Глава седьмая. Отцовская стратегия, собственная тактика: Василий Дмитриевич (1389–1425)

Василий Дмитриевич стал первым великим князем владимирским, который взошел на свой стол без того, чтобы по смерти предшественника лично съездить за ярлыком в Орду. Очевидно, в Москве были уверены, что у Тохтамыша просто не будет других вариантов, поскольку никто из русских князей не осмелится оспаривать у Василия великое княжение.

В 1391 г. на территорию Орды вторглась армия Тимура. Тохтамыш потерпел серьезное поражение, но жизненно важные центры его государства не подверглись разорению (Тимур не переходил на правобережье Волги)⁶⁷⁸. А в следующем году великий князь Василий Дмитриевич добился крупного успеха – ему удалось овладеть нижегородским княжением.

Нижегородским князем в это время оставался Борис Константинович. С конца 1388 г., как говорилось выше, он находился в Орде и вернулся в Нижний только в 1391 г. Источники молчат о каком-либо «пожаловании» полученном Борисом от хана, но можно допустить, что «волости», которых он «соступился» племянникам в 1388 г., были ему возвращены, так как позднее, в 1393 г., уже после утери Борисом Нижнего Новгорода, он сохранял владения в Посурье⁶⁷⁹.

По поводу того, как происходило присоединение Нижнего Новгорода к владениям великого князя московского, среди исследователей существует расхождение во мнениях, связанное с тем, что одни летописи говорят об одной поездке Василия в Орду с целью получения Нижегородского княжества, а другие – о двух.

Н.М. Карамзин и С.М. Соловьев представляли присоединение Нижнего как однократный акт – в 1392 г. Василий Дмитриевич поехал к Тохтамышу, получил ярлык на Нижний Новгород, и осенью того же года Борис Константинович был сведен с нижегородского стола⁶⁸⁰. А.В. Экземплярский, поначалу разделивший такую трактовку событий⁶⁸¹, позже склонился к мнению, что после овладения Нижним Василий совершил еще одну поездку к Тохтамышу; если в результате первой он получил ярлык на Нижегородское княжение, то теперь хан «утвердил» за ним Нижний Новгород⁶⁸². Тезис об «утверждении» Нижегородского княжения за Василием в результате второй поездки был повторен А.Е. Пресняковым, причем возвращение великого князя из нее он отнес к 1394 г.⁶⁸³ Л.B. Черепнин высказался в пользу тезиса, что имела место одна поездка Василия в Орду⁶⁸⁴. Из такого же представления исходит В.А. Кучкин⁶⁸⁵. Я.С. Лурье, напротив, развил точку зрения о «двухэтапности» присоединения Нижнего Новгорода: приехав в Орду в первый раз, в 1392 г., Василий ярлыка не получил, а только заручился поддержкой какой-то части татарской знати; с ее помощью он захватил Нижний; после этого, в 1393 г., Тохтамыш задним числом выдал Василию ярлык⁶⁸⁶.

Итак, главный вопрос, на который замыкается вся дискуссия, – один или два раза побывал Василий Дмитриевич в Орде по поводу Нижегородского княжения.

В Троицкой летописи, по свидетельству Н.М. Карамзина, речь шла об одной поездке, результатом которой и было получение ярлыка на Нижний Новгород⁶⁸⁷. По всей видимости, близкий к Троицкой текст содержат Московский свод конца XV в. и Ермолинская летопись⁶⁸⁸. В них события имеют точную хронологию: 16 июля 1392 г. Василий отправляется к Тохтамышу, 24 октября возвращается с пожалованием в Москву, 6 ноября приходит в Нижний Новгород и остается там до Рождества ⁶⁸⁹ . Рогожский летописец и Симеоновская летопись (восходящие к тверской редакции общерусского свода начала XV в.) говорят под 6900 г. вроде бы о двух поездках Василия в Орду. Первая закончилась пространно описанным занятием Нижнего Новгорода, про вторую говорится кратко: «тое же осени месяца октября в 20 день прииде князь великии Василеи Дмитреевичь на Москву, посажен Богом и царем. Тактамышь придасть ему царь к великому княженью Новъгород Нижнии с всем княжением, и бысть радость велика в граде Москве о приезде его»⁶⁹⁰.

Если полагать, что было две поездки, то той, которая описана в Московском своде и Ермолинской летописи, в Рогожском летописце и Симеоновской летописи соответствует вторая, из которой Василий вернулся 20 (по Рогожскому – Симеоновской) или 24 (по Московскому своду – Ермолинской летописи) октября. Следовательно, первая поездка должна была состояться до 16 июля, когда Василий отправился во вторую, окончившуюся в октябре. После первой поездки Василий, согласно Рогожскому – Симеоновской, приезжал в Нижний Новгород «по мале времени» после сведения посланными им от Коломны боярами и татарским отрядом со стола Бориса Константиновича, т.е. маршрут передвижений великого князя был таким же, как во время второй поездки (Москва – Орда – Москва – Нижний Новгород – Москва). Следовательно, первая поездка должна была занять примерно столько же времени, сколько вторая, длительность которой (без учета пребывания Василия в Нижнем) – 113 дней. Предположим, что Василий в первый раз был в Нижнем недолго и вся его первая поездка заняла 4 месяца. Это значит, что выехать во вторую 16 июля он мог в случае, если отправился в первую в начале марта, т.е. в первые дни 6900 мартовского года, и вернувшись из Нижнего в Москву, тут же, без передышки, вновь поехал в Орду. Слишком много натяжек. Гораздо проще объяснить наличие в Рогожском – Симеоновской двух известий о возвращении Василия из Орды (напомним, что второе известие говорит только о возвращении) тем, что первый, пространный рассказ о присоединении Нижнего, содержащий явную антимосковскую направленность, вышел из-под пера составителя тверской обработки свода начала XV в.⁶⁹¹ (являвшейся протографом Рогожского-Симеоновской), а второе, краткое известие восходит к самому этому своду (т.е. Троицкой летописи или ее протографу). Поскольку об отъезде Василия в Орду и о приходе его в Нижний Новгород уже говорилось в пространном рассказе, составитель протографа Рогожского – Симеоновской не стал повторять эти сведения (они дошли в составе Московского свода и Ермолинской летописи), а оставил только сообщение о приходе Василия 20 октября в Москву с пожалованием и о радости в столице.

