Д. С. Московская. «Я нашел в жизни то, что искал»²¹²

Она посмотрела на меня и прошептала:

«Папочка, Бог с тобой!» –

«Что ты хочешь сказать, доченька?» –

Она подняла ручку и сказала:

«Ну Бог, что на небе, Он с тобой».

И эти слова врезались в мою душу,

и с ними в душе я прожил свою жизнь.

С ними вышел победителем из всех испытаний.

Η. П. Анциферов. Воспоминания

«Путь моей жизни» («1919 год»).

Единственное зло, которое я действительно боюсь

и для себя, и для детей, и для тебя, для всех, кого люблю, –

это моральное зло. Все остальное пройдет –

одна правда останется.

Из письма Η. П. Анциферова С. А. Гарелиной.

30 января 1939 г. Хабаровский край, город Бикин.

Амурлаг. 17-е отделение. Колонна № 189.

Николай Павлович Анциферов – историк литературы и общественной мысли, теоретик литературы, историк-медиевист, урбанолог, краевед-экскурсионист, писатель-мемуарист. Наибольшую известность его имени принесли книги, посвященные духовной и материальной культуре Санкт-Петербурга: «Душа Петербурга», «Петербург Достоевского», «Быль и миф Петербурга». Запрещенные в конце 1920-х и в советское время не переиздававшиеся, они впервые были воспроизведены в 1991 г.²¹³ и с тех пор стали настольными для ученых-гуманитариев, учителей, краеведов, экскурсионистов и всех, кому дорога историческая память.

Посвятивший себя изучению и сохранению городской культуры Анциферов не был по рождению горожанином: родиной его детства был дивный сад в украинских степях. Здесь, в бывшей усадьбе князя Феликса Потоцкого Софиевке в семье инспектора Уманского сельскохозяйственного училища Павла Григорьевича Анциферова он был произведен на свет. Так вышло, что долгие годы жизнь Николая Павловича была связана с парками и дворянскими усадьбами. Софиевку сменил Никитский ботанический сад на Южном берегу Крыма, куда директором был назначен Павел Григорьевич. Оттуда, после смерти отца, семья переехала в Польшу, в имение Чарторижского (Ново-Александрию), где располагался Сельскохозяйственный институт: здесь возглавлял кафедру двоюродный брат Павла Григорьевича Николай Михайлович Сибирцев, выдающийся ученый-естествоиспытатель, вместе с В. В. Докучаевым создавший новую фундаментальную дисциплину – почвоведение. Затем, после переезда в Киев, местом детских игр и учения мальчика оказался Ботанический сад: здесь директорствовал отец его друзей С. Г. Навашин. В Москве центром притяжения стали дом и парк бывшего имения графа Разумовского (Петровское-Разумовское), где поселились друзья детства, сыновья А. Ф. Фортунатова. И все же главными в жизни Анциферова были парки Петербурга и его дворцов-пригородов: Петергофский, Павловский и «прекрасный Царскосельский сад», с которым он хотел бы не расставаться до конца дней.

Дворцы-пригороды Петербурга особенно тесно переплелись с его судьбой. Царское Село стало колыбелью его молодой семьи. В царскосельском Лицейском саду в храме иконы Божией Матери «Знамение» в 1914 г. состоялось венчание Николая Павловича и Татьяны Николаевны Оберучевой. В царских садах Северной Пальмиры в 1920-х гг. Анциферов вел экскурсионную деятельность, на их защиту он поднялся, войдя в общество «Старый Петербург» и став членом Центрального бюро краеведения. Им посвятил лекционные курсы в Петроградском Экскурсионном институте и Институте истории искусств. Здесь были заложены теоретические основы его конкретно-исторического «локального» метода изучения памятников культуры. Тут создавалась его «петербургская трилогия», посвященная городу святого Петра...

Земля Петербурга, дав Анциферову верных друзей, семью, учителя, заменившего ему отца, – историка-медиевиста Ивана Михайловича Гревса, спустя недолгий срок отняла часть своих даров. В Гражданскую войну умерли от дизентерии четырехлетняя Таточка и годовалый Павлинька, и Смоленское кладбище Петербурга, где они были похоронены, стало для Анциферова местом паломничества. В Царском Селе, на краткий миг, он, обвиненный по делу А. А. Мейера, перед этапированием на Соловки в последний раз увидел свою умирающую от чахотки жену. Ранней осенью 1929 г. в Феодоровском соборе ее отпели – он же отбывал срок в Кеми. Весной 1941 г. в Детском Селе он читал начальные главы своих мемуаров любимому padre, не подозревая, что видел Ивана Михайловича в последний раз. В 1942 г. из Детского Села была угнана в Германию дочь-подросток Татьяна, и в Ленинграде во время блокады умер от болезней и голода сын Сергей. Сюда последней военной весной приехал Анциферов из Москвы, чтобы увидеть пепелище на месте родины своей молодости. Так дивные парки и дворцы, эти земные прообразы гармонии и красоты небесной, отверженные революцией и обреченные ею на уничтожение, стали символическими ландшафтами судьбы Анциферова.

