Повесть о семи мудрецах

Сказание предивно повьсть о цесаре и о сыне его Диоклитиане

Повем убо вам вещь сицеву⁶¹². Бысть убо в Римстей области цесарь, ему же имя Елиазар, мудростию же не у свершен. Егда убо прииде в мере возраста, поя себе жену тоя же Римския области, своея державы, некоего краля дщерь, деву сущу, красну зело.

Пребыв убо с нею, и зачат от него во чреве имущи. Егда убо исполнишася дние рожению, роди отроча, и нарекоша ему имя Диоклитиан, отроча же растяще вельми чудно и красно зело. Егда убо доиде до седьмого лета, мати его в недуг впаде, еже умрети ей. Сия же, уразумев свое отшествие, призывает к себе мужа своего, славнейшего цесаря Елиазара и рече ему «Молю ти ся, великий цесарю, государю мой, понеже отхожу жития сего, прошу у тебя, единого дай ми по моей смерти!»

Он же рече «О вселюбезная, проси еже хощеши, да сотворю». Она же рече «Имеем у себя сына си единородна, но понеже по моем отшествии имаши женитись, молю ти ся, да не вдай ей владети над сыном наю, и не начни держати его при себе и при ней, мачесе его, но отдаждь его далече, выиную страну в научение всякой мудрости, но аще и жалостию поболезнуеши о нем, но напоследок упокоиши его и возвеселишися о нем». И сие рекше умре.

Цесарь же ее погребе с великою честию, и бе плача и сетуя по ней многи дни.

Минувшим же днем сетованию, воспомяну ея прошение и похвали разум ея, вдаст сына своего седьми мудрецем, да научает его всякой премудрости, елико сами научены.

Рече же старейшина мудрец прочим еже с ним мудрецем: «Послушайте, повем вам, созиждем палату среди Римския области велию зело и подпишем на стенах от всякого любомудрия, кииждо что разумеет, а вверху палаты напишем небесныя беги и стихию, и звездное течение, дабы отроча всегда зрело ко учению⁶¹³ своему». Мудрецы же похвалиша совет его, создаша же палату велию и прекрасну зело и подписаша, елико их уразумеша, начаша же цесаревича учити с подщанием и с прилежанием великим зело.

Бывшу же ему во учении седьмь лет, мудрецы же между собою реша «Хощем да искусим ученика своего цесаревича и узрим, гораздо ли учение наше принял». И рек стареи мудрецем, емуже имя Банцелеус «Положим ему под нози по листу коблющему⁶¹⁴ кождо нас и станем при постели его».

Се же им рекше, учиниша еже восхотеша. Егда возляже цесаревич опочинути, они же пришедши и подложиша под нозе его по листу, сами же сташа при постели его. Диоклитиан же пробудися и нача смотрети вверх палаты своея и хвататись за постелю нача рукама своима.

Реша же ему мудрецы: «Великий господарю Диоклитиане, чего ради зриши вверх по палате и рукама хватаешь за постелю?»

Он же глагола им «Зрю и не вем, любо с палаты моея верх сопнулся, или подо мною земля поднялась кверху».

Мудрецы же проразумеша и реша к себе «Учения любомудрия цесаревич принял выше нашего, мним, ин таков мудр в поднебесней не обрящется».

Сия же дозде⁶¹⁵, но на предлежащее возвратимся.

Матери убо отрочати умерши. По неколицех же днех приидоша к цесарю радныя паны его, бояре и дворяне думныя со всею его областию, начаша его молити «Великий и преименитый, преславный господарь наш, цесарю, ещо убо ти средовечну⁶¹⁶ сущу, супружницы же не имеешь. Молим ти ся, да посягнеши второй жене и воставиши плод в наследие державы царствия твоего, да не безгосподарыни останемся и недругом твоим, окольним царем, в расхищение впадем, писано убо есть в законе аще кому умрет жена, посягнути на вторую, аще и вторая умрет, понуже посягнути и на третьюю».

Цесарь же рече им «О преизящные мои рады нашея панове, бояре и думы нашея дворяне, и вси начальники нашея области! Весте убо снаследника и сопрестольника моему господарству и вам господаря, имею си сына Диоклитиана, единочадого ми суща, егоже премудра зело, а за любовь и за жалость жены моей, цесаревы первыя, не могу на другую посягнути!»

Они реша ему «О великий, преславный господарь наш, аще сына си имеешь Диоклитиана, а нам господаря, но царство ти велико есть, и многие государства под твоею областию суть. Аще бы и много чад было у тебя, преславнейшего господаря, и есть им где господарствовати, но боимся, егда нечто случится твоему сыну, а нашему господарю, и нам будет безгосподарным остатися, недругом твоим, окольним царем, в расхищение и в попрание, и землю нашу чужии поядят». Сия же слышав, цесарь преклонись на их прошенье и разосла по многим королевствам своего господарства повеле избрати деву юну и лепу, достойну царствия своего. Обретоша же в некоем граде Костеле деву красну зело, ея же приведоша к цесарю. Ю же узрев, почудися красоте ея и возлюби ю зело, и забы любве, еже име к первой жене своей, сотвори брак чуден и пресветел зело. Созва на веселие брака того все крали Римския области, радныя панове и бояре, и дворяне, и многое множество людей господарства своего. Гласу же и звуку бывшу велию от брачного поташного учреждения, еже кимвалом и литавр, и на кров громогласия еже трубного клицания, и еже сурны сладкогласия, цымбалов же звяцания и органов многогласия, и иных много различных мусикейских согласия. Людем же всем всякого чину, веселящимся и славящим господаря своего цесаря и цесареву величающим.

Браку же мимо шедшу, сыну же цесареву на браку не бывшу, моления ради матери его еже ко отцу его, цесарю, бе убо в то время у мудрецов на училищи.

По некоем времени сказаша цесареве, мачесе его, еже о цесареви сыне Диоклитиане.

Мачеха же Диоклитианя, слыша сия, нача негодовати и зле мыслити, дабы цесаря по сыне его в забвенье привести, еже не воспомянути его или инако погубити, мысля же убо се не едино лето.

Во едину же от нощей цесарю, лежащу с нею на постеле, и нача ей глаголати «О, вселюбезная и пресладкая, свете очию моею, утехо и возжделение сердечное, милая, прекрасная моя цесарева! Ничтоже в поднебесной точно твоей красоте, ничтоже любезнее тебя пред очима моима, вся ни во что же суть, проси, еже хощеши, да сотворю прошение твое и не буди тое же, в чем преслушаюсь, но вся буди по воли твоей и ничто от тайны моей да не утаится тебе».

Она же, видев цесарево усердие и несумненную ласку и любовь еже к себе, и восприимши дерзновение, рече к нему «О, пресветлый и великий цесарю, господарь мой милый, аще праведно любиши мя от душа своея, даждь мне видети сына твоего и моего, Богом данного Диоклитиана!». Он же рече «Се по воли твоей учиню».

И вскоре к мудрецем повеле написати послание сице от пресветлейшего и преславнейшего, достохвального великого господаря Елиазара, цесаря Римския области и многоименитых господарств повелителя «Ведомо да есть вам, немалым летом мимошедшим отлучихся сладчайшего ми сына Диоклитиана. Сего ради болезнует ми душа и плачет ми сердце, понеже много лет не видех его пресветлого образа и не слышах от уст его премудрых и медоточных словес. Ныне же помышление вниде в сердце мое, да аще не узрю вскоре его и не слышу словес его, зле гонзнет ми живот⁶¹⁷, не могу от жалости терпети, еже не видети его. Вы же не замедлением вборзе привезете его ко мне и от нас достойную честь приимете царствия моего».

Посланию же написанну бывшу, печатает его перстнем своея руки и скоростию посылает его к мудрецем.

Привезену же ему бывшу, и приемше послание мудрецы и прочтошае. Достигши же нощи, начаша зрети на звезды и рассмотрети своим любомудрием во звездах, каков будет приезд Диоклитиану ко отцу.

Видят же убо се, егда приедет Диоклитиан ко отцу, и не возможет против отца слова изрещи никакова в седьм дний, но будет нем и безгласен, аще ему и смерть принять, и веден будет в те во все седьмь дний на шибалицу⁶¹⁸, да обесят⁶¹⁹ его.

Видевше же сия, мудрецы смутишася зело и рекоша в себе «Уне⁶²⁰ б нам всем умрети, нежели Диоклитиану!»

Аже зрит их унылых и скорбящих из палаты Диоклитиан и рече к ним «О, господии мои, седьмь мудрецов, что вас зрю унывших и скорбящих зело?». Они же отвещавше и реша к нему «О, премудрый господарь наш, Диоклитиане цесаревичу, сего ради сетуем и зело скорбим, прииде убо к нам от преславнейшего государя нашего цесаря, отца твоего, послание, да безо всякого замедления вборзе с тобою, премудрым господарем, едем к нему. Мы же о сем своим любомудрием во звездах рассмотрихом, каково будет твое пришествие ко отцу, и видехом время зло егда узриши отца своего, и не возможеши ни единого слова к нему изрещи в седьмь дний, аще и смерть случится приняти, и в те седьмь дний всегда на кииждо день веден будеши к шибелице на обешение напрасно».

Диоклитиан же рече им «Хощу да и аз вижу небо и звезды». Приспевши же второй нощи, призвав мудрецев своих и нача зрети на звездное течение прилежно, видит же сие все, еже ему сказаша мудрецы, и к тому еще видит, еже не узнаша мудрецы да избудет тое напрасныя смерти и избавят его на седьмь дней от смерти оне мудрецы, кииждо их на день, а в осьмый день сам оправдается, и у отца своего, цесаря, и у всех людей в велицей чести будет. И указа то видение во звездах и мудрецем своим. Они же прилежно о сем смотриша и узнаша, что истинно Диоклитиан рек им, возрадовашася зело, что цесаревича Бог сподобил превыше их мудрости, начаша готовитися да едут к цесарю.

Во един же от дней в полудне спящу цесаревичу на ложи своем, виде сон и се взыдоша над него четыре месяцы, от них же Быша изросло седьмь розг⁶²¹, на те же розги взыде ужи, и спущаше на него слины⁶²², и пробиваху его насквозь слины. Поведаше сон мудрецем своим, они же ему рассудиша «Четыре месяцы – четыре злодеи суть, а седьмь розг – седьмь дней выведение на смерть, а уж сей – мачеха, а еже слинами пробивала – то отца твоего на тебя учнет подстрекати на убиение смерти». Сие же рекши, и поехаша.

Пришедшим же им в Рим, стрете сына своего Диоклитиана отец его, цесарь, с великою радостию и, объем, целова его. Он же поклонись отцу своему и бысть нем, и не могии проглаголати, и не возможе ни единого слова изрещи ко отцу.

Цесарь же о сем нача вельми дивитися, что сын его к нему беседы не творит и слова никоторого не изречет, и помышляше в себе запретиша ему мудрецы, не веляху с ним глаголати.

Прием же его за руку, и веде подле себя, и нача на него смотрети прилежно, и рече ему «О, драгое мое чадо, сладкий, любезный сыну, повеждь ми, како тя учиша мудрецы».

Он же, став пред лицем отца своего и поклонися, а слова ни единого не изрече ему. Цесарь же паки о сем подивися и в недоумение впаде.

Слышав же о сем, цесарева вельми возрадовася и, убравшись в порты многоценныя, и с паньями, и с боярынями прииде к цесарю и поклонися ему, и сяде близ его, и рече ему «Сей ли есть сын наю?» Он же рече «Сей, токмо молчит, а не глаголет».

Цесарева же рече: «Великий цесарю, по воли мне дай, поиму его на едино и беседую с ним, и учиню се, что учнет со мною глаголати».

Цесарь же дает на ее волю. Цесарева же, взем Диоклитиана за руку, и восхоте его вести во внутреннюю комнату. Цесаревич же отнят у нее руку свою. Цесарь рече сыну своему «Востани, иди с нею!»

Диоклитиан же востав, и поклонись отцу своему, и иде с нею. Она же повеле изыти от себя всем паньям, и боярыням, и девам. Они же изшедши вон, цесарева же паки Диоклитиана прием за руку и посади его подле себя на постели своей, положи очи свои на нем и рече ему «О, пресладкий мой Диоклитиану, свете очию моею, возгорение сердечное, жало любовное, лязи и буди со мною, да насытишися моея красоты, и глаголи со мною еже восхощеши многажды, бо восхотех в девичестве видети тебя, и отца твоего молих, дабы ми показал светлость лица твоего. Ныне же вижу красоту лица твоего и зело радуюся, но молю тя, свете мой милый, обвесели мое желание!». И обнем его, восхоте целовати. Он же отврати лице свое от нея. Она же рече ему: «О, прелюбезный, что твориши и кого стыдишися, никто бо на нь зде зрит, токмо едина постеля и комната». И открыв груди свои, нача казати ему тело свое, глаголя «Диоклитиане, зри и люби тело мое по своей воли, аще ли сего не твориши, и ты злою смертью да умреши!»

Он же паки отвратися и не отвеща ей ничего. Она же рече ему «Мню убо, да нечто ради срамно не хощешь со мною глаголати, и ты убо возьми бумагу и чернило и напиши, еже хощеши».

Диоклитиан же прием чернило и бумагу и написа ей «О, нарицаемая ми мати, жив Бог мой, не буди ми уподобитися Авесалому, еже осквернити ложе отца своего! Ей, мати моя, не буди то, не буди, прочее же да не стужай ми к тому, и слова от мене никакого не имаши слышати!»

Она же, возрев нань с гневом, яростию рече ему «Скоро да умреши злою смертию»!

Писание же Диоклитиане зубами изорва, и одеяние свое растерза до пояса, и лице свое до крови изорва, и нача вопити велиим гласом «О, господие, помози ми, не дайте сему беззаконному сыну цесареву изнасиловати мя!».

Услышав же сие велие кричание, цесарь и вниде к ней. Цесарева же паде на нозе его с великим воплем и слезами и рече ему «О, великий, милостивый господарю, помилуй мя, се убо сын твой злый, дьявол и лихий человек! Аз бо взях его в комнату свою, хотя его в беседу привести, дабы что глаголал, он же бесстудием наполнен сый, нача мя нудити к греховному падению. Аз же много отрицахся и рекох ему «Что хощеши творити, беззаконниче?». Он же хотя мя насилием осквернити и се видяще, растерза ризы моя и лице мое окровави, и аще бы ты не вскоре пришел, то уже бы он надо мною свое скверное хотение учинил и ложе бы твое, отца своего, осквернил. Молю ти ся, пресветлый государю мой, учини избаву мне, а ему отомщение!»

Цесарь же от жены своея слышав сия, и на сына своего вельми разгневася и яростию зельною разжегся нань, повеле его обесити.

Видевше же се паны и бояре его и, возжалишась зело, приступиша к цесареви, и реша ему «О, великий господарю наш, не подобает сего вскоре сотворити, еже сына казнити, дóндеже⁶²³ испытаеши известно о нем, понеже единочад ти есть».

Цесарь же повеле его в темницу всадити.

Видевши же цесарева, еже цесарь сына своего не казни, нача неутешно плакати. Цесарь же, пришед к ней, рече «О, любимая ми, что плачеши?».

Она же рече ему «Понеже обещался еси мне за срамоту мою казнити сына своего и не казни его, и еже обещася се солгано, да сбудется тебе , аки некоему добру древу со младым древцем⁶²⁴».

Цесарь же рече ей «О любезная, прошу у тебя сея повести, да исповеждь⁶²⁵ ми!»

Цесарева же рече ему «Слыши убо, о цесарю, бысть некий человек в Риме, имея у себя виноград⁶²⁶. Бе же в том винограде древо вельми красно. Плод же его исцеление творяше, аще кто от него яст, немии – глаголаху, глусии – слышаху, и всякими недуги одержимыя – исцелевахуся. Человек же той от древа оного вельми обогате.

Случи же ся ему некогда прийти в виноград смотрити древа того, и узре близ древа оного младое древо израсте. И призва человек той приставника винограду⁶²⁷ и рече ему «Поливай младое древо, дабы росло скоро, мню бо, что то младое древо будет лучше старого». По повелению же господина своего приставник винограду нача поливати древо.

По неколицех же днех прииде господин видети древа того и виде, и се не борзо⁶²⁸ растет, и призва к себе приставника винограда, рече ему «Не рех ли ти сего древа поливати, се же мало растет твоим небрежением!»

Приставник же винограду рече ему «Се зриши, старое древо велико и высоко, и много ветве, но до младого же древа не даст солнцу восходити, посему младое древо не борзо растет».

Рече же господин винограднику «Обсеки у старого древа розги⁶²⁹, дабы солнце доходило до младого древа». Он же старого древа розги обсече, паки по некоем времени прииде господин винограда видети древа и рече винограднику «Что се младое древо косно⁶³⁰ растет?»

Рече же ему виноградник «Старое убо древо есть высоко, солнцу и дожду, и ветру до того древа не даст доходити, и сего ради косно растет».

Господин же рече ему «Подсеки убо старое древо все, да не творит пакости младому древу, имам бо на него надежду, да подаст плод лучше старого древа».

Приставник же винограда по повелению господина своего подсече старое древо, потом же исше⁶³¹ и младое древо.

Слышавше же горожане погубление старого древа – великие люди, и нищие и убогие – плакахуся о нем вельми.

Разумееши ли сия, цесарю, еже ти сказах? Повем ти и рассужение его древо убо старое – твое величество, а великия и богатыя от твоея власти думы навыкают, а немощныя и убогия от тебя милость приемлют; младое же древо – есть у тебя сын твой проклятый; а еже хоте древцо ветра, убо есть хощет сын царства твоего; а еже подсекоша старое древо – се умышляет, хощет тя убити; плакаху же ся по древе вси людие – се по тебе начнут плакатися».

Рече же ей цесарь «Правда, еже глаголеши, заутра сын мой да умрет!».

Наутрия же цесарь осуди сына своего на смерть, повеле обесити.

