Общий вид природы

Соловецкий остров имеет в длину, по прямой линии от севера к югу, 23 версты, в ширину 15 верст, а во всей окружности, по береговой линии, 175 верст. Берега его всюду низменны, каменисты или песчано-каменисты; только южный берег оканчивается гранитным утесом (мыс Печак) в 4 сажени высоты, а близ этого утеса возвышается песчано-каменистая гора в 20 сажен высоты. Поверхность острова (равняющаяся 250 квадратным верстам) – неровная, гористая; бугры, холмы и горы в большинстве случаев отлоги, без крутых подъемов, и незначительно возвышаются над уровнем моря. Самую высшую точку на всем остров представляет так называемая «Секирная гора» (тоже песчано-каменистая) до 40 сажен высоты над уровнем моря; она оригинальна с виду, вся покрыта лесом и представляет форму довольно круто возвышающегося конуса, на самой верхушке которого стоят церковь и скит; на колокольне церкви устроен маяк. Кроме Секирной, на острове есть еще горный кряж, под названием «Гремучьи горы»; по словам монахов, горы эти не ниже Секирной, но они совсем не исследованы; все другие горы и холмы ниже 20 сажен.

Почва Соловецкого острова состоит из крупного песка и валунов, или гранитных камней, различной величины. Те камни, которые лежат на самой поверхности, имеют обыкновенно округлые края. Самый верхний слой почвы – землистый, более или менее тонкий, несомненно, образовавшийся от гниения мхов, травы, листьев, дерев и т. д. Во многих местах слой этот совсем отсутствует.

Есть веские основания думать, что Соловецкие острова образовались путем медленного поднятия морского дна. Так, на Анзерском острове (на Красной Кенге) вдоль берега совершенно правильными рядами расположены гряды мелких круглых камней, образовавшихся когда-то на месте прибоя волн; эти гряды на Красной Кенге находятся теперь на высоте от 10 до 20 сажен над уровнем моря. Такие же гряды есть и на Муксольском острове на горе «Фавор». Далее, на Соловках, близ монастыря, (у Петербургской гостиницы) в вырытой яме ясно замечаются слои песку, имеющие наклон к морю и находящиеся на высоте от 6 до 10 сажен над уровнем. Такие же слои песку видны близ салотопенного завода на высот 3–4 сажен над уровнем моря. По словам монахов, даже на самых высоких горах, в песке, встречаются морские раковины.

Есть некоторые данные, что медленное поднятие Соловецкого острова и до сих пор продолжается. Так, некоторые старцы-монахи помнят, что до Крымской войны морские суда проходили между двумя крестами, поставленными слишком 300 лет тому назад Святителем Филиппом между берегом Соловков и одним маленьким островом. Эти ворота значительно сокращают путь вступления в гавань Благополучия, более глубокий вход в которую крайне извилист и длинен. В настоящее время в упомянутые ворота могут входить только небольшие лодки, и то в полную воду. Когда слишком 200 лет тому назад перевозили из Соловков в Москву мощи Святителя Филиппа, то пристань находилась в таком месте, где в настоящее время в малую воду бывает совершенно сухо, а в полную – вода не поднимается выше 2 футов (на этом месте выстроена Филипповская часовня). Поморы тоже утверждают, что Белое море и Онежский залив „сохнут».

Нет никаких данных относительно того, подвергались ли Соловецкие острова влиянию быстро действующих вулканических сил в исторические эпохи жизни человечества. В одной рукописной Соловецкой хроники есть такая запись: «В 7050, от Р. X., 1542 году было трясеніе земли в трех погостахъ: в Керети, Ковд, Кандалакше до Умбы верст на 300 и более, горы и леса тряслись». Хотя это землетрясение было и недалеко от Соловецких островов, но ничего не упомянуто, отразилось ли оно на них каким-либо образом.

