57. Магистр Винцентий (Кадлубек) «Польская хроника» (конец XII – первая четверть XIII в.)
Винцентий (происхождение фиксируемого только с XV в. прозвища «Кадлубек» – уменьшительной формы от польск. kadłuba «тулово, колода» – неясно) был родом, возможно, из южнопольской знати и получил блестящее образование (в Париже? Шартре? Болонье?), с 1189 г. – в окружении краковского князя Казимира II Справедливого, но уже в 1191 г. он оказывается настоятелем в Сандомире. В 1208–1218 гг. Винцентий занимал краковскую епископскую кафедру, которую добровольно оставил, удалившись в монастырь Енджеёв (дочернюю обитель знаменитого цистерцианского монастыря Моримонд), где и скончался в 1223 г.
Известность Винцентию Кадлубку принесла его «Польская хроника» – наиболее значительное произведение польской историографии XII – первой половины XIII в. О времени написания хроники, доведенной до 1202 г., идут споры. Композиционно сочинение распадается на две несхожих части: книги I–III и книгу IV, которые вполне могли быть созданы в разное время. Различаются эти две части «Польской хроники» и по своим источникам: последнюю книгу хронист писал как современник-очевидец, первые три – используя прежде всего труд своего предшественника Анонима Галла (имени которого, впрочем, нигде не называет), а также, для периода с 1120-х гг., иные источники, возможный круг которых является предметом научной дискуссии. Манера письма Винцентия Кадлубка – риторически крайне напыщенная, уснащенная множеством ученых цитат и аллюзий, постоянно уклоняющаяся в многословное морализаторство, которое служит причиной грубой тенденциозности и сознательных искажений исторической действительности – весьма затрудняет использование «Польской хроники» историком русско-польских отношений. Вместе с тем в ней есть ряд уникальных сведений по волынской и галицкой истории последней четверти XII столетия.
Перевод дан с использованием перевода Н. И. Щавелевой.
Издания: Vinc. Kadl. 1872. Р. 193–453; Vinc. Kadl. 1994.
Переводы: На польский язык: Vinc. Kadl. 1974; Vinc. Kadl. 1996; на русский язык: Щавелева 1990. С J 86–97 (только «русские» фрагменты; перевод не всегда надежен).
Литература: Zeissberg 1869. S. 3–211; David 1934. Р. 55–72; Balzer 1–2; Wincenty Kadłubek. S. 3–140; Plezia 2001; Banaszkiewicz 2002; Chmielewska 2003; Pawłowski 2003; RFHMAe 11. P. 363–365 (приведенная в этом справочнике библиография весьма не полна).
1.
[II, 10–11. Автор переходит к описанию деяний Болеслава, сына Мешка1446. Болеслав устраивает судьбы польской церкви1447, и император Оттон, посетив его, увенчивает его своей короной1448.]
II, 12. М[атфей]1449. Но боюсь, не постичь мне деяний Болеслава, от которых и безъязыкий начинает вещать, и красноречие самых достохвальных [ораторов] умолкает1450. И действительно, все, чем он обладал, либо процветало душевными дарованиями, либо сияло воинской доблестью. С их помощью он покорил своей власти Селевкию (Seleucia)1451, Поморье (Pomorania)1452, Пруссию (Prussia)1453, Русь (Russia)1454, Моравию (Moravia), Чехию (Bohemia), оставив их данницами своим потомкам, сделав город Прагу (urbs Pragensis) вторым престолом своего королевства (regnum)1455. Гуннов (Hunni), или венгров (Hungari), хорватов (Cravacii)1456 и мардов (Mardi)1457 он покорил своей державе. Да и неукротимых саксов (Saxones) укротил так, что на реке Зале (Saia) поставил железный столп, словно неким Гадесом (Gadibus)1458, определив западные пределы своей державы1459. А на востоке, на Золотых вратах (Aureae valvae) Киева (Kiovia) он оставил другую отметину: там, после взятия города, он многократными ударами меча высек на Золотых воротах города как бы некий пограничный знак1460. Там он ставит королем (rex) кого-то из своего рода1461, самого короля Руси (Ruthenorum)1462 повергнув даже не в битве, а одним только страхом, [следствием] трусости. Ведь когда тому сообщают о приближении Болеслава (Boleslaus), он, будучи страстным любителем [такого] пустячного занятия [как] рыбная ловля, бросает и удочку, и державу со словами: «Попались мы на удочку тому, кто сомов ловить не учился». Едва проговорив это, он, трепеща, обращается в бегство, более полагаясь на бегство, чем на удачу в битве. Когда же Болеслав, одержав славную победу над врагом, возвращался, а почти все его войско разошлось, этот беглец, собрав воинов и собравшись с силами, украдкой напал сзади, рассчитывая или поймать в засаду беспечного, или бдительного подавить количеством. Завидев их издали, тот (Болеслав. – Сост.) говорит: «Ну, этих-то, дружино, от лагеря сдует пылью, поднятой коровьими копытами. Эти сопливые1463 увальни до падения падают и до нападения сдаются. Но оборонимся от летучих мушиных укусов, ибо даже против малодушных неестественна бездеятельность, постыдно малодушие. Пусть вас не пугает стократно превосходящее войско, [состоящее] из необученной толпы: в малом числе и места больше, и отвага заметнее. Побеждающий числом не многим славнее, чем побежденный из-за малочисленности. Итак, раз с поклажей нелегко выплыть, следует бросить обременительные трофеи. Ведь приятнее увенчаться славой победы, чем нагрузиться добычей». Они же на то отвечают: «Для алчущей души даже стремительность – промедление. Пусть досужий считает головы во вражеских легионах, а наши мечи в это время пусть лучше подсчитают убыль [этих] голов!» И вот они врезаются в густейшие ряды врагов, кося железом железные маковки, и ненасытная свирепость львов насытилась не прежде,чем простерлось последнее тело, не прежде, чем река Буг (Bug) загустела от крови. Спустя немного времени снова Болеслав горит желанием напасть на Русь (Russia), а русин (Ruthenus) – на Польшу (Polonia), и, разделенные некой рекой, которая служила границей [обоих] королевств, они разбивают лагеря друг напротив друга. Когда этот варвар, нерасчетливо пренебрегая малочисленностью поляков и пересчитав свое многочисленное [войско], преисполняется надменностью от [собственного] превосходства, он, считая себя выше всех людей, охваченный суетным тщеславием, шлет славному Болеславу [такие слова]: «Вепрь обложен охотниками, боров захвачен в грязи, пойман в наши сети; употребим же его для натаскивания наших щенков и позабавимся зрелищем». А тот отвечает ему: «Муж пустой впадает в надменность и, подобно детенышу дикого осла, считает себя свободнорожденным1464, меня же называет вепрем, меня – боровом. Пусть так: ибо этот необыкновенный зверь, может статься, пожрет его, этот боров, плодовитейший из сильных [зверей], по Божьему смотрению, так натаскает твоих собак, что захмелеет от их крови. Но сражаться, думаю, надо не словами, а оружием». Пока слуги обеих сторон задирают друг друга взаимными насмешками, осыпают взаимными оскорблениями, лазутчики1465 поляков (Poloni) проникают в лагерь врагов, из которых кого приканчивают, а кого повергают в бегство. Узнав об этом, Болеслав строит войско, снимается с лагеря, приказывает громко трубить к бою, преследует врага, одерживает полную победу. Ибо и короля вместе с первыми из знати (primi procerum), пленных, наподобие собак влекут на веревке1466 – и не зря, называл же их щенками собственный государь (princeps). Однако великодушному победителю это не понравилось: «Низко, – сказал он, – насмехаться над униженными, так как судьба не позволяет тебе в отношении другого ничего, что не могла бы позволить другому в отношении тебя самого»1467.
(Vinc. Kadl. 1872. Р. 279–281;
Vinc. Kadl. 1994. Р. 41–43)
2.
II, 14. [Польский князь Казимир1468 возвращается на родину и ведет войну с мазовецким правителем Моиславом1469.] После того как все они (войска Моислава. – Сост.) были разбиты Казимиром (Casimirus), тот снова выставляет неменьшие силы: четыре отряда поморян (Maritimi)1470, столько же гетских (Geticus), присоединив также многочисленную подмогу даков (Daci)1471 и руси, которых не может удержать никакой случай, никакие трудности не от того, чтобы пойти навстречу другу, а от того, чтобы насытить польской кровью бешеную ненависть к врагу, снедавшую их старинную зависть1472. Но так как человеческие желания (vota) часто далеко не совпадают с обетами (votum)1473 и не всегда стрела попадает туда, куда ее направляют1474, их дела оборачиваются противно тому, чего они ожидали. Наш единорог сдувает их всех, как легкий пепел от пакли, всех Казимир поражает смертоносным вихрем, как молниеносная буря. А названный виновник честолюбивых домогательств (Моислав. – Сост.) перебегает к гетам, где поднимается на еще более высокую ступень. Ибо геты, разозленные своими немалыми потерями, всю вину возлагают на него, вымещая на нем гибель всех: после многих истязаний его вешают на высоченной перекладине со словами: «Ты домогался высоты, получай высоту!» – дабы хоть в смерти он не был лишен крайней степени желанного возвышения1475.
(Vinc. Kadl. 1872. Р 286–287;
Vinc. Kadl. 1994. Р. 44–47)
3.
II, 18. М[атфей]. Настолько никчемным казался Болеславу1476 блеск богатства, что он не находил в нем никакого удовольствия, кроме возможности [его] раздаривать. Его наилучшим хранилищем он называл дырявый мешок, а совершенно недостойным какой-либо власти того, кто предпочитает быть мошной, а не князем. Поэтому, властно пройдясь по землям Руси (Russiae partes), он был выше того, чтобы польститься на их богатства, удовлетворившись одним триумфом победы, когда мечом возобновил на воротах Киева границы прадедовских пределов1477. Там, утишив всяческий мятеж, поставил королем кого-то, подчинявшегося (suffraganeus) его власти1478. Тот, чтобы выглядеть пославнее в глазах своих, умоляет короля Болеслава1479, чтобы он [вышел тому] навстречу [и] обнял бы того в знак уважения, получив [за это] золотых талантов1480 по числу шагов. Болеслав был возмущен его просьбой о том, что не подобает королевскому величию, и считал нелепым для короля соблазняться выгодой, а еще более нелепым – оценивать милость, как товар. Однако побежденный уговорами, не деньгами, он обещает, что исполнит [просьбу, и] предъявляет пришедшему [русскому князю] свидетельство милости. Какое, думаешь? Он хватает пришедшего короля за бороду [и], трепля ее и дергая, приговаривает: «Вот так да трепещет та голова, перед которой положено трепетать вам». Снова и снова сильно дергая, он изрек:
«Вот муж, которого мы удостаиваем своей чести»1481.
[Болеслав воюет с венгерским королем Шаламоном, поддерживая Ласло1482, с чехами и поморянами1483. Поэтому его почти никогда не было дома, а оттого государству не только прибыль, но и убыток.] Так как король весьма подолгу пребывал то в русских краях (regiones Ruthenicae), то почти что запарфянских (transpartanicus)1484, рабы склоняют жен и дочерей [своих] господ на [удовлетворение] своих желаний – иных, уставших ждать мужей, других – впавших в отчаяние, некоторых – вовлеченных в рабские объятия силой. [Вернувшимся господам пришлось добывать свое прежнее состояние силой у своих рабов.]1485
(Vinc. Kadl. 1872. Р. 291–294;
Vinc. Kadl. 1994. Р. 52–55)
3.