Ведому же ему с трубами, и с тимпаны, и с песнеми, провожаху его, плакаху же ся по нем вси людие, рекоша друг ко другу «Что се господарь наш сотвори, еже сына своего единочадого, мним, неповинна суща, предаст на смерть? Аще и сто бы сыновъ у него было, и не могл бы сего сотворити».

Приведоша же его на уреченное место, и се борзостию коня прискака мудрец, ему же имя Венцелеус, и рече приставником «Молю вас, господине, пождите мало время, да не обесити цесарева сына, неповинна суща, аз бо борзо ехав к цесарю и Божиею милостию избавлю его на сий день от смерти».

Цесаревич же поклонися мудрецу своему, аки некое слово хотящу ему изглаголати, мудрец же борзо нача скакати к цесареве палате и, вшедшу ему в палату, рече «О, великий цесарю, в веки живи!».

Он же возре с гневом, рече ему «Изыди из палаты моея, окаянне, дах аз вам в научение сына своего речиста, ныне же учинисте его нема и бесстудна, восхоте убо ложе мое осквернити. Ныне же сей да умрет, последи же и вы тою же смертию да умрете!»

Мудрец же рече ему «Сын твой не глаголет, се временно есть, по времени паки возглаголет, а еже восхотех осквернити ложе твое, се не истинно, лестию оклеветан ти есть, да постражеши горше того, еже некий цесарь для слова жены своея уби надежного пса своего, пес же той избави от смерти сына его единородного».

Цесарь же рече ему «Повеждь ми о сем, како сотворися». Он же рече «О, великий цесарю, не вели на сий день казнити сына своего, аз же повем ти притчу сию». Цесарь же посла скоро не веле казнити сына своего и повеле его отвести в темницу.

Мудрец же восприим рече «Слыши убо о цесарю, бе невкоем месте живяше рыцарь храбр зело, име у себя единого сына, младенца суща, и любяше его зело. Пристави к нему три мамки первая его да кормит перьсми, другая да обмывает, третьяя же качает и утешает. Имяше же той рыцарь пса да сокола и любяше их вельми, пса за еже ни с каким зверем роспуску не было⁶³², сокола за еже ни с которою птицею розлету не было⁶³³. Обычай же у пса оного бяше таков егда рыцарю лучитца⁶³⁴ ехати на бой, и аже будет ему на деле⁶³⁵ помощь Божия, сей же пес, аки волхвуя, чрез его и чрез коня трижды скочит. Егда же ему на бой не час⁶³⁶ ехати, пес же он великим гласом выя и коня его узду грызяще.

Случи же ся некогда, зван бысть той рыцарь и с женою на пир, и поеха, поем с собою и люди своя, в дому же своем остави сына и три мамки его, и пса, и сокола. Мамки же отрочате узыбаша его в колыбели, и успе отроча, сами же изыдоша на двор да играют, оставиша во храмине младенца спяща и с ним пса и сокола. Псу убо спяшу, сокола же сидевшу, и се внезапу изыде уж из-под лавки и нача, обращаяся, зрети семо и овамо⁶³⁷ и, не увиде во храмине людей, нача приближатися ко отрочати, хоте его заести. Узре же сокол ужа ползуща ко отрочати, нача трепетатися, дабы пес убудился и, виде его спяща крепко, доста носом за губу и ушкну⁶³⁸ его, бе бо спя близ его. Пес же убудися и узре ужа ползуща борзостию, ринувся и сцепившася с ним, и начашася ести между собою. Уж убо пса изъяде во многих местех, а пес ему одоле и до смерти загрызе, от крови же их стечеся вся храмина. Егда же пес и уж брашася⁶³⁹ между собою, извалиша отроча из колыбели, и оторвася колыбель, покры отроча, и удавив же пес ужа и ляже на нем близ у колыбели суть. Приидоша же в храмину мамки отрочате, видевше же храмину кровию сплывшуся и пса лежаща кровава, и колыбель опровержену, отрочате ж не узревше, мневше, пес отрочай изъяде, и разбежашася. Едина же мамка приде к рыцареве, плача и вопия велиим гласом «О, не веси, госпожа, пес сына вашего изъяде до смерти и леже у колыбели!»

Рыцарева⁶⁴⁰ же, слышав смерть сына своего, велиим гласом воскрича. Слышав же рыцарь кричание жены своея, притече и рече к ней «О чем плачеши?». Она же рече ему «Се прибежа мамка и сказа, сына наю⁶⁴¹ изъяде пес до смерти».

Рыцарь же, слышав, взем меч свой и иде борзо в дом свой, прииде во храмину, где бе сын его, и виде ю кровию стекшуся, а колыбель сына своего на земли поверженну и пса, близ ея лежаща, лижуща колыбель. Пес же узре господина своего, и скочи к нему, радуяся. Он же изъят меч и ткну его, и пресече надвое, и подня колыбель, и обрете сына жива, спяща. Нача ж смотрети, откуду по храмине учинися кровь, и обрете ужа великого заедена, и оскорбеся о псе скорбию велиею зело, нача плакати, понеже уби неповинного, такова разумна для слова жены своея».

Сия рек⁶⁴², мудрец возгласи «Слыши убо, преславный, милосердный господарю мой, цесарю, но да не и ты раскаишися, убив сына си единородного, неповинна суща, для слова жены своея и начнеши неутешно плакати о сыну своем».

Слышав же сия, цесарь похвали мудреца о притчи его.

Услышав же цесарева, что сын цесарев еще не умре, нача вельми плакати и главу свою попелом⁶⁴³ посыпа.

Прииде же цесарь и рече ей «О, любимая, что плачеши?» Она же рече ему «Не се ли обещася еси мне сына своего за срамоту мою обесити, и се слышу, еже жив сый, да не како се прилучится тебе, аки некоему пастуху с диким вепрем⁶⁴⁴». Цесарь же рече ей «Повеждь ми о сем, любимая!»

Она же отвеща «И во вчерашний день тебе сказах, и помощи себе никоея не учиних, повем убо и се, да разумееши еже о сыну своем».

«Бысть некий король, име в государстве своем великий лес, в нем же, лесу, живяше дикий вепрь, бе же лют зело, по всяким местом проходя, изедаше люди. Приидоша же ко кралю все люди его господарства, моляху его с великим воплем, да избавит их от насилия вепрева.

Король же посла многих рыцарей на того вепря, повеле его убити, вепрь же рыцарей всех поби. Король же посла второе, и в третее, он же и тех всех поби. По сем король в недоумении бысть.

Имяше же король той дщерь единародну, и пусти кличь по всем градом господарства своего, иже кто убьет вепря того, да даст за него дщерь свою.

Случи же ся некако един некто пастух, пася скотину, за поясом же име у себя секиру, и узре его вепрь той, напусти на него. Он же утече у него на великое древо виноградное. Вепрь же нача древо подъядати, пастырь же нача ягоды рвати и ветвие с ягоды вепрю метати. Вепрь же нападеся на ягоды, нача их ясти, а пастырь же больши нача к нему метати. И наядеся вепрь ягод до великие сытости, и ляже под тем древом спати. Пастух же узре его спяща, и наклонися на него, единою рукою держася за древо, а второю нача вепря чесати, и узна его спяща крепко, и изъят топор, и уби его до смерти. Король же выдаде за него дщерь свою. Последи же его той пастух кралевствова на его место».

Сия же цесарева изглагола и рече цесарю «Разумей, яже ти глаголю приличне людие не возмогоша стояти против тебя, а пастух – знамение твоего злого сына, еже над тобою своею мудростию умышляет; смокви еже метание к вепрю знаменует проклятых его мудрецов, еже умолвят тя лестными словесы; чесание же вепря пастуха того претворит, еже сын твой и с своими мудрецы, лживыми своими словесы умолвив, тя хощет убити и на твоем престоле сести и господарствовати».

Цесарь же речей ей «Разумею, яже глаголеши, и не буди того, еже сыну убитим, я утре повелю, да обесят его».

Она же рече ему «Аще сия учиниши, то добро себе сотвориши».

Наутрие же цесарь повеле сына своего обесити.

Ведому же ему на шибелицу, и се приехав мудрец, ему же имя Лентелеус. Возопиша же к нему вси людие с великим гласом и рекоша аки едины усты «О преизящный мудрец, аще ти возможно, да избавиши сына цесарева, ученика своего, от смерти!» Мудрец же рече им «Не ускорите вести его скоро к казни, аз де на сий день избавлю его от смерти». Диоклитиан же поклонися, аки некое слово хотя к нему изрещи. Мудрец же нача к цесареве палате скакати борзо, и вниде в палату, и рече «О великий цесарю, в веки живи!»

Цесарь же рече ему, яростно возрев нань: «Изыди, окаянне, борзо из палаты моея! Аз убо дах вам сына своего речиста, вы же сотвористе его нема и напрасно восхоте убо ложе мое осквернити. Ныне же он да умрет, последи же и вы обще с ним да умрете!»

Мудрец же рече ему «О великий цесарю, еже сын твой нем, сие времянно есть, а еже оскверни ложе твое, сие лжа, а не истинна, лестию убо оболган есть; то бе, понеже мачеха его сама хотяще с ним быти, ныне же срам свой покрывает и вину свою на него возлагает. Но ведомо буди тебе, о великий господарю, аще ли убъеши сына своего неповинного для жены своея, горшае постражеши, аки некой старый рыцарь от младые жены».

Цесарь же рече ему «Повеждь ми о сем».

И мудрец рече ему «Молю ти ся, да не умрет сын твой на сий день, и аз повем ти притчу сию».

Цесарь же повеле сына своего отвести в темницу, и се мудрец рече: «Слыши, о великий, преславный господарю мой, цесарю».

«Бысть невкоем граде рыцарь стар сый, на старость поня себе жену вельми красну. Обычай же имяше егда внидет к ней спати, тогда ложню⁶⁴⁵ свою замыкаше, ключи же под возглавие себе кладяше. Ея же не можате утешати, старости ради своея, и егда усыпаше, и се жена его ключи крадяше и исхожда же к некоему младу юноше. Совершаше с ним свое хотение, утеху от него приимаше, тело свое блудом услажаше и, приходя от юноши, паки ложню замыкаше, и ключи под возглавие кладяше, а сама за ним ложашеся. Случи же ся некогда, во едину от нощей рыцарь вниде к ней спати и замкну ложню свою, якоже обычай имаше, и положи ключи под возглавие себе. Егда же нача спати, абие⁶⁴⁶ жена его взем ключи из-под главы, якоже обычай ей бяше, и иде к любимому си юноше потешения ради тела своего. Рыцарь же убудився от сна, и се жены несть подле, нача же смотрети ключей, и не обрете. Востав же от постели, и прииде к дверем ложницы своея, и обрете отомчену и отворенну. Он же запре дому своего и врата, и ложню, и сяде в вышнем оконце, зря на улицу, откуду поидет жена его.

И как будет кликнувшем трем куром⁶⁴⁷, прииде жена его, и обрете врата и двери заперты, и нача толкатися вельми. Рыцарь же рече ей «О, проклятая чужеложница, уже испытно уведех тя, яко всегда с постеля моея ходишь к своему рачителю⁶⁴⁸, но за сие да будеши поймана страждьми, поставлена на пруде⁶⁴⁹ и казненна градскою казнию по обычаю градскому!».

Обычай иже бяще града того, егда кто изыман будет после решотошного звону на улице, муж или жена бездельно ходяще, то поставляют его на пруде и казнят грацкою казнию. Слышав же сие речение от мужа своего, жена начат к нему лестно глаголати «О, прелюбезный, свете мой милый, что тако твориши и глаголеши! Прииде бо ко мне девица от матери моея и поведа ми, что мати моя в болезнь впаде. Аз же тя убудити не смех⁶⁵⁰, и взях из подглавия ключи, и ходих к матери своей навещати и видети ея немощи. Ныне же молю ти ся, отопри ми двери и пусти мя в дом свой, да не изымана буду стражи, и не наведи мне и роду моему бесчестия, а себе на старость срамоты, Бога ради, пусти мя!». Он же рече ей «Не плоди словес, окаянная, увещая мя лестию, но понеже еси чужеложствова, и за сие буди изымана стражи и поставлена на пруде и осужена смертию!»

Она же паки моляшеся ему, глаголя «Помилуй мя, и помилуй мя, и пусти мя в дом свой, да не зле умру!».

Рыцарь же речей ей «Не пусторечи, окаянная, и не лукавнуй, окаянная, скоро да умри!»

Бе же дому его близ кладязь глубок. Она же, слышав мужа своего ответ яростен и гнева наполнен, и рече ему «О предрагий и прелюбезный, свете очию моею, се видиши кладязь сей? Аще мя не пустиши в дом свой, аз шед в он утоплюся». Он же рече ей «Унее⁶⁵¹ утони, окаянная, неже при мне чужеложство твори».

Она же рече ему «Се учиню по твоей воли вниду и утоплюся, но молю и прошу у тебя, Бога ради, вели мя погрести у Пречистыя и у всех святых, за моя же грехи вели раздати все имение мое, еже принесох к тебе с собою».

Сама же, подняв камень велий, иже лежа близ кладезя, и рину его в кладязь, и опустив, от кладезя утаися и ста у врат близ врат двора рыцарева.

И услышав же рыцарь из кладезя звук велий, мнев жену свою кинувшуся в онь, и раскаяся, сжаловася по жене своей и нача мыслити «Подам ей уже⁶⁵² и извлеку ею из кладезя, и избавлю от смерти, вперед убо она сего не учнет творити». И взем уже, отопре врата из дому своего, и иде ко кладезю, и пусти уже в кладязь, и нача кликати ея из кладезя. Она же ответа не дает ему. Рыцарь же, около кладезя ходя, и нача рыдати, и тужити стенанием, и, воздыхая, глаголаше «Ох, увы мне, страсному⁶⁵³, погубих убо жену свою, унее было наказывати и учити дома, нежели сей злой смерти предати ю».

Жена же, сетование мужа своего услыша, и подобно время обрете, утече в дом мужа своего и запре ворота крепко, дабы мужу ея в дом невозможно внити, а сама сяде в том же месте при окне, идеже⁶⁵⁴ седе рыцарь, и рассмеяся вельми, и рече громко мужу своему, рыцарю «О ненавистый псе смердящий, и гнусне, и блядиве, проклятый старче, чужеложниче нечистый, что волочишися, бродя по блядем?»

Рыцарь же, услыша глас жены своея, вельми обрадовася и рече от радости «Слава Богу, иже есть жена моя здрава, утеха души моей, подпора старости моей!» И рече ей «Зриши ли, како аз о тебе промышляю и сетую, дабы ты не умерла?»

Она же рече ему «Слыши, беззаконниче, еже ты на мя клеветал. Зрит Бог, аз тому неточна, но сбышася древних человек речение кий человек сам кое зло содея, и он хощет, чтобы всякой человек таков же был. Ты убо сам чужеложствуеши по блядем да и меня себе равну нарицаеши, чужеложницею мя зовеши. За неправду же твою буди тебе, да поиман будеши строжи, поставлен на пруде, занеже аз терпех ти много».

Рыцарь же рече «О милая и любезная ми жена, аз тебе рех, дабы ты впредь так не творила, а не хотех ти никоего зла учинити! Ныне же молю тя, не учини ми на старость срамоты, понеже от юности и доселе в чести бых, ныне же на старость на меня хощеши бесчестие навести и чужеложством оклеветати, неповинна мя суща на смерть готовиши. Молю ти ся, Бога ради, пусти мя, потом никоего слова не услышиши от мене!»

Она же рече ему «Не пусторечи, блядове, унее зде муку приими, онамо⁶⁵⁵ в веки начнеши царствовати!»

Рыцарь же, не имея надежды спасения, нача горько рыдати «О горе, увы мне, зле погибаю от жены своея!» И нача жалостно к ней глаголати «О, пресветлая господарыни моя, молю ти ся, не предаждь мене на смерть, для распеншагося на кресте нас ради Христа Бога, пусти мя в дом свой и мой!».

Она же рече ему «Премолчи, окаянные, кто тя имать в дом пустити, такова злодея, не имаши внити!»

Тогда зазвониша в колокол, и узреша рыцаря стражи на улице, и поимаша его, и рекоша ему «Что твориши, нощию по улицам ходиши, а веси⁶⁵⁶ грацкия заповеди и уставы?»

Рыцарева же жена нача сторожем на мужа своего жалобу творити и лукавыя словеса на него аки пращею метати «О, господие мои, Бог сведый тайная сердца человеком, той весть, яко идох за него девою сущею и непорочною. Сий же старец девство мое разоря, и не спит со мною, ходит всегда по блядем, и се вы его зрите нынеча, идуща от бляди по улице, но поимете его и ведите к судьям, да исполнят над ним закон грацкий».

Стражие же емше его и в суд ведоша. Рыцарева же жена иде за ним к судьям и иска пред судьями на нем девства своего, а слася на сторожей. Судьи же градския осудиша неповинного на смерть и по уставу градскому велеша его казнити, а дом и имение его все отдаша жене его. Жена же его со всем тем поиде за своего рачителя, с ним же чужеложствова».

И сия рек, мудрец возгласи «О, цесарю, разумеши ли, еже изрекох ти, да невозможно есть убо и всем женам верити».

Цесарь же рече «Но отселе сын мой не умрет!»

Цесарева же слыша сия, еже сын цесарев не умрет, начат вельми рыдати, власы свои терзаючи, велиим гласом крича и вопия «О горе, беда ми и срамоте моей, почто на сий свет родихся, буди проклят день рождения моего!»

Цесарь же рече к ней «О, пресладкая ми, почто стеня вопиеши, сокрушая своими слезами свою и мою душу?».

Она же рече ему «Како не плачу, срамоты своея, не токмо же себе, но и твоея любве, еже ко мне имаши, да и над тобою не то же учинится, како некоему рыцарю от сына своего, его же любляше зело. Таков бе ему любим, еже и живот свой за него премени, он же отца своего забы любве, уби его, и не похрани тела его».

Цесарь же рече ей «Повеждь ми, любезная, како ся сотвори».

