Четвертая глава. Последнее гонение, – Миланский эдикт

Религиозный мир, вероятно, продолжал бы существовать, если бы Диоклетиан оставался один императором: tо, что известно о его характере и окружавшей его личной обстановке, позволяет это предполагать. Но верное понимание потребностей времени скоро побудило его избрать себе товарищей по управлению.

Обратив должное внимание на урок, данный недавно временем так называемых тридцати тиранов, Диоклетиан понимал, что только соподчиненное и правильное разделение империи может быть единственным средством против ее нового распадения. Усиливаясь сохранить видимое единство империи, пришлось бы подвергать себя риску увидеть ее, более или менее скоро, разрывающеюся на части или по капризу честолюбивых революционеров, или вследствие необходимости местной защиты, или, наконец, даже в силу национальных побуждений, которые волновались уже в груди различных народов, подчиненных главенству Рима. На самом деле, в римском мире, теснимом со всех сторон варварами, Рим являлся только историческим центром. Исполнительная власть могла бы иметь силу отныне только тогда, когда приближалась бы к границам этих народов и имела бы множество органов. Это преобразование и начал Диоклетиан с 285-го года, взяв к себе соправителем Максимиана Геркулеса, сначала в качестве цезаря, а потом – с титулом августа, и поставивши его на страже Запада, при чем Восток Диоклетиан сохранил за собою. В 292-м году он окончил осуществление этого предусмотрительного плана²³⁷, и думал, что усовершенствует свою систему учреждением четверовластия, которое должно было еще разделить заботы и труды, и состояло в том, что на Западе Максимиану Геркулесу давался в качестве помощника Констанций Хлор – с титулом цезаря, а Диоклетиан взял себе Максимина Галерия – с тем же титулом. Под непосредственным управлением первого из августов, т. е. Диоклетиана, оставались: Азия с принадлежащими к ней провинциями, Египет, который был как бы ее естественным продолжением, и Фракия, которая обеспечивала его сношения с Европою; Максимиан соединял под своим скипетром Италию, Африку и, вероятно, Испанию; его соправитель Констанций Хлор получил Галлию и Британию; а в империи Диоклетиана – Галерий был верховным правителем дунайских провинций.

Галерию принадлежит почин возобновления враждебных отношений к христианской Церкви.

В этом факте обнаружилось влияние, какое легко приобретает грубый, но энергичный и упрямый дух над более высокою натурою, поэтому уже менее цельною в своих убеждениях. Портрет Галерия, какой сообщают нам языческие и христианские авторы (Аврелий Виктор и Лактанций), показывает в нем грубого солдата, хорошего полководца, дикаря по происхождению и по нраву, который соединял, как и многие ему подобные, с жестокостью темперамента – самую тонкую хитрость, и умел (не учившись этому) управлять людьми. По врожденному чувству, как и по преданиям своей семьи, он ненавидел христиан. Он не старался склонить тотчас Диоклетиана к их преследованию, но подошел к этой цели рассчитанным, обдуманным путем. Под предлогом укрепления военной дисциплины, он получил от своего соправителя (пред которым давали ему преимущество недавние победы) полномочие – восстановить в армии обязательность, для всех служащих, принимать участие в жертвоприношениях. Этой мере воспротивились христиане, и были отрешены от своих должностей. За этим последовал всеобщий пересмотр всего войска; он дошел до солдат, которые могли лишиться прав ветеранства. Несколько более резких отказов повлекли за собою смертную казнь виновных. Но крови, говорит Евсевий, было пролито мало, даже в непосредственно подчиненных Галерию провинциях²³⁸. Если верить агиографическим сочинениям, было небольшое число казней и в областях Максимиана Геркулеса²³⁹. В странах, находившихся под управлением Констанция Хлора, вероятно, не было вовсе преследований²⁴⁰. В Азии Диоклетиан ограничился тем, что исключил из армии и местных войск – офицеров и солдат, которые исповедовали христианство, но он воздержался от всякой жестокости²⁴¹.

Однако первый шаг был сделан: теперь было уже легко увлечь далее волю все еще медлившего императора. По словам Лактанция, Галерий употребил для этой цели все средства: наговоры, угрозы, собрания должностных лиц, которых он заранее склонил в пользу своих намерений. Константин, который был в то время при дворе, рассказывал позже, что решительный удар был нанесен оракулом Аполлона Милетского, который высказался против христиан в двусмысленных, но достаточно прозрачных выражениях. Соглашаясь на гонение, Диоклетиан хотел по крайней мере, чтобы оно не было кровавым. Он приказал уничтожить соборную церковь в Никомидии и, 24-го февраля 303-го года, распорядился опубликовать в этом городе эдикт, предписывавший: 1) прекращение христианских собраний; 2) разрушение церквей; 3) уничтожение священных книг; 4) отречение всех христиан (от своей веры), под страхом следующих наказаний: для тех, кто занимал высокое положение – лишение достоинства и гражданская смерть; для людей низшего состояния – низведение в рабство; для рабов – лишение права быть когда-либо свободными²⁴².

