Жилище

Жилище, одежда, пища составляют основные черты быта, указывающие на степень культуры, экономического благосостояния и отчасти на направление духовных интересов данной общественной группы людей. А так как эти стороны быта относительно Соловецкого монастыря совсем неизвестны, то поэтому я остановлюсь на них подробно.

Площадь, занимаемая монастырем, представляет некоторые особенности, заслуживающие внимания по своему важному гигиеническому значению. Саженях в 7 от западной стены монастыря находится морская бухта – гавань Благополучия. К восточной стене, оставляя только узкую дорогу сажени в 3, прилегает Святое озеро. Саженях в 9-ти от южной стороны устроен док и прорыта канава. Таким образом монастырь с 3 сторон окружен водой. Разстояние между озером и морской бухтой в разных местах от 75 до 90 саженъ; в общем это пространство представляет наклон, легкую покатость, от озера к морю – от востока к западу. Только в северной части площади, особенно близ стены, замечается пологий холм, тоже постепенно опускающийся к югу и западу. Уровень воды в озере выше уровня воды в море на 3 сажени. Только восточная и отчасти северная части монастырской площади выше уровня озера, а остальные – ниже. Отсюда видно, что монастырская площадь представляет как бы природную плотину, задерживающую сток воды из озера в море и состоящую из крупного песка и камней разной величины. Чрез такую порозную наклонную почву, несомненно, идет обильный ток почвенной воды от озера к бухте и притом ток этот в силу разницы уровня между озером и морем должен быть поверхностным и довольно быстрым; окончательно убедиться в этом можно следующими данными. В средине монастырской площади, близ храмов, находятся два колодца, из которых в одном уровень воды ниже уровня почвы на 2 аршина, в другом на 1 арш. 6 вершк.; в обоих уровень воды приблизительно (по глазомеру) или ровен или немного ниже уровня воды в озере и, по словам монахов, колеблется в зависимости от последнего. Далее, за доком, саженях в 40 от южной стены монастыря (но все же между озером и бухтой), находится монастырское кладбище, занимающее отлогий холм приблизительно сажени на 1^1/2 выше площади монастыря. Почва здесь нисколько не разнится от монастырской. При таких условиях весьма трудно ожидать на вершине холма высокого подъема почвенной воды, а на самом деле оказывается не так. Я разсматривал могильные ямы на вершине холма в августе месяце после 2-хнедельного бездождия – в них стояла вода на аршин от поверхности почвы. Могильщики говорят, что когда они роют здесь яму (обыкновенно 2 арш. глубины), то почти с самой поверхности находят песок влажным; по мере углубления влажность увеличивается, так что на глубине 7 четвертей всегда уже находится вода; если её вычерпать, то она довольно быстро (часа в 2) снова накопляется, не доходя до поверхности почвы приблизительно на аршин (впрочем, в разных местах холма не одинаково). Такая почва, промерзнув зимой, делается тверда как гранит, прорыть ее топором или киркой становится делом невозможным, а поэтому монахи летом запасают несколько могильных ям для зимы – тогда эти ямы приходится освободить только от снега и льда.

Если более высокий кладбищенский холм так богат почвенными водами, если уровень их здесь так высок, если вода так быстро накопляется в ямах, то не в меньшей степени должна обладать этими свойствами и монастырская почва, а благодаря этим свойствам устраняется загрязнение почвы гниющими и разлагающимися органическими веществами – разными ненужными отбросами физиологической и хозяйственной жизни человека, – почва как бы промывается, очищается от этих вредных веществ самой природой помимо участия человека, что составляет, по всей вероятности, главную причину того удивительного факта, что монахам почти не известен ни брюшной тиф, ни холера. Напр., в 1831 г. между монашествующими не было больных холерой, между тем как она сильно свирепствовала в г. Архангельске. В летописи монастыря об этом факте записано так: …«в 31-м году, при повсеместном распространеніи эпидемической болезни холеры, коснувшейся и здешних отдаленных севериых мест, как то: городов Архангельска, Онеги и Кеми с их уездами, святая обитель Соловецкая заступленіем и молитвами Чудотворцев Зосимы и Савватія от свирепства оной была избавлена; наиболее же очевидна была милость Божія из того, что многіе отправившіеся сюда из Архангельска на судах богомольцы страдали сею болезнью, а многіе из них во время морскаго пути и по пріезде в монастырь окончили жизнь свою».

