составляемым из вкладов, которые собирались с членов, вновь вступающих в общину, с своими определенными доходами от торговли, и с совею торговою площадью, с которой получался доход в пользу церкви и общины. В грамоте сказано: «Яз князь великий Всеволод поставил есми святому Ивану три старосты от живых людей, и от черных тысяцкого, а от купцов два старосты; управливати им вся дела Иванская, и тоговая, и гостиная, и суд торговый; а Мирославу посаднику в то не вступаться и иным посадником в Иванское ни в что же, ни бояром Новгородским. А кто хочет в купечество вложитися в Иванское, дает купцем пошлин вкладу пяттдесят гривен серебра, а тысяцскому сукно Ипьское; ино купцам положить в святый Иван полтретьядцать гривен серебра; а не вложится ити им отчиною и вкладом….. А буевище Петрятино дворище от прежних дверей святого великого Ивана до погреба, от погреба до концаньского мосту; а того буевища имати куны старостам Иваньским, и старостам Побереским, а класти куны в дом святого великого Ивана»¹⁴. Мы не знаем, первый ли это был образчик такого тесного соединения церкви с общиною, с приходом, или бывали тому примеры и прежде до Всеволода; но то несомненно, что это был не единственный пример.

После Всеволодовой грамоты весьма замечательна, по определению отношений церкви к обществу, грамота Ростислава Мстиславича Смоленского, данная в 1150 году Смоленской епископии. В ней, во-первых, князь определяет людей, которые должны состоять в церковном ведомстве; к таким людям, кроме духовенства, относит он только прощеников; во-вторых, назначает десятину в пользу церкви от всех даней Смоленских, кроме продажи, виры и полюдья; в-третьих, наделяет церковь поземельными владениями в городах и уездах; и в-четвертых, исчисляет суды, принадлежащие церкви; в этом исчислении суды церковные ограничиваются только делами, относящимися к семейной жизни и к надзору за нравственностью, преимущественно относительно браков. Но и в сих делах по Ростиславову уставу в церковном суде должны участвовать и княжие тиуны, и судными пошлинами делиться с епископом наполы¹⁵.

Наконец устав Святослава Ольговича Софийскому Новгородскому собору, данный в 1137 году, признает законность десятин, призванных прежними уставами князей, и говорит: «Нужа же бяше пискупу, нужа же князю в том, в десятой части Божии». Но вместо десятин от вир и продаж, Святослав назначает епископу в ежегодную выдачу сто гривен из княжей казны; а относительно других даней также определяет особую ежегодную выдачу с каждого Новгородского погоста¹⁶. Таким образом, по сему уставу в Новгород, по-крайней-мере при Святославе, десятина теряет свое первоначальное значение и превращается в ежегодный оброк по назначению князя.

Приведенные нами уставы и грамоты, с одной стороны, ясно показывают, что отношения церкви к Русскому обществу, в общественном значении, постепенно изменялись, смотря по требованиям времени и даже согласуясь с требованиями местности; так иные отношения мы видим в Киеве, иные в Новгороде, иные в Смоленске. С другой стороны, те же уставы и грамоты свидетельствуют о средствах и правах, которые приобретала церковь в Русском обществе, не выходя из пределов, назначаемых законом. Теперь следует рассмотреть, какое употребление делала церковь из тех гражданских прав и средств, которые ей давал Русский закон, и в какое отношение данные законом права и средства ставили церковь к Русскому обществу.

