Михаил Александрович, великий князь тверской

В знаменитой семье Тверских Князей Михаил Александрович занимает едва ли не первое место; он, своим умом, благородством характера и твердостью воли, далеко, оставил за собою и деда, и отца. Те едва не погубили Тверского княжения в то время, когда оно было первенствующим на Руси, и когда Москва и Литва только что начинали выходить на поприще истории; он же умел поддержать свое княжество, и даже привести его в возможно цветущее состояние и уважение от соседей в то время, когда Тверь была уже сильно потрясена и ослаблена, и когда Литва и Москва развили свое могущество на счет соседей.

Богу угодно было приготовить Михаила к великой деятельности многими несчастьями и многими трудами с первых дней юности. Михаил родился в 1333 году, в то время, когда отец его, Александр Михайлович, бежавший из Твери, проживал изгнанником во Пскове; от святой купели принял Михаила знаменитый Новгородский Архиепископ, Василий, приехавший тогда во Псков по церковным делам. Через четыре года несчастному Александру Михайловичу удалось воротиться в Тверь и получить Ханский ярлык на достоинство Великого Князя, за Александром вскоре выехало из Пскова и его семейство; но непродолжительно было счастье Александра: деятельный и хитрый соперник его, Иван Данилович Калита, Великий Князь Московский, успел оклеветать его перед Ханом Узбеком, и Александр, вызванный в Орду, погиб там от рук палача, по повелению Ханскому, в 1339 году. Михаил остался после отца на шестом году; он прожил в печальном семействе отца на попечении у вдовы матери и старших братьев около двух лет, потом в 1341 году, на восьмом году от рождения, его отправили в Новгород на воспитание к его крестному отцу, Архиепископу Новгородскому, Василию.¹ Архиепископ Василий поручил крестника одному своему протодьякону, мужу ученому и благочестивому, который так умел направить волю и развить способности своего воспитанника, что Михаил полюбил книжное учение и с большою охотою прилежал к книгам, нежели к детским играм; по свидетельству жизнеописателя, он постоянно посещал церкви и внимательно слушал священнослужение, любил беседу с мудрыми мужами, и особенно часто ходил к своему крестному отцу, и с жадностью и наслаждением принимал от него поучения.²

Долго ли Михаил прожил в Новгороде, мы не знаем; но, как бы то ни было, жизнь Новгородская была для него самым полезным училищем; он здесь познал, как обращаться с народом и как приобретать любовь подданных, кого щадить и миловать, и кого преследовать строгостью. По свидетельству летописи, во время его княжествования в Твери исчезли разбойники, тати и ябедники, истребились корчемники и мытари, и не было ни насилования, ни грабления, но все жили в тихости, кротости смирении и любви. Сам Князь, имея на устах имя Божие, почитал святителей и чтил весь духовный чин, устраивал и украшал церкви, утешал печальных, укреплял города и собирал народ, который отовсюду стекался к нему толпами, видя Князя страшным и ярым для злых, тихим и милостивым для добрых, искусным и мужественным на ратях.³ Первоначальное пришествие Михаила в Тверские владения было очень незавидно: его родственники все это время были в беспрерывных ссорах и усобицах друг с другом; особенно тяжка была для народа вражда старшего Михайлова брата, Всеволода, с дядей Василием Михайловичем, Князем Кашинским; соперники беспощадно опустошали друг у друга владения, приводимые ими полки Татар беспрепятственно грабили, убивали и уводили в плен жителей, народ оставлял свои родные жилища, и Тверская сторона пустела; Князья, наконец, дошли до того, что не могли уже полагаться на святость взаимных договоров и были вынуждены прибегнуть к постороннему посредничеству, чем не замедлили, воспользоваться Государи Московские, которые приняли под свое покровительство Князя Кашинского, ⁴ и старались разными средствами вредить Всеволоду, для чего сей последний вступил в союз с родственником своим, Ольгердом, Великим Князем Литовским; таким образом Тверские владения сделались открытыми для Москвы и Литвы.

Князь Михаил Александрович, прибывши в родную сторону, получил от старшего своего брата, Всеволода, в удел город Микулин, где и поселился со своим семейством; здесь, в 1358 году, ему родился второй сын, Иван, и умер первый сын, Александр. Михаилу, по родственным отношениям и требованиям взаимных выгод, должно было держаться стороны Всеволода и не раздражать Князя Кашинского, в чем некоторое время он и успевал; так в 1359 году, во время бегства Всеволода в Литву, Михаил умел удержать свои дружественные отношения к Василию Михайловичу, и тот его не тревожил в Микулинском уделе; но через четыре года, по возвращении Всеволода из Литвы, Василий, занимавший тогда Тверь, иначе стал смотреть на своего племянника, и в 1363 году напал на Микулин; впрочем, умный Михаил умел отделаться от нападения без битвы и заключил с Василием мир.

Через год Тверскую сторону посетила ужасная моровая язва, от которой умерли родные братья Михайловы, Всеволод, Андрей и Владимир, а также дядя его, Константин Михайлович, и двоюродный брат, Семен Константинович. Михаил, хорошо умевший жить со всеми родственниками, получил, по их завещаниям, уделы не только после родных братьев, но даже и от двоюродного брата, Семена Константиновича, который, умирая, отдал под его покровительство и свою княгиню. ⁵ Таким образом Михаил в один год сделался не только главным, но и единственным, представителем партии, противной Князю Кашинскому.

Князь Василий Михайлович, желая поскорее ослабить своего опасного соперника, объявил притязание на удел Семена Константиновича, и стал утверждать, что удел этот принадлежит Иеремии Константиновичу, родному брату Семенову. Михаил, опираясь на справедливость своего дела и не думая отягощать своих владений войною, потребовал, может быть, третейского суда; Василий же, надеясь на покровительство Москвы, согласился на это, и предложил отнестись к Московскому Митрополиту, Алексию, на что согласился и Михаил. Митрополит поручил рассудить соперников поставленнику своему, Епископу Тверскому, Василию; Епископ, основываясь на правоте и ясности дела, оправдал Михаила Александровича, как получившего удел по завещанию.

Михаил, предвидя, что суд епископский не удовлетворит и не успокоит его противников, в тот же год начал укреплять свои владения, и ожидая грозы со стороны Москвы, построил новый городок на Волге. ⁶ И предусмотрительность Михаила была не напрасна; ибо на другой же год Московский Великий Князь, Дмитрии Иванович, вступился за противников Михайловых, й начал грозить войной, требуя удовлетворения. Михаил, рассчитывая, что ему еще нельзя вступить в открытую борьбу с сильным Князем Московским, удалился в Литву искать помощи у тамошнего Князя, Ольгерда. Пользуясь его отсутствием, Князь Кашинский, вместе с сыном своим, Михаилом, и племянником, Иеремией, восстали на Епископа Василия и чрез митрополичьих приставов вызвали его в Москву, где нарядили над ним суд и обвинили его, как несправедливого и пристрастного судью. За Епископа некому было стоять в Москве, и он дорого поплатился за то, что осмелился защищать правое дело против сильных противников. Обвинивши Епископа, Князья Кашинский и Московский и их младшие союзники, с многочисленными полками Кашинскими, Московскими и Волотцкими, вступили в Тверские владения, думая, что все должно покориться их могуществу, но Михаил, уезжая в Литву, сильно укрепил свои города, народ же, любя доброго и умного Князя, решился защищаться до последних сил и ни в чем не уступать жестокому неприятелю. Дорого стоило подданным Михаила выдержать это нашествие. Москвичи и Кашинцы опустошили и ограбили большую часть сел и деревень; но жители крепко стояли за своего Князя и не сдали ни одного города; и враги должны были удалиться из владений Михайловых, не получив никакого существенного успеха.

На осень, по выходе неприятелей, и Михаил Александрович явился с сильной ратью на выручку к своим усердным подданным; он так ловко повел свои дела, что немедленно захватил в плен жену своего недруга, Иеремии, и бояр Князя Кашинского, и двинулся в Кашину. Князь Кашинский, не имея при себе Московских войск, не осмелился вступить в битву с Михаилом, и, отправил к нему на встречу Епископа Василия и своих послов с просьбой о мире. Михаил, твердый в защите своих прав, но благосердный и милостивый к врагам, просящим о помиловании, с честью принял посольство и объявил согласие на заключение мира. По свидетельству летописи, вельможи и народ, измученные войнами, с радостью приняли весть о вожделенном мире и превозносили похвалами доброго Князя, отложившего праведную месть; противники же Михайловы друг за другом спешили явиться к нему. И первый пришел Иеремия Константинович, которого Михаил принял с честью и любовью, и заключив мир, возвратил ему супругу; потом на зиму около Крещенья, прибыл и Василий Михайлович Кашинский, и также принятый ласково, заключил мир при посредстве Епископа Василия. Помирившись с домашними врагами, Михаил, щадя своих подданных, и вообще не любя войны без крайней необходимости, взял мир и с Князем Московским.

Михаил мирился искренно, но не так смотрели на это примирение враги, Михайловы, особенно в Москве; им только хотелось выиграть время, и дождаться, когда выйдут из его владения союзные войска Литовские; в думе Московского Двора не было мира для Михаила; там смотрели на Тверского Князя, как на соседа мужественного и сильного и, следовательно, на опасного; для Москвы нужна была покорность и зависимость, а не взаимный мир с Государем самостоятельным и твердым. А посему, в след за миром, начались козни Москвитян и старание поссорить Михаила с другими Князьями Тверской стороны; скорее других подался на Московскую сторону Князь Иеремия Константинович; он в тот же год сложил крестное целование к Михаилу и удалился в Москву, где его приняли с видом покровительства и повели дело самым бесчестным образом. Советники Князя Московского убедили своего несовершеннолетнего Государя и благочестивого Митрополита Алексея вызвать Михаила Александровича в Москву для дружеских переговоров и для миролюбивого прекращения Тверских несогласий. Михаил , чистосердечно веря недавно данной клятве на дружбу и мир, и уважая слово Митрополита, без подозрений отправился в Москву, где сначала его приняли с честью и любовью, как дорогого гостя; потом завели разговоры о Тверских делах, и далее нарядили третейский суд, по которому, без всяких оснований и в противность недавно заключенному мирному постановлению, объявили союзника Московским узником, забрали Михайловых бояр, развели их розно и посадили под стражу, самого же Михаила держали в великом утеснении на Гавщине дворе. Неизвестно, чем бы кончилось это коварство, и как бы далеко зашли бояре Московские в своих бесчестных распоряжениях; ⁷ но нечаянное прибытие в Москву Татарских Князей, Карача, Адара и Тютекаша, смутило Московских советников, и они поспешили отпустить в Тверь Михаила и его бояр.