III, 20. [Болеслав неоднократно распоряжался судьбой чешских князей1486, и это вызвало ненависть к нему со стороны немцев.] И уже почти все соседние королевства он подчинил своей власти. Да уже и обитающих за соседями победил либо добрым расположением, либо вследствие какого-то немого восхищения [им], так что едва только куда-либо достигала слава Болеслава, [там] чтилась и его воля1487. У иных не было, однако, недостатка в словообильных стенаниях, в молчаливых красноречивых воздыханиях, так как большинство отвергало иго зависимости. Главный из них, совершенно не терпевший чужой удачи, князь Руси Володарь (Wladarius)1488, встречается с каждым по отдельности, возбуждает всех вместе, всем напоминая об их благородном происхождении. Объясняет, сколь бесславно клеймо рабства; добавляет, что меньше несчастье родиться рабом, чем стать, ибо там – немилость природы, а здесь – бедствие от малодушия, в которое очень легко впасть, но трудно выбраться; что куда почетнее смерть на прямом пути, чем жизнь на ухабистом бездорожье. И пусть выбирают, веревке ли быть перерезанной или шее? Итак, смотря по занятости Болеслава, потихоньку выбирают время для возмущения, все единодушно от него отступают, все против него сговариваются, все клятвенно присягают потушить славу Болеслава, как общий пожар. Но от ветра пламя обычно вспыхивает еще больше, а не гаснет. Так ствол несокрушимого дуба, несмотря на сыплющиеся на него со всех сторон удары, не то что не падает, даже не колеблется. Однако он (Болеслав. – Сост.) советуется с сенатом (senatus), силой ли противостоять этому злу или иначе – какой-нибудь хитростью, и с чего следует начать? И пока все молчат, колеблясь1489, что делать в таких обстоятельствах, некий князь (princeps) по высокородности и очень близкий к князю по положению1490, муж благородного великодушия, столь же неутомимый в деле, сколь находчивый разумом – да, тот самый прославленный Петр Влостович (Petrus Wlostides) узел сомнений не рвет, не рубит, а спасительным образом развязывает. «Не лишено мудрости, – говорит он, – сказанное мудрецом: мудрость взывает на площадях1491. Проще всего человеку познать путь благоразумия, если прежде он познал самого себя. Разве не два [начала] в человеке – душа и тело? Для чего душа? Чтобы поступать здраво. Для чего тело? Чтобы быть вместилищем духовных достоинств. Убери любое из двух – и нет человека1492. Поэтому я считаю действующего как напряжением одной только [физической] силы, так и исключительно находчивостью и изворотливостью, без [применения] силы, не только увечным, а вообще не существующим. Ведь одного крыла без другого мало для полета, и бесполезно одно колесо в двуколке, если нет второго. Да и покуда жив ствол, что толку срезать побеги: это столь же легко, сколь и бесполезно. Напротив, топор полагается при корне1493, начинать надо с самого начальника раздора. Если иссякнет источник, быстрее высохнут и ручьи. За самого Володаря, именно за него надо браться прежде всего. И хотя наш совет кажется неисполнимым, когда рык львов раздается [уже] в дверях Болеслава (ведь многие из наших были подкуплены его подарками), необходимо надеяться на спасительный выход даже из самого трудного положения. Доблесть находит не только тропинку, не только дорогу среди бездорожья1494, но и [более того] – для мужества везде простирается торный путь1495. Потому недостаток в успехе я предпочитаю недостатку в свидетельствах доблести. Ибо для доблести достойна славы даже добровольная смерть!»
Затем, взяв небольшую, но отборную дружину из своих, он отправляется на Русь; приняв на себя звание перебежчика, говорит, будто не мог вынести жестокости князя (princeps); жалуется, что сделал [это] из-за обид; уверяет, что для храброго мужа слаще суровость изгнания, чем роскошь на родине. Володарь радуется, что усилился силой1496 такого мужа; радуется и его окружение, что им будто свыше послано общество такого соратника: «Конец, – говорят, – Болеславу, конец лехитам (Lechitae)1497!» А поскольку слава князя – скрывать слово1498, Петр до дела ни словом не открылся никому из своих. Когда они то и дело доискиваются причин изгнания, он отвечает: «Ни плод не живет, ни совет не бывает на пользу, если появляется на свет раньше времени.
С трудом, с опаской вылетает [из гнезда] на юных крыльях птица,
Зачем же мне повторять путь1499 Икара?1500»
Итак, и открывает замысел, и приступает к [исполнению] задуманного одновременно. Посреди сотрапезников, посреди пира разом хватает Володаря, за волосы вытаскивает из-за стола, повергает на землю, повергнутого связывает, связанного уносит орел петуха, не преминув перерезать цыплят, так что многие, вместо материнских крыл, обняли теней Орка1501. [Так установился мир в державе Болеслава, который хотел наградить Петра, но тот отказался, чтобы не бросить тень на свое бескорыстие.
III, 21. Иоанн1502 приводит похожий пример из античной истории: во время восстания вавилонян против персидского царя Дария Зопир перебегает в Вавилон, а затем сдает город Дарию1503.]
III, 22. [Жаль, отвечает Матфей, что Болеславу была неизвестна хитрость Зопира; вернее, он познал ее в жизни.] Между тем сын этого Володаря1504, по отношению к себе бережливый, а к отцу щедрый, все личное имущество и сокровища казны отдает на его выкуп, доказывая, что религия значит больше, чем сыновняя любовь, а любовь – [больше,] чем богатство1505. Но тяжко и долго мучаясь отцовской раной, которую не мог излечить открытой местью превосходящему врагу, он измыслил обман как лекарство от страдания. Некоего паннонца (Pannonius)1506, выдающегося как по крови, так и по должности, искушает обещаниями, прельщает подарками, убеждает золотом, подталкивая [его] притвориться таким же перебежчиком. Тот не без хитроумия сочиняет не столько правдивые, сколько правдоподобные причины своему изгнанию, напирая на то, что всегда был величайшим приверженцем и помощником этого государства (Польши. – Сост.), а происки своего народа либо старался ослабить, либо сообщал, как [их] избегнуть. Он добавляет, что на него с клеветами ополчились соперники и что на основе ложных, направленных против него документов ему вынесен смертный приговор за преступление против величества; что лучше избежать незаслуженной кары, чем подставлять невинную голову недолжному наказанию. Вдобавок обещает подчинить Паннонию власти Польши. Итак, Болеслав принимает [его] в славном городе висличан (urbs Visliciensium)1507 не как перебежчика, а словно урожденного гражданина (civis)1508 страны, делает его начальником (praefectus) города.
Со слезами на глазах, с великой горечью на сердце едва могу вымолвить слово, не то что [вдаваться в] подробности. О несчастный! Стадо он доверил кровожадному тигру, охрану овчарни – волку! Воспользовавшись отсутствием князя, тот тайно призывает Володаревича (Wladarides), велит поторопиться, дабы промедлением не навлечь на него опасности. И вот возвещается о том, что враг у ворот. Княжеским указом повелевает, что всякий, кто скроется за пределами города, – преступник против величества, а все его имущество забирается в казну; всем следует защищать безопасность и города, и народа. А потом бросает в кровожадную львиную пасть запертые в стенах легионы, обрекает в жертву гнуснейшим желаниям1509 разбойников; стыдно вспомнить, кровью скольких сколь бесчеловечно упилось нечестивое варварство1510. Скорее распалясь, нежели насытясь обилием жертв и крови, Володаревич вдруг возвращается. А того отца предательства, сына погибели1511, питомца вероломства вначале почитает роскошнейшими дарами, осыпает пышными милостями, душит в самых бурных объятиях и возносит на самую высокую должность. Но пока предатель не подозревает ничего дурного, дабы нежданное копье поразило глубже, дабы с высокой ступени было глубже падать, почтив, в один и тот же момент и возвышает, и низвергает, низвергнутого же лишает зрения, отрезает язык, оскопляет со словами: «От змеиного корня, от вероломного чудовища да не родится чудовище еще более ядовитое»1512.
III 23. [Иоанн подкрепляет историческими примерами гибельный конец клятвопреступников; так Александр Великий казнил тех, кто убил Дария, чтобы угодить ему1513, и др.] Отомстив в известном смысле за души убиенных, совершив казнь над самым жестоким предателем Польши, Володаревич сумел несколько смягчить гнев Болеслава, ибо всякая решительность, сколь бы неумолима ни была, угашается великим возмездием.
III, 24. М[атфей]. И все же, поскольку совершенно не терпел обид, [Болеслав] подверг Володаревича немедленному наказанию, и не хитростью, не обманом, а справедливым молниеносным ударом: яростнее вепря вторгся он на Русь, прямо к самому врагу1514. Однако тот, зная за собой злодеяние, в какой-то внезапной метаморфозе обращается в лань, бросается в лесную чащу, прячется со зверями в ущельях и дебрях. Не найдя его, Болеславичи (Boleslaidae)1515 еще более ожесточаются, неистовствуют среди брошенного стада свирпее, чем львы, чем тигрицы, лишенные детеныша. Нет милости ни к самим вождям стада, ни к носящим плод, ни к приплоду; упиваются не столько кровью, сколько истреблением всего стада. Не щадят ни городов, ни предградий, ни крепостей, ни сел, не спасают ни возраст, ни слабость пола, никого ни высокая должность, ни благородство крови не избавляют от кровавой чаши. Униженно склоняется блеск надменного золота, тщетно множит мольбы окаймленная пурпуром тога и ковер1516. Халцедон1517 перебивает рубин, рубин – топаз, топаз же взывает, заливаясь слезами: «Что, бедный халцедон, что, бедный аметист, что ты рыдаешь среди сокровищ1518? Виждь, каким и сколь великим нет пощады!
Кто меня не милует, как тебя или тебя пожалеет?1519»
Вот так одних укротил взмах мстительного меча, других в прах испепелил пожар. Ибо напрасно бросать пух, чтобы остановить бег ревущего потока, и где неистовствует меч, напрасны мольбы о пощаде. Так стократным мщением Болеслав воздал Володаревичу и тому верному паннонцу вполне заслуженное наказание за коварство и вероломство.
(Vinc. Kadl. 1872. Р. 351–358;
Vinc. Kadl. 1994. Р. 106–113)
4.
IV. 2. [После смерти Болеслава1520 престол перешел к его брату Мéшку1521, благополучие которого иллюстрируется родственными связями с иностранными государями благодаря бракам его потомства.]
Чешский князь (dux Boemorum) Собеслав (Sobeslaus) – его (Мешка. – Сост.) зять1522, саксонский герцог (dux Saxoniae) Бернхард (Bernhardus) – его зять1523, лотарингский герцог (dux Lotharingiae) Фридрих (Fridericus), племянник императора, – его зять1524, маркграф сын Дедона (marchio Dedonides) – его зять1525, поморский князь (dux Maritimae) Богуслав (Boguslaus) – его зять1526, сын этого князя – зять1527, галицкий князь (dux Galiciae) – тесть сына1528, поморский князь (dux Pomoraniae) – тесть другого1529, князь руян (dux Rugianae) – тесть третьего1530. А некоторые его сыновья умерли неженатыми. Вот имена его сыновей: Одон (Odo), Стефан, Болеслав, Мешко (Mesco), Владислав (Wladislaus)1531; двое из них, а именно Одон и Стефан, были от дочери венгерского короля (rex Ungarorum)1532, остальные – от дочери русского короля (rex Ruthenorum)1533. [Чрезвычайно риторически-многословное повествование о конфликте Мешка с краковским епископом Гедеоном1534.]
