Жанровая система аскетической письменности и ее особенности в сирийской литературе

Слишком прямолинейное понимание основополагающего в средневековой письменности принципа строго следовать устоявшимся литературным правилам, оставляет открытым вопрос, что же в этом случае позволяло появляться авторам, чьи произведения отличает яркая индивидуальная стилистика. Одним из шагов при решении этой проблемы может стать анализ жанровых трансформаций в аскетической письменности на примере творчества прп. Исаака Сирина. Основная задача не только проследить, как следовал он читательским ожиданиям, т. е. привычным для своего времени эстетическим нормам, но и, что важнее, как и почему он их нарушал.

Описание жанровой системы предполагает, во-первых, определение соотношения и взаимодействия актуальных для изучаемого периода жанров, во-вторых, выявление причин, которые позволили каждой из литературных форм занять свое место и определили ее функцию и значение. Синхронный же срез служит предпосылкой для выделения как константных, так и претерпевающих трансформацию элементов жанровой структуры в диахронической перспективе. В случае аскетической литературы проблемы и синхронии, и диахронии осложняются тем, что нельзя оставить без внимания соотношение между жанровыми системами греческой и сирийской традиций.

Вначале следует решить, какие произведения и на каких основаниях мы будем относить к аскетической письменности.

Обычно при изучении истории монашества привлекают три типа текстов. Во-первых, монашеские правила, во-вторых, агиографические тексты и, в-третьих, сочинения, содержащие увещание к духовной жизни, ее обоснование и руководство ею. Без сомнения, все они важны для воссоздания тех обстоятельств, в которых протекала монашеская жизнь, происходило становление и закрепление ее форм, но вряд ли их можно рассматривать как типологически цельный литературный комплекс. Дело не только в различии жанров, представленных в этих трех группах, принципиальной является разница в доминирующей функции, характерной для каждой из них.

Максимально прагматичными являются монашеские правила, их основная задача регламентировать жизнь внутри монастыря и нормы поведения за его стенами, в том числе отношения с иноверными и еретиками. По типу текста их относят к законоустанавливающим документам. Писались они для предотвращения и разрешения конкретных конфликтных и спорных ситуаций, их задача не убедить, а предписать, запретить и назначить наказание за провинность. Именно в этом кроется их принципиальная содержательная ограниченность: ими можно поверять только внешнее поведение насельников, но они не могут помочь монаху ни определить, ни оценить его внутреннее состояние, ни разрешить его внутренние конфликты.

Агиографические тексты¹ – группа, напротив, необходимо и максимально открытая для художественной обработки. Своеобразие их жанровых принципов долгое время служило камнем преткновения при их изучении и оценке учеными. Эти памятники очень различны по своим литературным достоинствам и исторической достоверности, но их главной задачей всегда остается провозглашение основ веры и форм благочестия в убедительности являемых в них образов. Лучшим доказательством истины здесь служит не безупречность умозаключения, а непреложность чудес. Специфика поэтики позволяет житиям быть источником наглядных примеров, которые, как известно, увлекают, но, как и в правилах, в них нет советов, которыми можно воспользоваться на пути сознательного внутреннего совершенствования.

Искомую для аскетической литературы жанровую систему зададут сочинения последнего блока. Он разнообразен по своему составу, но все тексты, входящие в него, призваны отразить единое и цельное мировоззрение, т. е. дополняют друг друга. Вначале необходимо выделить основные жанры входящих в эту группу текстов, их типовые черты, а также взаимозависимость и взаимообусловленность их друг другом. Затем проследить, как в них отразились принципы средневековой поэтики в частности и средневековой культуры в целом. Наконец, найти причину выбора авторами именно этих жанров для сочинений аскетического содержания в современной им практике монашеской жизни.

Положив в основу анализа цель написания сочинения, его адресата и способы построения текста², можно говорить о четырех жанрах в аскетической письменности: Главы, Вопросоответы, Послания и Поучения. Это никак не отменяет их вариативного многообразия по тематике (например, сочинения в жанре глав могут иметь названия «Главы о...», «Увещания», «Наставления» и быть посвящены как умозрительным, так и практическим вопросам), по способу обращения к адресату (послание, личная беседа с отдельным монахом или целой группой, размышление на тему), по отправному пункту для рассуждений (вопрос вымышленного или реального собеседника, изречение из Священного Писания, цитата из почитаемого отца Церкви). Кроме того, выделение этих жанров вовсе не значит, что они встречаются только в монашеской литературе: с не меньшей частотностью они востребованы, например, и при изложении догматических вопросов.