Из всего острова только около одной квадратной версты занято разными постройками, а остальное пространство представляете дикую, безмолвную пустыни), кое-где прорезанную хорошими дорогами. Горы и холмы этой пустыни покрыты лесом, а между ними, на более низких местах, – озера, болота, тундры и изредка луга. Одних озер, как я уже сказал выше, насчитывают до 300, некоторые из них занимают очень большую площадь, напр., Большое Бело-озеро 5 верст длины и 1 версту ширины. Вся вода в этих озерах, несомненно, образовалась из атмосферных осадков, так как на всем острове нет решительно ни одного ручья или источника. Луга в большинстве случаев продукт искусственной культивировки, состоящей в том, что мелкие камни из удобных для этой цели, обыкновенно низких, мест вывозятся, крупные врываются в землю, – если есть лес, его рубят и сжигают, вся почва, если нужно, осушается проведением канав. Кроме того, в местах, близких к монастырю и к скотному двору, почва удобряется еще навозом. Таким образом культивировка мест, подходящих под луга, продолжается ежегодно, так что в настоящее время имеется под лугами до 2000 десятин. Но из них только около 50 могут быть причислены к хорошими лугам, а остальные дают сено плохого качества. И вообще, вследствие весьма неблагоприятных условий климата и почвы, трава здесь всюду скудная, низкая, несочная, поспевающая не ранее конца Июля или начала Августа. Несмотря на это, сена со всех лугов собирается до 50 тысяч пудов. Этого количества обыкновенно бывает достаточно для монастырского хозяйства. В силу тех же свойств климата и почвы на острове совсем не произрастает никаких хлебных растений; неоднократные пробы посева ячменя и ржи оканчивались вполне безуспешно. Только близь монастырской стены – на месте, защищенном лесом от северных ветров, имеется большой хорошо содержимый огород, почва которого создана искусственно и ежегодно удобряется навозом. Небольшие огороды есть также при некоторых скитах, так что площадь всех огородов не менее 30 десятин. В этих огородах сеют картофель, капусту, лук, чеснок, хрен, редьку, морковь, репу, брюкву, свеклу; кроме того, в парниках растут огурцы, салат, сельдерей. В урожайные годы всех этих овощей бывает вполне достаточно для потребностей монастыря, кроме огурцов, всегда прикупаемых.

Деревья в лесу кривые, низкорослые, суковатые, негодные для построек; только в средине острова, в местах, защищенных от северных ветров, нередко попадается и строевой лес. Обыкновенно же деревья, поднявшись до известной незначительной высоты, засыхают, корни их подгнивают; часть таких деревьев сваливается ветром. Этим сухим лесом и валежником монастырь пользуется для дров и очень редко, только по особой надобности, рубит растущие деревья. Для построек же и поделок бревна привозятся из лесов материка – с Летнего берега, для чего у правительства берется ежегодно билет с уплатою следуемой пошлины.

Леса острова состоят, главным образом, из ели, сосны, реже березы, ольхи; еще реже попадается осина, рябина, ива и тальник и совсем редко – черемуха. Из плодовых кустарников изредка встречается черная и красная смородина, малина, можжевельник. На мхах и болотистых местностях произрастают: морошка, брусника, черника, голубель, вороника, клюква (очень мало), а также черные грибы разных пород и, как большая редкость, – белые.

