Глава IX. Сад Гефсиманский

Вечер, каки всегда на юге, наступал быстро.

Сгущались сумерки. Тень Сиона и Иерусалима покрыла собой Иоасафатову долину, поднималась на противоположной стороне по Элеонской горе все выше и выше. Мрачная долина Иосафата, долина смерти, где, по преданию, будет происходить Страшный суд, была наполнена мраком. Словно призрак, белел в глубине, у Кедронского потока, памятник Авессалома. Лишь на вершине Элеонской горы сверкал еще последний золотой луч заката.

Здесь темной ночью, после Тайной Вечери, проходил Христос. Узенькая тропинка вьется змейкой по крутым, склонам гор, идет по краям обрывов. Наверху чернели стены Иерусалима, молчаливого, заснувшего. Спало все. Не спали только в ту ночь ненависть и любовь.

Христос шел по этой узенькой тропинке, направляясь в Гефсиманский сад. Спаситель любил Элеонскую гору, с масличными садами, покрывавшими ее склоны. Он часто удалялся сюда от шума суетного города. Они удалился сюда, в тишину этих садов, плакать и молиться и в ту ночь, предшествовавшую Его страданиям. Его взяли на том, месте, которое Он так любил.

Остатки Гефсиманского сада принадлежат теперь католикам. Здесь сохранилось восемь деревьев, про которые предание говорит, что они уцелели с того времени. Восемь старых масличных деревьев, с дряхлыми, растрескавшимися стволами. Они слышали вздохи смятенной души, доносившиеся с того места, где молился Христос. Зелень масличных деревьев всегда покрыта белым налетом. И ветераны-деревья кажутся седыми от старости. Сад окружен высокой каменной стеной. Этих безмолвных свидетелей великой ночи приходится защищать стенами, решетками, металлическими сетками от вандализма поклонников и туристов, желающих унести веточку на память.

Вы входите за ограду сада и останавливаетесь, неприятно пораженный. Зачем все это? Разве нуждалось такое место в украшениях? Почему ему не дали уцелеть в его первобытном виде, в том виде, в котором оно было, когда здесь молился Христос? В тысячу раз было бы красивее, трогательнее, прекраснее, если бы простой зеленый ковер покрывал пространство между деревьями. Этот уцелевший уголок Гефсиманского сада превратили в цветник. Он производит впечатление музея. Около каждого дерева разбита клумба цветов, и каждая клумба окружена каменной оградой. Словно витрины. Дорожки, мощенные камнем. Все это производит впечатление банальной, шаблоннейшей рамы, в которую зачем-то вставили картину дивной, редкой, божественной красоты.

Недалеко от этого уцелевшего уголка Гефсиманского сада находится принадлежащий католикам же грот, который предание называет местом моления о чаше. Около входа в сад, в глубине узенького коридорчика, в стене видна сломанная колонна пожелтевшего от времени мрамора. Здесь, по словам предания, Иуда подошел ко Христу, со словами: – Радуйся, равви!

По дороге между гротом и остатком этой колонны, из земли выступают два огромных пласта каменной скалы. Здесь, по словам предания, оставались апостолы, пока Спаситель молился невдалеке.

Сюда подходил Христос и, видя учеников спящими, говорил им:

– Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение; дух бодр, плоть же немощна.

Еще недавно это место, такое священное по преданию, было свидетелем печальных событий.

Дух любви далеко, о, далеко не всегда живет здесь, около этих священных мест.

Представители различных христианских вероисповеданий всеми силами стараются захватить себе места, освященные преданиями. Года три тому назад, католические монахи хотели обратить эти камни в свою собственность и обнесли их стеной. Греки сочли это незаконным захватом и явились разрушать стену. Произошла свалка, во время которой были пущены в ход даже револьверы. В конце концов, в дело вмешались турецкие власти. Стену снесли, камень апостолов и колонна, где был предан Христос, были объявлены местами, принадлежащими одинаково всем вероисповеданиям, и только таким образом удалось водворить спокойствие и тишину в месте, где даже шум шагов кажется профанацией священной тишины, полной таких воспоминаний.

