П.С. Паллас. Путешествия по разным провинциям Российского государства

Путешествие по Сибири к востоку, лежащей даже и до самой Даурии, 1772 года

По прибытии моем в Красноярск, чем я заключил вторую часть моего путешествия¹⁵⁸, погода стояла чрезвычайно тихая и приятная; но сколь в полуденной стороне Сибири оная непостоянна бывает, столь почти во всех к востоку лежащих гористых землях обыкновенно ясною осенью наслаждаются. Во всем октябре 1771 года хотя разные пасмурные и холодные, однако по большей части приятные и благорастворенные дни стояли, но жестокие ночью морозы продолжались беспрерывно, и потому в средине еще сего месяца река Кача замерзла, а на Енисее 22(-го) дня стал лед появляться. В последней же половине октября по большей части бури случались, которые даже и до 19 ноября с великою жестокостью беспрестанно стояли. Таковым ненастьям Красноярский уезд из году в год столь часто бывает подвержен, что в Сибири, где обыкновенно по гористому ее состоянию ветры чаще и сильнее держатся, нет почти другого места, где б воздух так был в беспрестанном движении, как здесь. По 18(-е) число ноября было несколько снежно и дождливо; потом легким морозом так закрепило, что 20(-го) дня Енисей весь льдом покрылся. Обыкновенно за быстрым реки течением сие не прежде случается, как в последней ноября половине, а вскрытие в апреле бывает.

Сибирская зима еще только в декабре и январе появилась, какая, однако, здесь редко столь долго и сильно бывает. Термометр в ночи с седьмого на восьмое число декабря стоял на 196 (-м) градусе¹⁵⁹, 9 (-го) д(ня) поутру – на 194 (-м) гр(адусе), 10 (-го) д(ня) – на 203 (-м) гр(адусе), 11(-го) д(ня) – на 209 (-м) гр(адусе), а 12 (-го) д(ня) – на 202 (-м) гр(адусе), потом переменилась в оттепель; в начале нового года опять чрезвычайная стужа настала, так что 5 января – 201 гр(адус), 6 (-го) дня – 206 гр(адусов), 8 (-го) дня – 212 гр(адусов), а 9-го еще 196 гр(адусов) термометр показывал. Ужасный северо-западный ветер 19 (-го) числа прекратил сию жестокую погоду, а после настали продолжительные с запада ненастья, кои снег от часу умножали. Таким образом, зима стояла умеренно и одинаково, только что в конце февраля несколько сильных было морозов, которые после в теплые солнечные дни переменились, отчего по сторонам песчаных здешних гор снегу много стаяло, и верхи довольно оголились.

Город Красноярск почти еще таков же, каков был в бытность профессора Гмелина¹⁶⁰, или очень мало переменился. Кроме соборной церкви, которую каменную строить начали, однако совершить еще не в состоянии, в публичных строениях совсем не прибавился, так как и число обывателей, несмотря на великое расселение по степи, почти ничем не умножилось, и весьма мало хороших купцов, а рукодельных, впрочем, самонужнейших почти совсем не находится. Может быть, нерадение простых людей и праздники, которые за чрезвычайной дешевизною хлеба и излишком всего, к жит'ню потребного, бывают главною худому приращению сего места причиною: ибо иначе Красноярск к купечеству способнейшее место; все, что российские купцы зимою на торг к китайцам ни отвозят, проходит чрез оный город; проезжая же чрез Томск – город, недалеко отсюда лежащий, множество тут закупают простых соболей и другой в Китай похожей рухляди. От ноября даже до февраля можно видеть многие тысячи обозов, которые, нимало не останавливаясь, проходят чрез город, потому что хозяева обыкновенно вперед уезжают, чтоб на чистые деньги заблаговременно закупить все, что из рухляди им ни попадется. Российские товары в Красноярске обыкновенно дороже продаются, нежели в Иркутске, а китайские – посредственною ценою, однако всегда выше настоящего, понеже расход оных невелик, и только два купца, которые таковые держат в состоянии, так и сии цену накладывают по их обиходу и, можно сказать, себе без урона.

Вокруг Красноярска чем более урожая, тем жить дешевле; да я и совершенно уверен, что, хотя в благополучной сей империи нет ни одного уезда, где б на дороговизну жаловаться можно было, однако ни в которой части сего государства земные продукты так дешевы не находятся, как здесь. Едва можно поверить, если скажу, что, как я туда приехал, в городе ржаной муки пуд по две копейки и по пяти денег, пшеничной же по четыре копейки с деньгою и по пяти продавали, мясо от пятнадцати до двадцати пяти копеек пуд, а целого быка за полтора рубля, корову за рубль, рабочую лошадь за три, за два рубля и меньше достать можно, овцы от тридцати до пятидесяти копеек, свиньи же немного дороже. Но в то же время, поскольку многие хлеба отправки по Чулыму и Оби то на Колывано-Воскресенские горные заводы, то на пограничные по Иртышу крепости воспоследовали, также следующей зимою на Тулыме и в городе винокурни, магазейны на казенный кошт завелися, то и цена на хлеб возвысилась; однако рожь не свыше пяти и шести копеек осталась. Итак, из сего можно заключить, сколь велико изобилие в Красноярском ведомстве в хлебе. И хотя правда, что немногие в самом городе покупают, поскольку большая часть обывателей своими собственными полями и скотом довольствуется, однако ж недавно заведенное хлебное отправление в северные по Енисею и в Иркутской губернии находящиеся бесплодные места, как и в Сургут и Нарым, довольно могло б возвысить настоящую цену, если б изобилие сего уезда не было чрезвычайно. О всеобщем недороде, кроме обыкновенно хорошей жатвы, здесь не знают и примеру: ибо от посеву рожь летом сам-десята, озимь сам-осьма, а ячмень самодвенадцатой приходит. (...) Простая греча, хотя ее и очень мало сеют, но если случится, то по причине доброты земли, где она как трава зарастает, не иначе как на обветшалой сеять должно, да и там в двенадцать и пятнадцать крат больше приносит. Повсюду одинакое состояние полей – из легкого чернозему по горам и по долинам – запрещает употребление здесь более вредного, нежели полезного растениям навозу, как то по опытам известно; однако большая часть оных, если только чрез два года отдыхать оставляются, 10 и 15 лет плодоносны бывают. Но если урожай и уменьшится, то довольно для мужика по степи и по нагорью для заведения новой пашни места найдется, что и делают обыкновенно вскоре после летнего посеву. Вспахивают таковое новое поле, или залог, в начале июня, коренья заборанивают и в конце того ж месяца, еще перепахав, оставляют лежать чрез весь июль под наступающую в августе озимь, которую ныне только что заборонить остается, или оставляют и до следующей весны под пшеницу, в котором случае его еще раз вспахать будет надобно. Зимовалая же, хотя в Казанском ведомстве и по Каме довольно и с пользою урожается, однако нигде в Сибири не бывает. По снятии первого хлеба дают ему (полю) отдыхать целую зиму без вспћхиванин, и тогда называют его перелогом, а следующим летом так, как в третий год, под летний посев, употребляют. На четвертый год, два раза вспахавши, оставляют под пары до осени или до весны следующего года, ибо по большей части невысокие поля сряду по два года и более, высокие, сухие и несколько песчаные около двух лет всякий хлеб, не выключая коноплей и гороху, приносить могут.

Я несколько распространил свое описание о полях Восточной Сибири, желая показать, сколь благополучен в плодоносной сей стране крестьянин и сколь нужно бы таковую обнародить. Красноярский уезд в длину и ширину почти на 600 верст простирается, но при всем том немногим более 15 000 народу мужеска полу имеет, в коем числе и три тысячи татар и других сибирских народов, никаких полей не имеющих, а одною звериною ловлею питающихся, полагаются. Однако же что до других уездов касается, далее к востоку лежащих, то Красноярск числом жителей пред ними еще может иметь преимущество. Но если кто вспомнит, что нет почти двухсот лет, что Сибирь столько многолюдна была, как и Северная Америка, и столь же неизвестных степей имела, тот удивится, глядя на нынешнее ее состояние, что русских ныне число гораздо превышает собственных ее уроженцев. И справедливо, что как открытие и скорое приведение в высшее состояние сих пространных, неизвестных и вовсе диких земель, даже до самого восточного океана, свойству, бесстрашию и постоянству российской нации приписать должно, так наипаче и беспрестанное население тех же, как достойнейший пример благоразумности правления между достопамятностями в вечную похвалу остаться имеют; да и не неудобно то учинить, чтоб в немногие столетия желанного конца достигнуть в такой стране, где, сверх изобилия, во всех потребностях для простого мужика здоровый и беспрестанными ветрами расчищенный горный воздух, чистая, по камню текущая вода и прибыльнейшие берега имеются; где жители при всякой невоздержанности, однако, обыкновенно до глубокой старости достигают и многих детей рожают. Сверх хлебопашества, хотя в полуденных местах Сибири и Красноярского ведомства всякие огородные овощи с пользою разводить можно, однако сибиряки о том мало стараются, только что некогда ранние иньи, а более всего часто случающиеся в мае напоздни нежным растениям вредить могут, и для того только, что огурцы да тыквы, а дыни и арбузы совсем не поспевают. Для сильного походу табаку в языческие народы начали оный сеять с нарочитою пользою, однако еще не совершенно знают, когда листья снимать и когда лучше приуготовлять оные: почему красноярский табак, который по зелености своих листьев зеленчаком и прозывается, много что в двадцать пять копеек фунт продается, а, напротив того, простой черкасский – сорок копеек и свыше, а в Удин- ске нередко и в двадцать алтын фунт приходит.

Красноярские жители знатную притом получают прибыль с островов, по Енисею лежащих, особливо около Абаканска и выше, где множество растет дикого хмелю, за которым многие осенью туда ездят и, сплавив на плотах в город, продают от пятидесяти копеек до рубля. По большей части, с лучшею прибылью отвозят его в Енисейск, Иркутск и по другим местам по Тунгуске, где хмель не родится. Изобилие сего и дешевизна хлеба подают красноярцам повод к всегдашнему содержанию бражки и быть веселеньку.

Между полезнейшими на красноярских горах дикими растениями особливо достойно внимания ревень (рапонтик), который ныне, по большей части, отсель достается. Оный, в случае надобности, медицинской коллегии приказывает красноярская канцелярия нарочным для того собирать за известную цену в особливый ящик; а сии заказывают мужикам под осень рыть по разным местам на горах, особливо вверх по Абакану и по ту сторону Енисея, по рекам Сальбе и Сизыму. Однако самый лучший достается из Удинска, с рек Уды и Бирюзы. Сии коренья обыкновенно суть волнистого рапонтика¹⁶¹ Я не знаю, сырости ли мест около приторных рек, где он родится, или климату, или наиболее дождливому месту приписать должно, что корень у старого ревеня, который часто очень велик бывает, в верхнем коленце всегда гнил находится. Внутренность в корне до самой коры всегда в желто-темную, сердешную, вкусом горькую и вяжущую материю превращается. И так только, что круглые от больших отпрыскивающие корешки в медицину употребительны, почему в общем житии и называют сибирский рапон- тик по сходству с черенковым ревенем. В 1771 году зимою из Красноярска отправили его в Тобольск для медицинской коллегии пятьсот одиннадцать пуд и десять фунтов. Можно бы его несравненно лучше и сильнее делать, если бы для приготовления его другое последовало учреждение, нежели как какое добыватели оного имеют. Лишь только свежие коренья добудут, тотчас дома оные облупают и, разрезывая на части, сушат в большом тепле, от чего теряет он свою крепость и, сморщившись, засыхает, так что он сколько действием настоящему ревеню подобен, столько чрез сие делается отличен. Напротив того, у меня частию из Удинска, а частию с Саянского хребта полученные корешки, кои я, завялив совершенно и хорошие облупя, сушил повешенные на вышке в теплой избе, нимало не попортились; они столь крепки и цветны были, как самый лучший китайский рабарбар, да и силою мало чем различны, а, напротив того, просто приготовляемого рапонтика во вкусе и действии много превосходнее. Если б возможно было найти где-нибудь в сибирских горах ра- понтик, у коего б стволовый корень был не ржавый, то, обиходя сии коренья вышеописанным образом, я б не усомнился сравнить с китайским настоящим ревенем, как в величине, изрядстве и крепости, а может быть, что и в силе мало или ничего не уступил бы.

Во всяком лесе Красноярск, как и большая часть Сибири, имеет великое изобилие, так что самые изряднейшие на строение дерева не многого труда стоит с подлежащих гор на Енисей вывезти и так плотами в город сплавить; выключая клен, вяз и липу, коих в Сибири к востоку не находится, прочие все сорты обыкновенных дерев в излишестве, также и кедры растут на Мане-реке, почти дома. Около Абаканска при Енисее находится весьма много некоторого хорошо пахнущего деревца, коего смолистые почки в зимнее время любезнейшею тетерям служат пищею, от которой все черева¹⁶², наконец, приятнейшим в свете запахом заражаются. Из деревцов особливо находятся черемуха, боярышник и еще другое, на боярышник похожее, по речке Каче в множестве и до хорошей вышины вырастают.

Зимою Красноярск дичиной и разными звериными шкурами весьма доволен. Ловля таковых зверей, коих шкурки в нарочитой цене становятся, собственно, принадлежит сибирским народам, кои ими и оброки свои оплачивают, и единственным себе упражнением считают. Однако многие и русские крестьяне не упускают в праздное время равным образом оною пользоваться. В таких случаях или тайно в близости на горностаев, белок и других, какие попадутся, силки и ловушки поставляют, получа на то позволение или от главнейших татарских князьков, или от приказу; иначе, в первом случае, должны много опасаться, чтоб не быть от татар примечену, пойману и тут же наказану или в приказ отослану, от коего в таких обстоятельствах, по сибирским правам, прощения никак надеяться не можно.

Соболи в Красноярском уезде попадаются в нарочитом множестве и суть двоякого сорту: одни никуда не годятся, так, как и томские долгохвостые, иссера; приходят по большей части с Июсских гор и с Чулыму, другие, которые промышляются лучше по Саянскому хребту. За Енисеем, особливо около реки Оя и по другим из гор в Кубу текущим речкам, они имеют ось низкую и обыкновенно нарочито черны, только что очень седы. Большая часть из сих имеют на шейке под горлом желтоватое пятно, так, как у куницы, от коей они, однако, другими, соболям собственными признаками легко отличествуют. Впрочем, все красноярские соболи редко ставятся высоко, и удинские всегда пред ними имеют превосходство как в оси, так и в цвете.

Волки как в Красноярске, так и во всей почти Сибири нарочито вытравлены. Лисиц еще-таки по некоторым местам довольно; а снизу случается, что привозят в Красноярск высокой цены и черных, и черно-бурых лисиц.

Бобры и выдры по ту сторону Енисея на горных речках в множестве водятся, и последние часто по семи рублей покупают на промен на границе с китайцами. Рыси реже случаются и в той же цене приходят, как выдры, только без пестрых передних лапок, кои особливо продаются. Еще многочисленнее находятся росомахи, коих вовсе черная шкура около четырех рублей коштует. Барсуков также довольно, но поскольку их кожи не в почтении, то и бьют их случайно, или когда они, проявившись, много пакостят, или когда их жир понадобится. Белки около Красноярска водятся очень средственно. Меж Саянским хребтом и Тунгускою-рекою временем видают великие стада, коими малое сие. животное переходит от полудня на север, чему причиною бывает недостаток древесных грибов или недород кедровых орехов. В степи, на север от Красноярска и около Абаканска, ловят премножество горностаев, кои нарочито длинны, и часто во время походу к китайцам по 25 копеек штука становилась, а теперь насилу в четвертую или пятую долю сей цены и то на охотника отдается. Колонки пламенного цвету могли б промышляться в множестве по лесистым горам, однако никто об этом не старается, а когда невзначай в ловушку попадутся, то от проезжих по 57 копеек и более скупаются; а как сии шкурки китайцам приятны и они хорошо за них платят, то для сего они в Иркутске и гораздо дороже, и в Русь совсем не отпущаются. Ласок здесь никто не ловит и никто не покупает, хотя иные шкурки волосом гораздо белее, чище и ровнее, нежели у русских.

Наибольшие и выгоднейшие промыслы состоят в сохатых зверях, как-то: лосях, зынях, козулях (роды оленей), кабаргах, кои по горам за Енисеем в великом изобилии водятся. Татары большую часть их ясаков оплачивают сими кожами, которые в казну для конницы от 20 до 40 алтын берутся: ибо хотя ясак и поныне еще по соболям распределяется, а, по новому учреждению, не каждый поголовно и поколенно оный выплачивает, и как на Красноярское ведомство поставлено собрать пять тысяч сто шестьдесят два соболя с половиною, то та же самая сумма на число соболей, по рублю соболь, или другими шкурами, или деньгами собирается.

Козулей около Красноярска столь много, что целая с мясом иногда в 15 копеек продается. Кожи, кои по большей части оттуда на продажу привозятся для делания обыкновенных дорожных шуб, стоят иногда не более десяти копеек. Кабарги порою, как летом, не менее многочисленны бывают, самчики, или по-тамошнему казачки, для их струек от 30 до 50 копеек покупаются, а самочки и с мясом по гривне продаются. Из Абаканска я получил совсем белую кабаргу, как самую редкость, однако после прислали ко мне также белую кожу и с самчика.

Только в одних рыбах Красноярск не так изобилен. Кача, как и многие другие в Сибири речки, зимою мелка и подо льдом замирает и потоку рыбы ничего не имеет. У Енисея по сторонам не много заливов, а в нем то для каменистого дна, то за быстрым течением рыба не очень держится, а, лучше сказать, и гораздо не много, в чем с Обью, Иртышом и Томью нимало сравниться не может. Подъемная рыба из Ледяного моря по нем мало заходит, и для того, кроме тайменей, линьков, хариусов и сигов, никаких других из лососьего роду не имеется; осетры и стерляди, самые вкуснейшие, розницею водятся, однако в таких глубоких местах, что и приступиться к ним не можно. И так для великого поста надобно ожидать в городе привозу из Томска соленой белой рыбы, которая также из лососьего роду, однако не так,как лосось, и называется муксунами.

Все Красноярское ведомство, коего воеводская канцелярия состоит под Енисейскою провинциальною, а комендант и воинская команда под томским комендантом, имеет оброчных мужиков 9228 душ, 807 колонистов, 128 к колонистам причисленных ссылошных, 2023 граждан и ремесленных людей, т. е. посадских и цеховых, а из татар разного поколения 2994 ясашных, которые на шесть землиц разделены, как на татар качинских, койбальских, яринских, каисских, калачинских и удинских, из коих каждая землица еще разделена на уделы, или колена, а все вместе приносят ясаку на 5161 рубль. (...)

Я теперь опять возвращаюсь на мою зимовку в Красноярске. 28(-го) числа февраля приехали ко мне сюда из Томска г-н аптекарь Георги¹⁶³, бывший в езде помощником г-на профессора (Иоаганна) Фалка¹⁶⁴, со студентами Быковым, Кашкаревым и Лебедевым, коих г-н профессор Фалк за болезнью своею, по соизволению Императорской Академии наук, возвращаясь на возвратный путь, мне для продолжения дальнейшего пути по Сибири поверил. Я ж, напротив того, отправил в Томск от себя находившегося досель при мне студента г-на Балтера, и ныне едущего в Петербург к г-ну профессору Фалку, с коим 4(-го) дня марта и большую часть собранных прошлым годом натуральных вещей послал. И как по окончании моих зимних поделок ничего более не оставалось, что б препятствовало предприятию нового пути далее по Сибири к востоку, и собственное состояние желанием видеть достопамятные страны подкреплялось, и добрым концом предприятие мое обнадеживало, то и отправился я 7(-го) дня марта с помянутым аптекарем Георги, который особливо просил меня о сей на Байкал поездке, и с двумя студентами до Иркутска, куда я еще в январе студента г-на Соколова с егерем вперед отправил, дабы он по ту сторону Байкала весны дожидался и собирал надобные известия. А чтоб моим отъездом и на Енисее собрание натуральных вещей не упустить, то оставил я в Красноярске для собрания тутошних и поблизости лежащим горам трав студента г-на Кашкарева; а приобвыкшему на севере студенту г-ну Зуеву¹⁶⁵, о коего рачении я свежие имел доказательства, поверил я ехать еще зимним же путем в Енисейск, оттоль по вскрытии вод отправиться в Мангазею и далее к северу для собрания и дальнейшего известия сибирских продуктов, под холоднейшим поясом находящихся.

