Заключение
Период IV – начала V в. оказался временем, важнейшим для судьбы латинской христианской исторической мысли и историографии. Этот период связан как с рождением христианской философии истории на латинском Западе, так и с появлением христианской историографии, период усиленного поиска в рамках новой христианской европейской культуры приемлемых для рассказа о прошлом форм и, самое главное, период выработки важнейших историософских концепций и приложение их в историографических сочинениях. Четвертый – начало пятого века вполне можно считать самостоятельным и законченным периодом в истории латинской христианской историографии. За это время христианское историописание на Западе проходит путь от своего рождения в виде исторической монографии до появления универсальной истории. Именно тогда на латинском Западе происходит осмысление церковной истории, а также вслед за Евсевием разрабатывается теория «христианской Империи».
Рождение латинской христианской историографии приходится на начало IV в. Именно тогда, во время правления Константина Великого, принесшего правовое признание гонимому христианству, на свет появляется сочинение Лактанций «О смертях преследователей», первое христианское историческое сочинение, написанное на латинском языке. Как представляется, именно политические изменения, переход власти в Империи к терпимому Константину и последовавшие за этим событием преобразования, привели к тому, что латинская христианская историческая проза возникает не как продолжение хронографических опытов восточных писателей, а как самостоятельное явление, теснейшим образом связанное с римской языческой историографией. Как историк, Лактанций многими нитями связан с античной культурой. Он не только использует жанр исторической монографии, ограничив себя рамками локального сюжета, но и вслед оппозиционным писателям I в. отстаивает на страницах своего сочинения просенаторскую политическую позицию. Зависимость Лактанция от античного историописания проявилась также в использовании им концепции войны для изложения истории, причем истории не только политической, но и религиозной.
Наряду с этим Лактанций не только подражает римским историкам, но и выступает новатором, истинным родоначальником христианского историописания на западе Империи. Благодаря использованию концепции Мелитона Сардийского, его идеи наказания Богом нечестивых и поощрения достойных правителей, Лактанций обнаруживает совершенно особую, христианскую, логику в истории римских императоров. Согласно этой логике, именно терпимость/ нетерпимость того или иного императора к христианству определяет судьбу правителя. Благодаря использованию мелитоновской концепции Лактанцию удалось в приходе Константина Великого к власти не только увидеть важнейшее событие в истории христианства, но и выразить надежду на последующее процветании Империи, связанное прежде всего с личным благополучием императора.
Несмотря на всю важность появления в латинской культуре первого исторического сочинения, написанного с христианских позиций, потребовалось больше полувека, чтобы христианская историография заявила о себе как о действительно состоявшемся явлении. Именно на конец IV – начало V в. приходится появление ярчайших образцов христианской исторической прозы на латинском языке. Пробуждение исторического интереса на христианском Западе в тот период во многом было связано с влиянием восточно-христианской культуры. Начавшийся процесс автономизации Церквей заставлял интеллектуалов Запада заботиться о привлечении латинских читателей к достижениям греческой христианской мысли. В конце IV – начале V в. появляются расширенные латинские переводы двух важнейших исторических сочинений, созданных Евсевием Кесарийским, его «Хроники» и «Церковной истории». Перевод «Хроники», выполненный и дополненный блаж. Иеронимом Стридонским, оказался фундаментальным произведением для всей раннесредневековой западноевропейской историографии. Именно хроники станут одним из ведущих историографических жанров западноевропейского Средневековья. Несмотря на все недостатки «Хроники» Евсевия и Иеронима, несмотря на несостоятельность ее как подлинно универсальной истории, своим появлением она свидетельствовала о торжестве в европейской исторической прозе новой философии истории. Иероним впервые в латинской христианской историографии заявил об истории как универсальном процессе, связанном единой хронологической системой. Именно хроника позволяла зримо продемонстрировать, что история линейна, в ней каждое событие уникально и неповторимо, что эта история имеет не только вполне определенное начало, но и свою цель, по крайней мере, магистральное направление. Наконец, хроника готовила и понимание историками того, что прошлое, настоящее и будущее всех народов является реализацией единого Промысла.
Одновременно с утверждением на Западе христианской хронистики латинскими интеллектуалами предпринимались попытки создать собственную версию церковной истории. Начало V в. – это период активной выработки западными историками собственной позиции относительно происходящих в современной Церкви процессов. В результате мы сталкиваемся, по крайней мере, с двумя церковно-историческими концепциями. С одной стороны, Руфин Аквилейский, переводчик и продолжатель «Церковной истории» Евсевия, восприняв исторический оптимизм греческого писателя, представил происходящее в современной ему Церкви как непримиримую борьбу православной партии против еретиков и язычников. Особым образом понимая Церковь, прежде всего как объединение сторонников Никейского символа веры, Руфин увидел в религиозной истории IV в. не столько противостояние церковных партий, сколько борьбу собственно Церкви со всем чуждым и неверным, борьбу, которая ведет к неминуемой победе сторонников Православия. Отводя главную роль в этой борьбе лидерам Православия, Руфин заметно принижает роль светских правителей, растворяя политическую историю внутри церковной. С этим связано и непоследовательное использование Руфином важнейшей для Лактанция и Евсевия мелитоновской теории. Бог, активно помогающий православным в достижении побед или сохранении стойкости, далеко не всегда у Руфина наказывает еретически настроенных императоров, так же как и не всегда поощряет правителей-сторонников Православия.