Научно-практическая деятельность Николая Павловича трижды прерывалась арестами и ссылками. В 1924 г. по обвинению в недоносительстве он был осужден на три года к вольной ссылке в Омске. Приговор спустя два месяца был отменен. В 1929 г. он был арестован по делу философско-религиозного кружка «Воскресенье», в 1930 г. дополнительно привлечен по делу «вредительства на историческом фронте» (т.н. «дело Академии наук»). Отбывал ссылку в Соловецком лагере особого назначения, затем в Белбалтлаге на Медвежьей горе. В 1933 г., досрочно освобожденный, он избрал для жительства Москву. Начатое после второго ареста сотрудничество Анциферова с Государственным литературным музеем, где в марте 1937 г. он приступил к работе в качестве старшего научного сотрудника экспозиционного отдела, оборвалось новым арестом по ложному обвинению. В декабре 1937 г. Анциферов по этапу прибыл в Амурлаг. После отмены приговора в 1939 г. он вернулся в Москву и продолжил работу в ГЛМ сначала руководителем отдела литературы XIX в., затем, после тяжелого инсульта, консультантом. В годы Великой Отечественной войны он не покидал Москвы. В 1943 г. был принят в члены Союза советских писателей; в сентябре 1944 г. в Институте мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата филологических наук «Проблемы урбанизма в русской художественной литературе. (Опыт построения образа города – Петербурга Достоевского – на основе анализа литературных традиций)»²¹⁴.

Житель арбатских переулков, где в коммунальной квартире № 1 дома 41 по Большому Афанасьевскому прожил 23 года своей московской жизни, он любил Москву сыновней благодарной любовью. Здесь он нашел верного спутника жизни Софью Александровну Гарелину, был окружен любящими друзьями – семьями Лосевых, Чуковских, Толстых. В довоенные годы сюда приезжала дочь Татьяна, после войны – сын погибшего в блокаду Сергея маленький Миша Анциферов. Так мечта после окончания Первой Киевской гимназии избрать для жительства милую сердцу странноприимную Москву, где «все дышало родной стариной, где Кремль, Художественный театр, Третьяковская галерея»²¹⁵, исполнилась, утешив и утолив боль израненного сердца.

Николая Павловича не стало 2 сентября 1958 г. Он был отпет в старинном московском храме Ильи Обыденного на Остоженке, похоронен на Ваганьковском кладбище и связан с московской землей уже навсегда.

***

Николай Павлович Анциферов позаботился о том, чтобы история его жизни стала достоянием потомков. В последние годы, чувствуя приближение скорого конца и торопясь завершить работу над мемуарами, он дал распоряжение о передаче своего домашнего архива в Ленинград, в отдел рукописей Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина²¹⁶, где в те годы служила его ученица по Тенишевскому училищу и близкий друг Ольга Борисовна Враская. Столь же заботлив он был и в отношении переписки. Согласно его воле, сохранению подлежали не только им написанные письма. Столь же трепетно относился Анциферов и к сохранению писем своих адресантов²¹⁷. Так, например, в письме 1938 г. к жене Софье Александровне Гарелиной из места своей последней ссылки он беспокоится: «Перечел с глубоким волнением твои остальные письма.... Неужели все эти прекрасные человеческие документы пропадут и им не суждено лечь рядом с моими письмами в твоей шкатулке? У меня к тебе просьба, если можешь, оставляй у себя копии тех твоих писем, которые ты найдешь значительными»²¹⁸. Когда стало ясно, что у хлопотавшей о его освобождении и собиравшей ему посылки жены нет на это ни сил, ни времени, Анциферов сам начал делать копии писем Софьи Александровны: «Я хочу копии нескольких твоих писем переслать тебе. Я хочу, чтобы они лежали с моими письмами и сохранились. Я так опасаюсь за сохранность твоих писем²¹⁹».