Из фауны, кроме домашних животных, из которых лошади содержатся близь монастыря, рогатый скот на острове Большой Муксольм, овцы – на Большом Заяцком, здесь водятся: лапландские олени (конечно, в диком состоянии), лисицы, зайцы и белки (олени, по преданию, привезены на остров Святителем Филиппом). Волков и других хищных животных на острове вовсе нет. Осенью, при первом снеге, монастырское начальство посылает богомольцев (под руководством послушника) ловить оленей сетями, а лисиц капканами, – убивать же с пролитием крови строго запрещается, а поэтому эти животные не так здесь пугливы, как в других местах, где на них охотятся с огнестрельным оружием. Кожа оленей идет на рукавицы и отчасти на обувь, шерсть–для набивки тюфяков и подушек, а мясо – в пищу нанятым рабочим. В озерах, вообще малорыбных, (многие совсем не имеют рыбы) ловятся щуки, налимы, окуни, ерши, плотва, в некоторых даже сиги, – но все это в незначительном количестве; в море же ловят, главным образом, сельдь, которой в хорошие годы налавливается до 2000 пудов; монастырь, в пределах Архангельской губернии, славится её искусным соленением, хотя оно далеко не совершенно и ниже заграничного, напр., голландского. Остальная морская рыба – семга, камбала, навага, корюшка, мелкая треска хотя и попадается, но в небольшом количестве, обыкновенно только для свежей ухи. Впрочем, в хорошие годы семги налавливается до 100 пудов. Кроме рыбы монастырь пользуется от моря морскими зайцами и тюленями (нерпами), посылая для охоты за ними рабочих–богомольцев (ловят тюленей только летом сетями); часть этих зверей покупается также у соседних поморов. Все монашеские пояса и часть обуви приготовляются из нерпичьих кож, обрабатываемых на своем кожевенном заводе.

Хотя пернатое царство на острове и довольно богато, но монахами совсем не утилизируется для своих нужд. Круглый год здесь живут орлы, ястреба, вороны, вороны, глухари, куропатки, рябчики, в монастыре и близь него – воробьи и голуби, а на лето прилетают журавли, лебеди, гуси, гагары, разных пород утки и чайки; из певчих птиц – зяблики, малиновки; последние, впрочем, – в таком ничтожном количестве, что пения их совсем не слышно.

Из птичьего царства самое близкое отношение к монашеской жизни имеют чайки, а потому они и заслуживают наибольшего внимания. Самой ранней весной, как первая предвестница её приближения, (обыкновенно в начале Апреля), одна или две чайки появляются в монастыре как бы для предварительной рекогносцировки, как бы для того; чтобы узнать, все ли в монастыре благополучно и можно ли здесь поселиться на лето. С громким криком они облетают монастырь; садятся на крест колокольни и, наконец, удаляются в свое зимнее местопребывание к оставленным товарищам. Через несколько дней, а иногда и недель, они возвращаются уже в большом количестве, прилетая ежедневно стаями и доставляя немалую радость монахам, истомившимся от долгого зимнего однообразия. У монахов существует примета: чем больше прилетело чаек; тем больше нужно ожидать богомольцев. Прибыв в обитель, чайки прежде всего, после непродолжительной борьбы, прогоняют воронов, владевших монастырем зимою и вынужденных теперь удалиться в леса, и таким образом становятся полными хозяевами завоеванной области. Нисколько не стесняясь выбором места, как у себя дома, как домашняя птица, чайки всюду – и на земле монастырского двора, и на крышах зданий и даже на тротуарах устраивают себе гнезда; (причем каждая пара аккуратно занимает свое прошлогоднее место); здесь кладут они яйца, выводят птенцов; милуются и дерутся (по наблюдению монахов, чайки отличаются большою верностью, изменившую заклевывают, – ловеласничество никогда не остается безнаказанным); и день и ночь оглашая монастырский воздух своими пронзительными криками. И все это, вся их бойкая жизнь со всеми мельчайшими подробностями происходит пред самыми глазами монахов, под окнами их келий, так что чайки несомненно доставляют им немало развлечений.