Галерий, вероятно, ожидал большего; но он рассчитывал на какой-нибудь случай, чтобы склонить волю Диоклетиана к большим жестокостям. В порыве негодования более благородного, нежели обдуманного, один христианин разорвал на куски экземпляр эдикта, прибитый на форуме; это действие заслуживало порицания только его виновнику, у которого не могли найти соучастников. Вслед за этим вспыхивал два раза пожар в императорском дворце. Галерий обвинил в этом христиан. Лактанций приписывает поджог прямо Галерию²⁴³. Последний, по крайней мере, ловко воспользовался пожаром для того, чтобы возвести подозрение на своих врагов. Он притворился испуганным и поспешно выехал, а Диоклетиан, решивши, что ему изменили, предал смертной казни своих христианских слуг. В подозрение впала одна часть населения Никомидии. Епископ, его церковнослужители, их семейства и прислуга погибли в мучениях. Множество верующих было заключено в темницы. Кровь обильно потекла, не смотря на первоначальное решение Диоклетиана. Его довели до того, что он стал без сожаления наказывать, как поджигателей, тех людей, которых он сперва хотел только отвратить от христианства эдиктом, в коем ничего не говорилось о смертной казни²⁴⁴.

Но местное гонение в Никомидии не было примером для провинций: в них повсеместно держались точного исполнения эдикта; а в некоторых местах даже не особенно торопились исполнять его, – настолько уже привыкли к религиозной терпимости. Не только на Западе, где Максимиан Геркулес и Констанций знали об эдикте только по известию, полученному от Диоклетиана²⁴⁵, – даже и на самом Востоке проходило иногда несколько месяцев прежде, нежели правители решались применять его²⁴⁶. Уничтожение церквей производилось не везде одинаково. В одних местах на самом деле сламывали церковные стены²⁴⁷; в других – ограничивались тем, что сожигали двери, кафедры, и оставляли потом церкви, как покинутые здания²⁴⁸. Но розыск книг, кажется, везде производился деятельным образом. Большая часть христиан, умерщвленных в это первое время гонения, погибли за то, что отказались выдать книги, или движимое имущество, принадлежавшее церквам²⁴⁹. О жестокости преследований по этой статье эдикта можно составить себе понятие, изучая различные события истории Африканской церкви, а в особенности устное производство допросов, совершенных в Цитре; подлинный документ, который проливает самый яркий свет на материальное положение христианских общин в начале четвертого века²⁵⁰. Те из христиан, которые повиновались требованиям эдикта, были заклеймены именами предателей; многие устояли с опасностью для жизни; некоторые употребили хитрость и иногда, с ведома и согласия римских властей, выпутывались, отдавая не имевшие никакого значения бумаги²⁵¹. Эдикт в том виде, в каком он дошел до нас, не говорит ничего об отобрании в казну принадлежащего христианам недвижимого имущества; однако, кажется, это явилось, как следствие запрещения их собраний и распоряжения об уничтожении мест богослужения. Так, в городе Риме церковные земли попадают в руки государства²⁵². Для того, чтобы избавить самые почитаемые гробницы на кладбищах от возможного осквернения, в это время наполнили многие ходы (в склепах) землею, и это было так хорошо сделано, что, после умиротворения Церкви, верующим стоило большого труда разыскать и очистить помещения самых знаменитых святынь в катакомбах²⁵³.

Документы этого времени показывают, что та часть эдикта, которая касалась разрушения зданий, уничтожения книг или богослужебных предметов, была в точности выполнена; но предписания, направленные против лиц, оставались, казалось, на степени только угроз. Те, кто останутся христианами, – было там сказано, – будут лишены своих достоинств или низведены до положения рабов; и однако до сих пор не были приняты меры к тому, чтобы заставить христиан отрекаться от веры. К строгостям относительно верующих было приступлено постепенно. Для этого было нужно, чтобы пробудились политические подозрения Диоклетиана; предлогом к сему послужили попытки восстаний, которые произошли в Сирии и Армении. Представители церквей были представлены императору, как сообщники непокорных. Тогда он обнародовал в течение 303-го года второй эдикт, повелевавший заключить в темницу не всех христиан, но епископов, священников, диаконов, чтецов, заклинателей; а потом последовал третий эдикт, который предписывал, чтобы члены клира, заключенные таким образом, были отпущены на свободу, если они согласятся на жертвоприношения, или преданы были смерти, если откажутся исполнить это²⁵⁴. Тогда началось настоящее кровавое гонение.

Кажется, оно прекращалось на минуту, вследствие помилования, которое даровал Диоклетиан по случаю двадцатилетия своего восшествия на престол²⁵⁵. Но тотчас после того гонение началось вновь. Рассказ историка Евсевия относительно Азии, и различные агиографические документы, касающиеся западных стран²⁵⁶, дают возможность судить о его характере. Оно видоизменялось, смотря по расположению судей, иногда неумолимых, а в некоторых случаях довольствовавшихся кажущимся повиновением эдикту со стороны христиан; были и такие правители, которые пропускали в качестве покорных и тех верующих, какие отказывались от всяких добровольных действий языческого богослужения²⁵⁷. Но другие писания указывают на то, что преследование (после того, как оно постигло представителей Церкви) распространилось и на мирян, хотя новые эдикты и не были направлены против последних. Нужно припомнить, что первый эдикт, запрещавший собрания, оставался в силе, и что там, где христиане продолжали сходиться для молитвы, они были наказуемы по этому закону. Очень любопытные африканские акты рассказывают о процессе большого числа верных обоего пола, которых преследовали в то же время, как и одного священника, за то, что они праздновали dominicum, т.е. присутствовали на воскресном богослужении²⁵⁸.