(Vinc. Kadl. 1872. Р. 378–379;
Vinc. Kadl. 1994. Р. 130–136)
5.
IV. 8. [Казимир1535 подчиняет себе польские удельные земли и распределяет удельные столы1536.] Но приказывает присоединить также и некоторые русские области (Russiae provinciae): Перемышльскую (Premisliensis) с прилежащими городами1537, Владимирскую (Wladimiriensis) – целиком со всем княжеством (ducatus)1538, Берестье (Brescze)1539 со всем его населением, Дорогичин (Drohiczyn) со всем, что к нему относится1540. [Так Казимир стал «монархом всей Лехии», соединив в своих руках власть над княжествами четырех своих братьев – Владислава, Болеслава, Мешка и Генриха1541. Казимир отменяет поборы, облегчает подати.]
(Vinc. Kadl. 1872. Р. 397–398;
Vinc. Kadl. 1994. Р. 147–148)
6.
IV. 14. Когда таким образом спор братьев1542 оказался скорее временно прерваннным, нежели улаженным, деятельный Казимир, полагая беспричинную бездеятельность противной природе, обратился к соседним землям, не терпя замкнутости в пределах родины. Вторгшись на Русь, он нападает прежде всего на город Берестье (Brestensium urbs)1543, надежно защищенный как войском, так и стенами, да и самим расположением, и теснит его со всех сторон жестокой осадой, решив вернуть его первородному сыну своей сестры1544, неоправданно изгнанному братьями из-за того, что мать, по причине скрытой ненависти, наклеветала, будто он [ей] не сын, а был подложен, когда не было надежды на потомство1545. Это обстоятельство, хотя и не предрешавшее вопроса, как то было на самом деле, в глазах многих показалось порочащим его имя. Поэтому граждане (cives), считая недостойным, чтобы какой-то незаконнорожденный княжил над князьями (principibus principari)1546, решительно бунтуют; но даже и предводители (duces) войска весьма смущены этим. [Николая, первого человека при дворе Казимира, обвиняют в том, что по его уговорам князь ввязался в опасную войну с сомнительными целями1547.] Тем временем прибегает один из легковооруженных1548 и уже даже не сообщает о [приближении] немалых вражеских сил, а пальцем указывает на непосредственную угрозу. Ибо вот он, [пришедший] на выручку городу белзский князь Всеволод (dux Belsiae Wsewlodus)1549 с князьями владимирскими (principes Laodimirienses)1550, с галицкими боярами (Galicensium praecipui)1551, с отборными отрядами чужеземцев (tibianei), с тысячами парфян1552. [С горсткой воинов Казимир смело вступает в бой, несмотря на то что большинство его войска, занятого осадой, было распределено по другим местам.] Когда решительное сражение гремело уже долго, тогда только друг за другом спешат люди Казимира (Casimiridae)1553, оплакивая звезду своей славы как уже угасшую. Но завидев знамя победоносного орла1554, пробиваются сквозь горы трупов с поздравлениями; они тем более празднуют победу, чем явственнее обнаруживается триумф князя (princeps) (Казимира. – Сост.), так что из стольких тысяч неприятелей один их князь (princeps) едва спасся благодаря стремительности коня (pegasus). Всех или истребил пресытившийся кровью меч, или обратившихся в бегство поглотили вздымавшиеся волны потока, или сдавшихся предал оковам победитель – по предсказанию их прорицателя, который, когда за день до битвы его спросили об ее исходе, на внутренностях1555 нагадал пытающим природу (physiculantes), что исход предвидится печальный1556. Они же, посчитав, что это предсказано [их] врагам, а не им, впадают в такую опасность – безусловно, из-за того же преступного оракула, о каком Саул просил воскрешенного волшебницей (Phytonissa) Самуила, славные [мужи] Израиля и оружие воинское пали на горе Гелвуе1557. Так добившись и города, и победы, он (Казимир. – Сост.) поставил того князя, какого собирался. Но спустя совсем немного времени поставленный князь умирает от яда, поднесенного своими же. Область умершего Казимир предоставляет владимирскому князю (dux Laodimiriae) Роману, рассчитывая на [ответную] уступчивость1558.
IV. 15. Его же щедрый Казимир за отличия в заслугах отличил1559 также Галицким королевством (regnum Galiciensium), изгнав его короля Владимира (rex Laodimirus)1560. Тот умоляет паннонского короля Белу (Pannoniorum rex Bela)1561 помочь [ему] вернуться. Король (Бела. – Сост.) не столько из сострадания к изгнаннику, сколько в надежде [завладеть] королевством прогоняет поставленного короля, занимает королевство, сажает [там] своего сына1562, изгнанника же, чтобы не мешал, сковав, заключает в темницу в Венгрии. Тот соблазняет дарами охранников стражи1563, в конце концов тайно бежит и, только претерпев многочисленные лишения, с угрозой самой своей несчастной жизни обретает спасительную гавань там, где опасался подводных камней. Откуда болезнь возникла, оттуда рождается и лекарство от нее. Когда-то он в припадке безрассудства напал с разбойниками1564 на земли Казимира и, похитив жен знати, увез их по праву добычи в самые отдаленные края варваров. Я молчу о погубленных цветах девственности, иных к тому же безвременно, не говорю о растоптанной добродетели матрон, об оскверненных святилищах, о священнослужителях, оторванных от алтаря во время совершения священного обряда, об опороченной в самый святой час вере, более того – о нечестивейше попранной чести Царицы небесной, ибо будто в поругание Ей святотатственное безбожие не убоялось [совершить] столь страшную гнусность в святой день Успения1565! По этой-то причине виновник преступления и был изгнан Казимиром. По справедливости ему следовало бы трепетать перед гневом того, чье достоинство он столь нагло оскорбил. Но так как он с мольбами предается на милостивейшую волю Казимира, то не остался без снисхождения, на которое не мог и надеяться. Он получает не только прощение за безрассудство, но и милостивый дар благоволения со стороны священного оракула князя1566. Посланный княжеским сиятельством тот самый знаменитейший начальник двора (palatii princeps) Николай1567 могущественно изгоняет сына короля со всей могущественной1568 свитой паннонцев, хотя это и казалось всем на востоке (Orientales)1569 невозможным, а изгнанника восстанавливает в королевстве1570. Так одна и та же рука оному принесла и раны, и излечение1571.
После этого такой ужас охватил королевства востока (Orientalium regna), что все они содрогались от [одного] мановения Казимира более, чем дрожащие листья1572.
IV, 16. [Завистники ополчаются против палатина Николая1573.] Они доказывают, что по его вине погублена вся гордость этого королевства (Польши. – Сост.), подорвано всякое основание гордости; уверяют, что после расторжения союза с королем паннонцев решительно порушена безопасность этого королевства; говорят, что восстановление галицкого (Galiciensis) врага, которого скорее подобало вздернуть на виселицу, нежели возвышать на королевство, угасило всю славу лехитов (Lechithae). [Понимая, что Николай силен доверием Казимира, составляют заговор против последнего, который возглавил краковский каштелян1574. Заговорщики распространили слух о гибели Казимира в дальних краях. В результате, несмотря на сопротивление краковского епископа Пелки1575, в Кракове побеждают приверженцы Мéшка1576.] Казимир, призвав с востока1577 двух орлов, смиряет прожорливых коршунов и разгоняет воронов вероломства. Мешковичи (Mesconidae)1578, услышав, что Казимир вновь ожил и даже вместе с князем владимирским (dux Laodimiriae) Романом и князем белзским (princeps Belsiae) Всеволодом прямо угрожает [им], под покровом ночи обращаются в бегство. Сильную тревогу вызвал у них и упорный слух, что против них идет войско непобедимого чешского князя Конрада1579. [Влияние Конрада, от которого зависели судьбы Римской империи: когда император Фридрих отправился в крестовый поход1580, он именно Конрада оставил помощником своего сына Генриха1581 в делах управления государством. Конрад был шурином Казимира1582. Казимир осаждает Краков, обороной которого руководят сын Мéшка1583 и каштелян города, и захватывает его.] Этого изобретательного мастера измены (каштеляна. – Сост.) полуживым вытаскивают из собора, в котором он, дрожа, прятался, отдают алчности орлов, в когтях которых он по горестной участи изгнанника уносится на Русь, а оттуда – в Паннонию, что было предсказано Гедеоном1584, который в пророческом вдохновении рек: «В противном случае тебя похитят, как петуха, который, высиживая чужих птенцов, отгоняет от гнезда настоящую мать».
[IV, 17–18. Казимир, хотевший наказать захваченных мятежников, по уговорам архиепископа Петра1585 отпустил их всех вместе с сыном Мéшка. По инициативе палатина Николая и краковского епископа Пелки возобновляется мир с Венгрией1586.]
IV, 19. Итак, Казимир, овладев королевством, не сомневаясь в друзьях, но сомневаясь в дружбе1587, смело берет на себя гетские (Geticus) труды1588. Изрядно потеснив и с трудом в многочисленных сражениях одолев их соседей1589, он отважно вооружается против жестоковыйной свирепости полешан (Pollexiani)1590, до тех пор никем не поверявшейся военной доблестью. Ибо славному Казимиру казалось бесславным казаться удовлетворенным отеческой славою1591. Полешане – это род гетов, или пруссов (Prussi), народ жесточайший, ужаснее любого свирепого зверя, недоступный из-за неприступности обширнейших пущ, из-за дремучих лесных чащ, из-за смоляных болот. Обычно разбойников из их числа1592 тайно поддерживал некий русин (quidam Ruthenorum), князь Дорогичина (princeps Drohiciensis), поэтому на него и пришлись первые яростные удары. Запертый в городе, который является столицей его княжества (principatus) и зовется Дорогичиным (Drohiczin), вследствие бедствий осады он вынужден не столько согласиться на условия сдачи, сколько принять условия вечного рабства1593. [Перипетии прусской войны. В конце концов Казимир побеждает, возлагает на пруссов дань и возвращается. Во время пира он внезапно умирает – то ли от болезни, то ли от яда1594.]
(Vinc. Kadl. 1872. Р. 407–423;
Vinc. Kadl. 1994. Р. 156–169)
7.
IV, 23. [Сыновья Казимира Лешко и Конрад, хотя и несовершеннолетние1595, отвергают требование Мéшка1596 отказаться от отцовского наследства. Против них выступили также Владиславичи1597.] На помощь к малолетним приходит милостивое сострадание владимирского князя (dux de Wladimiria) Романа с немалым числом руси. Ибо Роман помнил, сколько благодеяний оказал ему Казимир, у которого он почти с колыбели воспитывался1598, да и на княжество, которым он правит, посадил его Казимир1599. Он знал также, что, если они (Казимировичи. – Сост.) погибнут, то и его корню угрожает секира: здесь – от Мéшка, если [тот] победит, там – от князя киевского (princeps de Kiow), с дочерью которого он развелся1600. [На реке Мозгаве близ Енджеёвского монастыря происходит битва1601. Автор сетует о междоусобице.] Здесь испускает дух сын Мéшка Болеслав1602, пронзенный копьем; здесь гибнет слава знаменитых; здесь кто-то из рядовых воинов ранит Мéшка, а когда хочет убить его, тот, сняв шлем, восклицает, что он – князь; узнав его, [воин] просит прощения за неумышленную оплошность и, защищая его от нападения других, уводит с поля боя. Но и князь Роман, потеряв большое число своих, лишившись очень многих помощников, получив немало нелегких ран, то ли от тяжести ран, то ли отчаявшись в победе, думает повернуть назад. Ведь в начале сражения бóльшая часть его руси обратилась в бегство, лишив победы сторонников малолетних [князей], ибо весьма многие из них думают не о битве, а преследуют бегущую русь – кто из-за жажды наживы, кто в пылу негодования1603.