Необходимым следствием оскорбления, нанесенного в Москве Михаилу, должна была быть война Москвы с Тверью, и Московский Двор, не дожидаясь начала ее от Михаила, двинул свои полки к границам Тверских владений. Волжский Городок первый достался Москвитянам, и они посадили в нем своего наместника, вместе с Князем Иеремией Константиновичем, желая тем доказать, что они воюют только из-за того, чтобы возвратить Иеремии удел и поддержать утесненного Князя. При этом, вероятно, Московский Двор имел в виду отыскать для себя союзников и в других Тверских Князьях. Но главный союзник, на которого могли рассчитывать Москвичи, Кашинский Князь, Василий Михайлович, скончался в это время, и Князь Московский, по необходимости, должен был принять всю войну на себя, для чего и послал немедленно новые многочисленные полки на владения Михайловы. Михаил Александрович, не видя возможности удачно бороться с сильнейшим врагом одними собственными силами и, может быть, не находя в том расчету, тем более что Тверской народ страдал, в это время от голоду, по-прежнему удалился в Литву и возбудил тамошнего Великого Князя, Ольгерда, к войне с Москвой.

Михаил, удаляясь в Литву, рассчитал очень верно, что Москвичи долго будут задержаны в его владениях, ибо он знал, что Тверские города вообще были довольно укреплены, а мужественные граждане, преданные любимому Князю, постоят за его и свои интересы, и нигде не дозволят укрепиться Москвичам; а между тем Ольгерд со своими войсками вступит в Московские владения, оставленные почти без защитников. И расчет Михаила оправдался вполне. Москва скоро и дорого поплатилась за коварное оскорбление, нанесенное в ее стенах Тверскому Князю. Ольгерд, вообще очень опытный в науке воевать, скоро собрал значительные силы и вместе с Михаилом быстро двинулся к границам Московских владений. Московский Князь, занятый Тверской войной, услыхал о походе Ольгердовом слишком поздно, когда Ольгерд вступил уже в пределы Московские; тщетно наскоро собранные полки Князей Стародубского и Оболенского старались задержать рать Литовскую: Ольгерд везде поражал противников, и в жестоких сшибках убил Князей, Семена Стародубского и Константина Оболенского, жег и опустошал все по дороге, разведывая в тоже время о состоянии Москвы. Узнавши же, что Московская рать не готова, и что Князь с немногими ратниками заперся в городе, Ольгерд быстро устремился к самой Москве, и в девяноста верстах от нее разбил на голову высланные против него полки Московские, Дмитровские и Коломенские, под предводительством Дмитрия Минина и Акинфия Шубы; это было на берегах Тросны в 21 день Ноября, 1368 года; и потом неожиданно явился под самою Москвой, произвел вокруг нее жестокое опустошение; но наступающее зимнее время не дозволило ему продолжать осады, и он, простояв под Москвой три дня, удалился с бесчисленным множеством пленников и богатой добычей. В след за удалением Ольгерда, жестоко наказанный Князь Московский спешил примириться с Михаилом Александровичем, вероятно, по требованию Ольгерда, отступился от только что завоеванного Городка Волжского и от всех притязаний на удел Семена Константиновича, и даже отослал в Тверь самого Иеремию Константиновича, которого Москвитяне употребляли до сего времени, как орудие для стеснения Михаила. Таким образом Михаил Александрович совершенно достиг своей цели, жестоко наказал Москвитян за сделанное ему оскорбление и утвердил целость и независимость своих владений ⁸

Удачно покончивши на первый раз дела с Москвой, Михаил, как Государь предусмотрительный и хорошо понимавший своего неприятеля, видел, что Московский Князь, уступивший ему единственно потому, что был застигнут врасплох, не оставит его в покое при первом удобном случае, и что Тверские силы еще недостаточны для открытой борьбы с Москвой, и по сему признал за лучшее по возможности укреплять свои владения, и с этой целью, в следующем же 1369 году, занялся возобновлением укреплений города Твери. ⁹ И не напрасна была предосторожность Михаила: Московский Князь на другой же год, на третий день после Успеньева дня, отправил посольство в Тверь с объявлением войны, а в след за тем явились и полки Московские в Тверских владениях. Михаил по-прежнему удалился в Литву, надеясь, что Москвичи, остановленные крепостью Тверских городов, уйдут ни с чем, а между тем он снова успеет вооружить Ольгерда; и точно, на первый раз поход Московских полков ограничился одним грабежом сел и деревень. Но в Литве Михаил не мог получить скоро помощи, ибо Ольгерд в это время был занят войной с Немецким Орденом. Пользуясь сим случаем, Князь Московский, в начале следующего года, с многочисленной ратью сам вступил в Тверские владения, взял города Зубцов и Микулин, и произведши ужасное опустошение, с богатой добычей и множеством пленников возвратился в Москву; по свидетельству летописей, Московский Князь сим походом «смирил Тверич до зела».¹⁰ Михаил Александрович, бывший в это время в Литве, получив печальные вести о разорении своих подданных, не вытерпел и тотчас отправился в Орду Мамаеву, думая там сыскать себе союзников и мстителей Московскому Князю. Мамай принял его ласково и, дав Ханский ярлык на Великое Княжение Владимирское, отпустил на Русь вместе с Ханским послом Сарыхожею; впрочем, не дал войска, о котором может быть и не просил Михаил, думая, что будет достаточно Ханского ярлыка и посла, чтобы смутить Князя Московского и поднять на него других Князей, завистливо смотревших на успехи Москвы. Но Москва уже разучилась уважать Ханские ярлыки, послы также для нее были не грозны; Московский Князь расставил заставы везде по пути к Владимиру с приказанием поймать Михаила и привести в Москву. Впрочем, у Михаила и в Москве были доброжелатели, которые уведомили его о распоряжениях Государя Московского, а посему тщетно гонялись за Михаилом Московские отряды, высланные для его отыскания: он окольными путями успел ускользнуть от преследователей, и опять удалился в Литву просить Ольгердовой помощи.

Ольгерд, свободный от других войн, на этот раз не отказал Михаилу, и, собрав многочисленное войско, двинулся к пределам Московских владений 25 Ноября, и прежде всего напал на Волок, простоял под ним три дня, опустошил все окрестности, но не взяв города, пустился к Москве и прибыл туда 6-го Декабря, т. е., чрез десять дней от вступления в Московские владения. ¹¹ Он думал застичь Московского Князя врасплох, но на этот раз ему это не совсем удалось; под Москвой точно еще не было войска, и Московский Князь заперся в городе с немногими ратниками; впрочем, каменные стены Москвы были довольно тверды для того, чтобы задержать на несколько времени Литовцев; а между^: тем в Перемышле собралось уже несколько полков под предводительством Князя Владимира Андреевича, двоюродного брата Князя Московского, и туда же приспел Князь Владимир Дмитриевич Пронский; с ратью Великого Князя Рязанского, Олега Ивановича. Услыхавши об этом, Ольгерд поспешил заключить мир с Московским Князем, и, простояв под Москвой восемь дней, удалился.

Михаил Александрович, по удалении Ольгерда; также должен был заключить мир с Князем Московским; но ему горько было не отомстить Москвичам за опустошение Тверских владений, и потому Он весною же отправился в Мамаеву Орду. Мамай опять принял его ласково и снова дал ему ярлык на Великое Княжение Владимирское и прежнего посла Сарыхожу, и даже предлагал свои войска в помощь; но Михаил отстранил это предложение, не желая раздражать Русских полками Татарскими; он благополучно возвратился из Орды в Тверь и собрав войско, отправился, вместе с Ханским послом, ко Владимиру держась берегов Волги.

Князь Московский, не успев перехватить Михаила на пути его из Орды, принял другие меры; он по всем городам Владимирского княжества разослал грамоты с требованием присяги от бояр и от черных людей, чтобы не принимали Михаила; а сам, собрав войско, стал, вместе с Князем Владимиром Андреевичем, в Переславле Залесском, имея в виду помогать тем городам, на которые нападет Михаил. Но Михаил Александрович повел дело иначе; он, опираясь на ярлык Ханский, как законный Государь, потребовал от Владимирцов добровольной покорности, когда же те отказали, то, не делая нападения, Отправил в Переславль свое посольство вместе с Татарами Сарыхожи, которые требовали, чтобы Князь Московский шел во Владимир для выслушания Ханского ярлыка. И когда Московский Князь дал ответ, что он не поедет во Владимир для слушания ярлыка, и не уступит без боя Великокняжеских владений; то Михаил отступил сперва к Мологе, а потом через Бежецкий Верх возвратился в Тверь, имея в виду действовать на Московского Князя Ханским гневом.

А посему, приехавши в Тверь, Михаил Александрович немедленно отправил своего старшего сына в Орду с жалобой на Московского Князя, как на ослушника Ханской воле. Эта жалоба имела свое действие в Орде: разгневанный Хан потребовал к себе Князя Московского, и Димитрий Иванович, с опасностью за жизнь, должен был отправиться в Орду и пробыть там около полугода. Хотя эта поездка не имела тех последствий, каких, может быть, ожидал Михаил; ибо Московский Князь происками и дарами успел расположить к себе Хана и получил утверждение в правах на Владимирское Княжение, при чем Татары даже Выдали ему Михайлова сына, Ивана. Но тем не менее Михаил Александрович успел воспользоваться этой поездкой: он, в отсутствие Московского Князя, завладел Костромой, Мологой, Угличем Полем и Бежецким Верхом, и посажал там своих наместников, и таким образом в одно время вступил в открытую борьбу и с Князем Московским, и с Новгородом.

Великий Князь Московский, возвратясь из Орды, немедленно отправил свои полки к Бежецкому Верху; наместник Михаилов, Никита Лыча, вступил было с ними в сражение, но был убит, и Москвичи завладели Бежецким Верхом. В ответ на это Михаил Александрович послал свои полки к Кистьме, которые, захватив Кистемских воевод, привели в Тверь пленниками; потом он сам отправился к Дмитрову, взял с города окуп, а посады и села сжег; в это же время, по его распоряжению, Литовская рать подошла скрытно к Переяславлю и также взяла с города окуп, а посады и села опустошила и сожгла и побрала множество пленников. Счастливо совершивши смелый и опасный набег почти в центр Московских владений, Михаил возвратился в Тверь с богатой добычей и множеством пленников, и в след за тем напал на Князя Кашинского, в начале войны передавшегося на сторону Москвы, и привел его под свою власть, а Кашинские владения опустошил; оттуда, вместе с Литовскими войсками, обратился на Новгородские владения, взял Торжок и посадил там своих наместников, а Литовцев отпустил домой.