Четвертый эдикт, изданный в начале 304-го года, указывает на то, что гонение сделало еще один шаг вперед. Вот как Евсевий излагает распоряжения, заключавшиеся в этом последнем эдикте: «В конце второго года жар битвы, которая направлена на нас, усилился, и были разосланы императорские письма, которыми повелевалось в общих чертах, чтобы все, во всех странах, в каждом городе, совершали всенародно жертвы и возлияния идолам»²⁵⁹. На этот раз настало уже всеобщее гонение. Если первый эдикт 303-го г. представлялся в общем, по своим распоряжениям, похожим на Валерианов эдикт, то этот, четвертый, почти воспроизводил эдикт Деция. Известия относительно его выполнения очень многочисленны, потому что, помимо рассказов историков, имеются акты мучеников почти для всех провинций, как Востока, так и Запада²⁶⁰. Однако самое судопроизводство менее известно, нежели следствия и допросы времен Деция²⁶¹: не так ясно видно, каким образом от христиан требовали жертвоприношения богам. Возможно, что в этом отношении была предоставлена большая свобода почину самих правителей. В некоторых местах посвящаются богам все съестные припасы, прежде нежели пускаются в продажу²⁶²; в других местах, прежде чем купить или продать что-нибудь, требуется курить фимиам статуям богов, поставленным у входа рынков²⁶³; такое же требование налагается на жителей, идущих черпать воду из общественных водоемов²⁶⁴. Отказ подчиниться этому обычаю выдает многих христиан. Тех из них, о которых было известно, что они христиане, прямо приглашают приносить жертвы или есть мясо жертвенных животных. В Нумидии долго праздновались дни курения фимиама²⁶⁵, т.е. дни, в которые правитель Флор обязывал всех, заподозренных в христианстве, входить в храмы и приносить жертвы, или, по крайней мере, курить фимиам перед богами²⁶⁶. Но мне кажется, что однообразных правил (как это было при Деции), обязательных для всех провинций, городов и селений, установлено не было, что и давало возможность в некоторых местах, а в особенности в областях Констанция, смягчать исполнение этих эдиктов. В общем, однако, гонение было повсеместным и, по словам одного африканского писателя, «сделало одних мучениками, других – исповедниками, иных – отступниками, пощадив только тех, кому удалось скрыться»²⁶⁷.

Одною из отличительных черт этого гонения (что удостоверяется не только агиографическими писаниями, но и рассказами таких свидетелей, как Евсевий) была жестокость мучений, которая достигала иногда до последней степени зверства²⁶⁸. Другая черта – большое число мучеников, умерщвляемых за раз: в некоторых местах казнили по десяти, двадцати, тридцати, до шестидесяти и даже до ста в один день²⁶⁹; случалось и так, что вырезывали всех христиан, как это было в одном городе Фригии, жители которого были христиане²⁷⁰. Замечено и то, что чаще, нежели бывало в прошлом, отказывали родителям и друзьям в разрешении погребать казненных – из опасения, что у оставшихся в живых христиан почитание останков²⁷¹ пострадавших возбудит новое мужество для борьбы с преследованиями. Наконец часто встречается, по отношению ко всем обвиняемым христианам, лишение или потеря преимуществ сословия и положения, и даже прав свободной личности.

Не только самые знатные христиане подвергались мучениям, как люди низкого состояния, или были наказываемы постыдным образом²⁷², но даже в тех случаях, когда христианам приходилось вести, по частным делам, какой-либо процесс обычного характера, – во вред им делалось исключение, как последствие их религии: суд объявляет их неспособными вести тяжбы по гражданским делам, а может только разве задержать их в уголовном порядке и наказать их, как христиан²⁷³.

Гонение продолжалось уже два года, когда произошло важное государственное событие: распалось четверовластие. Вследствие ли угрожающих требований Галерия, как говорит Лактанций²⁷⁴, или по другой совсем причине²⁷⁵, Диоклетиан отрекся от управления в Никомидии, а Максимиан Геркулес должен был последовать его примеру в Милане. Но порядок государственного управления, признанный необходимым для защиты империи, был удержан возведением цезарей в сан августа и назначением двух новых цезарей. Тогда Галерий взял на себя управление восточною частью империи в Европе и Азми; Констанций Хлор сделался повелителем всего Запада, с присоединением Испании, Британнии и Галлии; Флавий Север и Максимин Дая, с именами цезарей, получили: один – Италию и Африку, другой – Египет и Сирию. Этим двум вождям, из которых второй был племянником Галерия, против всех ожиданий, было отдано предпочтение перед Максенцием, сыном Максимиана Геркулеса, и Константином, сыном Констандия Хлора, самое рождение которых, казалось, назначало их на вторые посты в преобразованном четверовластии.

