Высокопреосвященный Иосиф Семашко, митрополит Литовский и Виленский. Очерк жизни и деятельности

В следующем 1895-м году исполнится ровно 100 лет со времени окончательного присоединения к России Западного края и 50 лет со времени перенесения митрополитом Иосифом епархиального управления и семинарии из м. Жировиц в г. Вильну. По этому поводу мы считаем благовременным познакомить читателей, в общедоступной форме, с жизнью и делами митрополита Иосифа, как наиболее замечательного церковного и государственного деятеля в Западном крае в последнее столетие. В настоящую книжку нами внесено самое существенное и необходимое из изданного нами в прошлом году обширного сочинения: „Жизнь Иосифа Семашки, митрополита Литовского и Виленского, и воссоединение западнорусских униатов с православною церковью в 1839 г.» С 3-мя портретами. Ц. 3 р. Это сочинение рекомендовано Минист. народн. просвещения для приобретения в библиотеки. Предварительно скажем несколько слов о судьбах унии. Подробнее будет сказано об унии в приготовленном нами к печати сочинении: „Православие, католичество и уния в западной России».

В 15-м веке великое княжество Литовское занимало обширную область. В состав его входили нынешние губернии: Виленская, Ковенская, Гродненская, Минская, Смоленская, Витебская, Могилевская, Черниговская, Киевская, Волынская и Подольская. Только в первых двух губерниях, Виленской и Ковенской, жили литовцы. Остальные девять губерний населяли русские – белорусского и малороссийского племени. Во всех этих древних русских областях, подпавших под власть литовских князей, до начала унии целые века господствовала православная вера, введенная здесь еще во времена св. Владимира. Православие укоренилось глубоко и прочно не только среди дворянства и князей, потомков удельных русских князей, но и среди простого народа. В 15-м веке Литовская православная митрополия заключала в себе целых девять епархий. Православная вера успела проникнуть даже в коренную Литву. В некоторых литовских и жмудских городах строились церкви и монастыри (в Троках, Сурдегах). В самой Вильне, столице Литвы, существовало в 16-м веке (до начала унии) 16 церквей, и не менее половины жителей этого города исповедовали православную веру. Принимая от своих соседей-русских православную веру, литовцы усвоили также их язык, обычаи и гражданское устройство. Литовские законы „статуты» также издавались на русском языке.

Латинская же вера стала проникать в Литву только в княжение Гедимина и Ольгерда (1320–1377) и окончательно утвердилась здесь при Ягелле и Витовте. Известно, что литовский князь Ягелло женился на польской королеве Ядвиге и вместе с тем принял корону Польши. Это было первое соединение Литвы с Польшей в 1386 г. С принятием католичества Ягелло и его преемники стали заботиться о распространении его среди литовцев и русских, с целью ополячить тех и других. Несмотря на заботы литовско-польских королей, латинство весьма слабо распространялось среди русских, крепко державшихся православия. Со времени окончательного соединения Литвы с Польшей в 1569-м году, Польша не без основания стала опасаться, что православные западноруссы рано или поздно могут соединиться с единоверным Московским государством, в то время уже весьма могущественным и не раз вступавшимся за своих единоверцев.

He надеясь на скорое ополячение своих русских подданных, посредством введения чистого латинства, Польша, по совету иезуитов, задумала ввести с этою целью церковную унию. Уния состояла в том, что русские могли иметь своих епископов, священников, свои храмы, богослужение, но должны были признать римского папу своим главою. По хитрому плану иезуитов и их польских друзей, принятие унии должно было облегчить русским переход в польское латинство. Прежде всего, иезуиты склонили к унии большую часть западнорусских владык. Уния с римскою церковью объявлена была этими недостойными архипастырями, при поддержке короля, панов и бискупов, на соборе, в г. Бресте, в 1596-м году. Собравшиеся в том же Бресте ревнители православия, русские епископы Гедеон Львовский и Михаил Перемышльский, а также многие русские князья, дворяне, священники, иноки и выборные от братств, торжественно отвергли унию и дали обет твердо стоять за православие. Но так как польские короли приняли унию под свое особое покровительство, то, при содействии иезуитов и польских панов, уния стала распространяться все более и более среди русских. Сначала изменили православию высшие классы общества. Увлеченные мирскими расчетами и перевоспитанные иезуитами, они прямо переходили в польское латинство. Окатоличенные и ополяченные русские дворяне, а также переселившиеся в западную Русь польские паны, нередко насильно загоняли в унию своих подданных – крестьян, не желавших принять латинства. С конца 17-го века в пределах Польши оставалась только одна православная епархия, с небольшим числом церквей, и один православный епископ. За недостатком православных епископов некому было посвящать во священники, и многие приходы по неволе переходили в унию, лишившись своих православных пастырей. В унию переходил только простой народ и его духовенство. Поэтому католики называли униатскую веру холопскою. Принявши унию поневоле, западноруссы на первых порах были униатами только по форме. Они продолжали молиться и креститься по-старому. В униатских церквах отправлялось богослужение по православным церковным книгам. Церковные облачения и одеяние священников оставались прежние. Имени папы не упоминалось в молитвах. Символ веры читали без прибавления „и от Сына».

Между тем многочисленные иезуитские коллегии (училища), а также высшие и низшие школы базилиан (униатских монахов), наполовину состоявших из поляков и католиков, с большим успехом продолжали окатоличивать и ополячивать унию. Начавшееся с возникновением унии введение латинских обрядов и окатоличение унии, с начала 18-го века дошло уже до такой степени, что латино-польская партия решилась узаконить и освятить высшею церковною властью латинские нововведения, давно уже вошедшие в практику, и, таким образом, сделать решительный шаг к слиянию унии с католичеством.

На Замойском соборе 1720 г. приняты были униатами католические догматы, как то: исповедание веры с прибавкою „и от Сына» и учение о непогрешимости папы, признан VIII, якобы вселенский собор, распространено на униатское духовенство постановление Тридентского собора об одеянии священников; назначены были праздники св. Иосафата и тела Христова. Постановлено было внести имя папы в помянники и возносить на литургии, во время перенесения св. даров, внятно и громко. Вместе с принятием новых догматов были уничтожены некоторые древние восточные обряды; запрещено причащать младенцев, допущены читанные мши. Для упрочения всех этих нововведений собор предписал внести их в богослужебные книги и переделать, сообразно с этим, книги, напечатанные прежде. Папа Бенедикт XIII утвердил в 1724 г. постановления Замойского собора.

В силу одного из постановлений Замойского собора, униатские иерархи стали переделывать богослужебные книги на латинский лад, с латинскими вставками, исключали из святцев некоторых святых, как, напр., имена св. Антония и Феодосия Печерских, вносили молитвы и разные последования римской церкви, службы Игнатию Лойоле, королевичу Казимиру, Божьего тела. Через исправление книг окончательно утвердилось в униатской церкви учение об исхождении „и от Сына», о чистилище, о крещении через обливание, о главенстве папы. Особенной порче подверглись книги, издаваемые в типографиях при базилианских монастырях. В базилианских изданиях требники переделаны были применительно к чиновнику римскому.

В церквах стали уничтожать иконостасы, устраивали католические исповедальни, амвоны, завели органы и колокольчики, униатское духовенство облачилось в платье католического и начинало брить бороду.

С течением времени в униатский обряд проникло столько латинских нововведений, что многие униаты, особенно жившие в западной Белоруссии и Литве, по внушению панов и ксендзов, переходили даже в латинство. Православные предания наиболее живо сохранились только среди русских, живших в Украине и в восточной Белоруссии. Здесь уния введена была позднее, и польско-католическое влияние было слабее. Вот почему, с возвращением восточной Белоруссии и Украины под власть России в конце 18-го века, в царствование Императрицы Екатерины II, униаты этих областей целыми десятками тысяч стали возвращаться к древнему православию, по собственному сердечному влечению и по воззваниям пастырей. Всего присоединилось до 2,000,000. Это было первое воссоединение униатов. Но после первого воссоединения в Западном крае оставалось еще около 2-х миллионов не воссоединенных с православием униатов, живших ближе к Польше и наиболее окатоличенных и ополяченных. Чтобы освободить этих русских людей от польских и латинских цепей, Провидение послало своего избранника, который родился от русских униатских родителей, происходивших от православных предков, в древнерусской Киевской земле, спустя пять лет после окончательного ее возвращения к общему отечеству – России. Это был великий святитель Иосиф Семашко.

25-го декабря 1798 г., в селе Павловке, Киевской губернии, Линовецкого уезда, у небогатого дворянина Иосифа Семашки родился сын и в тот же день крещен, по униатскому обряду, под именем Иосифа, своим дядей, священником Николаем Семашкою. Рождение ребенка последовало в то время, когда в местной православной церкви, недавно переделанной из униатской, раздался благовест, призывавший к заутрене православных павловцев, по случаю праздника Рождества Христова. Этому обстоятельству отец новорожденного придавал особенное значение и, впоследствии, когда, неожиданно для него, совершилось воссоединение униатов, сказал: „видно не даром родился сын в тот день, что Иисус Христос, – должно быть правда на его стороне».

Отец новорожденного Иосифа, сын униатского священника, занимался возделыванием 50-ти десятин земли, наследованной им, пожизненно, от своего отца Тимофея, в доме которого, в селе Павловке, он и жил до рукоположения в сан униатского священника в 1811 году.

До рукоположения во священника, отец Иосифа Семашки, как трудолюбивый хозяин, сам исполнял все полевые работы: косил, пахал, только не жал; кроме того занимался извозом: отправлял, за известное вознаграждение, свои подводы и самолично „чумаковал», т. е. ездил в Крым за солью и на Дон за рыбою, а впоследствии занимался покупкою и продажею волов. Все хозяйственные и полевые работы разделяли с отцом и его сыновья, из которых старший Иосиф был правою рукою для него в этом деле. Преимущественно ему отец поручал, в свободное от учебных занятий время, пасти волов и стеречь их в ночное время. Когда мальчику хотелось заснуть, его сменял крестьянин Сидорук, нередко получавший в награду от него за это, а также за хорошо пропетую малороссийскую песню, по куску сала. На замечание крестьян, зачем отец поручает „панычам» такие трудные работы, он обыкновенно отвечал: пусть прежде поучатся работать, а „пановать» будут после. Жена Семашки, дочь униатского священника Ивановского, Фекла Семеновна, в трудолюбии не уступала своему мужу, работая изо всех сил для поддержания большой семьи. Кроме трех дочерей в семействе Семашки было пять сыновей, которым нужно было дать приличное образование.

Иосиф был еще мальчиком, когда умер его дед Тимофей Семашко, бывший униатский священник в селе Павловке, ласкавший и лелеявший старшего внука на своих руках. О. Тимофей хорошо помнил еще ужасы Колиивщины (восстания малороссийского народа против поляков) и, в благодарность за спасение своей жизни и имущества от восставших „гайдамаков», пожертвовал в церковь села Павловки, которой он был настоятелем, серебряный потир. Во время владычества Польши о. Тимофей, за приверженность к русским, поплатился заключением в тюрьму; но, когда, с присоединением западной части Малороссии к России, почти все жители Липовецкого уезда, в том числе и села Павловки, в 1794 и 1795 г., присоединились к православию, когда и церковь этого села, в 1795 г., была обращена в православную и получила православного священника Михаила Чарпинского, дед Иосифа не последовал примеру своих прихожан и со всем своим семейством до самой смерти оставался в унии. Но, благодаря своей важной наружности, седой бороде и длинным волосам на голове, о. Тимофей, до самой смерти носивший рясу, а не униатскую сутану, всегда впоследствии представлялся своему внуку Иосифу в образе православного священника.

Первоначальное образование Иосиф получил в доме своего отца, под его бдительным надзором и под руководством православного дьячка Павловской церкви, доброго старика Бочковского, некогда учившегося в иезуитской школе. Сам отец, обучавшийся некогда в гимназии, в свободное время принимал участие в обучении сына. У „бакаляра» (наставника) Бочковского, кроме его, Иосифа, учился его младший брат Николай и трое других мальчиков. Но всех их превосходил своими успехами даровитый Иосиф, отличавшийся прекрасною памятью и редким трудолюбием. Отец Иосифа настолько не чуждался православия, что сам посылал в воскресные и праздничные дни своего сына, до 12-ти летнего возраста, в местную православную церковь, (называвшуюся тогда „благочестивою), в сопровождении прислуги, и заставлял его читать и петь на клиросе вместе с своим учителем, дьячком Бочковским. По возвращении домой, Иосиф должен был непременно рассказать отцу содержание прочитанного в церкви евангелия и апостола. Особенно любил Иосиф читать в местной православной церкви псалом: „благословлю Господа». Венцом тогдашнего начального обучения, мечтой родителей изучающего грамоту дитяти было именно уменье его громко и протяжно прочесть указанный псалом во время раздачи антидора. В особенности это чтение нравилось детям. После кончины митрополита Иосифа, крестьяне села Павловки, ровесники Иосифа, со слезами на глазах, рассказывали, что „ни один школяр не прочитает теперь так гарно, да так голосно, как читал тогда Семашко». Бывало, погонит будущий митрополит в поле волов на пастьбу, сейчас около него соберется гурьба таких же крестьянских подростков и просят его прочесть „благословлю Господа», как в церкви он читал, голосно, с протягом, с роздыхом; он исполнял их просьбу, a сам просил их пропеть ему народные песни, или выучить его какой-либо новой, неизвестной ему, песне. Песни были, конечно, малороссийские, и будущий святитель страстно их любил в детстве. По словам Алексея Сидорука, пасшего некогда вместе с Иосифом волов в степи, он так увлекательно рассказывал вычитанные из книг стихи, что заслушавшиеся его пастухи ночью не смыкали глаз. С ранних лет обнаружилась в этом даровитом ребенке большая охота к чтению книг, особенно исторического содержания; эти книги можно было найти в небольшой библиотеке его отца. Приобресть новую книгу для чтения Иосиф считал для себя величайшим удовольствием. Еще до поступления в школу он прочел всю библию три раза и почти наизусть выучил двухтомную римскую и трехтомную английскую историю, найденные им в той же библиотеке.

Обыкновенные детские забавы, игры, а также лакомства мало занимали Иосифа. Но он испытывал высокое наслаждение, странствуя по большому лесу, в 8-ми верстах от родительского дома, особенно в весеннее время, когда его отец отправлял в этот лес свою пасеку. Сюда манили его красота и благоухание пробуждающейся весенней природы, ее таинственность и невозмутимая тишина. Возившие Иосифа в Немировскую гимназию, а потом и в Вильну, крестьяне Цинский и Душинский, рассказывали, что Иосиф ничего так не любил, как останавливаться в дороге на ночлег в поле, под открытым небом. Глубокая, чистая лазурь неба и бесчисленный мир сияющих звезд увлекали его взор в беспредельную даль, в спокойную сияющую бездну, и он долго не смыкал глаз и не мог оторваться от этой вышины и от этой глубины. Обнаружившаяся в детстве любовь к созерцанию и наслаждению красотами природы не оставляла Иосифа никогда. Будучи уже митрополитом, он любил по вечерам уединяться в своем прелестном Тринопольском саду и, созерцая усеянное звездами небо, уноситься мыслию к бесконечному и вечному. – Останавливаясь ночью в дороге на ночлег, он с увлечением пел малороссийские песни, особенно следующую:

„Ой, мати, мати, та не гай (не задерживай) мене;

В далеку дорогу выряжай мене».

Чаще же всего он пел „выразительные, унылые, полные преданий родной старины» „чумацкие» песни. Отец Иосифа, как истый малоросс, вскормленный на музыке и песнях, заставлял своих детей по праздникам петь малороссийские песни, сопровождая пение игрою на скрипке. Сильно развитое воображение мальчика находило для себя богатую пищу в сказках, в этих преданьях старины глубокой, в которых, по словам поэта, наиболее чуется „русский дух и Русью пахнет». В своих Записках Иосиф с благодарностью вспоминает о безногом портном Федьке, занимавшем его в детстве удивительными рассказами из сказочного мира.

Среда, в которой воспитывался и вырос Иосиф, имела на весь последующий образ его жизни и склад его мыслей неизгладимое влияние. Живя в деревне, по самому роду занятий своего отца, он часто вращался среди тех простых украинцев, которые в продолжение двух веков боролись, за свою народную и религиозную самобытность, с своими притеснителями-поляками. Их сказки, песни и думы дышали ненавистью ко всему польскому. Часто слышанное в детстве прозвище „негодный лях» стало для Иосифа навсегда выражением чего-то презренного, ненавистного; наоборот, стройный и молодецкий вид проходивших через Малороссию русских войск, рассказы и удалые песни живших в селе старых отставных солдат внушали мальчику высокое понятие о великом могуществе Русского государства.

Четыре родные брата отца Иосифа были безвестные униатские священники; две сестры отца были замужем также за униатскими священниками. Нередкие посещения этих и других родственников, большею частью принадлежавших к униатскому духовенству, питали в молодом Иосифе родственные чувства и развивали общительность, обходительность и любовь к духовному званию. Отец его был строг, но всегда справедлив; мать отличалась ангельскою добротою. В семье царствовало благочестие, благонравие и трудолюбие. Иосиф с восторгом отзывался о добром воспитательном влиянии на него родителей. Хотя по своему образованию и общественному положению семейство Иосифа принадлежало скорее к польской, чем к простой малороссийской среде, однако языком его семьи был всегда язык малороссийский, а не польский. Мать Иосифа, Фекла Семеновна, даже незнакома была с польским языком.

Посылая сына в местную православную церковь, похоронив подле нее свою мать униатку, отец Иосифа настолько был чужд религиозной нетерпимости, что и сам нередко ходил в эту церковь, особенно когда в ней не было народа, и вместе с дьячком читал и пел на клиросе вечернюю службу. Мать Иосифа, во время богослужения в православной церкви, нередко молилась подле нее, стоя в своем саду, шагах в десяти от этого храма, в котором некогда священнодействовали предки Иосифа. Эти впечатления детства, по словам Иосифа, настолько сроднили его сердцем и душою с православною церковью и с ее богослужением, что, когда впоследствии стали возить его в ближайший католический костел, за неимением по близости униатской церкви, Иосифу все казалось там странным, театральным, не располагавшим к молитвенному настроению. В православном храме производило на мальчика особенное впечатление и наполняло его душу возвышенными чувствами и благоговением усердное моление простого народа, всеобщая благопристойность, важная наружность священника, внятное, величественное богослужение и довольно приятное пение клироса. В латинском же костеле, вместо благоговения, Иосиф видел холодность к вере со стороны высшего сословия и неприличные кривлянья франтов, – вместо внятного богослужения – совершенно невразумительное, вместо приятного пения – оглушающий орган, с ужасным ревом подпевающего органиста. Все это, говорит в своих Записках преосвященный Иосиф, не могло мне дать выгодного понятия о так называемой в тамошних странах „панской» вере. Эти впечатления детства глубоко запали в душу мальчика и легли в основу той любви и приверженности его к православной церкви, которые впоследствии обнаружились в нем на деле с такой силой. Под влиянием этих впечатлений, Иосиф, будучи в Heмировской гимназии, продолжал оказывать почтение православному священнику с его длинной бородою и в широкой рясе, несмотря на все насмешки своих товарищей.

В семействе Иосифа долго помнили и пересказывали следующий знаменательный сон, виденный его отцом в детские годы святителя. Отец, казалось ему, вел сына за руку по обширнейшему полю к необычайно громадному зданию. Когда они прошли вместе первые и вторые двери этого здания, взору их представился издали ряд великолепных новых палат, наполненных блестящими людьми, но третьи двери заперлись перед отцом и приняли только сына. Этот сон вспомнил отец, отправляя своего сына в университет. „Обширное поле – это жизнь, говорил он сыну. Первый и второй залы – это домашнее и гимназическое образование, – то и другое получил ты от меня. В третьи двери мне уже за тобой не следовать, ступай с Богом, пусть Он тебя проведет по этим пышным палатам».

В сентябре 1809 г. Иосиф Семашко поступил в Немировскую гимназию, Каменец-Подольской губернии. В этой гимназии обучались почти исключительно католики, дети польской и ополячившейся русской шляхты. Вместе с Иосифом Семашко учились в том же классе всего шесть униатов-поповичей. Большая часть учителей были поляки, особенно католические монахи, а также униатские „ксендзы». Все предметы обучения преподавались на польском языке. Семашко изучал здесь следующие предметы: Закон Божий, мораль, географию, историю, красноречие, право, математику, физику, естественную историю, русский, польский и латинский языки и их литературу, французский и немецкий языки. Несмотря на то, что в 1-м классе половина учеников были великовозрастные (в 1 кл. тогда принимали от 8 до 18 лет, а в 5-м классе были и 28-летние), Иосиф оказался в числе первых учеников по своим способностям, по знаниям и умственному развитию, приобретенному в доме родителей. Недостаток гимназического преподавания Семашко восполнял самообразованием, усердно читая книги, из которых делал многочисленные выписки в особо заведенные для этого тетради. Семашко окончил курс гимназии в 1816 г. первым учеником, заслужив уважение своих учителей примерною нравственностью и благородным поведением.

В августе того же года Семашко отправился в Главную духовную семинарию, при Виленском университете для получения богословского образования, с целью посвятить себя впоследствии на служение униатской церкви. Родители этого юноши, провожавшие его в дальний 700-верстный путь, увидели хорошее предзнаменование в полившем тогда частом и тихом дождике. Главная семинария была одною из составных частей польского Виленского университета. Непосредственным начальником ее был, так называемый, „регенс», по вероисповеданию католик. В стенах этой семинарии обучались будущие пастыри римско-католической и униатской церкви. Из всех р.-католических епархий в России высылались в семинарию для высшего образования 34 клирика, а из униатских –16 клириков. Курс учения продолжался 4 года. Для слушания философии и словесности семинаристы посещали университетские аудитории (классы). Находясь в Главной семинарии, Семашко изучал следующие предметы: священное писание, богословие догматическое, нравственное и пастырское, церковную историю, каноническое право, логику, ботанику, зоологию, красноречие и поэзию, словесность латинскую, русскую, польскую, языки греческий, еврейский и французский.

В Главной семинарии Семашко отличался необыкновенным трудолюбием и усидчивостью. В продолжение четырех лет он ни разу не испрашивал для себя отпуска в город из семинарского общежития. С изумлением и даже опасением смотрели на беспримерное трудолюбие Семашки некоторые его учителя. Профессор, ксендз Ходани публично говорил о Семашке: „он так усердно трудится, что или возведет римскую церковь в России на высшую степень могущества, или до основания разрушит ее, опираясь на свою превратную (?) ученость». 6 июля 1820 г. Семашко окончил курс Главной семинарии со степенью магистра богословия.

Живущие в западной России поляки и давно ополяченные русские бояре давно уже мечтали о восстановлении владычества Польши в западной России. С этою целью поляки заботились о возможно более широком распространении польского просвещения и р.– католицизма в этой стране. С этою же целью поляки допустили в стены Главной семинарии и детей униатского духовенства, чтобы сделать из них, если не католиков, то искренних друзей католицизма и Польши. Но на деле вышло иначе. Профессора Главной семинарии, составлявшие богословский факультет Виленского университета, благодаря близкому отношению к университету, не только не обнаруживали в читанных ими лекциях свойственного католическому духовенству фанатизма (нетерпимости), но даже подвергали резкому порицанию многие несветлые стороны папства и римской церкви. В особенности же они восставали против злоупотреблений папской власти и против безнравственности высшего католического духовенства. В своих Записках Иосиф с благодарностью вспоминает о бывших своих профессорах Капелли и Клонгевиче, бывшем впоследствии Виленским епископом, а также о профессоре русской словесности Иване Ивановиче Чернявском. Профессор Чернявский часто с увлечением рассказывал на своих лекциях о России, о ее истории, о ее героях и о быте народном. Этими живыми рассказами он „поселил в сердце Иосифа разумное предпочтение и любовь к России».

Учившийся вместе с Иосифом в Главной семинарии Антоний Зубко (впоследствии сотрудник преосвященного Иосифа по воссоединению униатов и архиепископ Минский) пишет в своих воспоминаниях, что, в бытность студентом, он слышал от Иосифа много малороссийских песен и поговорок, в которых высказывалась его нелюбовь к ляхам и даже к унии. Кроме воспоминаний детства, русское самосознание будилось в Иосифе также чтением русских книг. Нужно заметить, что в то время отыскать русскую книгу в Вильне было не так-то легко и что, читая иногда русские книги, Иосиф подвергался насмешкам и даже угрозам своих польских товарищей. Хотя Иосиф, в продолжение 4-летнего курса учения в Главной семинарии, писал и говорил со своими товарищами на польском языке, слушал и изучал на том же языке лекции профессоров, одушевленные любовью к Польше и ко всему польскому, но, как русский по происхождению и уроженец древне-pyccкой Киевской земли, он не мог потушить в себе той искры сочувствия к России, которая засветилась в нем под впечатлениями детства и родины, и которая вскоре разгорелась в нем большим пламенем.