Все эти походы Михаил совершил в продолжение первых весенних месяцев 1372 года, так что Московский Князь нигде не мог сделать надлежащего отпора полкам Михайловым. Но успехи Тверского Князя не могли еще смирить его противников; еще много нужно было положить труда Михаилу, чтобы честно примириться с врагами и поддержать достоинство и самостоятельность своих владений. Только что Михаил возвратился домой из под Торжка, как Новоторжцы, пригласив тайно Новгородцев, выгнали от себя Михайловых наместников, а Тверских гостей ограбили, прочих же Тверитян иных убили, иных сожгли, и вызвав к себе Новгородские войска, сильно укрепили город. Михаил Александрович, узнавши об этом, немедленно выступил в поход, и 31 Мая стоял уже под Торжком; он сначала хотел покончить это дело без кровопролития, и требовал только, чтобы приняли его наместников и выдали ему тех, которые били и грабили Тверичей. Но жители Торжка, подкрепленные Новгородцами, с презрением прогнали от себя послов Михайловых, и под предводительством Новгородского посадника, Александра Аббакумовича, и других знаменитых воевод, выступили из города и начали битву. Михаил принял бойцов мужественно, и завязалась страшная сеча; летописцы не говорят, сколько времени она продолжалась, но все единогласно утверждают, что окончание ее было гибельно для Новоторжцев и Новгородцев: знаменитейшие их воеводы пали костьми в первой же схватке. Михаил, искусный на ратях, так хорошо умел расположить свои полки, что многочисленность и отчаянная храбрость противников нигде не могли остановить усердных Тверитян. Полки Новгородские и Новоторжские, всюду поражаемые, пришли в ужасное смятение и в беспорядке бросились, иные к Новгороду, другие к Торжку; но бегство не спасало оторопелых, Тверичи гнались за ними по пятам и всюду поражали, или брали в плен, беглецов; в самом Торжке им не было спасения, Михаил велел зажечь посады по ветру и пламя охватило город со всех сторон; Тверичи, озлобленные недавним избиением и сожжением своих собратий, не знали пощады, и не разбирая ни пола, ни возраста, губили и брали в плен смятенных противников своего Князя, пожарный огонь и Тверца также не щадили своих жертв, многие погорели в своих домах и на площадях, иные задохнулись в церквах, другие потонули в Тверце. ¹² Падение Торжка навело ужас и на Новгород: там принялись копать ров около Людина конца, Загородья и Неревского конца. ¹³ Но Михаил, возвратясь в Тверь с богатой добычей и множеством пленников, теперь пока думал не о Новгороде, а о Москве. Поход к Торжку был только прелюдией другой войны более важной. Михаил здесь имел целью преимущественно то, чтобы привести в трепет Новгородцев, чтобы они, озабоченные защитой собственных владений, не вмешивались в войну его с Москвой, чего, кажется, он и достиг вполне. Новгородцы точно, в продолжении войны с Москвой, не осмеливались беспокоить Тверских владений.

Между тем все уже было готово к Московской войне, как в Твери и Литве, так и в самой Москве. Постоянный союзник и покровитель Михаилов, Ольгерд, уже быстро шел со своими полками к Московским границам, Михаил также спешил на соединение с ним; и Московский Князь, со своей стороны, не дремал: он сам со своими полками шел к Любутску, желая предупредить соединение противников; но Москвичи опоздали, они еще не успели дойти до Любутска, как их противники уже соединили свои силы 12 Июня. Не успевши в одном, Москвичи думали поправить дело стремительным натиском, и точно, счастье порадовало их на первый случай: они сбили и смяли передовой полк Ольгерда; но их противники были слишком искусны в ратном деле для того, чтобы не растеряться от первой неудачи; Ольгерд и Михаил заняли крепкую позицию за глубоким и крутым оврагом, и Москвичи должны были удержать свое стремление; оба войска, равные в силах, долго стояли друг против друга, выжидая удобного случая к нападению; но предводители обеих сторон так были осторожны, что этот случай не являлся, и потому обе стороны, не решаясь переходить оврага в виду противников, разошлись. Тем почти и кончилась открытая война с Москвой; Ольгерд под Любутском же заключил с Московским Князем перемирие от дня Успения Пресвятой Богородицы до 26 Октября; Михаил же возвратился в свои владения, еще не договорившись о мире. Но в дошедшей до нас договорной Ольгердовой грамоте были означены предварительные статьи будущего договора Михаила с Князем Московским, а потому Московские войска не тревожили его на обратном походе и мирно разошлись по домам.

Эта война с первого взгляда кажется довольно странной: две значительные рати, под предводительством самих Государей, сошлись только для того, чтобы посмотреть друг на друга и разошлись, почти не попробовав своего оружия; но с обеих сторон цель была достигнута. Ольгерд, приходивший, собственно, на помощь к Михаилу, успел заключить с Московским Князем перемирие, по которому родовые Михайловы владения были признаны неприкосновенными; а Московский Князь, по этому же миру, получил право требовать от Михаила возвращения его недавних завоеваний в Великом Княжении Владимирском. Таким образом, эта война почти без кровопролития остановила ужасное кровопролитие, которое непременно должно бы было последовать при возвращении Москвичами недавних завоеваний Михаила; ибо Московский Князь не мог отступиться от прежних своих владений; он уже, как видно из договорной грамоты с Ольгердом, отправил посольство в Орду,¹⁴ дабы Хан рассудил его с Михаилом, и этот суд, может быть, кончился бы присылкою Татарских полков на помощь Москвичам, и тогда бы .кровопролитию и опустошениям не было меры.

Но хотя, по договору с Ольгердом, споры между Михаилом и Московским Князем получили способ разрешиться мирным путем посредством переговоров, однако Князь Московский еще медлил приступить к заключению мира с Михаилом. Он, по удалении Ольгерда, прежде всего озаботился подкрепить Новгородцев, которые все еще боялись Михаила, и с сею целью отправил к ним своего двоюродного брата, Владимира Андреевича; потом постарался вооружить Кашинского Князя, Михаила Васильевича, который, сложив с себя крестное целование к Михаилу Александровичу, ушел сперва в Москву, и оттуда отправился в Орду, вероятно для подкрепления уже бывших там послов Московских и для большего обвинения Тверского Князя. Михаил Александрович, с своей стороны, также не оставался в бездействии, он укреплял Тверь и, употребив в дело остававшихся в его власти Новгородцев, выкопал ров и сделал вал от Волги до Тмаки. Между тем в Орде начались ужасные смятения и кровопролития, а посему Кашинский Князь возвратился, оттуда ни с чем, и даже сами Москвичи должны были выслать свои полки к Оке и целое лето стоять там, защищая Московские границы от Татарских набегов; наконец и Кашинский Князь, Михаил Васильевич, вскоре по приезде из Орды, умер, а сын его, Василий Михайлович, по одному приказу Михаила Александровича, со всем своим семейством явился в Тверь и отдался в волю Михаила. Все сии обстоятельства заставили Московского Князя подумать о скорейшем заключении мира с Михаилом, который и был заключен почти через год после договора с Ольгердом. По этому миру Московский Князь отпустил к Михаилу его старшего сына, Ивана, в 1372 г. выданного Татарами, содержавшегося в Москве более года, и признал неприкосновенность Тверских владений; а Михаил Александрович, со своей стороны, свел своих наместников из всех городов, захваченных в предшествовавшую войну во владениях Великого Княжения Владимирского. Таким образом Михаил Александрович достиг своей цели, успел отстранить Московского Князя от вмешательства в дела Тверских Княжений и сам сделался полным и самостоятельным властителем во всей отчине своих прародителей. По случаю заключения этого мира летописец говорит, что Князья вошли в любовь друг к другу, «и бысть тишина и от уз разрешение христианом, и радостью возрадовашесь, а врази их облекошася в студ.»¹⁵ Но не продолжительны были сии любовь и тишина.

Не прошло еще и года после заключения мира, как уже Московский Князь сумел отвести от Михаила Кашинского Князя, Василия Михайловича, и перезвал его к себе в Москву, чтобы иметь готовое орудие для вмешательства в дела Тверских Княжений. Но и Михаил Александрович на этот раз не остался в долгу перед Московским Князем: он принял, бежавших из Москвы бояр; сына тысяцкого Ивана Васильевича и Некомата Сурожанина, и немедленно отправил их в Орду к Мамаю, чтобы выхлопотать Ханский ярлык на Владимирское Княжение, а сам поехал в Литву просить помощи у Ольгерда. Это было в средине великого поста 1375 года; 14-го Июля Некомат возвратился уже с Ханским ярлыком и с послом Ачихожею, который объявил, что Мамай непременно пришлет и свои полки для поддержания ярлыка Ханского. Получивши таковое обещание от Мамая, и надеясь на обещанную лично помощь Ольгердову, Михаил Александрович в тот же день отправил гонца, в Москву с объявлением войны, а в след за гонцом послал наместников на Торжок и рать на Углич.

Но Князь Московский был уже готов к этой вести; он, не думая развлекать своих сил робкою защитою Углицкого края, быстро двинулся со своею ратью к Волоку, поближе к Тверским границам; сюда немедленно, по его призыву, стянулись все Князья, его подручники, со своими полками Летописец насчитывает девятнадцать Князей, даже оставил счет, и заключил словами: «и инии Князи со всеми силами своими.» Московский Государь особенно возбудил ненависть в своих союзниках к Михаилу, напомнивши, что он уже несколько раз приводил Ольгерда, а теперь вступил в союз с Мамаем; он прямо говорил Князьям: «Михаил ныне сложился с Мамаем и с Царем его, и со всею Ордою Мамаевою; а Мамай яростью дышит на всех нас, и ежели мы теперь уступим Михаилу, то он, соединившись с Татарами, победит всех нас.» И в самом деле Московский Князь говорил правду; мудрено бы было управиться с Михаилом, ежели бы он успел соединиться с Литовцами и Татарами; его союзники были слишком грозны для Русских Князей. А посему Князья, не откладывая далее, немедленно вступили в Тверские владения, ровно через 38 дней после объявления войны Михаилом. Микулин, старинный отчинный удел Михаилов, первый пал пред Московской ратью, а за ним вся окружная страна была предана опустошению и сожжению. Михаилу, захваченному без союзников, нечего было делать против грозных полков соединенных Князей; вся его надежда оставалась в том, что скоро подойдут его союзники, Литовцы и Татары; и он, чтобы выиграть время, заперся в Твери.

Сметливый Московский Князь хорошо понимал, что грозный поход его должен был кончиться именно под стенами Твери; что, занимаясь осадою и занятием других городов, он не испугает опытного Михаила, и только даст время подойти его страшным союзникам. А посему он немедленно сосредоточил все свои силы под Тверью, стараясь взять ее до прихода Татар и Литовцев; для этого он немедленно сжег все посады и волости, прилегавшие к городу, потом сам город окружил острогом, чтобы отнять у осажденных все пути к выходу, навел два больших моста через Волгу, и вызвал к себе Новгородцев, которые, желая отомстить Новоторжское поражение, в четыре или пять дней явились в Московском стане, и усерднее прочих стали приступать к городу; осаждающие приставили уже туры, сделали примет и зажгли мост и стрелницы у Тмацких ворот. Но вся эта гроза не смущала ни Тверитян, ни их опытного и хладнокровного Князя; Москвичи и их союзники целый уже месяц стояли под Тверью, теснили ее со всех сторон, но о сдаче не было и помину. Михаил хладнокровно отбивался; только что Тверитяне успели загасить пожар, произведенный у Тмацких ворот, как он уже сделал удачную вылазку, туры иные посек а другие сжег, и произвел сильное поражение в полках осаждающих. Московский Князь, не оставляя осады, начал опустошать ближайшие города и взял Зубцов и Белград; но Михаил и после этого не думал еще о сдаче, поджидая с часу на час союзников. Наконец Татары и Литовцы вступили в Тверские владения, надежда и радость воодушевили утомленных уже Тверитян, но ненадолго. Их давно жданные союзники, увидя многочисленность полков Московских, отступили назад, осажденный Михаил не мог видеться с их предводителями, следовательно, некому было возбудить усердия к участию в чужом деле.