Церковь тотчас почувствовала следствие этих перемен. Став помощником снисходительного Констанция, области коего едва были знакомы с гонением²⁷⁶, Флавий Север прекратил жестокости преследований в провинциях, которые были ему поручены. «Страны, лежащие по ту сторону Иллирии», пишет Евсевий, «т.е. вся Италия, Сицилия, Галлия и все страны Запада, Испания, Мавритания и Африка, претерпев ужасы войны в течение первых двух лет гонения, получили вдруг благодеяние мира от милости Божией»²⁷⁷.

Можно было надеяться в течение некоторого времени, что восточные христианские общины не будут менее счастливы, чем западные. Прибыв в свои области, цезарь Максимин Дая, по-видимому, советовал правителям применять предпочтительнее меры кротости, а не жестокости, для обращения отпавших (т.е. христиан) к почитанию богов²⁷⁸. Александрийская церковь верила в прочность мира: она издала замечательные церковные правила и уставы, сочиненные епископом ее Павлом, определяющие участь тех верующих, которые обнаружили более или менее слабость во время преследований²⁷⁹. Но почти тотчас снова началось гонение в той части империи, которою управляли Галерий и Максимин. «Тогда», продолжает Евсевий, «римский мир явился разделенным на две части: все братья, жившие в одной половине, наслаждались покоем; те, которые находились в другой части, должны были терпеть бесчисленные поражения»²⁸⁰. В первые месяцы 306-го года на Востоке был обнародован новый эдикт, «предписывавший правителям принуждать жителей их городов всенародно приносить жертвы богам. Глашатаи обходили улицы и созывали начальников семейств в храмы. Военные трибуны делали по спискам поименную перекличку. Все было разрушено необычайною бурею»²⁸¹. Это новое объявление войны, – прибавляет Евсевий, – имело виновником своим Максимина²⁸²; но гонение не ограничилось областями этого цезаря, – и многие документы показывают, что подобный эдикт (в то же самое время) был издан и в областях Галерия²⁸³. Изо всего этого ясно, что возобновление гонения было заранее условлено между этими двумя соправителями.

Жестокость этого преследования была чрезмерная: рассказывают об изысканных зверствах, неслыханных до тех пор²⁸⁴. Но при этом усматривается одна особенная черта. Правители и судьи, которые проходят в современных повествованиях, преследуют христиан не только по требованиям или в интересах государства, или из фанатизма. Их нравственный уровень понизился вместе с качеством императоров. Выбранные грубым Галерием или распутным Максимином, они часто имеют облик выскочек из подонков общества. Оказывается, что они часто пользуются своим положением и правами для того, чтобы утолять свою алчность, или даже удовлетворять самым низким страстям. Вследствие этого является большое число христианок, которые предпочитают мучения постыдным предложениям судей, или (чего не бывало во время предыдущих гонений) убивают себя для того, чтобы избежать грубости правителей и солдат²⁸⁵).

Между тем четверовластие снова распалось. После отречения Диоклетиана, Константин оставался при дворе Галерия; с ним обходились, как с князем, и в то же время он был как бы заложником. Констанций Хлор вызвал его к себе, отправляясь в Британию и чувствуя, что здоровье его слабеет. Галерий должен был дать ему разрешение уехать; Константин, боясь, чтоб его не позвали назад, или не стали преследовать, совершил что-то в роде бегства: говорят, он уводил или калечил лошадей на всех станциях – для того, чтобы его не могли догнать. Он приехал в Галлию в ту минуту, когда отец его собирался отплывать, последовал за ним в Британию и, несколько времени спустя, присутствовал при его кончине. От брака с падчерицею Максимиана Геркулеса Констанций оставил шестерых маленьких детей, и один только Константин – от первого брака – был в состоянии наследовать ему. Провозглашенный легионами, Константин поспешил известить императоров о своем восшествии на престол. Это неожиданное избрание, вероятно, расстраивало планы Галерия, который однако признал совершившийся факт. Но Константин должен был удовольствоваться званием цезаря, вместо титула императора, который возложили на него войска. Он сделался государем тех стран, где царствовал его отец, т. е. трех болыпих западных областей империи. Этот пример возбудил честолюбие другого обиженного судьбою князя. Максенций, сын Максимиана Геркулеса, жил в качестве простого частного человека в окрестностях Рима. Максенций воспользовался нелюбовью народа к Северу, которого ненавидели римляне за его пренебрежение к преимуществам вечного города. 28-го октября 306-го года народ вместе с преторианцами объявил Максенция императором. При этом известии старый Геркулес, который отрекся в свое время против воли, поспешил покинуть свое уединенное жилище и принять снова звание августа. Таким образом, в это время оказалось в римском мире налицо шесть императоров: Максимиан Геркулес и Максенций – в Риме, Север – в Италии, Константин – в Галлии, Галерий и Максимин – на Востоке. Творение Диоклетиана было надломлено.