Отвещав, цесарева рече «Бысть некий рыцарь древле в Риме, имея у себя единого сына и две дщери. Обычай же имяше той рыцарь часто на битвы ездити во многие господарства, споемлючи с собою всюды и сына своего. И в тех ездех имение свое истощи все, и одолжа великим долгом. И нача глаголати сыну своему «О, милый сыну, аз убо при старости, а ты млад еси, еще же имею две дщери, сестре твои, не имею же с чем их отдати замуж, долгу ради своего. Но что сотворю? На разбой ли поедем или учнем красти, да искупимся от долгу своего и было бы нам, чем питатися?». Сия же слыша, сын похвали совет отца своего.

Бысть же в то время цесарь в Риме Октеньян, охочь бе до злата и, имея у себя многое множество злата, насыпа же себе велию палату злата и постави стражи. И рече же сын того рыцаря ко отцу своему «Отче, сотворим мотыги и подкопаем палату, и возмем злата доволно». Рыцарь же похвали совет сына своего, и сотвориша себе мотыги, и шедше, подкопаша палату и взяша злата, елико возмогоша, и тем златом искупишася от всего долгу своего.

Стражи же палаты узнаша, ким местом из палаты злато крадено, и поставиша в том месте великий котел смолы разваря.

Они же приидоша во вторыя украсти злата и поидоша в скважню, идеже прокопаша. Вниде же преже отец его, и егда пустися, и урвася в котел в смолу по груди, и рече к сыну, дабы к нему не отпущался. Он же пустися бережно и не увязе в том котле. Видев же отец, что невозможно его сыну его избавити из котла, и рече к сыну своему «О, чадо, единако⁶⁵⁷ мы умрохом! Приими меч и отсеки главу мою, и возьми злато довольно и главу мою с собою. Мене же остави безглавна, да не познан будеши». Он же злата взял, елико возможе, и приим меч, отсече главу отцу своему, и положи ю в мех, и отнесе с собою.

Наутрие же приидоша стражи и взяша татя безглавна, и поведаше о нем цесарю. Цесарь же повеле труп мертвого татя по всему граду возити по улицам и по малым переулкам и посла за ним люди многи, и рече им «Смотрите прилежно, да егда в коем дворе узрите, еже тело мертвое видевше начнут плакати, сих изымайте и приведета ко мне».

Возиша же его много по улицам и привезоша в улицу, идеже живяше сын его и дщери. Узреша же дщери отца своего, мертва возима, и воскричаста великим гласом, и начаста плакати. Сын же его, заслышав кричание сестр своих, борзо ринувся к ним, извлече нож и уколол себя в бедру, и рече сестрам своим «Егда вы поимают и начнут спрашивати, вы же рцета им, что по мне плачете».

Слуги же цесаревы, слышавше в том дворе кричание, и ринушася имати, и узреша брата, лежаща поколота, и сестры над ним плачущеся, и мневше правду, отидоша от них.

Цесарь же повеле мертвое тело обесити, и висе два лета, а сын его не соиме, и не похрани».

Сия изрек, цесарева нача глаголати к цесарю «Внимаеши ли, о превеликий, преславный господарю мой, еже ти изрекох?». Он же рече ей «Зело внят, о любимая ми, да не и мне от моего сына то же будет. Наутрие же сын мой да умрет!»

Егда доиде до утрияго дне, и рече слугам своим «Идета и обесите сына моего».

Ведому же ему бывшу на уготованное место, и се мудрец его, ему же имя Кат, прискаче борзо на коне и рече к приставом «Господине мои, молю вы, не поспешите казнити сына цесарева, аз шед, умолю цесаря, да не повелит на сий день сына своего казнити!». Они же отвещаша ему «Буди то!».

Цесаревич же видев его, поклонися ему, аки некое слово хоте ему молвити. Мудрец же еде ко двору цесареву, и вниде в палату, и поклонися, якоже обычай есть, цесарю челом ударити. Цесарь же рече ему «Изыди скоро, окаянне, из палаты моея!» Мудрец же рече ему «О, великий господарю, цесарю, се ли мы у тебя выслужихом?». Цесарь же рече ему «Коя ваша ко мне служба? Дах аз вам сына своего доброречного, вы же учинисте его нема и безгласна, и сквернителя ложа отца своего. Ныне же он да умрет, последи же и вы с ним обще умрете!»

Мудрец же рече «О, пресветлый цесарю, глаголеши, сын твой нем, се временно, суд Божий на него прииде, а еже глаголеши, ложе твое осквернити хоте, се есть ложь, а не истинна, понеже не видехом в нем никоея злости распаления плоти его. Да не случится тебе, аки некоему торговому человеку». Цесарь же рече ему «Повеждь ми о сем, како ся учини!». Мудрец же рече «Повели убо сыну своему, да сего дни не умреть, аз же повем ти». Цесаре же повеле сына своего отвести в темницу.

Мудрец же, восприим, рече «Слыши убо, о преславный господарю, цесарю, бысть некий гость⁶⁵⁸, имея у себя жену вельми красну. Да у него же бе птица, глаголемая сорока, глагола жидовским языком, сказывая ему, гостю, всю истинну, что ся без него дома ни творит, или что от кого слышит, то все господарю своему исповесть, он же ее за то вельми любляше. Жена же его при нем верстою⁶⁵⁹ зело млада, аки господарыня наша цесарева пред тобою. Гость же той не часто спаше с своею женою, но не возможе ее утешити вожделение похоти, старости ради своея, и сего ради жена его возненавиде его и им гордети⁶⁶⁰ нача. Приучи же к себе греховного ради хотения своего и возжделения плотского некоего юношу лепа⁶⁶¹ и юна суща, могуща скверное ея похотное желание исполнити и любодейства возжделение утолити, и пламень ярости и несытства блудного угасити. И нача с ним чужеложствовати и несытною его любовию любити, и егда же муж ея отхожаше на куплю, она же в то время с чужеложником своим пребываше, скверное хотение свое совершаше. Сорока же, видев сия вся, господарю своему исповедываше, гость же, слышав сия от сороки, жену свою зельно бьяше. Рече же ему жена его «Ты убо веришь проклятой сороке, покаместа она у нас ни будет, и межу нами всегда мятеж будет». Гость же рече ей «Та убо сорока не имеет лгати николи, что видит или слышит, то и скажет, больши аз ей верю, неже тебе».

Случи же ся некогда, поеде гость той на куплю, жена же его посла к рачителю своему, дабы к ней скоро пришел. Он же до нощи не иде к ней, дабы его людие не видели, егда же достиже⁶⁶² нощъ, и он прииде к ней, и ляже с нею.

Услышав же то, сорока нача глаголати госпоже своей «О, госпожа моя, что твориши, господаря моего и своего не убоишися мужа, в потемках чужеложство твориши!»

Нача же и к чужеложнику глаголати «О, злый человече, почто сотворяеши зло господарю моему, любодеиствуеши с госпожею моею, а с его женою! Аще тя во образ не вижу за темностию нощи, но глас твой слышу, и о всем том сповем господарю моему».

Юноша же рече «Слышиши ли, о жено, сия проклятая сорока нас всем людем огласит». Она же рече ему «Аз убо той сороке сей же нощи учиню смерть».

И востав в первое куроглашение⁶⁶³, отпусти рачителя своего и любовника, и возва девку, и повеле ей на верх клетки дробин наметати, идеже седяше сорока, и пущаше гром, и льяше воду на ту сороку, и шибая дробинами и песком, и малым каменьицем.

Сорока же озябе от студена и малодушствоваша⁶⁶⁴, чая, что вправду на нее гром бысть. Егда же мимо иде нощъ и приспе день, и прииде к ней госпожа ея, и повеле под нею подмести, и рече ей «О, милая моя сорока, дождем тебя и громом забило». Се же ей рекши, аже приеде гость, муж ея, и нача сороки спрашивати, да повесть ему, что сотвори ся без него.

Сорока же рече ему «О, милый господарю мой, повем ти все, что слышах. Жена убо твоя, а моя госпожа, без тебя чужеложствова в нощи, мне же было нельзе видети во образ любовника ея за темностию нощи, но глас его слышах и понощах ему ярыми словесы, да бых убоялся, да и жене твоей, а своей госпоже, много о сем воспретих. Они же меня не послушаста, и спаста и чужеложствоваста. А надо мною, господарю мой, бысть беда велия ночесь, есми от грому и от дожду мало не умрох».

Услышав же то, гостина жена и рече мужу своему: «Господарь мой милый, почто веришь той сороке, что промеж мною и тобою ложъ, а не истинну, и ненависть творит своими лживыми словесы слагаючи, и срамоту мне приносит пред всеми людьми. Аще ли хощеши изверити тое сороку себе, прямо спроси всех сосед, бывал ли ночесь гром, и молния, и дождь, и яже будет, то она тебе правду сказала, и аз готова на позорную смерть».

Слышав же сия гость от уст жены своея, и нача в том спрашивати всех сосед своих, в такову преходящую нощь видеша, бил ливнеи дождь, и гром, и молния. Соседи же сказаша ему, что не бысть в ту нощ ничтоже, мимо иде тиха.

Жена же гостя того нача плакати и рече мужу своему: «Ужели еси изведал правду сороки своея и разумееши ли на мя ложь ея, аз убо по ее ложному оглашению во всем граде обесчещена».

Гость же поня веры льстивым глаголом жены своея, и взем из клети сороку, и оторва ей голову. Жена же его улучи желание свое и обнем, целова его и возвеселися зело, и рече мужу своему «О, милый господарю мой добрый, доброе дело сотвори, уби сороку, отселе будем в покое жити».

Гость же иде паки к клетке, идеже седе сорока, обхожаше близ клетки семо и овамо, и обрете над клеткою тою вверху дробины, и песок, и воду, и огарки, и удивися сему, и разуме лесть жены своея, что жена его на ту сороку лила воду и дробину, и песок, и камение метала. И нача вопити и тужити неутешно «О, беда ми, что сотворих, льсти не разумех, убих верную свою сороку для слова жены своея!» И пад, и имение свое все разда нищим, сам же дошед во Святую гору и бысть мних».

И сия рек, мудрец возгласи «Разумееши ли, господарю мой, цесарю, яже поведах ти?» Цесарь же рече «Добре разумех, да не умрет сын мой!»

Цесарева же услыша, что еще сын цесарев избавлен от смерти, и плака ся вельми. И сказаша о сем цесарю, яко цесарева плачет. Он же прииде к ней, нача еи тешити. Цесарева же рече ему «Жена есми твоя, ты же отдал мя сыну своему на блуд и лестию хотел еси мне оборонь учинити⁶⁶⁵, за срамоту мою и за бесчестие хотел еси сына своего убити. Ныне же слышу, еще жив сын твой!» Цесарь же рече ей «О, пресладкая и любезная ми цесарева, хотел есми учинити, за срамоту твою и бесчестие, сына своего убити, да сказаша ми мудрецы притчи многие, аз же отложих смерть сыну своему».

Она же рече ему «О, пресветлый господарю мой милый, дабы ся тебе се не сотворило, как некоему цесарю от седьми мудрецов». Он же рече ей «О, любезная, повеждь ми!» Она же рече ему «Аз убо много тебе изглаголах, ты же мне не внимаеши и не исполняеши моего глаголания». Цесарь же рече «Аз убо размышляю, и на вся меры претворяю, и много думаю, дабы сына своего не убити напрасно».

Цесарева же рече ему «Понеже то мудрецы тебе к расказанию всегда повести чинят, аз же разумех, яко сказание их лжи наполненно, и аще учнешь им верити, повем ти сему разуму притчу». И нача глаголати.

«Бе некогда древле в Риме у цесаря седьмь мудрецов, держаше его царство все и землю, и судиша, и без их совету и думы цесарь ничего не творяше. Умыслиша же своим чернокнижством, отъяша зрак от очию его, оного цесаря. Егда бяше в палате своей седяше, и тогда видяше, егда же из палаты исхождаше, тогда ничего не видяше. Сотвориша же ему оне слепоту сию того ради, дабы им владети господарством и богатети. Последи же паки восхотеша они сотворити цесарю, дабы опять видел, и не возмогоша.

Умыслиша же и рекоша к цесарю «О, великий господарь наш, да повелит твоя держава в царствии твоем положити заповедь аще кто увидит какий сон, и с тем сном повели ходити к нам, мудрецем, для разсказания». Цесарь же сотвори тако. Егда кто сон видяше, к мудрецем хождаше, оне же ему сон розстворяху⁶⁶⁶, и от того взимаху злато, смотря по человеку. И собраша оне от того множество злата.

Во едину же от дней цесарю седящу в палате своей с цесаревою, и начат тужити и глаголати жене своей «О, жено, велику беду терплю, не вем, что ся ми учини, в палате убо вижу, а из палаты вышед, не вижу. И много о сем испытах, кто бы ми пособил, и не возмогоша».

Цесарева же рече «Послушай убо мене, о господарю мой, есть бо у тебя седьмь мудрецов, многим людям пособляют, а тебе ли не могут очей излечити за твое великое к ним жалованье. Но убо рцы к ним слово ответно «Аще пособити мне не возможете и очей моих не излечите, ведомо да буди вам, смертию да умрете!». Цесарь же похвали думу жены своей и изрече к мудрецем слово ответно по совету цесаревы.

Мудрецы же, услышавше от цесаря ярости и гнева наполнено слово ответно смертное, и молиша, егда бы им дал сроку на десять дней. Цесарь же сроку даде им. Они же призваша к себе чародеев и волхвов и советоваше с ними, како бы им возможно излечити цесаря, и не возмогоша, везде того изыскиваша и не обретоша.

Во един же от дней тех виде некий человек сон и прииде ко онем мудрецем рассуждения ради, и сказа им сон свой. Они же ему отказаша: «Понеже еси лег спати пьян, и тебе нелепое грезилось, и в твоем сне нет ничего», а взяша у него фунт злата, а сна его не рассудиша. Он же поиде от них, закручиняся. Идущу же ему, игры деет детище на улице – камышки. И узре детище его унывша идуща и, возопив, рече ему «О, человече, не тужи по злате, еже дал еси мудрецем, аз бо тебе твой сон даром расскажу, токмо мне повеждь его!»

Человек же той сон свой рассказа ему, отроча же рече ему «О, человече, сотвори себе мотыки железны и иди на виденное тобою место, идеже видел еси дрозлове⁶⁶⁷, и копай ту, и обрящеши богатство велие».

Человек же той по словеси отрочате сотвори тако, и иде на уреченное место, и нача копати, и обрете великое богатство – многое множество злата. Взем же человек той два фунта злата и иде искати отрочати. Идущу же ему, и се вострете мудрецов, ким преже даде фунт злата. Рекоша же ему мудрецы «Камо⁶⁶⁸ идеши?» Он же рече им «К вам бех преже приидох и вдах вам злата, и не поведасте ми сна. Обретох же отроча, и отгада ми сон мой, и по повелению его наидох много злата, и се ищу его и несу ему за то два фунта злата».

Мудрецы же поидоша за ним искати отрочате того, и обретоша его в том же месте, игры творяща, камышки, якоже есть обычай детем играти. Человек же той прииде к нему, кланяяся и дая ему два фунта злата. Отроча же рече ему «О, человече, не буди ми взяти от того, еже Бог дарова, но иди, моли за мя Бога». Мудрецы же, видевше отроча мудрость велию имуща и воспросиша его о имени его. Он же рече им «Мерсянин ми имя есть». Рекоша же ему мудрецы «Господарю нашему цесарю седящу в палате и видяше, егда изыдет из палаты, бывает ослеплен, ничего не видя. Можеши ли его излечити, о юноше?». Отроча же рече им «Можно».

Мудрецы же поемше отроча, идоша с ним к цесарю и сказаша яже о нем цесарю, еще хощет его излечити.

Цесарь же, видев отроча младо суще, и рече ему: «Можеши ли мя излечити, о милое отроча?». Отроча же отвеща ему «Могу, о великий, преславный господарю мой цесарю». И паки рече ему отроча «Идем убо, господарю, в постельную ти комнату и тайно повем ти».

Цесарь же востав и поем отроча, и вниде с ним в ложницу свою. И узре же отроча постелю цесарскую и повеле цесаревым слугам сняти постелю, и обрете под постелею родник, а на нем седьмь строментов ворочаются, учинено великими чары. И рече отроча цесарю «Видиши ли, господарю цесарю, потому ты не можеши видети». Цесарь же, видев сия, нача дивитися и рече отрочати «Можно ли ти сей родник-здроло⁶⁶⁹ отделити от строментов?» Отроча же рече «Можно, токмо изъяждь их, мудрецев своих казни всех, понеже тебе случися изменою, и господарство твое лживо судиша, того ради над тобою, господарем, так и сотвориша своими чары, дабы им сопротивства от тебя не было никоторого».

Цесарь же по словеси отрочати мудрецев своих казни всех, а строменты и здролом изубиша. И паки рече отроча цесарю «О, великий, преславный, многоименитый господарю мой, цесарю, се убо приспе время, взыди на конь и поеди тешитися, амо⁶⁷⁰ же хощеши, и узриши свое здравие, можеши всюду видети!» Цесарь же всяде на конь и еде, и отворися ему свет, начатъ всюду зрити по-прежнему. Отроча же то цесарь нача жаловати, вдаст ему многое богатство».

И сия изглагола, цесарева рече цесарю «Разумееши ли, господарю мой, еже аз сказах ти? Тако убо и твои мудрецы над тобою сотворят, еже бы сын твой господарствовал, а оне бы владели».

Цесарь же рече «Во утрие повелю сына своего обесити, потом и мудрецев казнити».

Во утрие же день рече цесарь слугам своим «Поимше сына моего, ведите и обесите!» Слуги же поимше цесаревича, и ведоша, и по нем идяху вси людие и плакахуся.

Мудрец же его, ему же имя Елиазар, забежа на коне наперед. Узрев же его цесаревич, и заплака, и поклонися ему, и возопиша вси людие велиим гласом, реша мудрецу «Умоли цесаря, да избавиши ученика своего от смерти!»