[На поле боя с опозданием, когда схватка уже улеглась, прибывает Мешко Владиславич с племянником Ярославом1604. Епископ Пелка1605 ждет вестей об исходе сражения и расспрашивает одного из участников его.] Тот отвечал: «Чтоб нашим врагам так везло, как нам сегодня! Пал Роман, погибли лучшие из лучших. Некоторые попали в плен, некоторые рассеялись, спасаясь бегством, и все наше войско развеялось разом по ветру». Епископ спросил: «Откуда ты знаешь, что пал Роман?» А тот: «Проклятие! Как я мог собственными глазами не видеть трупа того, кто мне был братом по оружию? Прими как наивернейшую весть, что Мешко Старый (senex Mesco), обремененный добычей с убитых, с триумфом движется к Кракову». [Потом стали приходить другие вести, и епископ посылает на поле битвы разведчика.] Он (разведчик. – Сост.), разузнав все как можно лучше, побыстрее возвращается и обо всем по порядку докладывает епископу: Мешко Старый идет восвояси, стеная под бременем двойной добычи, а именно – тяжкого горя из-за смерти сына и тяжкой боли из-за полученных ран, Роман же ранен, но не смертельно. Во тьме ночи упорный епископ догоняет (Романа. –- Сост.) и, нагнав, старается вернуть назад, дабы Мешко Старый, еще больше разгневавшись от сугубой обиды и собравшись с новыми силами, не занял столицу королевства либо сам, либо руками Владиславича. Роман [отвечает] ему: «Ты прав, дражайший отче, но, как видишь, я обессилен двояко: с одной стороны, ранами на моем собственном теле, с другой – потерей своего войска, часть которого пала в сражении, часть расточилась в бегстве». Тогда епископ [спрашивает]: «Что же посоветуешь?» А тот ему: «Твоей мудрости ведома мудрость змея, который пуще всего бережет голову1606. Так вот, столицу надобно, столицу1607 и стеречь, и защищать, пока не стихнет боль наших ран. А рыба пойдет за тобой, куда хочешь, если держишь ее <...>1608 или лесой под жабры». [После ухода Романа война не возобновлялась, и в Кракове установилось регентство матери Казимировичей1609, епископа Пелки и палатина Николая.]
IV, 24. [Тем временем Лешко подрастает и, еще не будучи посвящен в рыцари1610, проявляет все приметы рыцарственности.] Из них одного того было достаточно для высшей славы, что над всеми князьями (principes) Руси он, несмотря на крайнюю юность, сиял словно некое солнце1611. Именно в то время пришла пора умереть галицкому князю (dux Galiciae) Владимиру (Wladimir), не оставившему законного преемника1612. Поэтому русские князья кто силой, кто хитростью, а некоторые и тем, и другим способом стремятся захватить освободившееся княжество (principatum)1613. Среди них князь (dux) Роман – насколько к месту ближе, настолько в надежде (на Галич. – Сост.) тверже, да и в интригах тогда искуснее. Но так как он видит, что по силам не сравнится с другими, то нижайше умоляет князя (dux) Лешка (Lestko), [говоря], что тот обяжет его вечной службой себе, что благодаря его послушанию тот станет через него повелителем над всеми русскими князьями, да и над землями парфян (Parthorum partes)1614 – лишь бы поставил его в Галиче (Galicia) не князем (princeps), а хотя бы своим там наместником (procurator); в противном случае пусть не сомневается, что любой другой, кто бы ни укрепил там престол, будет угрожать ему как явный враг. Но иным эта просьба показалась нелепой: и потому, что небезопасно из слуги (famulus) делать равного1615, и потому, что вещью важной, вещью полезной гораздо полезнее владеть самому, а не передавать ее другому; да и узы союза чужеземца с чужеземцем редко бывают неразрывны. Потому что если их и накладывают на себя ради выгоды, то терпят до тех пор, пока выгодно. Однако другие говорят: «Есть два доказательства, что Роман – не чужой ни нашему князю (princeps), ни нам. Каким образом можно назвать чужим того, с кем состоишь во второй степени кровного родства1616? На каком, скажите, основании позволительно усомниться в этом муже, который всегда был помощником и даже своего рода наставником (paedagogus)1617 нашего государства (respublica)? Ибо о чем ином свидетельствует многократно испытанное во времена великого короля (rex summus)1618 Казимира постоянство его верности во всем? Усерднейшая служба? О чем говорят, наконец, его жестокие раны, полученные из-за нас? Страшный грех – и отказать в милости кровному родичу, и не вернуть долг ближнему». И вот собираются когорты, строятся ряды, движется войско на Галич. [Лешко, несмотря на юный возраст, добивается позволения возглавить войско.]
Еще не дошли до границ Руси, как галицкая знать (Galiciae primi) со склоненными выями выходит ему (Лешку. – Сост.) навстречу, обещает всяческое повиновение, всяческую покорность, всяческое подчинение всех своих и вечную верность со всяческими ручательствами; его желают и избирают королем (rex)1619, его – охранителем безопасности. «Да удостоит, – говорят, – достоинство1620 вашей мудрости выбрать, изволите ли вы править нами собственной персоной или через ставленника (substituta persona)? Мы же ни о чем другом не просим, как только чтобы слава вашего имени возглашалась над нами1621, ибо не можем выносить спеси, раздоров, злобы князей (principes) нашей земли». Так [говорили] они – но из хитрости, дабы захватить [поляков] беспечными врасплох, ибо вскоре сам ход дела показал, что [за этим] скрывалась хитрость. Ведь первые их города1622 не покоряются со смирением, а упорно сопротивляются, как мятежники. Принудив наконец их к сдаче, [поляки] решают взять Галич в кольцо осады, но нашли там многочисленное, как песок, скопище и сонмище врагов. Князь (dux) Лешко через своих [послов] приказывает приказать1623 им, чтобы немедленно покинули пределы Галича1624 или готовились к битве. Те ответили: «Битва, битва и немедленно!» Но эта их решительность была мимолетна, как пар. Ибо как только засверкали железные ряды поляков, вся храбрость этого множества совершенно растаяла, и не было у них и мысли о битве – только бегство, бегство и немедленно! Однако, под предлогом размышлений о мире, они просят и получают перемирие. Пока они теряются в размышлениях, галичане (Galicienses) еще ниже, чем прежде, склоняются к ногам князя Лешка. Уже не притворно, а с обетами крайней преданности настаивают, чтобы им поставили князя (princeps), ибо видят, как сила их князей, на количество которых они возлагали надежды1625, совершенно иссякла; и вот им приходится принять князя (dux) Романа, который успел уже как сосед напугать их пуще молнии. Ведь им было известно угнетавшее всех коварное тиранство этого лукавейшего человека, который не знал снисхождения ни к кому из своих ни в приступах ярости, ни в устремлениях честолюбия1626. Беды им отовсюду, ибо надежды на возобновление войны – никакой: почти все их союзники под покровом ночи скрылись, а здесь они трепещут перед этим жесточайшим тираном, потому что никто в здравом рассудке не полезет в жуткую пасть ко льву. Тогда что же? Мольбы следуют за мольбами, предлагается бесчисленное количество серебра, золота, драгоценности, сосуды и изысканнейшего рода одежды, всякого рода шелка и прекраснейшие вещи, сулят дать еще больше – лишь бы их не заставляли идти под ярмо Романа; обещают любое подчинение на каких угодно условиях, вечное данничество – лишь бы уклониться от его власти. От незрелого винограда – что, кроме отравы? Чего ждать от яблока, сок которого столько раз испробован в ядовитых яствах? Но для иного – никакой возможности: твердое мнение всех лехитов – за Романа. Итак, вопреки всяческому сопротивлению всех1627 русских вельмож и знати (primi ас praecipui) князь (dux) Лешко ставит Романа князем (princeps) Галича1628. В своем месте будет показано, какой благодарностью и преданностью он постарался отплатить полякам за эту милость1629. Ибо в отношении всех видимость верности он соблюдал с равным вероломством, будучи более всего жесток и свиреп к своим. Едва только князь Лешко со своими исчез из виду, как он хватает ни о чем не подозревающих галицких сатрапов (satrapae)1630 и сильнейших из ибагионов (eubagiones)1631 и казнит: кого живьем закапывает в землю, кого разрывает на части, с кого сдирает кожу, многих использует как мишень для стрел, у некоторых, прежде чем убить, вырезает внутренности. Испытыв на своих все виды пыток, он стал более ненавистным врагом для граждан (cives), чем для врагов. Кого не смог схватить открыто, так как почти все в страхе разбежались по другим землям, он возвращает подарками, лестью и хитростями, на которые был мастер, заключает в объятия, осыпает почестями, возвышает. Вскоре же, по какому-нибудь выдуманному ложному обвинению, незаслуженно низвергает, а низвергнув, велит умучить немыслимыми пытками: либо чтобы завладеть имуществом убитых, либо чтобы нагнать страху на соседей, либо чтобы, уничтожив самых сильных, властвовать тем безопаснее. Вот почему обычной присказкой у него было: «Мед удобнее всего добыть, передавив пчел, а не разогнав рой1632; не распробовать пряности, если не истолочь ее помельче пестом». Итак, [построив] на несчастье других свое благополучие, он за короткое время вознесся сверх всякой меры, так что стал полновластно править почти всеми землями и князьями (provinciae ас principes) Руси.
[IV, 25–26. Мешко снова начинает борьбу за Краков, занимает его, но умирает1633. Казимировичи признают краковским принцепсом Владислава Мешковича1634.]
(Vinc. Kadl. 1872. Р. 433–441;
Vinc. Kadl. 1994. Р. 179–186)
* * *
Польского князя Болеслава I Храброго, сына Мешка I.
Имеется в виду учреждение в 1000 г. архиепископства в Гнезне, объединившего все польские земли в одну церковную провинцию, подчинявшуюся непосредственно Риму.
Германский император Оттон III посетил Польшу во время учреждения Гнезненской архиепископии для поклонения св. Адальбергу. Польская историческая традиция, начиная уже с Анонима Галла, связала визит императора с королевской коронацией Болеслава I, но сделала это ошибочно: Болеслав был коронован лишь за несколько месяцев до смерти, в 1025 г.
Первые три книги «Хроники» (в отличие от IV-й, чисто нарративной) написаны в форме диалога между польскими иерархами середины XII столетия – краковским епископом Матфеем и гнезненским архиепископом Иоанном.
Цитата из известной речи Цицерона против Каталины (Cicer. Cat. II, 6).
У Анонима Галла (Gall. I, 6), на сочинение которого опирается в данном случае Кадлубек, находим не менее непонятное Selencia (путаница n и и объяснима палеографически); у Галла речь идет о войнах Болеслава I против язычников.
Поморье попало под власть польских князей еще при Мешке I; при Болеславе I (в 1000 г.) в Поморье было учреждено епископство с центром в Колобжеге, но в ходе наступившей вскоре, в первые годы XI столетия, языческой реакции земли поморян отпали от владений польского князя (ср. № 11, примеч. 297).
Известно, что Болеслав I воевал с пруссами, но, говоря о покорении их, Кадлубек по обыкновению сильно преувеличивает.
Имеется в виду взятие Киева в 1018 г.: см. подробный рассказ об этом событии у Титмара Мерзебургского (№ 11/7) и соответствующий комментарий.
Чехия и Моравия были захвачены Болеславом I в 1003 г., причем Чехия оставалась под его властью лишь до 1004, да и Моравия была утрачена еще в 1018/21 г.
