Заключение

Так произошел окончательный раздел Церквей. Ни тема папской власти, ни вопрос о филиокве, важнейший с точки зрения догматики, при этом даже не были затронуты. В конце концов стало уже не важно, что разделяет обе стороны: противники искали только повод, чтобы излить взаимное раздражение и недовольство. Полемика между латинянами и греками велась мелочно и ожесточенно, с пристрастным выискиванием взаимных слабостей и недостатков. Спорящие не только не смягчали разногласий, но нарочно раздували их, придираясь к каждой обрядовой тонкости, к каждому уклонению от церковного обычая, с видом ревностного благочестия возводя их чуть ли не в отступление от веры. В посланиях патриархов и епископов длинной чередой шли списки взаимных обвинений и претензий, где смешивалось все – мелкое и крупное, важное и неважное. Первенство пап упоминалось в одном ряду с бритьем бород, филиокве – с постом в субботу. Сочинялись целые богословские трактаты, почему хлеб евхаристии должен быть квасным, а не пресным, хотя все эти обоснования придумывались задним числом, вдогонку к уже сложившейся традиции, происхождение которой затерялось в истории и стало непонятным, но священным.

Раздавались и голоса здравого смысла, но к ним мало кто прислушивался. Например, патриарх Петр Антиохийский в ответ на письмо Кирулария, где тот громил латинян, писал, что христиане должны «всячески склоняться к миру и братской любви», особенно там, где это не грозит опасностью для основ веры. Латинян надо признавать своими братьями, даже если они в чем – то ошибаются, ведь в главном они мыслят так же, как и мы. Петр считал, что многое из того, что перечислял Кируларий, маловажно, а во многом (например, в поедании удавленины) восточные христиане повинны не меньше западных: так как же мы можем осуждать у других то, что терпим у себя? Единственно важный вопрос, о котором, по его мнению, стоило спорить, это филиокве, остальное несущественно или безразлично. В конце концов, христиане должны объединяться не по обычаям, которые могут быть различны, а по духу. В заключение Петр предупреждал, что не стоит обращаться с Западной церковью слишком жестко, это может привести к еще большему разрыву. «Увещаю и твое боголепное блаженство принять мою мысль, чтобы, всего требуя, не потерять всего».

Мягкая позиция патриарха Петра у многих вызывала раздражение: она объяснялась недостатком христианской ревности, для которой не должно существовать мелочей. Говорили, что Петр и сам человек невоздержанный и слабый. Появились анекдоты, где он изображался страстным любителем скоромного, который даже в патриаршестве не мог отказаться «от мясца» и выпрашивал у императора разрешения есть его вопреки всем правилам, а когда это не удалось, услаждался хотя бы его запахом. «Не потерпим патриарха – мясоеда», – будто бы возмущались подчиненные ему епископы. Правда, и у Петра находились сторонники, например знаменитый богослов и экзегет Феофилакт Болгарский. В ответ на просьбу одного диакона составить краткий список «бесчисленных» заблуждений латинян он заметил, что восточные христиане достойны большего осуждения за ожесточение против западных, чем западные – за сами эти заблуждения. Не следует впадать в мелочность, призывал он, и видеть преступления в западных обычаях, которые частично произошли из благочестия, а частично – из снисходительности к человеческим слабостям. Только в филиокве Феофилакт видел серьезный проступок латинян, за который, по его словам, им «придется гореть в аду».

Но самым удивительным в истории разрыва XI века было то, что формально никакого разделения Церквей не произошло. Латиняне анафемствовали только Кирулария и его приближенных, а созванный патриархом собор – только папских легатов, которых к тому же объявили самозванцами, не представлявшими на деле Римскую церковь. Незначительность этого события подчеркивалась тем, что папский престол в это время не был занят: один папа умер, а другой еще не был избран. Подобных случаев бывало уже множество, но рано или поздно они как – то утрясались, и о них забывали.

Казалось бы, можно было ожидать, что и на этот раз произойдет то же самое. На ссору в Константинополе почти не обратили внимания ни на Западе, ни на Востоке, сочтя ее временной размолвкой. Уже упомянутый Петр Антиохийский писал: «Они наши братья, хотя, по грубости и неведению часто уклоняются от того, что прилично, следуя своей воле... Я выскажу свою мысль прямо: если они исправятся относительно прибавления к символу (то есть филиокве), то я не искал бы от них ничего более, оставляя безразличным в числе других и вопросы об опресноках». Кардинал Фридрих Лотарингский также не одобрял разрыва и, став папой Стефаном IX, пытался исправить случившееся при Гумберте. Византийские императоры не раз проводили в Константинополе соборы и диспуты, уговаривая патриархов примириться с Римом.

Но все эти попытки ни к чему не привели. Ни Латинская, ни Греческая церкви не испытывали внутренней тяги к воссоединению. Сложившееся положение всех устраивало, потому что на деле две половинки христианского общества уже давно жили отдельно друг от друга. Каждая занималась своими проблемами, не заботясь о другой и не нуждаясь в ней. Благодаря этому безразличию иногда казалось, что никакого разделения не случилось, что все идет по – прежнему, а случайное недоразумение не имеет значения. Римских пап продолжали иногда поминать в некоторых восточных церквях, изредка проводились совместные богослужения, и западные святые, случалось, попадали в православные святцы.

Но постепенно разрыв стал привычкой, потом правилом и, наконец, традицией. В XIII веке, когда император Михаил V Палеолог поставил вопрос о воссоединении Церкви, патриарх Иосиф сослался на собор Кирулария как на вселенский и потребовал соблюдения его решений. Первые крестовые походы, реально столкнувшие Запад и Восток лицом к лицу, подкрепили теорию практикой. К этому времени греки и латиняне уже так ненавидели друг друга, что предпочитали заключать союз с арабами и турками, а не между собой. Ромеи заявляли, что готовы скорей пойти под иго «агарян», то есть мусульман, чем иметь дело с латинянами, от которых «смердит нечестием». Поход 1202–1204 годов, когда крестоносцы обратили свое оружие против византийцев и разграбили их столицу, залив кровью улицы города, казался естественным итогом этих отношений и никого уже не удивил.

Последний проблеск возможности воссоединения Церквей промелькнул накануне взятия Константинополя турками. Силы были уже слишком неравны, и речь могла идти только об унии, то есть поглощении Восточной церкви Западной. Из осажденной столицы Константин XI Палеолог в отчаянии звал на помощь Рим и был готов на все, чтобы спасти империю. Но византийский клир в последний раз собрался с силами и отстоял чистоту веры ценой собственной гибели. После этого православное христианство почти целиком переместилось в Россию, настолько далекую и настолько нецивилизованную в глазах Запада, что о православии практически забыли на несколько веков. Расстановка сил в Европе была уже другой и формировала новую церковную историю, рассмотрение которой не входит в рамки этой книги.