Но памятники, связанные с новгородским летописанием, также дважды говорят о поездках Василия в Орду. В HIЛ под 6900 г. сначала говорится, что «вышед из Орды князь великыи Василии Дмитриевиць и взя Нижнии Новъгород и пойма князеи и княгинь в таль; а князь Семеон бежа в Орду». Ниже (после нескольких известий о новгородских событиях) сказано, что «того же лета пошелъ князь великыи Василии Дмитриевич в Орду, позван цесаремъ»⁶⁹². Но статья 6900 г. составлена из нескольких коротких сообщений, не выстроенных в строго хронологическом порядке: после второго известия о поездке Василия в Орду следует упоминание о событии, происшедшем в июне⁶⁹³. Поэтому вероятно, что в новгородский свод начала XV в. (протограф НIЛ) попало два известия о поездке Василия из разных источников. Поскольку в одном из них говорилось только об отъезде великого князя (с акцентом на то, что он был вызван ханом), а в другом только о возвращении и взятии Нижнего Новгорода, сводчик не разобрался, что речь идет о разных фазах одной поездки, и поместил их отдельно, при этом известие об отъезде оказалось поставлено позже известия о возвращении.

Новгородская IV и Софийская I летописи (восходящие, напомним, к общему протографу – так называемому Новгородско-Софийскому своду) дают под 6900 г., после описания происшедшего в мае-июне (т.е. там, где в НIЛ помещено второе сообщение о поездке Василия в Орду), следующее известие: «Ходил князь великии Василеи Дмитриевичь в орду к царю Тахтамышю, и вышед из орды на великое княжение, и ходи под Нижнии Новъгородъ ратью и взя град за себе, а князей и княгинь пойма в таль, а князь Семионъ Дмитриевичь оубежа в орду»⁶⁹⁴. Очевидно, что оно восходит к тому же источнику, что и первое известие в HIЛ. Кроме того, Новгородская IV летопись в начале статьи 6900 г. содержит сообщение о поездке Василия, дословно совпадающее с HIЛ: «Того же лета, вышед из орды, князь Василеи Дмитриевичь взя Нижнии Новгород и пойма князи и княгинь в таль, а князь Семион бежа в орду»⁶⁹⁵. В Софийской I его нет и, следовательно, Новгородско-Софийский свод содержал под 6900 г. одно известие о поездке Василия в Орду и взятии Нижнего Новгорода, восходящее, как и первое известие НIЛ, к новгородскому своду начала XV в. Под 6901 г. в Новгородской IV и Софийской I летописях читается другое известие о поездке Василия, причем она подается именно как вторая поездка: «Ходи в другеи ряд князь Василеи в орду к царю, и он ему дал Новгородчкое княжение Нижняго Новагорода, Муром, Мещеру, Торусоу»⁶⁹⁶. Сразу же после этого говорится: «а Бектут царевичь взял ратью Вятку. И князь Борись преставися Костянтиновичь» ⁶⁹⁷ . Однако Троицкая летопись относит поход Бектута к 6899 г., а смерть Бориса – к 6 мая 6902⁶⁹⁸; последнее подтверждается тем фактом, что еще 8 декабря 6901 г. Борис выдал жалованную грамоту на земли в Посурье⁶⁹⁹. Похоже, что в Новгородской IV – Софийской I летописях под 6901 г. дан комплекс известий о «средневолжско-вятских» событиях, происшедших в разное время. В таком случае сообщение о пожаловании Василию Нижнего Новгорода и иных земель является еще одним вариантом известия о получении великим князем ярлыка на Нижегородское княжение, имевшем место в 1392 г.; составитель протографа Новгородской IV – Софийской I летописей принял его за известие о другой поездке Василия (возможно, потому, что в его общем с НIЛ младшего извода источнике говорилось о двух поездках).

Таким образом, нет оснований полагать, что подчинение Нижегородского княжения Василию I было двухэтапным. Была одна поездка Василия в Орду летом-осенью 1392 г. Тохтамыш в это время нуждался в средствах после удара, нанесенного ему Тимуром; поэтому известие НIЛ, что Василий был «позван цесарем», возможно, является свидетельством того, что инициатива переговоров о покупке ярлыка исходила от хана. Предложил ли Нижний Новгород Тохтамыш или это было «встречное предложение» оценившего ситуацию Василия, судить трудно. Во всяком случае московский князь имел определенные права именно на Нижегородское княжество. Во-первых, его мать, вдова Дмитрия Донского Евдокия, была дочерью Дмитрия Константиновича, т.е. Василий приходился внуком прежнему великому князю нижегородскому. Во-вторых, Нижегородское княжество только с 1341 г. находилось во владении князей суздальской ветви: до этого оно входило в территорию великого княжества Владимирского; таким образом, в 1392 г. Нижний был как бы возвращен в число великокняжеских владений.

Одновременно с нижегородским княжением Василием были получены Муром, Мещера и Таруса⁷⁰⁰. Если в Мещере правили местные князьки типа мордовских (об одном из них, Александре Уковиче, упоминают московско-рязанские докончания⁷⁰¹), то Таруса и Муром были столицами русских княжеств. Тарусские князья упоминаются в договоре Василия с Федором Ольговичем Рязанским 1402 г. и более позднем (1434) московско-рязанском докончании⁷⁰². Очевидно, утратив самостоятельность, они стали служилыми людьми московского князя. О судьбе муромских князей ничего не известно. В 1385 г. Дмитрий Донской посылал войска одновременно на Рязань и Муром ⁷⁰³ ; вероятно, муромский князь в это время был союзником Олега Рязанского (вражда которого с Москвой не прекращалась с 1382 г., когда Олег помог Тохтамышу – примирение состоялось только после безуспешного московского похода на Рязань в 1385 г. при посредничестве Сергия Радонежского ⁷⁰⁴ ). Нет данных, было связано получение ярлыка на Муром с прекращением династии муромских князей или осуществлено при их жизни (как это было с Нижним Новгородом и Тарусой).