Католическое духовенство очень любезно разрешило мне провести несколько часов вечером в этом священном уголке. Испанец, францисканский монах, с глубоким поклоном пожелал мне покоя и мира и удалился в свою келлию, увитую плющом закрытую пышно разросшеюся сиренью. Я остался один с глазу на глаз с великим прошедшим. На вершине Элеонской горы погас последний луч заката. В небе вспыхнули бледные звезды, они разгорались все ярче и ярче, и ночь засверкала своими бриллиантами. Наступила тьма. В ней исчезла вся эта шаблонная рамка чудной картины: клумбы, изгороди, решетки, дорожки. Во мраке

вставали только темные силуэты старых оливковых деревьев, словно призраки прошлого. Сад дышал нежным, еле уловимым ароматом цветов. В эту холодную ночь цветы лили нежный, еле слышный аромат со своих чашечек. Было холодно, как в ту ночь, когда слуги первосвященника должны были раскладывать костры, чтобы греться. Было тихо, и когда пробегал легкий ночной ветер, листья старых деревьев тихо, тихо шелестели, словно вспоминали и шептали друг другу о том, что они слышали, чему были свидетелями в ту ночь.

Этот шелест листьев над головой, словно шепот неба, доносился с вышины, словно шепот сверкающих звезд. И когда стихал этот шепот, снова воцарялась тишина, в которой погребены слова, раздававшиеся здесь когда-то.

Эти восемь свидетелей того, что было. Они видели несколько темных силуэтов людей, пришедших с той стороны долины, от Иерусалима. Они видели как отделился Один, удалился и пал на колени с мольбой. До них доносился шепот молитвы о чаше. Смущенные они молчали, внимая шепоту, вздохам и стонам, и своей тишиной навевали сон на утомленных апостолов. В благоговейной тишине они внимали скорбной молитве Спасителя мира.

Послышался стук шагов по каменистой тропинке и голоса. Священная тишина была прервана. Под этими деревьями замелькали факелы.

Когда их дрожащий свет мелькнул по листьям, казалось, деревья вздрогнули от страха и предчувствия беды.

При этом свете факелов они видели все, что произошло дальше. И пораженные мужеством Пленника лица воинов и слуг, и насмешливой улыбкой искаженное лицо предателя, говорившего:

– Радуйся, равви!

И смущенные лица апостолов, и благородное негодование на лице Петра, извлекшего меч на защиту Учителя. И среди этих лиц спокойный лик Спасителя, кроткий и добрый.

– Кого ищете?

– Ииуса Назорея.

– Это Я.

Здесь прозвучал звук поцелуя предателя, того поцелуя, который отравил сомнением все поцелуи мира.

Эти безмолвные свидетели слышали полный скорби вопрос:

– Лобзанием ли ты предаешь Сына человеческого?

Своей тенью они покрывали убегавших и видели Христа, оставленного одного среди врагов.

По ним в последний раз скользнул красноватый отблеск факелов, и все снова погрузилось во тьму.

Яркими точками сверкали удалявшиеся факелы.

Замирал стук шагов и голоса, доносившиеся издали, и под этими деревьями воцарилась тишина, в которой было похоронено виденное и слышанное.

Лишь когда ночной ветерок пробегал по листве, деревья тихо, смущенно шептали. Словно вздох срывался у них.

И я стоял здесь, на этом самом месте, дрожащий от воспоминаний, окружавших меня. И в сердце просыпался страх, тот невольный страх, который испытываете вы, касаясь стопой священного места. Страх, который испытывал Моисей, подходивший к кусту, который горел и не сгорал.

Это было здесь, на этом самом месте.

Я глядел на звезды, свет которых доносился так ярко сквозь прозрачный горный воздух. Тогда была такая же тихая, холодная, звездная весенняя ночь Палестины.

И нежный аромат цветов поднимался к небу, как тихая молитва Гефсиманского сада.