Начать, пожалуй, удобнее с Глав. Этот жанр генетически связан с античным ученым афоризмом, который предназначался для тезисно-систематического изложения определенной суммы эмпирического знания («Афоризмы Гиппократа»). Он был усвоен монашеской письменностью с самого начала ее возникновения³ и служил формой письменной фиксации уже не научного, а духовного опыта.

Особенностью текстов этого типа является не просто лаконичность, а запредельная информативная краткость (сказано меньше необходимого). Острое же ощущение зияния не заполненных словом смысловых пустот порождает ситуацию обязательного индивидуального «домысливания», особый характер отношений между текстом и читателем, когда последний с необходимостью становится толкователем каждого высказывания. Вероятно, именно об этом говорит прп. Максим Исповедник в прологе к своим «Главам о любви»:

«...пространные рассуждения я свел в немногие краткие главы, чтобы они были легко обозримы и лучше запоминались... думаю, что не все для всех удобопонятно, но многое от многих потребует еще дополнительного исследования»⁴.

Более того, если читатель находится вне традиции, породившей текст, от него оказывается скрытой большая часть его смысла, что также входит в задачу автора. Например, авва Евагрий в прологе к «Монаху»⁵ предупреждает, что расскажет не обо всем, «...что мы видели и слышали от [старцев], но то, что согласно их учению можно говорить другим <...> мы кое-что утаили, а кое о чем высказались прикровенно, дабы не давать святыни псам и не бросать жемчуга перед свиньями⁶. Но это будет ясно тем, кто следует по стопам старцев»⁷.

При обсуждении Глав интересно вспомнить о двух формах коммуникации, предложенных семиотикой, в основе которых лежит лингвистическая модель Р. Якобсона⁸ и учитываются отправитель и адресат сообщения: «я – он», «я – я». Признавая кажущуюся парадоксальность необходимости передавать сообщение самому себе, т. е. тому, кому оно уже известно, Ю. М. Лотман обращает внимание на то, что этот случай не так уж редок и играет важную роль в системе культуры⁹. Культуры, в основе которых лежит автокоммуникация, развивают в человеке большую духовную активность, культуры же, в основе которых лежит передача информации, динамичнее и дают быстрый прирост знаний, но приводят к пассивности своих адептов¹⁰.

Со временем сочинения, которые продолжали носить название «Главы», потеряли важную и необходимую особенность этого жанра – краткость. Они уже не указывали на явление или понятие, называя лишь его существенные черты, а подавали проблему в форме рассуждения, что принципиально меняло функцию текста. Задачей становилось не напомнить, а дать парадигму верного видения, отношения и решения проблемы. Это не значит, что афористичность и многозначность совсем ушли из монашеской литературы. Может быть, Главы стали не так популярны и востребованы как отдельный жанр, но они сохранились как тип высказывания и заняли важное место, в первую очередь, в поучениях.

Следующими рассмотрим Вопросоответы. Главной внешней приметой их является особое построение текста, которое и дало название жанру. За кратким вопросом, иногда цитатой из Свящ. Писания или сочинений отца Церкви, следует соответственно ответ, обычно пространный или толкование.

Внутри этого жанра можно говорить о двух типах текста. Первый задан беспрекословным авторитетом вопрошаемого и уверенностью в том, что он знает правильный ответ. Ставящий вопросы практически не участвует в развитии темы, поскольку диалога на равных не предполагается. Приводимые толкования и решения не требуют ни корректировки, ни уточнений со стороны слушателей. И хотя внутри блока могут встречаться уточняющие вопросы, а иногда даже выражение недоумения, непонимания или несогласия, все это служит только для того, чтобы легче было перейти к определенным, требующим дополнительных разъяснений положениям. Это самая простая из форм обсуждаемого жанра. Тексты, принадлежащие к ней, обычно не вызывают сомнения в единстве авторского замысла, вопросы чаще всего соответствуют характеру их задающего, а содержание ответа бывает прямым откликом на них. К этому типу принадлежит большинство Вопросоответов прп. Исаака Сирина.

Наглядно представить отличие второго типа Вопросоответов помогают сочинения прп. Максима Исповедника. К ним относятся: «Слово о подвижнической жизни», «О различных трудных местах у святых Дионисия и Григория»¹¹ и «Вопросоответы к Фалассию». Несмотря на то, что все они принадлежат к одному жанру, по структуре и принципам организации текста они принципиально отличаются друг от друга. «Слово о подвижнической жизни» относится к только что разобранному первому типу, самому простому для воплощения авторского замысла. Это беседа старца с братом, пришедшим к нему за наставлением и поучением. Брат ставит именно те вопросы, которые нужны для верной поступательности в раскрытии темы, а слова старца звучат подобающе веско и авторитетно.