В последующие годы это здание Диоклетиана совершенно разрушилось. В 307-м году сначала Север, потом Галерий, стараются возвратить себе Италию, и Север погибает в этом предприятии. В 308-м году Галерий, Максимин, Констанций и новый соправитель Лициний – все четверо принимают звание августа; но Максенций удерживает за собою Рим; Геркулес, который отделился от него, странствует по Галлии в качестве заговорщика, а тиран Александр господствует в Африке. В 310-м году Геркулес лишает себя жизни, и больному (почти безнадежно) Диоклетиану, который был в это время в своей резиденции – Салоне, пришлось видеть, как народ разбивал его статуи вместе с бюстами его бывшего товарища по счастью. Но все эти события особенно волновали западные провинции. Восток же не переставал управляться Максимином и Галерием. Поэтому и положение христиан нисколько не изменилось. Оно оставалось спокойным на Западе и даже улучшилось там, так как Максенций, пораженный множеством народа, исповедывавшего в Риме христианство, обнаруживает почти христианские чувства²⁸⁶. Церковь пользуется этими обстоятельствами и совершает преобразования во внутренней своей жизни: по недостатку кладбищ, которые все еще находятся в руках государства, открываются новые, и в то же время изменяются границы приходов, «по причине большого числа язычников, которые готовятся к принятию крещения»²⁸⁷). Если Максенцием были изгнаны последовательно двое пап (Маркелл и Евсевий), то это произошло вследствие смут, возбужденных еретиками по одному вопросу благочиния и окончившихся неумелым вмешательством гражданской власти²⁸⁸; но в этом действии не было ничего похожего на преследование.

Изо всех западных провинций, в Мизии и Паннонии (которые составляли небольшое государство Лициния) были еще мученики: самый славный из них – епископ Сискии, Квирин, смерть которого, как полагают, случилась в 309-м году²⁸⁹. Лициний, любимец Галерия, следовал тогда враждебной христианам политике последнего. Эта политика продолжала сокрушать восточные страны; к несчастию, внутренние несогласия в церквах этой части империи благоприятствовали намерениям врагов христианства. Так как историк Евсевий жил в областях Максимина, то он особенно богат подробностями касательно Сирии и Египта. Ни наука, ни возраст не были щадимы преследователями. Наряду с молодыми людьми и молодыми девицами, предаваемыми безжалостным мучениям и смерти, стоит такой ученый, как Памфил, основатель христианской библиотеки в Кесарии, собиратель критических изданий Библии: он также отправляется на смертную казнь²⁹⁰. В Египте оканчивается смертным приговором давно начатое дело епископа Филеаса (состоявшего в родстве с первыми семьями провинции) и важного сановника Александрии – Филорома²⁹¹. Христианок продолжают осуждать на проституцию²⁹². В 308-м году в государстве Максимина появляется новый эдикт (шестой начиная с 303-го года), повелевающий принуждать, посредством именной переклички, жителей к жертвоприношениям, а чтобы никто не мог уклониться от этого, – кропить водою очищения выставленные для продажи съестные припасы, и требовать от моющихся курить фимиам у ног богов, прежде чем они войдут в бани²⁹³. Смертные приговоры увеличиваются, а вместе с тем и отказы в просьбах о дозволении погребать мучеников: в Кесарии окрестности города становятся складочным местом для тел, где собираются собаки и хищные птицы²⁹⁴. Однако отличительною чертою этого времени гонений является осуждение на каторжные работы. С 308-го до 310-го года каменоломни Фиваиды и рудники Сицилии, Палестины и Кипра наполняются длинными вереницами христиан, из которых почти все слепы и хромы. Иногда им позволяют собираться для молитвы и составлять таким образом в местах принудительных работ как бы небольшие церкви, иногда их жестоко разгоняют, переводят из одного рудника в другой, а также обезглавливают осужденных на эти работы, если они настолько слабы, что не могут переходить на места ссылки²⁹⁵.

Неожиданное событие остановило, в 311-м году, страдания христиан Востока. Галерий несколько месяцев страдал ужасною болезнью: его, казалось, живьем съедали черви. Ни советы оракулов, ни лекарства врачей не облегчали его страданий. Ему пришла в голову странная мысль – обратиться к Богу христиан и устроить с Ним, так сказать, сделку. Отсюда явился эдикт, латинский подлинник которого приводит Лактанций, а Евсевий дает греческий перевод²⁹⁶. Галерий начинает тем, что вспоминает бесплодные усилия императоров к тому, чтобы восстановить религиозное единство. Некоторые из христиан, – говорит он, – исполняли требования эдиктов из-за страха, другие были наказаны, большая часть удержалась от поклонения богам, воздерживаясь в то же время и от служения своей собственной вере. Галерий решается дозволить, чтобы христиане существовали отныне и могли восстановить свои собрания – с тем, чтобы они не делали ничего противного благочинию. Подробные наставления, определяющие частности, будут разосланы правителям. Оканчивая эдикт, Галерий просит христиан, чтобы они молились своему Богу о его спасении, о благополучии государства и о самих себе.