Брюшной тиф, часто свирепствовавший в г. Архангельске, щадил монастырь, несмотря на самые тесные сношения его летом с городом. Так, в 1885 г. в г. Архангельске была настоящая эпидемия брюшного тифа, болели даже некоторые служащие на Соловецком пароходе; наконец, военное судно «Бакан» оставило тифозного больного в монастыре. И все-таки между безвыездно живущими в монастыре не было больных этою болезней. Монастырская площадь настолько не высока над уровнем моря, что в прошлом бывали случаи, когда она чуть не вся покрывалась водою; так, в 1635 г. было столь сильное поднятие морской воды, что были затоплены все нижние этажи строений, находящихся на западной части площади; вода доходила до крыльца Преображенского собора, занимающего самое высокое место площади. Случаи поднятия воды до западной стены были часты и зависели от сильных продолжительных северовосточных ветров, гонящих воду из Ледовитого океана в Онежский залив и повышающих, особенно в полнолуния, обычный приливной уровень воды до двойной и даже тройной высоты. (Обычный прилив от 3 до 5 фут).

Монахи чрезвычайно хорошо воспользовались всеми природными условиями местности, особенно по части водоснабжения. Их Святое озеро – настоящий водопроводный бассейн, в который в настоящее время вода собирается из 72 озер. Эти озера соединены канавами или друг с другом или же со Святым озером, причем многие канавы имеют шлюзы, посредством которых регулируется уровень воды в главном бассейне, (т. е. в Святом озере). Весною (от стаявшего льда и снега) уровень воды в разных озерах поднимается от 1/2 арш. до 2 арш. – тогда известная часть шлюзов запирается, а потом, по мере расходования воды из главного бассейна, шлюзы один за другим постепенно отворяются. Самая мысль такого устройства и почти полное выполнение её принадлежите далекому прошлому (около 1561 г.) – еще Святителю Филиппу, самому мудрому хозяину из всех Соловецких настоятелей. Он искусственно увеличил объем Святого озера и провел к нему воду из 52 озер острова. Преемникам пришлось только поддерживать и отчасти расширять это дело. Для удовлетворения разнообразных потребностей вода из Святого озера проведена в монастырь в трех местах: 1) посредством подземной, находящейся под стеной трубы – во 2-й этаж кухонного корпуса – в особый резервуар, куда она накачивается сложной ручной помпой; под этой помпой, в 1-м этаже находится такая же вторая вспомогательная помпа на случай порчи первой или для усиления её действия. Посредством труб вода из резервуара по законам тяжести идет в кухню и в квасоваренный корпус; 2) подземный скрытый канал, регулируемый шлюзом, идет под стену и снабжает водой прачечную, водяную мельницу и баню, причем вода, по выходе из-под стен монастыря, еще раз в случае надобности утилизируется доком; 3) второй канал, тоже со шлюзом, идет вне монастыря, с южной его стороны, и дает воду лесопильному заводу и доку, устроенному очень просто и практично. Между озером и бухтой вырыт большой резервуар в 25 саж. длины и 12 саж. ширины; бока резервуара выложены гранитом. Дно только на четверть выше уровня моря (во время прилива). Ближе к западному боку резервуара, на дне его прорыт узкий канал, сажени 4 шириною и 14 фут. глубиною (т. е. на 14 ф. ниже уровня моря), соединявшийся с морем посредством больших шлюзных ворот. Чрез отворенные шлюзные ворота судно, требующее починки, вводится в канал резервуара, затем ворота затворяются, а 2 шлюза из Святого озера открываются, и вода с шумом, в виде стремительного бурного потока, быстро, в 1 ^½ часа, наполняет док до желаемой высоты. Тогда судно отводится из докового канала и ставится неподалеку от него на заранее приготовленные, подпорки, после чего шлюзные ворота понемногу поднимаются, вода в 3/4 часа уходит в море, а судно остается стоящим на подпорках сухого дна дока. Всем делом спуска и подъема воды заправляют всего два человека. Мне приходилось видеть доки в Швеции (в Гетеборге), в Дании (в Копенгагене), у нас в г. Кронштадт – всюду для подъема воды требовались сильные паровые машины, доки стоили громадных денег, а в Соловках все дешево, просто, удобно, без всяких машин. К сожалению, входить в док могут только суда, сидящие не более 12 фут. Близ дока стоит гранитный памятник в виде пирамиды с такой надписью: «Гавань сія начата строить по дозволенію Святейшаго Правительствующаго Синода при архимандрите Дмитріе с братіей в Апреле 1845 года, а окончена работою 1846 г. Сентября 26-го числа». Вообще монахи очень производительно, целесообразно воспользовались разностью уровня воды в Святом озере и в море; нужно отдать полную справедливость хозяйственной сметке основателя монастыря Преподобного Зосимы, выбравшего такое удобное место для монастыря. По части удобства водоснабжения этот монастырь едва ли найдет себе соперников даже в больших городах России. Одно не хорошо: вода в Святом озере, особенно летом, не чиста: в озере моют рыбу, вымачивают соленую треску и солонину, купаются богомольцы; вот почему для чая монашествующие берут воду не из озера, а из главной канавы, приносящей вполне чистую, мягкую прекрасную воду из других девственных озер острова.