По окончании курса в Главной семинарии Иосиф Семашко возвратился в Луцкую епархию¹ и, по предложению епископа Иакова Мартусевича, был посвящен в сан иподиакона, а через год (1821 г. 28 декабря) – и во иерея, занимая в то же время должность асессора (заседателя) местной консистории. 20 июля 1822 г. Семашко, недавно возведенный в сан протопресвитера, был назначен епископом Мартусевичем в С.Петербург для заседания в униатском департаменте римско-католической коллегии.

Грустно, тяжело было Иосифу видеть, по пути в С.Петербург, через литовские и белорусские губернии, деревянные, большею частью, ветхие, полуразрушенные церкви своих единоверцев-униатов. Зато, приближаясь к Петербургу, Семашко приятно был поражен, в Псковской губ., совсем иным видом сельских православных церквей. Они были каменные, хорошо выбелены и с железными крышами зеленого цвета. Но еще более поразили Иосифа благолепные, переполненные молящимися храмы в самой столице, торжественное в них богослужение и прекрасное пение. Надев сюртук, он нередко, в качестве простого мирянина, молился в православных храмах С. Петербурга, как бы избегая бедной униатской церкви и богатого латышского костела с его музыкою.

Высшее церковное управление делами католиков и униатов сосредоточивалось в то время в римско-католической коллегии, которая разделялась на два департамента, или отделения, римско-католических и униатских дел. В 1-м департаменте председательствовал латинский митрополит, во 2-м – униатский митрополит Иосафат Булгак, скоро полюбивший Иосифа за его усердие к делам и за хорошее знакомство с русским языком. Более всего обратил на себя внимание Иосиф ведением дела о 20,000 насильно совращенных в латинство униатов в Виленской губ. Благодаря потворству высшего униатского начальства и проискам латинян, 20 лет совращенные униаты оставались в латинстве, пока не вступился за них Иосиф.

В свободное от занятий время, не имея знакомств, которые бы отвечали его складу мыслей и убеждений, его привычкам, вкусу и наклонностям, Иосиф любил осматривать достопримечательности С.-Петербурга и с особенным вниманием рассматривал вновь возводимые большие постройки, при этом он нередко предлагал вопросы технического свойства архитекторам и мастерам. Эти наблюдения, в связи с сведениями по строительному искусству, почерпнутыми из книг, много помогли Иосифу впоследствии, при возведении многочисленных построек во вновь образованной Литовской епархии. Ведя вообще скромную, уединенную жизнь в шумной столице, будущий деятель православия с жаром принялся за чтение книг, любимейшее занятие своего детства и юности, и в первый же год прочел из библиотеки Глазунова более 400 книг. Кроме того, он покупал книги для своей собственной библиотеки. Неудивительно, если Семашко, при сильных природных дарованиях и пытливом направлении ума, развившемся особенно в Главной семинарии, под влиянием чтения и окружающей его обстановки в православной столице, скоро был приведен к полному убеждению в истине православия и в отступлении римской церкви от чистоты веры апостольской. Чтение же еще более пробудило в нем русское самосознание и сообщило ему хороший навык в русском языке, впрочем, не в разговорном, так как члены и все служащие в коллегии говорили исключительно по-польски, хотя жили в русской столице и среди русских.

В то время, когда Семашко, произведенный еще в 1823 году (23 марта) в каноники, а в 1825 г. (8 октября) в сан прелата-схоласта Луцкого униатского кафедрального капитула, был избран епископом Мартусевичем в заседатели коллегии на второе трехлетие, в том же 1825 году из Полоцкой епархии был прислан в заседатели, также на три года, безженый иерей, магистр богословия, Антоний Зубко, младший товарищ, как уже сказано, Семашки по Главной семинарии, верный и неизменный его друг и будущий сподвижник в деле уничтожения унии. С этих пор оба знаменитые друга были неразлучны и в занятиях, и в невинных развлечениях, имели общую квартиру и скромный стол, стоивший им не более 200 руб. в год ассигнациями. Просто одеваясь, не принимая у себя гостей, они находили возможность, на остатки от весьма скудного жалованья (сначала по 750 p., а потом по 1500 р. ассигнац.), покупать не мало книг, и прочитывали все, что было тогда лучшего в русской литературе; любили они также поспорить о философских вопросах, особенно занимавших Зубку, как бывшего преподавателя философии (в Полоцкой семинарии), и побеседовать о грустном положении униатской церкви и о средствах выйти из него. Долговременное пребывание в столице империи дало Иосифу случай и возможность расширить свой умственный кругозор и окончательно покинуть узкую униатскую точку зрения на русскую народность и православную веру. Чтение русских богословских и исторических книг, знакомство с несчастным прошлым и безотрадным настоящим унии, самоуглубление и самоизучение в тиши кабинета уже давно произвели окончательный переворот в мыслях, чувствах и стремлениях молодого прелата. Давно глубоко преданный дорогой для него России и давно сознавший вполне истину православия, он не мог уже далее служить делу латинства и Польши, и твердо решился выйти из неопределенного положения, принять православие и поступить в число иноков Александро-Невской лавры. A между тем в недалеком будущем ему несомненно предстояла блестящая будущность. Сделавшись униатским епископом, он мог бы занимать высокое положение в униатской церкви. Но честолюбивые планы были, как видно, чужды душе этого простого труженика. Притом он сознавал, что в сане униатского епископа он может сделаться, при тогдашних обстоятельствах, только орудием окончательного превращения униатской церкви в латинскую и невольно станет слугою Польши, тогда как теперь он мечтал только о величии и славе России. Постригаясь в простые иноки, он думал избавиться от подозрений в принятии православия по каким-нибудь своекорыстным видам и побуждениям. Искренность его убеждения в превосходстве православия доказывается также написанным им в том же году, хотя и неоконченным, сочинением „о православии восточной церкви». Хотя это небольшое сочинение и не имеет научного значения, но оно ясно показывает нам путь, по которому Иосиф приведен был к сознанию истины православия. Но не в келье инока было призвание будущего западнорусского вождя. Сам глубоко убежденный в истине православия, этот молодой, 28-летний униатский прелат, сильный умом, характером и знаниями, скоро твердою рукою повел вслед за собою всех своих единоверцев в православную церковь, некогда покинутую их предками, спасая русских людей от унии с Римом, поставившей их на краю гибели.

В то время на русском престоле был Государь Николай Павлович, ревнитель православной веры, охранитель чести и силы русской державы и народности. Еще в начале 20-х годов, командуя гвардейской бригадою в Литве, Николай Павлович имел случай лично ознакомиться с жалким положением в западных губерниях униатов, которым угрожала окончательная погибель со стороны латино-польской партии. Тогдашний министр народного просвещения и главноуправляющий делами иностранных исповеданий A.С. Шишков первый из государственных людей взглянул на греко-униатов, как на людей русских, а на исповедуемую ими веру, как на веру греко-восточную. С Высочайшего соизволения A.С. Шишков обнародовал, 9 октября 1827 г., указ, которым подтверждалось запрещение совращать униатов в латинство и принимать католиков в униатское монашество, а также повелевалось учредить училища для униатского духовного юношества.

В начале ноября 1827 г., Иосиф, будучи у директора департамента иностранных исповеданий Г.И. Карташевского, по частному делу, так заинтересовал Карташевского рассказами о бедственном положении униатской церкви, что последний просил его, не может ли он изложить на бумаге все сказанное. Приняв это совсем неожиданное для него предложение как бы указанием свыше, Иосиф в ту же ночь начертал знаменитую записку, в которой, изобразив яркими красками историю развития унии, указывал средства спасти униатов от окончательной погибели и умолял правительство произвести некоторые рекомендуемые им реформы, с осуществлением которых униаты неизбежно соединятся с православною церковью и русским народом.

Предлогом к написанию записки послужил для Иосифа недавно изданный указ от 9 октября 1827 года, который, по словам Иосифа, „действительно был началом, или, лучше сказать, поводом дальнейшего движения по униатскому делу».

После введения унии при Сигизмунде III, по проискам иезуитов, говорится в записке Иосифа, высшее литовско-русское дворянство, жадное до почестей и придворных должностей, начало быстро переходить в католицизм и отрекаться от веры своих отцов. Для перевоспитания юношества в духе латинства основаны были иезуитами и другими католическими монашескими орденами многочисленные школы. Учившееся в этих школах униатское юношество, за недостатком других училищ, нечувствительно привыкло к римскому обряду, и скоро в рядах унии остался только простой народ да низшее духовенство. Но простой народ крепко держался веры своих отцов, православных обрядов богослужения и своих пастырей, и вот иезуиты принялись действовать на дух народа чрез преобразование греко-униатских монастырей.

В униатское монашество, а вместе с тем и к принятию всех высших должностей, были допущены лица католического вероисповедания. Богатые фундуши (имения и капиталы) униатских монастырей, епископий и архиепископий скоро привлекли в униатский обряд многих лиц из знатных римско-католических фамилий. Но эти новые господа-католики, пользуясь весьма обеспеченным положением и своими связями, скоро выхлопотали у польского правительства право, чтобы никого, кроме дворян, не возводить в архимандриты и в епископы. He довольствуясь тем, что монашество униатское, чрез подобное смешение с римлянами, уже значительно изменилось, поборники папства совершенно исторгли его из-под власти епископов, основали общество базилиан и подчинили его власти генералов, противоборствовавших даже митрополитам и бывших орудиями папской власти. С тех пор у базилиан ничего не осталось из древнего греческого обряда, кроме употребления славянского языка при богослужении. Белое духовенство, охранявшее еще особенности православного вероучения и богослужения, вынуждено было посредством насилий изменить веру своих отцов. Отнимая у него фундуши, отдавали их монастырям; монахов назначали даже на должности благочинных; но этим приниженным положением вызвали только раздор и взаимное ожесточение. Тогда прибегли к перевоспитанию белого духовенства, посылая униатских юношей в католические школы для совместного обучения с католиками. Получившее образование в этих школах, руководимых иезуитами, a впоследствии подчиненных непосредственному надзору папских нунциев, приобретя доверие своего духовенства в должностях наставников и начальников, наиболее способствовали к распространению нововведений, совершенно изменивших униатское вероисповедание. Такие перемены последовали особенно во 2-й половине ХІІІ-го столетия, когда волею-неволею обрили священникам бороды, сняли с них рясы, ввели некоторые римские обряды и праздники, учредили униатские капитулы наподобие римских; папа учредил крест для ревностнейших униатских священников; словом – в конце ХІІІ-го столетия униатское исповедание приведено было в то положение, в котором и теперь находится, если не по духу, то по внешности.

С присоединением западных губерний к России, при Екатерине II, вследствие ложного способа воспитания, направление умов в присоединенных областях склоняется более на сторону Польши, чем России. Польский патриотизм и ложный католицизм содействуют здесь отчуждению народа от своего нового отечества. Учащееся юношество отзывается о России с презрением; не зная русских, их обычаев, языка и литературы, оно считает их варварами, и слово москаль служит обычным выражением презрения. Католическое духовенство также не щадит подобных презрительных названий, по отношению к еретикам „схизматикам». Простой народ, обыкновенно рассуждающий по словам своих господ и пастырей, угнетаемый более прежнего своими помещиками, ежечасно отзывается: не было этого за Польшей, не было этого за унией.

Так относятся к России живущие в западных губерниях римско-католики. Униатское духовенство также участвует в подобном преступном направлении умов. Будучи несколько враждебно к римлянам под польским владычеством, теперь оно более соединилось с ними взаимною пользою. Получая первоначальное воспитание в римских и базилианских училищах, будучи соединено с римлянами в главном учебном заведении (Виленской Главной семинарии), руководствуясь одними законами, одними учебными сочинениями, униатское духовенство напоено такими же правилами и такими предрассудками, как и римское. Завися в получении приходов от помещиков-католиков, получая от совместного богослужения значительные доходы по римскому исповеданию, к которому принадлежит большая часть помещиков, занимая при римских костелах многие должности в звании викариев, комендариев, алтаристов и капелланов, считая венцом своего честолюбия видеть детей своих в числе могущественного в западной России латинского духовенства, будучи обязано римлянам своим уважением и довольством, униатское духовенство как бы необходимо участвует в одних и тех же мнениях, в одном и том же умонаправлении. Можно сказать более: униатское духовенство скорее должно считать низшим разрядом римского, нежели самостоятельным сословием. Оно имеет ту же самую одежду, те же наружные знаки отличия; оно служить в одних церквах, на одних алтарях и в тех же священных облачениях; оно ввело, вместо греческих обрядов, большую часть римских, вместо внятного для народа богослужения – тихия мши; вместо громогласного пения – органы; иконостасов также не находится в большей части церквей. Даже употребляемый при ежедневном богослужении славянский язык ежедневно искажается и неохотно употребляется; многие добиваются чести заменить его латинским языком при богослужении, а в поучениях к народу и в обучении его молитвам стали употреблять польский язык. Осталось почти единственное различие между католическим и униатским духовенством в том, что последнее женато, но и это не препятствует некоторым из духовных лиц жить в латинстве неразлучно с своими супругами. Таким образом, уже не существует почти никакой преграды к совершенному совращению униатов к римскому обряду.

Римский обряд в западных губерниях возник и распространился на развалинах греко-российского и униатского. Живущая и доселе в римском духовенстве страсть к распространению латинства не может быть остановлена никакими законами. Униатское духовенство зависит от римских духовных и помещиков; архиереи и епархиальные начальства или не знают о совращениях в латинство, или, по своим латинским воззрениям, представляются незнающими.

„Я уверен", говорит автор записки, „что мало отыщется в римском обряде крестьян русского происхождения, которые бы не присоединились к оному уже во время российского правления, – может быть довольно одного благоприятного случая, и остальные полтора миллиона русских по крови и языку своему (т. е. униаты) отчуждены будут навсегда от своих старших братьев».

Во второй части записки автор мастерскою и опытною рукою начертил меры, при помощи которых могли бы быть возвращены униаты в лоно православной церкви и которые выходили из того основного положения, что следует „удалить униатов несколько от сближения с римлянами и дать надлежащее направление умам духовенства, посредством воспитания в духе православия и русской народности. А простой народ, который в первой четверти XIX столетия был почти таков, каков был до своего обращения в унию, нужно пока оставить в стороне, потому что он станет православным, как скоро его пастыри станут православными».

Для перевоспитания духовенства нужно было, по мнению автора записки, учредить отдельные училища для детей униатского духовенства, и притом с преподавательским русским языком, а не польским. Семинарии следует освободить от всякого влияния на них монахов-базилиан. Так как базилианский орден и по составу своих членов, и духу, и по католическо-польским стремлениям оказывает на умы вредное влияние, то число базилианских монастырей следует сократить, а богатые их фундуши обратить на нужды униатской церкви и государства. Оставшиеся незакрытыми монастыри подчинить власти епархиальных архиереев, запретить малолетним вновь вступать в монашество, а принимать в монахи только оканчивающих курс духовных училищ. Для того, чтобы больше удалить униатское духовенство от влияния католического и склонить его к принятию необходимых преобразований, следует удалить униатские кафедры от римских и даже из местностей, в которых римляне господствуют, а также сократить число униатских епархий. Местопребыванием для униатских епископов назначить Полоцк и Жировицы, как древние пункты православия, окруженные притом густым русским народонаселением. Высшее управление униатской церкви, сосредоточенное во 2-м департаменте, следует отделить от римско-католической коллегии и сделать самостоятельным и независимым от римлян учреждением. Вместо заведенных, по образцу римлян, униатских капитулов, Иосиф предлагал учредить в каждой епархии кафедральные штаты из 12-ти протоиереев, украсив их православными наперсными крестами, выдаваемыми от имени Государя, а не папы, и назначив им пенсию из церковных доходов. Затем автор советует изложить подробные правила для исполнения всех показанных мер и возложив наблюдение за исполнением их не только на епархиальных архиереев, которые, по своему происхождению, или по духу, истые римляне, но и на местные консистории и коллегию, под строгою ответственностью всех этих мест. Чтобы усыпить своих врагов и смягчить резкость единственного выхода из описанного бедственного положения – в религиозном единении униатов с русским народом, автор, давно уже задумавший возвратить своих единоверцев в православие, осторожно говорит в заключение: „Изложивши по возможности свои мысли, долгом поставляю просить извинения у благосклонного начальства за смелость, может быть слишком далеко простертую. Да простится сие тому усердию и ревности, с каковыми я желал бы видеть полтора миллиона русского народа, если не соединенным, то по крайней мере приближенным; ежели не совершенно дружным, то и не враждебным к старшим своим братьям, – видеть ceй народ усердным к вере своих предков, к пользам своего отечества, к службе общего Отца-Государя!».

Записка Иосифа, представленная министром Шишковым Императору Николаю Павловичу, вполне отвечала его заветным мыслям и желаниям. Государь отнесся с глубоким сочувствием к воплю молодого униатского прелата о снятии польско-латинских цепей с западно-русского народа. С этого времени Иосиф Семашко становится главным орудием всех правительственных мероприятий по отношению к унии. Неутомимым споспешником планов Иосифа в деле воссоединения униатов с православною церковью стал граф Д. Н. Блудов, занявший должность главноуправляющего делами иностранных исповеданий и министра народного просвещения. Блудов был высокообразованный и истиннорусский государственный муж, друг историка Карамзина, человек благороднейшего характера. Он считал делом честного гражданина помогать русскому народу западной России, угнетенному польской и латинской партией.

Предположения Иосифа об упразднении излишних базилианских монастырей и об открытии новых семинарий были приняты униатским департаментом римско-католической коллегии. Решено было в 4-х униатских епархиях Полоцкой, Луцкой, Брестской и Виленской оставить только 23 монастыря, 28 обратить в приходские церкви, a 21 вовсе упразднить. Принятые униатским департаментом представления Иосифа были одобрены и утверждены Высочайшим указом 22-го апреля 1828 года. Сенатским указом 8 мая того же года учреждена была для униатских дел в России, независимая от римско-католической, Греко-униатская коллегия; униатские церкви, вместо прежних 4-х епархий, разделены между 2-мя епархиями – Белорусской и Литовской. При обоих кафедральных соборах назначено по 6 старших и 12 младших соборных протоиереев, украшенных наперсными крестами, базилианские монастыри и монашество подчинены епархиальным начальствам и консисториям. По плану Иосифа Греко-униатская коллегия должна была наблюдать, чтобы в униатской церкви весь чин богослужения и вес порядок церковного управления был охраняем от введения каких-либо чуждых, несвойственных греческим обрядам, обычаев, если они не согласны с папскими грамотами 1595 г., положившими начало унии. А известно, что в первые времена введения унии, на основании папских грамот, устройство иерархии (священноначалия), внешние украшения униатских иерархов (архиереев), их домашняя одежда и церковные облачения, обряды богослужения – все сохраняло характер православия. Единственное отличие униатов от православных состояло в том, что их митрополит был утверждаем не Константинопольским патриархом, а Римским папою. Прибавки „и от Сына» и не слышно было в униатском богослужении, имени папы также не упоминалось в молитвах. Указ 22 апреля, заключавший в себе главные основания для дальнейшего действия на униатов, налагал на коллегию обязанность привести унию в ее как бы первобытное состояние и сгладить все чуждые унии черты латинства, так сказать, оправославить унию.

В 1828 и 1829 годах все уже пришло в движение в среде униатской церкви. Вдохновляемая и руководимая Иосифом Греко-униатская коллегия издала много постановлений, вытекавших из указа 22 апреля 1828 г. Кроме Белорусской семинарии, учрежденной для униатов еще при митрополите Лисовском, учреждена, в 1828 г., вторая – Литовская, в м. Жировицах, и ректором ее назначен член коллегии, друг Иосифа и соученик его по Главной семинарии, протоиерей Антоний Зубко. В Жировицкой греко-униатской семинарии, также как и в Полоцкой, принят был тогдашний устав православных русских семинарий, и преподавание всех общеобразовательных предметов постепенно вводилось на русском языке. В Жировицкую униатскую семинарию, по внушению Иосифа и согласно с желанием лучших представителей светского клира, назначены были начальниками и наставниками, на первых порах, преимущественно бывшие воспитанники Главной семинарии, – люди, при своем высоком образовании, уже предрасположенные к православию и убежденные в его превосходстве над унией. На образование в епархиальных семинариях – Жировицкой и Полоцкой, и в духовных училищах, устроенных в самом начале преобразования унии, всегда склонные к латинству базилиане не имели уже никакого влияния; образование священников поведено в духе греко-восточной церкви и русской народности.

Заботы правительства о воспитании детей униатского духовенства и об улучшении его положения на счет базилианских имений встречены были белым духовенством с признательностью. Но базилиане были крайне смущены новыми распоряжениями правительства, выходившими обыкновенно от имени коллегии – средоточия церковного управления унии. Против преобразований Иосифа были пущены доносы в высшие правительственные места и в Рим. Римский двор в двух нотах возражал против сокращения числа униатских епархий и учреждения двух митрополий – католической и униатской, против предположенного закрытия базилианских монастырей, против уничтожения в униатской церкви латинских нововведений, узаконенных Замойским собором. На две указанные ноты был написан сильный и обстоятельный ответ Иосифом Семашкою.

He менее базилиан негодовали на вводимые Иосифом, при посредстве коллегии, преобразования в униатской церкви высшие униатские иерархи. В то время их было пять, трое из них вышли из латинского базилианскаго ордена, и все иерархи в душе были латиняне и враги России. Председатель коллегии, митрополит Иосафат Булгак был сын католика, польского помещика Гродненской губ., Слонимского уезда. Иосафат Булгак перешел в унию только при поступлении в орден базилиан. Булгак, хотя любил обряды и чин греческой церкви, но никогда не согласился бы на полное соединение унии с православием. Живя в С.-Петербурге, так сказать, на глазах у правительства, митрополит Булгак управлял Брестской епархией. Во главе Полоцкой епархии стоял в это время бывший епископ Луцкий Иаков Мартусевич, ярый сторонник латинства, ненавидевший все русское и православное. Занимая Полоцкую кафедру, он старался искоренить все то, что сделано было в ней митрополитом Лисовским и архиепископом Красовским: отменял богослужебные книги московской печати, вводил органы, даже снимал иконостасы. В помощь епископу Мартусевичу и для наблюдения за его действиями был назначен Иосиф – викарным епископом и вместе председателем Белорусской консистории, с наименованием епископом Мстиславским (1829 г., авг. 8).

Через три дня после посвящения во епископа Иосиф был представлен Государю. Николай Павлович много говорил ему о бедственном положении униатской церкви, о замыслах латинян и просил всех униатских иерархов оказать ему содействие в устройстве дел униатской церкви. Иосиф был очарован умом, приветливостью и вниманием Государя. После милостивого приема Государь подарил Иосифу облачение по форме, существующей у православных епископов.

После посвящения во епископа Иосиф отправился, по Высочайшему повелению, в марте месяце 1830 года, для обозрения Белорусской епархии, а также обеих униатских семинарий и духовных училищ. Преосвященный ревизор с радостью узнал на месте, что преобразования встречаются охотно со стороны белого униатского духовенства. Все распоряжения Иосифа принимались и исполнялись охотно также в обеих униатских семинариях. Особенное внимание он обращал на хорошее изучение семинаристами русского языка. Иосиф предложил также правлению Жировицкой семинарии ввести изучение пространного катехизиса митрополита Филарета, с некоторыми впрочем отступлениями, взамен бывшего в употреблении латинского катехизиса Альбетранди ².

В сентябре 1830 г. преосв. Иосиф возвратился после ревизии в С.-Петербург, а в ноябре вспыхнуло восстание в Польше. Поляки осмелились потребовать восстановления всей Речи Посполитой, с уступкою им западнорусских областей, населенных русским и литовским народом. Это восстание не имело успеха, особенно потому, что западнорусский народ не последовал за поляками, которые тогда же отвергли на сейме мысль об освобождении крестьян от крепостной зависимости. „Народные массы», писал во Всеподданнейшем докладе Государю граф Блудов, „без сомнения нигде не желали бунта: но в тех местах западных губерний, где господствует римско-католическая вера и литовское или жмудское наречие, поселяне иногда увлекались своими ксендзами и помещиками и, следуя им по слепоте и невежеству, шли на бунт, как на панщину. Напротив того, где население состояло большею частью из православных, ход мятежа был останавливаем самими крестьянами: они брали под стражу, выдавали правительству своих помещиков-ляхов». На сторону мятежников склонилась не только шляхта и католическое духовенство, но и его единомышленники-базилиане. Базилианские монахи, оставляя монастыри, бежали в польские шайки, сражались в рядах мятежников с русскими войсками, присягали мятежникам, собирали для них деньги, скрывали оружие в своих монастырях и служили молебны об успехе мятежа. На бунтовщиков не подействовало написанное Иосифом, от имени митрополита Булгака, воззвание о верности престолу. Особенною ревностью к польскому делу отличались два базил. монастыря: Почаевский и Овручский. За участие в мятеже Почаевский и Овручский монастыри были переданы в ведение православного духовенства.