Итак, отправился я из Красноярска после обеда по ту сторону Енисея; меж селом Лодейками и деревнею Березовкою надобно было проезжать небольшие горы, на коих так мало снегу было, что мы с великим трудом на санях протащились. Равным образом и первая половина от деревни Ботой, где первая лошадей перемена до Кускуну, если не была труднее, то такая же. После выехали мы на гористую, лесистую и глубоким снегом покрытую дорогу, каковая беспрерывно до самой Ангары продолжалась. Тут начинают поля и березники становиться час от часу реже, но снега гораздо более, и страна гористее, выше и холоднее, нежели по подле Енисея лежащим полям и песчаным Красноярского ведомства степям, так что и хлеб не иначе как позже выходит. Обстоятельнейшее сей дороги описание я оставляю впредь на возвратный путь, а здесь только упомяну проездом.

Поскольку мы к скорейшему переезду прихвачивали и ночей и во всю дорогу, которая ныне от Красноярска до Иркутска населена или старожилами, или новыми из Руси переведенцами, на станциях порядок должным образом наблюдается и переменой не задерживают, то мы и прибыли 8(-го) числа рано в Рыбинскую слободу. В сию ночь проехали мы Канский острог и через реку Кану, за которою вдруг начался непрерывный даже до Удинского острогу красный лес, который, или по борам, или по болотам беспрерывно распространяясь, всю страну от самых гор, из коих сии реки вытекают, покрыл по самую реку Тунгуску. Сии дикие и, не от многих языческих фамилий кое-где населенные леса, большею половиною болотистые, и почему дорогу всегда неотменно во многих местах мостить должно, зимнюю дорогу и мостами, и валежником делают весьма затруднительною. 9(-го) д(ня) ввечеру приехали мы в Бирюзинскую слободу, при быстрой реке того же имени стоящую, а 10(-го) дня ночью и до Удинского острогу добралися. Я здесь остался до утра, чтоб изведать содержание промышляемой в близости отсель, по горам меж Удою и Бирюзою реками, новонайденной слюды, которая особливо по рекам Шелме, Соби и Нереху в жирных квасцовых споях находится, и часто в три пядени величиною штуки попадают. Добывает оную один крещеный буретинский князец, живущий недалеко от Удинска, именем Худоногов, который, по нашествии сей слюды, с тем чтоб платить в казну десятую долю, получил позволение ломать оную. Мы сделали некоторый округ, верст на шесть от Удинска, в деревню на правом берегу, при устье маленькой речки стоящую, где помянутый Худоногов со своею роднею и с другими одноверцами поселился, а оттоль чрез Уду на каменные горы и так на почтовую нашу дорогу. В большом сосняге по ту сторону реки Уды я впервые увидел по первым выходящим листьям багульник, коего после нигде более, как за Байкалом, не видно было и который инде обыкновеннейшее по лесам деревцо, особливо где по горам есть низменные пади.

Того ж вечера приехали мы на становище Тулуйское, где границы Иркутской губернии начинаются, и отсель опять начинаются поля и приятные места. Ночью переехали мы сто пять верст, а следующего, 12<-го> дня, поскольку было ненастно и холодно, остановились мы в Камел- гуйском становище.

Как скоро в Иркутскую губернию въедешь, то везде уже можно найти по дороге на всех станках весьма покойные, светлые и чистые домы для приятия приезжих, кои содержатся от деревень для их собственного облегчения.

Следующего 13(-го) дня марта проехали мы 131 версту и остановились ночевать за чрезвычайною стужею в Черемном паду. Таким образом, осталось нам на 14(-е) число до Иркутска ровно день езды, куда мы с худыми и с загнанными лошадьми ввечеру в 11 часов и приехали.

Многие достопамятности, кои я здесь имел случай видеть, полезные известия, кои про неизвестнейшую по большей части мне сторону за Байкалом собрать мог, притом многие милости его превосходительства тамошнего губернатора г. генерал-поручика и кавалера фон Бриля задержали меня целую неделю в суетах, так что об описании города мне и думать не случалось: и так я оное оставил аптекарю Георги, который, может быть, в ожидании, когда Байкал вскроется, пробудет в Иркутске несколько месяцев; между тем к будущей его поездке по берегам моря я ему сообщил и те известия, кои собрал о достопамятностях, какие около Байкала приметить надобно.

Необычайнейшая редкость, какую я получил по милости губернатора, заслуживает, чтоб я об ней упомянул теперь. Якуты, идучи на промысел этою зимою по реке Вилую, нашли какое-то незнакомое и ужасной величины тело; управитель в Вилуйском зимовье, именем Иван Аргунов, взяв от него голову, одну переднюю и одну заднюю ногу, послал через Якутскую канцелярию в Иркутск. В приложенном при том известии, посланном от 17 января, упоминается, что сие мертвое и почти истлелое тело еще в декабре, за сорок верст выше Вилуйского зимовья, в песчаном берегу, на несколько сажен от воды и 4 сажени от верху приярого берегу, половина в песке, найдено. Его смерили на месте, и оно было длиною в 33/4 аршина, вышиною же сочли на два аршина с половиною. Все туловище находилось еще в натуральной его толщине, одетое кожею, но так изнывшее, что ничего целого, кроме головы и ног, отнять было нельзя; и так для редкости прислали оные в Иркутск, а третию еще ногу оставили в Якутске. Присланные в Иркутск части с первого виду уже казали, что они должны были быть носороговы. Голова покрыта была вся естественною своею кожею, и по чему свободнее узнать было можно. По коже на одной стороне видно было несколько шерсти, и внешнее строение кожи еще изрядно сохранилось, так что и веки еще не совсем сгнили, под кожею около костей местами, как и в черепе, находилось несколько гнили, которая, как видно, от согнития мягких частей там задержалась. Но в ногах сверх кожи видны были по суставам еще крепкие остатки жильных перевязок и самых сухих жил. Рогу на носу и копыт на ногах не было, но место, где был рог с округом кожи, которая вокруг его нарастала, так, как и раздвоение передней и задней ноги, были несомненные свидетельства, что они от сего зверя. Я сделал сему чудному откровению особливое описание, которое внесено в сочинения Императорской Академии наук, и для того здесь еще повторять не буду. О причине, какую я почитал, как сей зверь в отдаленнейшие северные по Лене края зашел и как прочие остатки других зверей по всей Сибири рассыпалися, упомянуто там. Я здесь хочу только прибавить некоторые обстоятельства кои я получил письменно на мои запросы от вилуйского управителя Аргунова, после как уже мое описание в печать было отправлено, и из коих можно яснее видеть, где сии редкие вышеописанного зверя остатки найдены, и удобнее понять, как они так долго без порчи хранились.

Места по Вилую гористы, но горы все слоеватые, содержат или песок, или йзвестной шифер, или мягкую, слоями, глину со многим колчеданом. Также находят по берегам разбитое каменное уголье, коего выше по Вилую где-нибудь надобно гнезду находиться. Река Реммендой (или, как Гмелин пишет, Раптендой), где целая гора из селениту, другая из алебастру, и подле горная соль находится, отстоит от помянутого места, где нашли зверя, еще более, нежели на триста верст вверх по Вилую. По правую сторону Вилуя к оному месту лежит песчаная, но и опочистого камня слои показующая гора, коей высоту глазомером на пятнадцать сажен считали и в коей помянутое тело животного в замерзлом хряще в нарочитой глубине найдено. Ибо земля по Вилую никогда на великую глубину не растаивает. Самые большие жары на песчаных и возвышенных местах не более как на два аршина земли отмягчают; но по долинам, где места глинистые с песком, там в конце лета не более как на пол-аршина талой земли находят. Иначе было бы невозможно, чтоб еще кожа сего зверя с другими мягкими частями в земле уцелела, коего поспешное переложение с южных мест в морозный климат не иначе как с повсемирного потопа считать должно; ибо самые древнейшие человека предания о никаких других земли переменах не упоминают, кои б могли приняты быть за справедливейшую причину пребывания в сих местах носороговых остатков, слоновьих костей и других зверей, по Сибири рассеянных.

Для наступивших больших оттепелей уже в последние почти видели мы снежных жаворонков и черных воробьев, кои на север полетали; напротив того, в здешней стране только собственный пестрый ворон, который зиму в теплейших странах около Могола или и в Китае проводит, в великом множестве по городам и деревням везде появился; с 20<-го> на 21 (-е) число марта выпало опять ужасное множество снегу, однако оный вскорости потом опять растаял, так что я неотменно принужден был из Иркутска торопиться, чтоб зимнего пути не лишиться: и так выехал я из оного города 22<-го> дня сего месяца.

Уже за восемнадцать верст от города река Ангара, по которой дорога лежит, великие полыньи имела, а повыше Пашковой или Хромовой станицы река почти вся ото льду очистилась, и многие утки и гагары плавали. (...) Нам тут надобно было ехать по каменному реки берегу, по которому, понеже на нем немного снегу было, езда была весьма отяготительна. Чем ближе к Байкалу подъезжаешь, тем горы становятся выше и вид дичее; напротив того, далее по Иркутской губернии оные были довольно отлоги и слоисты. Жерло реки Ангары с обеих сторон стеснено каменными горами, промеж которых, как будто сквозь ворота, великое моря пространство и стоящие по берегу каменные хребты видны. По проехании выходу из моря Ангары недалеко оттоль имеется другое зимовье Лиственнишное на самом берегу моря, от коего б я мог еще далее вдоль по берегу ехать до Голоустного зимовья, если бы лошади на станке не были в отлучке, а старые не пристали: ибо от Иркутска до Селенгинска по станкам не более положено содержать для почты, как шесть лошадей; но множество проезжих по разным делам по сей дороге не дадут почти никогда быть дома. И для того я принужден был остаться здесь на ночь, а поутру до обеда ходил еще по горам и по морскому берегу. На горах еще травы чуть только выходили, меж коими прекрасные вырастали позимние травки. Но оголившиеся морские берега удовольствовали меня неожидаемою новостию, которая состояла в одной сумнительной в море растущей бодяге, которая от всех ныне известных бодяг отлична и нарочитой величины бывает. Ее здесь случаем собирают под именем морской губы, и в Иркутске у серебреников для чищения и глажения простых резных медных, томпаковых и серебряных сосудов в употреблении.

Следующего утра отправился я в Голоустное зимовье; дорога по льду была прямая и часто от берегов далеко отходила. Таким образом надобно было ехать верст 50, а после все по берегу по всем заливам или бухтам более семидесяти и одной версты; а расстояние меряно так: от Лиственнишного зимовья до пади Крестовой 300 сажен, далее к реке Черемше 200 сажен, до Безымянной пади 500 сажен, до Лиственнишного мысу одна верста и 400 сажен, до Круглой губы 500 сажен, до рыбачьих изб 3 версты, до Грезнухи 3 версты, до Широкой пади 2 версты 400 сажен, до Сенной пади 3 версты, до Соболева мысу 2 версты 400 сажен, до Кадильного зимовья 6 верст, до Ушкановой пади 6 верст и после до Голоустного 2 версты. Мы почти переехали половину дороги пособствием жестокого ветра, который дул нам (в спину) и бегущих подле саней ямщиков уносид почти по льду так, что они не иначе как ножами должны были одерживаться. Опасность, чтоб не замерзнуть в такую погоду и чтоб не попасться в трещины, от штурма во льду причиняющиеся, довольно велика: и действительно, в такое время никто поперек моря ехать не отважится.

Понеже вихри от часу умножались, а хотя еще и довольно времени оставалось для переезду за Байкал, однако я не хотел отважиться насчет рока и, хотя поневоле, однако остался на здешнем берегу до завтра, в ожидании хорошей погоды. В зимовье было множество народу, который на промысел тюленей готовился. Сии промыслы все на Байкале отдаются на откуп, а откупщик принимает к себе добровольных работников, коим он дает потребную сбрую, и они ему за сходную цену отдают с тюленей кожу с салом. Самый лучший промысел в апреле. Тюлени, кои зимою расходятся по быстрым речкам или по теплым берегам и ключам, полыньи над собой имеющим, ныне все выходят на лед гулять и спать на солнце. Таковые места уже промышленникам должны быть знакомы, как, например, при устье реки Баргузиной и Турки, куда они походят с салазками, на коих растягивают белый парус, из-за которого подходят близко к тюленю, который думает, что это тычьмя стоящая льдина, и из ружья убивают.

Мы переехали, наконец, чрез Байкал скоро и благополучно. От устья реки Голоустной, докуда еще и от зимовья 2 версты и 300 сажен считается, по льду обыкновенно кладут 60 верст. В проезде мы по льду не видали никакой опасности, а только одна расселина, аршина на полтора, заставила нас объехать довольное расстояние. Море нынешнего года так гладко замерзло, что лед как зеркальное стекло был; только по берегам видны были стоячие льдины, или торосы; однако так равно замерзать не всякий год случается. Снег на сей пространной равнине не держится, и для того по льду, по крайней мере, сначала нельзя ездить, разве с хорошими окованными лошадьми и притом с вострыми шипами. После как след (сахма) пробьется, то можно по нужде и с неподкованными бегать. Обыкновенно на Байкале лед бывает с сентября, но в этом месяце он весьма редко замерзает, а в январе наибольше и держится даже до последних чисел апреля. Если весною подле берегов ездить станет опасно, то берут дорогу прямо чрез Байкал с Лиственнишного зимовья на Посольский монастырь, которое расстояние обыкновенно платится за 94 1/2 версты, а по мере еще и 70 верст не находится. Когда на море лед начнет расседаться, то в запас берут с собою доски, по которым и лошадей, и сани сколько можно проводят. В самонужнейших посылках люди отваживаются переходить Байкал, когда самая расселина на несколько сажен шириною, но тогда только идут пешком и тянут за собою маленькую лодку, в которой они от одной льдины до другой перегребают. Раннею весною сухопутною дорогою, которая летом вверх по Иркуту до Тункинского острогу, а оттоль до нагорных рек Жонмурины и Жиды в Селенгинск лежит, на лошадях не ездят, как разве по нужде, потому что при таянии снегов меж высоких гор проехать не неможно.

Из Посольского монастыря без всякой остановки отправился я далее. По пескам на великое расстояние снег здесь почти весь растаял, так что едва проехать было можно. Многие промоины и наводнения, или соры, вдоль по берегам из Байкала разлившиеся, еще нам в пути несколько пособляли. Во время проезду я приметил здесь по отмелым местам особливый род рыбьих заводей, коими подымающуюся к камышам рыбу весною ловят. Оные состоят из одного, прямо с берегу в воду на несколько аршин простирающегося, из прутья сделанного плетню, коего конец в воде окружен другим плетнем, концами к прямому плетню сходящимся, так что округом своим сделав две по сторонам прямого продолговатые каморки, у схождения меж собою делают по обе стороны прямого плетня угол острый. (...) Таким образом, рыба, пришед к плетню, пробирается по нем в глубину и, дошед до сих углов, входит в отверстие, надеясь пройти насквозь, однако и назад не может, потому что проход так, как у верши, внутрь сужен и опущен. Они называются котсы.

От монастырской деревни Степной еще был на несколько верст перегон по льду по одному заливу. Далее уже начинали боры, соснягом и березняком покрытые, по которым дорогою почти ничего снегу не находилось. В Твороговой слободе я принужден был остановиться, пока одну из моих телег поставят на взятые с собой колеса, потому что сани уже не годились и потому не могли далее уехать, как до Кабанского острогу, проехав Кальскую и Каргину деревни. Оный стоит на реке Кабанке, но, как и прочие, недалеко от левого берегу реки Селенги. Ночью проехав деревни Брескую, Трескову, Таракановку, Троицкий монастырь, Пьяновское зимовье, под вечер прибыли в Ильинский острог, или в большую заимку; в остроге деревянная крепость хотя совсем развалилась, однако церковь и обывательские домы многие хорошо выстроены. В сию ночь выпaлo опять столько много снегу, что можно было ехать на санях: и как кибитка на колесах много дорогою причинила остановки, то я здесь велел ее опять посадить на сани.

Отсель начинаются страшные горы и леса, по которым узким путем лежит дорога в том месте, где Селенга хребет пробивает; тут поставлена так называемая Половинная застава, при которой нынешний губернатор для переправы чрез реку приказал построить, наподобие лифляндских, паром. По ту сторону Селенги, в стороне меж Ильинским острогом и заставою, лежит Итаичинский острог и несколько маленьких деревушек; в Половинной заставе осматривают все с китайских границ провозимые товары, фуры и другие товарами нагруженные телеги, наблюдая, все ли должною заклеймены печатью, к чему приставлен унтер-офицер с небольшою командою.

Недалеко от заставы надобно спуститься на реку, беспрестанно меж высоких и каменистых гор текущую, по которой зимним путем ездят до самого Селенгинска. На левой стороне перед Удинском видно много деревень, с правой же впадает река Уда, при устье коей, на правом берегу, стоит пригородок Удинск. В нем имеются многие изрядные домы заживных купцов, также комендантский дом и красивая церковь. До сих пор проезд по Селенге за множеством стоячих льдин, кои быстрая река по берегам в замороз наворачивает, хотя был безопасен, однако затруднителен. Далее множество полыней было, кои после случившегося пополуночи жестокого северного ветра и метелицы путь по реке ночью делали опасным; и для того я отъехал еще сего дня только на 25 верст до первой от Удинска станицы, где ночевать остановился.

Сия предосторожность была очень к месту: ибо следующего дня в дальнейшей езде узнали, что дорога весьма была опасна, и, хотя извозчики все средства к безопаснейшему проезду употребляли, то подле самых берегов, то с одной стороны на другую переезжая, однако и тут во многих местах лошади проламывались, а, наконец, и мои сани, по счастию, что еще на мелком месте, со всеми лошадьми проломились. Наконец, приехал я еще засветло в город, где застал наперед посланного студента г(-на) Соколова.

Селенгинский округ лежит меж песчаными горами в таком теплом месте, что весна в нем гораздо ранее бывает, нежели ближе к Байкалу и в других восточнейших пригорьях. 20(-го) дня февраля уже выгоняли овец в поле, а под исход сего месяца со всех мест, на полдень лежащих, снег стаял, и всякие птицы, кои зиму в теплых странах проводят, сюда налетели. 20(-го) дня марта убили первую трясогузку, и по лесам множество других птиц появлялось. (...) Снег держался еще только по лесам и на полуночных гор странах; и, хотя после красных весенних дней 31 <-го> дня еще-таки много снегу выпало, однако оный 2(-го> дня апреля опять стаял.

З(-го) дня апреля отправился я вверх по Чикою для смотрения там за 12 лет построенного монгольского капища, и оттоль чтоб ехать далее на Кяхту. Я выбрал к тому нарочно это время, ведая, что у монгольского и буретского духовенства после каждого новолуния всегда три дня праздновать установлено, т. е. 13, 14, и 15(-е) число, и так, чтоб мне, видя обыкновенное ламовское богослужение, можно было после сравнить с калмыцким.

Дорога сперва лежит на несколько верст вверх по Селенге, прежде нежели до Никоя доедешь, притом по каменным, песком и хрящом засыпанным, горам, кои по Селенге вверх подымаются. По ту сторону при впадении реки Никоя, в верстах девяти выше Селенгинска, мимо Петропавловской крепости проезжают великое пространство, вдоль по берегу Никоя простирающееся, коего солончатое и наносным песком покрытое поле ничего другого не производит, как и другие по Селенге и Никою песчаные бугры, кроме известного здесь деревца, илимовником называемого. Здесь мы переехали множество от помянутой крепости по деревням, на Хилке лежащим, идущих дорог, всегда управляя путь чрез высочайшие, но густым лесом покрытые горы, позади которых верст на двадцать от Селенгинска выехали наконец на пространную и открытую дорогу под одной маленькой, в Никой текущей, реке. За нею опять каменный хребет находился, прежнему подобный, песком занесенный и небольшим соснягом оброслый, с коего надобно спуститься на одно пространнейшее поле, по коему маленькая речка, Студеная именем, протекает. Она по-мунгальски называется Ике-Горехон и почти к Никою склоняется, но, не дошед до оного, меж песком с неглубоким озером Турпановым, или Фролов- ским прозванным, пересыхает. Но понеже мелкая сия река со сторон обросла таловником и весь лед стаял, то множество по ней водилось красных уток, или по-здешнему турпанов, и особливый род гусей, с полудня сюда прилетающих, кои похожи весьма на китайских, а по кустам стадами летали из роду клестов и тростников.