После перехода Нижнего Новгорода под власть Василия I в оппозицию к московскому князю встали недавние противники Бориса Константиновича – Василий и Семен Дмитриевичи, которые теперь лишались возможности самим овладеть нижегородским княжением. Новгородская I, Новгородская IV и Софийская I летописи сообщают о бегстве Семена в Орду сразу же по занятии Василием I Нижнего Новгорода⁷⁰⁵. Согласно Троицкой, Василий и Семен Дмитриевичи бежали в июне 1394 г., после смерти Бориса Константиновича, «из Суждаля к Орде зело вскоре и гонишадя за ними и не могоша постигнути»⁷⁰⁶. В данном случае нет оснований подозревать дублировку известий. С одной стороны, датировка бегства Дмитриевичей подтверждается известием 1402 г., согласно которому Семен (вернувшийся в этом году на Русь) пребывал в Орде 8 лет⁷⁰⁷, с другой – сообщение 1392 г. (восходящее к новгородскому своду начала XV в.) говорит о бегстве только младшего из братьев. По-видимому, Семен вначале бежал в Орду сразу после присоединения Нижнего к Москве, но вскоре вернулся (возможно, Василий Московский каким-то образом удовлетворил или пообещал удовлетворить его владельческие притязания). После же смерти Бориса Дмитриевичи, вероятно, рассчитывали на поддержку Тохтамышем их притязаний на владения умершего князя (в том числе, как показывают позднейшие действия Семена, и на сам Нижний Новгород).

Василий Дмитриевич после 1394 г. упоминается всего однажды – под 6911 г.: «тое же зимы преставися князь Василиии Дмитриевичь Суждальскии, иже на Городце был»⁷⁰⁸. Очевидно, он примирился с московским князем и продолжал княжить в Городце до конца дней⁷⁰⁹. Семен же до 1402 г. служил «8 лет... в Орде не почивая четырем царем: Тохтамышу, Темир-Аксаку, Темир Кутлую, Шадибеку, а все поднимая рать на князя великого, како бы налести свое княженье»⁷¹⁰.

В 1395 г. в результате второго похода Тимура на Орду Тохтамыш был разгромлен; Тимур провозгласил ханом Орды Куюрчака, но вскоре тот был вытеснен Тимур-Кутлуком. Тохтамыш, вначале обосновавшийся было в Крыму, бежал в Литву. Формально власть перешла к Тимур-Кутлуку, но фактическим правителем Орды стал эмир Едигей. Он непрерывно оставался у власти до 1411 г., поставляя ханов по своему усмотрению⁷¹¹. Как и в случае с Мамаем, это хорошо осознавалось и подчеркивалось на Руси: «Едегеи... преболи всех князи ординьскых, иже все царство един держаше и по своей воле царя посгавляше, его же хотяше»⁷¹².

Первым таким «царем» был Тимур-Кутлук (1396–1400). Главной задачей его и Едигея было продолжение борьбы с Тохтамышем, получившим поддержку великого князя литовского Витовта (тестя Василия Дмитриевича). Решающая битва произошла на р. Ворскле 12 августа 1399 г.: Витовт был разгромлен⁷¹³. Согласно Троицкой летописи, между великим князем литовским и Тохтамышем было заключено соглашение, что хан в благодарность за помощь в восстановлении его власти посадит Витовта «на княженьи на великом на Москве»⁷¹⁴. Трудно судить, насколько это свидетельство отражает реальность. Возможно, перед нами домысел московского летописца: до завершения работы над протографом Троицкой летописи отношения с Литвой продолжали оставаться враждебными.

Что касается кануна битвы на Ворскле, то в это время Витовт активно претендовал на сюзеренитет над Новгородом Великим (в условиях, когда новгородцы вошли в конфликт с Василием Дмитриевичем из-за Двинской земли)⁷¹⁵. В противовес действиям великого князя литовского Василий летом 1399 г. укрепил отношения с Тверским княжеством, обновив договор своего отца с Михаилом Александровичем: в новом докончании предусматривались совместные действия против Литвы⁷¹⁶. С Ордой, однако, в этот период сотрудничества не было. Напротив, вскоре после разгрома Витовта на Ворскле, 25 октября 1399 г., Семен Дмитриевич с ордынским царевичем Ентяком захватили Нижний Новгород. Вскоре им пришлось покинуть город, опасаясь приближения московских войск. Эти войска возглавлял брат Василия Юрий Дмитриевич. Он совершил трехмесячный поход на Среднюю Волгу, в ходе которого были взяты города Булгар, Жукотин, Казань, Кременчуг⁷¹⁷. Насколько Среднее Поволжье тогда подчинялось Едигею – неясно, но поскольку Ентяк позже был послом в Москву от Шадибека и Едигея, вероятно, и в 1399 г. он действовал с санкции последнего.

В конце 1401 г. Василий послал своих воевод «искать» жену Семена Дмитриевича. Войска прошли через мордовскую территорию и «изнимаша» княгиню «в татарьскои земле». Узнав об этом, Семен в следующем году приехал из Орды в Москву, примирился с великим князем и был отправлен в ссылку на Вятку, где в конце того же года умер⁷¹⁸. В московских действиях не заметно какой-либо оглядки на позицию Орды, поддерживавшей Семена. В заключенном 25 ноября 1402 г. договоре Василия с Федором Ольговичем Рязанским содержится уникальная формулировка: «А отдалится от нас Орда, тобъ (Федору. – А.Г.) с нами учинити по думе»⁷¹⁹. Очевидно, в условиях внутри-ордынской борьбы и пребывания там реальной власти в руках незаконного правителя в Москве возникли надежды, что отношения зависимости уйдут в прошлое сами собой.

Но в 1403 г. последовало посольство в Москву Ентяка, а в 1405 г. еще одного посла – «казначея царева»⁷²⁰. И позже (1406–1408) ордынские отряды принимали участие в военных конфликтах Василия с Витовтом⁷²¹. Очевидно, переговоры 1403 и 1405 гг. привели к заключению какого-то соглашения. В чем оно состояло, можно судить исходя из последующих событий.