Так как монастырь расположен на весьма низкой местности и притом на берегу бухты, глубоко врезывающейся внутрь острова, то судам с моря он виден только с запада и то лишь тогда, когда судно верст на 10 подойдет к берегу. Сначала виднеются только одни главы церквей и стенные башни, а затем огромные стены, почти совсем закрывающие все внутримонастырские здания; только и виднеются окна верхних этажей и крыши зданий, расположенных близ западной стены. Когда в первый раз видишь Соловецкие стены, невольно поражаешься их величием и своеобразностью – это не ряд кирпичей, сложенных правильно, не дерево, не плотно пригнатые гранитные куски, а просто не обработанные громадные камни дикого булыжника, наваленные друг на друга и только в промежутках скрепленные кирпичем с известью. Впрочем, на нижних рядах кирпичей совсем нет. Величина камней постепенно уменьшается от низа к верху, причем каждый следующий к верху ряд уклоняется внутрь монастыря, так что наружная поверхность стены наклонена. Вследствие такого наклона, в некоторых местах по выступам камней можно добраться до верхних частей стены, где зияют в один ряд узкие бойницы, когда-то служившие для стрельбы из ружей; теперь большинство бойниц заделано кирпичем. На башнях имеются круглые большие отверстия, в 3 и 4 ряда, для стрельбы из пушек. Против некоторых из таких отверстий до сих пор стоят старинные пушки, из которых монахи производят пальбу в некоторые царские дни. Выпуклости камней, особенно снизу, покрыты зеленым мхом, там же, где его нет, цвет камней серый разных оттенков до вполне черного; в промежутках между камнями виднеются белые полосы извести и красные четыреугольники кирпичей – в результате получается крайне оригинальная пестрота. Вообще от стен веет седою древностью. Уже 300 лет стоят они, противясь действию всеразрушающего времени и выдержав в 1854 г. даже удары английских ядер, в больпшнстве случаев отскакивавших от них без вредных последствий для их целости.

Стены имеют вид неправильного пятиугольника с западной, северной, восточной, юговосточной и югозападной сторонами, неодинаковыми по длине. Самая длинная восточная – 128 саж., самая короткая, северная – 50 саж.; вся же окружность стены равняется 509 саженям, ширина 3 саж., а внутренний монастырский двор – 3^1/4 десятинам. На стене возвышается 8 башен, самая большая из них угловая, имеющая коническую форму. Семь ворот ведут внутрь монастыря, образуя как бы норы под стенами. Самый главный, парадные ворота, называемые СВЯТЫМИ, находятся с запада, со стороны бухты, откуда приходит и уходит вся толпа богомольцев. Над этими воротами, на стене построен храм Благовещения Пресвятой Богородицы; в этом храме все 24 часа непрерывно совершаются поминовения крупных вкладчиков.

В стене, на высоте бойниц устроен деревянный пол, а поверх всей стены – тесовая крыша с коньком. Под этой крышей, по полу стены можно обойти весь монастырь и даже легко совершать крестные ходы, что и бывает в некоторые торжественные дни.

Высота стены до конька крыши весьма значительна – 5–6 саж. Если бы церковные главы не высились над стенами, то монастырь производил бы впечатление громадного старинного неприступного феодального замка.

В центре монастырского двора высится группа храмов, в два и три этажа; нижние этажи служат для хозяйственных целей. Всех больше и выше Преображенский холодный собор; рядом с ним, к северу (с одной общей стеной) теплый Троицкий или Зосимо-Савватиевский, затем храм Николая Чудотворца, под которым устроена богатая монастырская ризница; далее стоит 27-саженная колокольня с 35 колоколами, из которых самый тяжелый в 1100 пуд. (а во всех храмах на острове до 85 колоколов). Наконец, в некотором отдалении от колокольни находится Успенский собор, в котором монашествующие обедают и ужинают. Все эти церковные здания с западной стороны соединены одним общим крытым коридором, который я назвал раньше картинной галлереей.