Оставленный союзниками и отовсюду запертый неприятелями, Михаил Александрович решился, наконец, вступить в переговоры с Князем Московским, и с этою целью отправил в Московский стан Тверского Епископа, Евфимия, и старейших Тверских бояр. Московский Князь, давно уже и с нетерпением ожидавший покорности от Михаила, был очень доволен посольством и вступил в переговоры. Мы не знаем, долго ли переговаривались, но последствие переговоров, договорная грамота, до нас дошла. Из этой грамоты мы видим, что в союзе с Московским Князем против Михаила был и Князь Смоленский, Святослав. Михаил по договору должен был признать Московского Князя старейшим себе братом, всюду, помогать ему на врагов и целовать крест за себя и за своих детей и племянников ко всем союзникам Москвы, и даже к Новгороду; дать обещание не искать под Московским Князем ни Москвы, ни всего великого княжения, ни Новгорода, не вступаться во владения Московского союзника, Кашинского Князя, Василия, и даже не требовать с Кашина и Татарских выходов; отступиться от союза с Олгердом Литовским, воевать против него, ежели он пойдет на Московского Князя, или на его союзников, и возвратить все отнятое у Новоторжцев.¹⁶ Тяжелы были сии условия для Михаила, но он успел многое сделать и в свою пользу; ибо в той же договорной грамоте мы находим, что Московский Князь обязывался блюсти неприкосновенность Тверских владений и не посягать на них, хотя бы Татары давали ему Тверь, обещался даже защищать Тверь в случае Татарского, или Литовского, нападения, требуя взаимно помощи и от Михаила, ежели Татары, или Литва, пойдут на Москву; также оба Князя взаимно обязались не искать друг на друге грабежа, бывшего во время войны; и наконец условились между собою, чтобы, в случае недоразумения, или спора в каких либо делах, ведаться общим судом, посылая на рубеж с обеих сторон бояр, и ежели бояре не решат спора, то вершить дело третейским судом перед Великим Князем Рязанским, Олегом, но из недоразумений мира не нарушать и не начинать войны. Таким образом по этой договорной грамоте Михаил, при всей неудаче войны и при всей своей крайности, успел остаться самостоятельным Князем Тверских владений и главою тамошних Князей, Московский Князь признал все права его, и только выгородил своего союзника Князя, Кашинского, так что по окончании войны, столь блестящей и успешной для Москвы, обе стороны остались почти при тех же правах и владениях, при каких были до начала войны. Этот неожиданный исход грозного похода на Тверь ясно показывает, что Тверской Князь или был еще довольно силен, и потому Московский Князь не мог предписывать ему условий совершенно произвольных и унизительных, или он умел посредством переговоров охладить усердие Московских союзников и, таким образом, поставить Московского Князя в необходимость заключить мир совсем не такой, какого можно бы было ждать, судя по ходу войны с начала. Ибо мудрено предполагать, чтобы Московский Князь, доселе всеми силами гнавший Михаила, вдруг вздумал щадить его именно в то время, когда мог совершенно подчинить его себе и даже лишить владений точно также, как лет десять тому назад Москвичи согнали с родовых княжений Князей Ростовского, Галицкого и Стародубского; и тем более, что под руками был готовый притязатель на великое княжение Тверское, союзник Москвы, Князь Кашинский.

Как бы то ни было, настоящим миром Михаил Александрович покончил все свои счеты с Москвой, продолжавшиеся восемь лет и дорого стоившие обеим сторонам; конечно, он здесь материально ничего не выиграл и не прибавил ни клока земли к своим владениям, но и ничего не проиграл и не уступил ни деревушки Князю Московскому. Но в существе дела он приобрел большие выгоды, ибо доказал Москве, что его нельзя оскорблять ненаказанно, как было думали Московские бояре, обманом зазвавши его в Москву в 1367 году, и удержал самостоятельность Тверского княжения против Москвы, замышлявшей подчинить его себе, когда очевидно материальными средствами он был несравненно слабее Москвы, располагавшей силами почти всех северо-восточных княжений Руси. Конечно, Михаил здесь более действовал силами Литвы и Татар; но это тем более выказывает превосходство его ума и умение вести дела чужими средствами; ибо Москва вооружала своих союзников-подручников силою и властью, Михаил же должен был действовать умом, его союзники были слишком сильны для того, чтобы он мог принуждать их, или приказывать им. При том же, при всей стесненности обстоятельств, он умел себя держать так, что ни разу не был орудием ни у Литовцев, ни Татар. А также нельзя сказать, чтобы он не действовал и собственными силами: его походы на Кистьму, Дмитров, Переяславль и Торжок, а также искусная и упорная защита Твери, ясно говорят об его искусстве в ратном деле, и о умении воодушевить народ и воинов.

Мир под стенами Твери имел самые благие последствия для обеих сторон. Вражда между Москвой и Тверью прекратилась совершенно. Князья, кажется, хорошо узнавши друг друга в продолжении восьмилетней борьбы, научились уважению один к другому, или, по крайней мере, сделались осторожнее и около восьми лет старались не уклоняться от точного исполнения условий последнего договора. Московский Князь, сколько свидетельствуют летописи, уже решительно не беспокоил Твери, а Тверской, со своей стороны, не тревожил Москвы, и даже во время грозного Мамаева нашествия в числе первых прислал Тверские полки со своим племянником, Иваном Всеволодовичем Холмским, на помощь к Московскому Князю, и полки сии участвовали в страшной сече на берегах Непрядвы.

По заключении мира с Московским Князем, Михаил Александрович в тот же год помирился и с Новгородцами. Из дошедших до нас договорных грамот этого мира мы видим, что обе стороны остались при прежних своих владениях, которые держали до войны, и обещались разменяться пленниками и грабежом, и дали слово вперед не начинать войны, и Новгородцам свободно торговать в Тверских владениях, а Тверитянам в Новгородских (Соб. Г. г. и д., т. I, № 16 и 17).

Но, не смотря на видимый мир и согласие с Москою, Михаил Александрович, помня прежние действия Москвитян и зная могущество их Князя, постоянно был на стороже, и всеми силами старался поддержать свое значение и не дать случая Московскому Князю напасть на него врасплох. Так, чтобы более скрепить свой союз с Литвой, своею постоянною союзницею, он, в самый год заключения мира с Московским Князем, женил своего старшего сына на Литовской княжне, Марии; дочери знаменитого Кестутия. Потом, в 1385 году, другому своему сыну, Борису, взял в жену дочь Смоленского Великого Князя, Святослава Ивановича, а третьего, Василия, женил на дочери Владимира Олгердовича, Князя Киевского, и в 1387 году снова укрепил Тверь, около валу вывел новую двойную стену и засыпал ее землею, и далее прокопал ров глубиною больше человеческого роста.

Нашествие Тахтамыша несколько изменило отношения Михаила Александровича к Князю Московскому. Московский Князь не умел защитить Москвы от Тахтамыша и, оставя столицу и окрестные города на жертву Татарам, сам бежал на Кострому; Михаил же, не оставляя Твери, успел остановить высланные против него Татарские войска благоразумным посольством к Хану, и не только спас свои владения от грабежа и опустошения, но и получил ярлык на безопасное владение Тверским Великим Княжением, при чем Михаилов посол был принят ласково и с почестями. Это счастливое посольство, а может быть и некоторые намеки вельможей Ордынских, навели Михаила на мысль, при помощи Тахтамыша, поднять свои притязания на великое княжение Владимирское. К чему, конечно, много располагало и усиление Тверских владений, которые, в продолжение восьмилетнего мира, ничем не обеспокоиваемые, быстро росли народонаселением: в край безмятежный, управляемый благоразумным и добрым Князем; народ отовсюду стекался толпами, тогда как в Москве, во все это время обеспокоиваемой Татарами заметны стали некоторая усталость и истощение сил, особенно после битвы с Мамаем и нашествия Тахтамышева, где погибли десятки тысяч Москвитян и их покорных союзников.

Михаил Александрович дело свое, относительно притязаний на Владимир, начал путешествием в Орду; он в след за удалением Тахтамыша, отправился туда сам, со своим сыном, Александром, и поехал окольными путями, опасаясь и таясь Московского Князя; там искательство, по обычаю, началось поклонами и дарами. Но все это не могло утаиться от двора Московского, ибо Михаил встретил в Орде Бориса Константиновича, Князя Городецкого, Московского подручника, который, возвратясь домой, как водится, послал весть на Москву.¹⁷ И Московский Князь, услыхавши о замыслах Михаила, немедленно и сам отправил к Тахтамышу своего старшего сына, Василия, и с ним послал старейших и лучших бояр Московских с богатыми дарами, по выражению летописи, чтобы тягаться о Великом Княжении с Михаилом Александровичем. Московское посольство, как и должно было ждать, своими дарами и ласкательствами у Князей Ордынских, перетянуло искательства Михаила; Тахтамыш, довольный Покорностью Московского Князя, Мамаева победителя, не замедлил отправить свое посольство в Москву с добрыми речами и пожалованием, где, разумеется, Татарский посол был принят с большими почестями и осыпан богатейшими дарами: вести об этом приеме, вероятно, были переданы в Орду, и еще более расположили Тахтамыша в пользу Московского Князя. А посему все искательства Михаила кончились тем, что, в начале следующего года, Тахтамыш отпустил его в Тверь, утвердив Великим Князем в Тверских владениях, и на отпуске сказал: «Я знаю сам свои улусы, и каждый Князь Русский должен жить в моем улусе, а в своей отчине, по старине, и ежели он мне служит правдою, то я его жалую; а что провинился передо мной мой улусник Князь Московский, то я его уже поустрашил, и он теперь мне служит правдою, и я его жалую по старине в его отчине; а ты иди в свою отчину, Тверь, и служи мне правдою, и я тебя жалую.»¹⁸ Таким образом Тахтамыш явно решил спор в пользу Московского Князя; очевидно, что Московские дары сильно подействовали на вельмож Ордынских и на самого Хана, которому постарались представить дело в таком виде, что, для безопаснейшего владычества над Русью, лучше всего оставить отношения тамошних Князей в прежнем порядке. Но дело, видимо решенное судом Ханским, не было еще решено в душе Михаила; он, надеясь на обещания какого-то Татарского Князя, оставил в Орде своего сына, где остался также и Княжич Московский. Вероятно, это обещание имело какое-либо основание, что заметно из последующих действий Хана в отношении к Москве. Тахтамыш, на первый раз уступя предстательству своих вельмож за Московского Князя, кажется, еще не совсем доверял ему, ибо не отпускал из Орды Московского Княжича, удерживая его как бы заложником, и испытывал покорность Москвитян наложением чрезвычайных и тяжких даней.¹⁹ Но Московский Князь беспрекословно исполнял все Ханские повеления, и для ходатаев Михайловых не представлялось случая вооружить Хана против Москвы; и посему прожив безуспешно три года в Орде, Михаилов сын, Александр, в 1386 году возвратился домой с Ханским послом. Тем уже решительно кончились все искательства Михаила при жизни Московского Князя, Дмитрия Ивановича.