С другой стороны, Сульпиций Север, изложивший собственную версию церковной истории почти одновременно с Руфином, вслед за блаж. Иеронимом, давшим свои оценки современной Церкви в трудах, не относящихся к историографическому жанру, выразил острую обеспокоенность происходящими событиями внутри христианского сообщества. Понимая под Церковью не только сторонников Православия, но всех христиан как новый богоизбранный народ, Сульпиций стремится показать разрушительность религиозных споров, развернувшейся внутри Церкви непримиримой борьбы. Для проведения своих идей Сульпиций использует античное понимание истории как череды политических конфликтов, спуская все на уровень человеческих взаимоотношений и лишая ее всякого присутствия Бога.
В то же время, что крайне важно, Сульпиций умело включает церковное настоящее в контекст универсальной священной истории и обнаруживает концептуальное единство между иудейским прошлым и христианским настоящим. Для обнаружения этого единства в конструировании универсальной священной истории Сульпиций Север активно использовал прежде всего концепцию Саллюстия, в основе которой лежит представление о пагубном влиянии периодов внешнего мира на моральный облик общества. Рассказывая с опорой на нее о событиях ветхозаветного прошлого и христианской истории, Сульпиций Север на протяжении всего своего труда подчеркивает связь религиозных успехов иудеев и христиан с тяжелыми для них годами внешней опасности, так же как и влияние мирных периодов на нравственность и религиозное постоянство. В результате, Сульпиций не только сумел объединить историю иудеев и христиан, обнаружив в ней общие исторические законы, но и создал картину прошлого, исполненную глубокого морального содержания. Именно попытка создать целостную картину прошлого и настоящего избранного (иудейского, а затем христианского) народа выделяет Сульпиция Севера среди всех историков раннего Средневековья, как западных, так и восточных. Именно Сульпиций Север сделал в латинской христианской историографии второй шаг к созданию подлинной универсальной истории.
Появление на свет важнейшего исторического труда V в., универсальной истории Павла Орозия, явилось естественным результатом многолетней интеллектуальной работы христиан по созданию собственной философии истории. В «Истории против язычников» нашли отражения аргументы апологетов, теории экзегетов, теории, уже сформулированные к тому времени историками. Тем не менее, «Историю» Орозия нельзя назвать суммой исторических представлений христиан начала V в. Со II по начало V в. в христианской литературе было сформулировано такое количество теорий, объяснявших логику дохристианского прошлого, да и собственно христианской истории, что историк неминуемо оказывался перед выбором, который диктовался, главным образом, стоящими перед ним задачами.
Апологетические цели, стоявшие перед Орозием, заставили его отодвинуть на второй план всю ветхозаветную историю, что делало невозможным или, по крайней мере, нелогичным использование для рассказа о дохристианском прошлом целого ряда выработанных в христианской апологетике и эгзегетике теорий. Так, оставив в стороне концепцию шести тысячелетий, использованную впоследствии блаж. Августином, Орозий в основание логики исторического развития положил представление о переходе политической власти с Востока на Запад и теорию четырех Империй. Также стремление к апологии христианства заставило Орозия максимально четко определить основные положения христианской философии истории. Благодаря этому впервые в историческом сочинении появляются рассуждения о первородном грехе как источнике исторической динамики. В результате «История против язычников» стала произведением, если не того же масштаба, что и августиновское «О граде Божьем», то, по крайней мере, того же уровня. Орозий впервые в христианской историографии (как западной, так и восточной) сформулировал основные положения теологии истории. Помимо идеи первородного греха, определившей суть всех исторических событий, ставших отныне одновременно проявлениями греховности человека и Божьим наказанием за грехи, Орозий, на этот раз в угоду историографической традиции и, расходясь с Августином, максимально развил «теологию Августа» и теорию «христианской Империи». Создавая свой труд как универсальную историю, Орозий естественным образом отказывается от партикулярного подхода Сульпиция Севера и Руфина. В рассказе о христианском периоде истории он возвращается к Лактанцию, предлагая читателю рассказ, преимущественно, о политических событиях в Римской империи. Такой подход к отбору материала и выстраиванию исторического рассказа привел к тому, что именно Орозий оказался самым последовательным сторонником мелитоновской концепции. Идея Бога, наказывающего императоров и Империю за преступления перед Церковью и поощряющего за религиозную терпимость, пронизывает всю конструкцию христианского периода у Орозия. В результате «История против язычников» стала прославлением христианской Империи, которая торжествует как над внутренними, так и над внешними врагами благодаря религиозному благочестию императора Гонория.