Вокруг группы храмов остается небольшая площадь, незанятая зданиями и с западной стороны украшенная двумя маленькими садиками с проходной аллеей между ними. Эта аллея идет от Святых ворот к Преображенскому собору и придает много красоты монастырскому двору. Группа храмов не стоит вполне изолированно от жилых зданий – с запада 2-й этаж Успенского собора соединяется со 2-м этажем настоятельского корпуса посредством светлого крытого коридора, построенного на высоких каменных столбах; с восточной стороны группа храмов прямо переходит в жилые строения, причем на месте перехода, под 2-м этажем остается проход, или тунель, – чрез этот широкий проход и мимо столбов под крытым коридором можно совершать крестные ходы кругом группы храмов; с другой стороны чрез упомянутые соединительные ветви из любой монашеской келии можно пройти в храм, не подвергаясь действию вредных атмосферных влияний – дождя, снега, ветра.

Кругом свободной церковной площади вдоль стен расположены 2-х и 3-х этажные каменные корпуса (всех 17), из которых 8 служат только для помещения монашествующих, а остальные для разных хозяйственных целей – баня, прачешный корпус, квасоваренный, просфорный, мельница, рухлядный, больничный корпус, – во всех этих зданиях есть помещения и для людей, состоящих при данном хозяйственном деле, а в некоторых и для монашествующих, не участвующих в этом деле, как напр., при больнице. В числе зданий в северозападном углу двора высится и трехэтажная тюрьма, окруженная особою стеной, с отдельным помещением для офицера и команды.

Все упомянутые жилые и хозяйственные здания отличаются большими размерами, так что свободная церковная площадь весьма незначительна и плохо проветривается – только вовремя сильных ветров. Пространства же между стенами и корпусами, а также между отдельными зданиями могут быть сравнены в вентиляционном отношении с вонючими дворами больших петербургских домов. Недостаточность проветривания этих мест особенно заметна летом, когда существует масса условий для порчи воздуха. Во всех сколько-нибудь укромных уголках простые богомольцы оставляют те или другие следы своих уединенных посещений, а чайки своими выделениями грязнят решительно все – куполы церквей, крыши зданий, тротуары и т. д. Если бы монахи ежедневно не очищали церковной площади от выделений чаек, то за одно лето, наверное, образовался бы порядочный сплошной слой гуано. Ежедневно чистятся только показные стороны монастыря – площадь вокруг храмов, аллея, Святые ворота; в местах же, куда богомольцы обыкновенно не заглядывают, существует обычная грязь.

Все жилые корпуса устроены по одному шаблону. Каждый этаж по средине во всю длину прорезывается полутемным коридором, заканчивающимся с обоих концов выходными дверями. Пред одним из выходов находится отхожее место, затворяющееся привесом на блоке и устроенное простым способом. В почве вырыта яма, выложенная булыжником и закрытая снаружи, где производится выгреб, досчатою дверью. Круглые отверстия сидений редко закрываются крышками. Под доску сиденья идет в виде жолоба деревянный писсуар. Несмотря на такое простое устройство, сколько-нибудь резкого зловония не замечается, что я объясняю характером почвы, поглощающей и растворяющей вредные газы. Отхожие места из больничного, кухонного, настоятельского и тюремного корпусов имеют сточные каналы прямо в море, что было легко сделать, вследствие наклона почвы и близости моря. Все отхожие места чистятся только раз в год – зимой.

В срединный коридор, не имеющий никакой вентиляции, выходят все топки печей и двери из келий, расположенных по обе стороны коридора. Каждая печка согревает две смежные келии, не сообщающиеся между собою и похожие, таким образом, на одиночные камеры тюрьмы. Печи настолько хорошо устроены, что даже зимой топятся чрез 2–4 дня. В некоторых зданиях⁵¹ в видах сбережения топлива устроено центральное отопление гретым воздухом посредством Давыдовских и Быковских печей, (по словам же истопника, топящего печи центрального отопления, экономической пользы от них нет). При топке Давыдовских печей свежий, чистый воздух совсем не берется извне, а при топке Быковских очень редко. Принцип устройства тех и других печей один и тот же. Печь и воздухогрейная камера помещаются в подвальном этаже. Горячий воздух камеры, как легчайший, стремится к потолку её, откуда по трубам, проведенным в толще стен, проходит во все келии, где, близ потолка, устроена большая отдушина, затворяющаяся дверцей; дверцу можно отворять и затворять, смотря по желанию. Взамен исчезнувшего горячего воздуха воздухогрейная камера наполняется более холодным, который приходит сюда не извне, а из тех же келий, только, конечно, не сверху, а снизу. Близ пола от каждой келии идет в воздухогрейную камеру внутристенная труба, никогда не затворяющаяся. Все выходные трубы пред камерой соединяются в одну общую и входят в нее снизу. Таким образом горячий воздух близ потолка входит в келию, охладившись спускается книзу, чрез выходное отверстие близ пола обратно возвращается в камеру, здесь согревается, снова идет в кельи и т. д. Не знаю как в других местах, но в монастыре такая система отопления оказывается вредной: из келий поступает в камеру масса органической и неорганической пыли и вообще более или менее испорченный воздух, который было бы гораздо целесообразнее удалять вон. Органическая пыль от пара в камере более или менее разлагается, превращаясь во вредные для здоровья газы, которые вместе с неорганической неизмененной пылью, перемешавшись с горячим воздухом, лишенным в камере всякой влаги, идут в келию и еще более портят воздух. Если стать в келии против верхней отдушины, так чтобы теплый воздух падал прямо на вас, то положительно нельзя удержаться от кашля – так этот воздух сух, удушлив и богат пылью. Если принять во внимание то, что воздухогрейная камера заделана наглухо, что она никогда не очищается от пыли, что в келиях не имеется никаких приспособлений для увлажнения воздуха, то будет понятно, почему монахи боятся жить в кельях с таким отоплением. «Воздух в них нездоров» – вот их общий справедливый отзыв. Увлажением воздуха монахи вообще не любят заниматься; впрочем, есть некоторые, поливающие пол водою. К удовольствию монахов, келий, получающих гретый удршвнй воздух, немного – всего около 50.