В ноябре 1408 г. Едигей внезапно двинулся на Москву, введя Василия в заблуждение утверждением, что идет на Витовта. Узнав о приближении татар, великий князь отправил к Едигею посла Юрия, который был захвачен правителем Орды. Василий, не дожидаясь подхода противника к Москве, отъехал в Кострому. Подойдя к столице 1 декабря, Едигей распустил войско по великокняжеским владениям. Были взяты Коломна, Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец (два последних – вторгшимся в московские владения отдельно от главных сил отрядом). Погоня, предпринятая за Василием, оказалась безуспешной. Едигей простоял у Москвы 20 дней, не предпринимая штурма⁷²². На сей раз город был лучше подготовлен к осаде, чем в 1382 г.: в нем оставались дядя Василия Владимир Андреевич Серпуховский, а также братья великого князя Андрей и Петр. Очевидно, правитель Орды ждал возвращения разошедшихся отрядов и не спешил атаковать хорошо укрепленный Кремль. Но тем временем некий «царевич» попытался свергнуть оставшегося в Орде хана Булата (посаженного на престол Едигеем в предыдущем, 1407 г.)⁷²³. Получив весть об этом, Едигей решил вернуться; поскольку осажденные не знали о случившемся в Орде, правитель вытребовал у них «окуп» в 3000 рублей, после чего отправился восвояси⁷²⁴.

Причины похода изложены в послании (так называемом ярлыке Едигея), наиболее ранний текст которого содержится в Новгородской Карамзинской и Новгородской IV летописях⁷²⁵. Отсутствие внелетописных списков этого произведения⁷²⁶ породило некоторую осторожность исследователей по отношению к нему. Так, Л.B. Черепнин именовал послание «литературно обработанным ярлыком»⁷²⁷, Я.С. Лурье то писал, что ярлык, «по всей видимости, подлинный»⁷²⁸, то оговаривался, что до находки его списков, предшествовавших текстам Новгородской Карамзинской и Новгородской IV летописей, «мы не можем сказать, подлинный это документ или плод литературного творчества»⁷²⁹. Ч.Дж. Гальперин решительно, но без развернутой аргументации, высказался в пользу того, что послание является подделкой (forgery)⁷³⁰.

Первое специальное исследование послания было предпринято востоковедом А.П. Григорьевым. Обоснованно указав вначале, что этот памятник неверно именовать ярлыком⁷³¹, автор в результате анализа текстов, содержащихся в Новгородской Карамзинской, Новгородской IV, Архивской, Никоновской летописях и в издании СГГД, пришел к выводу, что «письмо Едигея» – русский политический памфлет середины XV в. Оно сочинено во время составления летописного «свода 1448 г», легшего в основу Новгородской Карамзинской и Новгородской IV летописей⁷³².

В суждениях по поводу возможного времени появления текста послания А.П. Григорьев опирался на мнение Я.С. Лурье о составлении так называемого Новгородско-Софийского свода (протографа Новгородской Карамзинской, Новгородской IV и Софийской I летописей) в 1448 г.⁷³³ Но сам Я.С. Лурье позже отказался от такой датировки и отнес появление этого свода к 30-м годам XV в.⁷³⁴ Другие авторы датируют его 1423 или 1418 г.⁷³⁵ Все соображения А.П. Григорьева о связи появления памятника с событиями в Московском великом княжестве в 1446–1447 гг. не имеют поэтому доказательной силы – текст появился гораздо ранее.

Не кажутся убедительными и аргументы автора, призванные показать несоответствие текста послания реалиям 1408 г. А.П. Григорьев считает ошибочным указание на укрывательство в Москве детей Тохтамыша (погибшего в 1406 г.), так как известие Ибн-Арабшаха об уходе Джелал-ад-дина и Керим-Берди «в Россию» ⁷³⁶ не обязательно расценивать как бегство на территорию Московского великого княжества⁷³⁷. Но даже если полагать, что в указанном случае речь шла об уходе этих двух Тохтамышевичей на русские земли Великого княжества Литовского, это не значит, что в Москве не мог временно укрываться никто из многочисленных⁷³⁸ детей Тохтамыша⁷³⁹.

А.П. Григорьев видит противоречие между сообщением Рогожского летописца, что Едигей через своего посла уведомил Василия о своем намерении идти на Витовта и указанием письма на прием в Москве Тохтамышевичей как причину похода. Автор почему-то убежден, что в обоих источниках речь идет об одном уведомлении⁷⁴⁰. Между тем очевидно, что ложная весть о походе на Витовта была отправлена в начале кампании, а изучаемое послание – тогда, когда уже произошла «гибель христиан» (упоминаемая в его тексте), т.е. во время осады Москвы или после отхода от нее⁷⁴¹.

А.П. Григорьеву кажется, что полон несуразностей раздел послания об отношениях Василия с ханами. Он начинается с упоминания о Тимур-Кутлуке, хотя Василий стал великим князем при Тохтамыше; Булат правил ко времени похода не третий год, а второй; утверждение, что Василий никого не посылал в Орду за период от Тимур-Кутлука до Булата включительно, не соответствует указанию Рогожского летописца и Симеоновской летописи, что послы великого князя в Орде бывали⁷⁴². Однако перечень ханов начинается с Тимур-Кутлука, поскольку речь в нем идет о нелояльности Василия к Орде при ханах – ставленниках Едигея; Тохтамыш таковым не был, и при нем великий князь нелояльности не проявлял⁷⁴³. Неточности в указании срока правления Булата (хотя и ее наличие было бы недостаточным для подозрения в фальсификации – не исключена ошибка при переводе письма на русский язык или последующей переписке), вероятно, нет: речь может идти не об абсолютном количестве лет, а о конкретных годах; Булат был на престоле уже летом 1407 г.⁷⁴⁴, т.е., возможно, взошел на него еще в конце 809 г. хиджры, закончившегося 7 июня, а в декабре 1408 г. шел 811 год хиджры⁷⁴⁵. Что касается посольств в Орду, то внимательное прочтение послания убеждает, что и здесь нет отступлений от реальности.