Уже становилось поздно, и лошади наши притомились, того ради выискивали мы место для ночевки, какое и попало нам в стороне верст на пять от дороги при помянутой речке Студеной, в деревушке селенгинского казачьего сотника, куда надобно заезжать вниз от озера по оной речке.

Поутру поехали мы далее по Чикою чрез пески, у коих по сторонам ближе богатый сосняг растет, а далее все пусто, кроме небольшого илимовника и другого стручковатого деревца. Промеж бугров протекает еще другая речка – Харалун, которая устьем своим в Никой впадает. Верст за сорок переехали мы одну мелкую протоку от Никоя, от льда оголившуюся, и через большой остров, оною окруженный, коего на верхнем конце строят купеческие суда, или дощеники, для справления китайских товаров по Селенге и по Байкалу. От оного острова на несколько верст находится деревня Истопникова на берегу Никоя, в том месте, где помянутая протока начинается, которая называется Пьяным берегом, или просто Береговая; в деревне имеется дворов с восемь, в коих живут или селенгинские обыватели, или пахотные мужики. Здесь, перемени лошадей, поехали мы соснягом, меж коим верст с шесть от деревни течет речка Песчанка, или Биркэ-Горехон, на которой построена мельница; оттоль немного побольше версты прибыли на Песчаную площадь при Чикое, на которой знаменитое сие под русским правительством находящихся монголов капище построено.

Оная площадь по растущему в великом множестве тут ковылю, по-мунгальски – хилгона, будто скоту полезная трава, называется от них хилгонтуй, а отчасти лесом, отчасти песчаными буграми будучи украшена, имеет приятное положение.

На оной, сверх шести капищ, находится еще дом для житья первейшему здешнего духовенства священнику, коему титул Бандиди-Хамбо-лама приписывается, и еще два двора: один – для жалованного писаря, другой – под одним крещеным мунгальцем, в казачьей службе находящимся. По сторонам капища к северу, востоку и западу имеются другие огороженные места, где знатнейшие духовные, приезжая сюда на служение, останавливаются, расстанавливая войлочные свои кибитки или просто по земле, или на возвышенных подмостках. Строение все деревянное и русскими плотниками только на вкус Хамбо-ламы построенное, который особливо капище старался в наружности и в украшении уподобить Тибетской пагоде, кою он в юности своей имел случай видеть. Это было бы излишне, если б захотел я подробно описывать сие капище, потому что я для сих других собранных известий, к сему принадлежащих, имею особливую книгу, до обычаев и обрядов в богослужении мунгальцев и калмыков касающуюся, которую теперь хочу исправить и поверить с тем, что я в первой части сих моих путешественных записок о калмыках выдал. Итак, сие оставя, возвращаюсь к писанию дальнейшего моего пути в Кяхту.

Пятого числа апреля, по окончании мунгальского моления, я далее отправился и тотчас переехал Чикой, на коем еще лед был крепок, и три острова, от проток его сделанные, из коих две ото льду вовсе вскрылись. На другом берегу Чикоя стоит зимовье Даргуево, которое построено было буретами¹⁶⁶, но во время приключившегося на скот падежу, от которого и самые верблюды не уцелели, так опустошилось, что принуждены были его вовсе оставить. От капища до его считают шесть верст. Ночью ехали мы чрез открытую гористую и сухую степь, с шестнадцать верст вверх по Чикою, на Мартово зимовье и прибыли еще чрез высшие горы и каменистую долину, Монастырскою падью называемую, в другое зимовье, за четыре версты от Кяхты отстоящее, где для отвращения потаенных сею стороннею дорогою проездов имеется караул от пошлинной конторы. Здесь остался я до сумерек, а наутро 6 дня рано на границу в Кяхту приехал.

Сие славное пограничное и торговое место, где теперь самая мена меж русскими и китайцами отправляется, лежит на ровном, немного возвышенном месте, в пространной, Кяхтою-рекою разделенной долине, с коею помянутая Монастырская падь совокупляется. Она кругом окружена высокими каменными, но большею частию лесистыми горами, меж коими знатнейшая от мунгалов гора Бургултей называется (Орел-гора), подле которой крепость с полуденновосточной стороны и находится, так что с нее все улицы и лавки, равно и Китайская слобода, весьма хорошо видимы. Конечно, не для иной какой причины и китайцы при заключении последнего замирения сию гору, под видом, будто бы ихние священные роды, их праотцы в ней хоронились, к себе присвоили, хотя как бы пограничную линию ни вести, то все бы вершина оной на русской стороне должна была остаться; а ныне она совсем в их владении, и граница проведена гораздо далее к северу, по подошве горы оной. На другой, на запад лежащей, горе стоят друг против дружки русская межа и китайская: первая из камня и земли складена с крестом, а другая – только из камня, как юрта – кверху острее.

Китайская крепость обведена на все четыре стороны палисадником, у коей по углам сделаны четыре бастиона с батареями на защитах. Имеются трое ворот: одни на север и на Селенгинскую сторону, другие на полдень, или к Китайскому городку, а третьи на запад, на реку Кяхту и в находящееся тут предградие; сверх того, по Селенгинской дороге также находится несколько дворов перед крепостию, притом ревенной дом. В крепости изрядная деревянная церковь с хорошими курантами, пространный гостиный двор, в коем до 60 лавок считается, но по новому плану велено его выстроить каменный, для чего уже давно снутри под часовню фундамент заложен, однако далее еще по повелению ничего не построено; сверх того, комендантский дом, бывший пошлинный двор, старая гауптвахта, вместо которой ныне при Китайских воротах новая построена, некоторое число казарм и других казенных домов, кои наиболее зажиточным купцам для житья отдаются, и другие потребные для поклажи и запасов амбары. Предместие, или слобода, огорожено частоколом и содержит в себе не более ста двадцати дворов, кои построены весьма беспорядочно, и имеет одни ворота также с караулом.

Кяхта ничем так не бедна, как водою: маленькая речка того же имени, протекая к северу, проходит мимо крепости и слободы, наклоняясь, наконец, к Китайской слободе на полдни, и там в их границах в большую реку Буру впадает. На углу крепости, где она на полдни проходит, хотя и запирается плотиною, однако и тут летом так мало воды, что, выключая, когда сильный дождь шел, можно ее переходить не замочивши ног, так что и рекой почти назвать нельзя. Притом вода в ней мутная и к употреблению людям негодная; и для того копают всегда как в крепости, так и в слободе колодцы; но и в них вода или горькою солью, или известью пахнет и самый лучший чай портит и густит. Один только колодец в мою бытность на площади в крепости выкопали, в коем вода чиста, однако и она, как и прочие, не без погрешности. По сей причине китайцы богатых купцов, кои сильные чаев питоки, пущают из милости брать чистую воду из ключа на берегу Кяхты, на самой меже с китайской стороной находящегося.

Равным образом кяхтинские жители не выиграли в рассуждении и самого места, которое сверх того что пес- чано, каменно, но и ни под какие огороды не годится. Если бы межа, как настояще быть долженствовало, по реке Буре, верст с девять отсель с востоку прямо на запад текущей, была отмерена, то б Кяхта имела прекрасное положение, хорошую и довольную воду, плодородное поле и некоторое рыболовство, чем всем теперь одни китайцы довольствуются.

Укрепление Кяхты состоит в одной роте солдат и некотором числе казаков, здесь живущих. Комендант штабофицерского ранга, который, однако, в то же время отправляет и пограничные дела, и предлагаемые от китайского купечества запросы, и другие дела решит, но о важнейших делах отписывается в пограничную селенгинскую канцелярию и в Иркутскую губернию, откуда на представление должен ожидать повелений.

Наилучшие обыватели в Кяхте – русские купцы или приказчики из главных русских контор, кои мало-помалу разжилися. Здесь повсюду господствует обыкновеннейшее всегда пиршество, какого, кроме Иркутска, почти ни в каком сибирском городе не найдешь. Но обхождение кяхтинских жителей было б гораздо приятнее, если б по компаниям не так чрезвычайно чаем докучали: ибо каждый купец сим только и щеголяет, что приезжему гостю ставит пить чай ото всех сортов один после другого, сколько у него ни случится.

Границы кяхтинские к западу до реки Селенги, а к востоку до Чикоя уставлены рогатками, кои только что для пресечения мены скотами полезны. По всей границе расставлены форпосты, или караулы, на запад даже до Тобольской губернии, а к востоку пять караулов даже до большого хребта состоят под кяхтинским комендантом, а за хребтом продолжающиеся форпосты принадлежат к Аншинску. При описании мест небесполезно также, кажется, упомянуть и о форпостах, где который стоит и в каком друг от дружки расстоянии, так как и впредь в своем месте не премину показать и те, кои далее по линии к востоку находятся. От Кяхты на запад к Тобольскому ведомству по границе следующие находятся маяки.

Ухтинский караул – 30 верст от Кяхты, при реке Селенге, на горах.

Цагон-Уссунский караул – от первого в 25 верстах, также на Селенге.

Басинский караул – в 25 верстах на реке Джиде, по которой теперь граница вверх подходит.

Салтуранский кар(аул) – 30 верст от прежнего на реке Салтуре, с правой стороны в реку Сежиду впадающей; и горы подымаются от часу выше.

Хулдацкий кар(аул)–также по подле лежащей горе, Уркил-Шалон называемой, 25 верст от Салтуранского.

Харацайский караул – 20 верст; доселе можно ехать в телеге, и по долинам пахотные места, которые, хотя как мало деревень по Джиде ни находится, однако и тех не довольствуют. С этих мест хоры пойдут по правую реки сторону, наипаче в Мунгалию, таким высоким и диким хребтом, что к следующему караулу не иначе как только верхом, а летом, особливо после дождя, не без великой опасности проехать можно.

Цежинский караул – 25 верст от Харацайского по реке Содже, с правой стороны в Джиду впадающей.

Модоикольский кар(аул) –75 верст, где река Модоиколь к Джиде подходит.

Начитутский кар (аул) –70 верст, при соединении реки Зекары с Джидою, в диком болотистом и лесистом месте, где насилу на лошади проехать можно.

Дотожисский кар (аул) – 12 верст, в таком же месте, как и первый; но после следует такой снежный хребет, что ни жить, ни проехать по местам, где Джида и Джонмурин реки вершины свои имеют, ниже через 200 верст до Тункинского острогу, меж Джинмурином и Байкальским Култуком, для караулу места выбрать способного не можно. Также от Тункинского острогу продолжается тот же хребет внутри границы и за границей до самого Енисея так, что только для. двух караулов есть место, т. е.

Туранский кар(аул) –200 верст и

Хаидинский кар (аул) – 50 верст от Туранского, а за 160 верст первый Тобольской губернии караул Окинский имеется.

От Кяхты на восток сперва лежат караулы по Чикою:

Киранский кар(аул) – 16 верст от крепости на реке Киране.

Кудеринский кар (аул) – недалеко от слободы по реке Кудере, от Кирану 26 верст.

Шарагольский кар (аул) – 45 верст выше по Чикою, где река Шараголец с мунгальской стороны впадает.

Усть-Урлуцкий кар (аул) – на устье реки Урлука, 25 верст от Шарагольского.

Джидинский кар (аул), где Чикой с границ сворачивает, 15 верст от последнего. Оттуда начинается линия по реке Манзе, и находится Манжинский караул, от Джидинекого 150 верст, потом следует большой хребет, который, меж Чикоем и Ононью простираясь, разделяет реки, которые в Байкал впадают, а другие в Аргун-реку. Чрез него до первого Акшинского караула по реке Болшакане, по крайней мере, 160 верст мерных полагают. (...)

9 дня апреля поехал я из Кяхты. Но как я во время моего на Кяхту пути не мог видеть в капищах мунгаль- ского архиерея (Хамбо-ламы), а обещал он приехать, как я на обрат поеду, то и принял я ехать опять тем же следом по Чикою и следующего утра к капищу прибыл. На полыньях по Чикою попалась мне прекрасная и еще не описанная утка с хохлатою головою и с косатыми в крыльях перьями, которая зиму, конечно, в Китае проводит, а летом по даурским рекам, по Лене и Енисею водится небольшими стадами и гнездится, а голос имеет, как свист проницательный.

10 (-го) дня после обеда мог бы я поспеть и до Селен- гинска, но на дороге от Березовой, около Фроловой заимки, застигла нас ночь, и неискусные провожатые сбились с дороги и проехали на северо-восток, по ту сторону речки Студеной, еще через две другие, коих я, вперед едучи, не видал, потому что все подле Чикою пробирались. Первая из оных называлась Протасе-Шибир и впадает в одно озеро, которое временем протекает в Чикой; а другая – Тагалсаре-Шибир, которая в песках пропадает. Здесь мы узнали наше заблуждение, и как в близости услышали братские юрты, то послали туда за проводником, который нас через нарочитое поле на дорогу в Фролову заимку вывел; оттоль следующего утра приехал я в Селенгинск.

Время стояло доселева здесь нарочито сухо и приятно, несмотря что в половине апреля в Сибири в ту же самую пору беспрестанные северные ветры дули. Река Селенга, как я приехал, большею половиною ото льда очистилась, но на реке Чикое и Хилке стоял оный еще крепко и на последнем только 22(-го) дня апреля тронулся. Между тем солнышко так грело, что на полуденных косогорах луга зеленеть начинали и первые вешние цветки прорывались. 13(-го) дня сего месяца показалась ветреница из-под песку и с сих пор от часу больше выходила. В то ж самое время прилетели бакланы на реку Селенгу/ (...)

Около 20(-го) дня видны были первые цветки, которые по пескам в великом множестве родятся. И как они под снегом зеленеют, то оголодавшим буретским стадам служат первою паствою. Овцы общипывают в то ж самое время обсохшие листки и цветочки обоих сортов ветрениц, из коих сии последние служат скоту слабительною своею силою вместо лекарства, очищая от зимней чесотки; напротив того, у людей оная, на коже приложенная, разъедает и пузыри надувает.

Селенгинская страна по долгости весеннего времени долго бывает одинакова; я не смел здесь долее остаться, хотя б езду по Даурии и благовременно мог кончить, потому что осенью для собрания трав я по Енисею ехать намерен; и как для вешних трав в Селенгинске оставил я студента, то сам решился отселе выехать еще в апреле же.

В собственно так называемую Даурию, которую здесь обыкновенно Закаменною называют, идут через горы от Хилка на реку Ингоду различные дороги, из коих, хотя они еще все не очень известны, однако я б знал выбрать, которая лучше, если б весеннее время не препятствовало, в которое они все бывают или не проездны, или лежат в северную хребтов сторону, где травы весьма поздно выходят, и для того мне в сие время сею дорогою ехать рано казалось.

Прежде нежели из Селенгинска поеду, хочу обстоятельно здесь дать известие и о верховой езде, и о тележной по новым, меж Хилком и Ингодой проложенным дорогам.

Вверх по Хилку от его устья более нежели на 200 верст населено деревнями. От последней деревни Сибилдинской вверх за каменными и лесистыми горами более телегой ехать не можно; а чтоб попасть летом на проезжую дорогу вышележащую, то надобно подыматься по Хилку в лодках, что летом в мелкую воду весьма затруднительно. Ближайшая дорога от Хилка начинается по речке Хилкочок (или Блудный Верх) и после также по впадающей в нее речке через горы Яблонский хребет до одного большого озера Тарея, далее по реке Танге, в Ингоду впадающей, через Ингоду самую меж двух солоноватых озер, Белыми прозванных, к реке и деревне Шюшаланн, откуда через деревни Шахалан и Горенскую вдоль по реке Ингоде в село Дорослинское. Горами сею дорогою только зимою и весною, когда болота еще таять не начали, проехать можно.

Другая дорога верхом начинается верст 40 выше от устья реки Хилкочока от Горехинского зимовья на Хилке, вверх по речке Горехе, с левой стороны в Хилок впадающей, через хребет по реке Горехадан; потом мимо озера Тором (Круглое) в село Доропинское и заключает езды от Хилка до Ингоды верст с 74; но в рассуждении каменистых, гористых и болотистых мест по ней телегой также ехать не можно.

Третья дорога идет вверх по речке Улетае, в Хилок текущей, через горы до другой речки того же имени, но в Ингоду впадающей, по ней вниз до лежащей на ней деревушки Улетай. Все сие расстояние не более 50 верст и довольно болотисто; однако в 1759 году пехотная рота, с Хилка вверх поднявшись в лодках, со всем обозом прошла в Даурию, и зимой часто провиант, весною же из нерчинских заводов свинец провозят, и оный путь весьма был бы способен, если б только проездную дорогу отыскать было можно.

Еще выше и не более 20 верст от озера Иргена, откуда Хилок начинается, есть проезжая дорога вверх по речке Кукае, с левой стороны в Хилок текущей, от нее на несколько верст выходит из гор другая речка – Кука, в Ингоду текущая, по которой вниз до Кукинской деревни здесь считают расстояние меж двух рек, Хилком и Ингодой, на 39 верст. От Кукинской деревни до Доро- нинского села тележною дорогою сто десять верст.

Деревенские жители по Ингоде знают еще ближайшую дорогу на Хилок, когда на озеро Иргень рыбу ловить поезжают, т. е. прямо через горы по речке Рушмалею, которая недалеко от своих вершин в Хилок впадает.

Обыкновенная проезжая в Даурию дорога, по которой и мне надобно было ехать, идет через Удинск вверх по реке Уде.

И так отправился я 22(-го) дня апреля со студентом г. Соколовым, рисовальщиком и стрелком, в Удинск, однако я не взял сей обыкновенной дороги, по Селенге и по горам с левой стороны оной реки идущей, но сделал некоторый округ от реки к востоку, дабы тем же случаем осмотреть на Куйтуне отысканную железную руду, которую тамошние кузнецы, вываривая в простых горнах, всю Селенгинскую страну железом и сталью снабжают. Дорога моя лежала вниз по Селенге верст на 18. Трава уже цвела, и по соснягам подорожники, а по тальникам при березах стадами голубые кедровки с черными головами и предлинными хвостами летали; они раннею весною прилетают из Мунгалии и Китаю и по Селенге, Онони и Аргуну в множестве гнездятся. Как ни много было сей птицы, однако за прозорливостью ее и беспрестанным летанием многими повсюду стадами ни одной застрелить было не можно. (...)

Наконец отдалились мы от Селенги чрез песчаные и лесистые каменные горы, от коих чрез Нижнехиловскую падь доехали до реки Хилка. Оная с два дня как вскрылась и великую воду имела; теперь поскольку для перевозу плот надобно было делать, а вечер уже наступал, притом ненастливая наступившая погода тому несколько препятствовала, то остался я ночевать при хорошем огне, на берегу раскладенном; следующего утра все телеги в одной лодке, привязав по обе стороны по брусу, в Хиловскую, или Харазонову, деревню переправили. В деревне имеется около 30 дворов, меж коими две трети польские колонисты составляют, кои, здесь живучи уже лет с шесть, еще и до сих пор пашнею не завелись, а все старые жители из Иркутской губернии по два пуда на каждую десятину ежегодно давать обязаны.

Сеют здесь ярицу, также и арбузы, кои по садам у поляков, так как и около Селенгинска хорошо удаются, потому что слой лежит на полдень открытый, горячий и песчаный. Хилок, который теперь изрядную величину имеет, летом так мелок бывает, что в некоторых местах переехать можно, и для того из подъемной рыбы не много в нем случается, кроме как хариусы, линьки и немного тайменей. Омули в нее совсем не заходят, однако прежде временем видали. По оной реке вверх и по впадающим в нее небольшим речкам имеются деревни: Паркина, Баленчинская, Камангарская, Динтунская, Кукульская, Кандабаевская, Нарын-Шибир, или Катаевская, Белоплотовская, Малстинская, Сохотоевская, Сардалмская, Песчанская, Уксулуцкая, Хоплорская, Буйская, Красноярская слобода, Бичурская, Яланская, Мангиртуйская, Сибалдуйская и Хабаровская; также выше Харитоновой, по впадающей в Хилок с правой стороны речки Тунгуя и других речек, новая слобода Мухор-Шибир и деревни Кокуйская, Шаралдаевская, Цаханская, Хара-Шибирская, Бурдуковская и Никольское село, в коих во всех 450 человек тутошних мужиков и 350 человек новопоселенных колонистов считается.

Еще примечания достойно, что верст с полтораста от устья по Хилку находится богатая железная руда в лесистой горе, которую Якутского полку драгуны прежде в горнах плавили, но ныне никто более ее не употребляет.