Все монашествующие имеют свои отдельные кельи, отличающияся одна от другой только величиной и отчасти обстановкой, – и келья и обстановка даются от монастыря даром по усмотрению начальства и по заслугам данного лица в пользу обители.

У иеромонахов, большей части диаконов, у многих простых монахов и некоторой части наиболее полезных послушников и даже даровых богомольцев келья в два окна с4–6 кубическими саженями воздуха. Остальные монашествующие, за исключением немногих послушников, имеют келью в одно окно с 2–3 куб. саж. воздуха. Незначительная часть послушников и избранные, наиболее производительные даровые трудники тоже помещаются в кельях внутри монастырского двора, но только обыкновенная однооконная келья тогда дается уже не одному, а 2, 3, а иногда даже 4 человекам. Остальные даровые трудники и наймиты живут вне монастыря, в особых зданиях, близ северного берега Святого озера. Здесь, на самом берегу стоит двухэтажная каменная кузница, весь верхний этаж которой служит для помещения работающих; недалеко от неё – двухэтажный с парниками овощной корпус, где есть помещение для работающих при огороде, а далее 4 деревянных корпуса, по 2 с каждой стороны; таким образом получается небольшая улица, с одной стороны которой находится: Филипповский корпус, или так называемая дрововозка для помещения наемных рабочих и училищный корпус, где помещаются мальчики и имеется небольшая школа; с другой стороны – обширный конный двор с массою построек, необходимых для содержания лошадей, и Никольский корпус для помещения даровых, а и иногда наемных людей, так или иначе работающих с лошадьми.

Таким образом главным помещением для наемных и даровых рабочих должно считать «дрововозку», Никольский и училищный корпуса; в этих зданиях помещается зимой до 350 человек, а летом гораздо более.

Внутренняя обстановка келий и вообще всех помещений весьма различна, смотря по положению, занимаемому данным лицом в монастыре. Я не буду описывать квартиры настоятеля и его пяти ближайших помощников: их обстановка слишком резко выделяется от обычной монашеской обстановки; у настоятеля в квартире, состоящей из 4 комнат, все дышит роскошью богатого столичного дома: паркетные полы, хорошие обои, ковры, картины, огромное количество портретов черного духовенства, дорогие комнатные тропические растения, мягкая резная мебель, оригинальные стенные часы, электрический звонок и т. д. Только масса дорогих икон, пред которыми горят неугасимые лампады, и портреты с клабуками и мантиями напомнят Вам, что здесь живет духовное лицо. К числу особенных оригинальностей обстановки настоящего архимандрита относится следующее: когда находишься в гостинной, то чрез полу-отворенную дверь видишь из спальни конец дубового гроба. Монашеские же келии отличаются простотой, отсутствием роскоши. Стены и потолки всюду оштукатурены и побелены мелом; полы не крашены (красить позволяется на свой счет). Высота обыкновенно 4 аршина. Для образца я опишу двухоконную иерейскую комнату, каковые имеются человек у 80. При входе, шагах в двух от входной двери, с одной стороны стоит высокий платяной шкаф, одним боком прислоненный к стене, а дверцами обращенный к выходу, с другой – печь, всегда имеющая в комнату выступ, так называемую лежанку, покрытую деревянной доской, под которой устроено два или три выдвижных ящика. Один ящик служит для хранения углей, другой – для спичек и лучины; третий, если есть, не имеет определенного назначения, в него кладется всякая мелочь: ненужные бумажки, тряпки, нитки, иголки и т. д. На лежанке стоит обыкновенно маленький самоварчик; иногда для помещения его в стенке печки делается специальное углубление. В верхней части печи, близ наружной стены, виднеется маленькое отверстие, в которое вставляется изогнутая под тупым углом самоварная труба, обыкновенно никогда не вынимаемая, так что если бывает нужно поставить самовар, то он только поддвигается под эту трубу. Зимой труба вынимается, и отверстие закрывается крышкой, чтобы «не было сквозного воздуха от окон». Пространство между платяным шкафом, лежанкой и дверью представляет как бы маленькую прихожую, в которой, кроме самовара на лежанке, имеется медный умывальник со стержнем, подталкиваемым кверху во время умывания, а под ним, на табурете медный таз.