Неустанная забота Анциферова о собирании и сохранении памяти не была напрасной. Когда на волне перестройки вспыхнул интерес к забытым и замолченным именам советского прошлого и наступило время вспомнить об авторе «Души Петербурга», то все нужное оказалось «под рукой» – в ОР РНБ и в семейном архиве наследника авторских прав Η. П. Анциферова, его внука-москвича Михаила Сергеевича Анциферова. Собранные воедино и отредактированные главы воспоминаний, получившие название «Из дум о былом», составили том мемуаров, публикация которого стала событием в культурной жизни России. Из авторского повествования, снабженного аннотированным указателем и научными комментариями, тщательно подготовленными А. И. Добкиным по архивным источникам, читатель впервые узнал о судьбе многих представителей народнической интеллигенции: ученых – историках, краеведах, филологах, сознательно ступивших в железный самотек отечественной революционной истории. И не только это. Воспоминания давали возможность осознать значительность их жизненного подвига, заключающегося не столько в терпении многочисленных и на первый взгляд несправедливых бедствий, сколько в глубоком осознании духовного смысла и назначения страдания.

В этом понимании заключается основная причина борьбы Анциферова за сохранение памяти и всех ее материальных носителей – дневников, мемуаров, переписки. Здесь же истоки его профессионального выбора: в грозном 1919 г. он отвергает возможность продолжения научных занятий медиевистикой в стенах Петербургского университета и посвящает себя краеведению, которое теснее связывало его с больной, измученной Родиной. Анциферову в его страданиях, которые он нес осознанно и «бережно», было суждено стать тайновидцем «внутренней действительности» истории. В не опубликованном при жизни эссе «Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность», датированном 1918–1942 гг., мы встретим знаменательное рассуждение: «Наблюдая свершающуюся судьбу (...) души человечества в целом, мы замечаем ее глубоко трагичный характер. Это дает нам право рассматривать историю как трагедию, в которой постоянно извращается воплощаемая идея, (...) превращающаяся (...) в свою противоположность. Катарсис (...) в этой трагедии достигается путем искупительных страданий целых народов. Чая глубокий смысл этой трагедии, недоступной нашему эвклидову уму, мы прозреваем в ней действие еще не узнанной силы. История-трагедия – превращается в историю-мистерию»²²⁰.

Невыдуманная история о душе, блуждавшей в поисках Истины, ушедшей от Нее в «страну далече» и в очистительных страданиях вспоминающей Ее, – вот что в первую очередь было предметом анциферовского трепетного хранения-сбережения, архивации и передачи потомкам. Прошлое виделось ему в ликах и красках Фра Анжелико и Нестерова. Но думы о настоящем обращали его к образам, созданным живописцем «той картины, которая висит в нашей комнате между книжными полками», – свидетельствовал он в письме из Амурлага С. А. Гарелиной²²¹. Сохранившаяся фотография арбатского приюта Анциферова позволяет установить имя живописца и название картины: «Возвращение блудного сына» Рембрандта.

Не раз, осмысляя судьбу своего поколения, поколения наследников декабризма (определение Анциферова), он возвращался к евангельской притче о блудном сыне. Чая рождение второго поколения своих детей, в день Похвалы Пресвятой Богородицы 8 января 1921 г. он писал, обращаясь к не рожденному и его матери: «Я бесконечно отяжелел от всей жизни, и Вы помните это и не думайте (нрзб) о лени, о всем слабом, грешном и ничтожном во мне. Но во мне есть, правда, одна сотая того, что бы надо передать кому-то, вот эта лучшая моя часть могла бы выразиться в пожелании Вашему ребенку, человеку близкого будущего. Это пожелание такое: пусть, если только это будет возможно, он будет человеком мира, а не войны, пусть он будет спокойно и медленно созидать истребленное семью годами ужаса. Если же это невозможно, если кровь еще будет в нем кипеть и бунтовать, и разрушать, как во всех нас, грешных, – то пусть уж его терзает всегда и неотступно прежде всего совесть, пусть она хотя бы обезвреживает его ядовитые, страшные порывы, которыми богата современность наша и, может быть, богато ближайшее будущее. (... ) Жалейте и лелейте своего будущего ребенка, если он будет хороший, какой он будет мученик, он будет расплачиваться за все, что мы наделали, за каждую минуту наших дней»²²².

И вновь, стоя уже на пороге вечности, он завещал духовно-нравственный опыт своей жизни новому поколению – племени младому, незнакомому:

«Посвящаю

Внуку моему Михаилу

(сыну моего сына, погибшего в дни блокады Ленинграда в 1942 г.) (нрзб) и моей внучке Наталии – дочери моей дочери.