Согласно тексту, при Тимур-Кутлуке Василий «оу царя в Орде еси не бывал, царя еси не видал, ни князей, ни стареиших боляр, ни менших, ни оного еси не присылывалъ», и действительно, в 1396–1400 гг. не фиксируется мирных контактов Москвы с Ордой. В отношении царствования Шадибека сказано только, что «у того еси тако же не бывал, ни брата, ни сына ни с которым словом не посылывал»; о «больших» и «меньших» московских боярах не говорится – очевидно, они в этом время в Орде бывали, через них и поддерживались контакты (установленные, по-видимому, во время посольства Ентяка 1403 г.). Про царствование Булата написано, что Василий у него «тако же еси не бывал, ни сына, ни брата и стареишаго боярина» (пропущено сказуемое «не посылывалъ»). Не названы «меньшие бояре», очевидно, потому, что после выступления Едигея в поход в Орду приехал Юрий, отнесенный именно к этой категории. Таким образом, послание абсолютно точно в описании деталей московско-ордынских контактов в 1396–1408 гг.

А.П. Григорьев считает, что боярин Федор Кошка, упомянутый в послании как сторонник подчинения Орде, не мог быть знаком Едигею, так как последний раз он упомянут в 1389 г., а его сын Иван Федорович, представленный как человек, дурно влияющий на Василия в вопросе отношений с Ордой, не занимал в действительности первенствующего положения при великом князе, так как в Тверском сборнике он упомянут лишь пятым в перечне бояр, оставшихся в 1408 г. сидеть в осаде⁷⁴⁶. Вообще-то Федор Кошка упомянут последний раз под 1393 г.⁷⁴⁷ Но дело не в этом: Едигею не обязательно было знать его лично, он мог слышать о добром отношении этого боярина к Орде от татар, служивших прежде Тохтамышу (т.е. в период, когда дань исправно уплачивалась). Иван Федорович действительно не упомянут первым среди московских бояр, и не только в Тверском сборнике; в первой духовной грамоте Василия Дмитриевича (1406–1407) его имя стоит шестым в перечне свидетелей, в двух позднейших – четвертым⁷⁴⁸. Но из послания и не следует, что Иван являлся вторым человеком в государстве: его роль в отношениях с Ордой раскрывает указание на занимаемую должность – «казначей», т.е. тот, кто ведал финансами, и, соответственно, вопросом о выплатах в Орду. Очевидно, и отец Ивана (который в духовной грамоте Дмитрия Донского упомянут также далеко не первым⁷⁴⁹) выполнял те же обязанности, и его «добрая дума к Орде» реализовывалась в исправной выплате выхода.

Приходится признать, что серьезных аргументов против подлинности послания Едигея не выдвинуто. Другое дело, что дошедшие до нас тексты являют собой его варианты, подвергшиеся редактированию. Сопоставление наиболее ранних текстов (в Новгородской Карамзинской и Новгородской IV летописях) с позднейшими вариантами (Архивской, Никоновской летописей и издания СГГД)⁷⁵⁰ показало, что в процессе своей литературной истории послание испытало значительные изменения; сводчики относились к нему так же, как к другим летописным текстам, внося исправления и дополнения, сообразуемые со своими представлениями. Поскольку даже наиболее ранние варианты послания – результат по меньшей мере четырехкратного переписывания его текста (при переводе с тюркского на русский, при включении в оригинал Новгородско-Софийского свода, при перенесении в оригиналы Новгородской Карамзинской и Новгородской IV летописей, при перенесении в сохранившийся список первой и наиболее ранние списки второй), очевидно, что трудно ожидать от них абсолютного соответствия первоначальному виду письма.

Согласно посланию, причинами похода Едигея явились: 1) укрывательство Тохтамышевых детей; 2) плохое обращение с ордынскими послами и купцами; 3) неявка великого князя в Орду со времени Тимур-Кутлука (т.е. за все время правления Едигея); 4) уклонение от уплаты выхода под предлогом того, что «ся улоус истомил, выхода взяти не на чемь».

Исследователи⁷⁵¹ давно обратили внимание на одно противоречие между посланием Едигея и повестью о его нашествии, содержащейся в Рогожском летописце и Симеоновской летописи и принадлежащей перу автора тверской обработки общерусского свода начала XV в. (Троицкой). Едигей упрекает Василия в игнорировании мнения «старцев земских», «бояр старейших», стоявших в отношениях с Ордой за «пошлину» (т.е. отношения «по старине»⁷⁵²). В Рогожском летописце и Симеоновской летописи, наоборот, как раз «старцы» упрекают Василия в дружбе с татарами. Когда татарские отряды приняли участие в войне с Литвой 1406 г., «старцы же сего не похвалиша, глаголюще: добра ли си будеть дума юных наших бояр, иже приведоша половець на помощь... Да не будеть ли си пакость земли нашей на прочая дни, егда Измаильте оусмотривше наряд нашея земля на ны приидуть?» Автор подчеркивает, что «не бяшеть бо в то время на Москве бояр старых, но юнии свещевахуть о всемъ», а далее, говоря о нашествии Едигея, упрекает тех, кто хочет «любовь имети с иноплеменникы»⁷⁵³. Помимо разной вроде бы позиции старцев, контрастируют, казалось бы, также упреки Едигея Василию в нелояльности с утверждением автора свода 1412 г. (протографа Рогожского летописца и Семеновской летописи) о его хороших отношениях с Ордой (подкрепляемым фактами участия татар в московско-литовских конфликтах).

Как сказано выше, противоречий в описании московско-ордынских контактов между посланием Едигея и повестью Рогожского летописца – Симеоновской летописи нет. Нет, следовательно, и оснований подвергать сомнению указание письма, что за весь период правления Едигея Василий не платил выход. В то же время из послания следует, что великий князь не выполнял своих конкретных обязательств по этому поводу. Очевидно, в результате переговоров 1403 и 1405 гг., Василий согласился возобновить уплату выхода, но не делал этого, отговариваясь неплатежеспособностью⁷⁵⁴.

