XXIX. Разделение христиан

Католическая капелла. – Колонна бичевания. – Крестный ход у Гроба Господня.– Святогробские монахи – Их денежные средства.–Драка женщин в храме. – Ссоры монахов разных вероисповеданий. – Омовение ног .– Денежный сбор напоминанье.– Разрешительная молитва. – Тайна омытия ног Господом.

На другой день у всех восточных христиан был праздник Входа Господня в Иерусалим, а у католиков – Пасха. В ожидани православного богослужения и крестного хода в стенах храма Гроба Господня, я прошел в католический придел с северной стороны от кувуклии. Там меня встретил францисканец фра-Иосиф с ключами в руках и любезно предложил осмотреть капеллу. Фра-Иосиф уроженец Италии, но жил некоторое время в Могилевской губернии, а потому свободно изъяснялся по-русски. Сперва он подвел меня к колонне бичевания Христа. Я приложился к ней но католическому обычаю, то есть прикоснулся к ней кончиком палочки чрез небольшое отверстие каменной ширмы и затем поцеловал конец палочки. Это делается для сохранения святыни от грубых и нечистых прикосновений, да и для обеспечения от благочестивых искушений отделять себе частицы священного камня.

Осмотрев в капелле иконы и богослужебные книги, я опять прошел в ротонду Гроба Господня. Народу собралось чрезвычайно много. Половина, если не больше, всех собравшихся были туземцы разных исповеданий. Многие стояли в храме в красных фесках, а один прилично одетый европеец – в шляпе. Женщины-арабки, разряженные в широкие светлые платья, со множеством ювелирных украшений, заняли северную часть коридора храма Воскресения.

Крестный ход три раза обошел вокруг кувуклии Гроба Господня, а четвертый – вокруг греческого храма Воскресения. Здесь, как и всюду у греков, которых мне приходилось наблюдать в Палестине, богослужение и религиозные процессии не отличались такою величавою торжественностью, как у русских в больших городах. На лице святогробского монаха обыкновенно замечаешь или равнодушие, или скуку; все его движения ленивы, апатичны.

– Сыты, заелись! – ответил мне мой сосед на мое замечание, – богаты стали! Они, ведь, тут служат не Богу, а мамоне. Вы спросите, сколько ему стоило, чтобы получить местечко при Гробе Господнем.

Я только вздохнул и ничего ему не возразил. Тяжело было говорить о таких вещах в святейшем на земном шаре месте, между Голгофою и Гробом Господним. Впрочем, надо заметить, что положение главы греческого духовенства, иерусалимского патриарха, несколько затруднительно. Он стоит между двух огней, поедающих его доходы с русских паломников: с одной стороны, он должен всегда удовлетворить членов синода; с другой – заботиться о нуждах патриархии. Поэтому я не удивился, когда увидел в Иерусалиме патриаршую гостиницу, то есть обыкновенную мирскую гостиницу, которую содержит патриарх для увеличения своих доходов. Но в Иерусалиме есть еще другая греческая глава – настоятель Святогробского храма, архимандрит Евфимий, доходы которого с того же русского паломника будут побольше, чем у патриарха, да и торгово-промышленные предприятия его пошире и поразнообразнее. Тут уж святогробцы совершенно теряют нравственный облик монаха и становятся настоящими купцами-мирянами, хотя и в черной рясе. Благо еще, что большинство наших простецов-паломников не видят и не понимают характера деятельности святогробских монахов, иначе вышел бы немалый соблазн для них.

Обходя приделы храма, мы прошли в северную часть его, где собралось много туземцев. Вдруг поднялся среди них гортанный крик, и на наших глазах две богато одетых арабки яростно бросились друг на друга. В один миг разлетелись кружевные и кисейные покрывала, волосы растрепались... Тут подбежали мужчины и с великим трудом разняли их; но они, продолжая ругаться, вырвались из рук мужчин и снова сцепились еще с большею яростью. Толпа опять разняла арабок и отвела их по разным углам храма.

Казалось бы, драка в священном храме должна произвести гнетущее впечатление на паломников; на самом же деле они отнеслись к этому явлению довольно спокойно. Они уже успели привыкнуть к здешним порядкам. Еще бы! В предпасхальное время в иерусалимском храме почти ежедневно затеваются если не драки, то крупные ссоры. Ни одно большое богослужение, ни одна религиозная процессия не обходится здесь без присутствия роты турецких солдат с ружьями. Тут страсти напряжены до высочайшей степени. Сам по себе народ иерусалимский, как порох: малейшая искра, – и взрыв. Чуть запоздают греки со своим богослужением, – армяне уже волнуются и начинают бесчинствовать... Когда видишь, как греки горячо отстаивают права православных христиан на святые места, тогда только понимаешь весь тяжелый труд быть епитропом у Гроба Господня²⁵. В этом смысле святогробские монахи искупают до некоторой степени свою жадность к деньгам.

– Вы не удивляйтесь этим кровавым схваткам, происходящим здесь, как будто бы во имя Христа, – заметил мне мой спутник на мое тяжелое раздумье. – Так должно быть. Иерусалимский храм есть образ христианского мира. Люди, братья во Христе, враждуют между собою, воюют, стараются или подчинить себе один другого, или вовсе стереть с лица земли. В малом виде все это здесь и происходит. Как уже случилось раз, что Христос в негодовании опрокинул столы меновщиков и выгнал из храма всех, кто делал из него дом торговли и вертеп разбойников, так и еще раз Господь придет в этот мири поколеблет не только землю, но и небо, и отринет всех тех, кто забывает, что они братья во Христе.