Мы поехали от Хилка вдоль по маленькой речке Тиргутуй, при Харитоновой деревне в Хилок текущей; долина, по которой речка протекает, частию окружена горами, отчасти лесами покрыта, в коих многие маленькие птички водились, и меж ими попалась нам редкая птичка из роду камышников. (...) Наконец, оставя сию речку, переехали мы на высокий каменный хребет, в полуденную сторону травами цветущими испещренный, и прибыли в один деревенский дом, селенгинским казаком обитаемый; но верст с пять выше к ручьям, в речку Чигирин стекающимся, находился еще хорошенький дом селенгинского дворянина. И так здесь остался я дожидаться свежих подвод со стороны из деревни Ключи и, получа, далее отправился. Отсель на Куйтун есть прямая дорога, которая идет от реки вправо через горы в деревню Тарбагантей, однако весьма затруднительна. И для того я взял лучше ровную дорогу через Тарбагантейскую слободу, даром что она несколько далее.

По Чигирину вверх ездят отчасти лугами, отчасти борами, потом верст через восемь его переезжают и выходят красным лесом на чистое и ровное поле, по которому к ночи я в вышепоказанную слободу приехал; в оной изрядная находится церковь и около 40 дворов, меж коими 10 польские колонисты занимают; лежит при соединении речки Куйтуна (Холодная) с Тарбагантеем (Сурочья река). Ночь после дневного жару такая была холодная и непогодная, что я принужден здесь был остаться до утра.

В слободе есть выборный, которого всеми сюда принадлежащими деревнями погодно выбирают. Деревни же, сюда причисляемы, суть: Бурнашевка и Михайловна по Тарбагантею; Пестерева, Султуринская и Куйтунская по Куйтуну; Гайтуринская, Кабалина, Зуевска, Красноярова, Захарова, Каленова, Рещикова, Сотникова – все по Селенге; Рупишевка и Иволгинская на Иволге; Барская, Куналейская, Бренская, Хободольская; три деревни Убуканские и Енгашинская на реках, по коим имя себе имеют. Число жителей во всем уезде состоит из 309 мужиков и 466 новопоселенных колонистов.

Из Тарбагантею поехали мы вверх по речке Куйтуну, которая, приходя из диких гор, по справедливости заслуживает данное ей имя, потому что около ее не видно было нигде зелененькой травки. На низменных местах оказывалась соленая пыль, и повсюду местами большие голые солончаки находились, на коих никакой травы не росло. Может быть, не без основания соленость здешнего слоя можно принять за холодное сей страны место, к чему, вероятно, способствуют и близкие лесистые горы, и самое места положение.

Верст за шесть прибыли в деревню Пестереву, дворов с шесть, оттоль в Надеину, дворов девять, проехав, переехали два ручейка, Улунтуй и Султура, в Куйтун текущие, оттоль в недалеко от вершин Куйтуна находящуюся деревню того же имени, дворов с 30 старожилов имеющую и 44 польских колонистов, кои по лесистым горам не без малого труда и прилежания, но и не без желанного успеху расширяются. Они имеют довольное хлебопашество, а жалуются только, что по подлежащим сенокосам немного для скота травы родится, которым, напротив того, они уже довольно развелися. Понеже сие место в рассуждении Селенгинска чрезвычайно холодно, то на льду ни коноплей, ни гречухи, ни гороху, ни пшена никогда не родится, хотя трудолюбивые поляки всего сего сеять не упущали и много раз к новому посеву вновь закупали. Ныне им роздано сибирское гречушное семя, коего о расположении они все силы употребляют. Однако на низких местах и то не годится, потому что по Куйтуну осенью очень рано великие случаются туманы и иньи, а весною земля в долинах растаивает очень поздно; и так все, кроме ярового и зимового, по низким местам померзает, а только что которые места повыше, на тех и урожай бывает, если при том довольно часто случающаяся сушь не лишит земледельца последней надежды.

Поляки, чтоб кустоватые и лесистые места сделать пахотными, с чрезвычайным успехом употребляют плуг, коего сошники сделаны наподобие в их земле употребляемой и здесь по опытам пригодною найденной косули в две припряжки, на колесах или без оных, коею орют гораздо глубже и лучше коренья подсекают, нежели русскою сохою. Сошники у плуга треугольные, шириною в ладонь и весьма вывострены; правый лежит плашмя и внутренним краем несколько поглубже, а левый к тому стойком и острым боком кверху; при сем находится лопатка железная или деревянная для оборачивания отрезанной стоячим сошником земли на другую борозды сторону. Стоячий, или косой, оный сошник наиболее служит для подре- зывания попадающихся кореньев и еще от старых русских мужиков, в польских лесистых местах поселившихся, выдуман; а прежде поселенные сюда поляки из полуденных польских степных мест оный употреблять думали, но продолжать никак не умели.

Навозить здесь по горам вовсе не годится. Поляки пытали оное на оставленных пашнях, но весь посев сожегся.

Из старожилов некоторые имеют у себя множество овец из монгольского роду с маленькими курдюками, но они не крупнее русских. Большая часть родится черноголовые, а самки редко с рогами бывают. Держат также и коз, коих шкуры употребляют на шубы. Здесь козы наиболее бывают безрогие. (...) Во многих случаях, уверяли меня бурета, один козел в день может пятьдесят коз перепрыгать, а баран до шестидесяти овец, что кажется будто невероятно, однако то же самое я слышал и от калмыков. Меж ягнятами многие попадаются, на которых овчинки хорошенькие мерлушки, и таковые здешние вы- кормленники гораздо дороже к китайцам походят, нежели бухарские. Поляки, по их прежнему в их земле обыкновению, молодых ягнят обертывают в полотно и зашивают, а наутро поманивают теплою водою и продолжают таким образом две, три и четыре недели, подпуская всегда под матку, пока мягкая шерстка, по их мнению, в кудерки завьется; потом дня со дня посматривают и шнурованье послабже распушают, смотря, как растет ягненок и как шерсть подымается, которой полотно распространиться довольно не позволяет. После, как видят, что шерсть завилась, как им хотелось, то ягненка убивают.

Лес на горах по Куйтуну – сосняг, а по буграм – лиственнишник; оный особливо в северную сторону лежащую гору, Синею прозываемую, как высочайшую из всех, из коей и Куйтун-река, или иначе и Малый Куйтун прозванная, выходит, всю покрывает. По ней. в великом множестве водятся лоси и другие дикие звери. Кедров ближе не видно, как верст за 30 или 35 отсель, особливо на реке Белеге, которая, через Сухолу и Тунгуй протекая, в Хи- лок наконец впадает.

Вокруг лежащие горы должны быть не безрудны. К зюйд-весту версты на 3 от деревни находится одна ровная и безлесная, многими небольшими холмами от прочих лесистых гор отделившаяся гора, на коей задолго перед сим нерчинские рудокопы копали. Ездят туда через соединившиеся при деревне два Куйтуновы рукава и версты с две оттоль чрез впадающий в Куйтун Нарын-Горехон (Узкая речка). На самой вершине горы находятся две зачатые шахты, по узкому медному утреннему наклонению, которое после к зюйд-осту к долине склоняется, где по битым вокруг шурфам везде дикий камень имеется. Жила покрашена некоторою небогатою капельною зеленью... также несколько примешано гланду; но работа вскоре оставлена. (...)

Далее и с большею надеждою пробивали на одной горе на восток от деревни, выше по Куйтуну в левую сторону лежащей. Место, где шурфы биты, отстоит от деревни верст на шесть; его проезжают мимо, если ехать за железною рудою, на речке Киттытей добываемою. Ибо тогда сперва поднимаются по речке Кочерге, при деревне в Куйтун впадающей, гора же лежит на правой стороне реки, коей в половине крутизны видны остатки древних кочергинских разработок, в глубоковатых нарочито шахтах состоящих. Руда была отыскана одним горным рудоискателем – Сибиряковым, а работники присланы были из Нерчинска. Жилу ломали в сером опочистом камне, медные следы с немногим гланцем имеющую, на полдень простирающуюся и в горе пропавшую, почему лет за десять работа на сем месте так и оставлена.

Верст с пять от оной ямы лежит от востока по реке Кочерге простирающаяся гора, в коей вершины сей реки и Киттытея, в Брен впадающего, скрываются; последняя при самом своем начале уже показывает на дне множество охры – знак в вершинах кроющейся железной жилы. В некоторых местах и медные видны признаки, кои, однако, к плавке не способны. Самая лучшая руда, что куйтунские кузнецы в своих кузницах плавят, берется подле родника, к северо-востоку близ вершин реки Киттытея, с полверсты от нее расстоянием. Она лежит порядочно под красным глинистым валом и каменным горы слоем, в половине косогора к глубокой долине, толщиною от одного аршина на целую сажень, а шириною сажен на пятнадцать, но в горе так непостоянна, что тотчас и конец ее видеть можно. Она вся разбита гнездами, так что легко кирками добывать можно; однако сама в себе тверда, с черным блеском, и много дает стали, выключая, что по горе валяется отчасти охристая красная, отчасти темнобурая каменная, к плавке не годная и от мужиков исмоденом называемая. Ее отыскал во время церковного строения в Удинске какой-то Веретенов, а после осматривали и нерчинские горные люди. Но понеже вся оная жила лежит наружи, а других надежных отпрысков от нее по горе не искано, то так она куйтунским кузнецам на собственное их употребление и оставлена, и ни однажды еще окладу с них не брано, хотя в Енисейской провинции и справедливо заведено брать погодно по десяти рублей с горну и хотя сия руда весь Селенгинский уезд снабжает, продаваясь от 70 до 80 копеек и до одного рубля пуд.

Для образца я хочу здесь подробно описать плавление железной руды у куйтунских кузнецов, как обыкновенную во всей Восточной Сибири оных людей работу, потому что я, для обития телег в даурскую поездку и за толмачом здесь оставшись довольное время, имел хороший случай все оное подробно видеть. Самое главное место, где плавят уже лет с 50 из белого камня железную лучшей доброты руду, – в Енисейске. Первейший кузнец, который здесь, на Куйтуне, плавить начал, пришел из Енисейска и ныне знатнейший заводчик в деревне, так что за богатство его железом мужики Тарбагантейского ведомства сделали его себе выборным.

Мужики руду добывают и домой привозят осенью в заморозы, прежде нежели как снег выпадет. Один человек в сутки может добыть пуд 50 и более; понеже руда весьма жестка, то обжигают ее сперва хорошенько в кучах, однако и тут еще столь тверда, что нельзя, чтоб не толочь ее в желобах над чугунною доскою. Печка состоит из четвероугольного поду, вышиною аршина на два и столько же шириною, посередь выкладена круглая яма, на пол-аршина простирающаяся вниз, до гнезда пядени на три, перед которым такой же величины имеется отверстие. Когда кузнец работу зачинает, то наполняет гнездо толченым угольем, под которым закладывает наперед несколько горящих углей, засыпанных землею. По земле проводится каменная труба в полтора вершка толщиною даже до половины гнезда, где для большего оной сбережения от огня надевают на ее другую старую трубу; после насыпают в печь несколько окалины, а потом засланивают устье каменною плитою, по сторонам все щели замазывают вязкою глиною и наконец короба три всыпают в печку; после кузнец наставляет свои мехи в трубу и дует, и как огонь повсюду разгорится, то накладывает один коробок толченой руды весом около десяти фунтов. Как скоро уголья, верхом прежде насыпанные, обгорят и опадут вниз, тотчас дополняют другим, свежим, и сверх наддают коробку руды и продолжают таким образом до тех пор, пока сверх трех прежних еще восемь коробок насыплют. На второй и третий короб кладут одну меру руды, на четвертый и пятый – несколько побольше, на шестой и седьмой – две меры и на восьмой одну только меру накладывают. Во все сие время беспрестанно дуют в мехи приставленные нарочно к тому работники, которые и трубу от обседающей шкварины ожегом очищают, и, ежели где в горне прогорит, новую землю закладывают. Когда уголье сгорит, то отнимают от горна плиту, остальное недогорелое считают, огарки и шкварину, которой с полтреть пуда до пуда – больше и меньше – бывает, еще колесными щипцами снимают и тотчас деревянными молотами на земле расколачивают и так чугун отделяют, а шлак от окалины каплями отседает. После сбивают еще окалину на наковальнях, и тем работа оканчивается. Верхний слой в выплавке выходит всегда крепок, как сталь, однако не особливой доброты, напротив того, железо мягко и изрядно. Правда, в такой плавке всегда железа несколько пропадает, и в большем количестве руда была бы выгоднее; однако здешние плавильщики в то не вникают, и при таком малом количестве руд большие труды употреблять было б тщетно.

Перед моим отсель отъездом получил я еще один род желтых трясогузок, которая своею величиною и совсем желтою головкою от обыкновенных отлична; ее весною при пролете на северные страны и в России видают.

Дорога с Куйтуну к Удинску лежит беспрестанно горами и сперва довольно-таки болотиста, а к Уде сухие и песчаные боры, вкруг коих повсюду кустарники, наиболее из собственной Восточной Сибири и Даурии белой березки, расстилались. Более нежели на половину дорога лежит вдоль по долине, Боровскою падью называемой, потому что в прежние годы, как сею стороною владеть начинали удинские жители, частые нападения от неспокойных еще и поныне буретов и мунгалов вытерпливать принуждены были, и потому ездить не иначе как по дороге тайным образом должны были; небольшую речку, в сем месте к Уде протекающую и по той же причине Боровскою называемую, бурета Сулдурою именуют.

Теперь надо было чрез реку Уду переправиться, и я послал вперед за паромом, который по Селенге ходит; и так в ожидании оного была некоторая остановка. Однако еще не поздно мы в Удинск прибыли, в коем за некоторыми делами принужден был до полдень следующего дня остаться; место, на коем Удинск построен, ровное, на одном мысе, перед стечением рек Селенги и Уды протянувшемся, имеет ныне вновь построенную каменную церковь и две деревянные. Крепость, или по-тамошнему острог, деревянный с четырьмя башнями и одними воротами, стоит выше по реке Уде на одной песчаной горе, от прочего строения отделившись. Позади его находится новопостроенная для хлеба магазейна, из коей хлеб на сереб-- ряные заводы отпущается. Меж обывателями находятся зажиточные купцы. Богатство их состоит наиболее в скоте, буретских овчинах, даурских горных белках, коих каждый год здесь, особливо на Кяхту, до четырехсот тысяч походит, и другой мягкой рухляди. Также изрядный бывает выигрыш для удинских жителей, как и по всем местам, по Нерчинской дороге лежащим на даурские заводы, от провозу хлеба и соли и подряду на обратный путь под свинец, равным образом от поставления соленой рыбы, наипаче омулей, в места по ту сторону гор, рыбой недостаточные.

Мимо Удинска проходит большая Нерчинская дорога, по которой не везде столбы стоят и не везде исправлена или мосты имеются, а оставлена так, как она есть, потому что по ней не всегда ездят, а перевоз и другие казенные посылки все случаются зимою. От городка поезжают сперва песчаным бором или соснягом до реки Березовки, или Унгыссытаю, где проходит шепространное сухое место, лежащее по левую сторону меж рекою Удою и горами, а по ту сторону равным образом великие горы, большими лесами покрытые. Таким образом, продолжается дорога где шире, где уже, однако везде спокойно почти на двести верст беспременно, выключая некоторых бугров и горок и множества речек, из гор в Уду текущих. Равнина сия состоит то из хрящу, то из песчаной глины, травой весьма не богата, и повсюду на полях и униженных местах солончаки выступали. По таковым местам начинал распускаться куричий цвет. (...) До первой станицы проезжают речки Грезнуху, или Шабарту, Ике-Дабатей, Бага-Дабатей и Дзаха-Дабатей, которую русские, напротив, Иргилыком называют, потому что по ней от Уды через горы в Селенгу к деревне Иргилыку кратчайшая дорога.

Первая братская станция – на реке Нахой-Горехоне (Собачья река). Все станции от Удинска до Читинска содержат братские купно с хоринцинскими буретами. На каждой должны в готовности содержать пятьдесят лошадей и несколько верблюдов, как для провозу казенных вещей, так и для проезду других проезжих; к тому хоринцы или нанимают людей, коим за все убытки и проторы платят, или дают свой собственный скот и только людей нанимают. Везде по станциям находится по одному баргузинскому или нерчинскому казаку для осмотрения подорожен, и чтоб припряжки были в готовности; над всеми же имеет присмотр удинский дворянин.

Здесь я впервые видел и для того упоминаю, как бурета вовсе неезжалых лошадей припрягают. Обыкновенно, они держат несколько смирных лошадей для запряжки в оглобли, но когда больше телег, нежели сколько смирных лошадей случится, то принуждено будет силою запрячь и дикую. Припряжные лошади обыкновенно к езде не привычны, и на них хомутов не надевают, но опоясывают их поперек чрез седло двойною веревкою с вальком; другую веревку привязывают к телеге также вдвое, потом, сев на лошадь, подъезжают к телеге так близко, пока веревкою, за валек к седлу привязанной, захлестнут, и так скачут подле коренной без великой трудности, хотя такие устают гораздо скорее, нежели первые, и для того всегда несколько буретов едут порожние с запасными лошадьми.

Верст с десять проехав от Нахой-Горехону за Нарын- Шибир, увидишь заимку удинского купца Серебреникова, на болотистом месте построенную, где три небольшие речки, под именем Ага-Дзаха, в Уду протекают. Ночь уже наступила, и мы принуждены были здесь остаться до утра, а днем перебрались мы чрез разные речки и протоки, также чрез реки Харын-Голотей и Хара-Шибир до речки Курбы, которая уже нарочито разлилася и так глубока и быстра, что мы, не без нужды и не не помоча многие вещи, по мелкому ее месту переехали.

Шесть верст от Уды вниз начнет(ся) Кубинский бор, на стороне которого находится подле соленого болота небольшое, но почти высохшее озеро, белую горькую соль содержащее, Уемукей-Ноор называемое. Недалеко оттоль находится вторая буретская станция, которая по тем, кои ее содержат, называется Курдуцкою. Берега озера, так как и всего здешнего округа, плоски и песчаны, и на обсохшем озерном дне лежит множество белой горьковатой соли, которую бурета собирают под именем хужир и варят с своим чаем, чтоб придать ему довольную густоту. Однако не все горькие соли бурета любят, а только те, кои более уринальный или алкалический вкус в себе содержат; в случае же оных недостатка употребляют по нужде острейшую березовую золу (шулта). Если стать здесь копать, то так, как и по всем солонистым болотам, найдется темно-серая вязкая глина, которая далее в глубину простирается.

В одной из здесь стоящих... юрт находится молодая шаманка (удугун), которую я призвал в ее шаманском уборе: однако она в своем ремесле еще столь мало искусилась, что дурачеств ее, пред нами деланных, не стоит того, чтоб описывать.

Убор ее был такой же, какой увидим на описанной ниже сего шаманке, выключая одни костыли, кои она в руках носит, обиты железом и разными гремушками и колокольчиками обвешаны; они были не прямые, а, наподобие сабель, кривые. Бубен нес ее муж за нею и бил. Как только она к юрте приблизилась, то хозяин, вышед, взял у нее клюки и просовывал сквозь дверь, приподняв войлошную закрышку.

От Уемукей-Ноора дорога лежит от Уды далее бором, а после – пустыми пригорками. Верст за 28 по левую руку было у нас в пади озеро Колпинное, или Наранг-Ноор (Солнышкино озеро), а по правую – небольшая, от вершин до основания от прочего хребта отделившаяся гора Наранг-Хадда, и поскольку наши лошади притомились, то мы и вздумали под вечер, чтоб покормить лошадей, несколько остановиться при небольшой речке, из вышеобъявленного озера в Уду текущей. Ночью поехали далее, переехали речки Еныгутей, Нарын-Горехон, один безымянный ручей и Шакир (Река с солеными берегами); переменя подводы, продолжали наш путь чрез Могой-Горехон (Змеиная речка), Жерганту, Шубугу, Нарын-Шибир и еще две речки нарочито гористыми местами и к утру на реку Ону приехали. Здесь один кяхтинский мещанин имеет для зимовья поскотину, где я остановился, для того, что вблизости на Кудуне находилась некоторая рудокопная яма, так и ее осмотреть, и оставшихся в Удинске из моих спутников за починкою телег тут дождаться.