С первого взгляда видимо безуспешные происки Михаила в Орде набрасывают некоторую тень на сего Князя; он, очевидно, действовал в противность им же заключенного договора с Московским Князем; но не должно забывать, что договор сей был заключен в крайности, а посему, вероятно, Михаил считал силу его не совсем для себя обязательною. Конечно, в глазах истории это еще мало извиняет Тверского Князя; но прежние поступки Московского двора были очень памятны для Михаила, и посему он, как Князь умный и осторожный, в душе своей не мог доверять искренности Московского двора; следовательно, необходимо должен был поставить себя в такое положение, чтобы Московский Князь не отваживался посягать на его владения, и чтобы всегда что-либо ограждало Тверь от Москвы; эту ограду для своих владений он нашел в Орде, представив себя Тахтамышу, как притязателя, на Владимирское Княжение. Тахтамыш, хотя и не сделал его Великим Князем Владимирским, но Михаил от этого не совсем проиграл свое дело, ибо Хан принял его под свое покровительство, Князя же Московского начал теснить наложением страшных даней. И по сему Московский Князь, озабоченный грозою Ханскою, не смел и думать о мщении Михаилу, или о посягательстве на Тверские владения; следовательно, и при видимой неудаче, Тверской Князь достигал своей цели, вязал руки своему естественному врагу и обезопасил свои владения. Тверичи, наслаждаясь во все это время совершенным спокойствием и не отягощаемые никакими особенными налогами, благословляли своего мудрого Князя, умевшего поставить их в такое завидное положение; следовательно, Михаил и в глазах истории и потомства не имеет нужды в оправдании, или извинении: он был Князем Тверским и образом своих действий в Орде доставил Тверским владениям мир, тишину и довольство, Тверичи его благословляли, стало быть, он свято исполнял великую обязанность Государя, отца подданных, и за свой образ действия заслуживает благоговение истории, и тем более, что самые враги его, Москвичи, в своих летописях не укоряют его за искательства в Орде, чего бы, конечно, они не опустили, ежели бы искательства сии в глазах современников заслуживали порицание.

По смерти Великого Князя Московского, Дмитрия Ивановича, в продолжении десяти лет, т. е., до самой своей кончины, Михаил Александрович жил в постоянном мире с Москвой и со всеми соседями; но всегда осторожный и предусмотрительный, он строго наблюдал за тем, чтобы кто неожиданно не напал на него врасплох. А по сему, несмотря на мирное время и на уважение, которым пользовался у всех современных Государей, как старший по летам и опытнейший в делах Государственных, он заботился о поддержании крепостей в своих владениях; с этою целью в 1391 году увеличил укрепления Волжского Городка и обвел его рвом, и в этот же год сделал в Твери новые Васильевские ворота; потом в 1394 году самую Тверь обвел новыми стенами.

Наслаждаясь всеобщим миром и уважением извне, Михаил хотел, чтобы и внутри его владений все было тихо и покорно его верховной воле. Около уже четырех лет он имел неудовольствие с Тверским Епископом, Евфимием Висленем, который даже был в необходимости на некоторое время удалиться в монастырь; но дело сие, за разными препятствиями, все еще не имело решительного окончания, и вражда между главою Тверской Церкви и между Государем продолжалась. Епископ не думал покоряться Князю, и возбудил против себя всеобщую ненависть. Наконец в 1391 году Михаил Александрович, чтобы решительно прекратить это неприятное дело, отправил посольство к Митрополиту Киприану, чтобы он приехал в Тверь и рассудил его с Епископом. Митрополит Киприан, понимая всю важность ссоры, и припоминая давнишнюю вражду Князя с Епископом, пригласил с собою бывших тогда в Москве Греческих Митрополитов, Матвея Адрианопольского, и Никандра Гайского, а также Смоленского Епископа Михаила и Пермского Стефана. Услыхавши о поезде Митрополита, Михаил, Александрович, чтобы почтить собор святителей, для встречи их, выслал своего внука с боярами за 30 верст от Твери; потом на другой день для второй встречи отправил своего старшего сына за двадцать верст от Твери; а на третий к вечеру вышел встречать и сам со всеми Тверскими князьями и боярами за пять верст от столицы, где Митрополит с сопутствующими ему святителями остановился в шатрах. Князь принял благословение, долго, беседовал с Митрополитом, и на другой день поутру опять сам со всеми своими детьми, племянниками и боярами вышел к Иерархам в предместье города; потом, при самом вступлении в город, им была учинена торжественная встреча во Владимирских вратах с крестами и иконами, где Митрополит, облачившись в святительские одежды, служил молебен Спасителю и Богоматери, и вошедши в соборную церковь, совершил литургию.

По совершении литургии, Князь Михаил Александрович, со своими детьми и племянниками, просил Митрополита и всех, сопровождавших его, вкусить хлеба-соли в великокняжеском дворце, где Михаил воздал Митрополиту большие почести и с большим торжеством угощал его три дня. На четвертый же день собралось в великокняжеский дворец все духовенство города Твери: архимандриты, игумены, пресвитеры, диаконы и весь иноческий чин; туда же Князь, пригласил своих бояр и всех, как представителей церкви и народа, отправил к Митрополиту, где они все принесли жалобы на своего Епископа, обвиняя его в мятеже и раздоре церковном. Киприан принял их торжественно в соборе сопровождавших его святителей, и начал разбирать представленные ему жалобы, рассматривая дело по священным правилам святых апостол и святых отец. Суд был очень продолжителен и многосложен. С жалобами на Епископа Евфимия явились не только духовенство и бояре, но и простой народ. Митрополит и сопровождавшие его святители, по первом рассмотрении обвинений, определили до окончательного суда запретить Евфимию священнослужение. Но Князь был недоволен таковым решением и настоятельно требовал, чтобы отставить Евфимия от Епископства. Тщетно Митрополит старался примирить Князя с Епископом: его убеждения решительно не действовали, а только увеличивали, вражду; явились новые обвинения на Евфимия, тягчайшие прежних и, по выражению летописи, неудобоносимые. Все это чрезвычайно смутило Митрополита, и он, не находя уже средств к примирению, в соборе святителей лишил Евфимия Епископства и увез с собою в Москву, где повелел ему безвыходно жить в Чудове монастыре, в Тверские же Епископы назначил своего протодьякона, Арсения. Князь был очень доволен таким назначением, но Арсений, страшась вражды и брани, не принял назначения, и в след за Митрополитом уехал в Москву.

Тверские владения около четырех месяцев оставались без Епископа, а Арсений все не соглашался принять трудное для него назначение. Наконец, Михаил Александрович отправил новое посольство в Москву, приглашая Митрополита Киприана к себе; и Киприан опять отправился по приглашению и с ним прежние Митрополиты Греческие, а также Епископы, Михаил Смоленский, Даниил Звенигородский и Стефан Пермский, и потом туда же прибыл Иеремия, Епископ Рязанский; туда же и привезли протодиакона, Арсения, и после многих убеждений со стороны Князя и Святителей, долго не соглашавшийся Арсений, наконец решился принять сан Епископа Тверского, и был посвящен 15 Августа.

Дело о Епископе Евфимии представляет большую важность в историческом отношении, но, к сожалению, рассказ летописи, при видимых подробностях, в сущности весьма неудовлетворителен; ибо в нем не объяснено самое, важное, в чем именно был виноват Евфимий; выражения: многие вины тяжкие и неудобоносимые, слишком общи и невразумительны для того, чтобы из них понимать что либо определенно; не более ясны и слова: раздор и мятеж церковный; из них можно только догадываться, что Евфимий был виноват, может быть, в упорстве и неуступчивости своего характера, в следствие чего власть церковная стала в борьбу с властью Государственною, с Князем, – вот раздор и мятеж церковный, и тем более, что прочее духовенство держалось стороны Князя; тяжкие же и неудобоносимые вины или были сущая клевета, как их и называет Никоновская летопись, или не имели надлежащих доказательств для правильного и законного осуждения обвиняемого; в противном случае, Митрополит не только не стал бы склонять Князя к примирению с Епископом, но сам бы первый начал преследовать виновного, на основании церковных правил; ибо, как мы уже видели, Киприан не думал как-нибудь потворствовать Евфимию, и еще после первых обвинений, не оканчивая суда, запретил ему священнодействовать. А уклонения и продолжительные отказы вновь назначенного Епископа Арсения ясно говорят, что, собственно, преступлений в поведении Евфимия не было и не открыто при всем старании обвинителей; ибо в летописи прямо сказано, что Арсений не соглашался принять Епископства, бояся вражды и браней многих. ²⁰ Следовательно, он сознавал невинность Евфимия и, может быть, внутренно обвинял Князя и себе ждал Евфимиевой участи.

Но мы не можем обвинить, вместе с Арсением, и Князя. Конечно, в настоящее время, при ясной определенности прав и обязанностей церковной власти, для нас непонятна правильная ссора Епископа с Князем; по нашим понятиям, в таком случае которая-либо сторона непременно должна быть виновна; но в XIV и даже XV столетиях, это было далеко не так. Власть Епископская тогда была слишком неопределенна; Епископ в то время принимал участие в делах не только гражданских, но и чисто Государственных: так, например, в 1287 году Князь Владимир Василькович, во время болезни своей отправляясь из Владимира Волынского в Любомль, оставил во Владимире, вместо себя, Епископа Марка: «И пребыв мало дней во Владимере, и нача молвити Княгини своей и боярам: хотел был доехать до Любомля; а се мене место епископ же Марк» (Ипат. 214). Тоже бывало и в Москве. Епископ нередко бывал богатейшим владетелем недвижимых имений в княжестве, и имел свои войска и свой двор. А относительно так называемого церковного суда и доходов, границы прав Епископских решительно были неопределённы; это доказывают нам многие списки древних Кормчих, где границы церковного суда в иных списках основываются на неясных уставах Русских Князей, Владимира, Ярослава и других, в иных соборных определениях и законах Греческих, несогласных с состоянием Русского общества, и следовательно, также неясных и допускающих различные произвольные толкования, и потому частые столкновения Епископской власти с Княжескою; а сколько было еще разных жалованных грамот, приобретаемых Епископами, которые запутывали их отношения к Князьям до бесконечности; при том не надо забывать и того, что Епископы редко имели большое влияние на народ мимо Князя. Все это обе стороны, Князя и Епископа, ставило в такое положение, что или Епископ с Христианским смирением должен был уступать Князю, или Князь, уважая главу Церкви в его владениях, признавал необходимым уклоняться от столкновений с его властью, что нередко и делали наши Князья, не находя для себя опасности в неопределенности Епископской власти; или, наконец, обе стороны должны были определить границы своих прав особыми уставами, составляемыми по взаимному согласию. На эту последнюю меру соглашения двух властей указывает история самого Митрополита Киприана; до нас дошла его уставная или скорее договорная грамота с В. К. Василием Дмитриевичем, ²¹ писанная на другой год после ссоры Епископа Евфимия с Князем Михаилом Александровичем. Этот в высшей степени любопытный документ прямо показывает, что уставы, подобные ему, делались именно по согласию Князя с Митрополитом, или Епископом; грамота именно начинается так: «Се яз Князь Великий… сед с отцем своим… Митрополитом... управили есмь о домах о церковных и о волостях, и о землях, и о водах, и о всех пошлинах церковных.» Далее Князь отказывается от права суда в церковных владениях: «А судье моему Великого Князя не быти.» Запрещает своим боярам и слугам покупать имения в церковных владениях: «А бояром и слугам земль Луховских не купити.» Даже самую дань Татарам обещается брать по особой оброчной грамоте: «А имати мне дани с Луху в выход по своей грамоте по оброчной, а лише того оброка не имати;» и признает смесный суд, в случае спора между людьми княжескими и митрополичьими: «А который человек мой, Князя Великого, ударит челом на игумена, или на попа, или на чернца, ино суд вобчой… а будет суд смесный, ино прибыток на полы.» Но уступая многое Митрополиту, Великий Князь налагает на него обязанности чисто владельческие, а не церковные; так в той же грамоте сказано; «А коли дань дати в Татары, тогды и оброк дати церковным людем: а коли дани не дати в Татары, тогды и оброк не дати церковным людям. А про войну, коли яз сам Князь Великий сяду на конь, тогды и Митрополичим бояром и слугам²², а под Митрополичим воеводою, а под стягом моим, Великого Князя.» До сих пор все условия Великого Князя с Митрополитом носят на себе характер взаимного договора владельца с владельцем, это чистая договорная грамота Князей между собою; недостает только определения отношений старшего к младшему, не упоминается о свободном переходе бояр и слуг, не допускается Митрополичьего знамени в Митрополичьем войске, и не говорится о праве договариваться Митрополиту с другими Князьями и не Русскими Государями. Но в конце грамоты Великий Князь уже делает ограничение в правах Митрополита, конечно, также по взаимному согласию. Так он говорит: «А сборного Митрополиту иметь с церкви шесть алтын, а заезда три деньги, а больше того не надобе ничто: а которые с борные, церкви по городом не давывали сборного при Феогносте Митрополите и при Алексеи Митрополите, тем и нынеча не давати. А слуг моих, Князя Великого, и моих данных людей, в диаконы и в попы Митрополиту не ставити. А которой попович отделен и живет опричь отца, а хлеб ест свой, а то мой, Великого Князя.» И вообще во всей грамоте Князь старается удержать распространение Митрополичьей власти и силы, и признает только те его права и владения, которые уже признаны предками: «Как управлено и обыскано по старине;» или: «А что села отца нашего Митрополичи церковныя, которыя даваны издавна и до Олексея Митрополита;» или: «А кто будет бояр, или слуг, не служивал Алексею Митрополиту, а приказался ново митрополиту, а те пойдут под моим воеводою великого Князя»