Во всяком случае, без чаек жизнь монахов была бы скучнее, Наконец, обилие чаек, их прирученность, смелость, их постоянная суета, крики, гомон придают монастырю своеобразный поэтический оттенок и производят весьма сильное впечатление на богомольцев, особенно из простого люда. Богомольцы, особенно богомолки, не могут надивиться, видя как близко сроднились чайки с монастырем и монахами, сколько в этих диких птицах смелости, прирученности, и, видя все это, склонны признавать их священными и даже самое присутствие их чудесным, доказывающим особенное благоволение Божие к Святой обители. Многие богомольцы считают своею обязанностью чем-нибудь покормить этих священных птиц, а некоторые даже, особенно из женщин, приготовляют для этого хлебные шарики. Поэтому чайки, как только завидят приближающийся пароход, большими стаями стремятся к нему, в ожидании добычи. Сами монахи любят рассказывать, (придавая рассказываему факту смысл чуда) как в 1854 г., при бомбардировке монастыря 2 английскими фрегатами, чайки сослужили ему (своими выделениями) верную службу, о чем у них даже записано так: «когда же усилилась канонада, чайки густым облаком взвились над самыми вражескими фрегатами и пронзительным своим криком как будто прогоняли англичанъ; и не одним криком они им докучали, так что раздраженный непріятель вынужден был вступить в бой с птицами, запятнавшими его честь; но сколько в них ни стреляли, нигде не видно было ни одной мертвой птицы! Таков птичій разум, ибо и чайки в этот замечательный день оказали свое мужество и преданность обители.»⁶. В конце Августа чайки удаляются из монастыря, а вместо них, на зиму, из лесов слетаются к монахам вороны до следующей весны.

Из фауны острова остается еще упомянуть о мелкой породе ящериц (около 2 вершков длины), водящихся в лесах, о лягушках и о громадном количестве комаров и мошек, не дающих покоя в Июне и отчасти Июле месяце; в жаркое время имеется также изрядное количество мух.

Каким образом природа всею совокупностью своих явлений может влиять на Соловецкого монаха. Какая часть этих явлений доступна для его впечатлений, и каков в общем характер этих впечатлений?

Не более как на два месяца во всем году оживает бедная Соловецкая природа. Всюду тогда зелень, свет, тепло, крики снующих чаек. Оживает тогда и Соловецкий монах. И ему хочется свету, тепла, простору, чистого, бодрящего воздуха лесов, и его тянет на лоно природы из душных надоевших келий, из крепких, высоких стен монастыря. И он пользуется всеми прелестями своего короткого лета, насколько может при данных общественных условиях. А условия эти далеко не благоприятны: в будни у монахов совсем нет времени для прогулок, исключая тех, у которых все дело состоит только в посещении богослужений, а таких очень немного. В праздники же, в свободные между богослужениями часы, большая половина монахов (около 2/3) хотя и сильно желает выйти из монастыря; но и тут стеснения, и тут запрет: выход в западные ворота, ведущие к гавани с судами и к гостинницам с богомольцами, где монах, так сказать, лицом к лицу встречается с миром и его соблазнами, прямо запрещается начальством. Для выхода же в восточные ворота – на берег Св. озера – куда вообще реже заглядывают любопытные богомольцы, хотя и нет прямого запрещения, но и туда монаху можно ходить с некоторой «опаской»; и здесь ему было бы неприятно столкнуться с начальством, которое смотрит вообще неодобрительно на монахов, гуляющих там, где можно встретиться с женщинами. Но все же близ Св. озера, особенно в праздник, всегда можно встретить монахов. Кто идет с курганом за водой для чая⁷, кто в лесок поудить рыбы (только секретно) на одном из многочисленных озер, а кто и просто погулять, подышать чистым воздухом. (Монахи не употребляют слово «гулять», а «прохаживаться», «гулять» у них значит пьянствовать или еще того хуже...).

Обыкновенно несколько монахов, компанией, отправляется в какой-нибудь ближайший наиболее живописный скит, а оттуда обратно. Так как летом Св. озеро бывает не особенно чисто, то вода для чая берется ими из главной канавы, снабжающей озеро водой с северной его стороны, или же из колодца, который находится в лесу, к западу от Св. озера и в полуверсте от него. И колодец, и канава имеют чистую, прекрасную воду.

«Курган» вообще считается довольно извинительным предлогом для прогулки, им, в случае встречи, всегда можно оправдаться пред начальством, а потому инок с курганом в руке – довольно частое явление близ монастыря, особенно с восточной его стороны.