Этот эдикт, который, в заглавии своем, носит имена Галерия, Константина и Лициния, был обнародован в государствах этих трех императоров: Лактанций читал его, 10-го апреля 311-го года, на стенах Никомидии. Опубликование его не имело места ни в Италии, где царствовал Максенций, ни в Африке, которая в этом самом году перешла в его владение; но в этих странах христиане не были преследуемы. Крайне удивительно то, что эдикт вовсе не был раcпространен официально в странах Максимина, т.е. в Сицилии, Сирии и Египте. И однако Максимин составлял часть четверовластия, и его имя должно было стоять в официальном документе, подписанном его товарищами; но это не последовало по причине, которой мы не знаем. Однако Максимин не мог отказаться от новой политики, которая была начата больным Галерием и одобрена Константином и Лицинием. Он присоединился к ней довольно неохотно. Он отдал только словесный приказ своему префекту претории – прекратить гонение и послать с этою целью указания правителям различных провинций, которые, в свою очередь, должны были сообщить об этом городским начальствам. Евсевий сохранил нам циркуляр, написанный префектом. Он предписывает общественным властям прекратить преследования христиан и допускать отправление их богослужения, «так как очень долговременный опыт доказал, что нет никакого средства отвратить их от их упорства»²⁹⁷. Этот документ не содержит в себе ничего похожего на выражения эдикта, который дозволяет христианам «существовать» и «иметь свои собрания», т.е. дает им не только личную терпимость, но и признает еще законным образом Церковь, или сообщество.

Это различие не было усмотрено вначале: в областях Максимина, так же как и в странах Галерия, радость была без всякой примеси горечи и опасения. Евсевий, как очевидец, рассказывает о том, как исповедники выходили из темниц или возвращались из ссылки, церкви возстановлялись из своих развалин, и как сами язычники были поражены этою внезапною переменой²⁹⁸. Но в то же время могущество Максимина усилилось: Галерий умер, и его европейские провинции достались Лицинию, а более обширные – азиатские увеличили владения Максимина, который, таким образом, стал повелителем всего Востока. Еще до конца 310-го года этот исполненный ненависти государь отменил во всех подробностях те уступки, какие он, казалось, сперва сделал христианам. Он начал с запрещения «под каким бы то ни было предлогом составлять собрания на кладбищах»²⁹⁹. Потом он возбудил против них негодование в общественном мнении; средства, какие были употреблены при этом: просьбы, брошюры, беседы, объявления, школа – обнаруживают в Максимине, или его советниках, вполне «современное» уменье возбуждать умы толпы.

Максимин объезжал свои области в течение последних месяцев 311-го года. В каждом городе, через который он следовал, являлись к нему депутаты, точно это было им заранее приказано³⁰⁰. Они просили его снова отменить христианскую религию, или, по крайней мере, запретить приверженцам этой веры продолжать жить в данной провинции или городе. Максимин соглашался на эти просьбы. На мраморе или бронзе вырезывали (а потом выставляли на площади) или просьбу, или определение о запрещении пребывания христиан – вместе с текстом императорского рескрипта, который был, вероятно, один для всех городов, в форме речи или циркулярного указа. Так дело было в Никомидии, Тире и «в большом числе городов»³⁰¹. Недавно в развалинах Ариканды была найдена³⁰², на мраморе, просьба «верного народа Ликийцев и Памфилийцев», вместе с несколькими строками императорского ответа, которые можно еще прочесть.В конце 311-го года были выставлены, по приказанию Максимина, в городах его областей объявления другого рода: это был протокол из ложных показаний, полученных военным начальником Дамаска, которые были направлены к обвинению нравов христиан. Давно забытые клеветы ожили таким образом, и снова начали возбуждать легковерие толпы³⁰³.

Подготовленное таким образом гонение быстро сделалось кровавым. Христиане, преследуемые во многих местах, спасались бегством. Большое число епископов и священников были осуждены и приговорены к смертной казни: между ними упоминаются знаменитые лица, как например, Петр Александрийский, Мефодий, епископ патарский (автор опровержения Порфирия и сочинитель христианского подражания Платонову «Пиру»), и экзегет и апологет Лукиан³⁰⁴.

Сокрушая таким образом самые высокие главы христианского духовного управления, Максимин заимствовал, некоторым образом, оружие у своих жертв, и пытался организовать по образцу христианского духовенства крайне неустойчивую иерархию языческих жрецов – для того, чтобы противопоставить род правильно организованной языческой церкви – Церкви христианской, прочность которой он испытал³⁰⁵. Но, понимая притом, что официальная религия, даже с обновленными силами, долго еще не будет оказывать влияния на души народа, он усиливался в то же время воскресить, наряду с этим учреждением, и народные суеверия; следствием этого стремления явилось торжественное открытие (в Антиохии) культа нового Юпитера, у которого были свои жрецы, свои гадатели и свои посвященные (в таинства); во имя его прорицал его оракул, первым словом которого было требование истребления христиан³⁰⁶.