Между тем остальные базилианские монастыри и после мятежа продолжали существовать по прежнему, несмотря на указ о их упразднении, несмотря на то, что главный их начальник, провинциал Жарский, во время порученной ему правительством ревизии монастырей, нашел в них упадок дисциплины и нравственности, а также множество латинских нововведений в богослужении, в церковных облачениях, в устройстве храмов. Иосифа стал беспокоить временный застой в униатском деле, объясняемый тем, что внимание правительства было отвлечено тогда усмирением польского мятежа. Отчаиваясь в благополучном исходе задуманного им воссоединения униатов с православною церковью, Иосиф письменно ходатайствовал о подчинении Греко-униатской коллегии ведению Святейшего Синода и о постепенном присоединении униатских епархий к православным епархиям. Но правительство не согласилось на одно только гражданское подчинение православному Синоду иноверной униатской церкви. „Тут», говорит Иосиф в своих „Записках», „молодое мое терпене лопнуло: я решился лично присоединиться к православию и 12 мая 1833 года подписал об этом прошение в Святейший Синод». В своем прошении он пишет, что уже 6 лет он принадлежал православной церкви по своим убеждениям, но не принимал православия, чтобы ему удобнее было подействовать на присоединение к православию более полутора миллиона своих единоверцев-униатов. Между тем независящие от него обстоятельства лишают его надежды быть некогда участником общего присоединения всех униатов к православию, и он будет горячо молиться в простой келье инока о скорейшем совершении дела воссоединения. Блудов, встревоженный этим намерением Иосифа, обещал ему всячески содействовать скорейшему приведению в исполнение давнишних его предположений.

Внешние обстоятельства также приняли благоприятный для преобразования унии оборот. Еще в 1831 г. скончались, преданные латинству униатские епископы, Головня и Сероцинский, а в 1833 г. – Яворовский и Мартусевич, управлявший Полоцкой епархией. Со смертью Мартусевича митрополит Иосафат Булгак получил в управление Белорусскую епархию, а Иосиф (2 апреля 1833 г.) – Литовскую, как более ополяченную и окатоличенную, и требовавшую больше труда и заботливости архипастыря. В сане епархиального архиерея преосвященный Иосиф еще с большею ревностью принялся за дело обрядового сближения унии с православием. Прибыв на ревизию в Жировицкую семинарию 14 июня 1833 г., преосвященный Иосиф сделал распоряжение, чтобы ученики семинарии и училища, вместо ранней обедни (мши, или вотивы), отправлявшейся ежедневно пред местным образом Богородицы, присутствовали по воскресеньям и праздникам на обедне, заутрене и вечерне, совершаемых в алтаре, и чтобы для навыка они сами участвовали в пении на клиросе. Органы были окончательно оставлены, и оркестр музыкантов упразднен при Жировицком храме. Для изучения пения преосвященный Иосиф сам выслал скоро из С.-Петербурга нотное пение литургии Бортнянского. В Жировицах было открыто училище для приготовления дьячков, в которых чувствовался большой недостаток³. Дьячки служили при униатских церквах по вольному найму, а базилиане и вовсе не держали дьячков, а только – органистов. До этого времени почти во всех униатских церквах отправлялись шептанные мши (читанные или немые обедни), без пения или с пением годзинок и других польских молитв, или же при игре на органе, как бывает теперь в костелах. Иосиф сделал также распоряжение, чтобы в богатейших церквах были устроены в течение одного года иконостасы. Следует заметить, что из 800 церквей Литовской греко-униатской епархии в 80, т. е. в 1/10 части всех церквей, уцелели еще старинные иконостасы, как бы для напоминания всем о бывшем некогда в этой стране православии. В том же году старанием Иосифа отменено вредное для унии латинское право патроната или ктиторства, по которому предоставлялось помещикам представлять в своих имениях кандидата на открывающиеся места приходских священников. Тогда же приступлено на деле к закрытию излишних базилианских монастырей. В 1835 году было упразднено 36 монастырей базилианского ордена, этого насадителя унии и латинства в западной России. Фундуши (имения и капиталы) базилиан были употреблены на открытие духовных училищ и на другие полезные учреждения.

После подавления мятежа 1831 г. русское правительство приняло разные другие меры, с целью ослабленья в западной России польского влияния и поднятия русской народности и веры. За участие римско-католического духовенства в мятеже, в 1832 г., из 304 католических монастырей упразднено 191, с обращением большей части их в приходские костелы. Русский язык получил право гражданства не только в светских средних учебных заведениях, но даже в католических семинариях. В Вильне (в 1833 г.) издан был католический катехизис на русском языке, одобренный бывшим профессором Виленского университета ксендзом Антонием Фиалковским. 30 апреля 1833 г. восстановлена была самостоятельная Полоцкая и Виленская епархия, с назначением на эту кафедру Смарагда Крижановского. Началось присоединение к православию не только униатов, но и латинян⁴.

В конце 1833 г. преосвященный Иосиф испросил посвящение в викарные епископы для Литовской епархии ректора Литовской семинарии Антония Зубки и члена коллегии архимандрита Иосафата Жарского. Жарский, поступивший в базилианское монашество из римско-католиков, по воспитанию своему был предан латинству и Польше; но, видя невозможность борьбы с ходом обстоятельств, согласился действовать в пользу России и православия. Зубко и Лужинский, как происходившие из белого духовенства и воспитывавшиеся в Главной семинарии, издавна известны были преданностью к православию и оба дали расписки в своей готовности во всякое время присоединиться к православной церкви. Такая же расписка дана была и Жарским.

25 октября 1833 г. Иосиф представил записку Блудову, в которой вторично просил о подчинении в административном или гражданском отношении Греко-униатской коллегии Святейшему Синоду. Это подчинение, писал Иосиф, подвинет вперед преобразования в унии, оградит униатов от влияния римлян и их прозелитизма, приучит униатов к новому высшему начальству, вместо греко-униатских митрополитов, назначаемых папою.

He получив согласия, правительства на эту меру, преосвященный Иосиф сделал еще более решительный шаг к сближению униатской церкви с православною, без предварительного совещания с Блудовым. По предложению Иосифа Греко-униатская коллегия в торжественном совещании, с полным составом всех иерархов греко-униатской западнорусской церкви, 7 февраля 1834 г. единогласно определила: вместо печатания особого служебника для греко-униатских церквей, принять для них „в руководство» служебник и книгу молебных пений, печатаемые в Московской синодальной типографии; заняться устройством иконостасов, утвари, облачений и всего церковного чина православной церкви, для чего и отпускать по пяти тысяч в год на каждую униатскую епархию. Вменить всякому архиерею в обязанность стараться всеми силами о восстановлении постановлений греко-восточной церкви, а также об искоренении вкравшихся злоупотреблений и нововведений, с тем, чтобы никто из духовных не был определяем на место без надлежащего удостоверения в точном знании постановлений и обрядов и приверженности к ним. Узнав от Иосифа об этой мере, как о совершившемся деле, министр внутренних дел и главноуправляющий делами иностранных исповеданий Блудов сначала очень встревожился. „Мы были, говорит Иосиф, „на совещании у митрополита Московского Филарета: он также вначале усомнился, но скоро понял мои доводы, и все прошло».

Последнее соборное постановление коллегии, открывающее собою ряд прямых и решительных мер к очищению унии от примесей латинства, вполне отвечало потребностям униатского народа, ясно не понимавшего разностей в учении униатской и православной церкви, а дорожившего больше всего внешностью. Православное устройство церкви и употребление православных богослужебных книг должны были служить, по выражению Иосифа, „оселком сближения с православною церковью». Между тем это постановление собора униатских архиереев не могло быть оспариваемо, так как оно основывалось на прежних Высочайших повелениях и указах и на постановлениях пап и Греко-униатской коллегии. Святейший Синод, узнав об этом постановлении униатских епископов, отпустил безденежно для бедных униатских церквей по 1500 служебников и книги молебных пений.

Весною 1834 г. Иосиф выбыл в свою Литовскую епархию, с целью узнать на месте расположение умов униатского духовенства, именно, как исполняются на деле вновь изданные распоряжения; кроме того он имел в виду подготовить духовенство к принятию новых постановлений. Выезд Иосифа в епархию обыкновенно производил сильное впечатление на всех униатов, которые видели в этом обходительном, доступном, необыкновенно проницательном и решительном в действиях человеке великую силу и старались отгадать, какими еще действиями проявит себя эта сила в области церковно-приходской жизни. В эту поездку Иосиф выказал изумительную, невероятную деятельность. Он объехал, кроме Белорусской, всю свою епархию, присматриваясь и изучая все на месте. Он видел лично более 800 священников, собранных в определенных местах, беседовал с каждым из них, делал им нужные внушения и наставления. Особенное внимание Иосиф обращал на избрание благонадежных благочинных. Последние были ближайшими проводниками в жизнь новых преобразовательных мер, выработанных передовыми деятелями унии. На ответственность местных благочинных возложено было ближайшее наблюдение за устройством в церквах иконостасов и восстановление обрядов богослужения греко-восточной церкви во всей чистоте.

Преосвященный Иосиф, при самом вступлении в управление Литовскою епархией, ввел в Жировицах правильное богослужение. Определенные к кафедральному собору духовные обучали богослужению вызываемых настоятелей монастырей, благочинных и других лиц из влиятельного духовенства, дабы, научившись сами, они могли руководить в том же прочее духовенство. Иосиф с удовольствием заметил, что почти все означенные духовные не только без отвращения, но даже охотно обучались забытому, а некоторым совершенно неизвестному, нашему прекрасному богослужению и им восхищались. При осмотре епархии преосвященный Иосиф убедился, что многие священники не понимают славянского языка и богослужения, не знакомы с церковным пением, а иные – даже с чтением. Подобные священники не могли конечно воспользоваться вновь введенным служебником московской печати. Малосведущих священников, а также оказавших, по невежеству, сопротивление вводимым преобразованиям, Иосиф приказал вызывать в Жировицы и обучать их чтению и пению церковному в учрежденном здесь в 1834 году училище для дьячков, а богослужению – при кафедральном соборе, и, когда они достаточно изучат чтение и пение, – выдавать им, для их церквей, по экземпляру новых служебников.

Преосвященный Иосиф, желая дать более постоянства и силы мерам, предпринятым для восстановления во всей чистоте постановлений и обрядов богослужения восточной церкви по Литовской епархии, признал нужным учредить комиссию из нескольких просвещенных и благонамеренных духовных сановников. Эта комиссия должна была испытывать в способностях и познаниях всех предназначаемых к священно-и-церковно-служительским местам, а также к другим должностям по епархиальному управлению. В состав комиссии вошли следующие лица: викарий Литовской епархии Антоний Зубко, председатель консистории протоиерей Антоний Тупальский, вице-председатель Михаил Голубович, инспектор семинарии протоиерей Гомолицкий, учитель семинарии Фома Малишевский и иеромонах Иона Завадовский.

Заметив, что общее распоряжение об устройстве в униатских церквах иконостасов приводится в действие не с надлежащею поспешностью, Иосиф обязал 229 лучших приходских церквей в епархии устроить иконостасы и престолы в течение года (от 9 октября 1834 г.); таких церквей назначено им по Гродненской губернии 122, Минской 80, Виленской 11 и по Белостокской области 16. Благочинным даны были особые по каждой местности предписания и наставления. В то же время Иосиф отнесся к местным гражданским властям с просьбою об учреждении с их стороны надзора за неисполнением этих распоряжений. Гражданские власти должны были побудить помещиков приписанных к означенным церквам крестьян (для которых помещики так охотно строили корчмы), чтобы те приняли деятельное участие в надлежащем устройстве церквей и снабжении их приличною утварью, облачениями и книгами. К концу следующего 1835 года по Литовской епархии из общего числа 800 церквей – в 226-ти вновь устроены иконостасы; церквей, прежде снабженных иконостасами, было 103; около 200 предполагалось к упразднению; оставалось устроить иконостасы еще в 270 беднейших церквах.

Хотя при употреблении служебников московской печати духовенство не обязано было не упоминать имени папы и исключать в символе веры и „от Сына», но все-таки раздача служебников произвела некоторое возбуждение в униатском духовенстве. Польско-латинская партия поддерживала молву, что принятие служебников есть уже присоединение к православию. Под влиянием этой партии были составлены два шумных протеста. До 60-ти священников в гор. Новогрудке, Минской губернии, и до 40 священников в Клецке, Волынской губ., пытались лично представить Иосифу письменные прошения об освобождении их от употребления при богослужении московских служебников. Но когда недовольному духовенству было разъяснено, что униатское епархиальное начальство требует соблюдения чистоты обрядов греческой церкви в силу папской грамоты, выданной в 1595 г. при введении унии, то все недовольные изъявили покорность своему начальству и выдали 6 зачинщиков этой смуты.

Во время поездки по епархии, преосвященный Иосиф виделся с православными западнорусскими архиереями и старался согласовать их действия с действиями униатских властей, а также успокоить недовольство униатов, вызванное поспешными действиями православных епископов Полоцкого, Минского и Могилевского по частному воссоединению. Хотя Иосиф, как малоросс, хорошо знал, что в Малороссии в старину происходило всегда прямое воссоединение, что и в восточной Белоруссии в ту пору было немало лиц, готовых прямо принять православие, но он стоял всегда за медленное, постепенное перевоспитание всего униатского населения чрез самое униатское духовенство. Между тем, при частном обращении в православие некоторых белорусских приходов, священники большею частью оставались в унии и, пристроившись затем при костелах и более богатых униатских церквах, восставали повсюду с проповедью против воссоединения. Паны и ксендзы также возбуждали народ, уверяя его, что епископы Иосиф и Василий, очищавшие унию от латинства, делают то же, что и православные власти, и что всех ожидает то же самое, по их словам, насилие совести. В представленной графу Блудову, в конце 1834 г., записке преосвященный Иосиф снова ходатайствовал о подчинении одной Греко-униатской коллегии, или прямо всех униатов, Святейшему Синоду. Только такое подчинение поставило бы, по мнению Иосифа, униатское дело на твердую почву и дало бы ему безвозвратное направление. Около того же времени ревнитель православия, помогавший Иосифу в переустройстве униатских храмов, Гродненский губернатор М. Н. Муравьев написал министру внутренних дел Д. Н. Блудову письмо, в котором также ходатайствовал о скорейшем подчинении униатов Святейшему Синоду. Если эта мера (подчинение Синоду) будет быстро приведена в исполнение, писал М. Н. Муравьев, то, при истинно гениальных действиях епископа Иосифа и положенных им уже на месте началах, поразив умы своею неожиданностию, она не встретит противодействия со стороны народа, слепо следующего за своим духовенством и мало понимающего сущность совершившихся преобразований, тем более, что этот народ доселе называет себя и свою церковь русскими.

Предложенное преосвящ. Иосифом и поддержанное М.Н. Муравьевым подчинение униатов Св. Синоду правительство признало преждевременным. Но зато открыт был в 1835 году, по мысли митрополита Филарета и с согласия Иосифа, секретный комитет по униатским делам. Одною из первых мер, предложенных комитетом для сближения униатского духовенства с православным, было подчинение униатских духовных училищ ведению комиссии дух. училищ и поручение присутствовать в заседаниях этой комиссии митрополиту Булгаку и епископу Иосифу.

В 1835 и 1836 годах преосв. Иосиф не ездил из С.-Петербурга для осмотра своей Литовской епархии. Предоставив своему викарию преосв. Антонию Зубке принять участие, под главным его распоряжением, в управлении епархией и семинарией, сам Иосиф продолжал делать распоряжения и зорко следил за их исполнением. Главная масса униатов состояла из простого народа. А так как на умы народа более всего действует обрядность, служащая для него наглядным исповеданием веры, и так как успешное присоединение всех униатов могло совершиться только тогда, когда все церкви их, по внутреннему своему устройству, были бы совершенно схожи с православными, то в эти годы Иосиф особенно деятельно принялся за уничтожение в униатских храмах всех остатков унии.

В 86-ти церквах Литовской епархии находились органы. Еще в половине 1835 года преосвящ. Иосиф воспретил употребление органов во всех приходских и монастырских церквах. 11-го февраля 1836 года Иосиф предложил консистории сделать распоряжение о продаже или уничтожении всех органов в течение трех месяцев и об упразднении органистов. К концу 1836 года органы вовсе были выведены из употребления в униатских церквах. Взамен органов назначались дьячки, получившие образование в дьячковском училище в Жировицах.

Почти во всех униатских церквах введен был свойственный латинской церкви обычай звонить колокольчиками во время обедни. Звоном их обыкновенно возвещаются в римской церкви важнейшие части непонятного для народа латинского богослужения. Преосвящ. Иосиф в апреле 1836 года предписал духовенству, чтобы употребление колокольчиков, при понятном для униатского народа славянском богослужении, было прекращено.

В июне преосвящ. Иосиф донес коллегии, что многие униатские церкви обзавелись монстранциями, т. е. сосудами для ношения в них св. даров во время крестных ходов, по обычаю римской церкви, и что он считает полезным обратить их на приобретение для тех же униатских церквей дарохранительниц, которые бы заменили, бывшие доселе по униатским церквам, цибории. Поэтому он предписал по каждой церкви обратить монстранции в слитки и прислать к нему в С.-Петербург для промена их на монету. В то же время он заказал в С.-Петербурге 55 дарохранительниц и 10 плащаниц и отправил их в епархию для продажи по церквам.

В декабре 1836 года преосвящ. Иосиф предложил консистории, чтобы в менее обширных церквах были упразднены амвоны, с которых обыкновенно произносились проповеди, по обычаю римской церкви.

В большей части униатских церквей, по подражанию римской, были устроены боковые престолы, на которых отправлялись читанныя мши. Часто в небольшой церкви таких престолов находилось по четыре и по шести. В том же декабре преосвященный Иосиф предписал упразднить по церквам боковые престолы, за исключением тех только, которые находились в нераздельной связи с строением церкви, и по своему изяществу могли служить ее украшением, с тем однако, чтобы на этих престолах никогда не была отправляема литургия.

С самого начала самостоятельного управления Литовской епархией, преосвящ. Иосиф стал писать предложения консистории и другим подчиненным лицам духовным и местам и постепенно получал от них ответы на русском языке, вместо бывшего в употреблении польского. После двухлетнего управления епархией Иосиф стал строго требовать от своего духовенства ведения метрических книг непременно на русском языке.

Самым лучшим средством для устранения недостойных и неблагонадежных униатских священников, не расположенных к принятию вводимых преобразований, оказалось закрытие малолюдных приходов. В 1835 году упразднено и причислено к соседним 29 приходов, а в 1836 году – 83 прихода.

В эти годы (1835–36) преосвящ. Иосиф работал до крайнего истощения сил. Кроме руководящей деятельности в коллегии и кроме многосложных трудов по своей епархии, он часто должен был составлять у Д. Н. Блудова и даже переписывать набело важнейшие бумаги по униатскому и иногда по римско-католическому ведомству. Изнемогая под тяжестью труда и не находя должной поддержки своим планам со стороны Д. Н. Блудова, Иосиф обратился с письмом к С.-Петербургскому митрополиту Серафиму (24 сент. 1836 г.) с приложением прошения, заготовленного еще в 1833 году (31–32) о личном присоединении к православию. Узнав об этом, Государь потребовал от Иосифа, чрез вновь назначенного обер-прокурора Св. Синода графа Протасова, объяснения о причине такой решимости. В ответ на это Иосиф представил замечательную записку от 8 октября. В этой записке Иосиф указал на неустойчивость, колебания и опасности, которым подвергался весь ход униатского дела, указал на неправильные действия православного духовенства, раздражавшие униатов, и на дерзкие поступки панов и ксендзов, совращавших униатов в латинство. Единственным выходом из таких затруднений могло бы служить, по его мнению, подчинение униатской церкви, если не прямо Св. Синоду, то обер-прокурору Св. Синода. По мнению Иосифа министр внутренних дел, по самому положению своему главноуправляющего иностранными исповеданиями, как бы защитника римского духовенства, не мог в надлежащей мере обращать внимание на религиозную сторону униатского дела.

Представленная преосв. Иосифом записка имела полный успех. В январе 1837 года вышел указ о заведывании всеми делами греко-униатской церкви обер-прокурору Св. Синода. Скоро после этого, вследствие представления Иосифа о том, что в одном 1834 году крещено около 35000 новорожденных униатских детей в латинскую веру, вышло Высочайшее повеление о воспрещении римским священникам крестить детей греко-униатов и записывать их в метрические книги при костелах. Кроме того воспрещено было рукополагать во священники тех греко-униатских духовных лиц, которых жены исповедуют латинскую веру, а настоящим женам и дочерям латинского вероисповедания предоставлено присоединиться к греко-униатскому вероисповеданию. В виду того, что некоторые священники отправляли литургию по старинным служебникам, преосвящ. Иосиф предписал Литовской консистории отобрать от всех церквей древние униатские служебники почаевской, виленской и супрасльской печати. Старые служебники оставлены были на время только у малоспособн. священников.

В апреле 1837 года преосвящ. Иосиф просил отпуска для обозрения епархии, в которой не был с 1834 г. В июне того же года он отправился, с Высочайшего соизволения, для обозрения как Литовской, так и Белорусской епархии. В течение четырех месяцев он осмотрел две семинарии, девять духовных училищ и посетил 119 церквей – 54 в Белорусской и 65 в Литовской епархии. Задушевною мыслью преосвящ. Иосифа во время этой поездки было двинуть дело как можно ближе к воссоединению и указать правительству на готовность к этому униатского духовенства. К этому времени в Литовской епархии оставалось без иконостасов только 15 церквей, требовавших, впрочем, и совершенной переделки, остальные 641 церковь уже имели иконостасы. Во всех униатских церквах были устроены престолы среди алтаря и упразднены боковые латинские алтари с престолами, придвинутые к стене, a также уничтожены органы, амвоны для проповедников и конфессионалы для исповедующихся; в большей части церквей переделаны и исправлены священные сосуды, утварь и облачения, отобрано много униатских служебников, и церкви снабжены служебниками московской печати. Для обучения по новым служебникам при Жировицком соборе перебывал 431 священник. Самою раздачею московских служебников Иосиф успел поколебать убеждения духовенства. В принятии священниками служебников принимались подписки только безусловные, без всяких оговорок со стороны принимавших, и почти все давшие эти подписки были убеждены, что обязываются этим и к принятию православия. Многие священники, иные по простоте, a иные нарочно придерживаясь буквально этих служебников, не поминали уже, особенно в ектеньях, папу. Давно уже было выведено, по распоряжению Иосифа, именование папы в церковных молениях „вселенским». Сам Иосиф уже два года не поминал папу при великих входах на литургии. Рукополагавшиеся во священники также не должны были присягать папе. Ставленные грамоты выдавались не на польском, или латинском языке, как было прежде, а на славянском по образцу православных. Все епархиальное делопроизводство велось на русском языке. Из дьячковского училища было выпущено полтораста хорошо подготовленных дьячков. В бытность в епархии, преосвященный Иосиф подтвердил распоряжение не рукополагать в диаконы и во священники, по греко-униатскому ведомству, таких лиц, жены которых исповедуют римско-католическую веру. При этом он предупредил благочинных и все духовенство, что если священно и церковно-служительские жены и дочери латинского исповедания не возвратятся в греко-униатский обряд, к успокоению собственных семейств и к хорошему образованию, а следовательно и к будущему благополучию их детей, то это будет приписано не усердию и неспособности самих благочинных.

Во время этой поездки преосвященный Иосиф заботился не только об ускорении преобразований в богослужении и в устройстве униатских церквей, но и сам старался действовать на нравственно-религиозные и гражданские убеждения своего духовенства. Так, для пробуждения в униатском духовенстве чувства русского патриотизма, Иосиф пользовался каждым удобным случаем, чтобы напомнить ему о его русском происхождении, об угнетении со стороны поляков, о заботливости русского правительства, поставившего униатов под покровительство законов, охраняющих неприкосновенность православного исповедания. И многие из духовенства стали теперь гордиться своим русским происхождением. Для большего отчуждения греко-униатов от римлян, преосвященный указывал на постоянные стремления латинян к уничтожению и искоренению унии, а также старался возбуждать затихшие дела, например, о совращении униатов в латинство. Для убеждения духовенства в православии русской церкви, кроме словесных поучений и наставлений, он раздавал многим духовным катехизис, изданный Св. Синодом, и распространял известное рассуждение о православии греко-российской церкви. „Каких глубоких соображений, каких напряженных трудов» (говорит один из очевидцев и участников деятельности нашего архипастыря), „каких утомительных частных мер, какого разнообразия в применении их, какой снисходительности к слабостям, какого вещего чутья к недоразумениям, какой нежности, вообще такта и дара внушений требовалось здесь на каждом шагу в отношении этих людей (униатского духовенства), незлобивых и не предубежденных, но ссылавшихся постоянно, то на завет отцов, то на присягу (папе), отобранную у них при рукоположении, то, наконец, на необходимость соборного постановления, которому во всем готовы заранее и беспрекословно подчиниться, – об этом, по мере отдаления от этой достопамятной эпохи, можно будет только догадываться, но существенный характер самой эпохи едва ли будет возможно воспроизвести. He даром же из всех побед единственно только вполне надежной признается победа мирного убеждения».