Здесь мы видим взаимные уступки и взаимное согласие договаривающихся сторон; следовательно, в других случаях и при других лицах могло быть и противное, договор делался невозможным, являлась ссора Князя с Еиископом, церковный мятеж, раздор. Подобное могло быть и у Епископа Евфимия с Князем Михаилом Александровичем,–вот и причина к обвинению Евфимия в мятеже и раздоре церковном; здесь точно каждая сторона могла считать себя правою, и летопись не даром говорит, что Митрополит Киприан о сем много смутись, и, конечно, нельзя было не смутиться Митрополиту судье, когда права обеих тяжущихся сторон были не разграничены, и когда все меры к соглашению и миру были отвергнуты, и только возбуждали большую вражду и брань. Обвинения же, приносимые на Епископа от бояр, народа и даже духовенства, нисколько не могли еще служить опорою судье в произнесении окончательного суда и в признании обвиняемого виновным; ибо Епископ, по тогдашнему положению дел, мог возбудить против себя всеобщую ненависть и не нарушая собственно церковных правил; так бояре и народ могли ненавидеть его за распространение церковного суда и на такие дела, которые принадлежали в данное время гражданскому суду, но по разным церковным уставам и по прежним примерам могли принадлежать и церковному суду; равным образом духовенство могло питать ненависть к Епископу или за распространение сборных даней и десятин и на те церкви, которые прежде по чему-либо освобождались от платежа, или за увеличение и слишком строгое взыскание старых даней; но в церковных правилах все это не было разграничено, следовательно, Епископ мог действовать так, или иначе, не выходя из границ, положенных законом, а посему и не отвечая за свои поступки перед судом. В таких затруднительных и неопределенных обстоятельствах судье оставалось одно: или согласить и примирить тяжущиеся стороны, или удалить того, кто слабее; первое Митрополиту Киприану не удалось, и он, при всем своем нежелании, прибегнул к последнему и увез в Москву Евфимия, как слабейшего, и притом такого, которого в Твери никто не хотел терпеть, от Князя до простолюдина²³.

В отношении, собственно, к истории Князя Михаила Александровича, дело Епископа Евфимия весьма важно тем, что оно превосходно определяет характер Михаила, указывает на его деятельность внутри владений, говорит об его умении привязать к себе народ и направить его волю согласно со своими, чисто Государственными целями. Он все это дело от начала до конца ведет с большою осторожностью, пытается сперва действовать прямо своею властью, и в 1387 году принуждает Епископа Евфимия удалиться в Николаевский монастырь; потом, когда видит, что с Евфимием, по его характеру и уму, таким образом кончить дела нельзя, то не прибегает к насилию, как прежде делали другие русские Князья, на пример, Андрей Боголюбский с Суздальским Епископом, Леоном, в 1162 году,²⁴ или Святослав Черниговский со своим Епископом, Антонием, в 1168 году.²⁵ Напротив, и в нелюбимом Епископе видит еще первенствующего представителя Тверской Церкви, и, уважая это представительство, хочет, чтобы сама же Церковь решила спор его с Епископом; но опять и тут не прибегает к Тверскому духовенству, и не думает заводить, подобно Боголюбскому,²⁶ соблазнительных прений Епископа с народом, или с подчиненными ему игуменами и священниками, а обращается прямо к Митрополиту Всероссийскому, как главе всех Русских Епископов, который мог судить по церковным правилам и по власти, признаваемой за ним всею Русскою Церковью. Да и пригласивши Митрополита Киприана, с бывшими в Москве Греческими Митрополитами и некоторыми Русскими Епископами, Князь в суде на Евфимия действует не от своего лица, а хочет, чтобы само Тверское духовенство, бояре и народ, принесли жалобу на неугодного Епископа; и только тогда уже действует лично, когда Митрополит и собор не решаются осудить Евфимия по одним просьбам и обвинениям духовенства и народа; тут уже в крайности он ведет себя твердо и настойчиво, и не принимает никаких мер к миру и соглашению, предлагаемых Митрополитом. А когда Митрополит и собор решили удалить Евфимия, то Михаил не просит и не представляет какого-либо своего любимца на Епископскую кафедру Твери, напротив, с готовностью и радушием принимает предложенного Митрополитом его протодиакона, Арсения.

Самое приглашение Киприана и встречи, и праздники, сделанные для него в Твери, ясно показывают, как умно поступал Михаил Александрович в этом, очень затруднительном, деле, и как хорошо умел согласить пользы своего Государства с уважением к церковной власти, именно в то время, когда их столкновение было неизбежно и примирение затруднительно, а продолжение ссоры опасно. Ибо в случае, ежели бы Киприан и собор не согласились с требованиями Михаила, то или должно бы было терпеть власть Евфимия в Тверских владениях, т. е., показать свою слабость перед Епископом, который, как оправданный собором, сделался бы еще тяжелее для Михаила; или употребить против него насилие, что конечно бы произвело большие замешательства, ибо Евфимий, как правый пред судом церковным, везде бы мог искать себе защиты, как невинно гонимый, и конечно, сыскал бы заступников даже между Тверскими Князьями, особенно между теми, которые были под покровительством Московского двора, и Москва наверное не отказалась бы от вмешательства в это дело, столь выгодное для ее видов. Московский двор даже, кажется, был недоволен решением Киприана, которое отстраняло Москвичей от вмешательства во внутренние смуты Твери; ибо на другой же год, после суда над Евфимием, Московский Великий Князь, Василий Дмитриевич, сильно потеснил власть Митрополита, как видно из приведенной выше уставной грамоты. Не даром Киприан долго хлопотал о примирении Михаила с Евфимием и уклонялся от произнесения окончательного суда; он как бы предчувствовал, что, признавая Евфимия виновным, он писал приговор самому себе; ибо хотя у него еще не было сильных столкновений со своим Князем, но тем не менее основания власти были столько же неопределенны, как и у Евфимия. А посему нельзя не удивляться чрезвычайному уменью вести дела, какое показал здесь Михаил; Киприан был довольно умен для того, чтобы не видать, как опасно для него самого согласиться с требованиями Михаила относительно Евфимия; следовательно, ежели согласился, то уже не иначе, как по тому, что Михаил успел поставить его в такое положение, что он не мог не согласиться; может быть, здесь были пущены в ход и искательства у Митрополитов Греческих, так кстати приглашенных в Тверь; Митрополиты сии, конечно, скорее Киприана могли принять сторону Князя; ибо их личные выгоды тут не терпели никакого ущерба ни в настоящее время, ни в последствии. На нерешительность и уклонения Киприана от окончательного суда над Евфимием и, следовательно, на сознание личных невыгод от этого суда, ясно указывает летопись; по ее словам,: «Митрополит Киприан много смутись о сем, многое же смиряше и в любовь вводяше Великого Князя со владыкой.» ²⁷ О Греческих же Митрополитах таже летопись ничего не говорит такого, из чего бы можно было видеть, что они также убеждали Михаила примириться с Евфимием, тогда как она же прямо говорит три раза об их участии в суде над Епископом; следовательно, безошибочно можно допустить, что Митрополиты Греческие были на стороне Князя, и таким образом препятствовали Киприану вести дело по своим убеждениям и видам, и тем самым поставили его в необходимость окончить суд не в пользу Евфимия, а с тем вместе к явному ущербу своих собственных интересов.

Рассматривая дело Евфимия, мы уже видели, что в нем главною причиною ссоры и неудовольствий была неопределенность Епископской власти, а также, может быть, неуступчивый характер Евфимия, и при том заметили, что на суде ни та, ни другая сторона не могла представить достаточных доказательств к своей защите и опровержению противников, и даже епископ очевидно защищал себя на суде так хорошо, что главный судья, Киприан, до окончательного решения, держал его сторону, а будущий преемник Евфимия долго не решался принять его кафедры, боясь подвергнуться той же участи, и таким образом явно признавая Евфимия невинным и гонимым единственно по вражде и смутам.²⁸ Но это не значит, чтобы Михаил Александрович действовал пристрастно и произвольно и даже в противность уставам Церкви; ибо та же летопись, которая не обвиняет Евфимия, и даже как бы молча оправдывает его, говорит о Михаиле, что он любил читать и слушать божественное писание, и особенно почитал святителей, и любил и жаловал иноков, всегда с радушием принимал их у себя, а священников называл князьями царскими, говоря, что они великие слуги Божии, честнейшие князей.²⁹ Это свидетельство летописи прямо указывает, что Михаил почитал Церковь, любил и уважал ее, служителей, что подтверждает и самим делом добрая и согласная жизнь его с Евфимиевым преемником Арсением; следовательно, против Евфимия он действовал не по произволу, или прихоти, а по настоятельным нуждам государства, нуждам, для нас теперь неизвестным по недостатку летописных сведений, но ясно и верно сознаваемым не только Михаилом, а даже народом и самим духовенством Твери, которые во время суда решительно и настойчиво действовали за одно с Князем. А все это ясно показывает, что Михаил глубоко и ясно понимал потребности своего века, и едва ли не первый из современных государей показал дорогу, как должно действовать, дабы дать определенность отношениям различных составных частей тогдашнего Русского общества; ему уже последовали Великие Князья Московские, два Василия и два Иоанна, и их преемники.