Река Она, вышед из гор на равное место, при Уде находящееся, разделяется на три рукава, из коих нижний по-буретски Татур, а верхний Жиргиле называется. Средний удерживает настоящее свое имя, и немного повыше оного на Уде стоит зимовье; ниже же впадает в Уду с другой стороны река Кудун, отчего Уда, выше соединения не иначе как ручеек, здесь в большую речку возрастает.

29(-е) число весь день прошел в посылке за разными хоринцинскими шаманами и в посещении одного вблизости находящегося тайши Дамбы, который есть сын упоминаемого г(-ном) Гмелином Еринца, управляющего по наследству многочисленнейшим родом хоринцев. Из шаманов никоторый к нам не приехал, сказывая, будто б они за шаманством по разным местам разъехались. Хоринцинские бурета, населя всю страну меж Хилком и Байкалом, также и по ту сторону гор по обоим берегам реки Ингоды до Онони, разделяются на одиннадцать родов и состоят под нерчинским правлением, платя ясак зверем с одиннадцати тысяч луков. Большая половина из них настоящие язычники и подвластны своим шаманам; однако учители ламайского закону, с немалым старанием обращая из них в свое суеверие, сопряженное с некоторым нравоучением, уже успели столько, что учредили между ими своего духовного гедзиля с двадцатью шестью простыми ламами, а знатнейшие из них зайсаны, как и сам тайша, уже несколько оного закону придерживаются.

30 (-го) дня я поехал на оставленный Мунгальский рудник в 15 верстах от Лосьева зимовья, за Удою находящийся. Я ехал, переправясь через Уду бором: позади оного проехал я мимо верстах в четырех круглое, но почти пересохшее соленое озеро Тором, которое, как и другое, подле его находящееся, нарочито много горькой соли глауберовой, или худжиру, содержало. По ту сторону озера, на Кудуне, к Уде подъезжая, видны были остатки деревни мунгаловой, где несколько жилых изб оставлено при разработании рудника от горных людей, прежде обитавших.

Далее надобно будет проезжать через один двойнишный песчаный бор Хорой-Уда, или Пересохшею Удою называемый; оным прежде река Уда протекала, но ныне далее к северу около одной лесистой горы, подле самого Лосьева зимовья, обтекает. Сажен с двести оттоль переехал я Кудун, глубочайшую и быстрейшую прежде соединения, нежели сама Уда, реку, которая, протекая ниже по сему каналу, впадает, наконец, в помянутую Уду. Отсель дорога была по левую сторону Кудуна вверх нарочито гориста. По горе местами рос сосняг, сама ж гора состояла из опочистого красноватого ила, чистому дикому кремнистому камню подобного, который большими увалами продолжался на восток и запад, а к северу глубокою долиною кончался. (...) В расселинах в горах великое множество находилось нор некоего большого роду черноватых мышей.

Я пробыл несколько минут у буретского зайсана Шантана, у коего мне провожатого взять было надобно, а притом я думал, что у него какого-нибудь шамана застану. Потом, отъезжая далее от Кудуна, ехал вдоль по реке Мунгут (Серебряная речка) и верст с десять от того места, где я чрез оную переправился и где Мунгут из двух речек соединенных происходит, прибыл я на ту гору, на которой Мунгутский рудник построен.

Имя Мунгут, где гора сия имеется, реке еще издревле принадлежало; я не сомневаюсь, что не в отдаленности от сих мест по горному оных разысканию можно будет доискаться мест самих плавилен. Первые рудные признаки попались в 1758 году на хоринцинского тайшу Еринца, почему следующего году на верху круглой горы, от буретов Майлою называемой, тут было и разработано. В том месте, где медная руда зеленью своею наружу выступала, пробили шахту, по коей нашли, что руда идет настоящим порядком, так, как у всех сибирских свинцовых и серебряных руд, и состояла сперва из меднистых и ярных кусков, после из твердых и суровых свинцовых камней, толщиною весь слой вершков шесть или восемь. На третьей сажени слой начинал кончаться, и руда в сером простом камне не иначе как разбитыми гнездами начала показываться на шестой сажени... выходит в том месте, где гора яром окончалась. И так понеже руда в преследовании шахтами от часу тоне и скуднее становилась и, на половине пятой сажени уже на полночь склонясь, лучшей по себе надежды не подавала, то остановили тут работу и по битым еще местах в шести, где признаки казались, шурфам ни одной порядочной жилы не отыскали. И как оный рудник один только на Уде находился, и который при помощи другого хорошую б еще мог обещать выплавку, но оного недоставало, то он и другие, не много обещающие, по Кудуну и по другим речкам, Тарбагантею и Куйтуну, вовсе оставлены. Добытое каменье лежит еще в куче и состоит отчасти из твердой чистой свинцовой руды, которая из одного пуда семи фунтов свинцу один золотник серебра дает и где-где колчеданные кусочки имеет; отчасти же из желтых с блейшпатом и ярью и другими небогатыми медными проростками охристых камней. Из первого сорту добыто руды до тридцати тысяч пуд, а последней меднистой – более двенадцати тысяч. Горы вообще состоят по Кудуну из твердого древесного камню и всегда обещают руды.

По горе нашел я изрядные остатки редкой травки (...), а в долинах посконная крапива расцветать начинала. На возвратной с рудника дороге захватило нас великое ненастье с градом, так что ужасною бурею в зимовье на Уде почти все окна и часть крыши сорвало.

Я 1 мая беспрестанно продолжал мой путь. От Лосьева зимовья, переезжая через верхний рукав оной реки (Джиргиле), считается 7 верст до Галсунского станца. Отселе – через сухую Джиргилу до Аншанской станции. Вверх по оной реке на левой стороне, верст с десять от устья в горе Билчир в сером песчаном камне находили признаки восточного хрусталя и темноцветного топасу; равным образом бурета показали таковой же на горе Урте по речке Кичинге, в одном месте Цаган-Куту называемой.

Из Ахчанги поехали мы чистыми и невысокими горами, коих положение было довольно неравно, и, кажется, они от часу выше и выше становились. Проехали речку Нахалу, по которой бурета черные, желтые, агатовидные кремешки собирают, Нарын-Горехон, Хорой-Марукту и Марукту, которые все вместе впадают в речку Поперешную, или Уегуту; наконец, переехав самую последнюю, остановились ночевать в буретских юртах, где и станок для перемены лошадей содержался.

Места здешнего округа чисты и возвышенны; не видно никакого вокруг лесу, кроме малых где инде перелесков из небольших лиственниц. Возрастающие отсюда от часу горы становятся сырее и холоднее, так что нигде не только цветов, но и травы не видно. Пониженные места оброщены были маленькими березничками, тальничками и другими кустарничками лупины, в лесах же мох и голубица росли в великом изобилии. Сегодня же выпал небольшой, снег, так что горы от того побелели.

Ближайшие реки, кои я следующего дня проехал, суть Хучирту и Хараху; сию последнюю русские называют Погромною. На ней находилось некогда только зимовье, но ныне засланные в Сибирь за небольшие преступления люди размножили оное в деревню, из 25 дворов состоящую. На каждый двор прежде располагали по четыре человека, но как оные переженились, то, разделив семьи, разделили по другим местам по Нерчинской дороге, дабы всю сию дорогу мало-помалу населить русскими деревнями и по ним расставить станции, чтоб содержавших доселе оные буретов освободить от сего.

К северу версты полторы от деревни по реке Погромной находится один минеральный ключ, из коего в безмерном количестве пьют воду от головной болезни. Она производит рвоту, и буреты, по совету их лам, пьют ее во всяком расслаблении и внутренних припадках с хорошим успехом; но русские, употребляя ее также в тяжких болезнях с неосторожностию и без меры, имели от того смертельные следствия. Я было туда поехал для рассмотрения сего источника, но мокрое место вкруг оного, наводненное от реки и почти еще замерзлое, принудило меня оставить исследование сей воды до возвратного моего пути. Вокруг ключа по кустам развешены были распещренные лоскутья, расписанные лопатки и тому подобное, кои бурета, пользуясь, водою, на том месте оставляют.

В восьми верстах от Погромной содержится станок буретами Шарацканского поколения. Сюда в юрты я велел позвать вблизости находящуюся шаранцинскую шаманку, Лабанцикса прозываемую, для посмотрения ее шаманства. Она приехала со своим мужем и еще двумя буретами, кои несли за нею по бубену. Она сказывала что сие не настоящее их число при таковом действии, но в торжественные приключения должно оных числом быть девять. Сама она несла в руках две клюки (сорби), кои обиты были, как рейтарские ножны, а наверху имели по лошадиной головке, изукрашены были резными штучками и на каждой было по колокольчику. Равным образом и платье было извешано такими разными пустыми фигурами... пучками расшитыми; с плеч до земли по спине висели с тридцать из разных белых и черных шубных лоскутков сшитые змеи (нутхал) и ремнями вместе сшитые шкурки из ласок и рыжих летних горностаев. Меж змей одна была на конце натрое вдоль разрезана, которую она именно Могоем называла, и без коей... шаманства никогда не начинают. Шапка у нее была наподобие шишака, железом крест-накрест выложенная, и на ней были треконечные рога, будто оленьи. В шаманстве она нимало не застенчивалась, хотя был и ясный день, а казалась в своем ремесле довольно хитрою и искусившеюся. Сперва она начала делать небольшие движения и скачки, потом от часу сильнее и сильнее мыча, нечто призывала; находящиеся бурета, сидя вокруг, у коих были бубны, те колотили в оные, другие подтягивали голосом; наконец, будто в судороге корчась и расслабевая, пялилась руками за рожу и тем заключила.

При первом пении представляла она, будто хотела бежать из юрты, но двое буретов, у дверей стоявшие, ее от того удержали. После многих других разных дурачеств при беспрестанном пении бросалась она на каждого из трех на левой стороне юрты с бубнами сидевших буретов, как бык. Однажды, взяв обе клюки в обе руки, бросалась с оными в дымную в верху юрты дыру, скакала многократно, будто б она демонов оными в юрту втащить хотела. Наконец показала веселый вид и приказывала, чтоб всякий у нее, что хочет, спрашивал, и она тут, беспрестанно шатаясь и поючи, ответствовала; после попросила вина и пророчествовала мне, что я счастлив на свете буду и что мне еще далеко морем ехать будет надобно, и тем окончила свое безумие.

Я здесь намерен было описать искусство о платье бу- ретских шаманок только для примеру, чтоб видеть те, как кажется особливые, вначале деланные действия. После имея случай видеть у разных в Сибири языческих народов таковые шаманства, не премину равным образом при каждом упомянуть оные, дабы можно было видеть, в чем и сколь велико меж сими различными народами есть отличие: ибо главное дело обману и обворожения, кои они каждый по своему искусству сколько может укрывает, так как и самое всех сибирских язычников суеверие не много разнствует, что довольно можно видеть из пространно описанных не без скуки в Гмелиновом путешествии шаманских представлений.

Сего дня я проехал все по речке Уруденге находящиеся мокрые и по большей части лиственнишником, мало березником покрытые горы, которые, от западу к востоку обходя дугою, отделяют реки, по витимским урочищам текущие, от оных, в реку Уду впадающих. Растаявшие по горам болотины делали нам проезд наитруднейшим. Кроме моху, никакой зелени было не видно, но меж мохом прекрасная росла порезна. Наконец выехали мы на площадь, на многие версты простирающуюся, от коей горы отошли и по коей мы под вечер, переехав одно болото Кургуте, добрались до одного озера без выходу и еще замерзшего, Укинор (Коровье озеро) называемого, при коем находится удинского дворянина Новоселова, над братскими станциями смотрения имеющего, заимка, где мы, каково ни есть, ночевать остановились.

Озеро Укинор весьма солоновато, но маленькое, не в отдаленности от него находящееся озерко имеет воду, которую еще пить можно; оно уже растаяло и все покрыто было дичью. Первое летом по умалении воды парами, когда станет гуще, то издали показывает на себе вид красный; а по берегам по спадении воды садится много горькой глауберовой соли.

Следующего утра ехали мы по ровным местам подле озера Укирнаралоту, или Соснового, которое в Еруну, или Еравну, издалече видимую, вытекает и небольшую речку, чрез дорогу текущую, в себя принимает. Далее продолжали путь наш подле Холой-Ноора, все по левую сторону, кроме последнего небольшого, Хиротором (называвшегося), вправо оставшегося, до речки Догны, а по- русски Домны, в озеро Еруна впадающей, где и перемена лошадям от хубдицких буретов содержится. Все сие поле, которое еще далее за реку простирается, имеет изрядный чернозем, однако столь холодно, что поныне еще трав ничуть не оказалось, а к северу и совсем голо. Многие тут находящиеся озера, в Витим и в Лену воды свои изливающие, напояют довольно иначе возвышенную сию область; вдоль по Догне вверх прилежат опять вышеобъявленные лесистые, болотистые, между прочим, нарочито высокие горы, по коим мы с наивеличайшим трудом пробирались и насилу к вечеру к по ту сторону удинских вершин находящейся станции прибыли, где ночевали.

Следующего дня, несмотря на начавшийся с утром превеликий мокрый снег, который я не считал, что продлится долго, отправились мы поранее далее в дорогу. Дорогу уже занесло, снег умножался, отчего грязь и слякоть и гористая с каменьем дорога делали несказанные в пути препятствия. На буретских лошадях, и без того бессильных, и только что кожа да кости, не могли-мы переезжать по полуверсте без остановки, не дав им снова времени с силою собираться. С величайшею нуждою и чрез долгое время наконец кое-как переправились мы за Уду, коей вершина и некоторые в нее впадающие речки, из коих при одной брошенная находилась землянка, влеве остались. Однако мы еще не совсем отчаивались, чтоб наши лошади нас до станции не дотащили: и так ползли мы еще на другой хребет, лиственницами обросший, также удинские реки от витимских отделяющий, и за полдень притащились до небольшой речки Конды-Кирете, Кунду буретами прозываемой. Оная от растаявших снегов так увеличилась, что переезду едва надеяться было можно, притом лошади мои, кои тихою ступью еще довольно куражу имели, ныне за реку идти никоим образом не хотели; другие телеги были далеко, снег лежал глубоко, так что по шляху великие бугры оставались, он же не переставал, а шел от часу больше. К величайшему нашему счастью, по ту сторону Конды находилась оставленная без крыши землянка, и потому еще некоторая надежда в снегу не замерзнуть оставалась. Первое старание было под глубоким, более как на аршин, снегом сыскать дров, чтоб спасти себя от наступающего под вечер нарочитого морозу. Наконец принуждены мы были обобрать излишние у нашего убежища доски, так, как, видно, делывали некогда и другие, и так добыли мы огню, но в отверстой отовсюду избе такой сделался дым, что мы то и дело принуждены были выбегать на двор и там на снегу дожидаться, пока пламя утухнет. Две телеги из оставшихся назади не имели сего счастия доехать до дымного сего гнезда, но ночевали по разным местам в лесу, хотя мы и всех тех лошадей, кои еще шатались, к ним на помощь послали.

Следующего утра после сильного ночного мороза мы находились в нашей избе, будто б в атаке, в нужде сдаваться неприятелям. Вокруг землянки и по дороге до оставшихся телег от нас версты за три нашли от наших припряжек, в двадцати одной состоящих, одиннадцать, то с голоду, то с морозу падших, кои лежали, растянувшись по снегу, и вороны, и воробьи клевали оные и, карканием своим других созывая, наполняли страхом всю сию область. Где только присталую лошадь выпрягли, тут она и пала, нимало не прикушав березового листу, который здесь обыкновенный корм буретским лошадям в нужде.

В таковой бедности, нимало не видя еще окончания, потому что снег не переставал нимало, подали мне некоторое утешение некоторые лесные птички, от голоду к нашему же убежищу залетевшие. Мы выбросили из зимовья сор на снег, к коему они еще более собрались, и так мы стреляли оных из окон. Меж всеми прочими известными птичками попались мне семь новых сортов, из коих я некоторых уже после и не видывал, потому что живут обыкновенно в густых лесах и весьма боязливы. Под вечер мы множество нашли в снегу других малых птичек, с голоду и от морозу умерших, и, между тем, одного мелкого сорту голубохвостую трясогузку, которая иначе весьма боязлива, но ныне, искав себе спасения в нашем пристанище, летала вкруг избы весьма близко.

Приятнейшую всем нам надежду подавало новолуние, с коим следующий день, 6 мая, ясным быть казался, и потому великую все надежду возымели о скором нашем избавлении от сего за дымом и капелью едва сносного уединения, в которое нас слякоть загнала. И так рано поутру послал я толмача в отстоявшую от нас еще на четырнадцать верст первую на Большой Конде станцию за свежими подводами; оные пригнали к нам под вечер, но вид их был не лучше старых наших кляч. Однако еще сего ж вечера нам можно было притащить оставшиеся назади телеги, а следующего утра отправились далее, ибо уже почти и запасу у нас недоставать начинало; всю сию дорогу, чтоб несколько облегчить лошадей, шли мы все пешие по горам и по лесам в снегу, в грязи и в воде по колено. Несмотря на все поданное нами облегчение, ни же на частые для отдыху остановки, свежие наши лошади хотя правда не под пустыми телегами, но не могли далее перейти шести верст, и мы принуждены были остановиться их покормить прутьем в одном мелком березняке. Но равным образом мы не далеко б еще на них убралися, если б не подоспели к нам бурета с Шакша-Ноору со свежими подпряжками и верблюдами. Последних сих в нужде также запрягают и в оглобли: а именно свернутый войлок, привязав концами к оглоблям, накладывают верблюду на крестец, как хомут, меж шеей и горбом. Таким образом тянули нас верблюды по болотам и снегом, и водою наполненным долинам, хотя не скоро, однако без остановки. Но некоторые из них были столь упрямы, что ни сильным тянутием за веревку, сквозь ноздри продетую, ни сильнейшими ударами не могли быть принуждены идти в оглоблях, а как лег на колени, так и лежал, пока его не выпрягли.

Нынешнего дня переехали мы речки Улгуй-Горехон, Шибирту и еще два безымянных ручейка, в Конду текущих. От Шибирту к Конде лес вдруг прерывается наклонным полем, по коему вода с снегом, как река, текла.

Конда по приезде нашем была столь велика, что без мосту никоим образом переехать оную было не можно. Чтоб оный построить, сегодняшнего дня было не довольно; и подпряжки наши, кои от самой станции тянули, все пристали, и для того необходимо их кормить было надобно, и так остались мы тут ночевать в буретских юртах, при береге стоявших.

Поутру, как скоро мост на глубочайшем реки месте нам изготовили, то перетащили мы по оному наши телеги, и сами вплавь на верблюдах переехали. Едва мы успели ступить на другой берег, как прирастающая от часу вода, которая и без того его уже поднимала, с берегов сорвала и с собой утащила.

С такою же трудностью, как вчера, ехали мы вверх и по Уруденге, или Поперешной. Все было наводнено, как потопом; все маленькие речки за глубиною переезжать никоим образом было б не можно, если б мы не выдумали один род моста, который в нужде с пользою, как мы во многих местах и испытали, служить может: т. е. мы выискивали обыкновенно самое узкое реки место и где берега были крутоярые, потом, срубя две гладкие сосновины, буреты, переплыв на другую сторону на лошадях, перетаскивали оные и утверждали в берегах поперек реки; таким образом, посадя телеги осьми на гладкие деревья, перетаскивали вскользь на осях на другую сторону.

По ту сторону речки едучи, мы каменистыми буграми, лесом покрытыми, прибыли в сторону, к реке Хилку склоняющуюся, переезжали множество речек и ручьев, в нее текущих, и, наконец, переехав быструю реку Кисти, или Каменки, продолжали далее путь вдоль по реке Урбу-Догно ровною дорогою до стоящего над нею зимовья. Вышепомянутые речки впадают в сию Урбу-Догно, а сия – в озеро Иргень, из коего Хилок выходит к западу до Селенги-реки. Сверх того, в самое то же озеро втекает озеро Шаиша, которое с другими к северо-востоку на горах лежащими озерами, как Рахлей, Тассеево и Иваново, воду свою к реке Витиму изливающими, имеет сообщение, так что в оном месте, примечания достойном, можно сделать водяную коммуникацию по рекам, в разные стороны текущим.

Мы остались ночевать в оном зимовье, потому что отсель следует затруднительная дорога через самый большой хребет, на переезд которого обыкновенно целый день полагается. Сия самая дорога через горы изо всех тех, кои также от Хилка идут к Чикою в Даурию и о коих упомянуто выше, одна, которою всегда ездить можно, другими же или в известное только время, или только верхом.