Догматическому убеждению духовенства в православии русской церкви наиболее способствовал искусно-подобранный состав преподавателей Литовской греко-униатской семинарии, людей глубоко и всесторонне образованных и искренно-преданных делу воссоединения. Преподаватели, имевшие нередко степень доктора богословия, не довольствовались сухим историческим изучением спорных вопросов, разделяющих восточную и западную церковь, но разбирали их добросовестно, поверяли тщательно по греческим и латинским первоисточникам, нередко открывали при этом злонамеренные искажения греческих книг латинскими переводчиками и торжественно утверждали верования православной восточной церкви. Таким образом, Литовская семинария не только доставляла уже православных по убеждениям новопоставленных священников, но и необходимо действовала, посредством юношества, на убеждения самих родителей. Благодаря уму, распорядительности и энергии Иосифа, Литовская епархия, насчитывавшая 850000 униатов, могла уже тогда считаться как бы православною. Священники, за малыми исключениями, готовы были присоединиться к православной церкви. В доказательство такой готовности, преосвященный Иосиф представил списки 114-ти лиц высшего духовенства Литовской епархии, изъявивших готовность во всякое время присоединиться к православию, с собственноручными их подписками. Кроме того, еще в 1834 году преосвященный Иосиф представил подписки 10-ти высших духовных лиц о согласии их присоединиться к православию. Преосвященный Иосиф разрешил также своему викарному, Антонию Зубке, принимать от священников Литовской епархии подписки о готовности присоединиться к православной церкви. Кроме викарного епископа Антония, самого близкого и наиболее доверенного сотрудника преосвященного Иосифа, наибольший успех имела, в разных местах епархии, миссионерская деятельность вице-председателя Жировицкой консистории, протопресвитера, доктора богословия Михаила Голубовича (впоследствии Минского архиепископа), пользовавшегося между духовенством большим уважением. Подписки на присоединение тем охотнее давали и благочинные, и священники, что они были убеждены, что этим они исполняют желание глубоко уважаемого преосвященного Иосифа, который сумеет стройно, без вредных столкновений, довести до конца дело воссоединения. Притом всему белому духовенству стало известно, что все его высшие и самые образованные представители, занимавшие должности в Жировицкой консистории и семинарии, были на стороне православия. Большинство белого необразованного униатского духовенства прежде бессознательно веровало в превосходство католицизма. Между тем новые образованные иерархи, вышедшие из среды белого духовенства, не только освободили его от бывших налогов, но заводили еще для него училища и семинарии и ревностно, на счет казны, воспитывали в них его детей, доселе бесприютных и бесправных, заботились о восстановлении родной церковной старины и ознакомлении с родным славянским и русским языком. Вот ближайшие причины полного и теплого доверия низшего духовенства к преосвященному Иосифу и его сподвижникам.

При дальнейшем обозрении церквей Иосиф убедился, что далеко не так успешно шли дела в Белорусской епархии. Преждевременное присоединение к православию униатов, соседних с великорусскими губерниями, или принадлежавших к имениям русских помещиков, или казны, и наиболее близких к православию, отняло точку опоры для преобразовательных действий униатского духовенства, на долю которого осталось, под влиянием польских помещиков и ксендзов, 620000 униатов. Притом в Белорусской епархии не было того постоянного, твердого направления всех действий к одной общей цели, какое неизменно было, в течение нескольких лет, в епархии Литовской; а потому не было и тех хороших плодов, какие давно сказались в Литовской епархии. В Литовской епархии Иосиф как бы влагал всю свою душу в делаемые им распоряжения, самолично следил за их исполнением, указывал средства, строго требовал во всем отчета. Напротив, главный начальник Белорусской епархии, митрополит Булгак, известен был всем как ревностный католик, благодаря которому только и держится уния. Лaтинствующие униаты не теряли надежды на покровительство своего архипастыря, а лишившиеся приходов, после присоединения их к православию, униатские священники продолжали распространять недовольство среди народа. В Белорусской епархии, как издавались распоряжения престарелым митрополитом Булгаком только для очищения формы, так и принимались тупо и исполнялись неохотно, или не исполнялись вовсе. Управляющий епархией, за отсутствием митрополита Булгака, преосвященный Василий Лужинский, зависевший от митрополита, при жизни его, не мог действовать самостоятельно. В Могилевской губернии богослужение и устройство церквей наиболее были приближены к восточному обряду, но это потому, что и прежде здесь было меньше латинских нововведений. В части Минской губернии, принадлежавшей к Белорусской епархии, устройство церквей по образцу греко-восточной церкви производилось довольно успешно, но весьма мало было сделано относительно богослужения, и не хорошо было направление умов духовенства. Во всей Белорусской епархии недоставало еще более 100 иконостасов, несмотря на то, что здесь, еще раньше последних преобразований унии, существовало уже 230 иконостасов. Еще менее обращалось здесь внимания на правильное совершение богослужения, на переделку утвари, церковных облачений и приобретение богослужебных книг. Польские помещики всеми способами старались поддерживать унию и защищать верных ей священников. Во главе униатской партии, противившейся „деятелям схизмы», стояли: бывший асессор консистории, священник Иоанн Игнатович, и инспектор семинарии Томковид. При посредстве этих лиц польско-латинская партия внушала духовенству крепко держаться унии, ожидая перемены обстоятельств, обещала свое покровительство, ходатайствовала перед епископом Лужинским за ослушников распоряжений Греко-униатской коллегии, предлагала свои услуги к напечатанию униатских служебников, взамен московских. Для того, чтобы оттолкнуть народ и духовенство от воссоединения с православною церковью, помещики распространяли среди униатов слухи о явлении подле Витебска униатского епископа Иосафата Кунцевича на камне, в архиерейском облачении, и распространяли картину этого мнимого чуда, с описанием будто бы творимых Иосафатом Кунцевичем чудес. – Во время этого путешествия по Белорусской епархии Иосиф успел принять только 21 подписку от лиц, изъявивших желание присоединиться к православию.

Насколько была славна и плодотворна деятельность преосвященного Иосифа по очищению русского униатского обряда от латинских нововведений, это доказывается следующим случаем. В бытность Иосифа в Литовской епархии некоторые лучшие и благомыслящие униатские священники Холмской епархии (всего 20) обратились к нему с частною просьбой о защите 300,000 холмских униатов от окончательного порабощения римлянами. Это были робкие заявления одних только униатских священников Холмской страны, без прихожан. Но после совершившегося, в 1839 году, воссоединения с православною церковью западнорусских униатов, влечение к воссоединению проникло и в холмский народ и разрешилось, в 1875 году, присоединением к православию всех униатов Холмской области.

В начале 1838 года случилось событие, имевшее решительное влияние на судьбу унии. В феврале скончался последний униатский митрополит в России, Иосафат Булгак. Со смертью его „пробил последний час унии». Митрополит Булгак, хотя и не противился открыто распоряжениям Греко-униатской коллегии, направленным, по плану Иосифа, к сближению унии с православием, но относился к ним крайне вяло, и притом, по воспитанию своему в Риме в латинской школе пропаганды и по связям с польскими панами (из среды которых, как известно, вышел сам Булгак), он не желал, чтобы неизбежное воссоединение унии с православием совершилось при его жизни. Католики не без основания считали его своим до последних дней жизни и в погребении его в православном монастыре (в Сергиевской пустыни, близ С.-Петербурга) увидели явное намерение правительства обратить униатов в православие, а потому делали последние отчаянные усилия остановить дело воссоединения. К счастью для деятелей воссоединения, около того же времени скончался и второй опасный противник воссоединения, униатский Пинский епископ Иосафат Жарский, оставивший записку, в которой он объявлял себя непричастным всем действиям по греко-униатской церкви. Co смертью Булгака, преосвященный Иосиф сделан был председателем Греко-униатской коллегии, a преосвященный Василий Лужинский – самостоятельным начальником Белорусской епархии. В это время униатское дело быстро пошло к своему окончанию, несмотря на противодействия сторонников унии из среды униатского духовенства, а также латинян.

Наибольшее противодействие воссоединению с православием преосвященный Иосиф встретил, как и следовало ожидать, со стороны верных и всегдашних друзей латинства – базилиан. Иосифу скоро удалось поколебать силу и значение базилианского ордена посредством упразднения излишних базилианских монастырей и увольнения значительного числа базилиан в римский обряд. Число монахов сократилось к концу 1835 года до 197. Через три года и эта цифра уменьшилась до 170. Чтобы еще более ослабить силу базилиан, Иосиф «постоянно перемещал их из монастыря в монастырь, так что монахи в течение нескольких лет почти не имели постоянного жительства. Хорошим следствием постоянного перемещения базилиан было то, что наиболее склонные к латинству монахи бывшей литовской провинции научились более правильному богослужению у монахов бывшей русской провинции, у которых оно менее всего отступило от первобытного порядка.

До какой дерзости доходило латинское духовенство, предчувствовавшее неизбежный конец унии, доказывает поступок управляющего Виленскою епархией, прелата Микуцкого, который письменно обнародовал выдуманный им Высочайший указ о дозволении совращенным униатам оставаться в латинстве. Возвращающиеся из латинства в униатский обряд подвергались преследованиям не только от помещиков и ксендзов, но даже от органистов. Так, один органист, подосланный ксендзом, укорял следующими словами униатку: „как ты смела присоединиться на русскую веру: знаешь ли ты, что это – проклятый обряд, ибо в оном по 30 человек, подняв руки вверх, исповедаются вслух». Ксендзы продолжали рожденных от униатов детей крестить в латинскую веру и не дозволяли униатским священникам собирать в метриках справки о незаконно крещеных младенцах. Для обуздания латинян Иосиф исходатайствовал запрещение строить, без предварительного сношения с униатским начальством, костелы и часовни среди униатского народонаселения, а так – же – отправлять латинские миссии в Западном крае, без разрешения высших властей. Миссии эти состояли в том, что отборное католическое духовенство переходило от одной церкви к другой, совершало здесь торжественные богослужения с проповедями, часто на открытом воздухе, давало иногда индульгенции (отпусты), исповедовало, хотя и не причащало униатов, распространяло иногда недозволенные польские книжки и производило большой соблазн среди униатского народа.

Наиболее озабочивало преосвященного Иосифа обнаружившееся среди униатского духовенства Белостокской области движение, враждебное делу воссоединения. Из 49-ти священников этой области 15 не только отказались дать подписки о желании присоединиться к православию, но еще подали на Высочайшее имя прошение, с ходатайством – защитить их веру от гонений и преследований. Во главе протестовавших стоял 63-х летний протоиерей Клещелевской церкви Антоний Сосновский, человек весьма образованный, некогда неустанно боровшийся за права белого духовенства, попираемые базилианским орденом, но принадлежавший к партии ревностных униатов из белого духовенства, которые мечтали, сокрушив базилиан и опираясь на их фундуши, на русское образование и очищение обрядов, доставить униатской церкви в России видное самостоятельное положение. К Антонию Сосновскому примкнули его единомышленники: священник Чижевской церкви Фавст Говорский и Березовской – Антоний Паньковский, которые предпочитали действовать заодно с холмскими униатами и произвели явное возмущение между своими прихожанами в Чижеве и Березове. – Но скоро Говорский и Паньковский явились с повинною к своему начальству. Обрадованный их раскаянием Иосиф ходатайствовал через графа Протасова об оставлении Паньковского и Говорского на их прежних приходах. Престарелый Сосновский, после тяжкой болезни, также дал расписку в покорности своему начальству и в желании присоединиться к православию (в марте 1839 года), и притом просил позволения провести остаток дней своих в прежнем местожительстве, в г. Клещелях. По Высочайшему повелению, он был возвращен в Клещелевский приход и даже получал награды.

Более глубокое и широкое значение имело движение против воссоединения в Белорусской епархии, как по значительному числу участвующих, так и потому, что в нем принимали участие люди даровитые, влиятельные, пользовавшиеся сильною поддержкою со стороны польских помещиков и ксендзов. Руководителями этого движения были: бывший асессор консистории священник Иоанн Игнатович и бывший инспектор семинарии священник Адам Томковид, оба вышедшие из той же Главной семинарии, в которой учился некогда Иосиф. Вместе с своими сообщниками из духовенства, они собирались у помещика Беликовича, проживавшего в своем имении близ Полоцка, на левой стороне Двины, а также у помещика Селявы, и здесь, при участии многих помещиков, обсуждали план поддержания унии. 14 сентября 1838 года, в селе Церковне, Дризенского уезда, было значительное собрание униатских священников из Витебской, Минской и Могилевской губерний, которые, имея во главе известного священника Иоанна Игнатовича, служили молебен, участвовали в крестном ходе около церкви, пели духовные песни на польском языке и увещевали многочисленную толпу крестьян молиться по католическому обряду, чтобы Бог дал успех в их намерении. Вслед затем Игнатович и Томковид, от имени ста одиннадцати священников Белорусской униатской епархии, подали Государю прошение об освобождении униатов от власти настоящих духовных начальников, о назначении им особого униатского архиерея, об устройстве типографии для печатания униатских богослужебных книг и об открытии духовных училищ в духе, противном православию. Если же на это не последует согласия, и уния в России должна прекратиться, то подписавшиеся просили дозволить им принять римско-католическое вероисповедание.

По поводу поданного прошения преосвященный Иосиф, спрошенный графом Протасовым, посоветовал выслать только двух главных зачинщиков в великороссийские губернии. „Кажется, что эти бумаги (прошение), говорит преосвященный, „есть последнее усилие польской партии воспрепятствовать очень известным ей предположениям на счет униатов, и я полагаю, что противодействие прекратится, если воспоследуют решительные меры, и униатское дело будет выведено наконец из положения сомнительного и ненадежного».

1 декабря 1838 года Иосиф представил записку о необходимости безотлагательно присоединить униатов к православной церкви, на что в одной только Литовской епархии 775 священников дали собственноручные расписки, а из остальных 160 священников только небольшая часть сомнительны по своей неблагонадежности. „Народ же униатский, писал Иосиф, „за весьма малым исключением, таков почти ныне, каков был до обращения его в унию, и будет православным, как скоро его пастыри будут православны». Вследствие этого преосвященный не находил никакой надобности требовать формального согласия на воссоединение от всех униатских прихожан и совершать над ними обряд присоединения. Требование согласия предполагало уже и несогласие. Польские помещики непременно воспользовались бы этим случаем, чтобы возмутить своих крепостных крестьян. Вместе с тем преосвященный просил оставить на время униатам и их духовенству некоторые обычаи, не касающиеся догматов и таинств, как то: настоящий костюм духовных и бритье бороды. Оставление на время прежнего наружного вида униатского духовенства, а также некоторых особенностей униатского богослужения, свято чтимых как униатами, так и католиками, могло бы, по мнению Иосифа, способствовать обращению в православие и католиков. Граф Протасов передал эту записку Иосифа на рассмотрение митрополитов Московского и Киевского. Оба митрополита согласились с мнением преосвященного Иосифа, что не следует медлить окончанием этого дела. Преосвященный Антоний Зубко также ходатайствовал перед обер-прокурором Св. Синода, „дабы последовала поскорее Высочайшая воля о присоединении униатской церкви к греко-российской, согласно желанию почти всего униатского духовенства».

В начале 1839 года предложено было преосвященному Иосифу отправиться в Полоцк, вникнуть в действительные причины происшедшего там недавно движения против воссоединения, устранить виновных и заменить их благонадежными священниками. Главными виновниками происшедшего в Белорусской епархии брожения были, по донесению Иосифа, не духовные лица, а помещики, задумавшие этим протестом остановить, приближавшееся к концу, дело воссоединения. По этому поводу они устраивали собрания, делали пожертвования, рассылали нарочных к священникам для подписания протеста, не сочувствовавших этому делу духовных лишали права рубить лес, выгонять скот на прежние пастбища, даже нанимать слуг и работников. Земская полиция, зависевшая от выбора тех же помещиков, препятствовала также распоряжениям духовного начальства.

Исследование на месте возбужденного в Белоруссии движения еще более убедило преосвященного Иосифа в необходимости как можно скорее покончить с униатским вопросом. Во время пребывания Иосифа в Полоцке прибыл туда из Жировиц, по его приглашению, преосвященный Антоний. 12 февраля, в неделю православия, в Полоцке, в присутствии епископов: Иосифа Литовского, Василия Полоцкого и викарного епископа Брестского Антония, состоялось соборное постановление о воссоединении униатов с православною церковью, составлено прошение об этом епископов на Высочайшее имя и акт, подписанный 24-мя начальствующими духовными лицами.

На память о присутствии в этот день в Полоцке трех архиереев, в журналы консистории и правления семинарии была внесена запись о посещении иерархами этих мест. Во время торжественного богослужения в этот день, вместо папы, были поминаемы православные патриархи, митрополиты, архиепископы и епископы, и это не произвело неблагоприятного впечатления на присутствовавший во множестве народ. К этому времени из униатского духовенства дали подписки о готовности присоединиться к православной церкви: в Литовской епархии 938 и в Белорусской 367 лиц.

Святейший Синод, рассмотрев, по повелению Государя, соборный акт и прошение униатского духовенства, сделал (от 23 марта 1839 года) следующее постановление (изображенное на пергаменте и украшенное золотыми и красными буквами): „епископов, священство и духовные паствы так именовавшейся доныне греко-униатской церкви, по священным правилам и примерам святых отцев, принять в полное и совершенное общение святыя православно-кафолическия восточныя церкви всероссийския. Управление воссоединенных епархий и принадлежащих к ним духовных училищ оставить на прежнем основании, впредь до ближайшего усмотрения, каким лучшим и удобнейшим образом оно может быть согласно (соглашено) с управлением древле-православных епархий. Греко-униатскую духовную коллегию поставить в отношенни к Святейшему Синоду, по иерархическому порядку, на степень Московской и Грузино-Имеретинской Святейшего Синода контор, и именоваться ей Белорусско-Литовскою духовною коллегиею. Преосвященному Иосифу, епископу Литовскому, быть председателем сей духовной коллегии с возведением его в сан архиепископа». На докладе Св. Синода Государь написал 25 марта 1839 г.: „Благодарю Бога и принимаю».

Высочайшее соизволение Государя было слушано 30 марта в полном собрании Синода, и тогда же вручена Иосифу грамота к воссоединенным епископам и духовенству, а потом в церкви Св. Синода совершено благодарственное молебствие, в соприсутствии возведенного в сан архиепископа Литовского Иосифа, при чем он принял на настоящий сан и должность присягу.

Согласно секретному предписанию обер-прокурора Св. Синода, основанному на Высочайшем повелении, в Литовской епархии указ о воссоединении не был публично оглашаем впредь до особого повеления. В виду этого, преосвященный Антоний Зубко вызвал в Жировицы благочинных, под предлогом раздачи пособия беднейшим духовным из воссоединенных, и здесь брал от них подписки в прочтении указа о совершившемся воссоединении; благочинные же должны были объявлять об этом только наиболее благонадежным священникам. Последним предлагался также для подписи список с отзыва обер-прокурора Св. Синода (от 30 апреля) о том, что Государь Император повелеть соизволил, дабы воссоединенному духовенству и народу разрешено было (согласно настойчивому ходатайству этого духовенства) не переменять вкоренившихся местных обычаев, не противных сущности православия, каковы: нынешнее неслужебное одеяние этого духовенства, бритье бород, употребляемая во время постов пища и некоторые молитвенные обыкновения, не нарушающие догматов православной веры.

Торжественные богослужения воссоединенного духовенства вместе с древле-православным вскоре возвестили и массе униатского народа о совершившемся воссоединении. Киевский митрополит Филарет служил в Витебске 14 и 15 мая вместе с Исидором, древле-православным епископом Полоцким и Виленским, и Василием Лужинским, воссоединившимся епископом Полоцким, а в начале июня архиепископ Иосиф, по пути в свою епархию, служил в Полоцке и Минске совместно с православными епископами, преосвященными Исидором и Никанором Минским. Простой народ совершенно спокойно отнесся к совершившемуся событию. Это особенно было заметно в Жировицах при совершении богослужения архиепископом Иосифом, совместно с преосвященным Исидором и Антонием, по случаю наречения Михаила Голубовича в сан епископа Пинского. У исповеди и причастия было в этот день до 600 человек.

Наибольшею торжественностью отличалось богослужение архиепископа Иосифа, совместно с преосвященными Исидором и Антонием, в Виленском Свято-Духовом монастыре, по случаю посвящения Михаила Голубовича во епископа. В богослужении участвовало воссоединенных и православных восемь пар архимандритов, протоиереев и иереев. Из воссоединенных в служении участвовали: ректор семинарии Гомолицкий, архимандрит Марциновский, протоиерей Тупальский и профессор Бобровский, известный прежде в Вильне как ревностный униат. Два хора певчих Иосифа и Исидора были соединены в один хор. Церковь была переполнена преимущественно лицами из высшего общества, состоявшего большею частью из латинян. Все пребывание четырех архиереев в Вильне, центре латинства и в местожительстве католического епископа, было, можно сказать, торжеством православной церкви. Дано было несколько званых обедов, в том числе у губернского предводителя дворянства (католика), любезно предложившего свой экипаж Иосифу на все время пребывания его в Вильне. Торжественные совместные богослужения не только сделали воссоединение наглядно гласным для своих и для чужих, но и успокоили высших и низших властей, опасавшихся, несмотря на уверение Иосифа в противном, волнений и беспорядков.

4 октября Иосиф донес Святейшему Синоду, что, по донесению 26-ти благочинных и девяти настоятелей монастырей, во всех подчиненных им церквах поминается Св. Синод вместо папы, а из символа веры исключается слово „и от Сына», произвольно прибавленное латинянами. He получены были донесения об этом только от двух настоятелей монастырей (в том числе Любарского, где 20 иноков продолжали поминать папу еще в 1840 г.) и от начальников 5-ти благочиний, перечисленных к Литовской епархии из Белорусской. От некоторых безместных священников, живших в местностях, где не было воссоединенных, а также от престарелых священников не требовали подписок и только строго наблюдали, чтобы католики не употребляли их для своих видов. Некоторые из не желавших присоединиться вышли в светское звание; вредно влиявшие на других были ссылаемы в основанную в Курске обитель на 20 человек; некоторые упорствующие, низведенные в причетники, продолжали оставаться в этом звании, а немногие безвредные священнослужители оставлены в покое до конца жизни.

После воссоединения униатов с православною церковью, высокопреосвященному Иосифу предстоял не менее трудный подвиг утверждения их в православии, окончательного преобразования и полного слияния бывших униатов с древле-православными. Бывшее униатское духовенство продолжало носить латинский костюм и брило бороду; при чтении проповедей и в домашней жизни оно употребляло польский язык. В убогих церквах недоставало приличной утвари, при богослужениях часто употреблялись старые униатские служебники. В большей части церквей не было дьячков. Звонили по-прежнему в размах. Крестные ходы совершались налево, по-солонь. Многие из простого народа продолжали креститься по католическому обычаю, знали и читали только польские молитвы и называли себя по прежнему униатами (,,вониатами»). Вся последующая деятельность высокопреосвященного Иосифа, обязанного, по его словам, ответственностью перед воссоединенными и за воссоединенных, была посвящена устранению этих и многих других остатков латино-униатской старины, перевоспитанию духовенства на православно-русских началах, улучшению его быта, обновлению и украшению храмов и охранению православной паствы от усилившейся латино-польской пропаганды. Деятельность Иосифа не ограничивалась пределами вновь образованной и устроенной им Литовской епархии. Будучи часто назначаем для обозрения других воссоединенных западно-русских епархий, он заботился о возможном преуспеянии православия и в этих епархиях. Кроме того, его постоянно занимала мысль о возможности возвращения в православие более двух с половиною миллионов западнорусских католиков, и он долго не переставал изыскивать способы и приготовлял средства к успешному осуществлению этой заветной его мысли.

В начале 1840 года произведено было, по представлению высокопр. Иосифа, окончательное разграничение пределов воссоединенных епархий. Воссоединенные приходы и церкви Минской губернии, состоявшие в границах Литовской епархии, перечислены к Минской епархии, а принадлежавшие к Минской епархии древле-православные церкви в Гродненской губернии и Белостокской области перечислены к Литовской епархии. Архиепископу Литовскому Иосифу и его преемникам повелено иметь кафедру в Вильне и впредь именоваться Литовскими и Виленскими и священно-архимандритами Виленского Свято-Троицкого монастыря, a викарию Литовской епархии, епископу Пинскому, – именоваться епископом Брестским. Тогда же (в январе) ближайший сотрудник высокопр. Иосифа, воссоединенный епископ Антоний Зубко был назначен Минским епархиальным православным архиереем, так как Минская епархия имела более двух третей воссоединенных.

В месяце мае высокопреосвященный Иосиф отправился из С.-Петербурга для обозрения и устройства дел в своей Литовской епархии и пробыл здесь более четырех месяцев. Чувство грусти и одиночества овладело Иосифом, когда он в этом году в сане архиепископа посетил Вильну – главный город своей Литовской епархии. В Вильне в то время католицизм находился еще в полной силе. Здесь была масса костелов и несколько богатых латинских монастырей, со множеством монахов разных орденов; здесь жил латинский епископ, была латинская семинария и даже латинская духовная академия (в августианском монастыре – до 1842 г.) и чисто польская медико-хирургическая академия (помещавшаяся в зданиях, занимаемых ныне первой гимназией); здесь было несколько польских ученых и благотворительных обществ, издавалось немало польских книг и газет на польском языке. Православных была лишь небольшая горсть, составлявшая единственный православный приход в городе Вильне; в целом Виленском уезде был также один только небольшой приход. Русская образованность и наука ничем себя не заявляли. Даже русская речь едва была слышна в этом городе. Тогда еще не было здесь ни православной консистории, ни семинарии с училищами, ни архиерейского дома; не был освящен и православный Николаевский собор.