Рече же им мудрец «Не плачитеся, имею надежу на Бога и чаю, могу его избавити от смерти». Доеде же цесарева двора и вниде в палату и удари челом цесарю, якоже обычай имяху.

Цесарь же рече ему «Изыди скоро, окаянне злодею, из палаты моея! Дах аз вам сына своего доброречного, ныне же учинисте его нема и бесстудна, и безгласна сквернителя, восхоте бо ложе мое осквернити, жену мою изнасиловати. Ныне же сей да умрет, а вам по нем то будет!»

Мудрец же рече ему «Что глаголеши, господарю мой, еже сын твой нем, тои есть судом Божиим временно, паки возглаголет. А еже ложе твое хоте осквернити, то есть ложь, а не истина, невозможно и верити тому. Но аще ли сына своего казниши, горшае того обрящеши, аки некоему рыцарю прилучися от младые жены».

Цесарь же рече ему «Повеждь ми, како ся учини!» А сына своего повеле в темницу отвести.

Мудрец же восприим рече «Слыши убо, о великий, преславный господарю мой, цесарю! Бысть некий рыцарь стар сый праведен, не имея жены много лет исполни. Приидоша же к нему сродницы и друзи его, начаша ему глаголати и стужати, дабы женился. Он же, слышав многие словеса с укоризною от сродства своего и от другов, поня себе жену красну вельми и нача ея любити зело, но не имяше от нея чародия⁶⁷¹.

Во едину же от дней востав жена его рано на утреннюю к церкви. Обрете же во церкви матерь свою и, обнем, целова ея и о здравии ея спроси.

Мати же ея нача ея спрашивати о здравии мужа ея. Она же отвещав, рече ей зле «Мя воспрошаеши, мати, о муже моем! Не могу зрети и следа его, понеже не имам утехи никоея от него. Егда спящу ему на ложи со мною, лежит, аки клада⁶⁷² неподвижима. Но молю ти ся, советуй ми, хощу убо иного любити, дабы ми давал утеху телу моему!»

Рече же ей мати ея «Не моги греха сего учинити, о любезная дщи! Отец твой и аз век изжихом тела своего не осквернихом!»

Она же рече ей «О, милая мати моя, не дивися сему, понеже соидостеся и отец мой, и ты млади, и вы друг друга потешаста, а не так, якоже мой муж старый, не может ничего учинити, на ложи лежит, аки клада. Сего ради хощу иного любити!»

Рече же ей мати ея «Кого хощеши любити?» Она же рече: «Попа, а не боярина, ни дворянина».

Мати же речей ей «Лучше любити рыцаря или дворянина, ино меньши греха».

Она же речей ей «Хощу попа любити сего ради, аще и в людех стою с попом или наодине, никто не осудит».

Мати же ея рече «Послушай моего совета, о дщи моя, искуси мужа своего виною. Аще ли тебе пропустит, и ты люби попа».

Рече же дочь ея к ней «Чем убо могу искусити?»

Рече ей мати ея «Повели у него в винограде высечи лучшее древо, и будет ти спустит, и ты люби попа».

Она же повеле лучшее древо высетчи и исколоти в дрова. Муж же ея прииде тогда с лову с собаками. Она же рече «В тех дровех огонь складем!»

Рыцарь же нача гретись у огня и узна духом древо, что древо его любимое горит, и нача спрашивати огородника «Почто убо ты его древо посек, аз убо его любях паче всех древ!»

Огородник же рече «Повеле ми то древо посечи госпожа моя, жена твоя».

Рыцарь же рече жене своей «Что сотвори и почто подсече древо любимое ми?»

Она же рече ему «Видиши ли убо, время студено, аз убо повелех его посечи да огонь сотворю, тебе еже согретися».

Рыцарь же речей ей «Спущу тебе нынеча, потом не сотвори тако!»

Во утрие же жена его иде в церковь и обрете матерь свою, и рече «О, мати моя, сотворих по повелению твоему, и не учини ми муж ничего. Ныне же хощу попа любити».

Рече же ей мати ея «Слыши, милая дщи, обычай бе старых мужей – первую вину отпустят. Ныне же советую ти, искуси его на вторую».

Дщи же ея рече ей «Не хощу, о мати, еще искусити!» Мати же ея рече ей «Молю тя, милая дщи, моего ради благословения, сотвори по совету моему, искуси его во вторые!» Она же рече ей «Како его искусити?»

Мати же рече ей «Есть у него собачка маленькая постельная, любит ее зело, и ты ее убей, и аще тебе спустит, и ты люби попа».

И прииде муж ея к дому, и ляже на ту нощъ с мужем своим на ложи. И се оная собачка вскочи на постелю, она же ухвати собачку за ноги и удари о стену крепко, дóндеже у нее мозг из главы выплыл. Рыцарь же виде то, нача ей поносити «О, проклятая и блядем подобная, что твориши? Аз убо ея люблях над всем животом своим, ты же уби ее до смерти напрасно при мне!»

Она же рече ему «Что бранишись, собака другое одеяло испоганила, мы же им очи прикрываем», – и нача плакати.

Рыцарь же рече ей «Что плачеши? Престани и лязи, аз тебе и сию вину отпущу». Она же объем, поцелова его и ляже с ним. Наутрие же востав, иде в церковь и обрете матерь свою, и сказа ей все по ряду.

Мати же ея рече «Послушай убо мене, о дщи моя и не отрини наказания⁶⁷³ матери своея. Обычай убо есть старым людем терпети, искуси же его в третье».

Рече же дщи ея «Не пусторечи, мати моя, уже бо его всяко искусих и видех от него велию грозу, и ничтоже ми сотвори. Ныне же хощу любити попа».

Она же рече ей «О, милая дщи, молю тя, послушай меня для мене и для рожения ради моего, последнее молю тя, искуси его в третьее, но аще сие претерпит, люби попа».

Дщи же рече ей «Чем убо искушу его в третьее?»

Рече же ей «Се убо будут мужу твоему имянины, и будет у него велик пир, и егда придут на пир вси званые гости и мы, отец твой и аз, и сядут в местех своих, ты же сяди противо отца своего. И егда поставят еству и питие все, муж же твой воспросит у тебя в ествы зелья, ты же повеждь ему, что замкнуты ключи того ларца, и, встав из-за стола, поиди да зацепи за скатерть, и опроверги еству и питие все, будто ся ненароком, и аще то тебе спустит, и ты люби попа».

Она же рече ей «Искушу по твоему словеси последнее, о мати моя!» И сие рекши, иде в дом свой.

Приспевшу же дни имянин мужу ея, созванным бывшем гостем на пир, и седъши за столом, и пред поставленней естве и питию седши же и жене его против отца своего, по преждереченному словеси. И егда муж ея воспроси зелья в еству, она же рече ему «Замкнух ключи в ларце». И, востав, поиде и запяся за скатерть, и опроверже всю еству и питье, и гостей перелия.

Видев же то, рыцарь разгневахся зело и образ свой премени, и засрамися от всех людей, еству же и питие повеле изнова готовити, и потом с веселием пирова.

Пиру же мимо шедшу и гостем разъехавшимся, рыцарь же иде и ляже спать в особной храмине, с женою же своею не ляже спати. Во утрие воставше, иде к церкви и слышав заутрени, и шед к кровопуску, и рече ему «Иди и пусти жене моей крови из жил, из которых аз тебе повелю!»

Кровопуску же пришедшу в дом его, обрете же рыцарь жену свою на постели спящу. И рече ей «Востани борзо!» Она же рече ему «Милый господарю мой, рано еще востати». Рыцарь же паки рече «Борзо востани!». Она же рече ему «Чего ради ми востати?». И рече ей «Надобет тебе крови пустить!». Она же рече «Никогда же не спускивах!».

Рыцарь же рече ей «Правду глаголеши, еже крови не пускивала, ныне же повелю тебе аз крови пустити, за что неподобное твориши, досаду ми и укоризну принесла еси. Первое – без моего повеления велела ты подсещи древо в винограде моем любимое, второе – уби собачку любимую же, третьее – ты же вчера еству и питье опроверже, гостей всех перелия, срамоту ми учини. То убо в тебе вся злая кровь играет, ныне же ея выпущу, и потом мне такова бесчестия не приведешь!».

Востав же с постели, жена его нача молитися «Молю ти ся, – рече, – милый господарю мой, помилуй мя, не сотвори ми сего!».

Он же рече ей «Проси от Бога милости, дабы отпустил грехи твои, а от мене же не проси никоея милости!».

Востянув руце ея, рече кровопуску «Аще не поткнеши гораздо жилы жене моей, то аз у тебя поткну все жилы из шеи твоея!».

Кровопуск же ткнув в жилу, идеже указа рыцарь, и испусти много крови, и егда нача бледнети, рыцарь же повеле руку отпустити и жилу завязати, и повеле руку другую востянути.

Жена же его паки нача молитися «О, милый господарю, молю ти ся, пощади, пощади, помилуй мя се уже умираю!».

Он же рече ей «Ты почто неподобное мне сотворила есть?». И повеле кровопуску тять в жилу. Он же потя жилу, и изыде кровию больши того, и егда нача обумирати, он же повеле и тое руку спустити и жилу завязати, и повеле ей итти на постелю, и рече ей «Отселе получшееши!», – и отъиде от нея прочь.

Она же посла по матерь свою, дабы пришла вборзе навестити ея. Прииде же мати с радостию ко дщери своей. Она же рече матери своей «О, милая мати моя, се уже умираю, ты же мне не веришь!». Рече ей мати ея: «Аз тебе все поведах, старые люди кручинны и милостивы. Ныне убо хощеши ли любити попа?». Дщи же ей рече «Ни, мати моя, не буди того, не хощу любить попа, ни иного кого, кроме мужа своего!».

И сия рек, мудрец возгласи «Како о сем рассудиши, господарю мой, цесарю?».

Цесарь же рече «Зело мя ползова притча сия, – и рассудих. – Аще бы спустил жене своей рыцарь в третьее, то бы в четвертое от нея живота своего гонзнул⁶⁷⁴».

Мудрец же рече «Брезись о господарю мой, великий цесарю, и ты от жены своея, дабы тебе горшае того не сотворилось, аще убьеши сына для слова жены своея!».

Цесарь же рече «Да не умрет ныне сын мой!».

Цесарева ж слышав яже о Диоклитиане, что еще не умре, и восхоте бежати ко отцу своему, и сказаша о сем цесарю. Цесарь же приде и рече к ней «О, любезная ми, что твориши и камо идеши?». Она же рече ему «Иду в дом отца моего, понеже не хощу видети смерти твоея! Сказах убо тебе многия притчи, ты же не внимаеши, а слушаеши и внимаеши мудрецов своих, то же убо сотворится тебе, якоже содеяся древле Актовияну, цесарю Римскому, охочу бывшу до злата, имже гражане, уста ему залиша».

Цесарь же рече «Повеждь ми, любезная, о сем, коим обычеем то учинися». Она же рече ему «Не повем, поеду в дом отца моего!» Цесарь же рече «Не буди то, что тебе ехати от меня, вины ради моея!».

Она же рече ему «Правду глаголеши, ея же ради, твоея вины, хотел убо еси сына своего убити, а се жив есть, и невозможно тебе верити!».

И рече цесарь «Хощу изыскати правду, да не без ума убию сына своего. Ты же повеждь ми, да было бы к чему примеритися».

Она же нача глаголати.

«Бысть в Риме некий цесарь, ему же имя Октоянус, любя злато зело и собираше ему многое множество, и многие же кралевства воеваша римлян, и извоевани бяху римляне от всех земель, понеже не возмогоша противитися.

Бе же у них в то время мудрец, ему же имя Варнеус. Приидоша же к нему римляне и рекоша ему, дабы им учинил своею мудростию оборону. Он же сотвори им на некоем месте велию башню, и на ней сотвори многое множество окон великих, и во всяком окне сотвори по человеку во образ и во имя прежних древних цесарей и королей, и подписа их имена, и вдаде им, всякому человеку, в руце по колоколу и по яблоку златому. И егда кий царь или краль с коея страны помыслит итти войною на Рим, и на той башне той человек станет звонити в свой колокольчик. По тому же вестнику римляне на ту украину и войско отпустят, и побежаху, и не можаху окольние цари и крали против их стояти, и все к Риму приложишася. И аще коя земля мало помыслитъ восхощет от Рима отложитися, и той образ начнет на башне звонити же в колокольчик, и звонит, дóндеже та земля добъет челом Риму.

Да той же мудрец учини у них на некоем месте огонь всегда горящ, никогда же угасаше, и у того же огня учини воду потече нескоего древа, убогих ради, дабы ея пили и обмывалися ею. И постави у огня оного и у воды образ⁶⁷⁵, и подписа его «Кто мя ударит, той отомщение приимет». Образ же той стояше у огня и у воды много лет.

Некогда же приде ко образу тому злый человек – прокуда, вор, и прочте письмо и рече «Аз тя ударю, да кое ми отомщение восприиму!». А начаяся⁶⁷⁶ под тем образом некую казну схоронену, и того ради удари, и образ разби. И копа под тем образом много, и не обрете ничего. Огнь же той и вода убогих погибе, и прокляша человека оного, что отнял от них покой и веселие.

Потом же вскоре помыслиша отложитися от Риму три крали, но не смеша, тое ради башни, и начаша себе, думати, коим образом сотворят брань с римляны. И рекоша к ним паны их и отговариваху «Весте ли, яко в Риме башня есть, весть ваше умышление, но преже над башнею промысл учините, и тако и на бой с римляны устремлитеся».

И се приидоша три рыцари и глаголаша кралям «Аще вы нас учините у себя большими рядники, мы вам послужим, башню испортим». Крали же им обещашася. Рыцари же просиша у них сроку на три года, и просиша у них пяти бочек злата да пяти бочек сребра. Они же им злато и сребро даша. Вземше же рыцари сребро и злато, и ехаша в Рим торговым обычаем, и копаша то сребро и злато нощию тайно по многим местам. Сотвориша се и ехаша во свою землю.

И егда проиде три годы, рыцари же нарядишася в платье дальних стран и приехаша в Рим и идоша к цесарю. Цесарь же рече им «Что вы за человецы?». Оне же сказашася ему из дальних стран мудрецы, златонаходцы. Цесарь же их у себя пожалова и повеле им искати злата. Они же наидоша в дву местах много злата, еже схорониша, и принесоша к цесарю. Цесарь же их за то пожалова и зва хлеба ясти, и вдаст им злато довольно. Рекоша же они к цесарю «Милостивый цесарю, есть место под городом, закопан полон сосуд». Цесарь же вдаст им людей, они же шедше, и злато выняша и принесоша е к цесарю. Цесарь же вдаст им половину того злата и сребра. Рыцари же паки пришедше к цесарю и рекоша ему «О, великий господарю, наидохом по сторон града полон сосуд злата, а два – сребра». И шедше, выняша и принесоша к цесарю. Цесарь же вдаст им половину злата и рече «Еще ищите!».

Наутрие же приидоша к цесареви и рекоша ему «О, господарю наю, во сне видехом позади двора твоего сосуд злата, а два – сребра», – и шедше, то злато и сребро выкопавше и принесоша к цесарю. Цесарь же вельми их нача жаловати, вдаст им половину злата и рече им «Благословен день ваш, в кий вы приехавше ко мне!».

Они же рекоша цесареви «Милосердный господарю, великий цесарю, по вся нощи видим многое множество злата, да не можем рассудити вскоре, в коем месте стоит».

В третьий же день приидоша к цесарю и сказаша «О, господарю цесарю, видехом под башнею, на которой стоят образы, неисчетно и несметно много множества злата». Цесарь же рече им «Не буди мне того, еже испортити башню, которая стоит для обороны от наших недругов!».

Они же ему рекоша «Милосердый, великий господарю, аще повелит твоя держава, мы возьмем богатство из-под тое башни хитростью, она же нерушима будет, выняти же то злато ночью тайно, дабы прочие люди того не ведали и никто не видел, нам бы помешки не учинили». Цесарь же рече им «Добре, деите и промышляйте!».

Они же поидоша и вельми веселишася, занеже⁶⁷⁷ улучиша желаемое, и подкопашася под башню, и подкатиша многие бочки зелья⁶⁷⁸, и корабль приготовиша, да бегут восвояси. Егда же бе в полунощи, бочки зажгошася, они же побежаша, башню же ту изорваша всю, и мнгогие люди поби, и в Риму учинися великая заметня⁶⁷⁹.

Приидоша же к цесарю римляне и рекоша ему «Милостивый цесарю, чего ради та башня и образы опали?». Он же рече им «Приидоша ко мне три мужи некою лестию и сказашася златонаходцы, и наидоша злата много, под тою же башнею сказаша многое множество злата. Аз же повеле им копати, они же испортиша башню и сами побегоша».

Римляне же реша цесарю «Мы, о цесарю, и сытость твою и хотение исполним!». И поимавше его, и растопивше злата, и влияша в горло ему, и погребоша его жива».

Сия изглагола, цесарева рече к цесарю «Разумей, о цесарю, аз повем ти стрельня та приложит ко твоему телу спящему, до ких мест душа в теле; льстивые же те златонаходцы – сын твой с мудрецы, хотят башню подкопати и сиречь твое тело болезнию растлити, и ум, и помыслы, аки образы разрушити; егда же тя узрят больна и неразумна, тогда прочее смерти предадят тя. Разумееши ли, о цесарю?». Цесарь же рече «Правду глаголеши, заутра вси помрут!».

Во утрие же день повеле цесарь сына своего обесити. Ведому же ему на смерть, мнози во след его идяху видети кончины его, и вси людие плакахуся его. Слышавше сие мудрец, емуже имя Езеуса, борзо прибеже на коне, цесаревич же видев его и поклонися ему, и заплака. Люди еже вси кликнуша велиим гласом, рекоша «Доблий⁶⁸⁰ мудрец, избави ученика своего от смерти!».

Рече им мудрец «Не плачитеся, имею надежду на Бога и правду господаря моего цесаревича», – и вниде в палату к цесарю и поклонися ему.