Отождествление венгров с гуннами, исторически несостоятельное, было, тем не менее, общим местом средневековой историографии, в том числе и собственно венгерской исторической традиции. Смутные данные источников позволяют подозревать какой-то конфликт между Болеславом I и венгерским королем Иштваном I из-за Словакии. О войнах Болеслава с Хорватией ничего не известно (у Анонима Галла о них речи нет), да и трудно себе представить, как они могли быть возможны чисто географически.
Очередная вольность Кадлубка, приводящая в затруднение комментаторов. Считается, что хронист приписал своему герою одно из деяний Александра Македонского – завоевание мардов в Персии, о котором пишет Юстин, числящийся среди источников Кадлубка (lust. 41, 5). Почему именно и только их, остается загадкой.
Гадес (современный Кадис) – античный город (изначально финикийская колония) на крайнем юге Испании, близ Гибралтарского пролива – «Геркулесовых столпов», которые в древности считались западной границей обитаемого мира. Вот почему склонный к фигуральностям Кадлубек употребил этот топоним в качестве образного обозначения крайнего западного предела владений Болеслава Храброго. В Гадесе находился известный храм Геракла (Геркулеса); видимо, это обстоятельство дало повод Б. Кюрбис дать перевод «словно некой святой границей» (Vinc. Kadl. 1996. S. 57), что является вряд ли оправданным домыслом.
Немецко-польская война с двумя перерывами заняла бóльшую часть правления германского короля Генриха II – с 1003 по 1018 г. В целом она была удачна для Болеслава I, который сумел утвердить за собой некоторые немецкие марки по Эльбе со славянским населением, хотя и только в качестве имперского лена, т. е. под верховной властью германского императора.
Дальнейшее является риторической амплификацией рассказа Анонима Галла (см. № 29/2, главу I, 7).
Своего зятя киевского князя Святополка Владимировича.
Киевского князя Ярослава Владимировича (Ярослава Мудрого).
В латинском тексте стоит именно это крайне бранное слово, да еще и в превосходной степени – muculentissimi; русская переводчица (Щавелева 1998. С. 98) напрасно старается скрыть этот оттенок смысла, столь не красящий автора.
Иов 11:12. У Кадлубка (и, соответственно, в нашем переводе) – буквально воспроизведен текст «Книги Иова» в редакции «Вульгаты», в данном месте не слишком вразумительный (причем здесь «свободнорожденность»?). На самом деле речь идет о суетности человеческого мудрования, противопоставленной божественной премудрости; ср. в более адекватном русском синодальном переводе: «Но пустой человек мудрствует, хотя человек рождается подобно дикому осленку».
Перевод условен, так как нелегко уразуметь конкретный смысл лат. latrunculi в данном случае. Вообще говоря, этот термин обозначал воина-наемника; очевидно, в войске Болеслава Храброго были и такие, но не решаемся остановиться на столь специфическом смысле. Перевод «солдаты» (Щавелева 1990. С. 99), понятно, – модернизация. Не считаем удачным и польский перевод harcownicy «воины, обычно конные, поединки между которыми предшествовали битве» (Vinc. Kadl. 1996. S. 59), сделанный, скорее, из общих соображений и свидетельствующий больше о затруднениях, испытывавшихся переводчицей. Наш вариант перевода исходит из семантического нюанса, присущего латинскому термину, у которого есть также значение «разбойник, грабитель» (ср. ниже примеч. 1564).
Фантазия Кадлубка.
Ср. Boet. De consolat. I, 6.
Казимир I Восстановитель.
По смерти князя Мешка II в середине 1030-х гг. Древнепольское государство распалось, и на правобережье Средней Вислы, по обоим берегам Западного Буга образовалось самостоятельное княжение западнославянского племени мазовшан, которое возглавил некто Моислав (другие формы имени – Маслав, Мецлав – этимологически менее корректны). Смута продолжалась до 1038/9 г., когда в Польшу вернулся вынужденный было бежать сын Мешка II Казимир.
Поморье отстаивало свою самостоятельность от польских князей и при Болеславе I, и при Мешке II, так что участие поморян (о котором говорит и Аноним Галл: Gall. I, 21) в сопротивлении объединительной политике Казимира I на стороне мазовецкого князя в принципе было возможно.
«Гетами» Кадлубек здесь и ниже неоднократно (III, 30; IV, 19) почему-то называет пруссов; что пруссы действительно так или иначе помогали Моиславу Мазовецкому, можно судить по походу киевского князя Ярослава Мудрого, союзника Казимира I, на ятвягов зимой 1038–1039 гг. (ДР. С. 347 [IV, 4.2]). «Даками» в средневековых текстах нередко именовали данов (см. № 48, примеч. 1229), но их участие в борьбе против Казимира другими источниками не засвидетельствовано. Ни о «гетах», ни о «даках» Аноним Галл (Gall. I, 20) в данном контексте ничего не говорит.
Кадлубек радикально переиначивает рассказ Анонима Галла, опуская сообщение о женитьбе Казимира I на русской княжне (сестре Ярослава Мудрого: см. № 29/4 и соответствующий комментарий) и изображая Русь противницей польского князя, исконно враждебной Польше, тогда как Ярослав, совершенно напротив, активно поддержал Казимира в его борьбе с мазовшанами. Самое пикантное в этой инверсии то, что она – плод не недоразумения, а намеренного искажения действительности: ведь, согласно Кадлубку, русь выступает против Казимира вместо того, чтобы «пойти навстречу» ему как «другу» (в этом «друге» зашифровано изъятое свидетельство Анонима о русской жене Казимира; ср. следующее примеч.). Хронист живописует случаи покровительства польских князей своим русским родственникам, но не наоборот – черта, выдающая малодушного человека и негодного историографа.
С одной стороны, непередаваемая игра слов, а с другой – затемненность смысла. Не можем согласиться с переводом: «чаяния людей часто далеки от исполнения» (Щавелева 1990. С. 99; Vinc. Kadl. 1996. S. 65), так как лат. votum значит не «исполнение», а именно «(торжественный) обет». Очевидно, хронист опять намекает на мнимую измену Ярослава союзу с Казимиром («обету») (ср. предыдущее примеч.).
Hor. Ars poet. 350.
Патетический рассказ Кадлубка противоречит не только Анониму Галлу (согласно которому Моислава убивает Казимир I), но и прозаическому сообщению древнерусской «Повести временных лет» под 1047 г. об убиении мазовецкого князя по приказу Ярослава Мудрого во время одного из русских походов в Мазовию, которые были предприняты в поддержку Казимира: «Ярослав иде на мазовшаны, и победи я (их. – Сост.), и кънязя их уби Моислава, и покори я Казимиру» (ПСРЛ 1. Стб. 155; 2. Стб. 143).
Польскому князю Болеславу II. В дальнейшем Кадлубек основывает свое повествование на рассказе Анонима Галла (см. № 29/5 и соответствующий комментарий).
В отличие от Анонима Галла, Кадлубек толкует отметину от мечей Болеслава I и его правнука Болеслава II на Золотых воротах Киева как обозначение пределов державы польских князей. Это неверно. Удар мечом в ворота служил символическим знаком овладения городом; конечно, ни о какой реальной власти над Киевом со стороны Болеслава II, прибывшего в 1069 г. в столицу Руси как союзник киевского князя Изяслава Ярославича, который «остави ляхы и поиде с Болеславом мало ляхов поим (взяв. – Сост.)» (ПСРЛ 1. Стб. 173–174; 2. Стб. 163), не могло быть и речи.
Кадлубек, характерным образом, опускает имеющееся у Анонима Галла уточнение, что вернувшийся на киевский стол с польской помощью Изяслав Ярославич был родственником Болеслава II (двоюродным братом).
Болеслав II стал королем только в 1076 г., тогда как речь идет о событиях 1069 г.
Обычно в латинских источниках того времени под заимствованным из античных текстов термином «талант» имелся в виду фунт или его половина – марка (мера веса драгоценных металлов величиной ок. 200 г); собственно, именно о «золотых марках» ведет речь Аноним Галл (№ 29, примеч. 824).
Возможно, аутентичная деталь процедуры утверждения договора, не распознанная уже Анонимом Галлом (см. № 29, примеч. 825) и по обыкновению неумеренно панегирически перетолкованная Кадлубком. В финале – стихотворная строка (неумелый гекзаметр).
После смерти венгерского короля Белы I в 1063 г. на престол взошел его племянник Шаламон, сын Эндре I и Ярославны (см. № 22, примеч. 635); соперниками Шаламона были сыновья Белы I – герцоги Геза (будущий Геза I) и Ласло (будущий Ласло I); в дальнейшем Болеслав II поддерживал дружеские связи именно с Ласло, вот почему Кадлубек упоминает только одного из сыновей Белы I.
Борьба с чехами и поморянами имела место после 1070 г., о чем в самой общей форме сообщает Аноним Галл (Gall. I, 24–25).
Болеслав II только однажды бывал на Руси – в 1069 г.; возвращение Изяслава Ярославича в Киев в 1077 г., из второго изгнания, присутствия польских войск не потребовало. Трудно понять, что имел в виду Кадлубек под «запарфянскими краями»; «парфянами» (Parthi) он обычно именовал половцев (так в главах II, 24; III, 19; и др.), но ни в каких «заполовецких» пределах Болеслав II никогда не бывал. Скорее всего, перед нами – очередная риторическая невнятица, служащая оправданием для включения в повествование заимствованного античного сюжета (см. следующее примеч.).
Кадлубек переносит на польскую почву рассказ Юстина об измене скифских жен своим мужьям, которые пребывали в походе в Азию, с собственными рабами (lust. 2, 5).
При поддержке польского князя Болеслава III пражский стол занял в 1107 г. Святоплук (из оломоуцкой линии Пржемысловичей), а после смерти последнего в 1109 г. – его двоюродный брат Борживой II.
Непереводимая игра слов: nomen («имя, слава») – numen («воля – обычно божества или какого-то высшего существа»). Мы посильно отразили ее в каламбуре «слава Болеслава».
Перемышльский князь Володарь Ростиславич. Далее Кадлубек с рядом недоразумений (неверно представляя традиционную антипольскую политику Ростиславичей как заговор против польского господства) излагает нашумевшую историю похищения Володаря Петром Влостовичем, которая, помимо древнерусской летописи, нашла отражение в целом ряде латинских источников (см. выше №№ 36, 47 и соответствующий комментарий).
Опять частая у Кадлубка игра слов: cuncti («все») – percunctantes («колеблются, недоумевают»).
Переводчики Кадлубка почему-то затрудняются с передачей лат. princeps в данном месте: в первом случае его переводят как «знатный муж, вельможа», а во втором – как «князь» (Щавелева 1990. С. 101; Vinc. Kadl. 1996. S. 144). Не видим тому никакой причины; напротив, недвусмысленное выражение Кадлубка свидетельствует о княжеском, в его глазах, происхождении Петра Влостовича, что, впрочем, не может служить в полной мере прояснению темного вопроса о реальном родословии последнего.
Ср. Притч. 8, 1–3.
Sail. Catil. prooem.
В оригинале непередаваемая выразительная аллитерационная звукопись в шестистопном ямбе: «non solum viam virtus invenit in invio».
«Regia strata» (буквально «королевская дорога») – юридический термин, обозначавший дорогу, находившуюся под защитой государственной власти, т. е. общую, торную, в отличие от частновладельческих.
Пытаемся передать игру слов: «tanti sibi viri accessisse vires».
В польском этногенетическом предании поляки выступают потомками прародителя Леха; отсюда искусственный этникон «лехиты».