У некоторых умывальный прибор помещается в особом маленьком шкафике или в том же платяном шкафу, в особом отделении.

Минуя полутемную маленькую прихожую, мы вступим в настоящую комнату, где прежде всего бросается в глаза, в простенке между 2-мя окнами, аналой с несколькими книгами на нем; в числе книг есть непременно «следовательная псалтирь» и молитвенник, реже часослов, какая-либо другая богослужебная книга и евангелие. Для предохранения от пыли все эти книги закрыты платком, а у иереев – эпитрахилью. Пред аналоем, на стене – масса различной величины икон, пред которыми висит лампадка. В последней горит по праздникам масло, покупаемое на собственные деньги. В одном из передних углов стоит небольшой столик, на который кладется монашеский клобук и, если монах любит читать, книги для чтения, чаще всего Четьи Минеи, соч. Иоанна Лествичника, Кассьяна Римлянина и т. д. Другой, больший стол, для чаепития и других занятий приставлен к средине боковой стены, а против него, к противоположной боковой стене приставлена кровать, имеющая обыкновенно форму дивана с высокой спинкой, прислоненной к самой стене. Спинка и ручки койки-дивана сделаны из толстых прямых досок, перпендикулярных к поверхности сиденья и притом герметически с трех сторон его окружающих, так что со стороны стены холод ни в каком случай не может проникать до тела спящего. Тюфяков, пуховых подушек, одеялов не полагается никому из живущих в монастыре, но приобретать эти разнеживающие тело предметы не воспрещается. Обыкновенно на монашеской кровати лежит простой войлок, одетый в холщевую белую наволочку, никогда не сменяемую, а потому почти всегда грязную; в изголовьи – довольно жесткая подушка из оленьей шерсти. Спят монахи или совсем открытые, или же прикрываясь верхней одеждой. Некоторые наиболее зажиточные старцы «из грешной любви к своей плоти» (конечно, на свои деньги) имеют – кто тюфяк, кто одеяло, весьма многие – пуховую подушку, а некоторые мягкое кресло и даже диванчик. Впрочем, последние две вещи встречаются весьма редко, в виде исключения – кроме начальствующих, может быть, найдутся человек у 4. Близ большого стола стоит обыкновенно два стула с простым деревянным сиденьем или, гораздо реже, с жестким кожаным.

В одной из боковых стен каждой келии сделано четыреугольное углубление, имеющее одну или две полки и плотно, в уровень со стеной, снаружи затворяющееся дверцами, так что углубление представляет маленький шкафик, куда монахи помещают чайную посуду, все чайные принадлежности, рюмку, спиртные, сласти и т. д. Все эти предметы покупаются на свои деньги и имеются у каждого сколько-нибудь зажиточного монаха, конечно, не непрерывно весь год, а по временам, в зависимости от состояния финансов и отчасти от времени года, напр., зимой спиртных часто нельзя достать ни за какие деньги. Дверцы шкафика снаружи побелены одинаково со стеной, так что присутствие его несразу заметно. Кроме этого шкафика, каждый монах имеет в коридоре другой хозяйственный шкаф, в котором хранятся собственные продовольственные запасы, как-то: булки, пироги, крендели, сушки, соленые палтус и семга, реже свежая рыба, а иногда и спиртные.

Стены кельи у каждого монаха обязательно украшены теми или другими картинками, чаще всего видами Соловецкого монастыря, а также других обителей, далее лубочными изображениями страшного суда Господня и тому подобными духовно-нравственными картинами, наконец, фотографическими карточками своих собратов, мирских родственников, знакомых, а также хромолитогравированными портретами царской фамилии.

Далее, в каждой монашеской келии вы непременно услышите тиканье стенных часов; монахи особенно ценят боевые часы с кукушкой. Некоторые имеют даже двое стенных часов, а многие – стенные и карманные, несмотря, повидимому, на полную их ненужность: утром монаха будит звонок будилщика, а в продолжение дня сильные удары соборного колокола призывают его к исполнению обязанностей, да кроме того, на колокольне имеются большие часы, колокольный бой которых с разными музыкальными трезвонами чрез каждые полчаса ясно слышен всем в обители. Очевидно, часы удовлетворяют в монахе потребность видеть вокруг себя в келии хоть какое-нибудь движение, жизнь, а не гробовое молчание.