Чисто юридическое направление, данное Михаилом решению дел церковно-государственных, имело весьма важные и благодетельные последствия для России; оно хотя не отстранило многих волнений, неизбежных во время развития государственного организма, но тем не менее дало верные средства удерживать их и даже уничтожать во время, пока они не успевали еще усиливаться, чего, конечно, труднее и опаснее достигать всяким другим путем, кроме юридического. Михаил, в настоящем деле, своим обращением к собору святителей, вполне показал глубокое знание церковных законов, внушенное ему его крестным отцом и воспитателем Новгородским, Архиепископом Василием; он здесь и указал современной ему Руси именно тот путь, которому, как лучшему и вернейшему, Христианская Церковь всегда следовала с первых веков своего существования.

По удалении Евфимия Михаил Александрович около восьми лет спокойно княжил в Тверских владениях, проводя время в заботах о соблюдении доброго и честного мира со всеми соседями и о приведении в наилучшее устройство и порядок Тверского края; всеобщая любовь подданных и уважение от всех современных соседних Государей были достойною наградою трудам и уму доблестного, почти шестидесятилетнего, старца.

Заботясь О соблюдении мира с соседями, Михаил Александрович в 1391 году женил своего сына на дочери Московского боярина, Федора Андреевича Кошки, любимца и самого приближенного мужа и советника Московским Князьям, Димитрию Ивановичу и сыну его, Василию Дмитриевичу, того самого, о котором знаменитый Ордынский князь, Едигей, говорил Московскому государю в 1409 году: «добры нравы и добра дума, и добрые дела были ко Орде от Федора; добрый был человек, которые добрые дела ордынские той тебе воспоминал».³⁰ Этот брак ясно показывает, что Михаил ничем не пренебрегал, дабы везде иметь себе верных союзников и помощников. Отношения его, как великого Князя Тверского, к Московскому двору, никогда не могли быть надежны и безопасны; ибо Московские Князья, имея в виду ослабление опасной для себя Твери, хотя наконец и не могли быть с ним в явной вражде, изучивши многими несчастными опытами, как эта вражда всегда для них тяжела и опасна, тем не менее они тайно продолжали поддерживать между Тверскими Князьями всех недовольных Михаилом. А посему ему нужно было иметь при Московском дворе людей близких и преданных себе. Он уже испытал в 1371 году, как хорошо держать там своих приверженцев, когда, при помощи тайных вестей, полученных из Москвы, избежал погони расставленных по дорогам Московских застав во время обратного путешествия из Орды Мамаевой.³¹ Притом же ему хорошо было известно значение и сила старейших бояр при Московском дворе, он помнил, как Московские бояре управлялись с Князьями Ростовскими, Галицкими и Стародубскими в первые годы княжения Димитрия Донского; конечно также не забыл и о своем заключении на Гавщине дворе,³² и наверное знал во всех подробностях состав Московского двора, могущество и влияние на государственные дела тех или других боярских фамилий. А посему, как муж проницательный и дальновидный, нашел за полезнейшее вступить в родство с одним из боярских родов в Москве, сильнейшим, в то время, по своему влиянию на Государя и по связям с другими родами; и в этом расчете Михаил не ошибся; родство его с Феодором Андреевичем Кошкою вполне обеспечивало Тверь со стороны Москвы; сильнейшая боярская партия при Московском дворе очевидно стала на стороне Тверского Великого Князя. Как это оправдалось в 1398 году, когда племянник Михаилов, Иван Всеволодович, бежал из Твери в Москву и сложил крестное целование к дяде. Хотя Московский Князь, по обычаю поддерживал противников Тверского Государя, принял его ласково и даже женил на своей сестре, но Иван чрез это ничего не мог выиграть; партия Тверского Князя так была сильна при Московском дворе, что тамошний Государь, несмотря на близкое родство с беглецом и желание вредить Твери, ничего не мог предпринять против Михаила Александровича, и даже в то же время заключил с ним мир, в котором ни слова не упомянул об Иване Всеволодовиче и, что всего замечательнее, признал, Тверского Князя равным себе, чего Московские Князья давно уже не уступали ни одному Князю северо-восточной Руси. В дошедшей до нас договорной грамоте этого мира, между прочим, мы находим большие преимущества, данные Московским Князем Михаилу, которые ясно показывают, что Москвичи с особенным почтением смотрели на Тверского Князя и признавали его совершенно равным своему Государю. Так, например, Московский Князь говорит в грамоте: «Ежели Царь за мою войну с ним наложит на нас пеню, то тебе нам не дати ничего, ни твоим детям, ни внучатам, а в том нам самим ведатись» или: «А будет нам, брате, взять любовь с Витовтом, или с Литвою, и нам, брате, без тобе любви не взять, ни без твоих детей, ни внучат.» Или еще: «А к Орде ти, брате, и к Царю путь чист и твоим детем и твоим внучатам и вашим людям.» И наконец, что всего важнее, Московский Князь, в случае смерти своей и своих сторонников, просит Михаила печаловаться об их княгинях и детях: «А отъимет Бог которого от нас, и вам, брате, печаловатись нашими княгинями и нашими детьми, по животе по нашем.»

Чтобы яснее видеть, в какое выгодное и необычное для Москвы отношение поставлен был Михаил этою грамотою, мы здесь сравним ее с договорною грамотою, какую тот же Московский Князь в 1402 году заключил с Рязанским Великим Князем, Федором Ольговичем. В Рязанской грамоте прямо сказано: «На сем, брате молодший, Князь Великий Федор Ольгович, целуй ко мне крест к своему брату старийшому, Князю Великому Василью Дмитриевичу, и к моей братье молодшей»; в Тверской же написано: «На сем на всем, брате, Князь Великий Михайло Александрович, целуй к нам крест к своей братье и ко мне, Великому Князю, Василью Дмитриевичу, и к моей братьи к молодшей.»³³ Здесь, в первой грамоте, Федор Ольгович прямо называется младшим братом, а Московский Князь старейшим братом; следовательно, первый в отношении ко второму ставится некоторым образом в подчинении; во второй же грамоте Тверской Князь и Московский названы просто братьями, без придаточных младший, или старейший, следовательно ясно, что по настоящему договору они оба признаются равными без всяких преимуществ одного перед другим. Далее в первой грамоте сказано: «Имети ти (Федору Ольговичу) меня собе братом старейшим, а мою братью молодшую иметь собе братьею, а меньшую нашу братью имети ти собе братьею молодшею.» Во второй же грамоте о таковых отношениях, как несогласных с главным условием договора о равенстве двух Великих Князей и, следовательно, ненужных, вовсе не упоминается. А посему из сравнения сих двух грамот мы ясно видим, что как Рязанский Великий Князь был приравнен к удельным Московским Князьям, младшим в отношении к Великому Князю: «А мою братью молодшую имети ти собе братьею;» так Тверской Великий Князь был приравнен Великому Князю Московскому: «брате целуй к нам крест к своей братье.» Потом в первой грамоте Московский Князь обязывает Рязанского предъявлять о своих сношениях с Ордою: «а коли имешь киличея слати в Орду, что ти нам явити; а отдалится от нас Орда, тобе с нами учинити по думе;» во второй же грамоте нет и намеков о подобном обязательстве, там ясно сказано: «а к Орде ти, брате, и к Царю путь чист, и твоим детям и твоим внучатом и вашим людем;» следовательно, по договору в сношения Твери с Ордою Москва не смела и вмешиваться. Наконец в отношении к Литве в первой грамоте помещено: «А всхочет с тобою тесть Князь Великий Витовт любви, ино тебе с ним взяти любовь со мною по думе, как будет годно» во второй же сказано: «а будет нам, брате, взять любовь с Витовтом, или Литвою, и нам, брате, без тобе любви не взять, ни без твоих детей, ни внучат». Здесь, в первой грамоте, Московский Князь обязывает Рязанского не иначе вступать в союз с Литвою, как по дозволению Московского Князя: «со мною по думе, как будет годно.» Во второй же сам Московский Князь обязывается Тверскому без него не вступать в союз с Витовтом, требуя с своей стороны только, чтобы и Тверской Князь без него не вступал в подобный же союз: «а вам, брате, без нас любви с ним не взять.» Дальнейшее сравнение обеих грамот показало бы и еще много разницы между отношениями Рязанского и Тверского Князей к Московскому; но довольно уже и того, что мы успели сличить, чтобы ясно видеть большую разницу в отношении помянутых Князей.

В силу грамоты 1398 года Иван Всеволодович до самой кончины Михаила должен был жить в Москве, не сметь и думать о возвращении в свои отчие владения, и только уже на другой год по смерти Михаила мог возвратиться на родину, да и то не иначе, как с дозволения Михайлова преемника; ³⁴ Но не будь у Михаила родственной связи с Московскими боярами, то в настоящем случае ему, может быть, не миновать бы войны с Москвой, как, это бывало прежде в подобных случаях.

Связи с Москвой, впрочем, не мешали Михаилу поддерживать, и еще более скреплять, прежние отношения с верными союзниками Твери, Литовцами. После знаменитого Ольгерда, там у него оставался еще более знаменитый и сильнейший друг, великий Князь Витовт, на сестре которого, Марии, был женат старший сын его, Иван Михайлович. ³⁵ Этот брак также имел большое влияние на Московский двор и вязал Москвичам руки, в случае замыслов против Твери; ибо Витовт, тесть Государя Московского, крепко любил и уважал Михаила. Лучшим свидетельством любви и уважения Витовта к Тверскому Князю служит путешествие Михаилова сына, Ивана, в Литву в 1398 году. По свидетельству летописи этот Князь, отпущенный родителем для свидания с родственниками своей супруги, на поезде в Литву, по всем тамошним городам был принимаем с большими почестями, и далеко еще не доезжая до Вильны, был встречен самим Великим Князем, Витовтом Кестутьевичем, с его супругою, и со всеми панами, князьями и боярами и со множеством народа. Он со своею супругою гостил у Витовта долгое время и отпущен к отцу с великою любовью, почестью и дарами.³⁶ Читая летописное повествование о приеме, сделанном от Витовта Михаилову сыну, ясно видим, какое великое значение имел Тверской Государь между современными Князьями, и как далеко выдвигался он из ряду других Русских Князей; ибо подобного приему знаменитый Витовт не делал даже Московским Государям, своим ближайшим родственникам. При таковом свидетельстве дружбы и уважения со стороны могущественного Витовта, Михаилу можно бы было княжить спокойно и беззаботно. Но быть беспечным вовсе не было в характере Михаила; он, подобно своему прежнему знаменитому союзнику, Ольгерду, никогда не оставлял благоразумной осторожности и заботливости об ограждении своих владений. Наученный многими опытами своей деятельной жизни, он одинаково был осторожен в дни счастья и могущества, как и вовремя бедствий.