9<-го> числа мая велели мы перетаскивать по бревнам чрез реку Урбу-Догно наши телеги. Ужасное оной стремление не воспрещало ничуть посередке играть прекрасному роду уток, который... водится по большим рекам и на горах по озерам в Восточной Сибири, и в сих местах, потому что всегда быстрейшие каменные речки избирает, (то) называется от русских каменушками.

За две версты от Урбу-Догно стояла еще братская станция, в которой мы принуждены были обобрать всех лошадей и верблюдов в запас с собою, дабы горами много не биться вправе оставили мы многорыбное озеро Иргень, еще в Гмелиновом путешествии по чудесам своим упоминаемое, и где после поставлена часовенка. По нескольки верстах прибыли мы на Шакша-Ноор, коего соединяющуюся речку с Иргенем мы по бревнам перетащились. Озеро еще льдом было покрыто, и бурета хотели было речку по оному объехать, однако лед уже был почти изнылый, и посланные вперед для опыту бурета с лошадьми проломились и насилу на берег выбрались. По выступившей наверх льду воде великое множество плавало уток, меж коими были и каменушки, кои обыкновенно на плаву в воду так глубоко погружаются, что видна одна только шейка. Равным образом они и с воды неохотно подымаются, а где ж должно, там лучше вплавь или ныряя, чему они весьма искусны, спасаются.

Далее переправились мы за реку Жибкезель и 12 верст от Урбу-Догно за реку Ару-Догно, которая с прежнею в Шакшинское озеро впадает.

Чудное обыкновение буретов, что они реки, выходящие из противных сторон одного хребта, меж двух главных рек находящегося, где каждая по противуположенному скату течет к своей реке, в которую впадает, называют одним именем, особливо если еще лежит вдоль по таковым верховой шлях или какая другая тропинка, что здесь весьма нередко. Здесь имя Догно прилагается к премногим речкам. Я уже выше упомянул об одной речке под сим именем, в озеро Еравну впадающей; теперь сверх сих двух, в Иргень и Шакшу-Ноор текущих, по коим и почтовая лежит дорога, по ту сторону гор есть третья под таковым же названием, в Ингоду впадающая.

При озере Шакшинском, вокруг коего нарочитые равнины находятся и которое в большей своей ширине по крайней мере верст десять имеет, стоит множество русских маленьких деревушек; в нем находится довольно рыбы, так, как и в Иргене, вполовину его меньшем; рыболовство же производится подрядом. Ловят по большой части щук и других мелких рыб, весьма много превеликих окуней, коих, напротив, по ту сторону гор нигде в реках, к Амуру текущих, не примечено.

От реки Ару-Догно подошвы гор подымаются выше, однако ровными местами, потом придет разбитый каменный хребет, который Яблени-Даба называется; оный не только Даурию от Сибири, но и реки, в Байкал и в Лену текущие, отделяет от амурских. Название ему дано буретское, и сколько я мог меж сими доведаться, то оно у них единственное и весьма старинное. Первые русские сих стран поселяне, конечно с буретского ж взяв, назвали его Яблонным хребтом; однако как самое имя значит горы, на коих бы яблони находились, то не преминули некоторые доискиваться причины сего названия, почему иные полагали, что то взято ироническим образом с рассыпанного по горе камню, однако углы оных не позволяют снести с подобием яблока; другие думали, что оно происходит от одного деревца, коего по горе, однако, нигде не видно... Весь оный гребень, шириною на двадцать верст, состоит из чистого серого камня и простирается от мунгальских границ меж Чикоем и Ононью непрерывно, различно только склоняясь даже до океана. Большею частию он кажет(ся) посредственной вышины, и есть другие горы подле, кои его гораздо выше глазам кажутся, и на некоторых все лето вершины снегом покрыты бывают; напротив того, на самом гребне оный весьма рано стаивает. Однако что и он чрезвычайно высок быть должен, то можно довольно видеть из вод, с ужасным стремлением в отдаленнейшие моря текущих.

Удивительно сие, что во всех сих горах не видно никаких слоев или рядов каменных, но малые и большие каменья лежат, будто б размешанные, без всякого порядку; по ним растет мох, а по щелям деревья коренье свое расстилают. По таковым камням на колесах ехать великая трудность и для их ужасная порча. О поправлении же дороги и думать невозможно, потому что стекающая от снегов вода тотчас бы опять испортила, так как и самые горы еще издревле все оголила. Все горы были мокроваты, лес же был из лиственниц, мелких березок, к южновосточной стороне по речкам красная и белая сосна.

Мы проехали сего дня все оные горы поперек вверх по вышеобъявленной речке Ару-Догно, где еще от самого высочайшего хребта до станции двенадцать верст оставалось; потом по речке, к Ингоде текущей, Урбу-Догне вниз спустились. Но как ночь нас еще при подошве горы застигла, и дорога весьма трудна, и лошади обессилели, то и остановились мы ночевать в лесу, а утром на станцию прибыли, где несколько русских мужиков вниз по речке домами заселились.

По сю сторону гор в прошедшие дни только маленько снежку выпало, и потоку все поля приятною были покрыты зеленью; напротив того, на северной стороне ни травки было не видно. Уже сюда прилетели и ласточки, меж коими не только видны были обыкновенные, но и другие в Восточной Сибири пременившиеся краснобрюшчатые касатки.

Понеже некоторые из моих спутников за охотою по Шакше-Ноору назади остались, то я и препроводил 10 (-е) число мая в деревушке Притуповой, только из пяти дворов состоявшей.

11 (-го) дня продолжал я мой путь до Читинска. Места здесь становятся открытее, вольнее и приятнее, то только, что высочайшие горы лесом покрыты, меж коим хворост по камням толщиною в руку был виден. По долинам везде щебень, и меж мелким камнем много находится кварцу и белого халкедончатого кизелю. Мы проехали сего дня речки Кек, или Кичик-Шибир, по коей в некоторых местах солончаки находились, и притом видны были древние могилы, над коими восставлены были каменья, Джирек и Хадапей; потом отправились далее мимо большого озера Кинона, большими карасями и щуками изобильного, до деревни Засопошной, которая шесть верст выше Читинска стоит на Ингоде, где мы остановились, чтоб на следующую езду напечь себе хлеба. Между тем я приказал в Читинске изготовить плот, коим бы по Ингоде спуститься, потому что сухопутная дорога за водою, отовсюду стекающею, никуда не годилась.

По теплым горам, при Ингоде лежащим, начал уже кустарничек (багульник) пурпуровые свои цветочки показывать, также и береза распущаться.

13 (-го) дня мая повезли наши телеги из Засопошной на плот, на Чите стоявший, коим, плыв вниз, проехали мы Читинский острог, спустились в Ингоду, потом того же дня проплыли речки Песчанку, Никишиху (по-буретски Чегайту), Ельнишну-глубокую (по-буретски Бутевкен) и Кручину, все по левую сторону, и в зимовье Болетуе ночевать остановились. Немного повыше Кручины посередь Ингоды лежит камень, Капитан прозванный, который в межень проезд делает опасным. Ингода, или, как бурета говорят, Ингида, по обеим сторонам имеет каменистые крутые и лесом покрытые горы и часто от прилежащих сих гор каменные берега (...)

14(-го) числа проехали мы речку Оленгуй и деревню Оленгуйскую вправе; немного подалее влеве осталась деревушка Макавеева, из двух дворов состоящая, и другие маленькие ручейки. Наконец прибыли мы за 50 верст от Читинска, к деревне Улзутуевой, или Харамунгут, где вкруг Ингоды места все чистые становятся и открытые, а из нее поехали мы сухим путем на полдни к реке Онони до Акшинской крепости. Того же самого дня я в... путь отправился из Улзутуевой деревни и, переехав реку Ока- жикан и сухую степь, под вечер при озере Чигалдзуре ночевать остановился.

15(-го) числа, переехав степь, въехали мы в лес и продолжали путь наш мокрыми местами, березником обросшими, до Туры: сперва ехали болотом, Килбири называемым, потом проехали реки Куркиреко, Куймак и Тирготуй, в озеро того же имени текущую. При Тирготуе мы остановились в полдни кормить лошадей, а в сумерки прибыли в Туру. Здесь на полдни лежащие горы уже роскошествовали весеннею даурскою флорою. (...)

Почти поверить невозможно, какое множество мышей здесь по низменным местам меж Ингодой и Аргуном находится: это самый тот же черноватенький род, что по Енисею и несколько по Барабе и Ишиму водится, который вьет под дерном пространные гнезда, прокапывает во все стороны проходы и учреждает для запасу особливые каморки, кои наполняет весьма чисто облупленными корешками в провизию на наступающую зиму. Их в одном гнезде бывает по большей части по две, редко больше; но если стать смотреть на запас, какой сии маленькие животные в твердом дерну наискали и в гнездо к себе натаскали, то почти понять не можно: ибо часто в мышьем запасном амбаре до восьми и до десяти фунтов чищеного коренья вынимают, а таковых магазеин при том гнезде три, четыре и более бывает. Коренья вырывают они от гнезд в нарочитом расстоянии, и где мышей много водится, там их узнать можно по ямкам в дерну и по дырам, оставшимся от вытащенных кореньев, кои они на том же месте, чистенько очистя от земли и мелких корешков, таскают задом в гнезда. Для облегчения в таске мыши пробивают от своих нор даже до сих кореньев по дерну гладкие дорожки. (...)

Маленькое сие животное трудами своими нигде столько не полезно, как здесь, в Даурии, и в других еще местах Восточной Сибири, где хлеб не сеют; там языческие народы поступают с оными так, как вотчинники-лихоимцы со своими мужиками. Тунгусы кажутся в сем пункте от всех прочих отменны: отнятого у мышей запасу им становится в пищу на целую зиму. Они осенью, когда мыши свои амбары наполнят, изыскивают такие, или ощупывая ногою, или пробуя лопаткою, и где дерн подастся, тут уж неотменно и есть или нора, травою наполненная, или настоящая мышья магазейна, которую они называют урганом. Пустые норы они узнают легко снаружи по дорожкам, иссвежа пробитым, по запущенным норам от чищенья, по усмотрению, если нигде знаков не видно вновь вырытого в близости от норы коренья, в таковом случае и не тратят трудов раскапывать напрасно. Найденный мышей запас тунгусы разбирают тут же на месте и отбирают тщательно (...) пьяное коренье. Оно похоже на коренье чахотной травы, только что вязче и побелее, а у этой чернее и ломче. Сию последнюю тунгусы не только в пище, но и в питье вместо чаю с охотою употребляют.

Хотя тунгусы мышей совсем обокрадывают, всего запасу их лишают, однако не лишают их, по крайней мере, жизни. Но дикие свиньи не менее до коренья охотны, как и тунгусы, с великим старанием изыскивают помянутые урганы и часто весь запас и с хозяином съедают.

Все сие в Гмелиновом путешествии пространнее упоминается, где он говорит о сурках, коих здесь, в Даурии, великое множество, однако норы оных и глубже под землею и кореньем не запасны, потому что они всю зиму в спанье проводят. (....)

16(-го) числа поехал я далее по левому берегу немалой реки Туры, с полдня и с вечернику на полночь в Ингоду текущей. По обеим сторонам оной лежат каменные горы, только сверху лесистые, которые, однако, в иных местах расходятся и оставляют способные к хлебопашеству долины, по коим и лугов также не недовольно. Я проехал с оной же стороны впадающие речки Уттагацаг, Шивою, Улунтуй, Ирчигит, Уттагашкан, Нылекок и после, переехав ровное, высокое издали, вокруг горами окруженное, зеленою травою изобильное, но безлесное, многие солончаки и болота содержащее поле, прибыл на пространное озеро, Балдхина Амут называемое, в том месте, где Тура из него как мелкая речка истекает.

По всей реке Туре, так как и по всем гористым местам, меж Ингодою и Ононью находящимся, кроме очень малых, и то по первопопавшимся нам вверху речкам, нет никакого русского жилища или русских пашен, хотя выгодных к тому мест не недостает. Хоринцинские бурета, также и некоторые оскудевшие тунгусские поколения (Намет, Улет и Чулкар), кои ни людьми, ни скотом никогда не могут подняться и охотно держатся около деревень русских, препровождают в сих местах со своими стадами каждое лето.

Вокруг Большинского озера, наипаче с восточную его сторону, множество находится над могилами воздвигнутых каменьев, кои в сумерки издали нам буретскими стадами казалися, и мы почти были в намерении послать туда за подводами. Озеро само собою не глубоко и не многорыбно. По лугам, вкруг оного лежащим, усмотрел я листки, из земли прорастающие, растения, козьей бородкой называемого, которое по всей Даурии весьма обыкновенно...

Ночью было нарочито морозно, и мы ничего к согретию своему не имели, кроме засохшего коровьего помету. Оный тунгусы, каковых я, по крайней мере, у себя имел, столько же искусно раскладывают, как голландцы торф свой, так что в середке в куче, пока другие со сторон зажигались, те уже палящим угольем горели.

17(-го) числа переправились мы за Туру и, едучи низменными горами, прибыли на реку Амиткаче, которая течет к речке Или и так в Ононь впадает, далее через речку Сузулан до новопостроенного селения на одном роднике (Шибую-Булан), в Или текущем, в 8 верстах от Туры, Ключами называемого. Поселян всех 52 человека: женатые, отставленные из гарнизонов от службы на поселение солдаты, коим здесь места на житье показаны. Спускаясь по сему ручью, прибыли мы на речку Или, по- буретски Уле, а потом и в новонаселенную русскими людьми деревню Илинскую, которая, хотя лежит на гористом и каменистом месте, однако еще-таки выгоднее, нежели другие, по Онони по жарким и сухим горам находящиеся.

Отсель видно за рекою Или высокую гору Алахану, которая вверху совсем бела от снегу, который во все лето никогда не сходит. Однако, несмотря на сего морозного соседа, тутошние места были нарочито теплы и горы, деревню окружающие, уже были все испещрены весенними цветами. (...) Сего дня и завтра видели мы где инде небольшие стада степных коз, или тамошних дзеренов.

Я под самою деревнею переехал реку Или, которая шириною около десяти сажен и нарочито глубока; по ней едучи вниз по правому берегу, переехал речку Убджигею и против того места, где при Или на левой стороне другая высокая гора – Заханай – имеется, в деревне Долдорго ночевать остановился.

Еще по Туре видно было, но чем ближе к Онони, тем больше, как и по всей Аргунской степи, повсюду множество кочек, кои наносит один род больших, стаями живущих мышей, которые так, как кроты, иногда на несколько сот сажен по степи беспрерывно подземный свой проход проводят и коренья для своего пропитания в земле изыскивают.

Ниже по Или места становятся гористые, каменистые и от лесу свободнее. По горам цвели... дикий мак и в нарочитом количестве совсем маленькая, беленькая, мохнатенькая мать-и-мачеха, которая наиболее по удолам, где снежная вода протекает, водилась. Мы проехали 18(-го) дня речки Улан-Джигетей, Жибкессен, Тарбагантей, Талунтай и высокий меж сих рек, к Онони наклоняющийся хребет. Понеже уже ночь наступала и переменные от самой Ингоды досюдова лошади приставали, то принуждены мы были искать себе на Онони, верст за четырнадцать ниже Акшинской крепости, ночевки. После нескольких ясных и приятных дней сего дня в ночи выпало опять на пядень снегу, который, однако, не прежде как следующего дня пополудни стаял. Между тем луга от часу более и более расцветали. Я не знаю, можно ли что-нибудь великолепнее представить, как сии крутые по Онони и безлесные горы, коих полуденная сторона цветами сибирского черносливу, полунощная же цветущим сверху до подошвы вишнево-пурпуровым (багульником) одевались. Но всю мою дорогу я подобного сему, будто вымышленного, места не видывал. Таковыми горами ехал я 19(-го) числа даже до Акшинской крепости, у которой для переправы на другую сторону через Ононь уже стоял паром в готовности. На сем малом расстоянии были еще речки Улааче, Джибкессен, Нахаланда, Онгоссен и Окша, или Акта, по коей и крепость именуется, все текут с левой стороны в Ононь.

Акшинская крепость стоит по правую сторону реки Онони, величиною менее реки Ингоды, на одном небольшом продолговатом озере, в которое Ингода-речка втекает Она построена наподобие многоугольной крепостцы, в коей одна церковь, магазейн, канцелярия, несколько дворов офицерских и восемь казарм. Погоревший в прошлом году комендантский дом еще не построен. Оный... завести думали было еще в 1756 году, чтоб построить, да уже было и заложили по левую сторону реки Онони, повыше Окши, на яру меж скалами; однако прежде, нежели строение завелося, тотчас увидели неспособность такового предприятия. Понеже число работников в гарнизоне невелико, то не могли еще совершенно и крепости отделать. Простые дворы, меж коими главное число составляют определенные на поселение, построены почти все при помянутом малом озере, а по данному плану надобно бы было их поставить в предградии для увеличения самого городка.

Прежде 1755 года на том месте, где ныне крепость, была Акшинская деревня, в которую мужики с Шилка перебралися и пятнадцать дворов построили. Оная деревня в помянутом году набегами и разбоем отправившейся в то время по всей Мунгалии, даже до российских границ, беглецов мунгальских шайки, известной под именем Харацирик, из соседственной пади Каргытей вышедшей и на деревню напавшей, разорена и выжжена, что подало причину к учреждению частых караулов из легкого войска то для сохранения границы, то для укрепления самого места. В то самое время взято было четыреста тунгусов в казачью службу, кои, соединясь с столькью же нерчинскими казаками, караулы по Аргуну и Онони содержать имеют так, как и по западной стороне хребта; караулы содержат часть иркутских, часть селенгинских казаков и часть России подданных мунгальцев, коих всех в случае нужды более 1700 человек в готовности предстать обязаны. По даурской границе только одна половина назначенного на охранение границы легкого войска на караулы распределяется, где на каждом поставляется один ефрейтор из регулярных полков главным; другая половина разделена на шайки, кои стоят друг от дружки в известном расстоянии и на всякий внезапный случай должны быть в готовности.

Сверх Акшинска и Цурухайту, на половине меж оными, хотят еще заложить третью – на устье небольшой реки Ононь-Борзы, для коей уже и комендант назначен, и она будет Усть-Борзинскою называться. Мало-помалу впредь вся сия граница будет, так, как по Иртышу и по Оми, в линию крепостями и форпостами устроена, по крайней мере до тех пор, пока неприступные хребты отымут всю возможность к заложению какой-нибудь крепости. Ныне караулы, по учиненной во время распределения границ мере, в следующем находятся порядке и расстоянии.

Бальчиканский караул – 160 верст или прямою дорогою через горы 115 верст от последнего, к Кяхте принадлежащего Манжурского (Маньчжурского) караула.

Алтайский караул от первого – 83 версты, на реке Агузе.

Киринский караул – 36 верст от Алтайского, на реке Кире.

Верхне-Улхунский караул – 32 версты или ближе.

Мунгузский караул – по мере межевщика 30 верст, а по сказкам других только 15 верст от первого.

Нижне-Улхунский караул – 45 верст от Мунгузского, а 30 верст от Акшинской крепости, где пограничная линия идет мимо крепости, на 30 верст отстоящей от нее.

Тохторский форпост, который прямою полинейною дорогою, только 30 верст расстоянием. Потом следует:

Могойтуевский караул на озере Могойту, от Тохтору 25 верст.

Доролгуйский караул – 25 верст от прежнего, а все еще от Онони недалеко.

Кубухайтуевский караул – 33 версты.

Часучинский караул – 45 верст от Кубухайтуевского.

Кулуссутаевский караул – 35 верст от прежнего.

Удумкаевский караул – в таком же расстоянии от прежнего, по крайней мере по учиненному здесь измерению.

Чиндантурукуевский караул – 35 верст или далее, где уже линия от Онони отошла далеко, а подходит к Аргуну.

Ключевский караул – 30 верст от Чиндантуруку.

Заган-Олойский – 50 верст далее.

Соктуевский форпост – от Заган-Олою 40 верст.

Абагайтуевский караул от Соктую по мере прямою дорогою 50 верст, а по обыкновенной дороге до 80 верст; первая станция по Аргуну.

Кайласутуевский караул от Абагайтую – 50 верст.

Дуруевский караул – 49 верст от Кайласутую или менее.

Старый Цурухайту, где станция,– 25 верст.

Новый Цурухайту, или Урулунгуйская крепость,– 26 верст от прежнего.

Саргольский караул – 26 верст или прямою мерою 19.

Бирунский караул – от прежнего 25 верст.