Но это раннее сочинение прп. Максима Исповедника. Позже он никогда не будет так писать. В следующем произведении этого жанра – «О различных трудных местах у святых Дионисия и Григория» – способ постановки вопроса меняется¹². Уже не ученик приходит за поучением к мудрому наставнику, а цитата признанного отца Церкви ждет своего толкования. Благодаря этому приступающий к экзегезе, хотя по законам жанра и сохраняет ведущую роль повествователя, оказывается в положении человека, который старается дотянуться до мудрости учителя и ясно осознаёт свое ученичество. Место наставительного тона занимает интонация размышления. Наконец, найдя созвучную себе тональность, прп. Максим приступает в последнем по времени создания сочинении – «Вопросоответы к Фалассию» – к толкованию Свящ. Писания.

Упоминание «Слова о подвижнической жизни» прп. Максимом в прологе к его же «Главам о любви» заставляет задуматься о возможной связи Глав и Вопросоответов. Встает вопрос, можно ли считать случайным тот факт, что эти два разножанровых текста преподобный посылает своему адресату по имени Елпидий вместе, обусловлено ли их соединение только темой любви, которая выступает главной в обоих сочинениях, или для этого есть и другие причины и чем может быть вызвана взаимообусловленность двух на первый взгляд несхожих между собой жанров.

Основой для такого взаимодействия могло послужить одно из главных монашеских деланий – «поучение в законе Господнем». О характере этого упражнения среди исследователей существует два мнения. Одни считают, что речь идет о максимально внимательном и сосредоточенном чтении Свящ. Писания как особом виде молитвы, из которого позже, как полагают, развилась практика умной молитвы. Другие говорят не просто о чтении, но о размышлении над смыслом прочитанного. Хотя такое упражнение оказывается сродни не молитвенной, а экзегетической традиции, нельзя забывать, что главной задачей экзегезы было возведение ума к горним предметам. Как кажется, эти два взгляда не исключают, а дополняют друг друга, но при поиске ответа на наш вопрос важным оказывается второе представление. Кроме того, необходимо помнить, что в монашеской традиции круг книг, предназначенных для чтения и размышления, не ограничивается библейским каноном, но включает в себя и сочинения почитаемых отцов Церкви.

Главы и Вопросоответы оказываются как бы двумя сторонами одной медали. Главы дают толчок для размышления, их главная задача – напомнить читателю о том, что он знает и сам, а реакцией читателя является соответственно не извлечение и усвоение чего-то нового, а припоминание того, что находится вне сообщения, но предполагает необходимым условием для своей актуализации наличие определенного текста. Вопросоответы же дают примеры приемов и тактики поведения при извлечении смысла из цитат, которые в подавляющем большинстве, если собрать их вместе, отняв толкования к ним, могли бы составить книгу Глав.

Следующими будут рассмотрены Послания. Следует оговорить, что к разряду аскетической литературы мы не будем причислять обращения иерархов или пользующихся авторитетом церковных деятелей к общинам конкретных монастырей¹³. Эти документы носят официальный характер и скорее важны для внешней истории монашества, чем для уяснения принципов духовной жизни. Но даже при этом исключении остается открытым вопрос, насколько правомерно рассматривать тексты Посланий как литературные. Все они написаны по конкретным, иногда самым житейским, поводам, адресованы конкретным людям, и в них всегда предлагается совершенно конкретное решение, как и что нужно делать. Это отчасти роднит их с монашескими правилами. Принципиальная же разница состоит в том, что в них не просто предписывается общая и обязательная для всех норма внешнего поведения, но подается личный совет. Кроме того, выбор модуса поведения обязательно сопровождается описанием модуса его внутреннего восприятия у исполняющего и, наконец, приводится обоснование важности и необходимости предлагаемого выбора для духовной пользы адресата.

Две последние характеристики придают индивидуальным по обстоятельствам появления текстам характер обобщенности и делают их актуальными для каждого нового читателя. Так, свт. Феофан Затворник в «Добротолюбии» дает подборку выдержек из «Руководства к духовной жизни в ответах на вопрошания учеников» прп. Варсануфия Великого и Иоанна¹⁴, при этом он часто опускает вопрос, а из ответа выбирает только те части, которые остаются внятными и без знания того, кому и зачем они написаны¹⁵.