Но христианству надо было нанести еще более прямой удар: Максимин и его советники напали на самое лице Христа, совершивши подделку евангельской истории. Выдаваемые за подлинные акты Пилата, – богохульное подражание Евангелию, – были распространены в народе в большом количестве³⁰⁷. Целыми кипами рассылались эти акты в народ, в тысячах экземпляров. Правители получили приказ сделать их известными в городах и даже селениях. С актами Пилата знакомили посредством бесед или публичных чтений. Текст их выставлялся на стенах. Изучение этого богохульного пасквиля было сделано обязательным в школах: учителя должны были заставлять своих учеников учить его, черпать там материал для письменных работ, или для устных декламаций³⁰⁸.

Война против христианства была, таким образом, перенесена во все области и притом с таким искусством, которое не встречалось в предыдущие века, и которого, через несколько лет, не будет в такой степени даже у самого Юлиана. Но факты оказались сильнее воли преследователя. Человеколюбие, какое выказали христиане во время страшного голода, за которым последовали заразительные болезни, возвратило им доброе мнение общества³⁰⁹. В скором времени внимание Максимина было отвлечено несчастным походом в Армению³¹⁰. Наконец, вмешательство Константина, ставшего открытым покровителем христиан, принудило Максимина даровать мир христианской Церкви.

Под предлогом мести за смерть Максимиана Геркулеса, но на самом деле из зависти к успехам и величию Константина, Максенций объявил ему войну в конце 311-го года. События, которые изменили в несколько месяцев внешний вид римского мира, хорошо известны: переход через Альпы, покорение одного за другим городов северной Италии повелителем Галлии, победоносное шествие последнего по Фламиниевой дороге, решительное сражение двух войск на берегу Тибра, погибель Максенция в реке, и вход Константина в Рим, 29-го октября 312-го г., при радостных приветствиях народа и сената³¹¹. Со времени битвы на мосту Мильвия, начинается торжество христианства в Римской империи. Но это не значит, чтобы дело религии имело какое-либо отношение к войне, возникшей между двумя государями. Когда Максендий вознамерился вытеснить Константина, он, Максенций, относился к Церкви скорее благосклонно, нежели враждебно. Христиане могли страдать поодиночке от его тиранства и пороков³¹²; но христиане, взятые в полном своем составе, могли только хвалить его общественные дела. Война была уже объявлена, когда Максенций разрешил папе Мильтиаду потребовать обратно у городскаго префекта церковные имущества, отобранные в 304 году³¹³, и позволил ему перенести из Сицилии останки его предшественника – с тем, чтобы похоронить их на кладбище Каллиста³¹⁴. Константин, подражавший всегда терпимости своего отца, но находивший вокруг себя менее развалин, требующих исправления, быть может – не дал еще христианам таких залогов благополучия. Однако на его победу над Максендием они тотчас посмотрели, как на торжество их собственной религии. Это может быть объяснено одним событием: обращением Константина, происшедшим во время самого похода и изменившим вдруг характер войны.

Отправившись из Галлии язычником, Константин вступил в Рим со знаменем Христа, которое было водружено на его военных знаменах. Евсевий рассказывает о внутренней борьбе, которая окончилась этою необычайною переменой, и о чудесном событии, которое утвердило ее, при чем Константин засвидетельствовал ее клятвою, а, быть может – еще более, внезапным изменением военных знамен³¹⁵. Можно было бы подумать, что идолопоклоннический римский мир должен был с болью смотреть на победу, которую, по мнению Константина, даровал ему евангельский Бог. Но Максенций сделался настолько нелюбимым, что его счастливого соперника принимали с одинаковою любовью как язычники, так и христиане. Он постарался тотчас, очень искусно, успокоить первых и оказать в то же время многочисленные знаки своей благосклонности последним; особенно внимательным он показал себя к тому, чтобы соблюсти равновесие между двумя религиями. И в то же время он высказывал намерение восстановить везде религиозный мир.

Так, одним из первых его действий было почти угрожающее письмо преследователю Максимину³¹⁶. Последний должен был подчиниться, но сделал это без искренности. Приказ, посланный Максимином своему префекту претории (почти в тех же самых выражениях, как и год тому назад в приказе, данном этому сановнику по поводу эдикта Галерия), предлагал не производить насилий над христианами, а стараться обращать их к язычеству увещанием и кротостью³¹⁷. Рескрипт не содержал ни отрицания прошлого, ни формального обещания относительно будущего. Константин удовольствовался пока и этим. Он готовил решительный акт, который должен был установить на незыблемых основаниях свободу совести во всей Римской империи. Это был Миланский эдикт, изданный в начале 313-го года, с согласия Лициния, верного тогдашнего союзника Константина.

Миланский эдикт делится на две части: одна – устанавливает основное начало для будущего, другая – определяет те исправления, какие должно сделать в прошлом.