Что касается людей, которые, согласно Рогожскому летописцу и Симеоновской летописи, выступали против союзнических отношений с татарами, то нет оснований рассматривать их как сторонников вражды и борьбы с Ордой. Отношения с последней «по старине» – это признание подчинения царю и регулярная выплата выхода. Василий же и его окружение («юные») вели себя с Ордой, возглавляемой Едигеем, по-иному – дань не выплачивалась, но поддерживался военный союз против Литвы. Это было новым явлением – ранее совместные военные действия с татарами происходили либо «по цареву повелению», либо отряды ордынцев привлекались для борьбы с русскими князьями (т.е. одни вассалы хана использовали их в конфликтах с другими). Сторонники же «старины», очевидно, стояли за выплату дани, но против появления в пределах Северо-Восточной Руси татарских войск даже в качестве союзников, т.е. за поддерживание ситуации, которая имела место при Иване Калите, его сыновьях и Дмитрии Донском до конфликта с Мамаем и после похода Тохтамыша 1382 г.

Таким образом, и послание Едигея, и повесть Рогожского летописца – Симеоновской летописи рисуют одну и ту же картину московско-ордынских отношений в 1396–1408 гг., только с разных точек зрения⁷⁵⁵. В 1396–1403 гг. Василий Дмитриевич вообще на поддерживал контактов с Ордой и даже решился на два похода вглубь ордынских владений. После 1403 г., когда стало ясно, что Орда не «отдалилась», а претендует на ту же роль, что и прежде, политика великого князя сводилась к тому, чтобы уклоняться от уплаты выхода (формально признавая верховенство ханов), но поддерживать с Ордой союзнические отношения на антилитовской почве. Фактически это означало пассивное непризнание зависимости в условиях, когда реальная власть в Орде вновь, как и во времена Мамая, принадлежала узурпатору. Явным игнорированием сюзеренитета возглавляемой им Орды было принятие в Москве детей врага Едигея – Тохтамыша. Упоминание в послании Едигея о «поднимании на смех» ордынских послов и торговцев, возможно, является свидетельством конкретных проявлений политической линии Василия Дмитриевича, выразившихся в недоброжелательных действиях в отношении ордынцев со стороны великокняжеских людей, а может быть, и более широких слоев населения. Непризнание власти Орды выражалось также в помещении в первом десятилетии XV в. на оборотной стороне монет московской чеканки, где ранее упоминался Тохтамыш, надписи «князь великий Василий всея Руси» (при том, что на лицевой стороне помещалась надпись «князь великий Василий Дмитриевич») ⁷⁵⁶ . Все эти действия в конце концов спровоцировали попытку Едигея восстановить власть Орды вооруженным путем⁷⁵⁷.

Каковы были политические последствия похода Едигея? В историографии можно встретить утверждения, что зависимость от Орды после этого усилилась, Москве пришлось возобновить выплату дани⁷⁵⁸. Иногда поездка Василия Дмитриевича в Орду в 1412 г. трактуется как следствие похода Едигея⁷⁵⁹. Эти суждения представляются, однако, беспочвенными⁷⁶⁰.

Поход Едигея не завершился каким-либо соглашением с Василием: Едигей был вынужден уйти от Москвы из-за обострения ситуации в Орде. Трехтысячная сумма «окупа», которую он взял с москвичей, в два с лишним раза меньше ежегодной дани с великого княжения, установившейся после присоединения Нижнего Новгород, Мурома и Тарусы – 7 тысяч рублей⁷⁶¹ (а задолжал Василий, напомним, за 13 лет, т.е. 91 тысячу рублей). В 1412 г. Василий отправился в Орду не к Едигею, а к сыну Тохтамыша Джелал-ад-дину (Зеледи-салтан русских источников), который с помощью Витовта в начале 1412 г. разбил хана Тимура (поставленного в 1411 г. на престол Едигеем, но вскоре изгнавшего своего покровителя) и воцарился в Орде⁷⁶². Визит Василия, таким образом, был связан с возвращением на ордынский престол законного правителя и с прекращением власти временщика, т.е. с восстановлением «нормальной ситуации в царстве»⁷⁶³. Никаких оснований предполагать восстановление выплаты дани в Орду ранее прихода к власти Джелал-ад-дина нет. Отношения с Едигеем до его свержения оставались враждебными. Одним из результатов похода 1408 г. была выдача ярлыка на Нижний Новгород князю Даниилу Борисовичу (сыну Бориса Константиновича). Даниил реально вокняжился в Нижнем и в 1410 г. с «царевичем» Талычем совершил оттуда набег на Владимир ⁷⁶⁴ . В январе 1411 г. московские войска во главе с братом великого князя Петром Дмитриевичем потерпели поражение от Даниила с братьями и поддерживавших его ордынских войск при Лыскове⁷⁶⁵. Налицо аналогия событий 1408–1412 и 1380–1381 гг., с той разницей, что после воцарения Тохтамыша Дмитрий Донской, имея за плечами Куликовскую победу над временщиком Мамаем, не поехал в Орду и не пошел на возобновление выплаты ей дани, а Василий после воцарения Тохтамышевича сделал это. Вело его, впрочем, не только сознание законности власти Джелал-ад-дина, но и прагматические соображения: необходимо было добиваться возвращения Нижнего Новгорода. Василий был несомненно хорошо лично знаком с сыновьями Тохтамыша, так как в юности около трех лет прожил в Орде.

Однако нижегородские князья приехали к Джелал-ад-дину раньше Василия и вернулись от него «с пожалованием». Когда же в Орде появился московский князь, на престол уже взошел другой Тохтамышевич – Керим-Берди, убивший брата⁷⁶⁶.

Удовлетворил ли он просьбу Василия? Если бы это было так, следовало ожидать восстановления московской власти в Нижнем Новгороде вскоре после визита великого князя в Орду. Но оно произошло только два с лишним года спустя, зимой 1414–1415 гг., когда Юрий Дмитриевич подступил к Нижнему с крупным войском, и нижегородские князья (Даниил и Иван Борисовичи, Иван Васильевич – сын Василия-Кирдяпы Дмитриевича и Василий – сын Семена Дмитриевича) бежали за Суру⁷⁶⁷. По-видимому, в 1412 г. Василий не добился пересмотра решения о судьбе Нижегородского княжества (Керим-Берди лишь подтвердил принадлежность московскому князю великого княжения владимирского) и вынужден был подчиниться воле законного «царя» Но в 1414 г. к власти в Орде вернулся Едигей, посадивший на престол своего ставленника Чокре (Чекри)⁷⁶⁸. Пожалование Джелал-ад-дина после этого утратило, с московской точки зрения, силу: власть узурпатора здесь по-прежнему не признавали и посчитали возможным провести военную акцию против нижегородских князей. В отличие от аналогичного предприятия 1411 г., завершившегося поражением под Лысковым, она имела успех.