Автор как бы продолжает мысль Приточника: «...слава царей – исследовать дело» (Притч. 25:2).
В оригинале – игра слов: «cur iteretur iter».
В оригинале дистих.
Темное место; за неимением лучшего следуем конъектуре А. Белевского, предложившего читать «umbras Orci» вместо непонятного «urticeti (yar. urceti)» во всех списках. Обстоятельства похищения Володаря Петром у Кадлубка (захват на пиру) представлены иначе, чем у Херборда (на охоте). Отсюда заключаем, что сама польская традиция в этом отношении двоилась.
См. примеч. 1449.
Историю Зопира, приближенного персидского царя Дария I, Кадлубек знал из Юстина (lust. 1, 10).
Перемышльский, впоследствии галицкий князь Владимирко Володаревич.
Смысл этой несколько замысловатой фразы, возможно, в том, что Владимирко не тронул при этом церковных богатств. Похищенный в 1122 г. Володарь оказался на свободе уже в следующем году.
Т. е. венгра (см. № 29, примеч. 853).
Т. е. Вислице – крепости на Висле между Краковом и Сандомиром; «славным городом» она стала только ближе к концу XII в., после того как в 1170-е гг. краковский князь Казимир II обустроил там свою резиденцию.
Весь рассказ выдержан в римской топике, но флер античной терминологии, конечно, анахроничен.
В оригинале – игра слов: «votis devovet».
Разорение Вислицы войсками венгерского короля Белы II и его союзника перемышльского князя Владимирка Володаревича случилось в феврале 1135 г. (таким образом, месть Владимирка запоздала более чем на десять лет). Венгерско-польский конфликт объяснялся тем, что Болеслав III поддержал в 1132 г. претензии на венгерский престол со стороны Бориса, сына венгерского короля Кальмана и Евфимии Владимировны, не признанного отцом (см. подробнее № 46/3 и соответствующий комментарий).
Хронист снова играет словами: «proditionis patrem, perditionis filium».
Наказание, очень напоминающее казнь Петра Влостовича, которой его подверг в 1146 г. польский князь Владислав II: «Владислав лядьскии князь ем (схватив. – Сост.) мужа своего Петрка ислепи, а языка ему уреза» (ПСРЛ 2. Стб. 319).
Историю с убийством персидского царя Дария III Кадлубек почерпнул, очевидно, все у того же Юстина (lust. 11, 15).
Ни древнерусские, ни какие бы то ни было еще источники, помимо сочинения Кадлубка и более поздних польских хроник, которые им пользовались (Длугош: Щавелева 2004. С. 152, 305; у Длугоша поход отнесен к 1125 г.), не сохранили сведений о походе Болеслава III на Перемышль.
У Болеслава III было четверо сыновей, но трое из них происходили от второго брака (см. примеч. 1541; № 46, примеч. 1185; № 49, примеч. 1264), причем старший из них, будущий Болеслав IV, родился в 1121/2 г., так что вряд ли мог «неистовствовать» в военном походе в середине 1130-х гг., хотя быть участником похода, наряду со старшим братом Владиславом II, в возрасте 14–15 лет вполне мог. Впрочем, под пером Кадлубка Boleslaidae могло означать и просто воинов Болеслава (ср. примеч. 1553).
Тогу с пурпурной каймой в древнем Риме носили высшие должностные лица. Надо думать, и ковер в рамках этого образа является знаком не богатства, а также принадлежности к кругу облеченных властью.
В латинском тексте – явно испорченное chalkoparius, за которым обычно угадывают chalcedonius. Условно следуем этой конъектуре. Халцедон обнимает как свои разновидности многие полудрагоценные камни: сердолик, агат, оникс и др.
В оригинале – игра слов: «gemis inter gemmas».
В оригинале – стихотворная строка.
Болеслава IV Кудрявого в 1173 г.
Мешку III, следующему по старшинству сыну Болеслава III от второго брака. Под «престолом» Кадлубек имеет в виду краковский стол, обладание которым, по завещанию Болеслава III, было связано с номинальным старшинством над прочими удельными польскими князьями. Краковом Мешко владел недолго, до 1177 г., когда был изгнан в результате конфликта с местной знатью, видевшей в нем чужака, пришельца из Великой Польши. Конфликт между Мешком и его младшим братом, сандомирским князем Казимиром II, занявшим Краков, продолжался в течение всей жизни последнего.
Собеслав II взял в жены Елизавету (Эльжбету), дочь Мешка III, в период краковского княжения последнего, в 1173–1177 гг.
Саксонский герцог Бернхард III, младший сын знаменитого бранденбургского маркграфа Альбрехта Медведя, был женат на дочери Мешка III Юдите; впрочем, герцогом Бернхард стал только после смещения Генриха Льва в 1180 г., т. е. существенно позже того момента, о котором ведет речь Кадлубек, хотя женился на Юдите в 1173/7 г.
Фридрих, младший сын (верхне)лотарингского герцога Матфея I, в 1179 г. вынудил старшего брата, (верхне)лотарингского герцога Симона II, уступить ему часть Лотарингии. По матери Фридрих был племянником германского императора Фридриха I Барбароссы, с сыновьями которого, императором Генрихом VI и королем Филиппом Швабским, на рубеже ХII–ХIII вв. он был тесно связан, получив от них право на титул герцога бичского (по замку Бич к западу от Страсбурга), так как герцогом лотарингским всегда оставался Симон II. Фридрих был женат на старшей дочери Мешка III Людмиле еще с 1164 г.
Имеется в виду маркграф Саксонской восточной, или Нижнелужицкой, марки Конрад, сын гройчского графа Дедона из знаменитого саксонского рода Веттинов. Конрад женился на Эльжбете, вдове чешского князя Собеслава II (см. примеч. 1522), в 1180-е гг.
Богуслав (Богислав) I, князь Западного Поморья, женился на дочери Мешка III Анастасии вторым браком ок. 1177 г., ища у великопольского князя защиты против датских набегов – впрочем, безуспешно, так как уже в 1185 г. был вынужден признать себя вассалом датского короля Кнута IV.
Еще до брака Богуслава I с Анастасией сын Богуслава Ратибор (умерший, однако, еще при жизни отца, в 1183 г.) был оженен на другой дочери Мешка III – Саломее.
Хронист не называет ни имени Мешковича, женатого на галицкой княжне, ни имени отца последней, но в науке закрепилось мнение, что речь идет о старшем из сыновей великопольского князя – Одоне (см. примеч. 1531) и галицком князе Ярославе Владимировиче Осмомысле (Линниченко 1884. С. 62; Balzer 1895. S. 194; Baumgarten 1927. Р. 15. Table III, N 18; Пашуто 1968. С. 422. Табл. 3, № 4). Между тем, если исходить из чисто хронологических соображений (брак должен был быть заключен примерно во второй половине 1180-х гг., поскольку первый отпрыск от него родился незадолго до 1190 г.), в расчет следовало бы принимать и возможную дочь старшего сына Ярослава Осмомысла – Владимира. Имя княжны – Вышеслава (Wisseslaua) – донесено одним из польских синодиков (МРН. 1888. Т. 5. Р. 578).
Существует предположение, что сын Мешка III Болеслав, князь куявский, ок. 1181 г. женился на Доброславе, дочери поморского князя, сидевшего в Славне – городе на крайнем востоке Западного Поморья.
Женой одного из младших сыновей Мешка III – Владислава III Тонконогого с 1194 г. была Луция, дочь князя руян (рюгенских славян) Яромара I.
Одон (романоязычная форма немецкого имени «Оттон»), ставший в 1173 г., при переходе Мешка III в Краков, князем познанским и калишским, оказал сопротивление отцу, когда тот в 1177 г. вынужден был вернуться в Великую Польшу, заставив его удалиться в изгнание до 1181 г. Стефан, получив имя, распространенное в венгерском королевском доме (см. следующее примеч.), ничем не успел заявить о себе. Болеслав умер в 1195 г. князем куявским под рукой отца; Мешко – в 1193 г. князем калишским (?). Владислав Тонконогий занимал по отце великопольский стол.
Эльжбета (Елизавета) была дочерью то ли герцога Альмоша, брата венгерского короля Кальмана, то ли сына последнего – короля Иштвана II, то ли Белы II..
В науке закрепилась точка зрения, что имеется в виду киевский князь Изяслав Мстиславич, а сам брак относится, вероятно, к 1151/4 г. (Balzer 1895. S. 165–167; Baumgarten 1927. Р. 23. Table V, N 38; Пашуто 1968. С. 423. Табл. 4, № 3; Jasiński 1992. S. 240–242). Имя княжны – Евдоксия (Eudoxia) – сообщает одна из грамот Мешка III (KDMP 2. N 376).
Гедеон (Гедко) был одним из ведущих представителей краковской оппозиции Мешку III.
Краковский князь Казимир II Справедливый.
См. примеч. 1541. Речь идет о событиях, последовавших за вокняжением Казимира II в Кракове в 1177 г.
Перемышль во времена Казимира II не был самостоятельным княжеством, а входил в состав Галицкой земли. При могучем галицком князе Ярославе Владимировиче Осмомысле (т. е. до 1187 г.) ни о каком «присоединении» Перемышля к Польше не могло быть и речи.
После смерти в 1154 г. волынского и киевского князя Изяслава Мстиславича Волынь была поделена между Изяславичами на Владимирское княжество старшего Мстислава и Луцкое – Ярослава. В 1170/2 г. умер Мстислав Изяславич, что привело к разделу Владимиро-Волынского княжества между его сыновьями, вполне определенных сведений о котором нет; известно, что во Владимире закрепился Роман, в Белзе – Всеволод, в Червене – Святослав, а в Берестье – Владимир. Несомненно, Кадлубек имеет в виду Владимирское княжество Казимирова племянника Романа Мстиславича, которого, как то видно из дальнейшего, представлял себе вассалом краковского князя, хотя ни о каких действиях по «присоединению» Владимира Волынского хронист не сообщает (ср. примеч. 1599).
См. ниже в главе IV, 14.
См. ниже в главе IV, 19.
По завещанию Болеслава III в 1138 г. Польша была разделена между его сыновьями Владиславом II (который становился верховным князем со столицей в Кракове), Болеславом IV и Мешком III; позднее к их уделам присоединились уделы младших Болеславичей – Генриха и самого Казимира, которые к моменту смерти отца были еще малолетними. К 1177 г. никого из них, кроме Мешка, уже не было в живых, а сыновья Владислава сидели в Силезии.
Между Лешком, сыном Болеслава IV, и Мешком, сыном Мешка III, из-за Куявии?
В «Великопольской хронике» этот поход Казимира II отнесен к 1182 г. (Вел. хр. С. 122); в других польских источниках победа Казимира датирована 1181 г., однако без уточнения, что имеется в виду именно берестейский поход (МРН. 1872. Т. 2. Р. 834).
Агнешки, жены волынского и киевского князя Мстислава Изяславича (см. № 36, примеч. 918).