Борзинский караул–от Бирунского 17 верст.

Булдуруевский караул – от Борзы 21 верста или еще и менее.

Чолбучинский караул и деревня – 17 верст от прежнего и только 12 верст от Нерчинского серебряного заводу, а от Аргуновского острогу, как последнего пограничного по Аргуну места, к востоку 45 верст.

Вся сия пограничная линия разделена ныне на три станции, кои под смотрением акшинского, новозаложенной на Ононь-Борзе крепости и новоцурухайтунского комендантов находятся; коменданты же сами получают ордера так, как и кяхтинский из селенгинской пограничной команды, над которой главным считается сам иркутский губернатор, а дела отправляются по губернской канцелярии.

Чтоб осмотреть хорошенько и самую страну и видеть, как здесь диких коз, дзеренами называемых, промышляют, остался я в Акшинске до 25(-го) числа мая. Такой промысел мунгалы по-своему называют аблаха, а русские, взяв с того же и перевернув на свой образец, сделали облава: она – первейшее почти увеселение мунгалов и по чистым степям обитающих тунгусов. Учреждают ее наиболее на чистом и открытом поле к горе, или к лесу, или к какой-нибудь реке, чтоб зверя чрез то удержать было можно. Походят на оный промысел обыкновенно осенью, когда лошади отъелись, станицами, человек из 50 до 100 и 200, кои на лошадях весьма проворны, и еще каждый по заводной у себя лошади имеет, все снаряжены луком и стрелами, и каждый имеет при себе еще добрую и ученую собаку. Перед отъездом выбирают одного себе вожатым или старостою, который на промысле управляет и учреждает во время их на оном пребывании. И так, где изберут для промыслу способное место, туда посылают объездом на высокие бугры или горы трех или четырех человек добрезрячих подсмотреть, в которой стороне стада дзеренов пасутся. Сии, взъехав на показанное высокое место и усмотри зверя, дают знать прочим или другими какими знаками, или оборачиваньем лошади, в ту сторону, в которой пасущихся коз видят, чтоб надлежащим образом разделялись. Таким образом, вся ватага разъезжается на малые кучки, а после и поодиночке, так что, один от другого не более как на шестьдесят или восемьдесят сажен находясь, сделают превеликий округ. Концы или крылья вперед подавающегося или заходящего круга сходятся за тем местом, где дикие указаны, подкрадываясь всегда или из-за бугров, или из-за горок, дабы способнее и совершеннее окружить зверя. Как скоро обошли, то подходят ближе, круг становится людьми чаще, и лишь только дзерены промышленников увидят, то бросятся все в бег, а промышленники со своей стороны отовсюду на них во весь опор скачут и так, окружив и криком, и свистящими стрелами, обезум- ливают зверя и повергают, сколько могут; стрелять же из лука на бегу с лошади даурские степные народы столько искусны, что, скача изо всей силы, в цель попасть стрелой не промахнутся. Если охотникам с одной стороны вблизости лесистые горы или река попадется, к которой бы они стадо подогнать могли, то тем добыча им будет еще выгоднее: ибо в диких оных козах примечена удивительная свойственность, что они никогда в воду не лезут, хотя б промышленники или собаки в самой близости подле их находились, в таком случае лучше всегда скаком насквозь неприятеля пробиться, нежели чрез воду спастися себе воображают. Мессершмид¹⁶⁷ по достоинству назвал оного зверя водобоящимся, хотя, напротив того, Гмелин не несправедливо также утверждает, что дзерен из доброй воли реки переплавывает, что делает он равным образом и тогда, когда ему для кормных мест или других каких причин переплывать надобно, только чтоб за ним не было погони.

Подобным образом даурские сайги боятся лесу, так что если их загонишь меж дерев, то они, одурев, не могут перебежать ни ста сажен, но, обо всякое дерево головой ударяясь, тотчас убиваются.

В обоих случаях промышленники немного упущают. Иногда случается, что и волки, и другие хитрые звери к промышленникам подходят вместе, саег окружают и так добычу усугубляют. Если же случится на чистом и пространном поле, что стадо окружить надобно, то промышленники не иначе как до тех пор подкрадываться должны, пока совершенно стадо кругом обойдут; или когда обойти не могли, а зверь встормошился, то в таком случае пущают вперед вышепомянутые свистящие стрелы, чтоб тем их пугнуть и назад в круг оборотить.

Между тем как сию охоту разучреждали, я имел случай рассматривать пролезающие вешние травки и водящиеся в Онони рыбы. (...)

Что касается до рыб, то даурские воды, в Амур-реку втекающие, весьма много имеют особливостей пред прочими сибирскими реками, какие, однако, в Онони все почти отыскать можно. Самая обыкновеннейшая здесь рыба из чешуйчатых двоякого сорту: одна по-русски называется красноперок; другая, превкусная и что из сетей скоро пробивается, прозвана конем. Обеих по другим местам нигде не видно. Небольшие сазанчики, коих от самого Яику по всей Сибири нигде не найдешь, здесь нередко попадаются и от волжских карпов, только что мельче и вкуснее, тем отличны. Равным образом, и простого сома от Уралу чрез всю Сибирь нигде не примечено; но здесь имеется некоторый сорт сомов, однако не тот, что в России водится, но меньше и никогда больше полутора аршина не бывает. (...) Также заходит по Амуру некоторый род рыб белуг только до Онони и Ингоды, а не выше, и называется здесь калугою. Я не имел случая ее видеть, потому что она попадается только осенью, да и то не всегда. Но по всем сказкам видно, что она, как по большей части в Шилке примечена, должна составлять также особливый род рыбы. Простые щуки кажутся в здешней воде будто золотые и пятнами так живо испещрены, как индийские рыбы, так что почти с первого взгляду насилу распознать можно. Сверх того, водятся в Онони простые осетры, однако немного, так называемые линьки, таймени и крупный сорт сиомужек, которых на Байкале морским сигом называют; о мелких рыбах я уже не говорю. (...)

Что в даурских водах раки также находятся, которых во всей Сибири – от Яику и Камы – нет, то всем известнейшее дело. Они, точно как малые каменные раки, длиною не более перста, но только что глаже, нежели европейские. Напротив того, чебаков по сю сторону гор, как я и прежде упоминал, нигде не видно, но на западной стороне Яблонного хребта во всех озерах, кои от Ингоды в некоторых местах напрямик не более как на тридцать верст расстоянием, в ужасном множестве добывают. Но окуней по всей Даурии, так как прочей белой рыбы, весьма довольно.

В Онони и других речках, в нее впадающих, находят жемчужные раковины особливой величины, так как и рисовальщиками употребляемые в великом множестве. Болотных ракушек по озерам, вдоль по Онони и другим впадинам находят чрезвычайной величины и крепости. Я получил одну раковину с озера Шаранаю, вниз по Онони, которая хорошие пол-аршина была длиною и две или три линии толщиною. Раковины в полторы пядени там уже и не в редкость, а находят таковые и по Аргуну.

Река Ононь протекает по каменному дну и потому выкидывает на берега множество сердоликов, халкедонов и кашелоновидных камешков, которые если бы были покрупнее и без трещин, то б высокою ценою продавались. Куски зеленой, желтой, красной и полосатой яшмы повсюду валяются, и таковых неотменно в горах, кои Ононь пробивает, быть должно много. Кашелонов и сердоликов по Аргуну еще больше и чище находят; но Гобейская степь в Мунгалии должна быть сими каменьями знаменитая, потому что она по кашелону, который в ней находят (да и самое имя мунгальское), особливо известна.

Зимою к Акшинску набегает множество прекрасных темных белок, кои нерчинским и баргузинским ни в чем не уступают; их ловят по высоким горам меж реками Ононью и Чикоем. Также и соболей здесь немало.

23(-го) числа принесли мне тунгусы после бывшей при Нижне-Улхунском карауле облавы нарочитое число дзеренов разного возрасту и роду, с коими я нынешний вечер и завтрашний день целый довольно имел управляться. Самое особливейшее в сих зверях, что в других того же роду козах не примечено, есть, что у козла, сверх рогов, под горлом яблоко, всеми своими частицами оное составляющими в чрезвычайную величину вырастает, так что у стариков, как кила под горлом кажет. Притом имеют они у струйки за кожицею нарочито пространный, наподобие яйца, продолговатый мешочек, с особливым проходом, который... наполняется только в то время, когда зверь гоняется, что бывает поздней осенью; а телятся в июне, в то время как сарана, или красные полевые лилии, поспеет. Молодых если стать выкармливать дома, то, как волжские сайги, весьма бывают ручны, входят сами в горницу, а коли в поле пустить, то к вечеру назад домой придут, и если собака за ними погонится, то прямо бегут к человеку. Дикие дзерены в поле часто вместе ходят с коровами и телятами, как я и сам видел подле Акшинска, где они по лесу ходили с телятами без всякой боязни. Но на чистой степи никогда промышленника к себе не подпустят...

Во время моего в Акшинске пребывания получил я еще разные редкие и Даурии только почти собственные птички. (...)

25<-го> числа поехал я из Акшинска вниз по Онони по пограничной линии для собрания в сие наступившее столь прекрасное время по горам и долинам, меж Ононью и Аргуном лежащим, растений. Дорога лежит прямо по караулам, которые, смотря по местам или по водам, то ближе, то дале от маяков, или по-мунгальски обо, расставлены и в которых русские казаки, по новому учреждению, начинают уже и домами разводиться и пашни запахивать.

Первый караул, вниз по Онони лежащий, проехав, приходит долина Киргутей, которая с восточной стороны находящиеся при оной реке лесистые горы разделяет, и текущая по ней маленькая того же имени речка дорогу, вдоль по оной проложенную, от главной реки отводит. И как мы половину дороги окончили, то на одном равном песчаном месте при небольшой речке Шилбунгу, где и Ононь излучиной своей ближе подходит, лошадей кормить остановились. Здесь Ононь... имеет крутой каменный берег. (...)

Стрелки принесли мне некоторых новых птичек, как одну из скворцового роду, у коей прекрасные перья и она нигде не водится, как только меж Ононью и Аргуном; их видеть можно по большей части в тальниках, где они питаются червячками, молодыми дикого луку листками, а гнезда вьют в горных расселинах, иногда же и в деревенских домах по подкровелью, где воробьи свои свили. Яйца их зеленые, высокого цвету.

Оттоль пошли отчасти голые, отчасти соснягом покрытые песчаные горки даже до самой реки Тохтора, где казаки немного пониже устья оной реки на Ононьском заливе, где еще и другая маленькая речка Конджин в нее впадает, так называемый Доролгуй, или Тохторский караул, содержат и домы свои имеют. Но настоящее для караулу место лежит несколько верст полуденнее к границе, где выше река Могойту, а ниже Мачига с Тохтором соединяется и по правую сторону лежат лесистые горы, там тунгусские казаки юртами своими кочуют. Казаков числом почти на каждом карауле человек по десяти, и как одни из них только женатые ободворились, то и домов здесь имеется только четыре. Мы сего дня по причине кривизны дороги, по крайней мере, верст сорок переехали; но прямым путем от крепости только 25 досюдова считают.

От Тохтора продолжается также самый бор... Потом идут пространные пески, продолжающиеся до речки Курулжи, в ононьской долине Тукахту пропавшей, отколь надобно переезжать нарочито высокий, на север склоняющийся, собою хладный, сырой и березником покрытый хребет Доролгуй. По ту сторону оного имеется чистая степь, сначала гориста и камениста, где вдоль по реке Ималхе, в проезде однажды переезжаемой, учрежден второй караул, при котором русские казаки на речке несколько домов построили и рогатками обнесли.. Маяки отсель очень близко, а прежде сего форпост стоял далеко от границы, близ Онони, в долине Доролгуе, и это недавно, что его тут поставили. Река Ималха теперь в большой воде, течет отсель в мунгальскую сторону, куда и горы склоняются, на восток к одному озеру, Тарей прозываемому, но прежде, нежели с оным соединилась, в песках пропала: подобным образом и озеро, только что когда снеги стаивают или дожди, ливни бывают, тогда и вода в нем стоит, однако скоро, кроме некоторых соленых болотин, опять высыхает.

Я уже давно думал отправить со мною бывшего студента г. Соколова вдоль по Аргунской линии и по пограничному хребту для собрания чрез все лето в тамошних странах трав и редчайших по даурским горам растений. И как я сам за многими попадающими примечания достойными натуральными вещами не мог скорее ехать, то и рассудил заблаговременно его вперед по Аргуну отправить... И так, чтоб снабдить его должною к поездке ин- струкциею, потребными на дорогу деньгами, остался после полудни до следующего утра, 27<-го> числа, мая в здешнем форпосте, а поутру не прежде как перед Кулус- сутаевским караулом врознь разъехались.

От Ималхи горы становятся ниже. Верст за пять от караулу дорога проходит через один холм, на котором находится российский и китайский маяк, состоящий из одного конного караульного над нарочно из камню сделанным возвышением стоящего. Весь холм состоял из темнозеленой, инде почти полупрозрачной, также и красноватыми жилками испещренной яшмы, коей слои в горе в натуральном их положении местами почти были наружи, так что не без основания заключить было можно, что сей прекрасный камень порядочным образом по оной простирается. От сего каменистого бугра далее приходит пространная долина, окруженная небольшими бугорками, а в средине ее находится почти на две трети своей величины высохшее соленое озеро Цаган. Все низменное иод озером место состояло из черной вязкой, в полуденную ж сторону из серой и смешанной глины, которую насилу можно было железною лопаткою откапывать, сверху же покрывала горькая соль как снегом, отчего озеро и имя свое получило; подобие его продолговато и от полудня к северу на место полукружия выгнулось. На западную сторону от сего Цаган-Ноора на несколько верст от дороги в сторону лежат бугры переносного песку полосою, которая версты на две в длину простирается. Подобным образом и вся сия страна песком изобилует, который, однако, будучи смешан с хрящом и с глиной, делает поверхность всей равнины волнистою; она далеко вокруг Тарей-Ноора распространяется и даже до самой реки Ононь-Борзы и до степей мунгальских. Верст за пятнадцать от Большого Цаган-Ноора видно Малый, который при себе таковые же самые качества содержит. По степи уже показывались некоторые прекрасные цветочки. По всей рассеяны были кустарники вербовника и robinia caragana, которая по всей Даурии от корню не более как на аршин подымается, ибо степные пожары обжигают молодые ее отрасли, летние жары не попущают ей отрасти снова, и так почти во все лето остается она в листье и мала. Сверх того, овцы объедают молодые сучья до твердого стволу, и тунгусы уверяют, что их овцы столь велики и жирны не от чего иного, как от оного кустарника. (...) И справедливо, что даурские овцы величиною своею всех прочих в свете превосходят и самых киргизских гораздо больше. (...)

От Малого Цаган-Ноора до Кубухайтуевского караулу надобно проезжать через один холм, на коем равным образом солончаки находятся и местами растут сосны. Оный караул прежде стоял на озере Кубухае далее к востоку, но ныне находится на Малом Хара-Нооре и разделяется на два караула, т. е. сверх сего, что на Хара-Нооре имеется, есть другой, в засушах стоящий. Будучи здесь, считают от пограничной линии..., которая, напротив, склоняется к полдням позади Тарейского озера, а вместо того должно бы было ее вести по сю сторону, т. е. по северному берегу, потому что в полуденную сторону степь вовсе безводна. Также и тунгусские казаки стоят там юртами только до зимы; русские же на полночь по реке Онони домами расселились, и то потому, что полуденная степь к хлебопашеству вовсе не годится, и зимою такие метелицы бывают, что скот часто оттого корму лишается.

В Кубухайту я было думал ночевать остановиться, однако вскоре узнал, что по заказанию наперед от меня посланного толмача тунгусы на Кулуссутаевском карауле дикую лошадь убили (джигетей), того ради рассудил ехать следующею ночью далее и как возможно торопиться, дабы в наступившее сие теплое время спасти редкого оного зверя от порчи.

Из Хара-Ноору я отправился в сумерки. Здесь и по другим далее мелким озерам, по степи рассеянным, даже до полуночи слышен был ужасный крик водяных жаб, коими вся сия степь, как и Аргунская, весьма изобильна. Поскольку вдоль по границе никакого не лежит шляху, а по степи везде путь открытый, и ездят обыкновенно по солнцу, как видно и по верховым следам, то блудили мы сею ночью по пространному полю так, что верст более десяти от форпоста на полдень заехали к мунгальским границам, и тогда лишь проводники о заблуждении своем узнали. К счастию, что еще ночь была ясная, и можно было распознать по компасу, куда нам ехать должно, и потому так хорошо на месте утрафили, что к свету прямо в Засушинский караул прибыли. Имя сего караула происходит от пространной долины, зимою снегом заносимой; а стоит сам на ключах в неотдаленности от двух несколько западнее лежащих горных и полувысохших озер–Баян-Цаган (Богатый Белый) и Гумба- Ноор. Отсель видны плоские, но сами в себе каменные горы прямо меж Доролгуем и далее продолжающимся удолом Кулуссутаем, от севера к полдню простирающиеся, коих широту можно счесть верст на пять, где на половине Засушинский караул имеется.

Я здесь остался, только чтоб позавтракать, пока лошадей переменяют, а после тотчас далее на Кулуссутай отправился. Верст за восемь не доезжая до караулу, имеется ровное и сухое солончатое место, которое длиною к Мунгалии верст на тридцать, а шириною в самом широком месте больше двадцати верст простирается. Поверхность сего пространного низменного поля, нарочито плоска и ровна, большею частию из хрящу и камню или из засохлого илу состояла. Местами торчали каменные бугры и представляли будто острова и высунувшиеся каменья на сем безводном океане. В некоторых местах, особливо в западную сторону, довольно находится илистых и почти бездонных зыбунов. Вся поверхность солоновата, однако не много таких мест, где б горькая соль много садилась. Все было в сие время сухо, и ничего, кроме бессочной травы и полыни, было не видно. (...)

Вокруг Тарея кругом окружает высокая открытая степь, коей поверхность состоит или из песку, или из глины, или из чистого камня, и по сказкам некоторых тунгусов будто б она должна быть самый северо-восточный конец великой Гобейской степи, или Шамо, которая даже до Далай-Ноора простирается, так как горы, беспрерывным хребтом меж Амуром и Леною реками идущие, продолжение высокого Ханоолского хребта быть кажутся, который и справедливо с северной стороны с Гобейскою степью граничит, и на пути в Пекин из Кяхты переезжать через его необходимо надобно. Только что с восточной стороны Тарея лежит черная шиферная гора, склонная от востока к западу, и разделяет сухое озеро на два залива, почему полуденновосточный и прозывается Малым Тареем.

В Большой Тарей с мунгальской стороны должна впадать еще речка Улдга, сверх вышепомянутой Ималхи, однако она также в самом устье пропадает, как и все озеро, которое уже без воды и большею частию совсем высохло, так что на полдни или на восток на берегу ни ручьев, ни болотин не видно.

Кулуссутаевский караул стоит на том месте, где три болота под тем же именем с немногою и то тухлою водою, и по местам инде большие горькою солью покрытые места заключает. На карауле стоят только тунгусы с юртами, и на небольшом бугру построена казарма и обнесена рогатками. Прошлою зимой в ней жить было не можно, потому что на свежем и сухом месте под печкою пробил новый сильный родник, что, правда, в здешней стране и нередко бывает, так что в сухом месте, где б не надеялись, пробьет вода с приметным земли возвышением.

Российские казаки верст за 30 отсель по Онони расселились, по дороге туда, которая идет также по низменной долине от первой начавшейся и также Кулуссутаем прозванной. Верстах в 15 от Кулуссутаю находятся еще топи, горькою солью, будто снегом, покрытые, но и от воды почти обсохшие и другие соленые места; также 5 верст от Кулуссутаевского озера находится другое, Бумундак прозываемое, которое беловатую в себе воду имеет, с полуденной стороны окружено буграми, с полуночной же берег состоит из белой и солью изобильной глины, где и тунгусский караул в летнее время пребывает. На запад от долины, к северу от Тарея, находятся еще два соленые озерка, хребтом меж собою разделенные, кои также Ца- ган-Ноором прозывают.