Автор Н. Анциферов

12/I –1958»²²³

***

Сегодня, когда архив Анциферова в ОР РНБ описан, когда во многом изучена отложившаяся в различных архивах Москвы и Санкт-Петербурга и в семейном архиве Татьяны Николаевны Камендровской (урожд. Анциферовой) переписка, мы можем с большой степенью достоверности реконструировать авторскую версию композиции мемуарного комплекса. Дело в том, что авторитетного источника полного текста воспоминаний не существует. Анциферов начал работу над воспоминаниями во второй половине 1939 г., заключительная глава была написана в 1957 г. Таким образом, работа велась с перерывами на войну и тяжкими приступами хронической болезни сосудов (обострение стенокардии, инсульты), когда Анциферов бывал на грани смерти, почти двадцать лет. Автографы и сделанные с них в разное время машинописи передавались друзьям. Из переписки следует, что последние, получив фрагменты мемуаров для дальнейшей перепечатки или переплета, не всегда знали последовательность и названия глав. Собранные таким образом в 1956–1957 гг. папки и переплетенные машинописи обнаруживают разнобой в последовательности, нумерации и названиях разделов.

Основным источником для установления авторской воли является план воспоминаний – автограф, сохранившийся в фонде Анциферова в ОР РНБ. Из него следует, что в мемуарный комплекс должны были входить семь частей. Последняя, посвященная «советскому периоду» жизни Анциферова, носила название «Рассеялся туман» (в опубликованной версии «Из дум о былом» эта часть ошибочно озаглавлена «Туман рассеялся»), отсылающее к строкам стихотворения Вл. Соловьева, которое Анциферов прочитывал как символическое иносказание о собственной судьбе и жизненном выборе:

В тумане утреннем неверными шагами

Я шел к таинственным и чудным берегам.

Боролася заря с последними звездами,

Еще летали сны – и, схваченная снами,

Душа молилася неведомым богам.

В холодный белый день дорогой одинокой,

Как прежде, я иду в неведомой стране.

Рассеялся туман, и ясно видит око,

Как труден горный путь и как еще далеко,

Далеко все, что грезилося мне.

И до полуночи неробкими шагами

Все буду я идти к желанным берегам,

Туда, где на горе, под новыми звездами,

Весь пламенеющий победными огнями,

Меня дождется мой заветный храм.

Как правило, Анциферов не датировал рукописи, однако оставлял внутритекстовые привязки, позволяющие с большой точностью установить время написания той или иной главы. Датировка пяти «советских» глав по указаниям в тексте ограничивается 1956 г. Но по изменению почерка и свидетельствам переписки возможно уточнение: воспоминания о событиях 1929–1933 гг. были написаны незадолго до случившегося у Анциферова в последних числах 1956 г. инсульта. На 1957 г. выпадает время работы над автографом заключительной главы «1937 год»; ее написанию предшествовала (или сопроводила?) приведенная выше запись от 12 января 1957 г. с посвящением труда внукам Михаилу и Наталии.

Публикуемый с разрешения наследника авторских прав М. С. Анциферова текст входит в состав последней части мемуаров «Рассеялся туман» и представляет собой третий раздел этой хроники страданий. Открывалась она рассказом о Гражданской войне и гибели детей («1919 год»), затем следовало описание деятельности религиозно-философского кружка А. А. Мейера («Воскресенье»), связь с которым навлекла на Анциферова арест в ночь с 22 на 23 апреля 1929 г. и ссылку на Соловки («СЛОН»).

Цитируемый ниже фрагмент переписки²²⁴ дает представление о трагическом фоне соловецкой ссылки писателя. Участники переписки – искусствовед Сергей Николаевич Тройницкий, Екатерина Павловна Пешкова, Сергей Порфирьевич Швецов и мать Анциферова Екатерина Максимовна.

«Глубокоуважаемая Екатерина Павловна.

Позволяю себе обратиться к Вам с просьбой помочь, насколько это возможно, в деле Николая Павловича Анциферова, арестованного 22 сего апреля. Я позволил себе беспокоить Вас по этому делу ввиду совсем особых обстоятельств, заставляющих просить о скорейшем разборе этого дела. Жена Анциферова находится в последней стадии туберкулеза, и, по отзывам врачей, ее пользующих, вопрос может идти о неделях, а не о месяцах. Положение ее настолько тяжело, что ее выписали из той санатории, где она лечилась, как совершенно безнадежную. При этом у них двое детей 8 и 5 лет, тоже страдающие детским туберкулезом в тяжелой форме. Η. П. Анциферов является автором печатных трудов, в том числе «Душа Петербурга», «Петербург Достоевского», «Хрестоматия города» и др. С начала революции Η. П. Анциферов работает в Политпросвете, где, насколько мне известно, пользуется репутацией прекрасного и лояльного работника, и ряд ответственных работников Политпросвета, где он состоит и в методической комиссии, готов дать для него самые подробные отзывы. Кроме того, т. Анциферов работает в бюро краеведения. Надеюсь, что и Алексей Максимович, которому я прошу передать мой сердечный привет, заинтересуется судьбой т. Анциферова, как писателя, и не откажет в своей помощи. (...).