Окна некоторых монашеских келий украшены горшками с цветами и комнатными растениями.

Для меня было большою неожиданностью встретить во многих келиях термометры R.

Вся келейная мебель самой простой, грубой, весьма прочной работы сделана и делается в монастыре по одному, раз установленному, шаблону и покрыта однообразной масляной серо-желтой краской.

Остается упомянуть еще об одной вещи, обыкновенно стоящей пред входом в келью, именно, о большом медном, внутри луженом кувшине, называемом в Соловках почему-то «курганом» и служащим для приноса воды. Обстановка кельи все более и более упрощается по мере перехода от зажиточного иерея к бедному послушнику, так что у последнего вы найдете только: образ, койку самого простого устройства, один столик, табурет, гвоздь в стене для вешанья одежды и больше ничего. У даровых же трудников, живущих по два и по три человека в однооконной келии, нет даже стола и табурета, а только самые малые койки (по числу жильцов); в таких случаях роль стола играет лежанка, закрытая доской, – впрочем, если есть место для стола, то он ставится; картины или портреты я находил решительно во всех кельях.

Монашеские келии не имеют никаких вентиляционных приспособлений; нельзя, в самом деле, считать таковыми круглые, в 1^1/2 дюйма в поперечнике, отверстия в среднем переплете оконных рам, которых всегда – и летом, и зимой – бывает две. (Монахи ужасно любят тепло, берегут его, а потому не выставляют зимних рам). Чрез оконное маленькое отверстие просунута жестяная трубка, закрывающаяся крышкой. И такие ничего не значещие дырочки имеются только в некоторых келиях, так что монахи тщательно закупорены от малейших свежих струй наружного воздуха. А между тем в особенностях их жизни и питания много условий, портящих воздух. Монахи сильно потеют; потные рубашки, а чаще чулки сушатся здесь же, на лежанке; их одежда сильно пропитана ладоном; в келье почти всегда пыльно. Далее, монахи и летом и зимой отапливают свои келии и постоянно поддерживают в них весьма высокую температуру – от 18° до 26° по R, никогда не менее 18°R. Как ни странно, а монахи зябнут при 18°R, что я объясняю медленностью их кровеобращения, зависящей, по всей вероятности, от особенностей питания. При разспросах монахов, зачем они живут в такой жаре, получается один ответ: «если в комнате холоднее, то будет сыро и вредно для здоровья, пар костей не ломит». Раз, в августе месяце, я измерял судовым психрометром относительную влажность в нескольких келиях при следующих условиях: температура наружного воздуха 9,0°R, влажность 74%. (Вычисления сделаны по таблицам Богданова); температура одной иеро – монашеской келии 20,5°, влажность 51%; температура рядом стоящей маленькой однооконной послушнической келии 22,5°, влажность 50%; температура такой же келии, где жили три даровых трудника, 20,5⁰ R, влажность 56 %. Одним словом, как и нужно было ожидать, влажность в кельях вследствие высокой температуры весьма незначительна, воздух сух, представляя резкий контраст с сырым наружным воздухом. Келейный воздух настолько сух, особенно зимой, что губы у монахов сохнут и даже лопаются, в предупреждение чего монахи смазывают их губной помадой, расходуемой в больших количествах. Когда один интеллегентный знакомый мне фельдшер поступил на место в обитель и принимал аптеку, то был крайне удивлен, нашедши в ней несколько фунтов аптечной розовой губной помады. Не зная местных условий жизни, он был склонен объяснить эту находку тем, что монахи занимаются косметикой, но вскоре должен был отказаться от своего мнения.

Воздух в кельях, несмотря на то, что большинство их заключает вполне достаточный объем его для одного человека, удушливый, спертый, пропитанный человеческими испарениями и отчасти ладоном, вследствие полного отсутствия вентиляции. Не лучше воздух и в церквах, напр., в Троицком соборе, особенно летом, когда, кроме монашествующих, храм этот наполняется почти одним простонародьем. Зимой же, когда посетителей сравнительно очень мало, воздух здесь, конечно, чище, но мог бы быть гораздо лучше, если бы храм этот хоть сколько-нибудь вентилировался. Настоящий архимандрит года три тому назад устроил в Троицком соборе большую (около фута в поперечнике) форточку с вертушкой, но форточка эта летом, вследствие отсутствия тяги, не имеет никакого значения, а зимой, когда собор хорошо отапливается, монахи упорно не пользуются ею, боясь простуды.