Лучшим определением того, как церковь христианская употребляла те права и средства, которые представлял ей Русский закон, служит одно поучение святителя Кирилла, который так пишет к князю, которому-то из сыновей Александра Невского: «Те десятины и суды и домы великие, которые даны церкви законом Божием и прежними цари и великими нашими князи, то дано крилошаном на потребу, и старости и немощи и в недуг впадших чад мног прокормление, обидимым помочание, странным прилежание, в напастех пособие в пожарах в потопе, пленным искупление, в гладе прекормление, вдовам пособие, в худобе умирая покровы и гробы и погребание, церквам и монастырям подьятие, живым прибежище и утешение, а мертвым память»¹⁷. Все это изложено здесь в поучении святителя, Русская церковь, по свидетельству разных памятников, исполняла на самом деле. Так из одного древне-рукописного жития преподобного Феодосия Печерского мы знаем, что при Печерском монастыре был устроен особый двор и с церковию св. Стефана; в житии сказано: «туже Феодосий повеле пребывати нищим, слепым, хромым и трудоватым, от монастыря подаваше им, яже на потребу». Кроме того в этом же житии мы находим, что каждую субботу из Печерского монастыря посылался воз хлебов по темницам, сущим во узах». А в официальных памятниках XV и XVI столетий мы имеем известия, что как при городских, так и при сельских церквах имелись особые избы, или, как тогда писалось, кельи для нищих и убогих, получавших содержание от церкви. Нет сомнения, что такой же порядок относительно этого предмета был и в XI и XII столетиях, особенно когда уже мы знаем, что благотворительные заведения, по уставам Владимира и Ярослава, были предоставлены церкви. В Ярославовом Новгородском уставе о мостовых есть намек, что изгои или задушные люди жили на церковной или на епископской земле, и несли мостовую повинность вместе с епископом: «о городскых мостех осменникы поплата, владыце скволе городные врата с изгои, а с другыми до острые улицы». Нестор говорит о митрополите Ефреме, современнике Изяслава и Всеволода Ярославичей: «се бо Ефрем бе скопец, высок телом, бе бо тогда много здания въздвиже: докончав церковь святого Михаила, заложи церковь на воротех городных во имя св. мученика Феодора, и по сем св. Андрея, у церкви от ворот и строение баньное, сего не бысть прежде в Руси; и град бе заложил камен, от церкви св. мученика Феодора, и украси город Переяславский зданьи церковными и прочими зданьи»¹⁸.

Степенная книга к Несторову свидетельству о Ефреме прибавляет: «еще же замысли баньное учреждение¹⁹, и врачев и больницы уготова, яко да устроена будет трудоватым и всем странным приходящим безмездное врачевание. Так и во своем граде Милитине устрои и во иных градех и в весех и во прочих властех митрополии своея»²⁰. Свидетельства летописей о митрополите Ефреме показывают, что наши святители и вообще православная церковь богатые средства свои употребляли не на одни дела благотворения и на устройство храмов, но и вообще нередко в помощь современному обществу, чему несколько примеров и еще представляют наши древние памятники. Так об искуплении пленных на церковные имущества упоминают многие оффициальные источники XV и XVI столетий; и нет сомнения, что то же делалось в XI и XIII столетиях, на что даже есть намеки в Печерском патерике. Или церковь, во время общественных бедствий, принимала на свой счет погребение умерших, как об этом свидетельствует Новгородская летопись под 1230 годом. Летописец говорит, что во время мора, бывшего в Новгороде: «Вложи Бог в сердце благое створити архиепископу Спиридону, и постави скудельницу у св. апостол, в яме на Пруской улици, и пристава мужа блага и смирена, именем Станила, возити мертвеца на кони, где обидуще по граду, и тако безпрестани по вся дни влачаше, и наполни до верха, иже бысть в ней числом 3000 и 30»²¹. Или в 1333 году Новгородский архиепископ Василий в два года обвел Новгород каменными стенами, и в то же время Юрьевский архимандрит Лаврентий поставил стены вокруг Юрьева монастыря с заборами²². А в 1335 году тот же архиепископ Василий с посадником и всеми Новгородцами построил каменный о острог на другой стороне Волхова. А в 1338 году он же выстроил новый мост через Волхов. Летопись об этой постройке говорит: «сам бо владыка пристал тому, и почал и кончал своими людьми, и много добра створи христианом»²³.