– Пойдемте отсюда! – вдруг резко заключил он свою речь.

Вспоминая теперь о Святогробском братстве, кстати я расскажу об известном обряде омовения ног приезжающим паломникам. Этот обычай, подкрепленный примером и словами Самого Спасителя, имеет древнее происхождение. Некоторые паломники не начинают обхода иерусалимских святынь, прежде чем не «посвятят» своих ног. Хотя немало было и таких, которые вовсе пренебрегали этим обрядом. Мне самому случилось присутствовать при омовении ног, спустя лишь несколько дней по приезде в Иерусалим, кажется, в среду на страстной неделе.

Толпу паломников, человек в полтораста, греки привели в один из своих монастырей (рядом с храмом Гроба Господня) и одну половину их ввели в горницы, а другую попросили подождать на дворе. Паломники уселись на камнях, кто где мог: на дворе, на лестнице, на террасе. Нетерпеливые не хотели жариться на солнце и ушли из монастыря. Минут чрез двадцать позвали в комнаты вторую половину паломников к которой принадлежал и я, и рассадили нас вдоль стен. Все разули свои ноги. Два греческих монаха (я называю греков святогробского братства общим именем монахов, но, может быть, в данном случае были и послушники) с водой в кувшине и с тазом стали подходить поочередно к каждому паломнику и вымывали ноги. Смочив слегка мокрой губкой верхнюю часть ступени и протерев ее сырым и не совеем чистым полотенцем, монах склонялся над ногами и делал вид, что целует их, на самом же деле только чмокал воздух. Во все время, пока умывали ноги паломникам, один из монахов, заложивши руки за спину, лениво расхаживал взад и вперед по комнате и что-то пел по-гречески. Я догадывался, что это были соответствующие случаю стихи о взаимной любви апостолов. Обходили еще раза два сидящих паломников, при чем прыскали розовую воду на руки и собирали деньги.

Откровенно говоря, я большего ждал от этого обряда. Особенно мне не нравилась толстая фигура апатично прохаживающегося грек и гнусаво распевающего духовные стихи. Лучше бы его совсем не было, так он портил впечатление от патриархального обряда.

В следующих небольших комнатах мы опять застряли в куче.

– В чем дело? – спрашиваю своих соседей.

– Да там, видите, записывают в поминальные книги имена родителей...

Назад уйти нельзя; оставалось пройти гуськом вперед мимо стола, за которым сидели толстые греческие монахи и собирали от паломников деньги.

– Нечего сказать, хорошо придумали! Никуда от них не увернешься, – ворчал мой сосед.

Я не стал дожидаться очереди и попросил монахов отпустить меня поскорее. Они пригласили меня к столу, взяли деньги, дали мне большой разрисованный лист и тотчас выпустили из монастыря.

Разрисованный лист, около четырнадцати вершков длиною и одиннадцати шириною, оказался разрешительною молитвою от иерусалимского патриарха Дамиана. Молитва эта по своему содержанию очень похожа на ту, которую у нас на Руси дают усопшему в руки. Подобное значение, конечно, надо приписывать и этой разрешительной молитве; но так как ее выдают греки без каких-либо пояснений, то простой народ придает ей значение западных индульгенций.

Одна богомолка, показывая толпе паломников выданную ей молитву, с напечатанными изображениями евангелистов, воскресения Христова и кувуклии, объясняла при этом:

– Не каждому дают такую молитву, а только жертводателям, кто сделал взнос на Гроб Господень.

– А почему же здесь креста не написано? – перебивает ее один странник. – Туъ все есть: и копие, и гвозди, и лестница, и столб с петухом, а главного-то и нет. Без креста, пожалуй, молитва-то и недействительна.

Богомолка пришла в немалое смущение от открытия странника.

В воспоминание омовения ног апостолам на Тайной вечери Господа, ежегодно в великий четверг, на площадке пред храмом Св. Гроба этот обряд совершается самим патриархом. В это время не только небольшая площадка, но и примыкающие к ней улицы запружены народом. Само собою разумеется, все балконы, окна, карнизы и крыши домов густо усеяны благочестивыми зрителями.

Мне лично за тесною толпою не удалось проникнуть к возвышенному месту, где иерусалимский патриарх Дамиан при чтении евангелия омывал ноги священников, но зато я был свидетелем интересной беседы по этому поводу между паломниками.

– Как железноглиняные ноги истукана, виденного во сне Навуходоносором, – ораторствовал один из них, – означают последнее царство па земле, так омытие ног апостолам на прощальной вечери Господа означает последнее время, когда все люди завязнут в грехах своих...

– Ну, чего ты, – перебивает его другой, – берешься разъяснять, когда сам Господь сказал Петру: что Я делаю, теперь ты не знаешь.

– Правда, тогда он не знал; а теперь, чем ближе к концу, тем все более и более разъясняется тайна омовения ног..

К сожалению, нахлынувшая толпа оттеснила меня от современного книжника, и мне не пришлось дослушать его объяснения.