Если Послания входят в сборник, то они обычно группируются по адресатам. Это позволяет увидеть, письма к кому представляют, с точки зрения составителя, особую ценность. Кроме того, подборка переписки с одним и тем же человеком проясняет не только характер его проблем, но очень часто и его собственный характер. Таким образом, Послания уникальным образом сочетают в себе две возможности. С одной стороны, они позволяют черпать мудрость, не зависящую от времени и места, а с другой – служат живым свидетельством своей эпохи и предлагают яркие портреты участников переписки, живших в определенное время и в определенных условиях.

Иногда одна и та же тема у одного автора рассматривается в Посланиях к разным людям. И в зависимости от уровня их зрелости на первый план выходят разные ее аспекты. Например, тема уединения у прп. Исаака Сирина. В одном случае он отклоняет просьбу брата, который приглашает его в гости¹⁶, и говорит о безмолвии как о способе обрести внутреннюю собранность. Ему удалось преподать урок не только слишком гостеприимному монаху, как и почему следует хранить себя от внешнего рассеяния, но и любому читателю, как никого не обидеть своим отказом. В обоих случаях на помощь приходит неприглядное изображение духовной немощи самого пишущего, «смердящего язвами» и имеющего нужду в «пластыре и бинтах», что позволяет ему просить брата о снисхождении и одновременно дать внятное наставление о пользе уединения.

Другой же брат, по мнению прп. Исаака, достиг ступени, когда можно посвятить себя безмолвию, поэтому он пишет ему подробное письмо¹⁷. Весь текст оформлен как антология высказываний старцев. Поскольку же ни один из них не назван по имени, можно предположить, что в этом приеме проявилось желание прп. Исаака сохранить свое авторское инкогнито.

Еще один брат нуждался не в объяснении смысла безмолвия, а в обосновании правомерности не оставлять его даже под предлогом помощи брату¹⁸. Ему прп. Исаак показывает уже другую сторону этого подвига. На определенной ступени духовного роста становится необходимым почти демонстративное удаление от людей, хотя это на первый взгляд противоречит заповеди о любви к ближнему. Прп. Исаак обосновывает свое утверждение поведением известных подвижников. Парадоксальность же слов Христа, сказанных прп. Арсению: «Бегай людей и спасешься!» – снимается пониманием, что любовь к Богу можно стяжать только безмолвием, но именно она и станет залогом любви к людям.

Настало время перейти к последнему жанру – Поучению. Оно обращено не к конкретному человеку, хотя его адресату все-таки присущ определенный набор качеств. Он как минимум должен чувствовать потребность в такого рода чтении и как максимум воспринимать заданную в тексте парадигму поведения как идеальный образец для подражания. К его воплощению он должен стремиться и во внешнем поведении, и в контроле над внутренними движениями, и в умении давать оценку происходящего с ним для достижения максимальной духовной пользы. Таким образом, разъяснение и убедительная наглядность становятся главными функциями текста.

Можно было бы, если не побояться тавтологического оксюморона, назвать жанр поучения многожанровым. Текст строится как контаминация отрывков, принадлежащих к разным жанрам. Та же форма, которой отдает предпочтение автор, задает характер и определяет особенности его сочинения. Но при этом казалось бы устоявшиеся жанры, попав в новый контекст, претерпевают подчас принципиальную трансформацию. Так, почти обязательной составляющей поучений выступают патериковые истории. Но если оригиналы – это краткие и выразительные зарисовки ситуаций, то в Поучениях ни один автор не ограничивается простым пересказом апофтегм, он непременно дает обширные и разносторонние объяснения смысла каждой из них.

Сравним трех писателей, творения которых всегда читались на Руси и, более того, каждый из них предназначался по сложившейся традиции определенному читателю в зависимости от духовной опытности последнего. Так, новоначальным советовали авву Дорофея, опытным – прп. Иоанна Лествичника, и только преуспевшие могли приступить к творениям аввы Исаака Сирина¹⁹.

Главенствующая в «Поучениях» аввы Дорофея манера – сюжетно-повествовательная. Ничто не остается без объяснения, все положения иллюстрируются примерами из патерика с обязательными толкованиями. Еще одним признаком того, что книга предназначена для новоначальных, служит отсутствие специальных глав, посвященных уединению, безмолвию и молитве.

Не так однородна книга прп. Иоанна Лествичника. Значимыми представляются следующие ее черты. В ней есть главы, написанные в той же повествовательной манере, что и у аввы Дорофея. Например, в главе «О послушании» (IV) представлена целая галерея людей, которых встречал сам автор. Приводимые истории позволяют раскрыть разные стороны этой добродетели. Не приходится сомневаться, что и по теме и по манере изложения эта часть предназначена для новоначальных.