Последующий не вполне внятный рассказ Кадлубка, который не указывает ни дат, ни имени Мстиславича, покровительствуемого Казимиром II, породил разноречивые толкования (см. сжатый обзор: Щавелева 1990. С. 127–129. Коммент. 2–3), а иногда и сомнения в своей достоверности (Грушевський 2. С. 574–577; историк предпочитал версию «Великопольской хроники» и Длугоша, согласно которой эти события относятся не к Берестью, а к Галичу: Вел. хр. С. 122–123 [гл. 39]; Щавелева 2004. С. 176–177, 328–329). Последние вряд ли уместны, ибо Кадлубек был современником непосредственных участников похода. На основе древнерусских источников, в которых ситуация на Волыни в последней трети XII в. отражена крайне скудно, сведения Кадлубка проверить нельзя. Если все-таки положиться на них, то из дальнейшего ясно, что хронист не может в данном случае подразумевать ни Романа, ни Всеволода Мстиславичей. Учитывая, что Владимир Мстиславич умер уже ок. 1173 г. (ПСРЛ 2. Стб. 562), остается думать о Святославе, которого «Киевская летопись» конца XII в. знает как князя червенского (ПСРЛ 2. Стб. 564).
Из этого выражения видно, что, в представлении Кадлубка, протеже Казимира II был изгнан не из Берестья, а занимал главный стол княжества – Владимир, как то и прилично «первородному сыну» Мстислава Изяславича. Это согласуется с сообщением летописи, что в 1170/3 г. сын галицкого князя Ярослава Осмомысла Владимир, бежавший от отца, получил в держание Червен именно от Святослава (ПСРЛ 2. Стб. 564; Бережков 1963. С. 159). Видимо, ставший было владмирским князем после смерти Мстислава Изяславича его старший сын Святослав был вскоре согнан, при поддержке матери, своим беспокойным братом Романом и вынужден довольствоваться червенским столом.
Николай был краковским палатином (дворским). Аналогичные обвинения (поддержка князя с сомнительной репутацией) предъявлялись Николаю и в связи с галицкими событиями (см. ниже в главе IV, 16).
Игра слов: «Advolat quidam velitum».
См. примеч. 1538.
Непонятно, кого, помимо Романа Мстиславича (см. примеч. 1538), который, к тому же, был старше брата Всеволода, мог иметь в виду хронист.
Итак, краковскому князю, вступившемуся за своего старшего племянника Святослава Мстиславича, пришлось бороться с коалицией остальных Мстиславичей, которую поддержал и Галич. Такая реакция, если верна рассказанная Кадлубком история о вытеснении Святослава из Владимира, вполне естественна, и непонятно, почему комментаторы подвергают ее сомнению, исходя из позднейших союзнических отношений Романа и Всеволода Мстиславичей с Казимиром II (Щавелева 1990. С. 130. Коммент. 5, 7).
Т. е. половцев (см. примеч. 1484) или, возможно, ятвягов; Берестье и Дорогичин были русскими форпостами в освоении ятвяжских земель.
Буквально Casimiridae значит «Казимировичи», однако оба известных сына Казимира II, Лешко Белый и Конрад (см. фрагмент № 7, главу IV, 23), к тому времени еще даже не родились. Поэтому в данном случае принят перевод, к которому присоединяемся и мы (ср. примеч. 1515, 1578).
Обычно думают, что имеется в виду польский династически-государственный символ – белый орел, присутствующий и на современной гербе. В таком случае это – первое о нем упоминание.
В оригинале – игра слов: «exitium in extis».
Польские комментаторы усматривают здесь указание на присутствие в русском войске языческих волхвов (Vinc. Kadl. 1996. S. 219. Przyp. 172 [В. Kürbis]), что представляется крайне маловероятным. Если уж пытаться разглядеть за риторикой хрониста какую-то действительность, то скорее уж жрецов язычников-ятвягов, которые, согласно Кадлубку, в большом количестве присутствовали в войске Всеволода Мстиславича.
1Царств 28:7–19; 31:1.
Латинское выражение «ratione obsequelae» можно также перевести как «за [его] уступчивость». В таком случае пришлось бы думать, что после поражения у Берестья Роман Мстиславич быстро помирился с Казимиром II.
Пытаемся передать игру слов «ob meritorum insignia ... insignavit».
Галицкого князя Владимира, сына Ярослава Владимировича Осмомысла. В «Ипатьевской летописи» причиной изгнания Владимира представлены интриги владимиро-волынского князя Романа Мстиславича, который в итоге, действительно, в 1188 г. на время занял Галич, а о какой-либо роли краковского князя ничего не говорится (ПСРЛ 2. Стб. 659–662).
Венгерского короля Белу III.
Андрея, будущего венгерского короля Андрея II. Бела III не только посадил сына на галицком столе, но и включил Галич в свой титул.
Плеонастичность перевода отражает стиль автора («aedituorum custodela»).
Здесь употреблен тот же латинский термин latrunculi, который выше, в другом контексте, обозначал кого-то вроде лазутчиков-пластунов, прокрадывавшихся во вражеский лагерь (см. примеч. 1465). Поэтому в данном случае, полагаем, текст отнюдь не следует понимать в том смысле, будто галицкий князь (или княжич) возглавлял шайку настоящих разбойников: очевидно, речь идет о ватагах, нападавших из засады или внезапно («изгоном», по древнерусской терминологии), для которых мы затрудняемся подыскать вполне адекватное название. Ср. примеч. 1592.
Не видим серьезных оснований сомневаться в этом известии о набеге Владимира Ярославича на южнопольские рубежи (Щавелева 1990. С. 137. Коммент. 7). Конечно, в короткий период первого княжения Владимира в Галиче в 1188 г. для него слишком мало времени, но ведь оно могло состояться и при жизни Ярослава Осмомысла, который находился в родственном союзе с Мешком III, соперником Казаимира II (см. примеч. 1528).
Еще один случай, когда порой заумная риторика Кадлубка ставит в тупик комментаторов и переводчиков. Что значит выражение «sacrum principis oraculum» (в нашем переводе оно передано буквально)? Высказывалась догадка, что в нем скрыто указание на германского императора Фридриха I Барбароссу (о его роли в злоключениях Владимира Галицкого см. примеч. 1570) (Vinc. Kadl. 1872. Р. 414 [А. Bielowski]; 1996. S. 221. Przyp. 185 [В. Kürbis]). Полагаем, это – натяжка, которая, к тому же, сопряжена с новыми недоумениями: в каком смысле Фридрих мог быть «священным оракулом» Казимира? Вероятнее всего, речь идет о самом Казимире, как то и подсказывает сама структура фразы, и мы имеем дело с перифрастической формулой, подчеркивающей сакральную природу власти «монарха Лехии» в глазах хрониста – точно так же, как несколькими строками выше обороту перевода «милостивейшая воля Казимира» в оригинале соответствует высокопарное «piissimum Casimiri numen».
См. примеч. 1547. Участие Николая в походе на Галич подтверждено и «Ипатьевской летописью» (ПСРЛ 2. Стб. 666).
Повтор – не дефект перевода, а черта авторского стиля.
Т. е., надо понимать, на Руси; ср. также чуть ниже: «королевства востока» применительно к русским княжествам.
Согласно «Ипатьевской летописи», бежавший из венгерского плена Владимир Ярославич, в самом деле возвращается ок. 1190 г. в Галич с помощью Казимира II, но помощь эта оказывается по приказу германского императора Фридриха I Барбароссы, ко двору которого является первым делом Владимир и который оказывает покровительство беглецу, узнав, что перед ним родной племянник владимиро-суздальского князя Всеволода Большое Гнездо (княгиня Ольга, жена Ярослава Осмомысла, была дочерью ростово-суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого). И в дальнейшем именно Всеволода Юрьевича Владимир просит удержать под ним Галич (ПСРЛ 2. Стб. 666–667).
Ovid. Remed. amor. I 44.
Очередная риторическая игра слов («plus quam tremuli folium contremiscerent») и очередная панегирическая гипербола Кадлубка, говорящего о политической зависимости там, где речь шла о союзе, обусловленном династическим родством.
См. примеч. 1547.
Его имя известно по другим источникам – Генрих Кетлич, будущий архиепископ гнезненский.
По некоторым данным, он был братом палатина Николая.
Великопольского князя Мешка III. В польских рочниках эти события датированы 1191/2 г.
См. примеч. 1567.
В существующих переводах притяжательная форма «Mesconides» передана как «сторонники Мéшка, люди Мéшка» (Щавелева 1990. С. 107; Vinc. Kadl. 1996. S. 223). В принципе такой перевод возможен, учитывая имеющиеся у Кадлубка аналогии (см. примеч. 1515, 1553), но тогда выходит, что возглавлявший оборону Кракова от Казимира II Болеслав Мешкович (о чем хронист пишет чуть ниже, употребляя при этом термин «Mesconides» заведомо в значении «сын Мéшка») остался в одиночестве. Не видим причин сомневаться в том, что в торжественном возвращении своего отца в Краков могли принимать участие и другие сыновья Мешка III.
Моравского князя Конрада III Оты. Слух о приближении войска Конрада оказался ложным.
Неудачный крестовый поход Фридриха I Барбароссы, в ходе которого германский император утонул, имел место в 1189–1190 гг.
Германского императора Генриха VI.
Выражение «frater iugalis» («брат по браку») допускает также перевод «зять», но в последнее время преобладает гипотеза, что Елена, жена Казимира II, была, вероятно, сестрой Конрада III (см. примеч. 1609).
Болеслав (см. примеч. 1602).
Гедко (Гедеон), епископ краковский.
Архиепископа гнезненского.
Польско-венгерский мир 1192 г., урегулировавший взаимные интересы в галицком вопросе (Пашуто 1968. С. 162).
Эту замысловатую фразу комментаторы трактуют так, что под «дружбой» (amicitiae) имеются в виду якобы мирные отношения с соседями. Возможность этой трактовки трудно оспорить, хотя ничто не вынуждает к ней присоединяться.
Т. е. предпринимает поход против ятвягов или пруссов (гетов, по терминологии Кадлубка: см. примеч. 1471).
Каких именно «соседей» (contigui) пруссов-«гетов» «одолел» Казимир II, неясно. Берестейское княжество (см. выше главу IV, 14)? Или фразу надо понимать так, что «одолены» были «соседи» полешан?
Ятвяги, обитающие по реке Элк (в бассейне Нарева, на северо-востоке современной Польши)?
Редкий случай, когда риторические ухищрения автора удается вполне отразить в переводе.
Снова термин latrunculi употреблен не в широком смысле (тогда следовало бы ожидать «этих разбойников»), а в специальном, подразумевающем некие отряды, которые нападают исподтишка (см. примеч. 1564).
По контексту этот ятвяжский поход приходится датировать 1192/3 г. Положение дел в Дорогичине, на крайнем севере волынских владений, в то время по древнерусским источникам не прослеживается. В науке по преимуществу принято с доверием относиться к сведениям, которые представлены у В. Н. Татищева со ссылкой на некую «Полоцкую летопись» о том, что после смерти Мстислава Изяславича в 1170/3 г. в Дорогичине княжил Василько Ярополчич (один из младших племянников Мстислава), который, при поддержке своего шурина мазовецкого князя Лешка, племянника Казимира II, боролся за Берестье с минским князем Владимиром; Лешко занимает Берестье и, не получив от Василька обещанной компенсации за помощь, оставляет город за собой (Татищев 3. С. 127–128). Если полагаться на эту информацию, то описанная борьба за Берестье должна была развернуться после смерти берестейского князя Владимира Мстиславича (см. примеч. 1538), т. е. в середине или второй половине 1170-х гг. Вряд ли, однако, Василько Ярополчич был еще жив к началу 1190-х гг., ведь описанное у Кадлубка выше посажение в Берестье в 1182 г. Святослава Мстиславича (см. главу IV, 14), вероятнее всего, стало следствием того, что берестейский стол освободился после смерти Василька (иначе трудно было бы понять, почему Казимир II решил поддержать Святослава только десятилетие спустя по его изгнании из Владимира и почему поход оказался направлен именно на Берестье).
В мае 1194 г.