Дела благотворительности и посильное вспомоществование обществу в общественных нуждах сообщали церкви высокое значение, как общественному учреждению. Церковь, по уставам Владимира и Ярослава и по другим законам, принявши под свое покровительство и в свое управление лица почему-либо нуждавшиеся в посторонней помощи и защите, тем самым сняла с общества большую часть надзора и попечения за теми его членами, которые по не способности своей или по неимению средств, не доставляли обществу материальной пользы в данное время, и только тяготили его. В церкви, в ее монастырях, больницах и богадельнях находили прибежище и успокоение престарелые и израненные воины, не имевшие родственников; в церковных домаз при епископских кафедрах жили беспомощные вдовы и сироты. Летописи о многих епископах и игуменах говорят: «паче обличаше грабителя и мздоимца, сиротами добре пекыйся, милостив зело к убогим и вдовицам, ласков ко всякому убогому». В больницах церковных врачевались недужные, не имеющие средств лечить себя дома. Церковь, наделяемая богатыми средствами от князей, бояр и народа, и имея в самых членах своих деятельных и усердных помощников, могла устроивать свои благотворительные учреждения наилучшим и наивыгоднейшим по тогдашнему времени образом; и нет сомнения, что все возможное для ней она, по мере средств, приводила в исполнение, – чему, кроме отрывочных известий в древних памятниках, лучшим свидетельством служит самое богатство тогдашней церкви и всеобщая любовь к ней. Церковь Русская никогда не употребляла тех средств усиления, которыми пользовалась церковь западная; у нее не было главы в роде Римского папы, который бы своим авторитетом противодействовала светской власти; на Руси церковь постоянно находилась под наблюдением князя, Русский митрополит и его епископы были только сановниками, а не владетельными князьями; а потому во всех делах нецерковных судились князем, на суде которого церковный сан, конечно, не мог защитить несправедливости, на что мы имеем довольно свидетельств и в летописях; так например под 12229 годом летопись говорит о Ростовском епископе Кирилле: «в един день, месяца Семтября в 7-й, все богатство отъялся от него некакою тяжею, судившу Ярославу тако, ту сущию ему на сонме. Бяшет бо Кирилл богат зело, кунами и селы, и всем товаром, и книгами, и просто рещи так бе богат всем, так ни един епископ быв в Суздальской области»²⁴. Следовательно служители Русской церкви не могли безнаказанно приобретать богатство незаконным и насильственным образом; а посему, очевидно, богатства церкви приобретались законными средствами и добровольными пожертвованиями. А, конечно, князья и бояре и народ не были бы щедры на пожертвования, еслибы не видали, что их пожертвования употребляются на благие дела с большею пользою, нежели с какою бы они сами употребляли их на тот же предмет. Русские князья и Русские люди всегда признавали богатства церкви общественными богатствами; а посему Русский закон и защищал их одинаково с общественными богатствами, да и на самом деле, как мы уже видели из нескольких примеров, церковные имущества самою церковию нередко употреблялись на общественные надобности. Сильнейшим доказательством высокого уважения, которым пользовалась тогда Русская церковь, служить то, что лучшие люди из всех классов общества, начиная от князя до простолюдина, искали случая поступить в число служителей Русской церкви и несли ей и свои способности и свои богатства; а сего, очевидно, церковь не могла достигнуть иначе, как верным исполнением всего того, что она приняла на себя в отношении к обществу.

Таким образом дела благотворительности давали высокое значение церкви, как общественному учреждению, и ставили ее в тесную связь с обществом на Руси; но едва-ли не теснейшею связью церковь соединялась с обществом судом церковным. Суд сей по всем уставам преимущественно касался тех дел, которые до принятия христианства принадлежали суду семейному и общинному; таковы например дела: о браках, о разводах, о непочтении детей к родителям, о семейных ссорах, о духовных завещаниях, о чародействе, зелейничестве и т.п. Здесь церковь своим судом заступала место семьи и общины: следовательно касалась самых живых и самых общественных связей: ее суд шел впереди всякого другого суда, и редкий из членов общества мог миновать его. А еще важнее здесь было то, что церкви и ее суду принадлежал надзор за нравственностью – за этою сильнейшею духовною связью всякого общества. Здесь суд церкви проникал в самую обыденную жизнь общества, касаясь таких отношений, которые ускользали от всякого другого суда. Так например митрополит Кирилл в своих правилах преследует всех приверженных к старинным языческим обычаям при отправлении праздников, отлучает таких от церкви, запрещает принимать от них приношения и лишает их христианского погребения²⁵. Или митрополит Иоанн запрещает крещенных рабов продавать неверным, и тех, которые будут ослушны сему запрещению, повелевает иметь яко язычников²⁶. Или в Ярославском уставе сказано: «аще девицею прижит и родит детищь у отца и у матери, обличив пустити ю в дом Божий, також и вдова, олиж род выкупит. Аще девица засядет великих бояр, митрополиту пять гривен на отци и племени, а нарочитых людий 12 гривен. Аще дева невсхочет замуж, а отец мати силу счинять, а девица, что учинит над собою, отец мати владыце в вине»²⁷. Но всего важнее, что Русская церковь в своем суде, преследуя виновных, ограничивала свое преследование только церковными наказаниями и исправительными мерами; а как скоро преступление заслуживало гражданской казни, то предавала виновного суду гражданскому, согласно с Византийскими узаконениями и с уставом Ярослава; да и здесь большею частью старалась избегать чрезмерной строгости и жестокости казней, даже таких, которые признавал Византийский намоканон. Так например митрополит Иоанн в своих правилах запрещает присуждать к телесной казни даже таких преступников, которые, не смотря на церковные меры обращения, оказывались бы непослушными церкви: он вообще жестокость считает несогласною с учением христианской церкви. Вот подлинные слова сего благоразумного святителя: «тоже створи, иже без труда и без страха и без срама две жене имеют, кроме сея веры нашая и Греческое благоверство жития, иже волхвованием и чародеяние творяще. Аще мужо и жене словесы и наказанием показати и обратити от злых; яко же от зла непреложени пребудут, яро казнити на възбранение злу, но не до смерти убивати, ни обрезати сих телесе, не бо приимает церковное наказание и учения»²⁸. Такой порядок и такое понимание своей судебной власти Русскою церковью ставили ее в самые благоприятные отношения к обществу: ибо давали церковному суду такие границы, которые охраняли церковь от столкновений с общественною властью и не подавали повода к той вражде, на которую напросилась западная церковь своими излишними притязаниями и чрезмерным распространением своей судебной власти. Чисто-церковные наказания и исправительные меры, принятые нашею церковью, и особенно проникнутые кротостью, как мы видели из правил митрополита Иоанна, конечно, сближали церковь с обществом, а не отдаляли от нее общества. Церковные наказания, в том виде, как они употреблялись нашею церковью, действовали преимущественно на совесть виновного, и таким образом более привлекали его к повиновению церкви и крепче связывали его с церковью; в исправительных же мерах, каковы например по Ярославову уставу церковные домы, куда отсылались на исправление обличенные в развратной жизни, Русское общество, конечно, видело истинное для себя благодеяние, которое полагало сильную узду против развращения нравов, и притом такую узду, которую едва ли могло придумать само Русское общество, судя по степени его тогдашнего развития.