Но часто или полностью, или в большей своей части Слова в «Лествице» написаны в жанре Глав, что само по себе делает их не всегда легкими для понимания. Некоторые из них задают притчу, но не дают толкования (Слово к пастырю 4.2)²⁰. Иногда сам преподобный понимает, что предлагаемый им образ может смутить, например, ум, взыскующий Бога, уподобляется им кошке, стерегущей мышь. Но он все равно не поясняет его, а только констатирует незрелость неискушенного читателя (27.7). Иногда он приводит факт, который тоже, казалось бы, требует объяснения. Например, он говорит, что в Скиту были более великие подвижники, чем в монастырях Пахомия, но тут же добавляет, что не хочет говорить почему (27.32). Именно в таких случаях у него звучит фраза: «Кто может разуметь сие, да разумеет!» Все это свидетельствует, что определенные части текста предназначались для людей, уже глубоко на опыте приобщившихся к той реальности, о которой говорит прп. Иоанн, и близко знакомых с традицией и способами говорить о ней.

В структуре «Лествицы» есть еще одна черта, которая наглядно свидетельствует о мнемонической функции Глав. После Слов, посвященных деятельным добродетелям, дается краткое их содержание (26.187–249). Но вряд ли можно видеть в нем простое оглавление. Эта часть написана тоже в жанре Глав и состоит из определений, сравнений и гном. Эти изречения должны помочь не только вспомнить прочитанное, но и подтолкнуть к самостоятельному размышлению на предложенную тему. Только потом даются Слова о безмолвии и молитве, которые необходимо предполагают опытное знание обсуждаемых предметов у читателя. Но как становится ясным из проведенного анализа, не только тематика делает текст прп. Иоанна Лествичника сложным для новоначальных, но и сама их форма.

При обращении к прп. Исааку Сирину сразу привлекает внимание его явное предпочтение небольшого объема для своих сочинений. Пожалуй, его можно было бы назвать мастером малой формы: в ограниченном текстовом пространстве у него оказывается востребованным максимальное число жанров. При этом смена их оказывается функциональной и позволяет или переходить к рассмотрению разных сторон одной и той же проблемы, или подниматься на более высокий уровень при ее обсуждении.

Например, Слова 10–14²¹, посвященные излюбленной теме безмолвия, состоят из чреды апофтегм. Встречаются среди них даже насмешливые сюжеты. Например, брату, который не хотел подавать милостыню под предлогом своего монашеского делания, не без горькой иронии было поставлено на вид, что не всякому, а только тому, кто совершенно пренебрег своими телесными нуждами, это позволено. Для того же, чтобы понять, таков ли монах на самом деле, на него бывает достаточно взглянуть. Большая же часть описывает встречи со старцами подвижников, которым излишняя забота о телесных нуждах ближнего уже вредна в деле безмолвия²². Прп. Исаак в русле складывающейся традиции распространяет апофтегмы рассуждением, хотя и придает ему максимально лаконичную форму. Последняя же часть написана в форме Вопросоответа, поскольку в задачу автора входит и детальное обсуждение темы.

Характер повествования понуждает отнести к Поучениям и те тексты прп. Исаака, которые дошли до нас под названием «Главы» и даже разделены по традиции на сотницы (II, 3). Влияние жанра Глав отразилось лишь в четких и выразительных определениях, которые встречаются в словах этого отца Церкви. Еще одним жанром, входящим составной частью в его сочинения, стали молитвословия. В одних случаях они предлагаются читателю в качестве примера прошений к Богу (как в короткой, так и в пространной форме), в других – становятся структурными частями самого текста, придавая ему максимально личный и эмоциональный характер.

Таким образом, анализ писательских стратегий прп. Исаака Сирина показывает, что трудности в понимании его мысли меньше всего вызваны литературной формой, выбранной им для своих текстов. Напротив, автор старается сделать ее максимально доступной для читателя. Остается только изумляться глубине опыта, который он стремится раскрыть нам, и собственной инертности и косности, которые трудно преодолеть, даже имея такого мудрого и опытного наставника.

Без сомнения, исследование жанров, литературоведческое по своей природе, небесполезно для освоения святоотеческого наследия. В методах риторики, в индивидуальной стилистике построения текста, в принципах отбора лексики автором филология, семиотика и культурология стараются увидеть не просто набор правил, а механизм смыслопорождения. Методы этих наук оказались продуктивными при трактовке многих явлений искусства. Хотелось бы надеяться, что они помогут понять и оценить шедевры церковной средневековой литературы нашему современнику, который при их освоении вынужден преодолевать дополнительный барьер, созданный сменой культурной парадигмы.