Но далеко не все монахи выходят из обители. Есть и такие, которые остаются в своих кельях или прохаживаются на монастырской стене, а иные отыскивают такое место, откуда можно поглядеть на мир Божий, не выходя из монастыря. К числу мест, особенно любимых монахами, где их в известные часы почти всегда можно встретить, принадлежат коридоры 3-го этажа корпусов (наместнического, благовещенского и святительского), находящихся на западной стороне монастыря. Летом из окон этих коридоров глазам наблюдателя открывается всегда более или менее оживленная интересная картина: здесь, внизу, почти под ногами, – гавань покрытая судами, масса богомольцев обоего пола, снующих у гостинницы и монастырских стен, там – холмистые берега Соловецкой бухты, покрытые зеленым лесом, а еще далее – вечно изменчивое беспредельное море с мелькающими на нем судами, ряд островов вблизи и вдали и, наконец, острова Кузова. Последние лежат в 30 верстах от Соловков и уже одни, сами по себе, представляют интересную панораму, постоянно меняющуюся, смотря по состоянию атмосферы. При ветре от монастыря они кажутся ниже, дальше, а иногда и совсем исчезают с поля зрения; при ветре же к монастырю они кажутся ближе, выше, нередко поднимаясь до облаков и принимая самые причудливые формы.

Трудно сказать, что испытывают монахи, глядя на эту прекрасную картину: наслаждаются ли они её красотой или видят в ней только одно зрелище, в высшей степени приятное при бедности их впечатлений.

Правда, у некоторых монахов нельзя отрицать чутья к красотам природы, чутья, выразившегося, например, в постройке монастыря и скитов на самых красивых местах острова, в выборе наиболее красивых мест для прогулок, но это исключение.

В общей же массе (насколько мне приходилось видеть самому и слышать от других), монахи не способны замечать красот природы, а тем более понимать их и наслаждаться ими. Да и может ли быть иначе?! Громадное большинство Соловецких монахов – уроженцы северных, суровых неприглядных местностей, где все воспитание, все впечатления детства совсем не таковы, чтобы способствовать развитию чувства прекрасного. Не такова и соловецкая природа, чтобы любоваться ею постоянно живущему там монаху.

Возьмем для примера самую красивую, по общему отзыву, местность – Секирную гору; вид с вершины её, особенно с колокольни, широкий, необъятный, захватывающий дух и действительно прекрасный: целая масса холмов и гор, покрытых зеленым лесом, между ними зеркальные озера, а вдали беспредельное море – все это в первый раз производит сильное впечатление, но во всей этой панораме сейчас-же чувствуется один существенный недостаток – она слишком безжизненна, в ней нет того дыхания жизни, которое проявляется в разнообразных движениях – не слышно пения птиц, нет ярких цветов, все стоит тихо, безмолвно, точно заколдованное; только изредка это молчание природы нарушается громким неприятным криком чайки; вся прелесть, таким образом, состоит здесь только в сочетании зелени лесов, лугов, цвета воды в разных переливах и и беспредельности горизонта. Сколько нибудь долгое время эта картина, по её мертвенности, мне кажется, никому не может нравиться – она способна только наводить тоску и уныние.

Итак, даже летом, во время наибольшего возбуждения деятельности в природе, когда она наряжается в свой лучший праздничный наряд, когда она иллюминуется чуть не целые сутки яркими лучами самого красного солнышка, монахи в общей массе мало получают от неё приятных оживляющих впечатлений (за исключением впечатлений от чаек). А длинной зимой, особенно в первую её половину, природа принимает тяжелый, однообразный, угнетающий характер: вороны, длинные полутемные ночи, снежные метели, а чаще всего снег, снег и снег – вот и все впечатления; только звезды и частые северные сияния в ясные ночи несколько смягчают общий мрачный колорит всей картины; но условия жизни монахов не дают им возможности любоваться ночными явлениями.

Зимой монастырь положительно схоронен от всего живого, радостного, приятного, он «умирает для всего мира», целиком погружаясь в свою внутристенную жизнь, интересуясь делами только своего муравейника, впрочем, далеко не лишенного своеобразной жизни и деятельности.