Цесарь же, возрев нань опально, глагола ему «Исчезни борзо, зла творителю, из палаты моея, да невскоре зле умреши. Аз вам дах в научение сына своего доброречного, ныне же учинисте его нема и бесстудна, восхоте убо жену мою изнасиловати и ложе мое осквернити!

Мудрец же рече ему «Нема ли его, глаголеши, то есть суд Божий временен, а еже, глаголеши, восхоте ложе твое осквернити – сия неправда, и верити сему невозможно. Аще ли убъеши сына своего для слова жены своея, то же постражеши, якоже случися некогда Поликрасу мудрецу». Цесарь же рече ему «Повеждь ми, како ся учини!» Мудрец рече «Повем, токмо молю тя, да не умрет ныне сын твой!». Цесарь же повеле сына своего отвести в темницу.

Мудрец же рече «Слыши убо, о цесарю, бысть некий славный мудрец, ему же имя Поликрас, мудростию же и философиею всех мудрецев превзыде. Имея же у себя в научение внука именем Галиануса, бе же Галианус доброго и быстрого разума. Поликрас же, видев его разумна суща, и зависти ради не все ему открываше, Галианус же тайно некако изучися у него всей мудрости и учинися велиим любомудрецем. Поликрас же нача завидовати Галианусу, понеже стал гораздее его.

Бе же в Югорстей земли⁶⁸¹ краль некий, имяше сына больна суща. Посла же краль той послы своя к Поликрасу, да пришед излечит сына его. Поликрас же от послов отговорися и посла в место свое внука своего Галиянуса.

Галиянусу же приехавшу во Югры, и воздаде ему кралъ честь велию, и показа ему сына своего. Галиянус же рече кралеви, да принесет ему три воды – свою и кралевнину, и сына их, и смотря, рассудит яже о болезни сына их.

Кралева же принесе ему вся три воды, он же видев воды и рече ей тайно «Рцы ми, не утаи, кто кралевичу отец?». Она же рече ему «Что мя воспрошаеши еже о отце кралевича и бесчести ми наводиши? Или не веси, яко отец ему краль, муж мой? И за сие же бесчестное и поносное слово достоин еси смертныя казни!».

Галиянус же рече ей «Что ми претиши смертию, правду ми глаголющу? Аз убо приидох, да честь получу, а не стятия для главы своея приидох. Правду же глаголю, разумех убо мудростию своею на ваша воды зрящу ми, яко не той есть ему краль отец. Аще не повеси ми истины, не возможеши сына своего и здрава видети!».

Кралева же виде Галиянуса, истину глаголюща, и рече ему «О, предоблий мудрец, аще возможеши тайну мою сохранити и не исповеси никому, и аз повем ти тайну мою».

Галиянус же рече «Не буди того, еже ми изъявити кому!» – и кляся ей много.

Кралева же рече ему «Бысть во оно время прииде ко господарю моему кралю греческий краль Бус. Аз же прельстихся на него и пребых с ним, и зачах от него сего сына моего, и родих».

Галиянус же рече «Правду, госпожа, изглагола ми, се убо сына вашего уздравлю аз».

С того же времени Галиянус начат кралевича кормить волуим мясом и поить водою ключевою, и уздрави кралевича. Краль же и кралева, видеша сына своего здрава, и возврадовашася зело, и Галиянуса вельми почтиша и одариша. Кралева же наипаче многими дары почти его и отпустиша его с честию.

Галиянус же приеде к Поликрасу, и рече ему Поликрас «Уздравил ли еси сына кралевского?». Он же рече «Уздравих», – и показа ему дары и рече «Сие принях почесть за лекарство свое».

Поликрас же рече «Какими зельями изврачева его?». Галиянус же рече ему «Давах ему мясо ясти воловое и воду пити ключевую. Сим уздравих». Поликрас же рече «Понеже ты сим уздравил его, се убо мати его чужеложница, а он, кралевич, родися не от ложесн отца своего, но от прелюбодеяния матери своея!».

Оттоле же Поликрас зависти ради нача искати подобна времени, да убьет Галиянуса. Во едину же от дней идоша во град Поликрас же и Галиянус, и повеле Поликрас Галиянусу вырвати траву, орудия ради лечебного, и Галиянус наклонися по траву, Поликрас же извлече два ножа и пронзе Галиянуса, и уби до смерти.

По малех же днех Поликрас впаде в болезнь великую зело и не може себе уврачевати. Прихождаху же к нему ученицы его, хотяще его излечити и не возмогоша. Поликрас же рече учеником своим: «Приимите сосуд с водою и положите в он зелья, и провертите на сосуде сто дыр, дабы вода истекла».

Они же сотвориша тако и провертеша на сосуде сто дыр, и не потече вода, ни едина капля не укану. Рече же Поликрас учеником своим «Зрите, ученицы, се убо грех ради моих постиже мя суд Божий, и ярость гнева его приде на мя за моя беззакония, во сто дыр – а вода из сосуда не уканет, ни едина капля. Се уже умираю, аще бы был Галиянус, могл бы мя излечити, ныне же его ради прииде на мя гнев Божий!». И сие рек, и обрящеся к стене, и умре».

И сия изглаголав, мудрец рече цесарю «Разумееши ли, о господарю мой цесарю, еже ти изрекох? И внима, и не ими веры жене своей, и не убей сына своего для слова жены своея, да не горши того ты постражеши!».

Цесарь же рече «Зело разумех, аще бы Галиянус жив был, не бы Поликрас умер. Ныне же сын мой да не умрет!».

Цесарева же, услышав, что цесаревич не умре, начат терзати ризы своя, и кричати велиим гласом, и плакать неутешно.

Цесарь же, услышав вопль и рыдание, востав, тече борзо к ней и, объем, нача ю утешити, дабы не кручинилась. Она же рече ему «Како ми не плакати, отнюдь не могу терпети, понеже дочь есми кралевская, твоя же жена цесарева! Ныне же сын твой окаянный понос⁶⁸² и укоризну ми нанесе велию, ты же ми обещася за срамоту мою убити сына своего, и се лжеши».

Цесарь же рече «О любимая, не вемы, что сотворю! День по дне кручинишися, дабы аз тебя ради убил сына своего, мудрецы вси пекутся о здравии его, аз же не вем, чему верити, в кою страну правда есть».

Цесарева же рече ему «Тогда узриши и воспомянеши словеса моя, егда случится тебе, аки некоторому кралю с моршалком⁶⁸³!»

Цесарь же речей ей «Повеждъ ми, дабы аз какие притчи мог убити сына своего».

Она же рече ему «Повем ти, но единого молю и прошу у тебя, да вериши словесем моим!».

«Бысть некий краль, зовомый Берцо, недугом пухоты одержим бяше, и смердящъ бе, еже никакого жена не може с ним спати и гордяху им, понеже не можаху смрада терпети.

И помышляше итти к Риму и взяти мощи святых апостол Петра и Павла. И егда бе на дороге, на некоем месте, и возва к себе любимого си⁶⁸⁴ моршалка, и рече ему «Милый брате, добуди ми жену, дабы со мною ночь спала!». Моршалок же рече «О, господарю мой, понеже болезнь твоя ведома им, и сего ради кушаются⁶⁸⁵ притти к тебе». Краль же рече «Обещайся дати ей тысящу златых!». Моршалок же слыша то, что крал дает много злата, прииде к жене своей, бе убо лепа зело, и рече ей «Хощеши ли богата быть навек?». Она же глагола ему «Ким обычаем?». Он же рече ей «Господарь мой, краль, хощет жены на сию нощъ, да спит с ним, и хощет дати тысящу златых. Ты же, любимая ми, иди к постели его и возьми злато сие!».

Рече же ему жена его «Хотя бы краль и чист был, и не буди того, еже мне с ним спати!».

Моршалок же рече ей «Аз на том тебе крест целую, что ничем не врежу тебя, токмо сотвори волю мою. Аще ли сего не сотвориши, то аз не начну любити тебя!». Она же рече «Иду».

И взем ея, приведе ко кралю и рече ему «Повели дати злато, еже обещался еси, и отпусти ея борзо!». Краль же повеле ему дати злато и ляже с нею. И егда ночь мимо иде, при утрии, прииде моршалок и рече ко кралеви: «Отпусти жену сию, понеже свет близ есть, да не зрят ея люди, но осрамотиши ея!».

Краль же рече ему «Еще убо рано, отиди от мене!». Моршалок же рече ему «Отпусти, молю ти ся, понеже моя есть жена!». Краль же, прием свещу, слышав сие, и нача ея смотрити, и узна ея, что его жена, понеже бо и преди того видев ю, и рече моршалку «О, проклятый человече, что сотвори тысящи ради златников, осрамоти жену свою! Ныне же скоро буди от кралевства моего бежа, да не зле умреши!». Моршалок же побеже от королевства его.

Краль же прииде и обступи Рим, и приступиша к нему зельно, убо восхотеша римляне ему выдати мощи святых апостол Петра и Павла.

Бяху же в то время в Риме седьмь мудрецев, как и ты у себя имееш. Приидоша же к ним римляне и начаша бити челом, дабы оне премудростию своею избавили Рим. Мудрецы же реша им «Мы можем избавити Рим, по днем кииждо нас на день избавляет».

Выиде же из града первой мудрец и нача премудростию своею ко кралю глаголати, дóндеже король не возможе противитися и ответу дати словесем его. Потом же к нему вси выходиша един по единому по дне, изглаголаху ему от премудрости своея, дабы отшел от Рима. Седьмый же мудрец учини мудростию своею – облечеся в платье пернатое всяких птиц перей, и взя в руки два меча нагих, изыде на высокую стрельню. Егда же краль узре, его, ужасеся и рече ко своему войску «Видите, еже дивный человек прилете и ста на стрельне!». Они же реша ему «О, великий господарю, Бог их християнской, услышав молитву их, и посла к ним ангела своего, да поможет им. Аще ли учнем мешкати и не побежим от града, то вся побьет ны, и не останет ни един от нас».

Король же, слышав се, и побеже от града с войском своим, римляне же гнашася за ним и побиша войско его много».

Сия же рече, изглаголав, цесарева рече цесарю: «Разумей, яже ти глаголю, о цесарю! Моршалок жену свою потеря и выслан есть из государства – се сын твой хощет тя убити, а сам кралевати; а еже краль к Риму приступав, мудрецы сего устрашиша, и побеже, войско свое потеря, сице ты от них постражеши и убитъ будеши; но аще хощеши в покое жити, вышли сына своего из земли своея за срамоту мою».

Цесарь же рече ей «Правду ми глаголеши, заутра сын мой да умрет!» Во утрие же повеле сына своего казнити.

Ведому же ему на уреченное место, и слышавши вси людие плакахуся, мудрец же, ему же имя Клеофаса, забежа на коне напред. Видев же его, цесаревич заплака и поклонися ему, слова ни единого не возможе изрещи ему, и вси людие кликнуша гласом велиим, рекоша «О, преизящный мудрец, иди борзо и умоли цесаря, избави ученика своего от смерти!». Мудрец же рече им «Не плачитеся, имею надежу на Бога и чаю, избавлю его от смерти». И еде борзо к дому цесареву, и вниде в палату, и поклонися ему. Цесарь же возрев нань и рече ему «Изыди, злодею, борзо из палаты моея! Дах аз вам в научение сына своего доброречного, ныне же учинисте его нема и бесстудна, восхоте убо жену мою изнасиловати, ложе мое осквернити. Ныне же сей да умрет, последи же и вы все да умрете!».

Мудрец же глагола «Еже сын твой не глаголет, то есть судом Божиим, понеже некую мудрость в себе видит, аще ли ныне не убьеши его, и по двою дни услышиши его глаголюща; а еже глаголеши, хотех жену твою изнасиловати, то имеши веры ложному оговору жены своея, чему и статися нельзе. Аще ли же его убьеши, случится тебе горшае того, якоже некоему рыцарю от жены своея, понеже вери слову ея, бе убо пытан и жжен огнем, и разорван коньми, и потом повешен и с женою своею». Цесарь же рече ему «Бога ради, повеждь», – и повеле сына своего отвести в темницу.

Мудрец же рече «Слыши убо, о великий господарю, цесарю. Бысть убо в Риме у некоего древле цесаря три рыцари, четвертый же рыцарь бе стар, име у себя жену вельми красну. Горазда же жена его песней пети. Тем же своим воспеванием многих людей приведе к дому своему, и вся люди дивяшася воспеванью и красоте ея.

Прилучи же ся некогда седящу ей в палате своей у окна по обычаю, и воспеваше песни, смотря на улицу. В то же время с цесарева двора шедшу рыцарю, и узрев ю, нача смотрети красоты лица ея, и возгорися любохотением, прииде к ней, нача ей глаголати о любви, дабы была с ним. Она же просящи тысящи златых, он же обещался ей дати, и повеле она ему быти на первом часу нощи. Он же, объем, поцелова ю и иде от нея.

По нем же приеде к ней вторый рыцарь и глагола ей о любви. Она же просящи у него тысящу златых, он же обещася ей дати, и повеле ему быти к себе в полунощи. Он же поцеловал ея, иде от нея.

Потом же приде к ней третий рыцарь, то же рече ей, и обещася дати ей тысящу златых, и поцеловал ея, иде от нея. Она же повеле ему быти в куроглашение⁶⁸⁶.

Между же собою рыцарие друг про друга сего не ведаша.

Она же, шед к мужу своему, рыцарю, рече ему «Хощу ти всю тайну свою поведати, токмо учини по моему совету, и много наидеши злата, и богат будеши вовеки». Он же рече ей «Аз бых рад, да что сотворю?». Она же рече ему «Приидоша ко мне три рыцарие – един по единому, и глаголаша со мною о любви, и обещалися ми дати по тысящи златых». Он же рече ей «Сотвори мудрость, а яже тебе любо, а мне годно же». Она же рече ему «Аз убо велех им к себе быти, и стани за дверью с мечем, и кий поидет ко мне, ты же убей его. Они же будут един по единому по времени». Рыцарь же, муж ея, рече ей «О, жено, боюся, егда како люди уведят, нам же злою смертию умрети будет».

Она же рече ему «Страшливе, не боися, токмо твори повеленное мною», – и посла по рыцаря. Рыцарь же приде к ней и злато принесе с собою, и хоте с нею пребыти, муж же ея отсече ему главу. Тако и другим двум рыцарем такоже главы отсече.

Потом же рече рыцарь жене своей «О, любезная, уже мы так сотворихом, притчею⁶⁸⁷ у нас их вымут – нам погибнути». Жена же его рече ему «Есть убо у меня брат, аз же умолю его, он их спрячет», – и повеле к себе брату быти. Брат же ея приде, она же сказа ему, что муж ея уби рыцаря, сам пьян спит, и моли его, дабы схоронил и положи его в мех.

Вечеру убо приспевшу, он же взем его и отнесе в море, в воду, и паки приде к сестре своей и нача от нея просити, дабы ему дала доброго вина пити. Она же иде положи другого рыцаря в мех и, облия водою и взем скляницу, иде и будто запяся, и возвалися, и воскрича, и скляницу пролия. Брат же ея приде к ней и подня ея, она же рече ему «О, беда ми, опять мертвый прииде!». Брат же ея, его взем, и отнесе вверже в воду, и паки прииде к сестре, и прося у нее вина пити. И сестра же его в то время приготови третьего рыцаря, положи в мех, иде взя вино и паки зацепися, и повалися, и воскрича гласом. Брат же ея приде к ней, подня ю, она же рече ему «О, беда ми, братец, паки мертвый прибеже и лежит в мешке, о беда ми, како ми его избыти?». Брат же ея взем его, несе за град и скину его на огонь, сам поиде на страну. Аже в те поры приеде ко огню рыцарь из дальних стран и нача у огня гретися. Он же, пришед, уби его да и того кину в огонь и с конем сожже его, и прииде к сестре своей и сказа ей. Сестра же его рече ему «Убил убо еси неповинного», – и нача его поити вином до его воли.

Той же старый рыцарь, муж ея, сотвори пир. На пиру же своем зашибе жену свою по уху, она же на него разгневася и рече пред всеми людми «О, злый старче, или ты меня также хощеши убити, как еси убил трех рыцарей цесарских?».

Людие же слышавше и поведаша о сем цесарю. Цесарь же повеле их пред себя привести и воспраша же жены его. Она же сказа ему все по ряду, цесарь же повеле их обеих обесити, труп же их повеле лошадьми расторгати и останки огнем сожещи».

И сия рек, мудрец возгласи «Разумееши ли сия, о цесарю?». Цесарь же рече «Проклята та буди жена, что на мужа своего сказа!».

Мудрец же рече ему «Горее тебе того сбудется, что жена тебя научает на убиение смерти сына твоего».

Цесарь же рече ему «Правду убо глаголеши ми. Ныне же сын мой да не умрет!».

Егда же слыша цесарева, что сын цесарев еще не умрет, и приде к цесарю и глагола ему «О, беда ми, хощу убо с срамоты сама себе убити, неже жити в такой срамоте. Вижу убо аз и сама, что конец мне, моя срамота такоже и твоя, но разумей, о цесарю, что и тебе учинится, како учинися некоему кралю от рыцаря!».

Цесарь же рече ей «О, всесладкая ми, молю тя, повеждь ми».

Цесарева же рече ему «Слыши убо, о преславный господарю мой, цесарю. Бысть некий краль, имея у себя жену вельми красну, и замыка ее в высоке тереме каменне, ключи же у себя ношаше, она же о том зело бысть во унынии великом.

Бе же некоторый славный храбрый рыцарь в дальней стране, иного господарства во области, виде про ту кралеву сон, она же встречно про него виде, кабы они на единой ложи спаху.

Той же рыцарь поеде ее доступати, приеде в господарство краля того и виде кралеву, в тереме седящу. Кралева же узре его и позна по сну своему, и сказаша же о нем кралю, что приеде к нему служить славный и храбрый рыцарь. Король же призва его и нача вельми жаловати, и повеле ему двор поставити близ терема, идеже бяше кралева. Он же прикорми к себе мастера хитра и вдаст ему злато довольно, и повеле ему сделати вход под той терем, а из двора своего выход в море. Егда же ему мастер сдела то, он же кину мастера в море, и входом прииде в терем ко кралеве.