К великой радости высокопреосвященного Иосифа, 8 сентября был торжественно освящен им, в сослужении 30-ти священников, Виленский Николаевский собор, переделанный из латинского Казимировского костела, построенного иезуитами. Несмотря на то, что за час до начала богослужения пущены были слухи о мнимом намерении каких-то злоумышленников взорвать собор, – очевидно с целью помешать его освящению, – весь собор был наполнен народом, и притом на половину католиками. Порядок и тишина не были нарушены даже тогда, когда Иосиф произносил, в первый раз, с церковной кафедры на русском языке слово. Изобразив в нем настоящее торжество освящения храма, построенного иезуитами, как явную победу православия над его злейшими врагами, безуспешно замышлявшими его погибель, высокопр. приглашал присутствующих иноверцев не враждовать против православия, как религии, неизменно содержащей учение Христово и притом бывшей некогда господствующей в Северо-западном крае, среди искони русского по происхождению народа. Католики осуждали это громоносное слово, православные были в восторге от него.

22 сентября высокопреосвященный Иосиф освятил храм во имя Успения Божией Матери в Пожайском монастыре, в 9-ти верстах от г. Ковны. Монастырь принадлежал прежде римско-католическим монахам-камальдулам и был закрыт за участие этих монахов в польском мятеже. В церкви собралось много православных и католиков. При освящении храма Иосиф сказал назидательное слово.

До 1840 года православные причты существовали только в Вильне, Ковне и Новоалександровске. По ходатайству Иосифа, в этом году были назначены православные причты во все остальные уездные города Виленской губернии.

В 1841 году входившие в состав Литовской епархии воссоединенные церкви Киевской, Волынской и Подольской губерний, для большего удобства в управлении ими, по представлению Иосифа, были подчинены местным древле-православным епархиальным начальствам, и таким образом все западнорусские епархии вошли в настоящие их пределы. С целью окончательного выделения из состава Литовской епархии духовенства Минской и Волынской епархий, высокопреосвященный сделал распоряжение о переводе более 30-ти воспитанников Литовской семинарии и духовных училищ, из уроженцев Минской и Волынской губерний, в учебные заведения этих епархий.

Предпринятое высокопр. Иосифом в 1842 году путешествие по святым православным русским местам, продолжавшееся семь недель, открыло перед Иосифом как бы новый мир, в котором однако же все представлялось ему чем-то родным, знакомым. Поклонившись древним святыням Новгорода, Иосиф в начале июня прибыл в Москву, служил литургию и молебен у преподобного Сергия Радонежского и совершил много богослужений в московских храмах, имея местопребывание в Чудовом монастыре. Красивый и величавый вид, недавно отращенная, темная, окладистая борода Литовского архиеп. Иосифа производили сильное впечатление на православных москвичей. Высокопреосвящ. Иосиф был принят в Москве с большим почетом. Московский викарий представлял ему в Чудове настоятелей монастырей и членов консистории; когда он служил обедню в Успенском соборе и в Сергиевой лавре, его встречали со звоном во все колокола. Митрополит Филарет давал в честь его обед. – Затем он посетил Тулу, Задонск, Воронеж, Курск и Киев. Киев привел его в неописанный восторг, как своими древними святынями, так и господством здесь русского и православного начала. В Житомире и в Почаевской лавре Иосиф служил обедню. На пути Иосиф наиболее останавливался и показывался народу в тех пунктах, где были воссоединенные церкви. Со стороны православных иерархов он везде встречал самый радушный прием, а десятки тысяч богомольцев у русских святынь с благоговением добивались счастья получить благословение у знаменитого иерарха-воссоединителя. В начале июля с Иосифом встретился в Брест-Литовске Антоний (Рафальский), архиепископ Варшавский, с которым он имел совещание об общих делах.

Чтобы расположить не желающих дух. лиц к перемене костюма и к отращению бороды, виновник упразднения унии, собираясь путешествовать по святым русским местам, сам отрастил бороду и принял окончательно рясу, и, являясь в таком виде повсюду в епархии, своим примером сделал эти отличия почетными и желательными для многих. Тогда он объявил, что дозволит носить бороду и рясу не всем, а в виде награды – за усердную службу и хорошее поведение. В 1842 году Иосиф дозволил только 40 священникам отрастить бороды и 80 – надеть рясы, обязав всех вновь рукополагаемых носить рясу.

В конце апреля 1843 года Иосифу, по Высочайшему повелению, поручено было осмотреть Полоцкую, Могилевскую и Минскую епархии. Из ревизорского отчета Иосифа видно, что народ усердно посещал обновленные церкви, бывал у исповеди и по-прежнему привержен был к своим православным пастырям. Если иногда и бывали частные случаи совращения в латинство, зато постепенно увеличивалось и число присоединившихся к православию католиков всякого звания. Большее усердие к церкви обнаруживалось в местностях, населенных малороссами, чем белорусами, что объяснялось, конечно, влиянием исторических и местных причин. Малороссы исстари селились большими селами, и почти каждое село имеет свою церковь, усердно посещаемую народом, тогда как белорусы, живя небольшими поселками, вдали от церквей, привыкли обходиться без некоторых духовных треб, например, погребали покойников без священников. Притом белорусы с своим духовенством были более подвержены влиянию латинского духовенства, чем малороссы. Многие православные крестьяне жаловались, что помещики заставляют их работать у них даже в праздничные дни и этим невольно отвлекают их от посещения церквей. Воссоединенное духовенство, облагодетельствованное и ободренное новыми штатами, с детскою готовностью исполняло волю своих архипастырей, особенно в Литовской епархии, где даже старцы-священники старались примениться к чуждым для них прежде постановлениям и обычаям. Столь несимпатичный прежде костюм у православного духовенства, а также борода стали теперь предметом желаний для многих духовных.

До закрытия Белорусско-Литовской коллегии в 1843 г., высокопреосвященный Иосиф, как председатель коллегии, имел постоянное местопребывание в С.-Петербурге и только летние месяцы он проводил в своей епархии, живя то в Вильне, то в Жировицах. После закрытия Белорусско-Литовской коллегии Иосиф окончательно оставил С.-Петербург в мае 1844 года и, поселившись в Жировицах, деятельно занялся приготовлением к перенесению епархиального управления с семинарией из Жировиц в Вильну – „в самое сердце литовского латинства».

8 мая 1845 года окончательно переселились в Вильну все лица, составлявшие консисторский, соборный и архиерейский штаты. В тот же день, в 6 часов вечера, прибыл, по пути из Жировиц, прямо в собор, сам архипастырь, блистая, недавно (14 апреля) Высочайше пожалованным ему на клобук, бриллиантовым крестом. В соборе он был торжественно встречен всем духовенством. На клиросе пели архиерейские певчие, в первый раз одетые в нарядную форменную одежду. Перед началом всенощного бдения Иосиф сказал глубоко-назидательное слово. Выразив свою радость по случаю возвращения православной иерархии в богатую священными воспоминаниями Вильну из скромного деревенского уединения, находившегося под покровом Жировицкой чудотворной иконы Божией Матери, Иосиф приглашал своих православных слушателей относиться с любовью к иноверцам, прощать им обиды, оскорбления и клеветы. „Это чувство любви к ним», говорил владыка, „есть обет всей моей жизни, и малодушная ненависть не коснется моего сердца даже тогда, если бы мне пришлось запечатлеть кровью это душевное расположение».

На другой день, 9 мая, были совершены в том же соборе, с полным благолепием и порядком, литургия и молебен, при пении отличного архиерейского хора и при многочисленном стечении народа. После богослужения в соборе, переименованном ныне из городского в кафедральный, Иосиф отправился со славою освящать помещение, временно назначенное для консистории, в первом этаже архиерейского дома, со стороны Соборной площади, а также – архиерейские покои. Затем в архиерейских комнатах был дан завтрак, к которому Иосиф пригласил почетнейших Виленских обывателей и старших чиновников. He забыты были и беднейшие жители города Вильны, без различия вероисповедания. В пользу их Иосиф в этот день препроводил через губернатора триста рублей.

Так совершилось перенесение архиерейской кафедры и открытие епархиального управления в Вильне.

Как епархия, так и консистория и семинария должны были, по ходатайству Иосифа, удержать свое прежнее наименование „Литовских», без перемены на „Виленских», в виду того практического неудобства, что в Вильне уже существовали, под названием Виленских, католическая – семинария, консистория и епархия, а также потому, что это старое название напоминало, как о старых, весьма светлых страницах православия в Литовской стране, так о недавнем перерождении униатов Литовской епархии в православных.

Открыв затем временную домовую церковь в большой столовой архиерейского дома (ныне приемный зал) и совершив торжественные богослужения в соборе в день Вознесения и в церкви Троицкого монастыря в Троицын день, Иосиф торжественно освятил (4 июня 1845 года), в день Сошествия Св. Духа, обновленный (старанием епископа Платона, впоследствии – митрополита Киевского) главный престол Свято-Духова монастыря и самый монастырь, поступивший в его ведение взамен Троицкого монастыря. В день этого торжества новый священно-архимандрит первоклассного Свято-Духова монастыря, архиепископ Иосиф, препроводил губернатору триста рублей для раздачи бедным жителям города Вильны, без различия вероисповедания.

К вечеру того же дня Иосиф должен был отправиться, по Высочайшему повелению, для обозрения воссоединенных епархий Могилевской, Минской и Полоцкой. Кроме этого неожиданного и трудного поручения, исполненного в течение одного месяца, Иосиф тогда же обозревал, недавно-перечисленные к Литовской епархии из Минской и Полоцкой епархий, Вилейский и Дисненский уезды. В представленном в Св. Синод отчете об этой ревизии высокопреосвященный писал, между прочим, что более двух с половиною тысяч католиков присоединилось к православной церкви в 4-х епархиях, и в течение пяти лет совершено около трех с половиною тысяч смешанных браков. Материальное обеспечение духовенства заставляет желать многого. Отрастивших бороду и принявших рясу было: в Могилевской епархии 7, в Полоцкой до 50, в Минской более 60, в Литовской 301, т. е. более половины всех священников.

1-го августа высокопреосвященный Иосиф впервые совершил крестный ход для освящения воды на реке Вилии, при большом стечении народа. 8 сентября совершилось торжественное открытие Литовской семинарии в Свято-Троицком монастыре. В обращенном к ученикам слове Иосиф с полным правом мог сказать, что он и любовью, и заботами, и трудами, и благовествованием заслужил название их отца. „Слава Богу! не поверите, Ваше Сиятельство, как я счастлив сегодня», писал Иосиф того же 8 сентября графу Протасову, – „у меня не обошлось без слез, и я этого не стыжусь. Если бы мне пришлось завтра умереть – с радостью сказал бы я: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, – церковь православная стала в Вильне твердою и очень твердою ногою».

He без борьбы произошло это водворение православия в Вильне, и, к прискорбию, была борьба не только с чужими, но и с своими. Отсутствие единодушия и поддержки со стороны гражданской власти по отношению к духовной не могло не причинить вреда делу православия. Римско-католическое духовное начальство подняло голову. С каким фанатизмом относилось в то же время к православным латинское епархиальное управление видно из следующих случаев. Один ксендз не противился возвращению в православие совращенных в латинство некоторых своих прихожан и, кроме того, посетил высокопр. Иосифа, когда тот проезжал по Лидскому уезду. В наказание за это римско-католическое начальство низвело ксендза в викарные и перевело на худший приход. На его место назначен был ксендзом такой фанатик и нахал, что допустил собравшимся к нему на праздник соседним ксендзам остричь бороду и волосы у приехавшего к нему в гости старца, православного священника Гречихи. Ксендзы были озлоблены закрытием множества латинских монастырей⁵, введением, под влиянием Иосифа, новых, весьма не выгодных для них, сравнительно с прежними доходами, штатов, но еще более негодовали на Иосифа за перенесение в Вильну православного епархиального управления. Свою ненависть к православным ксендзы распространяли и среди народа. Для возбуждения народного фанатизма они воспользовались, почитаемою во всем Западном крае, Островоротною, или Остробрамскою, иконою Божией Матери. Между прочим они настойчиво распространяли слух среди собирающихся ежедневно на улице, пред иконой, многочисленных богомольцев о мнимом намерении Виленскаго православного епархиального управления взять эту икону в свое ведомство. Вледствие этого слуха богослужения перед иконой приняли явно возбуждающий характер в семидневный латинский праздник Покрова Пресвятой Девы Марии, 11–17 ноября. Каждый день, утром и вечером, собирались несметные толпы народа на улице против Остробрамской часовни, вблизи занятого недавно под духовное училище покармелитского монастырского здания и на месте разобранной губернатором каменной ограды. Сам епископ Цивинский служил в начале и в конце этой праздничной недели (Оріеkі), и служение его сопровождалось игрою особого оркестра и двусмысленными проповедями. Чтобы прекратить возникшее вследствие всего этого брожения в народе, Иосиф в письме к министру внутренних дел советовал перенести Остробрамскую икону в обширнейший в Вильне костел св. Иоанна на той же улице или, еще лучше, в ближайший Остробрамский костел в честь св. Терезии.

Чтобы хотя отчасти ослабить впечатление, производимое на народ публичным служением латинского духовенства, и показать полную свою веротерпимость, Иосиф дозволил воспитанникам семинарии к концу упомянутой недели (Оріеkі), по пути на обычную прогулку через Острыя ворота, став попарно по обе стороны улицы лицом к чудотворной иконе, одинаково чтимой как католиками, так и православными, пропеть по-славянски молитву Богородице: „Под Твою милость прибегаем"….

К концу этого года, который, по словам Иосифа, составляет целую эпоху и в его жизни, и в жизни целой страны, православные виленцы обрадованы были еще совершенным Иосифом освящением (6 декабря) древней русской Виленской святыни – Николаевской церкви, вновь построенной, вместе с храмом Св.-Троицкого монастыря, в 1514 году, известным ревнителем православия в западной России, князем Конст. Ив. Острожским. В сказанном по сему случаю слове высокопреосвященный Иосиф, похвалив усердие русских виленцев к восстановлению церкви почти из развалин, приглашал всех жертвовать из своих средств, хотя малую часть, на поддержание других беднейших храмов в этом крае.

В следующем 1846 году неурожай был так велик, что четверть ржи продавалась по 9–10 рублей. По этому случаю Иосифом было испрошено единовременное пособие консисторским чиновникам и служащим в семинарии и в училищах. Тогда же Иосиф, отличавшийся всегда делами благотворения, открыл раздачу хлеба всем неимущим, без различия вероисповедания, в своем архиерейском доме.

После Духова дня высокопреосвященный Иосиф совершил, вместе с отлично-подобранной свитой и с замечательным хором певчих, в первый раз в Литовской епархии, торжественный осмотр большей части церквей, придерживаясь в этом путешествии границы своей епархии с Царством Польским. Эта поездка произвела спасительное действие на стекавшийся со всех сторон народ, чтобы помолиться и посмотреть на невиданное им величественное архиерейское богослужение, совершаемое Иосифом. Всего было совершено 20-ть богослужений в 18-ти местах. Подробно вникая в положение церквей и своего духовенства, высокопр. с удовольствием заметил, при настоящем обозрении епархии, значительное утверждение православно-русского начала, выразившееся, между прочим, в том, что в некоторых из осмотренных им 17-ти благочиниях Иосиф не нашел уже ни одного священника с бритою бородой и в прежнем униатском костюме. Бывали случаи, что державшиеся этих остатков унии, при представлении Иосифу, прятались за другими, как бы стыдясь своего неблагообразия. Латиняне встречали Иосифа теперь уже с меньшим предубеждением. Многие польские помещики приглашали его на обеды и, к удивлению, находили его вовсе не таким грозным, каким он обыкновенно представлялся им по описанию других.

Этот торжественный и внушительный осмотр был последним личным обозрением епархии со стороны самого Иосифа. Дело в том, что со времени заключения Блудовым конкордата (письменного соглашения) с папой, римско-католические епископы стали учащенно и с необыкновенной пышностью совершать поездки по своей епархии. Католического бискупа встречало и принимало с почетом все, что было самого блестящего и богатого в этой стране, тогда как православная паства, встречавшая своего владыку, сопровождаемого обыкновенно двумя-тремя представителями местной власти, состояла почти исключительно из жалких крепостных простолюдинов. Поэтому, не желая уронить достоинства православного архиерея, а вместе с тем господствующего по праву в стране вероисповедания, Иосиф с 1847 года более сам не ездил по своей епархии, а обозрение церквей поручал своим викариям и кафедральному протоиерею.

В том же году высокопреосвященный Иосиф деятельно занялся приобретением и устройством загородного дома для Виленских православных архиереев. В четырех верстах от города Вильны, по берегу реки Вилии, по дороге в Верки, славящихся необыкновенным великолепием видов и своею богатою природою, находился давно закрытый и запущенный монастырь тринитариев, бывший в то время в заведывании полиции⁶. Иосиф выпросил этот монастырь с принадлежавшими к нему землею и другими угодьями в пользу архиерейского дома и принялся за устройство здесь загородного дома и сада. „Обыкновенно я выходил на работу вместе с рабочими», говорит преосвященный Иосиф, „и часто гости заставали меня запыленным среди развалин или в какой-нибудь яме. Тринопольский сад, или лучше сказать, парк, раскинутый почти на двенадцати десятинах, я сам разбивал и распоряжался посадкою диких и плодовых деревьев. Неудивительно, что я на неблагодарной тринопольской земле посадил более двух тысяч одних плодовых деревьев – и тем, которые прежде надо мной подтрунивали, а после удивлялись: „как это у вас принимается и растет?» имел удовольствие отвечать: – „у вас бы не росло, а православным Бог помогает».

Обозревший в 1845 и 1846 г. несколько благочиний Гродненской губернии, преосвященный Михаил, епископ Брестский, сделал такой отзыв о состоянии Литовской епархии: „Семена, посеянные опытною рукою Вашего Высокопреосвященства, принесли столь обильные плоды, что остается только благословлять десницу, дающую рост. Духовные лица хорошо уже поняли, что правительство наше составляет для них самую верную опору против иноверцев, против помещиков и против убожества. Утешительно видеть их ревность против латинского духовенства. Они решительно уже ничего общего не имеют с папистами. Удивительно, что в самое короткое время они так привыкли к новому костюму, что прежний стал анахронизмом. Господь видимо награждает усердные Ваши труды. В настоящее время и крестьяне стали единиться с делом православных. Ревизия принесла мне сердечное удовольствие. Вы справедливо предпочитаете эти страны (Кобринск. и Пружанск. уезды) Литовским. Казалось, там не было унии. Там настоящая Русь! Прихожане набожны, усердно посещают храм Божий и во многих церквах сами поют не хуже дьячков».

Первого апреля 1847 года высокопреосвященный Иосиф Всемилостивейше был возведен в звание члена Святейшего Синода.

В 1848 году, в неделю Православия, высокопреосвященный Иосиф впервые совершил в Вильне торжественно обряд православия, вызвав для этого богослужения обоих своих викарных епископов. В то же время Иосиф пожертвовал в Духов монастырь капитал в 3000 рублей, с тем, чтобы у гроба Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия совершалось вечное поминовение всех сподвижников Иосифа в деле воссоединения, ежегодно, в каждую субботу, накануне недели Православия.

Известно, что в неделю Православия торжественно совершилось в Полоцке, в 1839 году, воссоединение униатов с православною церковью. 120 рублей процентов с пожертвованного капитала распределены были следующим образом: 40 рублей Иосиф назначил на поддержание лампады у гроба св. Виленских мучеников, 40 рублей в братскую и церковную кружку и 40 рублей для раздачи в день поминовения нищим, без различия вероисповедания.

Установленное Иосифом поминовение было тем более своевременно, что многие приснопамятные деятели воссоединения к тому времени уже отошли в вечность. В том же году скончался старейший представитель воссоединившегося из унии духовенства, член консистории, протопресвитер Антоний Тупальский, на 79-м году жизни. Преосвященный Антоний Зубко, епископ Минский, вышел на покой по болезни, а на его место назначен, по указанию Иосифа, его ближайший сотрудник, Михаил Голубович, епископ Брестский. К концу года Иосиф лишился весьма деятельного своего сотрудника, Платона, епископа Ковенского, назначенного епархиальным архиереем в Ригу, на место знаменитого борца за православие в Прибалтийском крае, епископа Филарета Гумилевского. На место Михаила высокопреосвященный Иосиф избрал себе в викарные настоятеля Гродненского монастыря, архимандрита Игнатия (Железовского), бывшего некогда инспектором Жировицкой греко-униатской семинарии и весьма уважаемого за благочестие и кротость нрава. На место Платона избран был Иосифом в викарные епископы ректор Литовской духовной семинарии, архимандрит Евсевий.

2 июня Иосиф переселился в Тринополь. 23 июля, по случаю усилившейся в Вильне холеры, посетившей в том году многие местности России, архипастырь опять возвратился в город, чтобы своим личным присутствием и общими молениями поддержать бодрость духа среди, пораженной бедствием, юной православной паствы. Всему своему духовенству и всей своей пастве Иосиф внушал, чтобы они благовременно очистили свою совесть исповедью и причастием и бесстрашно ожидали предстоящего бедствия. По случаю холеры исходатайствовано было дозволение хоронить православных покойников на латинских кладбищах и наоборот – впредь до устройства отдельных кладбищ для православных.

29 мая 1849 года совершилось освящение загородного архиерейского дома в Тринополе и церкви при нем. Здесь, после трехлетних хлопот и трудов Иосифа, бесплодные пески покрылись зеленью, фруктовыми деревьями и рощами, всюду проложены дорожки, раскинуты цветники и клумбы. Задержанный каменной плотиною Кедрский поток образовал большие пруды в саду. В следующем году Иосиф открыл и православное кладбище на тринопольской земле. На этом кладбище он устроил православную церковь, переделав ее из запущенной латинской часовни.

В сентябре и октябре Иосиф совершил, по Высочайшему повелению, обозрение епархий Могилевской, Минской и Полоцкой. В четырех воссоединенных епархиях только сто десять священнослужителей брили бороды и не носили рясы. Нравственному преуспеянию воссоединенного народа много препятствовало то, что власть над ним принадлежала помещикам, чуждым народу по языку и по вере, а отчасти чиновникам, в большинстве также иноверцам. Те и другие не оказывали духовенству должного содействия в благоустройстве православных храмов. Помещики обременяли работами народ и препятствовали ему более усердно посещать храмы. Само духовенство было стеснено при этих условиях в средствах содержания. Положенная по закону обработка крестьянами церковных земель не производилась, как следует, особенно в казенных имениях. Большинство причтов все еще ожидали постройки для себя домов и других строений.

Во время обозрения епархий теперь, как и в прежние времена, Иосиф являлся не как строгий ревизор, а скорее как добрый гость, старый знакомый и искренний сотрудник. Он старался ободрить и укрепить духом новое православное стадо и внушить ему, чтобы оно было спокойно и твердо при всяких возможных в будущем случайностях⁷.

В 1850 году Иосиф приступил к осуществлению своей давней мысли – об устройстве церкви в пещере, где почивали мощи Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия, пострадавших за православную веру еще в мрачные дни язычества, при литовском князе Ольгерде. С давних времен богомольцы спускались в темную пещеру на поклонение мощам мучеников через двухстворчатую дверь в полу, перед самыми царскими вратами главного храма, по узкой, почти отвесной лестнице. Иосиф устроил на свои средства новый вход в пещеру посреди церкви, почти в том виде, в каком оно доныне существует. Товарищ министра внутренних дел Сенявин украсил вход в пещерную церковь прекрасною иконою трех Виленских мучеников. В то же время Иосиф устроил для себя в земле, под ракою Виленских мучеников, каменный гроб с чугунною доскою. Вскоре самая пещера была переделана в церковь во имя Виленских мучеников. План иконостаса для этой церкви начертил сам Иосиф.

Пещерная церковь была освящена 14 апреля 1851 года, т. е. в день св. мучеников. При освящении Иосиф произнес весьма знаменательное слово. Ровно через год после этого последовало торжественное переложение святых мощей из убогой деревянной в новую, позолоченную раку с изящной стеклянною крышкой, стоимостью 3000 рублей. При освящении раки Иосиф произнес слово. Во вновь устроенной церкви Иосиф служил обыкновенно раннюю обедню. Со времени устройства пещерной церкви число прибегающих к святым мощам мучеников стало значительно увеличиваться.

30 марта 1852 года архиепископ Иосиф был возведен в сан митрополита, на 54-м году жизни. По случаю возведения в сан митрополита, столь неожиданного как для него самого, так и для жителей города Вильны, Иосиф пожертвовал в пользу бедных жителей Вильны 425 рублей.