По лежащим около Тарея степям водится также тот род диких лошадей, коих мунгальцы джигетеями долгоушими называют. По отдаленнейшим местам мунгальским, особливо в безводной степи Гобейской, водятся таковые и поныне великими стадами. Но в российских рубежах с тех пор, как караулы во многом числе стали быть расставлены, подобных стадов, кои бы водимы были старым жеребцом и чтоб из кобыл десяти, двадцати и тридцати состояли, видают очень редко, а которые попадаются, те все поодиночке и не иначе как или забегшие, или от табуну отбитые молодые жеребчики или кобылки, с мунгальской стороны за границу перебегающие. Да и оных, кроме как по степям в полуденную сторону Тарей-Ноора и в самом углу Аргуновской пустыни к Абагайту, нигде больше не попадает.

Оного джигетея нельзя точно назвать лошадью, но и ослом также не можно. Он с виду должен быть меж сими двумя межуумок, как лошак, и потому его Мессершмид, который первый сего зверя приметил, назвал плодящимся лошаком; это (...) особливый род, который и много собственных качеств в себе имеет, и с внешнего виду гораздо красивей, нежель обыкновенные лошаки. Тех степных осликов, кои у западных киргизов куланами называются, не надобно мешать с оными: ибо оные, по достовернейшим сказкам, каковые я об них имею, суть настоящие дикие ослы, или онагеры, как древние называли, и водятся в степи по горам в Западной Татарии, так, как джигетеи – в мунгальских пустынях. Сей последний столько хорош, что на осла никак не походит: телом весь гораздо легче, на ногах субтильнее, дикий, но быстрый взор и чистый шерсти цвет – суть превосходства, показывающие его части. Равным образом, уши, кои лучше, нежели у лошака, сделаны и торчат кверху, ему не непристали, и надобно хорошенько вглядеться, чтоб усмотреть, что голова у него тяжеловата и копытца, как у ослика. Потом прямая и острая спина и нехороший коровий хвост, что ослам свойственно, обезображивают сего зверя. Величина джигетея с иноходца, немножко побольше мелких лошаков. Голова как-то некрасива, грудь большая, с исподу остра и будто стиснута. Хребет у него не так, как у лошади, – с выгибом и круглый, ниже так прям и востр, как у осла, но плоек, ровен и с нагибом. Уши больше, нежели у лошади, но меньше, нежели у обыкновенного лошака. Грива невелика и курчава, точно так как у осла; равным образом хвост и копыта. Грудь и передние лопатки сухопары и далеко не столь мясисты, как у лошади, также и задняя часть – как в ногах, так и в чреслах – поджарее, легче, субтильнее, притом нарочито высока; цветом буланый; рыло и промеж ног соловее; грива и хвост вороные; по спине вдоль проходит полоса такого же цвету, которая на крестце шире, а к хвосту опять уже становится; когда он стоит, то голову держит прямо, а коли побежит, то заносит рыло совсем кверху. Сей, коего я в Кулуссутае описывать и потрошить имел случай, была трехгодовалая кобылка, которую, в степи гоняя, застрелили; незадолго перед тем тунгусы двух молодых жеребят убили и мясо меж своими как деликатеснейшее кушанье съели. Оные звери в сие время были в долгой косматой зимней шерсти, которая цветом светлее, а когда оная вылиняет, то другая будет на то место короче, ровнее и лосклее.

О скорости джигетея в беге все единогласно уверяют, что оная превосходит все, что б себе ни представить, и потому у мунгальцев он взошел в пословицу: «Какова б легка лошадь ни была, однако еще никогда ни на какой джигетея догнать не случалось». И потому иначе нельзя никоим образом его застрелить, как зашед под ветер и закравшись лежать, пока он сам набежит, что ружье достанет. Облавою, сколь бы много охотников ни было, обойтить его никак не можно, потому что у него весьма сильное обоняние и он чрезвычайно далеко слышит. Лишь только в стаде хоть чуть заколошилось, как, например, когда увидят стрелка издали, что он лежит на земле или ползет, то тотчас жеребец, как вожатый стада, сгонит всех в круг в ту сторону, где ему подозрительно, потом, два или три раза всфоркнув, со всем стадом сам первый ударяется в бегство. И потому-то случается, что жеребцы чаще всех на пулю попадают. Когда же они не побегут, то обыкновенно все стадо разбивается порознь, и тогда стреляют по кобылам.

Если б было возможно приучить сего зверя, то б не было в свете такого скорого иноходца, однако они всегда столь дики, что никак преодолеть не можно; и справедливо, за столько веков мунгалы и другие азиатские народы, имея довольно случаев хватать молодых жеребят, конечно б, не упустили для опыту у себя выкормить, обучить и разводить, если б только была какая возможность. Говорят, будто один нерчинский казак, за многие годы поймав такого жеребенка, кормил многие месяцы и искал разные способы его привадить, однако он не усмирел и, наконец, бившись чрезвычайно, сам собой ушибся; между тем, если взять надлежащую предосторожность с самыми молодыми жеребятами, каких бы поймать вскоре после их рождения, то нельзя сказать, чтоб попытать еще было вовсе бесполезно и ненадежно. Если б на сие высочайшее повеление воспоследовало, то б оное легко могло учиниться в несколько, лет в степи меж Тареем и Далай-Ноором тунгусами, по границе стоящими. Я не сомневаюсь, что сие может легко удаться, и если так сбудется, то по скорости сего зверя и пользе в домовом содержании, как думаю, все истраты и награждения, кои не могут быть велики, не будут чрез то утрачены.

В Кулуссутае расстались мы со студентом г. Соколовым совершенно, и поехал он чрез Цурухайту в сторону к Аргуновскому острогу, я ж сам остался тут до 31 мая и столько в это время имел работы, что за описанием многих натуральных редкостей, а особливо из царства животных, коих и доставать здесь имел случай, насилу имел столько времени, когда мне есть и спать было можно. Наипаче получил я множество редких и новых птиц, которые нигде инде не виданы и из которых я самые лучшие описал в прибавлении: чем больше где болот и маленьких озерков в окольностях Аргуна, тем больше там всякой дичины, а особливо журавлей там множество. (...) Также находится чрезвычайно многое количество больших драхв и самцы, которых монголы из-за их перьев под горлом находящихся подвесочек называют захалтуями и которые под языком имеют отверстие к одному желва- стому для воды пузырю величиною в хорошее гусиное яйцо; весом бывают более тридцати фунтов. Но, напротив того, стрепетов здесь совсем не знают.

В здешних степях находится весьма достопамятный зверок, который, правда, и по.Селенге, да еще в гораздо большем количестве, водится, очень известный в Даурии под мунгальским именем оготона. Он имеет весьма великое сходство с чекушкой... и с каменным зайчиком... и находится в студеных даурских горах. Разность между сими тремя зверками не более, как и между зайцем и кроликом. Даурская чекушка величиною почти с... каменного зайчика, но шерстью гораздо нежнее и волосом изжелта-серая. Впрочем, как у обоих сходственных сортов уши большие, круглые, голова тупая, коротенькие ножки с известным знаком или отличием и без хвоста, но внутренним сложением, родом жития и голосом она наиболее подходит к каменному зайчику. По степям и по песчаным горам она обыкновенно роет норы с многими проходами и отверстиями. Из них не выходит она, как по большей части в полдни и в сумерки; и тогда она ищет себе корму, обгладывает даурские деревца, для коих часто она по берегам и по островам остается жить. По утрам и по вечерам в тех местах, где их много, слышен повсюду их голос, как они, то и дело повторяя, чокают. Под осень нанашивают они около своих нор маленькие и круглые кочки, к чему выбирают разные травы, а особливо зеленую веронику и ветреницу; первою затыкают они все другие от нор своих отнорки, а как там всю сию траву приедят, то в хорошие дни выходят и накладывают снова, принося из запасных своих кочек, коих поперешник не более фута. Сей зверок обыкновенно бывает добычею даурским степным кошкам, или манулам, коих здесь довольное количество водится.

Мая 30 (-го), прежде нежели мне отъехать, заставил я ворожить одну славную в тунгусах шаманку, которая в здешнем месте у своей родни гостила. Как скоро стало смеркаться, то пришла она к огню, раскладенному за несколько времени перед одним шалашом, а шаманское ее платье, бубен и костыль несли молодые ребята; за нею шло несколько молодых баб и девок, которые будут ей в пении подтягивать. Платье ее, которое она перед огнем надевала на голое тело, походило на хороших колдунов одежду; кожаный халат извешен был вокруг разными железными гремушками и другими медными фигурками, позади с плеч множество висело разноцветных змей и хвостов, из коих к одному привязан был маленький колокольчик. Шапка была простая кожаная, и наместо железных рогов, кои б к ней приделаны быть должны, пришиты были к плечам рогам подобные машины, на кои нацеплены были железные лягушки. Бубен поперек был больше аршина, и чтоб настоящий страшный звук издавал, надобно было его нагреть и натянуть хорошенько, на что довольно требовалось времени. Потом взяла она (бубен) сперва сама в руки и стала от огня лицом на север, женщин всех поставила рядом перед собою, а мужчин – рассадя вкруг, начала страшным голосом распевать на север волшебные свои песни. После отдала бить в бубен своему мужу, а сама, взяв клюку в одну руку, начала прыгать, ломаться, всячески кривляться, притом икая, ворча, кукуя, как кукушка, и другими разными голосами, сделалась напоследок будто вне себя и велела у себя спросить что-нибудь, сама петь ничуть не переставая, на что и ответствовала между тем очень не худо. После спросила водки, и как ее еще просили продолжать ответствовать, то она извинялась, говоря, что она не имеет больше как только три духа в своем повелении, из коих каждый вечером не более служит как для одного вопроса; а живут из них один на севере, другой на востоке, третий на западе; правда, говорила она, могу я еще на два вопроса ответствовать, а более нет уже, потому что мне более не позволено. После того, отвернувшись к западу, начала прибирать свои волшебные молитвы к тому духу, коего Доролжою называла, и поскольку тогда светил месяц, то смотрела она на него из-под руки очень часто и так, как будто б видела, что кто-то к ней издали подходит. Дабы ответствовать на третий вопрос, то перечитывала она неоднократно свои кануны к востоку. Однако на все три вопроса, кои мы не без осторожности задавали, она так хорошо отвечала и так потрафила, что я удивился и неотменно подозревать был должен, что, конечно, не толмач ли ей, переводя вопросы, пересказал, что мы думали. Тунгусы хвалились сею шаманкою, что она сему искусству ни у кого не училась, но сама собой дошла до сего совершенства, живучи сперва в девстве долгое время в задумчивости, так, как в безумии. Напротив того, казаки уверяют, что ее наставник был один шаман, живший на реке Онони, у которого ездившие прежде сего профессора отняли шаманское его платье, и потому с тех пор он более за свое ремесло уже и не принимался.

31 (-го) числа мая ехал я далее песчаными холмами; влеве лишь только на правый берег подымаешься, был солончак Конгэ, коего поверхность вся была покрыта белою солью, но в оной и земля была примешана, и много горькой соли содержалось, прочее составляли хрусталики глауберовой соли. Вскоре после того выехал я на пространное поле, по коему речка Ононь-Борза протекает. Все оное изрядно покрыто зеленою травою, более или менее местами белело осевшею наверху солью и уже довольно много цветами испестрилось. (...) На тех же местах рос особливый род плешивца со светлыми и желтыми цветами, также по сухим песчаным местам начинали распушаться... обыкновеннейшие даурские травки, равным образом один прекрасный с белым цветком касатик и желтая трава Стеллера¹⁶⁸, которую я кроме сих стран нигде не видывал. Она из-за своего корня еще всегда у даурских русских в особливом почтении, несмотря на то что сильное оного действие уже многим на тот свет отправиться пособило. Корень сам более схож с дурною человеческою фигурою, нежели мандрагорин, и часто случается, что голову, и руки, и ноги весьма ясно распознать можно, и потому не без причины его мужиком-корнем прозвали. Старые кочни толщиною бывают с большую брюкву и действием наикрепчайшие. Из таковых кочней выходит пятьдесят, а иногда и до ста стеблей, кои прекрасными своими и благовонными цветов пучками не иначе предвещают, как такого сильного и вредного корня, каков он есть в самом деле. Наружная цветов сторона обыкновенно темно-красная или, что только не так часто бывает, серо-желтая, а внутренняя белесовата. И потому пучки, кои с краев наперед распущаются, кажут по краям белого цвету, а в середку красного или желтого, взору весьма приятного. Тунгусские ребята, срезав всю траву с корню и оборотя стеблем кверху, носят таким образом для украшения на голой голове вместо летней распущенной шляпы. (...) Часто в одном пучке попадают цветочки, которые из двух срослися и два семечка имеют, девять цветных листков, восемнадцать тычинок, в два ряда расстановленных.

Низменные места и луга около Борзы имеют сию особливость, что в начале зимы, как река замерзнет, поверхность земли из дерну от замерзающей в реке воды подымается, а под ним находящаяся вода замерзает после, а как весною дерн прежде всего растает, то и опущается на свое место очень не скоро. Подобное что примечают и около Аргуна, что земля ежегодно то выше, то ниже бывает, о чем и у Гмелина в его путешествии упоминается, однако сие чудо с тех пор уменьшилось.

Река Борза собою очень невелика, а водою только что весною богата. Ее берега в сих низких местах, так как и около лежащие горы, вовсе безлесны. Но в вершинах, где и Курензелинский медный завод построен, соснягом, а наиболее из так называемых черных березок дубровами изобилует.

Зимою оная речка течет так тихо, что вода весьма задыхается, к чему иловатое дно, изобильное горькою солью... главнейшею тому служит причиною.

Вдоль по сему урочищу, верст за 15 от Кулуссутая, приехал я на Удагатаевский караул, в долине стоящий, коего название на российском языке Удумкаевским произносится. Здесь я, переменя лошадей, без малейшей остановки отправился далее до Чиндантурукуевского караулу. Я не понимаю, каким бы то образом сделалось, что межевщики расстояние сие от Кулуссутаю до Угатаю на тридцать пять верст назначили; сему не только глазомеры, но и самое время по часам показывает ясно, что тут нет и половины, и верно считать надобно верст на пятнадцать.

Чиндантурукская дорога лежит беспрестанно подле реки в ложбине, которая в нынешнее время прекрасное, вешнее, цветами усыпанное поле представляла, по коему трех сортов журавли и другие птицы в великом множестве гуляли. 27 верст от реки Удагатаю, на Борзе, имеется крутая гора, далеко в долину выдавшаяся, которую тунгусы Кирэ (Ворона) называют. На ней снаружи находятся различные каменья, отпавшие от черноватого слою, руду содержащего, и сами на руду походящие, однако еще их надлежащим горным порядком не разведывали. (...) Верст 5 далее по ту сторону Борзы на берегу имеется одна деревянная корчма с несколькими шалашами для казаков, кои за соленое озеро, меж полуднем и западом находящееся, верст семь расстоянием на караул ходят, также и для рабочих людей, коих для собирания по озеру сами каждое лето здесь содержат. Самый караул, хотя имя свое имеет от некоторых небольших озерков, на полдни ближе к границе лежащих, однако поскольку там ни корму, ни пресной воды совсем нет, то поставили его от Чиндантуруку версты на две, на той же реке Борзе; а как и здесь по Борзе на открытой степи летом бывают великие бураны, а зимой чрезвычайные метелицы, так что скота никак выпущать нельзя, то тунгусы приходят в сии места кочевать только в хорошее время, а зимою становятся немного подалее на север, верст на десять у одного в нашу сторону протекающего студеного родника, Куй- тун-Булак называемого, подле которого и русские казаки начали уже выстраиваться.

Из Удагатаю уже видеть можно верхи по ту сторону Борзы находящихся гор Адон-Шоло. По всем сим горам, так, как и по другим чистым каменным хребтам, от Борзы в обеденную сторону вдоль по границе даже по Абагайту простирающимся, находятся в нарочитом множестве так называемые аргалы, или дикие каменные бараны. Они очень пужливы, и летом достать весьма трудно. Но я неотменно желал иметь сего зверя, и для того и из Акшинска еще на Соктуйский караул отправил и здесь при Чиндантуруке чрез толмачей велел проворным ребятам из буретов с реки Аги собраться, чтоб сделать в соседственных здешних горах большую облаву. И справедливо: как я приехал, то уже человек шестьдесят были совсем в готовности, и потому не не стоило, чтоб я здесь несколько дней промедлил в ожидании, каков сему конец будет.

Первого числа июня ездил я сам за Борзу на вышеупомянутые горы Адон-Шоло, кои здесь не более были как верст на двадцать. Понеже река была от стекающего ныне с горы снегу в ее полости, то надобно было при соляной будке все выбирать из кибитки и перевозить на верблюдах, а простую телегу чрез воду мужики перетащили. Сперва от Борзинской солончатой впадины начинают подыматься бугры, снаружи голые и песчаные с щебнем, а внутри каменные. Потом лежат самые горы, в длину не более 20 верст, от востока к западу прямо меж Борзой и Ононью, кои вскоре после того соединяются. Вокруг гор к Борзинской пади, так и к другим долинам, находятся топи, кои их кругом совершенно отделяют; в топях же земля чернозем. Окольные горы невысоки, чисты, зарослые, но далее от часу выше, и самые высочайшие чрезвычайно разбиты, круглы, преглубокими разделены долинами и удивительно какими верхами вверх подымаются. Каменья представляют в некоторых местах будто оставшиеся какого строения развалины, гроты, где на самых вышках как порталы или для стены взнесены были ужасной величины громады и прочее тому подобное. Многие другие горы равным образом такими каменьями украшены, так что, издали едучи, нельзя не подумать, чтоб это не стада лошадей, коров или верблюдов паслися. (...) В двух местах по сим горам находятся пещеры, кои, однако, не великой важности. Все сии удивительные изображения составляет опока, из коего и самые горы, и большая часть даурских хребтов составляются. Камень сам лежит здесь превеликими увалами, один на другом, и так, что к полдню или к обеденнику почти на половину прямого угла в глубину упадает; и по сему-то слоев наклонение, как я во многих даурских горах приметил, по большей части в полуденную сторону отложее, нежели как в каменную северную, разными кабанами испещренную. С восточной стороны гор против Жиранчунгурукской лощины находится холм, состоящий из точильного камня, в коем видны рассеянные врозь отчасти зеленоватые, отчасти совсем прозрачные хрусталики, призматическою своею фигурою на бразильские смарагды похожие, которые только что на верху горы и находятся, понеже песок оттоль ветром свевает. Тунгусы, ходя на промыслы, собирают их детям на игрушки и тут нанесли столько, что мне самому никогда б найтить столько было не можно, ибо они не слишком-таки много находятся. При всем том, сколь они ни схожи на бразильские смарагды, однако при делании неоднократно опытов ничуть электрической силы не оказали.

Различные гор кабаны, положением своим и фигурою в удивление приводящие; приятной зеленью покрытые долины, гребень гор в разных местах пресекающие; продолговатые, из молодых березок и осинок, большею частию на северной стороне, с самых вершин до низу простирающиеся рощицы; множество оленей и других диких зверей, еще более различных птиц в сие вешнее время, делали страну столь приятну, что приятнее и уединеннее желать больше не можно, и я нигде в моей жизни лучше не видывал. Таковое восхищение, а наипаче многие хорошенькие травки, на южной половине уже в полном своем цвете стоящие, столько меня привлекли, что я тут при одном ключе, коих и на все в горах только два имеется, ночевать остановился.

В сих прекрасных местах, где я столько был доволен и где я, то вверх по горам подымаясь, то вниз опускаясь, не имел почти четверти часа покою, имеется великое множество дикого зверя, особливо оленей и вышепоказанных каменных баранов. Я сам только что успел перелезть через один камень, то видел семь баранов, с невероятною скоростию бегущих и, как будто испуганы, с камня на камень перепрыгивающих. Волков, лисиц, корсаков и диких кошек (манулов) также довольно, однако последних более на Селенге, а наипаче по Жиде. Зайцы здесь и в полуденной Даурии, также и на Селенге двоякого сорту: простой, по-мунгальски шандага называется и зимою бывает бел, другой называется шолай, который зимою и летом сер, головка маленькая и подоле, хвостик сверху черен, и от европейского кролика должен быть отличен; его когда гоняют, то он бежит прямо, а не виляет так, как простой заяц. Если попадется ему навстречу сурочья нора или в горе расселина, то он й старается в ней скрыться. Иначе он водится по большей части в степях, наиболее под кустами горохового дерева, а собственных нор, как кролик, не роет.

Из редчайших птиц я приметил следующие: престрашно великого коршуна, еллоо по-мунгальски называемого, коих парочка сидела на высочайших и неприступных вершинах. Об нем и Гмелин под именем белого орла в некоторых местах упоминает. (...)