Кралева же рече ему «Како ты семо прииде ко мне?». Он же рече ей «Любовь твоя приведе мя к тебе», – и нача ей много глаголати о любви. Она же рече ему «Не дай того Бог, что ми с тобою сотворити». Он же взем меч и рече ей «Аще не сотвориши воля моея, скоро смертию да умреши!». Она же бояся и сотвори волю его, и спа с ним. Он же, пребыв с нею и облобызав ю, иде в дом свой.

Оттоле же кралеве рыцарь зело мил бысть, и люби его вельми. Вдаст же ему перстень свой, его же король любяше зело и смотряше его у нея на руке на всяк день. Во едину же от дней случися, изыде король на лов тешитися и обначева, бывшу же и рыцарю с ним. Упившу же ся ему у краля, и забы у себе перстень он на руке, и протяну руку для картныя игры, король же узре у него на руке перстень и позна его, и не изрече ему ничего. Рыцарь же догодався и положи на себя болезнь, и отпросися от краля. Король же отпусти его, он же приеде в дом свой, иде в терем ко кралеве и отда ей перстень, и сказа ей, что король опозна его. Пришедшу же кралю ко кралеве, и воспроси у нея перстня оного, она же рече ему «О, милый, пресветлый господарю мой, на что тебе перстень той?». Король же с яростию рече ей «Аще его не увижу в сий час, то будеши казнена смертию!». Она же взем ларец свой и высыпа перстни, и даде той перстень кралю. Король же видев перстень и рече ей «Виноват аз пред тобою, видех убо перстень таков у рыцаря на руке». Она же рече ему «Милостивый, великий господарю, кралю, человек убо живет в человека, а платно в платно⁶⁸⁸!». Король же поцелова ее и рече ей «Милая кралева, прости мя, винен есми пред тобою». И изыде от нея.

По неких же днех прииде рыцарь ко кралю глагола ему «О, великий господарю мой, кралю, приеде бо в твое господарство любовница моя, сведав мя, ныне же прошу милости у тебя, дабы еси пожаловал холопа своего, ел хлеба у меня». Король же рекся у него хлеба ясти. Рыцарь же шед, нача готовитися, и иде ко кралеве, и глагола ей «Се убо кралю твоему у меня хлеба ясти, ныне же ты облекися в наше платье дальние земли и приди ко кралю, егда будет за столом».

Егда же убо кралю приехавшу и седшу за столом, и се кралева выиде из комнаты, король же рече к рыцарю «Исполаити⁶⁸⁹, что союзницу имеешъ у себя добру, подобну моей кралеве!». И повеле ей король сести возле себя, и нача на нее смотрети прилежно. Она же бьяше челом королю, глаголя «О, великий господарю, добро тебе, господарь, у господаря моего рыцаря ясти и пити!». Король же услыша глас ея и нача в себе мыслити, глаголя в себе: «Мню, яко всяко, некако рыцарь терем кралевы моея подкопа», – и, не доседев стола, поеде к себе. Рыцарь же ея взем и отведе борзо в терем, она же платье с себя сложи и облечеся паки в свое платье, и ляже на ложи своем спати. Кралю же борзо пришедшу, и виде ю спящу, и глагола кралеве «Винен есмь в другое пред тобою!».

Она же воспрошаше его «Что твое прегрешенье?». Он же рече ей «Обеда убо у рыцаря и видех его любовницу, подобну тебе во всем – образом и гласом!».

Она же рече ему «Не рех ли ти вчера, что человек в человека живет, а мне убо птицею ли летати?».

И по днех паки приде рыцарь ко кралю и глагола ему «Милостивый господарю, кралю, хощу на своей любовнице женитися, ты же, господарь, меня, холопа своего, пожалуй, буди у меня во отца место!». Король же ему обещася, рыцарь же нача готовитися.

Пришедшу убо дне свадбе, король ста у церкви, а поп в ризах. Рыцарь же прииде с своею любовницею, и взем король ея за руку и рече ей: «О, прекрасная, подобна добротою моей кралеве, ныне же идеши за моего дворового рыцаря!». И взя у них руки, и отдаст ея рыцарю, поп же приим венча их.

После же венчания нача бити челом рыцарь кралю, дабы его отпустил с нею в свою землю. Корабль же бе у него готов. Король же провожаше его до корабля с своими паны и рыцари, и многие люди идоша за ним до его корабля.

Взыде же рыцарь на корабль и нача бить челом кралю, дабы взошел на корабль и научил бы свою дочь любити его. Король же взыде на корабль, а рыцарь повеле парусы готовити, и глагола королю «Милостивый господарю, королю, уже тебе нас время отпущати». Король же с корабля сниде, а рыцарь парусы подня и побеже по морю в свою землю.

Король же приеде во град свой, и вниде в терем, и не нашел своея кралевы, и ходил около терема, и нашел вход сделан под лестницу. А из-под лестницы сделан в рыцарев двор, и нача болезнию сердца глаголати «Что мне рыцарь сотвори за мое великое жалованье, увезе у меня жену мою, аз убо сам ума иступих, что верих рыцаревым речем, а своим очем не верих!».

И глагола цесарева «Разумееши ли, о цесарю, еже ти сказах?». Он же рече «Разумех, что он не верил своим очем. Утре сын мой умрет!». Во утрие же повеле его обесити.

Ведому же ему к казни, и услышаша людие, и начаша плакати зело. Мудрец же именем Хим забежа на коне напред. Видев же его рыцаревич, и поклонися ему, и заплака. И воскричаша вси людие велием гласом: «О, преизящный мудрец, умоли рыцаря, избави своего ученика от смерти!».

Мудрец же рече «Не плачитеся, имею надежду на Бога и на правду господаря своего, цесаревича», – и борзо вниде в палату цесареву, и поклонися цесарю. Рече же ему цесарь «Скоро выиди, злодею, из палаты моея! Дах убо аз вам сына своего доброго и говорливого, ныне же учинисте его нема и бесстудна, восхоте убо ложе мое осквернити. Ныне же он злою смертию да умрет, последи же и вы с ним обще умрете!».

Мудрец же рече ему «О, великий господарю, что глаголеши, еже сын твой нем, то есть судом Божиим, а еже глаголеши, что жену твою хоте изнасиловати, то есть неправда, тому и верити нельзе. Аще ли убьеши его, и тебе горшае того будет, что некоему рыцарю, егда умре единыя ради капли крови жены своея». Рыцарь же рече ему «Повеждь ми притчу сию».

Мудрец же рече ему «Вели сына своего отвести в темницу». Цесарь же повеле сына своего в темницу отвести.

Мудрец же восприим и рече «Слыши убо, превеликий господарю мой, цесарю, бысть некий рыцарь, имея у себя жену чудну и любляше ея паче живота своего, и без нея не може ни единого часа быти. Рыцарь же той держа у себя нож в руках и чисти ногти, и жена же его играше с ним костию и обреза у себя у руки палец. И видев же рыцарь кровь на руке у жены своея, и закручинися от жалости вельми, и в жалости и в печали ударися о землю и умре. И тужаше по нем вси людие всего града, что умре любве ради жены своея.

Жена же его зельне по нем плакася и глаголаше «Уподоблюся отселе горлице и стану жити у гроба мужа своего». И погребоша его честно, она же сотвори себе комору и нача жити у могилы его.

В том же кралевстве обычай бяше таков:казнь бяше у них едина, егда какого вора осудят на смерть, и его повесят, и стрегут его дни многи. Стражу же ту повелеваху стрещи торговым людем, торговые же люди наимуют рыцарей, егда с шибалицы кого украдут, за чьею сторожею, и в украденого место того самого повесят.

Во един же от дней повесиша некоего злодея, и наняся рыцарь некий того злодея стрещи, и бе же в то время стужа велия зело. Он же увиде огонь в той коморе, где же жена у мужа своего рыцарева гроба живяше, и приеде к ней, и нача проситися, дабы пустила его согретися, понеже зельне озябе. И глаголаше к ней «Аще ли не пустиши мя, и се уже от мраза умираю». Она же рече ему «Пустила бы тебя, да боюся, либо невежливое слово какое молвишь». Он же нача божитися и глаголати «Вем аз, что ты святая жена, любве ради мужа своего живот свой пременила».

Она же пусти его, и огреяся, и нача глаголати «О, госпожа, нечто тебе хощу молвити, да не смею дерзнути твоея ради кручины».

Она же рече ему «Глаголи». Рече же рыцарь «О, госпоже, то есть чудная повесть, лучши было жити тебе в дому своем и, елико мочно, ино бы милостыня раздати нищим».

Она же рече ему «Аще бы аз ведах, еже тебе се глаголати, и аз бы тебя не пустила».

Рыцарь же поеде от нея и нача мыслити, како ее искусити и солгати еще, и рече к себе «Иду к ней, реку, будто моего злодея обешеного украли, что ми она изречет?».

И еде к ней и, приехав, нача у дому толкатися, и рече «Молю ти ся, госпоже, пусти мя для Бога, хощу тебе всю тайну изъявити!».

Она же пусти его, и рече ей рыцарь «О, милосердная госпоже, прошу у тебя думы, злодея моего с виселицы без меня украли, а устав градцкий сама ведаешь, что в его место меня самого повесят. Ты же, о госпоже, Бога ради, помози ми, как избыти сия беды!».

Она же рече ему «Брате, жаль тебя, что еси главу свою потерял, аще ли сделаешь по моему совету, и ты избудеши смерти, не потеряешь живота своего».

Он же рече «О, любимая, все сотворю по твоему велению!». Она же рече ему «Аще ли поимешь меня в жену себе?». Он же рече «Аз зело рад тому видети такову твою ласку к себе, что мене, убогого рыцаря, хощеши имети в мужа».

Она же рече ему «Ничем тебя избавити могу, токмо своим мужем, ты же убо его возьми повеси вместо злодея». И ста копать, и взяша мертвого из гроба.

Рыцарь же рече «У того злодея были раны, глаза оба выколоты да зубы выбиты, любо его осмотрят».

Она же рече ему «Возьми камень да выбей зубы». Он же рече «Да мне не подобает у мертвого того делати». Она же взем камень и выби у него зубы, и глаза выколупа, и рече ему «Возьми и повеси вместо злодея». Рыцарь же рече ей «Еще того боюся, тот злодей имел у себя три раны на главе сабельных да срамный уд вырезан». Она же рече ему «Возьми саблю да секи и срамный уд у него вырежи». Он же рече ей «Не подобает нам, рыцарем, делати того!».

Она же рече «Не видах убо такого тороплива⁶⁹⁰, каков ты», – и взем меч, и нача сещи мертвого мужа своего, и срамный уд у него выреза, и рече ему «Иди и повеси его вместо злодея!».

Он же взем его и отнесе до его родителей. Наутрие же пришедше приятели и яша ю, и гроб раскопавше, и не обретше мертвого, и изведше, и казниша ю». И сия рек, мудрец возгласи «Разумееши ли, о господарю, цесарю, еже ти изрекох?». Он же рече «О, такове есми зле жене не слышах», – и паки рече «О, любезный ми мудрец, аще бы услышах сына своего глаголюща, зело убо бых возрадовался!».

Мудрец же рече ему «О, великий господарю, заутра сына своего услышиши глаголюща с собою и собеседующа».

По сем же мудрецы вся соидошася на едино место и начаша думати о приезде цесаревича ко отцу, и воспросиша его, уже ли может со отцем глаголати и собеседовати. Он же рече им «Приде убо и приспе час, да вся возможно будут».

По сем же мудрецы облекоша его во многоценныя порты⁶⁹¹ и начаша строити путь его и учрежати чины пред ним, убо поехаша два мудреца, а за ним три мудреца, обе же полы стран – два мудреца. И повелеша в трубы трубити и в тимпаны бити, и в иные во многоразличныя игры играти, и поехаша к цесарю с великим веселием. Людие же все слышаше и видеша, и дивишася, и с веселием и с радостию премногою идяху вослед его с женами и с детьми, и бе видети изрядно.

Во утрие же день услыша цесарь различное веселие, много различных игр ликования, и рече своим «Си что еже такое веселие и игры?». Они же реша ему «Сего ли не веси, господарю, еже сын твой к тебе грядет, хощет к тебе пред всеми паны рады твоея глаголати и собеседовати тебе!».

Вшедшу же Диоклитиану в палату, рече отцу своему: «Много лета, о преславный, превеликий, пресветлый господарю мой драгий отче, яснейши цесарю!». Сия же слышав, отец от радости не возможе стояти, на землю уклонися, егда же воста, сын его учал многие речи говорити, да невозможно было у него слышати много множества рады людей. Цесарь же повеле за палатою злато сыпати да обратятся людие на злато, потом же повеле им претити смертию да умолкнут. Бывшу же молчанию, рече же Диоклитиан отцу своему «О, пресветлый господарю мой отче яснейши и цесарю, молю тя, господаря моего, и прошу у тебя, повели убо притти к себе матери моей, а своей семье, со всеми паньями, да не останется ни едина».

Цесарь же повеле цесареве приити, и приде кручиновата и сяде подле цесаря. Диоклитиан, возрев на едину от дев, и рече отцу своему, показуя перстом «Зри, отче, сия убо дева прекрасна и доброродна есть». Цесарь же рече «Тако, сыну». Диоклитиан же паки рече ко отцу «Слыши, отче, и смотри правды матери моея, аз убо ради ея седьмью был у виселицы. Ныне же повели с тое девы платье снять, и узриши, какие девицы она у себя держит».

Цесарь же рече «Срамно, сыну, и поносно⁶⁹², еже дева обнажити». Диоклитиан же рече «Не дева убо, отче, есть, но отрок». Цесарь же, слышав, повеле с нее платье снять, егда же ея разболокоша, и се обретеся юноша, а не дева, естество имея мужское велие зело, имже мачесе его возжделение плотское, разжение похотное утоляше и любоблудное хотение услажаше.

И рече Диоклитиан «Видиши ли, отче, егоже твоя цесарева, а моя мачеха, паче тебе любляше и любодейство с ним творяще».

Цесарь же, видев сие, еже сын ему истину изъяви, и зело возъярися, еже и зрению во очесех его пременитися, и повеле ея и с юношею казнити.

Диоклитиан же рече «Пожди, отче, доколе ся мы с нею оправдаем!».

Цесарь же рече «О, любезный сыну, что убо требовати коего обличения больши того, несть убо премудра в человецех, подобна тебе!».

Диоклитиан же рече «Отче, егда мя приведе мати моя к себе в комнату, и посади мя на постели, и нача ми глаголати о грешном деле, аз же на то не произволих. Она же, видев мя на ее хотение не уклонна, и своими рукама ободра на себе платье, и лице сие окровави, и искуса себя зубом».

Слышав же сие цесарь, и нача на нее аки лев взирати, и рече к ней «О, проклятая и блядем приплетеная, еще убо тебе было мало блудодейства с сим любодеицею, хотела еси сына моего привести к такому скверному делу!».

Цесарева же, увидев свой грех и обличение, и паде цесарю и Диоклитиану на нозе, плача и прося милости.

Цесарь же речей ей «Подобна⁶⁹³ еси трем смертем, а не одной. Первое – ложе мое оскверни, чужеложество сотвори. Второе – сына ж моего хоте привести к скверному беззаконию. Третьее – хоте сына моего ложными словесы и притчами смерти предати. Таковое тебе милосердие от меня будет!».

Диоклитиан же рече «Добро есть, милостивый отче, аз бых ея милосердием по всякой день веден на смерть, да Бог ми даст мудрецев, еже мя избавляху от смерти. Ты же мя хоте по ее ложному речению казнити, а мне бы за моя грехи так ся и учинило, как оному рыцарю, еже вкину сына своего в море, той же сын отца своего и матерь име в великой чести и радости».

Цесарь же рече «О, любезный мой сыну Диоклитиане, благословен день той и час, дóндеже ты зачася и дóндеже родися, ныне же молю тя, повеждь ми сию повесть!».

Диоклитиан же нача глаголати «Слыши, предрагий мой отче, бысть некий рыцарь, име у себя единого сына именем Александра, и даде его некоему мудрецу в научение, и бе во училище седьмь лет и извыче великой дивной премудрости. Рыцарь же той писа ко оному мудрецу, мастеру его, лист⁶⁹⁴, да послет сына его к нему, и посла его. Егда же приеде ко отцу, и нача его отец любити.

Бысть же единого часу отцу его седящу за столом с женою своею, сын же его стояше пред ним. Бысть же у того рыцаря соловей седяше в клетке, в окне, и нача соловей воспевати красно, рыцарь же рече «Такого воспеванья у соловья не слыхал!».

Сын же его рече «Отче мой милый, аз убо сие разумею, еже соловей воспевает и вем, сказати да не смею ради вас». Отец же его рече ему «Повеждь ми, сыну, без всякого сумнения!». Александр же нача сказывати: «Соловей убо воспевает о мне, что есть богатых людей, то все меня будут чтити, а ты, отец, на руки мне будешъ воду готовити, а мати моя учнет мне полотенце держати, придет убо таково время».

Взем же отец сына своего Александра и вкину в море. И приплы он до некоего острова, аже мимо той остров бежит корабль, корабленицы же взяша его на корабль и продаша его в дальные страны некоему князю.

Король же тоя области приказа паном рады своея, повеле им всем съехатись в думу, и съехашася. Король же нача им глаголати «Прилетают убо ко мне три вороны и кричат, и убиваются о мене, не дадяху ми к церкви итти, мне же от них велия докука и сумненье, понеже не могу сего рассудить. Аще кто отгонет их кричание и беседу их мне скажет, учиню его у себя большим человеком да и дочь свою единородную дам за него, и после мене будет сидети на моем кралевстве».

И тут ему никто ответу не даяше. Князь же той, господин Александров бе ту же в думе, приеде князь той во свой дом кручиноват, и рече ему Александр «О, господарю мой, чего ради скорбиши?». Князь же глагола ему «Прилетаху ко кралю три вороны и обвивахуся об него, не дадяху ему проступить. Мы же убо не возможем такого человека сыскать, кто бы ведал их беседу и речение их, за него же бы господарь наш король выдал и дочъ единородную в жену».