В 1416–1417 гг. нижегородские князья приехали в Москву (надо полагать, из Орды), но через год Даниил и Иван Борисовичи бежали вновь⁷⁶⁹. Василий Дмитриевич хотел посадить в Нижнем своего сына Ивана, но тот в 1417 г. умер. Тогда великий князь решил передать нижегородское княжение сыну Ивана Борисовича Александру, ставшему его зятем⁷⁷⁰. Но не позже начала 1423 г. Нижний Новгород вновь непосредственно отошел в состав московских владений, так как в таком качестве он упоминается в духовной грамоте Василия Дмитриевича, датируемой этим временем⁷⁷¹.

После 1411 г. Едигей дважды возвращал себе доминирующее положение в Орде: в 1414–1416 (когда на царстве был Чокре) и 1417– 1419 гг. (царствование Дервиша; на промежуток между этими ханами пришлось кратковременное правление Витовтова ставленника, сына Тохтамыша Джаббар-Берди). О каких-либо контактах с Москвой в этот период данных нет; военная активность Едигея была направлена на Великое княжество Литовское, так как Витовт поддерживал притязания на власть в Орде его противников⁷⁷². Очевидно, по этой причине нижегородские князья не получили на сей раз помощи от Едигея против Москвы⁷⁷³. В конце концов в сражении с одним из ставленников Витовта, еще одним Тохтамышевичем Кадыр-Берди в 1419 г. временщик был убит, но пал и его противник, и ханом стал Улуг-Мухаммед, также ставленник великого князя литовского. У него сразу же появилось несколько соперников и закрепиться на ордынском престоле Улуг-Мухаммед смог только во второй половине 20-х гг.⁷⁷⁴ Как раз на время этой очередной «замятии» в Орде пришлась кончина Василия Дмитриевича (27 февраля 1425 г.) и вокняжение его десятилетнего сына Василия⁷⁷⁵.

Источники не сообщают о ханской санкции на вокняжение Василия Васильевича. Известие о том, что в 1425 г. Василий и претендовавший на великое княжение его дядя Юрий Дмитриевич решили вынести свой спор на суд «царя» («и доконча мир на том, что князю Юрию не искати княженья великого собою, но царем, которого царь пожалует, то будет великии князь»⁷⁷⁶), указывает как будто бы на то, что такой санкции не было. Но когда в 1432 г. Василий и Юрий наконец оказались при дворе Улуг-Мухаммеда, боярин И.Д. Всеволожский (сторонник Василия) обосновывал преимущества юного князя тем, что «князь Юрии Дмитриевич хочет взяти великое княжение по мертвой грамоте отца своего, а не по твоему жалованию волняго царя, а ты волен во своем оулусе кого восхочет жаловати на твоей воле. А государь наш князь великии Василеи Дмитриевич великое княжение дал своему сыну великому князю Василию, а по твоему же жалованию волняго царя, а оуже господине, которой год седит на своем столе, а на твоем жаловании»⁷⁷⁷ (выделено мной. – А.Г.). А.Е. Пресняков резонно предположил, что противопоставляя духовной грамоте Дмитрия Донского «жалование» хана, Всеволожский имел в виду ярлык, выданный на имя Василия Васильевича еще при жизни его отца⁷⁷⁸. К этому следует добавить, что ярлык этот был выдан именно Улуг-Мухаммедом («по твоему же жалованию»). Когда мог быть получен такой ярлык?

Уже вскоре после воцарения Улуг-Мухаммеда, в 1422 г., доминирующее положение в Орде получил другой хан – Борак. Он сохранял его примерно до осени 1423 г.⁷⁷⁹ В первой половине 1424 г. первенство вновь было у Улуг-Мухаммеда (получившего помощь от Витовта), но затем он оказался вытеснен из степей ханом Худайдатом и в январе 1425 г. (т.е. за месяц до смерти Василия Дмитриевича) находился в Литве⁷⁸⁰.

Оба соперника Улуг-Мухаммеда совершали походы в район Одоева – столицы одного из полусамостоятельных русских княжеств в верховьях Оки. Поход Борака имел место осенью 1422 г.: «и града не взя, а полону много повел в поле. И князь Юрье Романович Одоевскии да Григореи Протасьевич, воевода мценскии, состих царя, в поле били, а полон отъимали»⁷⁸¹. Худайдат подступал к Одоеву в конце 1424 г.: «Царь Кудаидат поиде ратью ко Одоеву на князя Юрья Романовича. И слышав то князь великии Витофт, и посла на Москву к зятю своему к великому князю Василию Дмитриевичи), чтобы послал помоч на царя, а сам послал князя Андрея Михаиловича, князя Андрея Всеволодича, князя Ивана Бабу, брата его Путяту, Дрючских князей: князя Митка Всеволоднча, Григория и Протасьевича. Они же, шедше со князем Юрьем, царя Куидадата били, и силу его присекли, а сам царь оубежал, а царици поимали, одину послали в Литву к Витофту, а другую на Москву к великому князю. А московская сила не поспела. Тогды же оубили Ногчю, богатыря велика телом»⁷⁸². В письме Витовта магистру Ливонского Ордена от 1 января 1425 г. (где сообщается и о пребывании Улуг-Мухаммеда в Литве) содержатся дополнительные подробности об этом событии: пробыв три недели в Одоевском княжестве (зависимом, по словам Витовта, от Москвы), Худайдат двинулся к границе литовских владений (по-видимому, к Мценску, чей воевода участвовал в военных действиях), где пробыл 8 дней, а затем отправился в Рязанскую землю; здесь его и настигли литовско-русские отряды⁷⁸³.