Михаил, ограждая свои владения сильными союзами и уменьем вести дела с соседями, в то же время не забывал и о поддержании вещественных укреплений своей родины, дабы на всякий случай иметь надежную опору и средства к отражению врагов. Так, по свидетельству летописи, в последнее время своей жизни он в 1391 году распространил укрепления Волжского городка и окопал его рвом, а также построил новые ворота в самой Твери, ³⁷ потом в 1394 году приказал разрушить обветшавшие укрепления Твери и строить новые, которые и были окончены на другой год. Михаил не менее прилагал старания об украшении своих городов, которое, по тогдашнему обычаю, состояло в постройке церквей и монастырей; в сем много помогал ему ревностный к благолепию храмов и много им уважаемый Епископ Арсений. Так в последние годы Михайлова княжения были выстроены и возобновлены: в 1394 году Успенский монастырь на реке Тмаке с каменными церквами Успения Пресвятой Богородицы, и Антония и Феодосия Печерских, ³⁸ а в 1397 году каменная церковь Архистратига Михаила на Городце. ³⁹ И наконец в 1397 году была возобновлена соборная церковь Преображения Господня, главный храм в стольном городе Михаила, построенный назад тому сто лет Великим Князем Ярославом Ярославичем, прадедом Михайловым, и богато украшенный епископом Феодором. По свидетельству летописи Михаил Александрович, вообще ревностный к благолепию храмов, особенное имел попечение и любовь к соборной церкви Преображения Господня, постоянно делал в нее богатые вклады и позолотил ее кровлю, а в последний год своей жизни возобновил и самые ее стены, приказавши обложить их новыми сжеными плитами.⁴⁰

Доселе добрый и деятельный Михаил, летом 1399 года на 66 году от рождения, вдруг начал чувствовать сильную боль в ногах, так что с трудом мог вставать с постели; впрочем, продолжал еще заниматься делами правления и принимал у себя князей и бояр, каждое утро являвшихся к нему с обычными делами и для получения приказаний. Между тем в половине Августа возвратились из Константинополя Тверские посланники, Даниил, протопоп соборной Михайловской церкви, и Калоян, отправленные два года тому назад с милостынею и дарами к Константинопольскому Патриарху. С ними вместе прибыл и Патриарший посланец, Архимандрит Герман, с благословением от Патриарха Великому Князю Тверскому и с иконою страшного суда, а также с мощами святых и драгоценным миром. Услыхавши о возвращении своих посланников и о прибытии Архимандрита Германа, везшего патриаршее благословение и святую икону, Михаил вышел к ним на встречу, с приказом не входить в город до утра; сам же, обрадованный вниманием Патриарха, и принимая Патриаршее благословение добрым предзнаменованием и как бы напутствием в иную жизнь, всю ночь пробыл без сна в молитве и слезах и решился с наступлением дня принять иноческое пострижение. И утром на другой день, когда сыновья его, князья и бояре, пришли к нему с обычными делами градского управления, он их не принял и приказал призвать Епископа Арсения, которому в тайной беседе объявил, что желает принять иноческий образ и просил пострижения, чтобы с большею свободою предаться Господу Богу и благодарить его за все благодеяния, которые получил в продолжение своей многолетней жизни. Благочестивый епископ одобрил желание Князя и старался поддержать и утвердить его многими свидетельствами от божественных писаний. Беседа их была довольно продолжительна и кончилась тем, что Князь просил Епископа до времени не объявлять о сем никому, дабы супруга и дети не вздумали отклонять его от принятого намерения, а на отпуске приказал приготовить все для торжественной встречи иконы, присланной от Патриарха.

По выходе Епископа из дворца по городу быстро разнесся слух, что Князь хочет оставить княжение и постричься в иноки; все удивлялись таковому слуху, и многие даже не верили; и народ, рассуждая и толкуя о слышанном, начал стекаться толпами, желая узнать, чем оправдаются слухи; бояре же и дружинники, переговариваясь друг с другом, проливали слезы, а супруга и дети плакали тайно в своих палатах; но никто не смел предстать пред Михаилом со своими убеждениями и просьбами, ибо все знали строгость его характера и непреклонность воли, по словам летописи: «яко бе муж страшен и сердце его яко сердце льву.»

Между тем возвращавшиеся из Константинополя Тверские посланники и Патриарший Архимандрит, Герман, по распоряжению Епископа, вступили в город, неся перед собою дары Патриарха; их встретил Епископ Арсений с Тверским духовенством и множеством народа, а услыхавши о приближении посланников и сам Михаил, собравшись с силами, встал со своего ложа, и встретил присланную Патриархом икону на своем дворе, у церкви св. Михаила. Увидавши икону, он со слезами радости пал перед нею ниц, и воскликнул: «Слез моих не премолчи, Боже, яко убо пресельник есмь аз у тебе и пришлец, яко же и вси отцы мои, но ослаби ми, да у тебе ночию прежде даже не отъиду и уже к тому паки зде не буду.» Потом посланники подали расстроганному Князю Патриаршую грамоту. Князь же, приняв грамоту, повелел Епископу принесенную икону поставить в придворной церкви Михаила и начать благодарный молебен Господу и Пречистой Его Матери. Во все продолжение молебна Князь изливал свое благодарение Господу частыми воздыханиями и слезами, и по окончании молитв сделал большой обед Епископу, духовенству и бедным, при чем роздал богатые милостыни священникам и маломощным.

По окончании обеда Патриаршая икона торжественно была перенесена в соборную церковь Преображения Господня, куда ее сопровождал сам Великий Князь, где Михаил Александрович приложился к святым иконам храма; потом вышел из церкви красными вратами, с тем чтобы прямо, не заходя во дворец, идти в монастырь; во вратах ожидали его уже толпы народа и бояре. Остановившись на верхней ступени храма, Михаил поклонился людям на все стороны и, прощаясь с ними, сказал: «Братия мои и дружина, добрые сыны Тверстии, мне Господь Бог доселе повелел быть у вас, ныне же простите меня, и се оставляю вам любимого и старейшаго сына моего, Ивана, да будет вам Князь в мене место, вы ж любовь имейте к нему, яко ж и ко мне, и он о Бозе да соблюдет вас, яко же и яз.» Далее Князь не мог уже говорить, рыдания и вопли народа прервали его речь; Тверитянам горько было расстаться с любимым Князем, и они говорили: «Где ныне отходиши и како грядеши от нас, о Тверская великая свобода и честная слава сынов Тверских, великий страж Тверскаго града, иже тако всегда стрегий, яко ж орел гнездо свое, и тобою сынове Тверстии в странах честни и необидимы бывали!» Плач и рыдания людей не умолкали; наконец Михаил, поклонившись всем смиренно и подав последнюю любовь и мир, отправляется на пострижение в монастырь св. Афанасия. Древний жизнеописатель Михаилов так говорит об этом последнем подвиге смирения: «О умильное видение и слез достойно! Кто бо не почудится о сих, или кия слезы не пролиются зрящих! И в странах славен быв Великий Князь, и страшен быв ратным, толику славу княжения вскоре оставляет, и толь смиренно своими ногами в монастырь приходит, и умиленне у Епископа пострижения просит.» ⁴¹

Епископ Арсений постриг Михаила в иноческий образ и нарек Матфием; и знаменитейший Князь с оставлением мирского имени, оставив всю прежнюю славу, смиренно пришел к иноку Григорию, прося у него дозволения отдохнуть в кельи. Но недолго отдыхал трудолюбец Тверской земли в кельи инока: болезнь его начала усиливаться, и на четвертый день по пострижении он изъявил желание принять схиму. Епископ Арсений с радостью исполнил благочестивое желание своего прежнего Государя, облек его в схиму, совершил над ним елеосвящение и приобщил святых Христовых тайн; после того еще несколько дней повторяли над Михаилом елеосвящение и причащали святых тайн. Между тем новопостриженник со дня на день ослабевал в силах; впрочем, по выражению жизнеописателя: «Благодатью Божиею болезнь его не бе тяжка, но седя, вся исправляше.» Несмотря на то, чувствуя приближение смерти, Михаил начал приглашать к себе игуменов изо всех Тверских монастырей, и своими руками раздавал им серебро на сорокоусты и смотрел, как они перед ним вписывали его имя в помянники. Так прошло около четырех дней; наконец 26 Августа, 1399 года, в 8 день по пострижении, к вечеру, умирающий, давши последнее благословение сыновьям своим, постоянно навещавшим его, приказал всем удалиться и, оставив при себе Архимандрита Корнилия и священноинока Парфения, велел им петь канон на исход души; и когда те оканчивали уже пение, то Князь Михаил, инок Матфий, протянув ноги, тихо отошел ко Господу. Так окончил свою многотрудную и доблестную жизнь знаменитейший из Тверских Государей. Случившиеся в то время в Твери иноки Афонской горы, Савва и Спиридон, окутали его тело по лаврскому обычаю святой горы.

Хотя кончина Михаила последовала поздним вечером, но весть о ней тотчас разнеслась по всему городу, и весь народ в продолжении целой ночи был в смятении и слезах, на утро же весь город, богатые и убогие, мужи и жены, старцы и младенцы, двинулись к монастырю святого Афанасия, дабы воздать последний долг усопшему Князю-благодетелю. Епископ Арсений со всем духовенством города Твери в светлых ризах пришли к одру усопшего, дабы проводить его до места погребения, в соборную Церковь Преображения Господня; сыновья покойного сами подняли тело родителя и понесли в соборный храм в сопровождении духовенства и народа, который теснился у гроба с воплями и слезами. Многие Гости от разных стран, бывшие тогда в Твери, дивились выражению любви народной к Государю и, по свидетельству летописи, говорили между собою: «Смотрите, какую любовь заслужил умерший Князь у народа; по истине счастлива Тверь, что в продолжении многих лет имела такового Государя.» ⁴² Принесши в соборную церковь, Епископ с духовенством начали обычное служение над усопшим, но за плачем и рыданиями народа не было уже слышно церковного пения, да и само духовенство в слезах насилу могло окончить надгробные песни. Наконец, после обычного по уставу благословения и разрешения от Епископа, тело усопшего опустили в могилу в соборной церкви Преображения Господня на правой стороне.

Со смертью Князя Михаила Александровича кончилось цветущее состояние Твери; недаром народ плакал и рыдал на его гробе; он как бы предчувствовал, что прощаясь с покойным князем и провожая его бренные останки в могилу, он как бы прощался с честью, счастьем и независимостью Твери, и как бы провожал их также в могилу. Хотя Тверь по смерти Михаила еще пользовалась независимостью в продолжении 86 лет, и Тверские Великие Князья еще продолжали называться равными братьями Великих Князей Московских, но на самом деле они были уже далеко неравны Московским Государям; за ними оставался только титул, приобретенный Михаилом, а не было ни его дел, ни его ума. Через четыре года по смерти Михаила, его преемник, старший сын, Иван Михайлович, перессорился со своими братьями и другими родственниками, и тем подал случай вмешаться в Тверские дела Московскому Великому Князю, и сделаться судьей Тверских Князей, и так продолжалось и в последующее время. И ежели Тверь в продолжении 86 лет по смерти Михаила еще пользовалась какою-то независимостью, то этим была обязана смутам, происходившим в Москве; но как скоро смуты сии кончились, то и независимость Твери пала.