В епархиальной жизни случились два события, сильно огорчившие Иосифа. В Токарском приходе, Брестского уезда, одной женщине будто бы явилась какая-то неизвестная женщина и, призывая жителей к покаянию, требовала поставить крест на месте ее явления, в болотистых зарослях. Священник С. Б-ч, не снесшись об этом с благочинным, действительно поставил крест и стал совершать здесь молебны. Затем он донес начальству, что сюда во множестве стекается народ и получает исцеление. Митрополит приказал перенести крест на кладбище и подверг законной ответственности, как священника С. Б-ча, за поддержание в народе суеверия, соединенного с соблазном, так и благочинного, не донесшего своевременно об этом происшествии епархиальному начальству.

Другое подобное, но еще более соблазнительное происшествие случилось в городе Вильне. Совершая богослужение в храмовый праздник, 6 декабря, в Николаевской церкви, высокопр. Иосиф заметил, что нижняя часть иконостаса разобрана, и открыто, для поклонения народа, хранившееся прежде не на виду, тело некоего, так называемого, Иоанна пресвитера, не причисленного церковью к лику святых. Для этого тела была устроена рака с балдахином и надписью на ней: „Святый преподобный пресвитер Иоанн». Перед ракой пресвитера Иоанна причт Николаевской церкви совершал молебны, и имя пресвитера Иоанна поминали на отпустах. По распоряжению митрополита, часть иконостаса была немедленно восстановлена, служение в церкви во время работ прекращено, а настоятелю прот. Корсакевичу запрещено на время всякое священнодействие и назначена двухнедельная епитимия. Местный благочинный, протоиерей Гомолицкий, получил от митрополита строгое замечание за допущение означенного своеволия и недонесение об этом епархиальному начальству.

Между тем Иосиф зорко продолжал следить за происками и успехами ксендзовско-шляхетской партии. Кафедральный протоиерей, осматривавший церкви Дисненского уезда, донес митрополиту, что там вновь выстроены, тайно и без дозволения начальства, четыре костела и каплицы, и что к ним определены особые ксендзы, также без дозволения начальства. До сведения митрополита дошло, что и в других местностях появляются новые латинские каплицы и к ним назначаются ксендзы. По этому делу весьма трудно было получать полные и точные сведения, в виду того, что православное духовенство не доносило своему начальству, опасаясь преследований со стороны помещиков и ксендзов. Вредное влияние ксендзов при новых каплицах на воссоединенный народ опиралось на деятельную поддержку почти исключительно польского выборного и коронного чиновничьего класса. 21 сентября митрополит просил Синод ходатайствовать пред правительством о прекращении дальнейшей пропаганды латинян среди воссоединенных, посредством замены польских чиновников русскими. 26 сентября Иосиф сообщил обер-прокурору Св. Синода, что он не находит должной поддержки делу православия со стороны представителя гражданской власти в крае И. Г. Бибикова. Он убедился, что генерал- губернатор и по способу управления, и по среде, его окружавшей, и по убеждениям, сделался вольным или невольным орудием в руках врагов православия, которые называют его своим благодетелем и возлагают на него большие надежды.

Благодаря попущению латино-польского чиновничества, в пределах Литовской епархии раскольники пользовались значительною свободою в отправлении церковных обрядов, на что указывали раскольники соседних губерний. Генерал-губернатор, вероятно, желая сложить ответственность за это на духовное ведомство, просил митрополита, чтобы было усилено наблюдение со стороны православного духовенства за действиями раскольников. Митрополит отклонил эту просьбу генерал-губернатора, ссылаясь на то, что преследование открытого оказания ереси и ограждение господствующей церкви от соблазна и оскорблений лежат, по закону, на обязанности гражданского, a не духовного начальства. В письме же к обер-прокурору митрополит заметил, что он не находит возможным и полезным в Литовской епархии усилить действия против раскольников со стороны православного духовенства. Только 20 православных причтов находятся в соприкосновении с 30000 раскольников, живущих на пространстве Ковенской и Виленской губерний, писал Иосиф. Притом меры строгости только усилили бы взаимный раздор. По отношению к раскольникам всего лучше поступать так, чтобы они считали наших священников, живущих среди католиков, скорее друзьями, чем врагами. Такой образ действий, по отношению к раскольникам, еще более необходим потому, что они, как коренные русские люди, составляют в Литве сильный противовес непрекращающимся мятежным стремлениям поляков.

Оставив на время в стороне раскольников, митрополит Иосиф деятельно продолжал борьбу с латинством. Нередко он сам непосредственно сносился, по епархиальным делам, с латинским епархиальным начальством, если только предвидел малейший успех от подобных сношений. Латинскому митрополиту Жилинскому и Тельшевскому епископу Волончевскому высокопр. Иосиф сделал представления, по поводу часто доходивших до него сведений и жалоб на то, что ксендзы разными способами затрудняют смешанные браки католиков с православными.

В то же время высокопр. Иосиф постепенно, но настойчиво, уничтожал остатки латинства, уцелевшие среди воссоединенной паствы. В униатской церкви вывелись было из употребления молебны и панихиды. Взамен их обыкновенно давали на обедни за живых и за умерших, предварительно делая облигации, или записи, у священника, со внесением 15-ти, 20-ти коп. и более. Эти, так называемые, закупные мши совершались, по обычаю римской церкви, отдельно по каждой записи и на одном и том же престоле, по нескольку раз в один день, особенно в большие праздники, или, так называемые „фесты», чтоб занять собравшийся на праздник народ непрестанным богослужением. В 1853 году Иосиф потребовал, чтобы как белое, так и монашествующее духовенство немедленно устранило из православного богослужения этот латинский обычай и расположило прихожан подавать просфору для поминовения на обеднях и чтобы, вместо многократного повторения одной обедни, были совершаемы и прочие церковные службы, почти вышедшие из употребления, как то: вечерни, заутрени, молебны, акафисты и проч.

В присутствии Иосифа преданы были сожжению, поступившие в консисторию из разных церквей, богослужебные книги униатских изданий, употреблявшиеся и после воссоединения, – скорее, впрочем, как древность, нежели как святыня. Высокопр. Иосиф сделал также распоряжение о том, чтобы духовенство бывало на исповеди ежегодно во все четыре поста; чтобы все священники произносили проповеди на русском языке или на белорусском наречии, а не по-польски; чтобы наставники Литовской семинарии и духовных училищ аккуратно произносили назначавшиеся им по расписанию проповеди, чтобы священно- и церковно- служители просили о переводе на новые приходы не иначе, как по выслуге десяти лет сряду на одном и том же месте; чтобы опись церковного имущества велась по новой, Высочайше утвержденной, форме и чтобы духовные лица не предавались табакокурению, столь неприличному их сану и убыточному в материальном отношении.

1 ноября 1853 года был прочитан манифест о войне с турками. По прочтении манифеста Иосиф произнес сильное слово, призывающее на борьбу православных с дикими поклонниками Магомета, которые угнетали 12 миллионов единоверного с русскими народа, а также с их богоотступными союзниками.

Начиная с 1854 года до начала последнего мятежа, в жизни Литовской епархии вообще менее случалось выдающихся дел, и менее поэтому требовалось распоряжений со стороны митрополита Иосифа. В тревожное время турецкой войны Иосиф старался только всеми средствами охранять свою паству от не прекращавшейся латино-польской пропаганды, на неудачах русского оружия всегда готовой строить свои планы и надежды. Притом же со стороны мудрого архипастыря приняты уже были все необходимые для успеха дела меры, и оставалось ожидать, чтоб раньше сделанное им утвердилось и принесло хорошие плоды. Но и в этот период произошло несколько заслуживающих внимания событий и перемен.

8 августа исполнилось двадцать пять лет со дня посвящения Иосифа в архиерейский сан. Этот знаменательный юбилей прошел весьма скромно и незаметно среди тревог тогдашней войны. Митрополит совершил в 7 ч. утра раннюю обедню в пещерной церкви Виленских мучеников, так сказать, в виду своего гроба, недавно приготовленного им под ракою святых мучеников. Среди настоящей духовной радости невольно овладела владыкой грусть, когда он ясно представил себе все свое одиночество среди окружающих его враждебных сил. По случаю торжества 25-ти-летия архиерейства, высокопр. Иосиф поручил управлению кафедрального собора раздать бедным города Вильны, без различия вероисповедания, пожертвованные им самим 500 руб. Кроме того, в письме к Государю, посланном в этот же достопамятный день 8 августа, митрополит Иосиф положил жертвовать на военные нужды, во все время восточной войны, ежегодно половину штатного архиерейского жалованья, т. е. по 2000 руб. сер. в год. За это пожертвование ему объявлена была благодарность от имени Государя Императора.

Какою цельностью отличалась духовная природа архипастыря, умевшего воздавать каждому свое, видно из следующего случая, передаваемого одним современником. Иосиф обыкновенно угощал на свой счет все гвардейские войска, проходившие чрез Вильну в крымскую кампанию. По прибытии в этот город Преображенского полка, он пригласил всех офицеров этого полка, с командиром графом Барановым во главе, к себе на чашку чаю. В средине вечера, на котором были многие дамы и другие лица, к нему подошел келейник и шепнул что-то на ухо. Тотчас же, поднявшись с места и направляясь к дверям, высокопр. Иосиф, обратясь к присутствующим, сказал: – „извините, – ко мне приехала мать, и я должен ее встретить. Все встали и последовали за ним. Спустившись с лестницы, он встретил у подъезда (у главных ворот) свою старушку мать – протоиерейшу, с подвязанным платком на голове, поцеловал ей руку и, поддерживая по лестнице (в воротах), провел мимо всех гостей в свой кабинет, откуда вскоре возвратился и продолжал прерванную беседу. Этот случай произвел хорошее действие на собравшийся в покоях владыки цвет петербургской молодежи. Подобная встреча совершенно отвечала характеру Иосифа и доказывает только его пастырское смирение и чувство глубокой сыновней почтительности к горячо любимой им, почти 80-ти-летней матери, прибывшей на лошадях из отдаленных Дзикушек.

25 декабря 1854 года, в день Рождества Христова, высокопр. Иосиф произнес прочувствованное слово по случаю прочтения Высочайшего манифеста о войне. Виленская, Ковенская и Гродненская губернии были объявлены тогда на военном положении. Среди народа был голод по случаю трехлетнего неурожая. В эти тяжелые времена среди народа стали появляться волнения. Со стороны не любивших духовенство польских помещиков и действовавших по их видам чиновников-латинян опять пошли доносы и жалобы на священников, будто бы они возбуждают крепостных к неповиновению помещикам. По этому поводу высокпр. Иосифу приходилось не раз принимать под свою защиту наиболее верных своему долгу и ревностных пастырей.

1855 год был один из несчастных для Литовской епархии. Кроме свирепствовавшего тогда голода и дороговизны хлеба, цена которого доходила до 14-ти рублей за четверть, появилась холерная эпидемия. Повсюду двигались войска. Произведен был усиленный рекрутский набор, и объявлено государственное ополчение. По случаю ополчения митрополит Иосиф дал духовенству секретное наставление о поддержании среди прихожан законного повиновения помещикам и местным властям. Восточная война 1853–1855 г. отвлекла внимание русского правительства от западной России в другую сторону. Этим не преминули воспользоваться поляки для своих целей. Высокопр. Иосиф, как прозорливый муж и истинно-верноподданный, предвидел весь вред для русского владычества в Западном крае от преобладания здесь чиновников польского происхождения, в случае неудачного окончания Крымской войны, могущего вызвать новый польский мятеж. Заметив, что между поляками происходило что-то подозрительное, он написал обер-прокурору Св. Синода (10 января) знаменитое письмо о преобладании католиков и поляков в губ. Виленской и Гродненской. Вот что показывали секретно добытые Иосифом цифровые данные. В Виленской и Гродненской губерниях православные крестьяне, по крепостному праву, совершенно зависели от польских панов. При управлении генерал-губернатора и двух губернаторов состояло 84 старших чиновника из иноверцев и только 27 православных. Высшая исполнительная власть в уездах представлялась 165-ю иноверцами и 47-ми православными, a судебная власть —141—м иноверцем и только 10-ю православными. Такой же, подавляющий своею численностью, процент иноверцев был и по другим ведомствам. Все губернские и уездные предводители дворянства, в числе 18-ти, были исключительно иноверцы. Всех старших чиновников было 723 иноверцев, почти исключительно католиков, и только 140 православных, т. е. православные составляли только одну шестую часть всех чиновников.

„Таким образом, православное население Виленской и Гродненской губерний, почти в семьсот тысяч народа, зависит почти совершенно от произвола римлян, господствующих над ним посредством помещиков и местных правительственных и судебных властей. Духовенство православное находится в такой же зависимости и посредством своих прихожан, и по необходимым житейским потребностям. Дело, выигранное в суде, обращается обыкновенно не в пользу православия. Но, заключает автор, теперь дело не о православии, не о народности западных губерний, но о настоящем политическом положении государства, – и молчание с моей стороны об указанном выше было бы преступно. He мне одному известно, что уже накануне последнего польского мятежа (1830–1831 г.) еще не верили людям, предостерегавшим об оном... В случае движения на Россию всего Запада, не приготовлено ли в здешней стране для врагов самое благоприятное управление» (из поляков).

Это секретное письмо не попало в руки неожиданно скончавшегося графа Протасова. Государь, на усмотрение которого было доложено письмо Иосифа, сказал, что „сведения, в нем сообщенные, будут иметься в виду». Между тем смерть похитила и самого Государя, и „письмо осталось без последствий».

Неожиданная кончина любимого Государя так поразила Иосифа, что, по рассказу очевидца, этот твердый муж рыдал, как дитя, вместе с присутствовавшими в церкви старыми гвардейскими усачами, во время совершения панихиды по усопшем Императоре. He менее огорчала Иосифа тягостная война, неудачный исход которой мог вызвать новый, весьма опасный для России, мятеж среди поляков. А почва для мятежа была хорошо подготовлена преобладанием в крае польского чиновничества и усилением римско-католической иерархии в западной России со времени заключения конкордата с Римом.

В этот несчастный год Иосифу пришлось испытать еще одно тяжелое нравственное страдание. Ему попалась в руки французская книга, под заглавием „Рим», изданная в Париже какою-то французской путешественницей в 1853 году, в начале крымской войны, с целью возбудить против России общественное мнение Запада. В этой книге довольно поверхностно описывается Рим, но в одном из писем путешественница описывает свою встречу, в одном из Римских женских монастырей, с какою-то Макреною Мечиславскою, будто бы бывшею игуменьею Минского униатского монастыря, которую она превозносит, как святую и мученицу. Вся история мучений, которым будто бы подвергалась Мечиславская со стороны Иосифа за свою твердость в исповедании унии, представляет от начала до конца сплетение нелепостей и гнусной клеветы. Она была подробно опровергнута митрополитом Иосифом. Иосиф полагает, что Мечиславская была подготовлена для роли мнимой мученицы ксендзовско-шляхетской партией, в одном из виленских женских монастырей, еще в 1845 году, в период перенесения в Вильну из Жировиц православного епархиального управления.

Продолжая уничтожение остатков униатской старины, высокопр. Иосиф предал сожжению 201 богослужебную книгу униатской печати. А всего в три года было сожжено Иосифом около 2000 книг, напечатанных в униатских типографиях, в том числе 14 служб Иосафату Кунцевичу.

Сильною нравственною поддержкою для Иосифа служило в то время теплое сердечное отношение к православным собратьям – западноруссам со стороны проходивших чрез Литовскую епархию войск гвардейского корпуса. Как командиры, так и гвардейские офицеры оказывали вообще разумное снисхождение некоторым недостаткам и несовершенствам юной православной Литовской паствы; они не только не делали легкомысленных упреков и порицаний воссоединенным, подобно прибывшим в этот край великорусским чиновникам, но еще сделали в течение одного года разного рода пожертвований в бедные церкви на сумму более 6000 рублей. Сам митрополит с сердечным участием относился к проходившим через Вильну войскам, угощал солдат, приглашал к себе на обеды офицеров и даже, для большего удобства, помещал последних, во дни их говения, в загородном архиерейском доме.

В феврале 1856 года на место И. Г. Бибикова был назначен генерал-губернатором Северо-Западного края В. И. Назимов. Молодой, великодушный Государь назначил этого своего друга и любимца с целью примирить и задобрить поляков и латинян надеждами и обхождением. Польско-латинская партия и виленские обыватели встретили Назимова восторженно, как старого знакомца, спасшего многих из них в 1841 году от страшной опалы по участию в мятежных делах. Почувствовав свободу, поляки скоро зашевелились. Уже в новооткрытом в этом году музее (хранилище) древностей в Вильне, в здании бывшего университета, выставлены были, на самых видных местах, грамоты римских пап, портреты польских королей, бискупов и вообще предметы, напоминавшие прежнее господство поляков в Западном крае. Отсутствовали только, или были запрятаны подальше, предметы, напоминающие о русской и православной старине в крае. 19 апреля митрополит Иосиф препроводил в новооткрытый музей „Литовский Статут» (собрание законов) на русском языке, полученный им из Березвецкого монастыря. По этому поводу митрополит писал попечителю музея, графу Евстафию Тышкевичу, что жертвуемый им драгоценный памятник напомнит деятелям музея, что государство Литовское, во времена самого сильного своего могущества, состояло из девяти десятых частей русского народа, что русский язык был в Литовском государстве языком правительства до новейших времен и что древнейшая образованность русских и исповедуемая ими вера христианская впервые подействовала на просвещение и смягчение нравов литовского народа, обращенного в христианство в более поздние времена. В виду этого, деятели Виленского музея древностей не должны удивляться, если в собрании памятников музея они найдут много общего с русскими памятниками, если эти памятники будут отражаться в современном быте простого народа, и если они увидят, что народ этот чувствует еще и теперь в жилах своих русскую кровь и помнит заветы своих отцов.

Несмотря на то, что все главнейшие заправители новооткрытого музея были горячие польские патриоты, митрополит Иосиф был избран в число действительных членов Виленского музея и археологической комиссии при музее.

К большой радости Иосифа и его паствы, в апреле был прочитан во всех церквах манифест о прекращении войны с Францией, Англией и Турцией, а к 26-му августа митрополит Иосиф был приглашен в Москву на коронацию Государя. 17 июля 1856 года, когда на дворе архиерейского дома уже стояла карета, снаряженная для отъезда владыки в Москву, Иосиф получил известие о смерти своего отца, восьмидесятилетнего старца, протоиерея Иосифа Семашки. Митрополит Иосиф немедленно послал в Дзикушки для совершения погребения наместника Свято-Духова монастыря, архимандрита Антония, а сам молился в день погребения отца уже на пути в Москву, в городе Минске.

Усопший родитель митрополита, протоиерей Иосиф Семашко был переведен Иосифом в Литовскую епархию из Киевской в 1841 году и в продолжение 15-ти лет был настоятелем Дзикушской церкви, в Лидском уезде, получая, кроме 96-ти руб. жалованья, пожизненную пенсию 171 рубль 45 коп. в год. Благодаря умению и усердию Дзикушского настоятеля, число его прихожан более нежели удвоилось, вследствие присоединения многих из латинян в православие. Протоиерей Семашко-отец был истинно-православный пастырь, заботившийся о просвещении своих прихожан в духе православия и – об украшении Дзикушской церкви. Почтенный старец заблаговременно приготовил для себя гроб и сам примеривал его. Как бы предчувствуя близость кончины своей, он причастился св. Тайн накануне смерти, вечером того же дня вымылся в ванне и надел чистое белье, а на утро мирно скончался. Жена его, Фекла Осиповна, мать митрополита, жила, после кончины мужа, еще два года в м. Мире, Минской губ., в доме Кудржицких, и скончалась 80-ти лет. В память служения своего родителя при Дзикушской церкви, митрополит Иосиф пожертвовал в эту церковь, в 1853 году, евангелие в лист, ценою 75 рублей, с собственноручною о том надписью на евангелии. В Виленском архиерейском доме находится портрет родителей Иосифа, писанный масляными красками. Старец-протоиерей изображен в подряснике, подпоясанном широким кушаком. Довольно длинные волосы на голове и широкая борода придают ему вид настоящего православного пастыря⁸.

28 июля высокопр. Иосиф благополучно прибыл в Москву и остановился в самом центре шумной Москвы, в Заиконоспасском монастыре, в кельях, заново для него отделанных. В Москве желали его принять сколько возможно лучше. „Мы составим для вас бремя», сказал митрополит Иосиф, преподав благословение встретившему его настоятелю этого монастыря, архимандриту Леониду, (впоследствии архиепископу Ярославскому). – „Мы примем вас, как бремя Христово», ответил настоятель, „а о нем сказано, что оно приятно и легко». И действительно, нельзя было иметь гостей более мирных, невзыскательных и приятных, чем митрополит Иосиф и его свита. В течение шести недель пребывания в Москве высокопр. соблюдал самый строгий порядок в управлении домом, в делах, во времени. Архимандрит Леонид сопровождал Иосифа, по его приглашению, при осмотре им Кремля, духовной семинарии и при поездке в Девичий монастырь и в Останкино. Иосиф осматривал предметы с необыкновенною обстоятельностью, как человек, который желает изучить все, что видит. Почести, какими встречали митрополита Иосифа в Москве, он принимал, как должную дань уважения к высокому его сану, без спеси, без ужиманья, и потому отдавать ему честь как-то легко и приятно, говорит тот же архимандрит Леонид. Во все праздничные и воскресные дни митрополит Иосиф совершал в Заиконоспасском монастыре служения, при пении московского семинарского хора, к великой радости православных москвичей. В день коронации митрополиту Иосифу был пожалован орден св. Андрея Первозванного с цепью, в награду „за неуклонное стремление ко благу: „отечественной церкви, пламенное усердие к престолу, неусыпное бодрствование на страже вверенного ему духовного стада и действование с непоколебимою твердостью к охранению его и вкоренению в нем спасительного учения веры православной». По ордену св. Андрея митрополиту был назначен обычный пенсион 800 рублей серебр. ежегодно. Кроме того, Иосифу было пожаловано в то время архиерейское облачение, в котором он присутствовал при совершении коронации, а также бронзовый наперсный крест и медаль в память Крымской войны. 27 августа, на другой день после коронации, при представлении высокопр. Иосифа, Государь милостиво сказал ему: „от души благодарю вас за все ваше служение, – надеюсь, что вы оное таким же образом и впредь продолжать будете. Вы знаете, как ценил ваши заслуги мой родитель – и я им отдаю полную справедливость». – „Сохраните же, Ваше Величество, меня в Вашем сердце, как Ваш родитель». – „Непременно», отвечал Государь.

Смерть отца тяжело подействовала на митрополита Иосифа: он был грустен в Москве, и едва ли не с этого времени силы его стали ослабевать. Почтенный очевидец, видевший Иосифа в Сергиевской лавре назад тому 14 лет, пишет следующее: „С тех пор он утратил прямизну и стройность стана; его темная окладистая борода обредела, забелелась сединою; нет прежней выразительности во взгляде, нет прежней свободы и легкости в движениях. Сравнительно с прежним он несколько отяжелел, опустился; порою заметна в нем и какая-то медленность, усталость».

Давняя забота высокопр. Иосифа о приведении церквей Литовской епархии в должное благолепие увенчалась значительным успехом в 1857 году. Новый генерал-губернатор В. И. Назимов во всеподданнейшем рапорте доносил, между прочим, что внешнее состояние православных храмов не достигло еще той степени благолепия, на которой желательно было бы их видеть. Государь, подчеркнув эти слова, написал: „обратить на это особенное внимание и принять меры для приведения церквей в должное благолепие. Высокопр. Иосиф успел выхлопотать из средств Св. Синода отпуск на этот предмет по 25.000 рублей, в течение десяти лет, да, кроме того, благодаря добросовестному усердию тогдашнего министра государственных имуществ М.Н. (впоследствии графа) Муравьева, было приступлено к постройке на счет казны 36-ти простых, небольших, но приличных церквей. В скором времени была Всемилостивейше назначена особая ссуда 500.000 рублей на постройку церквей, с тем, чтобы эта сумма была возмещена впоследствии за счет тех имений, где будут строиться или чиниться церкви.

20 ноября последовал рескрипт (письмо) Императора Александра II на имя генерал-губернатора Назимова, возвещавший о намерении правительства облегчить и улучшить положение крепостных крестьян.

Митрополит Иосиф и его сподвижники, по самому существу своего народного православно-русского дела, должны были постоянно, еще в последние годы унии, выдвигать на первый план народ западнорусский, хранивший в себе и под покровом унии, много остатков православной старины, чуждый польским панам по вере и по языку. Вскоре после воссоединения униатов само правительство заметило неудобство подчинения православных крестьян тяжелому игу польских помещиков-католиков. Император Николай I на проекте о введении в Западном крае, так называемых, инвентарей, точно определявших повинности крестьян по отношению к их владельцам, написал следующую резолюцию: „делом сим не медлить; я считаю его особенно важным и ожидаю от сей меры большой пользы». К сожалению, этим ожиданиям Государя не суждено было исполниться. Несмотря на введение инвентарей и в обход им, западнорусские крестьяне продолжали стонать под игом „панщины» и, наконец, были доведены до нищеты, невиданной внутри России. Прочитав рескрипт молодого Государя Александра II, от 20 ноября, Иосиф своим чутким сердцем и прозорливым умом понял, что это властное слово Царя начинает новую эпоху (время) в жизни крестьян, к которым Иосиф был всегда так близок, начиная с самого своего детства. Искренно обрадованный этой милостью правительства, предвещавшею светлую будущность православному народу западной России, угнетаемому иноверцами, высокопр. Иосиф предписал духовенству своей епархии всячески содействовать гражданскому начальству в этом благом деле, требовавшем большой постепенности и осторожности, и охранять свои паствы от нелепых слухов, рассеиваемых злоумышленниками.