Вряд ли причиной двух подряд нападений на Одоев была какая-то особая неприязнь Борака и Худайдата к одоевскому князю, поскольку эти ханы сами враждовали друг с другом. Нет оснований и предполагать, что они думали обосноваться в верховских землях, как это пытался сделать в 1437 г. потерявший власть в Орде Улуг-Мухаммед, так как Борак и Худайдат в момент походов к Одоеву занимали в степи доминирующее положение – изгнанником являлся Улуг-Мухаммед. Действия Худайдата были направлены в первую очередь против Литвы: от Одоева он идет к литовским пределам и отступает от них вынужденно, в ответ на поход хана снаряжается литовское войско. В погоне за Бораком также участвовал служивший Витовту воевода Григорий Протасьев. Скорее всего, действия обоих ханов были связаны с уходом в Литву Улуг-Мухаммеда: они пытались нанести удары по литовским землям, очевидно, в местности, через которую двигался во владения Витовта их противник.

Таким образом, с достаточной степенью уверенности можно полагать, что Улуг-Мухаммед находился в Литве не только в конце 1424 – начале 1425 гг., но и осенью 1422 г., во время одоевского похода Борака. В марте следующего, 1423 г. митрополит всея Руси Фотий привозил Витовту духовную грамоту Василия Дмитриевича, в которой великий князь литовский объявлялся в случае смерти Василия гарантом прав его сына (своего внука)⁷⁸⁴. А сразу следом за Фотием в Литву отправились великая княгиня Софья Витовтовна, привезшая восьмилетнего Василия Васильевича на свидание с дедом в Смоленск⁷⁸⁵. Очень вероятно, что именно тогда все еще находившийся в Литве (поскольку Борак доминировал в степи по меньшей мере до лета 1423 г.) Улуг-Мухаммед и выдал на имя сына великого князя ярлык. Инициатива в этом, можно полагать, исходила от Витовта, желавшего таким образом еще более оградить владельческие права внука от возможных притязаний со стороны его дядьев с отцовской стороны⁷⁸⁶.

Последний период правления Василия Дмитриевича не был отмечен яркими политическими событиями в московско-ордынских отношениях, но именно к нему могут быть отнесены примечательные явления в общественной мысли, связанные с новым осмыслением побед Дмитрия Донского.

Наиболее ранним памятником Куликовского цикла является, по-видимому, «Задонщина» – произведение поэтического склада, созданное в своем первоначальном виде еще до конфликта с Тохтамышем⁷⁸⁷. Автор «Задонщины» вкладывает в уста бегущих с поля битвы татар слова «А на Русь нам уже ратью не хоживати, а выхода нам у рускых князей не прашивати»⁷⁸⁸ – они были актуальны в 1380–1382 гг., отобразили тот общественный подъем, на гребне которого Дмитрий Иванович решился фактически не подчиняться и законному «царю» – Тохтамышу. Что касается летописного рассказа о Куликовской битве свода начала XV в. (дошедшего в составе Рогожского летописца и Симеоновской летописи), то он относительно невелик и не содержит подробностей хода сражения. Рассказ тех же летописей о битве на Воже, несомненно, менее масштабном событии, фактически равен по объему и лишь немного уступает по степени оценки важности победы⁷⁸⁹.

Иное дело – повесть о Куликовской битве Новгородско-Софийского свода, созданная, скорее всего, в конце 10-х или в 20-х годах XV в.⁷⁹⁰ Положив в основу рассказ свода начала XV в.⁷⁹¹, ее автор расширил повествование в несколько раз, внеся в него множество подробностей (достоверность большинства из них не вызывает серьезных сомнений⁷⁹²) и усилив пафос оценки победы⁷⁹³.

Другим произведением, создание которого относится к той же эпохе⁷⁹⁴, явилось «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитриа Ивановича, царя русьскаго». В нем также подробно говорится о победе над Мамаем, Дмитрий прославляется как победитель «поганых Агарян». Как и в Повести Новгородской IV – Софийской I летописей о Куликовской битве, Мамаю приписывается желание разорить церкви и извести христианство. Наиболее примечательным является неоднократное (не знающее аналогов во всей предшествующей русской истории) именование великого князя «царем»: 1) в заглавии; 2) в словах доноса врагов Дмитрия Мамаю, что «князь великии Дмитрии Ивановичь себе именуеть Рускои земли царя»; 3) в обращении русских князей и вельмож к Дмитрию «Господине Рускои царю»; 4) в авторских словах «еще же дръзноу не срамно рещи о житии сего нашего царя Дмитрия»; 5) в плаче княгини над умершим мужем; 6) в словах «Егда же успе в-ечнымъ сном великии царь Дмитрии Рускыя земля»; 7) в авторском риторическом вопросе «Комоу приподоблю великого сего князя, Рускаго царя?»⁷⁹⁵ Очевидно, в глазах автора «Слова» право на такое титулование давало независимое правление Дмитрия (в 1374–1380 гг.) при отсутствии реально правящего царя в Орде. У самого Дмитрия Донского такие претензии не прослеживаются, речь следует вести об осмыслении событий в конце первой четверти XV в. человеком, который был свидетелем еще одного периода отсутствия в Орде «нормальной ситуации» – времени правления Едигея (около 20 лет в общей сложности).

В целом Василий Дмитриевич по отношению к Орде продолжал политику отца, хотя предпочитал более осторожную тактику (возможно, под влиянием отроческих впечатлений от разорения Москвы Тохтамышем и пребывания в заложниках при ханском дворе). Он признавал свое вассальное положение по отношению к законным ханам. При правлении же временщика-узурпатора великий князь, не стремясь обострять ситуацию (и даже пытаясь использовать ордынскую военную помощь в своих интересах) фактически вел себя как независимый правитель. Главным приобретением Василия стало Нижегородское княжество; получив его в пожалование от ордынского хана, великий князь затем был вынужден отстаивать это приобретение от притязаний местных князей, поддерживаемых Ордой. И в периоды, когда в Орде не было, с московской точки зрения, «законной» власти, он делал это достаточно решительно (походы 1399, 1402, 1411, 14.14–1415 гг.).