С. Тройницкий.

Ленинград, 1 июня 1929».

12 июня 1929 г. к Е. П. Пешковой обратился за помощью С. П. Швецов.

«Дорогая Екатерина Павловна,

пишу Вам по очень грустному и тяжелому поводу. Есть в Лен(ингра)де такой злополучный гражданин – Николай Павлович Анциферов, человек очень почтенный и прекрасный, но какой-то злополучный. Я его лично не знаю, но его многие здесь знают, и все отзываются о нем с лучшей стороны. Это и побуждает меня писать Вам в данную минуту. Раз он влетел года три-четыре назад по делу Серебрякова и был выслан в Сибирь. Ни к Сер(ебряко)ву, ни по его делу он не имел никакого отношения, которое бы заслуживало бы тюрьмы, ссылки и т(ому) п(одобное). Все это для него напоминает положение в чужом пиру похмелье. Тогда о нем, если помните, много хлопотали и Вы, и в Лен(ингра)де, и в конце концов удалось доказать непричастность его к делу, по которому он был привлечен, и его возвратили оттуда, из Новосибирска. Не лучше, а м(ожет) б(ыть) и хуже обстоит его «дело» и сейчас: весной он был арестован по какому-то делу религиозно-философского характера. В чем состоит самое дело и как формулируется по нему обвинение Анц(иферо)ва – я не знаю, но знающие его утверждают, что в основе обвинения лежит какое-то недоразумение, т(ак) к(ак) только при наличности последнего можно хоть что-нибудь понять, без этого получается сумбур, а он, во всяком разе, человек умный прежде всего. Здесь производством дело закончено и направлено в Москву на утверждение: ему проектируется 6 лет ссылки в Сибирь. Он семейный человек, и положение его семьи катастрофическое. Семья, состоящая из умирающей от туберкулеза жены, древней старушки матери и двоих детей – 3 и 7 лет²²⁵, существовала исключительно на его заработок; никаких иных источников существования у них нет. Теперь этот источник прекратился, и семье остается неминуемая гибель.

Мне кажется, что теперь самое время Вам, дорогая Екатерина Павловна, вмешаться в эту историю и разъяснить, что тут опять роковая ошибка. (... )

С душевным приветом

С. Швецов».

В июне 1929 г. с ходатайством за сына обратилась Екатерина Максимовна Анциферова.

«Многоуважаемая Екатерина Павловна!

Обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой: не откажите походатайствовать за моего сына Николая Павловича Анциферова, служащего в Ленинграде, в Центральном Бюро Краеведения и в Политпросвете, на экскурсионной Базе. Кроме того, он занимается литературным трудом; напечатаны, например, его книги: «Душа Петербурга», «Каменный век», «Книга о городе» и другие. Его арестовали 26 апреля 1929 года; дело уже в Москве, и в ближайшие дни ему, кажется, грозит высылка. Политикой он не занимался. Жена его больна туберкулезом в третьей стадии (об этом представлено свидетельство здешнему прокурору) и не встает с кровати; кроме нее его семью составляют: двое маленьких детей 8-ми и 5-ти лет и я, его мать, 86 лет²²⁶, больная грудной жабой и почти без ног. Сын мой был единственный работник на всю семью. Если его не вернут нам, мы будем выброшены на улицу, т(ак) к(ак) средств у нас нет никаких. Умоляю Вас, не откажите попросить о помиловании его или хотя бы о смягчении участи.

18 июня 1929 г(ода).

Екатерина Анциферова».

В июле 1929 г. Анциферов был приговорен к трем годам исправительно-трудовых лагерей и в начале августа отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения (Кемь). Спустя два месяца, 21 сентября 1929 г. скончалась Татьяна Николаевна. Летом 1930 г. Анциферов был привлечен к следствию по групповому «делу Академии наук», 23 августа 1931 г. приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей и отправлен в Белбалтлаг (на станцию Медвежья Гора). Екатерина Максимовна не дождалась возвращения сына. Ее не стало в марте 1933 г.