Александр же слышав сия, и иде ко кралю, и рече ему «О, превеликий господарю мой, аз бо повем ти воронов реченье еже к тебе, только даждь ми, еже обещася». Король же рече «Еже обещахся, дам неизменне!».

Еще же им глаголющим, и се прилетеша три вороны, и начаша кричати, аки некую жалобу испущаху ко кралю. Александр же рече «Слыши убо, о господарю мой, прилеташа к тебе три вороны. Един – отец, вторая – мати, третие убо – сын их. Муж с женою о сыне между собою спирахуся, а просят у тебя рассуждения, дабы ты их рассудил, кто имеет молодым вороном владети, понеже отец его добыл и кормил, а мать родила, по рожении муку велику претерпела, да его, сына своего, покинула, а не кормила». Король же выставя окончину, и рече к ним «Слышите убо, враны! Понеже ты, мати, его покинула, то и веселие свое изгубила, а отец голод имел, а сына своего кормил, и воронетку жити со отцом, а не с матерью», – и отрече им суд свой кралевской. Слышавше же враны кралевское судное отречение, и воскричаше вельми, и полетеша прочъ, и потом их не видеша в том кралевстве.

Краль же рече Александру «Како убо есть имя твое?». Он же рече ему «Имя ми есть Александр». Краль же рече «О, чадо, отныне тебе приказываю, иного никого отцем не зови, кроме меня! Дам же тебе и дщерь свою единочадну в жену, и по моей смерти кралем будеши во Египте». И приказа всем людем Александра звати своим сыном.

И живе Александр много лет, и у краля, и у всех людей бе честен, и нача быти славен рыцарь, и уристание многое творяше, и не бе такого рыцаря, кий бы со Александром бился или кто с ним мудростию сговорил.

По днех же неких прииде Александр ко кралю и рече ему: «О, всесветлый господарю мой, слышу убо о некоем цесаре именем Цылеусе, еже всех кралей всего света мудростию и разумом превзыде. Сего ради во всем свете слава его слышится, иже кто хощет добрых обычаев у него научится и великие, и добрые, и красные службы извыкнет, и злата и серебра, и камения драгого много у него может нажити. Ныне же, о господарю мой, молю тя, да повелит твоя держава мне ехати к нему служити, да еще бых у него мудрости навык».

Король же рече ему «Буди, чадо, на твоей воли! Емли с собою злата и сребра, елико хощеши, да тамо с честию поживеши, заклинаю же тя, да не замедлиши там, буди ко мне и поимеши дщерь мою».

Александр же рече ему «О, великий господарю мой, пожди мало, егда ся возврачу, тогда дщерь твою с великою честию поиму!». И поклонися кралю, иде и, собрався со учреждением, поеде.

Доехавшу же ему града оного, идеже цесарь он живяше, и нача толкати во врата градные, поведаша же о нем цесарю. Цесарь же повеле его во град пустити. Александр же поеде к цесарскому двору людно и честно, бе видети учрежение его изрядное. Егда же прииде к цесарю, поклонися ему, якоже обычай есть царем челом ударити. Цесарю же воставшу с места, и прием, и облобыза его, и рече ему «Милый сыну, которое земли, и чего ради ко мне ездиши?».

Александр же рече ему «Сын есми государя краля Египетского, приехал же послужити твоему величеству, слышав твою ласку и жалованье».

Цесарь же его пожалова, и повеле ему у себя быть в кравчих, и оттоле моршалком назва его для своего обычая и двора. Александр же таков бе мудрец, иже ото всех любим.

По нем же приеде борзо сын короля Израильского именем Лодвик цесарю служити.

Цесарь же его с честию приня и воспроси имени его, и родства, и кия земля. Он же рече ему «Имя ми есть Лодвик, сын краля Израильского, слуга же ваш». Цесарь же рече «Александра убо учиних у себя кравчим, ты же буди у меня чашник», – и даде ему двор со Александром.

Бяху же Александр и Лодвик лицем и возрастом, и власы, и глазы приличны друг другу, и в молвех, и в речех – во всем приличны, токмо мудростью друг от друга различни, и между собою вельми любляхуся. Александр же бяше зело мочен, а Лодвик млад и не мощен, токмо в том разнество меж ими бяше.

Цесарь же имяше у себя дщерь единочадну, именем Фларенту, зело ее любяше, понеже лепа бе. Цесарь же на всяк день, на исходе стола своего, посылая с ествою Александра, цесаревна же Александра видев, зело его любяше и хоте себе его имети мужем, понеже бяше храбр и мудр.

Случи же ся некогда, единого дне Александру сотворше пир на свою братью, Лодвику же приказа, чтобы про него сказал цесарю немочна. Лодвик же, приехав к цесарю, и ста на Александрове месте, и учал цесарю ести готовити, назва ся Александром. Лодвика же сказав немочна, понеже никаков человек во обличье их не мог познати, кое – Александр, и кое – Лодвик.

У цесаря же, егда стол исхожаше, рече Лодвику, мня его Александра суща «Милый сыну Александре, иди отнеси от мене еству дочере моей!».

Лодвик же цесаревны преже того николи не видаше, и вниде к ней в палату, и поклонися, и вдаст ей еству от цесаря, отца ея. Увидев же его, цесаревна и позна, иже не Александр бе, и рече ему «Како есть имя твое и чий еси сын?».

Он же рече ей «Имя ми есть Лодвик, сын краля Израильского, слуга же цесарской, отца твоего». Она же рече «Добре, иди в покои и бей челом отцу моему». Лодвик же поклонився и иде.

И от того часу разнемогся и лег на ложи своем зело немощен. Слышав же се Александр, иде к нему, он же рече «Не могу, не вем, не умру ли». Александр же рече «Что ти есть болезнь?». Лодвик же рече: «Не веем». Александр же рече «Аз убо болезнь твою и немощь достаточно вем:носил еси еству от цесаря к цесаревне и видел еси ее красоту и обличие, сего ради сердце твое возжделением преболе, то есть и немощъ твоя!».

Лодвик же рече «О, любезный ми брате Александре, все бы дохтуры моей болезни не узнали, еже ты узнал, да не токмо ми болезнь, но и смерть будет!».

Рече же ему Александр «Будеши здрав, аз ти помогу, да не умреши тоя ради болезни». Изыде же от него и иде до места, и купи рукомой, златом ученен с драгим камением, без Лодвикова ведома и шед, дарова им от Лодвика цесаревну. Цесаревна же видев, рече «Александре, где мог такий рукомой драгий взяти, и чего ради им дарова мя?». Александр же рече «О, прекрасная господарыни цесаревна, Лодвик всего имеет довольно, а еже испытуеши, чего ради даровах ти, се убо мимо мене. Веси, виде тебя Лодвик, твоея ради красоты и не может жив быти, ныне убо лежит болезнию тяжце одержим, ожидая смерти. Аще ли Лодвик умрет, то будеши виновна смерти его, ныне же реку тебе, хоти мало утеши его!».

Она же рече «Александре, хощешь мне изменити, еже бы аз на то произволила, и впредь такие речи не хощу от тебя слышати!».

Александр же слышав то, поклонися ей и отиде от нея. Заутра же иде в торг без Лодвикова же ведома и купи зерцало драго, драгим камением вдвое дражае первого дару, и иде к цесаревне, и дарова им ея от Лодвика.

Цесаревна же, видев зерцало изящно и драго, повеле его приняти, и рече ему «Дивлюся тебе, Александре, иже ты боле меня часто видал, а от себя слова ни единого не говаривал!». Александр же рече «О, прекрасная государыня цесаревна, мне убо не учинися такая притча, как ему, кто же у себе имеет друга, и он любит его, аки сам себе. Ныне же господарыни моя, Бога ради, молю тя, не дай ему изгнути и скончатися смертию!». Цесаревна же рече ему «Иди от мене прочь, больши того не услышишь от мене!».

Александр же изыде от нея, и во утрие иде в торг и купи дар дражае – скрыпку злату со многоразличным драгим многоценным камением, и иде к цесаревне, и дарова ей от Лодвика, Лодвик же отнюдь всего того не ведаше.

Цесаревна же видев драгий дар, и прием дар, и рече Александру «О, Александре, рцы Лодвику, да мене аще убо есть зельне желает, то придет и узрит двери отперты, и внидет невозбранно».

Сия же слышав, Александр зело возвеселися, еже получи желаемое, и борзо иде к Лодвику, и рече ему «О, милый мой брате, буди весел, аз убо добых тебе милость у цесаревны, аще ли хощеши, иди к ней, готова ти есть к твоей воли!».

Си же слышав, Лодвик яко от великого сну пробудися и востав здрав, и нощию иде к цесаревне, и спа с нею.

И от тех мест случилася душа Лодвикова со Александром, одна любовь бысть меж ими. Лодвик же часто хожаше к цесаревне. Доведаху же ся сего дворяне, что цесаревна бывает с Лодвиком, и отобрався рыцари, сташа, наредяся, на дороге стрещи, иже бы Лодвика в нощи убити.

Слышав же сия Александр, нарядяся с своими товарищи, и ста с другие стороны наготове, и изби неприятелей Лодвиковых, и везде Александр за Лодвика голову свою складываше, иного и Лодвик не ведал, а ведала все то цесаревна.

По днех же неких прииде ко Александру лист о смерти краля Египетского, нарекомого отца его, дабы Александр скоро ехал и кралевство принял, и о сем цесаревне и Лодвику сказаша, они же, слышавше то, зело смутишася.

Приде же Александр к цесарю и глагола ему: «Милостивый цесарю, се убо лист приде ко мне о смерти отца моего, ныне же прошу у тебя твоея милости, отпусти мя, да еду ко отцу моему». Цесарь же рече ему «Зело жалую тебя, о, Александре, еже едеши от мене, понеже никого такова мудра к своему обычаю не имею. Ныне же еди с Богом, а злата елико хощеши от казны моея емли с собою!».

Александр же поклонися ему и поеде, мнози убо по нем плакахуся, понеже любляху его зело. Фларента же цесаревна вельми плакася и рече Лодвику «О, милый мой Лодвик, Александр, друг наш, отъедет, ты же имаши неутешно плакати, понеже второго себе Александра не обрящеши такова, Александром убо меня достигл еси, и против твоих неприятелей Александр за тебе главу свою складывал». И плакав Фларента много, объем Александра, и целова, и умильно глаголаше «О, любезный цвете очию моею, Александре, уже к тому надежды не имам очей твоих видети!». Сия и ина много изглагола в себе многими слезами, отпусти его, Лодвик же провожаше его седьмь дний и много плакася о сем. Александр же рече ему «О, любезный ми друже, не плачися, понеже еду во Египет коруновати и кралевство принять, а тебе буди со Фларентою Божья помощь, но едину ти рече исповем по четырех летех сын краля шпанского, именем Сидон, увест бо о моем отъезде и тогда приедет служити к цесарю, и будет ему мил, и егда увесть, что ты Фларенте девство растлил, тогда от него злою смертию умреши!».

Лодвик же рече «Александре, надежа души моей, беда ми твое отеханье, имею у себя един драгий камень, его же мати моя дарова ми, молю тя, приими его на воспоминание любви, понеже вделан в злате перстне, и возложи его на руку!».

И целоваста друг друга, и разъехастася – Александр во Египет, Лодвик же к цесарю и ко Фларенте.

Потом же скоро услыша Сидон, сын краля шпанского, иже Александр отъехал от цесаря, и еде Сидон к цесарю служити, и проси у него службы. Цесарь же рече ему «Милый ми сыну, бысть преже тебе у мене Александр, иже ныне краль во Египте, аз убо его зело любях, стоя у стола моего, кроя хлеб, ныне же ты буди в его место». Повеле моршалку дати ему место Александрово и поставиша его с Лодвиком на едином дворе, иде же Александр стояше. Лодвику же не хотевшу Сидона во двор пустити, и не возможе, Сидон же на Лодвика ненависть восприим, Лодвик же нача боятися Сидона, и не нача к цесаревне ходити, Сидон же доведался истинно, что цесаревна с Лодвиком девство свое разруши.

И во едину же от дней цесарь стоя в палате своей и хваля доброту Александрову, Сидон же слышав и рече цесарю «О, господарю мой великий, не хвали его, понеже Александр – твой изменник!». Цесарь же рече ему «Повеждь ми, о Сидоне, ким обычаем?». Сидон же речу ему «Едину у себя имееши дщерь, ейже Лодвик по Александрову сведенью девство растли, и хожаше к ней!».

Цесарь же, слышав сие, и разгневася вельми, аже вниде Лодвик в палату к цесарю, цесарь же, призвав Лодвика, рече ему «Что се, еже слышу от Сидона на тебя? Аще ли правда, то борзо от мене злою смертию умреши!». Лодвик же рече ему «Не вем, господарю мой великий, и не винен тому, еже Сидон тебе на меня лжет и клевещет!».

Сидон же рече Лодвику «Аз на тя сказах господарю моему цесарю правду, а не лжу, за свою правду готов с тобою на срок битися!».

Лодвик же рече «Аз за то с тобою готов дратися, и за ложъ твою хощу главу стяти!».

Цесарь же учини им срок день битве, и разыдошася. Лодвик же шед к цесаревне и рече «О, милая цесаревна, уже бо аз ныне сын смерти! Еже Александр рече, тако и сталось, Сидон оклеветал меня и тебя цесарю, отцу твоему, еже аз тебе девство растлих. Отец же твой зело разгневася и учини нам день – срок битве. Аз же с ним не могу битися, вем, что борзо убьет меня, убо он муж в сбруе убран и мочен, кроме Александра ин не может таков быти мочен». И нача плакати.

Цесаревна же рече ему «Не плачи, учини се, еже аз тебе советую, иди борзо к цесарю, отцу моему, и реки ему, иже от отца твоего к тебе лист пришел, что отец твой лежит на смертной постеле, и проси ся, иже бы тя отпустил отца навестити, а день бы битве отсрочил. И егда цесарь тя отпустит, ты же борзо поеди ко кралю Александру и проси у него милости, дабы он в остатьней потребе тебе помог, приехав за тебя с Сидоном ся бил, вем убо, что оба вы сличны, опроче меня никто вас не познает. Аще ли се сотвориши, можеши смерти уитти и честь свою взяти.

Лодвик же рече «Добр убо совет твой, милая ми Фларента, но не вем, поедет ли Александр, оставя кралевство».

Фларента же рече «Вем, яко Александр не отречется, имею надежу, что учинит».

Лодвик же, дряхл, шед к цесарю и пад пред ним, просяся у него, иже бы его отпустил отца навестить, а день битве отсрочил. Цесарь же рече «Отпущу тя, токмо приедеши ли к битве? Аще ли не приедеши, ведомо буди тебе, всяко главу свою погубиши и не возможеши гонзнути⁶⁹⁵ меча моего!».

Лодвик же обещася и кляся много, ако да приспеет на уреченный срок, цесарь же отпусти его. Он же, всед на борзый конь, и еде во Египет спешно днем и нощию, достиже убо Египта, и поведаша о нем Александру.

Александр слышав, и возвеселися, и выеде против его, и стрете⁶⁹⁶, и объем, целова его. Лодвик же рече ко Александру «О, господарю мой, брате милый, сказую ти, се убо ми живот и смерть в твоей руце есть! Якоже ты мне поведал о Сидоне, то все надо мною исполнилося, оказал меня и тебя, и Фларенту цесарю Сидон, и похвалися того ради со мною битися. Ты же убо, господарю мой, веси, якоже он мощен, аз же млад. Фларента же повеле ми к тебе ехати о споможении, яко чает твоея милости. Аще ли не поможеши ми, и аз буду сын смерти!».

Александр же рече «Отъеханья твоего, кроме Фларенты, кто не ведает ли?» Лодвик же рече «Никто не ведает, взях отпущение от цесаря навестити отца моего немощна, и се к тебе приехав». И се рекши, пад пред ногами его и нача плакати.

Краль же Александр подня его с земли и рече ему «Повеждь ми, любезне, коего дни битися имате?». Он же день сказа ему. Александр же рече ему «На той день не мощно ми приспети к битве, занеже утре имам за себя поняти кралевну, и все панове со мною будут на браце. А ты, аще на тот день к битве не поспеешь, и за то тебе бити казнену, и аз брак оставлю, нежели тебя смертно учинити, ты же учини, еже ти прикажу. Аз поеду к сроку на день битвы, а ты в мое место во Египте буди краалем, вем убо, что никто тя не познает, за наше приличие глаголют тя мною, Александром, и в мое место поими жену мою и исправляй, яко краль, егда же придеши на ложе с женою моею, буди ми верен и не коснися ея». И сия рек, Александр всед на конь и еде к цесарю в место Лодвика нощию. Лодвик же в заутрие, яко краль обретеся Александр, никто его не позна, и поня жену Александрову, кралевну сущу, и велий брак учини. И вниде на ложе Лодвик и кралева, Лодвик же вся меч обнажен и положи межу собою и кралевою, чтобы тело его не дотыкалося кралевы тела. Кралева же тому нача дивитися, а ничего не изрече. И тем обычаем спаху меж собою и до краля Александра.

Егда же Александр приеде к цесарю вместо Лодвика, и рече цесарю «О, великий господарю, отца своего аз оставих зело больна, а на день сроку приехал». Цесарь же рече ему «Верно еси учинил, к чести своей». Цесаревна же, слышав о его приезде, зело возвеселися и посла по него тайно. Егда же узре его, и целова его, любезно рече «Благословен есть день той, в он же ся ты роди! Повеждь ми, где еси оставил Лодвика».

Александр же вся по ряду исповеда ей, иде в дом Лодвиков, и никто его не позна, кроме Фларенты, что не Лодвик.