Далее связь церкви с Русским обществом поддерживалась просвещением. Церковь на Руси приняла на себя важную обязанность просветить общество. Во время язычества на Руси, кажется, не было училищ; наши летописи в первый раз упоминают о них в след за крещением Русском земли при Владимире. Нестор говорит о Владимире: «послав нача поимати у нарочитые чади дети, и даяти нача на учение книжное»²⁹. А другие летописцы пишут о Ярославе: «прииде к Новугороду и собрав от старост и от презвиторов детей триста и повел учити книгам»³⁰. И в последствии мы встречаем училища преимущественно при епископских кафедрах. Таким образом очевидно, что православная церковь принесла на Русь просвещение и постоянно поддерживала и распространяла его. Естественно, что церковь первоначальною целью в просвещении имела то, чтобы приготовить способных церковных пастырей. Но уже из летописного известия о Ярославе мы видим, что не одни дети священников поступали в училища: следовательно почти при самом начале просвещение на Руси не было исключительно принадлежностию духовенства, и не укрывалось в одних монастырях, как это было в средние века на западе Европы. И действительно, кроме духовенства, занимались учением и князья; так о Ярославе великом Нестор пишет: «И б Ярослав книгам прилежа и почитая часто в нощи и в дне: и собра писце многы, и прекладаша от Грек на Славянское письмо, и списаша книгы многы»³¹. О Ярославовом сыне Всеволоде Мономах пишет: «отец мой дома седя, изумеяше пять язык»³². А о просвещении Владимира Мономаха свидетельствуют его прекрасное поучение к детям, и послание к Олегу Святославичу. Из поучения Владимирова мы между прочем видим, что и дети его не были безграмотными; он говорит им: «аще забываете всего, а часто прочитайте: и мне будет без сорома и вам добро. Его же умеючи, того не забывайте доброго, а его не умеючи, а тому ся учите; в том бо честь есть от инех земль». По свидетельству епископа Симона, при Мономаховом правнуке Константине Всеволодовиче были училища в Ростове и Владимире, и в последнее училище Константин, по своему духовному завещанию, отдал свой дом и библиотеку. Об учености сего Константина Симон говорит: «князь великий был охотник к чтению книг, и научен был многим наукам; того ради имел при себе и людей ученых, многия древния книги Греческия ценою высокою купил и велел переводить на Русский язык, многия дела древних князей собрал и сам писал, також и другие с ним трудилися. Он имел одних Греческих книг более тысячи»³³. О князе Владимире Васильковиче Волынский летописец пишет: «Володимер же бе разумея притче и темно слово, и повестив со епископом много от книг, зане бысть книжник великий и филосов, яко то же не бысть по всей земли и ни по нем не будет»³⁴.