В первой части императоры объявляют вначале, что «свобода религии не может быть стесняема, и что следует дозволять каждому повиноваться, в божественных делах, побуждению своей совести». Тотчас они делают применение этого правила к христианам, единственным из подданных Рима, религиозная совесть коих была насилуема в эти последние времена. Сказав, что и те стеснения, которыми сопровождался эдикт терпимости Галерия, отменяются, – императоры прибавляют: «Мы хотим просто в настоящее время, чтобы каждый из тех, кто имеет волю следовать христианской религии, мог делать это без боязни какого бы то ни было беспокойства... Мы дали этим актом христианам безусловную свободу следовать своей религии». Потом, чувствуя, быть может, что пора уже успокоить язычников, чтобы у них не появилось какого-либо страха реакции или притеснений, императоры напоминают, что это основное начало не должно служить на пользу одних только христиан, но для всех: «Τό, что мы дозволяем им, дозволяем также и другим, которые будут пользоваться свободою выбирать ту веру, какую они предпочитают, как это прилично спокойствию нашего времени, чтобы никто не был оскорбляем в своей чести, или в своей религии».

Затем следует разъяснение и определение частных вопросов. Не достаточно обеспечить христианам, как и всем, свободу действий: справедливость требует помочь попранной Церкви подняться из развалин и дать ей средства выполнять свои религиозные обряды и богослужение. Поэтому императоры определяют восстановление уничтоженного права церковной собственности. Владения Церкви, прежде всего, заключались в зданиях, посвященных религиозным собраниям. Они должны быть возвращены «обществу христиан», и это должно быть сделано без вознаграждения, без требования платы, без отлагательства и без тяжб; императоры возьмут на себя возмещение, если это окажется необходимым, издержек частным лицам, которые получили или приобрели это имущество от казны. Но христиане «владели не только местами собраний, а также и другими видами собственности, которая принадлежала их собранию, т.е. церквам, а не частным лицам». Императоры повелевают, чтобы «в силу этого же закона, без всякой оговорки, – или рассуждений, это имущество было возвращено христианским собраниям или общинам, с соблюдением вышеустановленного правила, т.е. давая надежду на вознаграждение от императорского благоволения за те владения, какие будут возвращены без обратного получения их цены» (от казны – частными лицами, купившими их в свое время).

Правда, эти распоряжения не новы. Равносильные им находятся в рескриптах, данных епископом Галлиеном пятьдесят лет назад. В сущности, они содержатся и в эдикте Галерия, который был издан в 311-м году. В том же году Максенций предупредил (для города Рима) намерения своего победителя, возвращая папе Мильтиаду loca ecclesiastica. Но в настоящее время эти восстановительные меры суть применение основного начала, а не простое политическое средство. Эти меры освящают свободу совести, торжественно признанную, и устанавливают равенство перед законом для всех вероисповеданий, между которыми делится римский мир. От Миланского эдикта идет почин нового порядка вещей. Основное начало поставлено здесь с достаточною силою для поддержания этого порядка. Распоряжения этого эдикта исходят не от уничтоженного государя, как Галлиен, или умирающего, каков был Галерий, или от не признаваемого, как например Максенций, но от императора, победа которого (и сами язычники признавали в ней что-то божественное)³¹⁸ сделала его не сенатом оспоримым владыкою Запада и поставила в такое положение, что его должна была слушаться вся империя. На это указывает повелительный и вместе с тем благочестивый тон слов, которыми оканчивается эдикт: «Во всем вы должны оказывать свое содействие этому обществу христиан, чтобы наш приказ был исполнен быстро, потому что он благоприятен для общественного спокойствия. Пусть благоволение Божие, которое мы, как было выше сказано, испытали в таких великих делах, доставит нам успех и в то же время обеспечит счастие всех!»³¹⁹.

Константину не пришлось искать средств, чтобы принудить Максимина к исполнению Миланскаго эдикта. Во время издания его на Западе, тиран Азии сделал нашествие на владения Лициния, который был тогда в Милане у своего могущественного товарища, на сестре коего он только что женился. Лициний поспешил во Фракию, разбил Максимина, принудил его перейти Босфор и последовал за ним в Вифинию. Максимин убежал в Тарс. Здесь, желая возвратить себе расположение христиан, он издал в свою очередь эдикт о религиозном умиротворении. Основные мысли этого эдикта довольно двусмысленны и неопределенны, но распоряжения воспроизводят, приблизительно, Миланский эдикт. В Максиминовом эдикте объявляется, что «те, кто хочет последовать секте христиан, имеют на это полную свободу», и что «каждый может исповедовать религию, какую он предпочитает». Верующие получают позволение восстановить «домы Господа» – выражение, знаменательное под пером язычника; все имущества, которые были отняты у них казною, или которые заняты городами в ущерб христианам³²⁰, должны «возвратиться к своему прежнему законному положению и в собственность христиан». Это – признание Церкви, и того права на владение, какое принадлежало ей во все времена. Но это позднее исправление несправедливости и возвращение христианских владений нисколько не помогло Максимину. Узнав о прибытии Лициния, который взял приступом ущелья Тавра, он скоропостижно умер, или отравился. За ним не осталось даже заслуги возстановления в Азии религиозной свободы, потому что в этом отношении отныне становится законом и для Востока, так же как и для Запада, Миланский эдикт, который был обнародован Лицинием со времени его прибытия в Никомидию. И история не сохранила бы памяти об эдикте Максимина (изданном в Тарсе), если бы Евсевий не снял с него списка³²¹.