Несмотря на многократные предписания архипастыря, во многих приходах еще далеко не все прихожане знали ежедневные молитвы на славянском языке. Иосиф предписал духовенству, посредством благочинных, позаботиться о немедленном обучении своих прихожан, и в особенности детей, молитвам и десяти заповедям. Для достижения этого священники и другие члены причта должны были внятно прочитывать молитвы в церкви до или после богослужения, пред народом, или даже вместе с народом, а также ездить в назначенные дни, осенью или зимою, по деревням и там обучать собравшихся в одном доме детей молитвам и заповедям.

В то время поднят был вопрос о преподавании польского и литовского языков в приходских училищах Виленского генерал-губернаторства. По этому-то вопросу М.Н. Муравьев, как главный начальник приходских школ министерства государственных имуществ, письменно спрашивал мнения у высокопр. Иосифа, как глубокого знатока местных условий и как испытанного русского патриота. В ответном письме Муравьеву митрополит признавал не только бесполезным, но даже вредным введение преподавания польского языка в приходских училищах, посещаемых детьми белорусов и литовцев, которые говорят между собою, так и с панами, на своих природных наречиях и которые достаточно усвоили русский язык, благодаря рекрутским наборам, военным постоям и другим сношениям с великороссами. Введение польского языка – языка шляхты – в приходские училища вредно еще потому, что этой мерой само правительство затормозило бы любовь к России недавно присоединившегося к православию западнорусского народа. Что же касается до языка литовского и жмудского, введение которых, как говорят, необходимо для богослужения, то не лучше ли, не без колкости замечает Иосиф, ввести в приходские училища употребляемый латинянами при богослужении и считающийся у них священным языком, – язык латинский. A если введение этих языков необходимо для распространения образования, то эта цель не может быть достигнута, потому что ни литовский, ни жмудский языки не имеют самобытной литературы. Напротив, гораздо естественнее усилить среди этих инородцев знание русского языка, как имеющего общегосударственное значение. Впрочем, для понимания молитвенников и некоторых песнопений на литовском и жмудском языке, можно дозволить ксендзам обучение чтению на этих языках, но только после достаточного изучения русской грамоты.

6 сентября 1858 года посетил Вильну Государь Император. Высокопр. Иосиф встретил его двумя приветственными речами, при входе Государя в кафедральный собор и при входе в пещерную церковь трех Виленских мучеников. Несмотря на вполне милостивое обращение Государя с митрополитом, посещение Вильны оставило в нем однако несколько тягостное впечатление. При этом случае митрополит мог наглядно убедиться, что Государя более и более стараются увлечь на сторону польской партии, и, притом, не без успеха. Иосиф горел желанием лично высказать многое Государю по поводу опасного отношения правительства к польскому делу. Но, не желая беспокоить высокого Гостя неприятным и неуместным разговором, митрополит отложил свое намерение до более благоприятного случая.

12 октября высокопр. Иосиф имел утешение освятить церковь во имя св. апостола Андрея Первозванного. Церковь эта, предназначенная для открываемого в смежных с нею зданиях духовного училища, была перестроена из латинского костела на счет экономических сумм (9000 рублей). В переделанном в церковь бывшем августианском костеле четыре года молился некогда Иосиф, будучи студентом Главной семинарии и принадлежа тогда к иной (униатской) церкви.

Около того же времени стали обнаруживаться сильные попытки со стороны ксендзовско-польской партии к совращению православных в латинство, при очевидном попустительстве низших гражданских местных властей. В местечке Порозове, Волковыского уезда, существовала убогая, деревянная православная церковь на самой грязной и отдаленной улице, застроенная скотными и хлебными сараями и поставленная рядом с еврейской синагогой и на пути к еврейскому кладбищу. Богатый же и красивый костел стоял в самой живописной местности. Еще в 1844 году настоятели четырех ближайших православных церквей жаловались владыке на совращение их прихожан Порозовскими ксендзами, особенно в дни больших праздников, как, например, в честь св. Антония Падуанского, и просили о закрытии Порозовского костела. Таких совращенных оказалось в 1858 году более 80-ти человек. Посланный митрополитом Иосифом преосвященный Игнатий подтвердил, что ксендзы – настоятель и его помощник – явно совращают православных, принимают их к себе на исповедь, а детей их крестят по латинскому обряду; те же ксендзы заодно с помещиками внушают народу, будто теперь дозволен переход в римский обряд всем желающим, – что православные не могут этого воспретить и не могут заставить перешедших возвратиться в прежнее исповедание. Преосвященный Игнатий присовокупил, что, кроме 81-го совращенного, еще 69 православных прихожан не были в настоящем году на исповеди у своего священника, несмотря на его многократные напоминания. Мало того, преосвященный донес, что в предыдущем году ксендзы открыли при костеле приходскую школу и вверили обучение в ней органисту, знающему только польскую грамоту. В этой школе, не без ведома полицейских властей, обучалось 26 мещанских мальчиков польскому чтению. Между тем в русском казенном училище осталось теперь только 12 мальчиков из соседних деревень. Благодаря быстрым и решительным мерам со стороны духовного и светского начальства, почти все совращенные в латинство Порозовские прихожане возвратились в православие в 1860-м году.

Порозовское дело, важное само по себе, еще более важно потому, замечает высокопр. Иосиф, что с некоторого времени со стороны римских католиков вообще замечается в здешней стране более предприимчивости и самонадеянности в действиях против православных. По-видимому, они уверены в безнаказанности, и уверенность эта тем более преступна, что злоупотребляют милостью Государя Императора, в виду некоторых частных примеров отеческого снисхождения, оказанного Высочайше в последнее время некоторым совращенным.

1859 и 1860 годы замечательны тем, что Иосиф из выжидательного положения перешел, так сказать, в наступательное. Считая вынужденное свое бездействие преступлением, он снова „решился на резкую открытую борьбу», от которой воздерживался в предыдущие годы.

Латино-польская партия, пользуясь благодушным отношением к ней правительства, в последнее годы стала совращать в латинство православных из воссоединенных целыми массами. В 1858-м году, почти в одно время с Порозовцами, совращены были Диарновицкие прихожане, в Витебской губернии.

Митрополит Иосиф, не надеясь на защиту интересов православия со стороны местного гражданского управления, просил посредства Св. Синода (25 февраля) перед главным римско-католическим управлением, по поводу притеснений православных прихожан Рудоминским ксендзом Поцом. В пределах римско-католического Рудоминского прихода было несколько православных крестьян, приписанных к православному Николаевскому собору в Вильне. Соборные священники неоднократно доносили в консисторию, что Рудоминский пробощ всячески препятствует смешанным бракам православных с католиками, не принимает от подобных лиц оглашений, угрожает, что не допустит после брака к исповеди и причастию и даже в костел не пустит, – говорит, что лучше жениться на лютеранке, даже на еврейке, чем на русской, и что дети от подобного брака будут волчата. Он же убеждает своих прихожан воспитывать детей от смешанных браков в католичестве, а не в православной религии, что будто бы дозволяется по закону.

Убедившись, что задуманное правительством примирение с поляками начинает приносить гибельные плоды, что латино-польская партия все более и более поднимает голову ко вреду православия и русской народности, высокопр. Иосиф, считая молчание с своей стороны преступлением, вслед за рапортом, от 25 февраля, о поступках ксендза Поца, послал 26 февраля письмо и записку Государю Императору чрез обер-прокурора Св. Синода, графа Александра Толстого. В этой замечательной записке митрополит излагает в сжатом, но метком очерке значение Польши и ее тяготение к Литве, положение той и другой, средства и направление обеих и отношение их к России. Император Николай, говорит автор, всею 30-ти-летнею своею деятельностью, желал показать полякам неосуществимость их мечты о восстановлении Польши. И поляки присмирели. В настоящее царствование надежды их сильно возросли. Повсюду обнаруживается лихорадочная деятельность. Настало время серьезно подумать: утвердить ли навсегда за Россиею плоды трудов Императора Николая, или же отдать в распоряжение польской партии созданное им и утвержденное на новом пути поколение. Поляки должны рано или поздно оставить свои мечты и соединиться искренно чувствами и духом с Россией, соединить свою будущность с этим могучим великаном в его мировом предназначении. He так трудно довершить дело объединения, начатое и на половину сделанное Императором Николаем I. „Нужно только поддержать им учрежденное с некоторыми, может быть, восполнениями. Нужно, в особенности, заявить откровенно тщету усилий польской партии. Больше всего вредно потворство, оказываемое этой партии. Оно поощряет ее к вредным проискам, усиливает влияние ее на равнодушных, заставляет опасаться благонамеренных и поставляет в самое тяжелое положение приверженцев всего русского и православного. Одна уверенность, что польская партия бессильна у правительства, уничтожила бы на половину влияние ее в западных губерниях».

Записка митрополита произвела сильное впечатление, и высокопреосвященный имел основание полагать, что она ослабила дальнейшее чрезмерное потворство польщизне, хотя, к несчастию, в ее пользу сделано было уже слишком много!

До сведения митрополита дошло, что в русских букварях, изданных в 1858-м году, были пропущены православные молитвы, помещавшиеся в прежних изданиях. В польских же букварях, изданных в том же 1858-м году с одобрения р.-католического духовного цензора, помещены были польские молитвы и катехизис. По поводу этого Иосиф настоятельно просил (27 марта) попечителя учебного округа, барона Врангеля, сделать распоряжение, чтобы русские буквари печатались по-прежнему с необходимыми православными молитвами, чтобы прежде печатания они подвергались рассмотрению православного духовного цензора и чтобы, сосредоточенное в руках одних евреев, издание русских букварей было обеспечено надежными издателями. При этом Иосиф не без основания высказал предположение, что молитвы исключены из русских букварей и напечатаны только в польских, с коварным умыслом заставить православное юношество изучать польские молитвы по польским букварям.

Как бы в подтверждение указанного предположения Иосифа, священник Кунахович донес своему духовному начальству, что помещица Пилецкая открыла частное училище в деревне Счечицах, населенной православными жителями, и что в этом училище католик-учитель, не знающий по-русски, обучает 16 православных детей польскому чтению, пению польских гимнов и римско-католическому катехизису по польским букварям и по таким же молитвенникам. В виду слухов об открытии подобных училищ и в других местностях, Иосиф, отношением от 29 марта, просил генерал-губернатора закрыть означенное училище и возложить на обязанность местных гражданских властей строго наблюдать за тем, чтобы впредь не учреждались подобные училища, без дозволения гражданской власти и без ведома православного духовного начальства, в том случае, если открывается училище среди православного населения.

В конце августа 1859 года митрополит Иосиф, по Высочайшему повелению, был вызван в С.-Петербург для присутствования в Св. Синоде. Выезд владыки в С.-Петербург, для присутствования в Синоде, замедлился, отчасти, по причине постигшей его болезни. Болезнь началась в первых числах июня сильным припадком лихорадки, сопровождавшейся беспамятством и бредом по ночам. Причину лихорадки должно искать, по мнению владыки, в прошедшем, а может быть, в нервном раздражении от постоянного беспокойства и напряженного умственного труда. Последствием лихорадки явились упадок сил владыки и опухоль ног. Перед выездом в С.-Петербург митрополит возложил общий надзор за епархией, во время своего отсутствия, на Филарета, епископа Ковенского. Иосифа сопровождала в Петербург довольно многочисленная свита из 38-ми человек, в том числе, 1 архимандрит, 1 игумен, 2 иеромонаха, 4 иеродиакона и диакона, письмоводитель, регент и 14 певчих. Свита митрополита Иосифа выехала в фургонах, на лошадях, в С.-Петербург (С.-Петербургско-Варшавская железная дорога еще строилась в то время) 10-го, а прибыла 24-го октября. Сам владыка приехал в начале ноября. Местом жительства для Литовского митрополита был назначен синодальный дом на Васильевском острове, возле Благовещенской церкви.

Петербургский климат, необычный образ жизни в столице, занятие там делами, а затем не менее щекотливое поручение обозреть Витебскую и Могилевскую епархии, сильно пошатнули и без того слабое здоровье высокопр. Иосифа. Митрополит прибыл в Вильну, в июне 1860 г., совершенно „обессиленный», так что ни относительное спокойствие, ни дачный воздух в Тринополе, ни лекарства и минеральные воды не могли восстановить здоровья владыки.

Старанием и трудами митрополита, довольно неблагообразный и ветхий архиерейский дом, расположенный в лучшей местности, почти в центре города и рядом с красивым кафедральным собором и консисторией, после трехлетней перестройки, был превосходно, почти заново, перестроен снаружи и внутри. К трехэтажному дому был устроен весьма приличный парадный подъезд, с такой же лестницей, средняя площадка которой ведет во вновь устроенную тогда же домовую церковь, а верхняя – в высокие и обширные, украшенные драгоценною живописью, архиерейские покои. 8 сентября 1860 года владыка праздновал новоселье в этом доме большим званым обедом. Предложено было угощение и всем рабочим, участвовавшим в перестройке дома и церкви. Через три дня после сего была освящена вновь устроенная при доме крестовая церковь во имя Иосифа Обручника, патрона владыки.

1 октября прибыл в Вильну, по вновь открытой С.-Петербурго-Варшавской железной дороге, Государь Император и прямо из вокзала направился в Николаевский кафедральный собор, где был приветствуем речью митрополита, поздравившего Монарха с приездом по новому пути, устроенному по его повелению. Во время частного приема в Вильне, Государь спросил митрополита о здоровье. Митрополит отвечал: „не совсем здоров, чувствую как-то ослабевшие силы; да и не удивляйтесь, Ваше Величество, ведь я более тридцати лет стою под выстрелами и своих и чужих». Митрополит заметил, что Государь теперь уже меньше заблуждался относительно преданности поляков. Впрочем, в ту пору его гораздо больше занимал крестьянский, чем польский вопрос. На следующий день митрополит был приглашен на большой царский обед и за обедом удостоился особого милостивого внимания со стороны Государя.

8 октября было окончательно переведено мужское духовное училище из по-кармелитских в по-августианские здания, в которых некогда, как мы уже говорили, жил четыре года сам Иосиф, обучаясь в помещавшейся там Главной семинарии, и которые переданы были гражданским ведомством духовному взамен по-миссионерских зданий, далеко, впрочем, превосходящих их как своею обширностью, так и особенно живописным и здоровым местоположением – почти на краю города.

Вследствие указа Св. Синода, от 3-го сентября 1859 г., Иосиф настоятельно потребовал, чтобы духовенство его епархии всеми мерами заботилось об открытии возможно большего числа училищ при церквах на счет местных средств. В виду появления множества тайных польских училищ, православное духовенство горячо приняло к сердцу этот призыв своего владыки к просветительной деятельности в духе православия и русской народности. В короткое время в Литовской епархии появилось при церквах 222 приходских училища с 2700 учащихся. Резолюцией от 13 декабря высокопр. Иосиф благодарил свое духовенство за усердие и за добрый успех в благом деле просвещения простого народа.

В течение двух последних лет митрополит часто получал сведения о принятом в разных местах Литовской епархии намерении со стороны духовенства и прихожан воздержаться от употребления спиртных напитков. К концу 1860 года трезвость настолько распространилась среди Литовской паствы, что высокопр. Иосиф счел приятным долгом выразить от своего имени благодарность духовенству за ревностное содействие этому благому делу.

He мало хлопот и труда стоило митрополиту, обнаруженное в этом году, новое массовое совращение в латинство православных прихожан в заштатном городе Клещелях, Бельского уезда, Гродненской губернии. Причиною совращения до 300 православных клещелевцев были необычайные усилия латинской пропаганды, стремившейся, накануне последнего польского мятежа, всеми мерами поддержать приверженность к папскому престолу и к делу поляков смежного с Гродненскою губерниею униатского населения Холмщины и Подляшья. С этою целью назначено было торжественное перенесение части мощей св. Виктора из Варшавы в местечко Янов, местопребывание вновь назначенного бискупа-фанатика, Вениамина Шиманского. Мощи внесены были в Янов (Седлецкой губернии), в сопровождении нескольких сот хоругвей и более сотни ксендзов, и были встречены там тремя епископами. Еще за несколько недель до этого, нищенствующие монахи-капуцины и римские ксендзы в ближайших уездах Царства Польского и Гродненской губернии возвещали о предстоящем перенесении мощей в Янов, о назначенном там восьмидневном торжественном богослужении и о данном папою стодневном разрешении от грехов каждому, прибегающему в это место с молитвою. В дни торжеств, продолжавшихся целый месяц, устроено было на поле 12 престолов и 12 кафедр для проповедников. С раннего утра до полудня совершали здесь службы, говорили проповеди, исповедовали и причащали народ вызванные сюда монахи разных орденов – капуцины, реформаты, доминиканцы, миссионеры, базилиане, а также латинские ксендзы. Казнодеи (проповедники) с жаром говорили о единстве религиозно-нравственном. Пышная обстановка и раздача крестиков, отпущение грехов и проповеди привлекали сюда ежедневно до 50000 народа. Так как, расположенное на р. Буге, местечко Янов находится только в 20-ти верстах от пределов Литовской епархии, то на указанном торжестве было немало и православных, которых там принимали к исповеди и св. причастию, с разрешения папы. Вследствие наущения ксендзов, исповедавшиеся и причащавшиеся в Янове, как доносил первоначально митрополиту Ковенский викарий, преосвященный Филарет, перестали ходить в православную церковь и посещали костел, соблазняя своим примером и других православных прихожан. Некоторые из совращенных пробовали даже в церквах петь по-польски, составленный на этот случай гимн, „Свенты Виктоже, польский жолнержу» и т. д. В толпе толковали, будто св. Виктор был поляк, замученный русскими в 1794-м году.

Совращенных клещельцев лично увещевал преосвященный Игнатий, а потом Белостокский благочинный. Главнейшие зачинщики назначены были для увещания в монастыри или к другим священникам. He более, как через год, почти все совращенные, – за исключением десяти упорствующих, – возвратились на путь истины.

Последние тревожные годы жизни митрополита Иосифа тесно связаны современными бурными событиями в западной России, которые, как бы пророчески, давно предусматривал архипастырь. В письме к графу Протасову (10 января 1855 г.) и во всеподданнейшей записке (26 февраля 1859 г.) Иосиф настойчиво указывал на серьезную опасность, угрожавшую целости государства со стороны усилившихся мятежных стремлений шляхетско-польской партии. В западных губерниях, говорится в этих двух замечательных документах, двести тысяч поляков почти безраздельно господствуют над десятимиллионною массою русского и литовского населения. Простой народ, как православные, так и католики, по крепостному праву находится в полной зависимости от произвола польских помещиков; во всех правительственных и судебных учреждениях господствуют поляки, а всемогущие ксендзы управляют совестью народа, исповедующего римско-католическую веру. Опасения и предсказания Иосифа о вреде преобладания в Западном крае шляхетско-ксендзовской партии, и особенно польских чиновников, которых он советовал заместить русскими, сбылись скорее, чем кто-нибудь мог ожидать. В 1861-м году уже началось в крае мятежное движение.

Переселившись в месяце мае, по обыкновению, в Тринополь, митрополит Иосиф передал, того же 1861 года, 1-го июня, в Свято-Духов монастырь, для хранения, написанное им еще в 1852-м году завещание и при нем завещанные суммы, и в тот же день написал, в виде прибавления к завещанию, нижеследующее письмо на имя Государя Императора: „Прошло уже десять лет, как я приготовил себе гроб под ракою св. Виленских мучеников, в управляемом мною Свято-Духовом монастыре. Смерть для меня не страшна; и бывали частые минуты, в которые я принял бы смерть, как благодеяние. Она была бы для меня даже счастьем, если бы была последствием и запечатлением святого дела, которого я удостоился быть орудием. Это счастье не невозможно для меня при настоящих волнениях и беспокойствах. Если я сподоблюсь пострадать за доброе дело, то прошу покорнейше Ваше Императорское Величество иметь доброе о мне памятование и приказать: тело мое похоронить в приготовленном мною гробе, и, в единственное возмездие и напоминание виновным, Остробрамскую (некогда русскую) икону Божией Матери поставить в церкви Свято-Духова монастыря, над царскими вратами главного алтаря – да обе Виленские святыни освящают и украшают сию святую обитель. Смею надеяться, что просьба моя не будет отринута. Смею думать, что она имеет на сие некоторое право и по заслугам моим церкви и отечеству, и потому самому, что предвидимый случай произойдет, вероятно, вследствие вины правительства. По долгу моему, я раскрывал здешние обстоятельства даже перед Вашим Величеством. Надеялся, что будут приняты соответственные меры. Вместо того, несколько уже лет поощряется здесь иноверие и инородие, и ослабляется русский элемент. Если я покорился обстоятельствам и сделался наконец безмолвным свидетелем этого направления, то это произошло от верноподданнической преданности моему Государю. Я по всему полагал, что направление это дано собственною волею Вашего Величества, в видах испытания, не возможно ли покорить сердца здешних жителей милостью и снисхождением».

Характерное письмо митрополита, имевшее быть отправленным по назначению в случае его смерти, показывает, что Иосиф, посвятив всю свою жизнь на служение православной церкви, хотел быть полезным ей и самою своею смертью, в том случае, если бы она последовала от руки врагов православия.

Чтобы понять смысл и значение вышеприведенного прибавления к завещанию митрополита и объяснить возможность в те времена насильственной смерти Иосифа, необходимо сделать некоторое отступление и вкратце указать на происходившие в то время в Вильне беспорядки и волнения, о которых говорится в том же прибавлении к завещанию митрополита.

8-го мая того же 1861 года, в городе Вильне, в римско-католическом кафедральном соборе; пo случаю храмового праздника св. Станислава, во время литургии, которую совершал Виленский епископ Красинский, в первый раз двухтысячная толпа открыто запела польский революционный гимн:

„Боже, который Польшу столь многие века

Озарял блеском могущества и славы»....

После этого пение революционных гимнов происходило на улице, перед образом чудотворной Остробрамской Божией Матери, а с июля месяца – почти на всех улицах города Вильны. Затем вожаки народа стали устраивать огромные сборища, с мятежною целью, преимущественно в загородных местах. Все русское и православное, особенно духовенство, подвергалось при этом кощунству и оскорблениям, словами и действиями. 4 августа собралось до трех тысяч человек из разных сословий перед статуей Спасителя на Снипишской улице, ведущей в Тринополь, где в то время жил, по обыкновению, митрополит Иосиф. Здесь, во время громогласного пения обычного революционного гимна, вдруг раздались в толпе голоса: „шпион, шпион!» При этом в рассвирепевшей толпе схватили незнакомого человека и потащили вниз с горы к реке Вилии с побоями и с криками: „бросить его в реку, повесить его!» Но скоро оказалось, что мнимый шпион был такой же поляк-изувер, как и все прочие собравшиеся. Самое дерзкое сборище, дошедшее до столкновения с войсками, было 6 августа. Вечером, огромная толпа народа намеревалась пробраться на предместье Погулянку, с тем, чтобы пропеть там гимн над могилою государственного преступника Канарского, казненного в 1839 году. При столкновении с казаками двое из наиболее рьяных зачинщиков были значительно зашиблены прикладами, захвачены и отправлены в госпиталь на излечение. Через несколько дней они выздоровели. Между тем латинский епископ разослал по епархии циркуляр, приглашавший духовенство и народ молиться за упокой мнимых убиенных в этот день и лишенных будто бы должного погребения. 25 августа Вильна объявлена была на военном положении, и открытые волнения поляков стали уменьшаться.

В самый бурный период Виленских манифестаций высокопр. Иосиф продолжал жить в своем загородном доме в Тринополе, в совершенном уединении и без всяких предосторожностей, хотя всего можно было ожидать от разъяренных фанатиков. Мысль о смерти, даже и насильственной, нисколько не смущала митрополита. Напротив: она доставляла ему даже некоторое утешение. Всегда памятуя о смерти, владыка старался „делать дела как бы навсегда, о себе думал вперед не далее полугода».

8-го сентября высокопр. Иосиф торжественно освятил вновь открытое им женское училище духовного ведомства, помещенное в зданиях бывшего католического монастыря босых кармелитов. Открытие женского училища доставило митрополиту Иосифу несказанную радость. Несмотря на удручавшую его болезнь, он сам освятил училище и, в знак своего благоволения к училищу, тогда же пожертвовал 4% непрерывно-доходный билет в 5000 руб., с тем, чтобы проценты с него были обращаемы на приданое четырем лучшим, оканчивающим (каждые 2 года) курс, воспитанницам, преимущественно сиротам, по 100 рублей каждой. По словам очевидца, лицо святителя сияло неописанною радостью, когда он вручал на этом торжестве указанный билет училищному начальству.