Но и не одни князья занимались учением; и дружинники или бояре также не пренебрегали книгами Даниил Заточник, живший в XII веке, в своем слове к князю Юрию так пишет о себе: «Аз бо, княже Господине, ни за море ходил, ни от философов научился, но бых яко падая пчела по различным цветом и совокупляя яко медвенный сот; тако и аз по многым книгам собирая сладость словесную и разум, и сопокупих яко мех воды морския»³⁵. Другой дружинник, имя которого не известно, почти также писал о себе в своем слове к князю Ярославу Всеволодовичу, около 1215 года³⁶. Волынская летопись упоминает о пресловутом певце Митусе, который не хотел служить в дружине князя Даниила³⁷. А в Печерском патерике есть указание, что просвещение вообще было распространено по городам, так что селчане в сравнении с горожанами назывались тогда невеждами; патерик, говоря о преподобном Спиридне проскурняк, пишет: «Сей убо Спиридон селянин невежа, а не от города в чернечество прииде». В наших древних народных сказках также большею частью встречаются лица грамотные, которые пишут грамотки и читают книги. Но учение Русское совсем не походило на западно-Европейское: оно имело свой характер, более близкий к учению Греческому. На западе Европы во всех училищах учение шло на Латинском языке, а посему каждый желавший учиться необходимо должен был посвятить учению всю свою жизнь и мог делиться своими знамениями только с подобными же учеными, знающими Латинский язык; и таким образом естественно отделялся от прочего общества и делался записным ученым. Конечно, такой порядок, может быть, много способствовал развитию наук; но это развитие было число-схоластическое; монастырские затворники науки большею частью были чужды современному им обществу; и, не смотря на ту выгоду, что западно-Европейские государства почти все образовались на почве Римской цивилизации, при таковом порядке учения тогдашнее западное общество большею частью коснело в невежестве. Совсем иное отношение науки было в Русском обществе. На Руси учение преподавалась на родном языке; чтобы получить образование, для Русского достаточно было выучиться грамоте, и потом он мог сам читать книги, и к учителю ходил только за указаниями, советами и объяснениями; главная забота учителей была в том, чтобы учащиеся правильно понимали книги. На Руси наука не была в разладе с обществом, наши предки не посвящали целой жизни науке, наука не была для них ремеслом, они для нее не удалялись от общества, по-крайней-мере мы не имеем тому свидетельств. Естественно, что при таком порядке наука Русская не могла развиваться и идти вперед; она довольствовалась переводами с Греческого, которыми сколько мы знаем, была довольно богата древняя Русская литература; но за то масса народа в Русском обществе имело более ровное образование, просвещение на Руси более или менее было распространено по всему обществу. Нестор, говоря о любви Ярослава к просвещению, пишет: «Иже насея книжными словесы сердца верных людей, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное». Таким образом просвещение, столько распространенное в Русском обществе, и постоянно зависевшее от церкви, святители которой были главными его представителями, служило одною из сильнейших связей церкви с обществом.

Наконец важное значение христианской церкви в Русском обществе состоит в том, что она уничтожила большею частью те племенные отличия, которые не дозволяли вполне слиться разнородным элементам Русского общества, каковы например особые языческие верования в каждом племени и тесно связанные с ними обычаи. С принятием христианства и Славянин, и Финн, и Литвин, и Скандинав, и все другие чужеродцы сделались братьями друг другу во Христе, стали исповедовать одну веру, следовательно стали называться одним общим именем православных христиан. Церковь христианская, имея постоянно в виду апостольское правило, что во Христе Иисусе несть ни Иудей, ни Еллин, ни варвар, постоянно старалась внушать это правило и новопросвещенным детям своим на Руси. И ее неусыпные старания, свободные от всяких насилий и притеснений, имели такой огромный успех в Русском обществе, что еще доселе православный, христианин, или как прежде говорили, крестьянин, у Русского народа считается главным отличием от других народов, и в понятии нашего народа иноземец, сделавшись членом нашей церкви, перестает быть не Русским. Церковь, послужив теснейшею связью для разнородных элементов Русского общества, еще оказала и ту важную услугу, что вместе с христианством распространила и Славянский язык, и сделала его общим для всех племен на Руси, принявших христианство, а также способствовала заключению браков между разноплеменниками. Таким образом, стараниями церкви на Руси разноплеменники и в обществе, и в храме, и даже в семье сделались Русскими Славянами, православными христианами. Здесь христианская церковь сообщила Русскому государству ту дивную плотность и крепость, и ту неодолимую твердость, которая не могла быть разрушена в самые тяжкие годины испытания, которые не могли уничтожить ни раздробление Руси на уделы, ни иноплеменное иго, ни внутренния смулы.

И. Беляев.

(Из Журнала Мин. Нар. Просв., 1856. № 7).