Политические изменения, связанные с падением Империи на Западе и образованием варварских королевств, привели к существенным изменениям в культурной жизни Европы и не оставили неизменным латинское историописание. Наряду с традиционными жанрами исторической прозы в VI в. появляются первые образцы варварских историй. Вслед за трудами Кассиодора и Иордана увидели свет сочинения Григория Турского, Фредегара, Исидора Севильского, Гильдаса, Ненния, Павла Диакона. Уже самый поверхностный взгляд на исторические труды раннего и классического западноевропейского Средневековья убеждает в непосредственном влиянии на них со стороны латинской христианской историографии IV – начала V в. Это влияние двух уровней: жанровое и концептуальное. С одной стороны, уже историки варварских народов будут либо облекать свои рассказы в форму хроник (как Фредегар, Исидор Севильский или Павел Диакон), либо пытаться синтезировать хронику и церковную историю (Григорий Турский, Беда Достопочтенный), либо писать историческую монографию (Иордан, Аноним Валезия, Ненний). Наряду же с варварскими историями будет развиваться жанр всемирной хроники, явившийся синтезом хроникального подхода Евсевия и Иеронима и универсально-исторического нарратива Павла Орозия. С другой стороны, авторы «историй» раннего Средневековья, так же как и авторы классических «хроник» (Проспер, Идаций, Марцеллин Комит и другие), активно разрабатывали теоретические положения, сформулированные историками IV – начала V в.
Так, именно мелитоновская теория, ставшая фундаментом сочинения Лактанция «О смертях преследователей» и отточенная Орозием в «Истории против язычников», легла в основу объяснения многими средневековыми историками успехов и неудач в жизни государства или его правителя. Несмотря на открытую критику идеи земного воздаяния правителю со стороны блаж. Августина, средневековые историки будут стремиться видеть причины нестабильности государства в отношении его лидера с Церковью. Эту концепцию с той или иной степенью последовательности проводили Аноним Валезия в биографии Теодориха Великого, Беда Достопочтенный в «Церковной истории», Исидор Севильский в «Истории готов, вандалов и свевов», а из более поздних авторов Рихер Реймский в «Истории» и, несомненно, Оттон Фрейзингенский в «Хронике, или Истории двух градов».
Столь же популярной и идеологически важной для последующих поколений средневековых историков стала использованная Орозием теория перехода власти. Намеченная лишь Исидором Севильским в его «De laude Spaniae», открывающем «Историю готов, вандалов и свевов», концепция переноса Империи из Рима в варварские королевства, становится ключевой в труде Оттона Фрейзингенского, обосновавшего через нее законность появления императорской власти в Германии. Сама же четырехчастная схема мировой истории останется основополагающей на протяжении всего Средневековья, а в Германии переживет и Реформацию.
Наконец, важнейшая заслуга Орозия для всего средневекового общества состоит в адаптации античного историографического наследия к нуждам христианского общества. Синтез греко-римских и христианских идей, какой мы обнаруживаем у Орозия, будет продолжен большинством авторов светских историй, особенно в периоды так называемых локальных Ренессансов (Павел Диакон, Нитхард, Регинон Прюмский, Рихер Реймский и другие).
Несомненен вклад латинских церковных историков начала V в. в развитие жанра церковной историографии на Западе и на Востоке христианского мира. Ориентация Сульпиция Севера на западного читателя, его стремление создать историю преимущественно Западной церкви, получит выражение в появлении локальных церковных историй, первый шаг к чему был сделан уже в раннее Средневековье, когда увидели свет этнические церковные истории Григория Турского и Беды Достопочтенного. Однако влияние Сульпиция и, особенно, Руфина Аквилейского не ограничивается развитием жанра. Надежду Сульпиция на преодоление внутрицерковной смуты на основе веротерпимости мы встретим не только в трудах латинских историков, но и в ранневизантийской церковной историографии, прежде всего у Сократа Схоластика. В еще большей степени последующими поколениями историков будет воспринят оптимизм Руфина Аквилейского, а в Феодорите Киррском мы увидим прямого продолжателя экклезиологических идей Руфина, его единомышленника в поисках путей установления церковного мира через абсолютное торжество Православия.
Итак, латинская христианская историография IV – начала V в., ставшая, с одной стороны, результатом теоретических поисков ранних христиан в области философии истории, а с другой стороны, активно использовавшая достижения греко-римской исторической прозы, выработала важнейшие для западноевропейского Средневековья способы объяснения исторических событий. Латинская христианская историография IV – начала V в. явила собой рождение новой европейской историографической культуры, на тысячелетие определившей магистральный путь поисков европейскими историками смысла в прошлом, настоящем и будущем.