Лешку (Лестку), будущему князю краковскому и сандомирскому, было около восьми, Конраду, впоследствии князю мазовецкому, – около семи лет.
Их дяди Мешка III.
Сыновья Владислава II Изгнанника, старшего из сыновей Болеслава III; Владиславичи, Болеслав Высокий и Мешко, закрепились в Силезии.
«Хроника» Кадлубка – единственный источник, сообщающий об этом эпизоде биографии Романа Мстиславича. Родившийся ок. 1155/60 г., Роман был примерно на 20 лет младше Казимира II, и потому хронологически допустимо, что волынский княжич воспитывался при дворе своего дяди по матери в пору сандомирского княжения последнего (до 1177 г.). Вместе с тем нелегко понять, что могло подвигнуть владимиро-волынского князя Мстислава Изяславича на такой неординарный шаг, который слишком походит на заложничество.
О каком княжестве пишет хронист? Коль скоро сказуемое стоит в настоящем времени («княжество, которым он правит» – «eodemque quo fungitur principatu»), высказывалось мнение, что Кадлубек писал эти строки при жизни Романа, т. е. до 1205 г. (Vinc. Kadl. 1996. S. 251. Przyp. 274 [В. Kürbis]). Однако такая датировка исходит из молчаливого допущения, что «княжество» Романа Мстиславича – это Галич; между тем, Галичем вторично и окончательно Роман овладел уже после смерти Казимира II (см. об этом ниже, в главе IV, 24), а галицкая неудача 1188 г. (см. главу IV, 15) едва ли могла вызвать благодарность Романа. Следовательно, под «княжеством» Романа Кадлубек в данном случае имеет в виду Владимир (собственно, он именно так и титулует Мстиславича), по непонятной причине представляя себе владимирский стол зависимым от Кракова (см. примеч. 1538). Это, в свою очередь, означало бы, что в качестве terminus ante quern для написания главы IV, 23 надо было бы признать 1198/9 г., когда Роман перебрался в Галич (сохранив, впрочем, за собой и Владимир); иными словами, Кадлубек писал IV книгу по горячим следам событий. Впрочем, вероятнее выглядит другая возможность: что настоящее время сказуемого в придаточном предложении указывает всего лишь на одновременность действия со временем главного повествования: «правит» именно тогда, когда малолетние Казимировичи обороняются от претензий своего дяди Мешка III, т. е. правит во Владимире (ср. примеч. 1629).
Роман Мстиславич был женат на Передславе, дочери киевского князя Рюрика Ростиславича, с которой действительно развелся, вероятно, именно в 1195 г., непосредственно перед походом в Польшу (ПСРЛ 2. Стб. 683–686). В «Ипатьевской летописи» логика действий Романа представлена подробно и в точности так же, как и у Кадлубка (ПСРЛ 2. Стб. 686–687), так что возникает даже впечатление о едином источнике их информации (Роман или его окружение?).
Енджеёвский (т. е. Андреевский) монастырь цистерцианцев примерно в 80 км к северу от Кракова. Сражение произошло в сентябре 1195 г.
Князь куявский.
Весьма гротескная картина, которая либо заставляет думать (если верна) о колебаниях в лагере сторонников юных Казимировичей, либо (что вернее) лишний раз свидетельствует об общей антипатии хрониста по отношению к Руси (ср. примеч. 1502), которую (антипатию) он не может и не желает скрыть, даже говоря о русских союзниках.
Мешко, сын Владислава II, один из силезских князей, и Ярослав, сын его старшего брата Болеслава Высокого.
См. примеч. 1575. Наряду с дворским Николаем, Пелка был одним из главных вождей «партии» Казимира II в Кракове.
В оригинале в обоих случаях («голова», «столица») – одно и то же слово (caput).
Здесь во всех списках пропущено, по крайней мере, одно слово; Б. Кюрбис добавляет «рукой» (Vinc. Kadl. 1996. S. 255), но вряд ли удачно: рукой рыбу за собой не тянут. Скорее всего, в оригинале Кадлубка читалось «на крючке» или т. п. Образность речи Романа производит впечатление достоверной (ср. примеч. 1632).
Елены. В старой историографии ее считали дочерью смоленского и киевского князя Ростислава Мстиславича (Balzer 1895. S. 184 ff.), но в последнее время преобладание получила точка зрения Т. Василевского, полагающего супругу Казимира II дочерью зноемского князя Конрада II (Wasilewski 1978. S. 115–120; Jasiński 1992. S. 266–267; Dąbrowski 2007. S. 689–692; ср. примеч. 1582).
Обряд опоясывания мечом происходил в 15–16 лет.
Как понимать оборот «сиял словно некое солнце» («quasi quidam sol enituit»)? Если в смысле достоинств характера, то Лешку естественнее было бы «сиять» над польскими князьями – своим дядей Мешком III и двоюродными братьями. Раз речь идет о «князьях Руси», то приходится думать, что Кадлубек подразумевает тот или иной род политической зависимости (что и подтверждается дальнейшим рассказом о событиях в Галиче). Иными словами, неумеренный панегиризм хрониста, работавшего в княжение Лешка, перетекает в откровенно грубую лесть: только с закрытыми глазами читатель мог бы поверить, будто 12-летний краковский князь, над которым витала вечная угроза со стороны могущественного великопольского дяди, обладал каким-то влиянием на «всех (!) князей Руси».
Владимир Ярославич (см. главу IV, 15) скончался ок. 1198/9 г. действительно без наследников; на нем пресеклась линия галицких князей, шедшая от Ростислава Владимировича, старшего внука Ярослава Мудрого.
В борьбе за Галич после смерти Романа Мстиславича в 1205 г. участвовали черниговские князья Игоревичи (женой новгород-северского князя Игоря Святославича, героя «Слова о полку Игореве», была дочь Ярослава Осмомысла, сестра Владимира Ярославича), киевский князь Рюрик Ростиславич и др. Но относительно аналогичного противоборства после смерти Владимира Ярославича в русских летописях сведений нет, так как «Киевская летопись» (в составе «Ипатьевской летописи») заканчивается статьей 1199 г., а следующая за ней «Галицко-Волынская летопись» открывается описанием событий уже после гибели Романа Мстиславича в 1205 г. Таким образом, свидетельство Кадлубка является уникальным.
Над половцами. Связи Галича с половецкой степью были традиционно тесными.
Кадлубек продолжает настаивать на своем странном представлении о зависимости Волыни от Кракова. Если в отношении Романа Мстиславича и Казимира II оно имело хотя бы династически-родовое оправдание (последний был «старше» первого, насколько дядя генеалогически старше племянника), то применительно к Роману и Лешку не было и того: 40-летний Роман был много сильнее и влиятельнее своего 12–13-летнего двоюродного брата. Не вполне понятно также, почему вокняжение Романа в Галиче столь радикально меняло его политический статус, делая его, в глазах хрониста, «равным» краковскому князю? Ведь в иерархии русских столов конца XII в. Галич не имел никакого преимущества перед Владимиром Волынским. Очевидно, на Кадлубка произвел впечатление кратковременный эпизод венгерского правления в Галиче в 1188–1189 гг., когда сидевшему здесь сыну венгерского короля Белы III Эндре (Андрею) был официально усвоен титул «галицкого короля»; ср. чуть ниже: галичане избирают «князя» (dux) Лешко своим «королем» (rех) (ср. также примеч. 1619).
Т. е. они имели общего предка, отстоявшего от них на два поколения по включительному счету – деда (Болеслав III).
Очевидно, имеется в виду малолетство Казимировичей.
Казимир II не был королем. Под этим риторическим титулом, как и выше под никогда не существовавшим титулом «монарха всей Лехии» (см. в главе IV, 8), хронист имеет в виду положение краковского князя в качестве номинального династического главы польского княжеского семейства по завещанию Болеслава III (1138 г.).
См. примеч. 1615.
Перевод передает игру слов в оригинале: «dignetur ... dignatio».
Очевидно, не просто риторическое ухищрение, а способ описания верховной власти Лешка: имя правителя возглашалось во время богослужения.
Двусмысленность («первые» значит «главные» или «первые на пути к Галичу»?) присутствует в самом оригинале («Prima oppida»).
Такой повтор здесь, как и в других местах, – отражает стиль автора, а не переводчика!
Не совсем понятно, города или княжества (лат. Galicia может значить и то, и другое). Видимо, имеется в виду все же княжество, поскольку иначе выражение «пределы Галича» («fines Galiciae») выглядело бы не слишком удачным (ожидалось бы «moenia Galiciae» или подобное). Если так, то отсюда, как и из последующего, видно, что, в представлении хрониста, Галич защищали не галичане, а какие-то пришлые русские князья.
В оригинале – непередаваемая аллитерация: «in quorum infinitate fixerant fiduciam».
В оригинале период заключен в синонимические скобки: «Noverant enim ... nemine suorum parcere novisset», что нам не удалось передать в переводе.
Перевод не вполне воспроизводит игру слов в оригинале: «Omnibus ... primis ... omnino resistentibus».
О походе Лешка Белого на Галич после смерти Владимира Ярославича и вообще об обстоятельствах вокняжения там владмиро-волынского князя Романа Мстиславича сообщает только Кадлубек, равно как и восходящие к его «Хронике» источники – «Великопольская хроника» и Длугош (Вел. хр. С. 134–137; Щавелева 2004. С. 187–189, 340–342); древнерусские источники сведений об этом не сохранили (в «Ипатьевской летописи» между окончанием «Киевской летописи» и началом «Галицко-волынской» имеется хронологическая лакуна, которая приходится как раз на период галицкого княжения Романа). Не видно повода сомневаться в данных Кадлубка о помощи, оказанной Роману краковским правительством юного Лешка, но столь же мало причин верить в сюзеренитет Кракова над Галичем, перешедший с Владимира Ярославича на Романа Мстиславича. Возможно, хронист работал над IV книгой после 1214 г., когда в Галиче (до 1219 г.) снова закрепились венгры и по Спишскому договору Галицкое княжество было разделено между Венгрией и Польшей (к Кракову отошел Перемышль).
Вне сомнения, подразумевается роковой для Романа поход 1205 г., приведший к его гибели в битве под Завихостом против Лешка и Конрада Казимировичей. Если так, то написание этой части IV книги надо отнести ко времени после 1205 г. (ср. примеч. 1599); обстоятельства оборвали работу над «Хроникой» прежде, чем Кадлубек дошел до описания этих событий. Высказывалось предположение, что красочное описание битвы у Завихоста в «Анналах краковского капитула» (см. № 61/7) принадлежит перу Кадлубка.
Обычный у Кадлубка термин для обозначения высшей знати.
Несомненно, несколько искаженный венгерский термин i(o)bagiones, который во времена Кадлубка применялся к широким слоям знати. Не стоит видеть в этих ибагионах какие-то остатки венгерской администрации конца 1180-х гг. (Vinc. Kadl. 1996. S. 260. Przyp. 304; Щавелева 1990. С. 139. Коммент. 10); скорее всего, хронист несколько «унгаризирует» свое описание ситуации в Галиче в соответствии с представлением, что в 1188 г. в политическом статусе галицкого стола произошел качественный скачок (см. примеч. 1615).
Эту поговорку своего князя вспоминает галицкий сотник Микула, обращаясь к сыну Романа Даниилу: «Не погнетши пчел, меду не едать» (ПСРЛ 2. Стб. 763) (ср. примеч. 1608).
13 марта 1202 г.
Великопольский князь Владислав Тонконогий, к тому времени единственный оставшийся в живых из сыновей Мешка III. На этом «Хроника» обрывается.