Таким образом монашествующие и в кельях, и в храмах, и в мастерских дышат более или менее испорченным воздухом и, вероятно, главным образом от этой причины все имеют бледный вид (за исключением человек 3–4).

В монастыре только три лица оффициально имеют прислугу для личных надобностей: архимандрит, его ближайший помощник, наместник и казначей. Остальные монашествующие, кроме больных, лежащих в больнице, и слабых, состоящих «на покое» при так называемой «богадельне», должны сами делать все, что нужно для ухода за своей келией: подмести, вымыть пол, принести воды, поставить самовар, наносить и наколоть дров, истопить печь и т. п. (Дрова привозятся в монастырь распиленными, но не расколотыми). Значительная часть, может быть, даже большая половина монашествующих, особенно иереев, делают все это не сами, а пользуются услугами даровых трудников, послушников, работающих для них (конечно, в свободные часы) или только «из уважения» или же за маленькое не обусловливаемое вознаграждение; обыкновенно монах благодарит услужившего чаем, сахаром, водочкой, белым хлебом, пирогом или просто своей протекцией. Относительно порядка и чистоты, кельи страшно различны в зависимости от характера жильца; в одних чисто, уютно, в других такое запустение, пыль, отсутствие каких бы то ни было удобств, такой запущенный вид самого обитальца, что сердце невольно сжимается от тягостных ощущений, – общее впечатление такое, что обиталец положительно не от мира сего.

С внешней стороны жизнь внутри монастырских стен можно характеризовать так: это жизнь в одиночку, в розницу, келейно, на подобие одиночных камер тюрьмы; люди сходятся вместе только для работы в мастерских, молитв в храме и приема пищи в столовой. Вне же монастырских стен – в училищном корпусе, Никольском, или Конном, и в дрововозке – люди размещены тесно, скученно, грязно как в самых плохих рабочих казармах. Комнаты в этих казармах хотя и большие, но низкие, всего сажень высоты; каждая содержит около 10 кубических сажень воздуха и вмещает зимой по 25–35 человек, а летом гораздо больше. Обстановка этих комнат гораздо хуже, производит более тяжелое впечатление, чем обстановка монастырских келий с даровыми трудниками. Из постельных принадлежностей всем даровым трудникам дается от монастыря только небольшая подушка из оленьей шерсти и войлок, одетый в наволочку. Обе вещи всегда имеют грязный вид, часто до того грязный, что наволочка черна и лоснится как сапог, вычищенный ваксой. Часть мальчиков (в училищном корпусе) и взрослых даровых трудников (в конном корпусе) спит на деревянных койках, часть на деревянных некрашеных нарах. Вступая в ту или другую комнату этих 2 корпусов, вы прежде всего видите ряд коек или нары. Койки настолько близко доставлены друг от друга, что между ними остается только узкий проход. Стол, на стене образ, на койках разбросанное платье, под койками грязное белье, а ночью на печке потные портянки и мокрая одежда – вот и вся обстановка училищного и конного корпусов, обстановка грязная, бедная, неприглядная, запущенно-казарменная. В любой крестьянской бедной избушке больше уютности, чистоты, порядка, чем здесь. Посещая эти комнаты, я всегда выносил такое впечатление, как будто я входил в какой-нибудь ночлежный приют столичного отребья и бедноты. Зимой комнаты эти освещаются керосиновыми ночниками без стекол, отчего воздух переполняется массой копоти и вредных газов. Проспавший ночь в теплой комнате встает с головной болью, а выделения рта и носа принимают черный, сажеподобный цвет. До зимы 1884 г. в рабочих помещениях не было положительно ни одной форточки, ни одной продушины, и только благодаря фельдшеру и некоторому сочувствию настоящего архимандрита, в каждой комнате устроена форточка, но рабочие и присматривающий за ними монах (в каждом корпусе есть монах, играющий роль смотрителя), по своему невежеству и какому-то тупому упорству ко всякому нововведению, все-таки не пользуются ею. Хорошо еще, что рабочие проводят в своих казармах только свободные часы и ночь, а день работают или в мастерских, где воздух сравнительно лучше, или же на чистом открытом воздухе.

Обстановка «дрововозки», в которой живут наемные рабочие, еще беднее, непригляднее. Этим рабочим ничего не отпускается от монастыря; в комнатах ничего нет, кроме стола и голых нар, на которых кое-где виднеется рваная одежда, рогожки, рваный мешок и другие какие-то неопределенных происхождений более или менее рваные ткани, играющие роль тюфяков; подушек не видно; всюду грязно и неприглядно.

Все рабочие помещения имеют отлично устроенные печки; дров здесь не жалеют, а потому в комнатах невыносимая жара.