Заутра же прииде срок битве, и рече Александр Сидону пред цесарем «Слышиши, Сидоне, понеже мя еси оклеветал лживо господарю моему цесарю, аз же хощу за се тебе мстити, или сам почесно умру!». Сидон же рече ему «Аз на тебе своея правды взыщу!». И сия рекше, вседоша оба на кони, начаша зельне битися и бишася весь день от утра и до вечера, и поможе Бог Александру, ссече главу Сидону и отнесе ея к цесаревне. Цесаревна же, взем главу с великим веселием, несе ко отцу своему и рече «Возьми главу того, кто мя осрами и тебе лживо оклевета, и мне вдай того в мужа, которой за мя умер и за мою срамоту невинную».

Цесарь же рече ей «Буди в твоей воли!». Цесаревна же, слышав сия от отца своего, зело возвеселися. И видев же цесарь витязство Лодвиково, и возва к себе Александра, мнев его Лодвика, и рече ему «О, милый мой Лодвику, се бо еси избавил себе и дщерь мою от срамоты и исправил еси честь мою вечную, и отныне будеши ми мил, и дам ти в жену дщерь мою, и будеши по мне на моем месте цесарем!».

Александр же рече «Господь на небесех то избавляет надеющася нань, и еже ти годно, господарю, буди на твою волю, но единыя прошу у тебя милости! Отец мой остался немощен, мене же отпусти для битвы, ныне же отпусти мя к нему, благословение бы взях от него, и приеду к твоей к цесарской милости скоро».

Цесарь же отпусти его и рече ему «Борзо приеди ко мне!». Александр же поклонися ему и поеде, и приеде в свое кралевство. Сказаша же о нем Лодвику, слышав же Лодвик, и возвеселися, и еде, и стрете его, и объем, и облобыза его, спрашивая о здравии. Александр же сказа ему все по ряду, како Сидону главу оття и как за него цесарь обещася дщерь свою вдати в жену. Лодвик же рече «О, милый господарю мой, Александре, не един день живот мой избавляеши от смерти, но многи годы! Что же ти имам воздати?». Александр же рече «Поеди с Богом и служи цесарю, и поими дочъ его, цесаревну!». Лодвик же поклонився Александру и поеде к цесарю в ночи, а краль Александр остался, иже нигде не бывал.

Егда убо приде нощъ, Александр, пришед на ложе с кралевою, учал с нею говорити и объем, нача ю целовати. Она же рече ему «Ужели приде нам час любви?». Он же рече ей «Что глаголеши?». Она же рече ему: «Отнеле же еси понял мя, на всякую нощъ клал меч наг между собою и мною, иже бы тело твое не дотыкалося моего тела». Александр уразуме, иже Лодвик ему бысть верен, и рече «О, любезная ми, не чиних аз того твоего ради зла, проведываю твоего крепкого прирожения⁶⁹⁷. Ныне же хощу тя жаловати и любити!». Кралева же сама в себе помысли «Еже ты ми сотвори, аз тебе то же учиню!».

И от тех мест нача любити некоего рыцаря, и нача с ним мыслити, како бы убити краля Александра или окормити его смертоносным ядом. И во едину от дней вдаст она Александру зол яд пити. Александр же нача пухнути и отрудовател⁶⁹⁸, жена же его, кралева, рече гражаном «Видите, яко краль мой трудоват, не может кралевства держать, вы же изрините⁶⁹⁹ его из кралевства!». И помале изринуша Александра от кралевства.

Лодвик же, приехав к цесарю, и женися на цесаревне, потом же цесаря не стало, и Лодвик сяде на цесарстве в Риме и кралевствова.

Краль же Александр по изриновении от кралевства слышав еже о Лодвике и помысли в себе «Аз убо с государства согнан, Лодвик же цесарем в Риме и кралем во Израили». И обрете некоего боголюбива суща, иже отвезе его к цесарю Лодвику.

Приде же до дверей палатных, и се с одну страну седяще трудоватые, а с другую же – цесаревы мужи, Александр же сяде с трудоватыми. Цесареви же ходяху и минувшу их, Александр прошаше у него милостыня, он же не вдаст ему ничего. Егда же приде час стола его, цесарь сяде за стол, а краль Александр нача молити придверника, глагола ему «Молю тя, единого прошу у тебя для Бога и для Египетского краля Александра, повеждь мя цесарю, дабы мя пусти к себе и велел ми дати ясти!».

Придверник же рече ему «Дивлюся тебе, иже хощеши внити в палату к господарю нашему цесарю, вем бо двор его полон есть великих честных панов, и егда тя узрят такова трудовата, и возгнушаются тобою. Аще ли мя молиши Бога ради, не обленюся, повем про тебя цесарю!». И шед к цесарю, рече «У врат есть некто трудоват, просит твоея милости для Бога и для Египетского краля Александра, еже бы пред тебя вшел и сел на земли ясти». Цесарь же Лодвик, слышав то, иже помяну Египетского краля Александра, возбнув⁷⁰⁰ и рече «Введи его семо, да ест предо мною!». И введ его придверник пред цесаря, и посади на землю, и даст ему ясти.

Призвав Александр единого от слуг цысарских и рече ему «Господарю мой, иди к цесарю и рцы ему «Убогий аз, для Бога и для Египетского краля Александра, прошу его милости, иже бы аз напился из того кубка, из которого он сам пьет». Слуга же рече ему «Что глаголеши, трудовате, егда изопьеши из цесарского кубка, потом впред из того кубка цесарю не мочно пити, но Бога ради все то учиню». И, шед к цесарю, рече ему «Милостивый цесарю, остави ми, что изглаголю, понеже он, трудоватый, иже сидит пред тобою, просит для Бога и для Египетского краля Александра твоея милости, иже бы ему пити из того кубка, из которого ты пьешь».

Цесарь же паки воспомяну краля Александра светлым лицем и рече слузе своему «Дай ему моего вина пити, которое аз пью, из моего кубка, для Бога и для краля Александра!». Слуга же налив кубок и несе к трудоватому. Краль же Александр выпи и положи в кубок перстень с драгим камением, иже ему дал Лодвик на воспоминанье любви и рече слузе «О, господарю, иди и вдай кубок и перстень господарю цесарю!». Слуга же кубок и перстень вдаст господарю своему цесарю. Цесарь же видев перстень и позна и, еже вдаст его кралю Александру на воспоминанье любви, и позыбася⁷⁰¹ в нем нутреняя его, помысли во сердцы своем «Любо краль Александр умрет, той же трудоватый украде у него перстень», – и повеле трудоватого стрещи, дабы из палаты не вышел. «Аще ли упустиши, то живот свой изгубиши!».

Егда же бе после стола, призвав цесарь трудоватого к себе наедине и рече ему «Повеждь ми, о трудовате, где еси тот перстень взял». Александр же рече «Господарю цесарю, али ты знаеши тот перстень?». Цесарь же рече ему «Зело знаю, понеже мой есть, вдах убо его любимому си кралю Александру на воспоминанье любви!».

Трудоватый же рече «Правду убо глаголеши, о цесарю, еже ми еси вдал перстень сий, аз убо Александр». Цесарь же, слышав сия, едва проглагола и от жалости паде на землю, и издра на себе одеяние цесарское, и плакася зельно, и рече «О, милый Александре, опор и надежа души моей, и ким обычаем таково тебе случися?». Александр же вся по ряду сказа ему, како возненавиде его кралева и чужеложство сотвори, и как зельем его опои, и ста трудоват, и как с кралевства согнаша его. Цесарь же, слышав сие, востав облобыза его и рече ему «Жаль ми тя, надежа души моей, уне бы умер за тя, неже бы мог срама терпети! Пошлю же по наученныя лекари, иже бы тя уздравили, ты же, милый Александре, никому ся не объявляй, моея ради цесаревы, вем яко, аще тя увидит, не может жива быти». Вдаст же ему палату особную и всякие потребы повеле ему готовити, разосла же по всем странам искати мудрых лекарей, иже бы вборзе приехали. И единого же месяца сьехашася 30 лекарей наученных. Цесарь же, видев их, обвеселися и рече «О, изящные лекари, имею убо у себя приятеля, пораженного трудом⁷⁰², можете ли его уздравити, и велику мзду от царствия моего приимите!». Они же реша «О, великий господарю, аже будет подобно что, и мы учиним». Егда же воду его осмотреша, и рекоша цесарю «Невозможно нам его есть уздравити».

Цесарь же, слышав сия, вельми смутися и повеле звати убогих и законников⁷⁰³, иже бы ся о нем молили, а сам цесарь таково же уклонися на молитву и постився доволно просяще, иже бы Господь дал здравие королю Александру, Александр по тому же моляся и постяся. Во едину же от нощей стоящу Александру на молитве, и се глас бысть с небеси, глаголя «Аще ли цесарь Лодвик убъет своих пятеро сынов своима рукама и кровь их источит, и тою их кровью обмыет тебя, тогда будет плоть твоя чиста, яко отрочате млада⁷⁰⁴. Александр же, услышав сия, и рече в себе «Непотребно и негодно того слова никому объявити, кто есть таков, иже бы сына своего единого убил, а мене очистил от труда, нежели пяти сынов убити». И не поведа того никому. Цесарь же Лодвик без престани, день и нощъ, плакася и моляся Богу о здравии Александрове. Во едину же от дней стоящу ему на молитве и молящуся со слезами, и се глас бысть с небеси, глаголя «Что убо плачеши и молишися о, Александре, весть убо Александр сам про себя, чем можетъ быти уздравлен». Цесарь же слышав, и иде ко Александру, и рече ему «О, милый Александре, надежа души моей, что твориши, ведаеши своему уздравлению исцеление, а не поведаеши мне! Вем, яко ты от мене преже ничего не таил, ныне же что твориши, повеждь ми, от чего можеши здрав быти!».

Александр же рече «Не дивися, Лодвик, иже ти о уздравлении своем не сказах, понеже учинится тебе трудно и болезнено!». Цесарь же едва всяко некако приведе его на то, еже ему сказати, от чего быти ему уздравлену. Александр же рече «Слышах убо от Бога с небеси глас глаголющ ми, иже бы ты пять сынов своих убил своими руками и мене тою кровью обмыл, и будет тело мое чисто, яко отрочате. Аз же не поведах ти сего ради, понеже невместно тебе сего сотворити, еже побити детей своих моего ради здравия». Цесарь же рече ему «О, милый Александре, что глаголеши и не имееши надежи, аще бы у меня и другая была пять сынов, аз бы всех твоего ради здравия своима рукама побил!». И нача искати подобна времени, когда цесарева поидет во церковь.

Егда же цесарева поиде в церковь, цесарь же шед в палату, идеже бяху дети его, и изби их, и кровь их в сосуд источи, и замкну их в палате, а кровь несе ко Александру. Александр же измыся кровию, и ста тело его чисто, яко отрочате. Лодвик же его зело позна и целова его, и рече ему «О, милый Александре, надежа души моей, не познах тя добре, иже ты, Александр! Благословен той день, в кий аз дети избих твоего ради здравия». И паки рече ему «О, милый Александре, седи ту дóндеже Фларенту приведу к тебе». И шед в церковь обрете Фларенту и рече ей «О, любезная, повем ти тайну свою, токмо не закручинися». Цесарева же рече ему «Повеждь ми, господарю, буди воля Божия, все могу терпети». Лодвик же рече ей «Видела ли еси оного трудоватого, кий приде оного дне и седе пред нами в палате моей и пил из моего кубка?». Она же рече «Видех». И рече ей «Он трудоватый – Египетский краль Александр есть, жена убо его окорми и от царства изгна!». Слышав цесарева, и не возможе терпети, паде на землю и воскрича велиим гласом, глаголющи «О, беда ми, Александре, не узнах!». Цесарь же рече ей «Не кручинися, еще ти поведаю, дохтуры и фрязове в своих мудрых философьях нашли, иже кровью детей наших измыти Александра, и оттого будет здрав. И ныне тя воспрошаю, аще ли его любиши, велишь ли для его здравия детей своих побити?». Она же рече ему «О, милый господарю мой, что глаголеши, аще бы и другую пять сынов имели мы, и мы и тех всех побили, нежели видети Александра таким трудом поражена. Аще ли Александр умрет, то живот ему не может возвратитися, аще ли же дети мои умрут, и я еще млада, и ты млад же, и дети у нас еще будут». Цесарь же рече «О, любезная ми, аз убо детки свои побих, а Александра уздравих». Цесарева же рече «Благословен день той, в он же еси побил дети наши для Александра, ныне же молю тя, дай ми видети Александра!». Цесарь же, поем ея, иде ко Александру. Видев же Фларента Александра и паде от радости, и бысть веселие всем людем. Детем же своим цесарь повеле уготовати погребальная, прииде же к детем своим в палату, иде же бяше замкнуты, и виде дети своя скачуща и хвалящя Бога. Егда же вниде сия во уши Фларенте и Александру и всем людем, и бысть радость велия во многи дни по всему господарству, радующеся, хваляху и славляху Бога, показавшего им таковые неизреченные чудеса.

Потом Лодвик собра велие войско и иде во Египет с кралем Александром, и взя Египет, и изыма кралеву Александрову и с ее чужеложником, и повеле их Александр сожещи. А за Александра цесарь Лодвикъ вдаст сестру свою, деву сущу, недругов же Александровых – египетских радных панов – повеле казнити горькою смертию, Александра же устроив во Египте на господарстве, иде в Рим.

И прочее же лета краль Александр в покое поживе и кралевство самодержно и мудро воздержа, и своих неприятелей всех поби. Потом же помысли ехати ко отцу своему и матере, от кого был вкинут в море, и посла к ним посла своего, а велел им вестно учинити, что хощет к ним краль приехати и столовати у них. Посол же приеде в ту страну, где кралево сродство, а не весть того, что кралю они отец и мати, и пришед, поклонися им и от краля Александра речь изрече «Господие мои, краль Александр хощет к вам приехати и стол учинити!».

Рече же цесарь, отец царя Александра «Благословен день той, в он же господарь мой краль хощет у мене витати⁷⁰⁵». Мати же кралева рече послу «Мы убо господарне люди препростыя, не имеем, чим почести кралевския сотворити». Посол же возвратився ко кралю и поведа ему вся.

Потом же король приеде борзо ко отцу своему с великим войском. Рыцарь же, отец его, изыде во стретение его и поклонися ему до земли, а не весть, что сын его есть, егоже в море вкину. Краль же повеле ему восстати с земли и повеле сести на конь, егда же приближися до града, и се мати его изыде вне града на стретение ему и паде пред ним. Краль же подня ея с земли и обня ея. Она же рече ему «О, великий милостивый господарю, что твориши, кралю Александру? Се убо велия почесть нам бысть!». Егда же придет краль за стол, цесарь же приим умывальницу с водою и хочет кралеви послужити, на руки воды возлияти, мати же его прием, держа полотенце. Краль же Александр видев то, и усмехнувся, и помысли в сердце своем соловьево воспевание, и рече «Се ми исполнися, отец ми и мати ко умовению рук послужиста ми», – и повеле слугам своим взяти из руки рыцаря, и полотенце у рыцаревы. Рыцарь же рече «О, великий господарю мой кралю, или не достоины мы тебе, господарю, послужити? Молим тя, повели нам себе послужити, и нам будет вечная хвала!». Краль же рече «Понеже есте стары, и сего ради сядите и не деите сего». Сяде же краль за столом и посади отца с правую сторону, а матерь ошуюю⁷⁰⁶. Егда же бе после стола, краль же вниде во внутреннюю комнату и повеле с собою внитти рыцарю и рыцареве, прочим же всем повеле вон изыти. И рече им краль «О, любезныя ми, повесте ми, сколько имеете детей?». Они же реша «Не имеем ни сына, ни дщери». И паки рыцарь же рече «Имели есмя сына, и той умер». Краль же рече «Коею смертию?». Рыцарь же рече «Своею смертию». Краль же рече «Аще ли сыщу, что иною смертию умре, что сотворю вам за вашу лжу!». Рыцарь же рече «О, милостивый господарю кралю, чего ради испытуеши о нашем сыну?». Он же рече ему: «Хощу ведати, ким обычаем умре, вем, что вы его убисте!». Они же слышавше, падше на землю и начаша просити милости, глаголаста «О, великий господарю, смилуйся над нами и исповедуем ти всю истину! Имехом убо у себе сына единого, исповеда он нам соловьево спевенье, что ему быти велику и богату, и нам, мне и матери его, ему послужити, держати ко умыванию воду и полотенце. Нам же учинися сие за кручину, и за то кинухом его в море».

Краль же рече «Что же бы в том злое было, еже бы се исполнилося? Была бы честь и хвала ваша. И сего ради вы пред Богом зело согрешисте, то убо видите мене, аз ваш сын, его же вкинусте в море, но Бог милосердием своим из глубины морския востави мя и сотвори мя краля и господаря Египту и всей земли египетстей».

Они же, слышавше сия и убояшася, и падше на землю, прошаху милости. Александр же рече им «Не боитеся, ни порока вам буди», – и объем, целова отца и матерь, и паки рече им «Идите во Египет да царствуйте со мною!». И прием, веде их с собою с хвалою и с честью велиею зело».

И сия рек, Диоклитиан возгласи отцу своему цесарю «О, милый господарю мой, драгий отче, разумех ли еже ти исповедах? Господь ми даст велию хвалу и мудрость, не отнях бы аз у вас кралевства и не мог вас в нищите видети, но сице убо сотвори, якоже и он име родители своя, от которых был вкинут в море».

Цесарь же рече ему «О, любезный ми сыну, добре поразумех, еже ми глаголеши, и отселе даю ти царство, и с тобою буду жити, понеже аз стар есмь».

Диоклитиан же рече «Се убо, отче, ныне суд свой исполни цесареве, жене своей».

Цесарь же вдаст ответ и повеле цесареву свою и с ее любохотником казнити казнию привезати к лошадем и раздернути, а останки, кости их, повеле сожещи.

Сам же потом в борзе умре. Диоклитиан же сяде на цесарстве на место отца своего и господарство свое дивно и самодержно воздержа. Его же премудрости вси человецы почудишася, и прочая дни живота своего в покое и в радости, в неизреченном веселии препроводи. И сия дозде⁷⁰⁷. Аминь.