В сентябре (17 числа) митрополит ходатайствовал об увольнении его, по причине болезни, от поездки в С.-Петербург для присутствования в Св. Синоде. Владыка страдал бессилием и опухолью ног. Сильный ревматизм поразил его еще на обратном пути из Москвы, после коронации Государя в 1856-м году. Из наиболее пострадавшей тогда правой руки ревматизм перешел в другие части, а в правой руке осталось навсегда непроизвольное дрожание, и он не мог писать этою рукой так скоро, как в прежнее время. К страданию руки присоединился постоянный шум и звон в ушах.

С объявлением военного положения в Литве революционная деятельность поляков, к концу 1861 года, приняла более скрытный характер. Эта скрытность действий, очевидно рассчитанная и преднамеренная, привела правительство к ошибочному предположению, что волнение польских умов стало успокаиваться. Между тем митрополит Иосиф постоянно получал сведения, что мятежники всеми средствами стараются совратить с пути истины не только католиков, но и православных людей, смущают их ложными известиями и наущениями, распространяют тайными путями мятежные воззвания, стращают верных своему долгу священников местью поляков, а простому народу обещают восстановление унии, свободу и всякие блага от воскрешения Речи Посполитой. Побуждаемый последними событиями, высокопр. Иосиф, в конце этого (1861) года, составил и разослал (от 19 декабря) всем благочинным церквей и монастырей своей епархии особое предписание к предостережению православного духовенства. „Эти воззвания и внушения (поляков), пишет владыка, сколько дерзки, столько же и невежественны. Нам указывают на Польшу, но какое нам дело до Польши? Мы – русские, дети бесчисленной русской семьи, потомки св. Владимира, – мы родились в России, присягали на верность русскому Царю. Нас стращают поляками! не потому ли, чтобы напомнить нам вековые страдания наших отцов, присоединившихся было доверчиво вместе с Литвою к Польше?... Нам указывают на униатскую веру! Как будто была или даже могла быть какая-то униатская вера!? He была ли уния лишь коварной приманкой для отклонения отцов наших от России и от истинно-православной восточной Церкви!? He была ли эта злосчастная уния орудием тяжких терзаний и гонений в течение трехсот лет, пока мы, потомки гонимых, не обрели, наконец, тихого пристанища на лоне России и своей матери православной церкви!»

Это негласное окружное послание владыки произвело самое благотворное действие на подчиненных ему духовных лиц, получавших разного рода письма и прокламации от мятежников и весьма нуждавшихся в совете и укреплении. Таким образом, когда все наши власти в Западном крае были в крайнем расслаблении, когда в иных местах их почти не существовало, один Иосиф спокойно и твердо держал в своих руках все нити своего управления и, при посредстве недавно увеличенного им состава благочинных, делал своему духовенству, а чрез него и народу, указания как вести себя, как бороться с поляками. Этим в значительной степени нужно объяснить то ясное понимание своего положения, каким обладал народ пред смутой, и то спокойствие, которое он сохранял среди панских козней. Этим также нужно объяснить и то, что самые слабые священники верно исполняли свой долг в те трудные времена и не поддались полякам.

В 1862-м году в Вильне, кроме законного правительства, представляемого генерал-губернатором Назимовым, появились еще два, так называемые, „временные народные жонды Белых и Красных», секретно занимавшиеся приготовлением к вооруженному мятежу. В это время высокопр. Иосиф с прежнею энергией продолжал заниматься епархиальными делами, обращая особенное внимание на усилившиеся, в этот период, происки и пропаганду латинских ксендзов.

В марте и апреле месяцах 1863 года весь Северо-Западный край был уже объят мятежом. В Ковенской и Гродненской губерниях мятежники распоряжались, как у себя дома, шайки их бродили под стенами Вильны.

В городе все дамы обязательно носили траур. Осмелившихся выйти на улицу без траура русских дам польские патриоты обливали серной кислотой. Все жили в напряженном ожидании чего-то необычайного. Никто не знал, что будет завтра.

Особенно неистовствовали мятежники против православного духовенства, старавшегося удержать свои паствы в повиновении законной власти и отказавшегося присягать, по требованию повстанцев, какому-то новому, никому неведомому правительству. 25 апреля предводители мятежников приказали в своем присутствии обрить бороды, самым кощунственным и наглым способом, двум неугодным им священникам – Житлинской церкви, старцу Н. Ступницкому и Споровской церкви А. Рожковскому и, ограбив одного из них, ушли с новыми угрозами. 27 апреля мятежники увезли в плен, с повязанными глазами, священника Феодора Страшкевича, убеждавшего своих прихожан не давать им лошадей, но скоро отпустили его домой, в село Деревну.

14 мая, вечером, прибыл из С.-Петербурга в Вильну вновь назначенный, для усмирения польского мятежа, генерал-губернатор М. Н. Муравьев и на вокзале был встречен, от лица митрополита Иосифа, иконою св. Виленских мучеников.

С прибытием Муравьева в Вильну и с принятием им решительных мер к подавлению мятежа, польско-ксендзовская партия сделала отчаянные усилия к сопротивлению. Первыми жертвами усилившегося польского мятежа были наиболее ревностные исполнители своего долга – православные священнослужители. В ночь с 22-го на 23-е мая был повешен мятежниками, после жесточайших мучений, священник Суражской церкви, Белостокскаго уезда, Константин Прокопович, как говорили, за то, что принимал к себе в дом военных, шедших чрез местечко Сураж против мятежнических шаек. Впрочем настоящая причина мучения свящ. Прокоповича доселе никому неизвестна. Свящ. Прокопович был любим одинаково как православными, так и католиками, которые и теперь со слезами на глазах вспоминают о нем. Он никогда не отказывал нуждающимся в посильной помощи, бедных больных снабжал, безвозмездно, лекарствами из своей аптечки.

Скоро (3 июня), также зверским образом, был повешен в селе Котре, Пружанскаго уезда, Гродненской губернии, священник Роман Рапацкий, которого подозревали в донесении начальству о движениях повстанцев. О. Роман был ревностный православный пастырь, устроивший школу для детей в с. Котре. Пастырская его деятельность вооружила против него местного мирового посредника, поляка Анджейковича, который подсылал к нему, в качестве шпиона, волостного писаря, поляка Томашевскаго. Последний сыграл до конца роль Иуды-предателя, указав на возвращавшегося с поля о. Романа его вешателям. Палачи подвели его к груше, стоявшей посреди села, и предложили ему, как бы для подкрепления, выпить водки и папиросу. В ответ на это мученик попросил пригласить жену и детей, чтобы проститься с ними на веки. Но ему отказали в этом; затем повесили веревку на грушу, поставили скамейку и предложили мученику стать на ней. Перекрестясь, без ропота, не выразив ни малейшего укора своим духовным детям, обезумевшим от страха и совершенно безучастным, о. Роман сам наложил на свою шею петлю. Тело его висело четыре дня на груше. На 4-й день он был снят с дерева престарелым священником Мокренской церкви о. Левицким, который не побоялся угроз повстанцев повесить всякого, кто осмелится снять тело мученика⁹.

Получив известие об ограблении мятежниками некоторых священников, как и о насильственной смерти двух последних, митрополит Иосиф немедленно сделал распоряжение о помощи пострадавшим священникам и осиротевшим семействам.

Мученическая смерть священников от руки польских мятежников не была неожиданностью для митрополита Иосифа. Он знал, как глубоко предано долгу подчиненное ему духовенство; он и сам готов был всегда пострадать за правоту своего дела и своих убеждений. Во все время смуты высокопр. Иосиф жил постоянно в городе, нередко совершал ранние обедни и принимал участие в некоторых торжествах. – Он служил молебны в высокоторжественные дни 22-го и 27-го июля. Последней день был ознаменован подачею М. Н. Муравьеву, от имени 230-ти знатнейших польских дворян, письма на имя Государя, с выражением раскаяния и с изъявлением верноподданнических чувств. Революционное движение заметно стало ослабевать. Его не могла поддержать собранная в Вильне, в половине июля, команда тайных кинжальщиков, которым вменено было в обязанность убить М. Н. Муравьева, предводителя дворянства Домейку, за подачу вышеупомянутого письма, и тех лиц, которые наиболее противодействовали мятежу.

„В весьма короткое время крамола была разгадана, безумный мятеж обуздан, грозные его силы пали и ограничиваются уже одними зверскими шайками убийц и грабителей. Народ, постоянно чуждый мятежу, чувствует уже себя безопаснее от крамольников и с упованием прибегает к покрову законной власти, доставляя вместе и ей твердую опору». Так начиналось благодарственное письмо митрополита Иосифа (от 15 августа) к М. Н. Муравьеву за исходатайствованное им Высочайшее соизволение употребить 80,000 рублей, из сумм 10% контрибуционного сбора с доходов помещичьих имений, на сооружение нового иконостаса в кафедральном соборе. Кроме того, М. Н. Муравьевым было тогда же решено, на счет суммы 20000 p., добровольно пожертвованных разными городскими обществами, возвести на Георгиевской площади каменную часовню в память подвигов наших воинов, подвизавшихся в борьбе с мятежниками. Сооружаемая часовня должна была служить как бы надгробным памятником и явно потухавшего мятежа.

Мятеж 1863 года открыл, как пред правительством, так и пред русским обществом, всю опасность, какой подвергался весь Западнорусский край со стороны польского дворянства и латинского духовенства, явно и безбоязненно провозглашавших тогда владычество Польши в границах 1772 г. До последнего мятежа вся западная окраина нашего отечества не только для русского общества, но и для самого правительства была покрыта густым туманом, заслонявшим хитрую работу крамольников, которые подавляли русское начало в этом крае и на которых, столько раз почти безуспешно, указывал правительству высокопр. Иосиф. На закате дней владыка с утешением увидел, что, дотоле почти забытый Западный край, становится предметом особенной заботливости и изучения, как для правительства, так и для всего русского общества, мало занимавшегося в недавнее время прошлою судьбою и характером этого края. В период мятежа 1863 года, на защиту попранного дела православия и русской народности в западной России, горячо стали такие знаменитые ученые и писатели, как Катков, Аксаков, профессор Коялович. He только одни образованные люди, но и все русское общество выразило сочувствие к своим западным братьям многочисленными пожертвованиями в пособие духовным лицам, потерпевшим разорение от польских мятежников, а также в пользу беднейших церквей и на школы народные. Высокопр. митрополит с чувством глубокой благодарности отнесся к этим пожертвованиям со стороны русских людей. Так, по поводу значительного пожертвования церковных принадлежностей разными лицами в пользу 373-х сельских церквей Литовской епархии, митрополит Иосиф предписал духовенству, после освящения пожертвованных вещей, в присутствии прихожан совершить молебствие за здравие и благоденствие благотворителей, а затем разъяснить прихожанам важное значение этих жертв, как выражающих братское сочувствие к ним со стороны единоверных и единокровных православных братьев, в том числе – самого Государя Императора и всего Царского дома.

В августе состоялся отпуск из Государственного казначейства, на пособие духовенству Литовской епархии, 42,000 рублей. Из этой суммы архипастырь назначил самое большее пособие тем священнослужителям и причетникам, которые сами устроили и поддерживали церковно-приходские школы, занимаясь в них безвозмездным обучением детей.

Открытие и поддержание школ при сельских церквах всегда составляли для высокопр. Иосифа предмет особенной важности. Получив сведения, что в приходских училищах, содержимых духовенством, ощущается большой недостаток в книгах, не только для полезного чтения, но и для упражнения в чтении, сам архипастырь пожертвовал в этом году в указанные училища около 1000 полезных книг. Благодаря заботливости Иосифа, число содержавшихся духовенством церковных училищ достигло, к 1-му апреля 1863 года, значительной цифры 323. Нужно заметить, что бывшему тогда попечителю учебного округа, князю Шихматову-Ширинскому, удалось открыть, в течение двух последних лет, на выхлопотанные им с большим трудом деньги, всего немного более 100 народных училищ ведомства министерства народного просвещения. Теперь в лице М. Н. Муравьева митрополит нашел самого ревностного поборника народного образования на православно-русских началах. Генерал-губернатор признал необходимым немедленно исторгнуть народное образование из рук ксендзов и вообще поляков, издавна стремившихся к ополячению православного русского населения, которое, на деле, только теперь вышло из крепостной зависимости. До вооруженного мятежа православный народ, вопреки положению 19 февраля 1861 года, продолжал оставаться в рабстве у помещиков. Ксендзы, ополяченные чиновники и посредники-поляки преднамеренно держали народ в неведении относительно дарованных ему прав, дабы не возбудить в нем благодарности к Освободителю-Монарху. Если же некоторые сельские священники осмеливались выступать защитниками народа и разъяснителями дарованных ему прав, то от помещиков поступали немедленно жалобы; священники были немедленно призываемы к ответу и некоторые поплатились за свое усердие.

Русские люди, прибывавшие тогда во множестве из внутренних губерний, особенно смущались тем, что местные православные поселяне не носят на своей груди крестиков, а также нарекали на то, что в некоторых духовных семействах употребляются польские молитвенники и слышится польская речь. Во избежание этих нареканий, митрополит, в конце 1863 года, издал последовательно три весьма важные распоряжения по епархии.

Так окончился достопамятный в истории Западного края и в жизни митрополита Иосифа 1863-й год. Заключим его словами донесения, посланного владыкою в том же году в Св. Синод. „Среди наветов и коварства, среди угроз и насилия, юная Литовская православная паства подвергалась трудному испытанию. Однако же, благодарение Всевышнему, достойно перенесла оное. По совести могу с полною признательностью отозваться о пастырях и о пасомых. Редкий из духовенства не потерпел, от стеснительных обстоятельств времени, весьма многое, не понес важных убытков и разорения от насильственных поборов и грабежей. Многие пострадали от побоев и истязаний, а иные удостоились и мученической кончины позорною смертью. И я, смиренный предстоятель, хотя и немощствующий, бодро стоял среди доброй Литовской паствы», говорит в заключение архипастырь, „скорбел ее скорбями, страдал ее страданиями, и счастливым себя считаю, если эта бодрость и посильные указания имели хотя малое влияние на достойное поведение паствы, на ее непоколебимую верность Государю, церкви и отечеству».

25-го марта 1864 года исполнилось 25-ти-летие воссоединения западнорусских униатов с восточною церковью. Литургию и после нее благодарственный молебен совершал в этот день сам высокопр. Иосиф с Игнатием, епископом Брестским и Александром, епископом Ковенским, в Свято-Троицкой церкви. В произнесенном здесь слове архипастыря выставлено было значение воспоминаемого события во время последнего мятежа, когда весь западнорусский народ, недавно еще возвратившийся на лоно православной церкви, наравне с прочими русскими людьми, блистательно выказал свою преданность общему отечеству – России, посмеялся над безумными надеждами на него мятежников, устоял против искушений, перенес тяжкие насилия и истязания, и – когда многие из народа с своими добрыми пастырями сподобились мученической кончины за верность своему русскому отечеству и своей православной церкви. Слово это было напечатано отдельными оттисками и раздавалось желающим. Свято-Троицкий храм был наполнен молящимися. Здесь присутствовал и начальник края М. Н. Муравьев. Спустя две недели после описанного торжества М. Н. Муравьев письменно сообщил митрополиту (8-го апреля), что он назначил из контрибуционных сумм по Гродненской губернии 60,000 рублей на переделку и пристройку к зданию Литовской семинарии, помещающейся в Свято-Троицком монастыре, основанном знаменитым ревнителем православия в западной России, князем Острожским. В течение первого года своего служения в Вильне М. Н. Муравьев отпустил на постройку и на починку церквей в одной Гродненской губернии 178,143 руб. В то время Вильна все еще оставалась на военном положении. По городу часто двигались длинными колоннами гвардейские войска. Днем и ночью ходили конные и пешие патрули (отряды). После 9-ти часов вечера никто не имел права выходить на улицу без зажженного фонаря в руках. 8 июля, вечером, прибыл в Вильну Государь Император. 9 июля, в 8 часов утра, Его Величество отправился в Свято-Духов монастырь. На церковной паперти он был встречен митрополитом, приветствовавшим Государя речью. В этой речи архипастырь благодарил Монарха за то, что он не смешивает сонмища злоумышленников с преданным ему народом, который он избавил недавно от уз рабства и от горсти пришельцев, терзавшей народ несколько веков и старавшейся лишить его прежнего русского слова и веры православной, а также благодарил Монарха за улучшение быта православного западнорусского духовенства. В пещерной церкви Государь приложился к мощам Виленских мучеников и удостоил принять из рук митрополита Иосифа икону Спасителя.

Немедленно по усмирении мятежа М. Н. Муравьев представил (14-го мая) Государю записку, в которой с полною откровенностью высказал необходимость: а) упразднить римско-католические монастыри, замешанные в мятеже; б) ограничить права римско-католического духовенства на постройку костелов и на назначение ксендзов к должностям без разрешения местного начальства; в) уничтожить польский язык во всех учебных заведениях; г) повсеместно завести русские школы; д) по возможности ограничить назначение лиц польского происхождения на должности в Западном крае и е) увеличить содержание русским чиновникам, проживающим в этом крае. В продолжение 1864-го года М. Н. Муравьев упразднил более 30-ти католических монастырей и закрыл много, устроенных произвольно, филиальных (не имеющих настоятелей) костелов и ненужных приходов, устраиваемых, обыкновенно, среди православного населения с целью обращения его в католичество.

По ходатайству М. Н. Муравьева, на все северо-западные губернии правительство решило отпускать духовенству ежегодно по 400.000 рублей прибавки к его жалованью. Из этой суммы духовенство Литовской епархии получило, за вторую половину 1864 года, 54.593 рубля. Таким образом содержание городского священника увеличилось в год до 400 рублей, а сельского стало не ниже 220 рублей в год, тогда как некоторые получали до того времени по 80 рублей в год.

В это достопамятное время пробуждения православно-русских начал среди народа, освобожденного от подчинения панам, в западной России появилось несколько важных церковно-общественных учреждений. Вслед за возникшими, по мысли М. Н. Муравьева, церковными советами стали учреждаться при православных церквах приходские попечительства, для попечения о благоустройстве и благосостоянии приходских церквей и причтов в хозяйственном отношении, а также для попечения о первоначальном обучении детей и для благотворительных действий в пределах прихода. Начали снова возникать, существовавшие некогда во множестве в западной России, церковные братства. Братства скоро привлекли к себе сочувствие и пожертвования не одних местных жителей, но и из других мест. В братские списки вносили свои имена многие знаменитые иерархи, а также высшие правительственные лица и общественные деятели. Первое из таких братств возникло в г. Ковне. Почетным председателем братства был избран высокопр. Иосиф, утвердивший устав этого братства (2 декабря).

В этом году сделаны были весьма значительные пожертвования в пользу церквей и православных школ. Одно московское купечество пожертвовало в пользу западнорусских церквей и школ 30.000 руб.

Число присоединившихся из латинства к православию значительно увеличилось в 1864 году. Всего присоединилось 1,620 человек, в том числе было немало шляхты, дворян и мещан. Но это было только начало того массового движения в православие, которое обнаруживалось в последующие два года. „После мятежа многие из католиков, даже некоторые ксендзы, усомнились», говорит митрополит Иосиф, „в собственном законе и спрашивали себя: может ли быть святая и истинная та вера, которая поощряет измену, клятвы и преступления, которой пастыри позволяют себе призывать свои паствы к мятежу, или даже сами ведут их на грабеж и убийства и проливают человеческую кровь собственными руками, обыкновенно приносящими бескровную жертву Всевышнему»? Многие католики-простолюдины стали ходить в церкви, вместо костелов, где ксендзы с некоторого времени перестали молиться за Царя – благодетеля крестьян.

17 апреля 1865 года М. Н. Муравьев, в бытность в С.-Петербурге, был уволен от управления Северо-Западным краем и за умиротворение и устройство края был возведен в графское достоинство.

2-го мая прибыл в Вильну, назначенный преемником М. Н. Муравьева по управлению Северо-Западным краем, К. П. Кауфман, внесший, как в дела своего предшественника, так и в новые, им самим двинутые, необыкновенное нравственное оживление и близость к народу. Период полутора-годового управления К. П. Кауфмана Северо-Западным краем ознаменовался, между прочим, многочисленными присоединениями к православию простолюдинов-католиков. Скоро по прибытии К. П. Кауфмана в Вильну состоялось открытие, первого в этом городе, православного женского монастыря.

Когда М. Н. Муравьев упразднил, в 1864-м году, несколько римско-католических монастырей в Вильне, у высокопр. Иосифа зародилась мысль обратить один из этих монастырей на устройство в нем женской православной первоклассной обители, и личный для нее состав заимствовать из женских Московских монастырей, „дабы обитель сия была новым звеном, соединяющим нашу страну с сердцем России». Эту мысль митрополита принял к сердцу М. Н. Муравьев. Он уступил для предположенной женской обители, в 1865-м году, монастырь визиток. Игуменьею учреждаемого монастыря назначена была, рекомендованная митрополитом Филаретом, казначея Московского женского Алексеевского монастыря, Флавиана, а казначей – инокиня того же монастыря Антония. 22 июля была совершена Александром, епископом Ковенским, закладка теплой церкви при новооткрытом монастыре, a 18 декабря совершено освящение той же церкви.

4-го августа высокопр. Иосиф утвердил устав Виленского Свято-Духовского братства собственноручною надписью на нем: „утверждаю, и да благословит Господь начинания братства». 6-го августа, после архиерейского богослужения в храме Свято-Духова монастыря, совершилось торжественное открытие братства во дворце генерал-губернатора, в присутствии К. П. Кауфмана, произнесшего при этом речь.

29-го августа преосвященный Александр, епископ Ковенский, освятил каменную часовню, построенную на православном кладбище, над могилами падших во время мятежа воинов, а 30-го августа он же освятил новую часовню, построенную на Георгиевской площади, в воспоминание подвигов наших воинов и для поминовения в ней падших на поле брани, при подавлении мятежа и крамолы.

В неделю Православия, 12 февраля 1866 года, митрополит Иосиф совершал богослужение в своей крестовой церкви, а в день Св. Пасхи (27 марта) служил всенощное бдение и литургию, в 12 часов ночи, в большой церкви Свято-Духова монастыря, в сослужении епископа Ковенского Александра. В тот же день митрополиту Иосифу Всемилостивейше был пожалован посох, осыпанный драгоценными камнями, при Высочайшем рескрипте (письме), во внимание к незабвенным заслугам, коими ознаменована была многосторонняя и много полезная деятельность владыки, в период многолетнего его служения православной церкви и отечеству.

Величественное и отрадное зрелище представлял тогда Западный Литовско-Белорусский край в религиозном отношении. В местных газетах постоянно сообщались сведения то о возобновлении древних церквей, то о закладке и освящении новых, то об обращении костелов в православные храмы, то о возвращении целых приходов в православие. Во всех этих делах принимал большее или меньшее участие митрополит Иосиф. Как епархиальный начальник, он сам принимал все бумаги, все доклады, касающиеся епархиального управления, и полагал на них резолюции. Только в периоды сильного ожесточения его болезни некоторые епархиальные дела были, по его поручению, рассматриваемы одним из викарных епископов. И хотя владыка сам не участвовал ни в одном торжестве освящения или закладки новых храмов, но вся подготовительная, так сказать, черновая работа, заключительным звеном которой были эти торжества, проходила через его опытные и властные руки. To же можно сказать о совершавшемся в те дни массовом движении среди католического народа к православию. Это движение было плодом того святого дела, которое митрополит Иосиф положил в основу западнорусской жизни, и хотя Иосиф не был инициатором этого движения, но оно тесно связано с его авторитетным именем. На закате дней владыки оно затихло, а после его смерти и совсем заглохло. Вот почему об этом деле следует сказать подробнее.

Движение к православию вызвано было всею совокупностью, недавно совершившихся, важных событий, как то: уничтожением крепостного права, недоверием народа к ксендзам и панам, запятнавшим себя участием в минувшем мятеже, прибытием в край некоторых русских деятелей, одушевленных истинною ревностью к православию, но более всего, необыкновенным подъемом духа среди местного православного духовенства, хорошо понимавшего, что тогдашние обстоятельства особенно благоприятствовали возвращению в православие католиков-простолюдинов, насильно загнанных в польское католичество во времена владычества Польши. Дело возвращения русских крестьян из латино-польского обряда к вере предков их, приняло во всем крае наиболее широкие размеры в 1865 и 1866 годах, именно, когда на деле осуществились для них блага законной свободы и законного пользования землею, дарованные им Всемилостивейшим Монархом. Признательность к Царю-Освободителю, Царю православному, при разумном содействии местных деятелей, духовных и светских, была первою причиною появившегося движения среди народа, совсем не понимавшего богослужебного языка в костелах, неприязненного польским панам, в большинстве коих крестьяне видели мятежников, противящихся православному своему Государю, недавних притеснителей своих. Мысль о возвращении или вступлении в православную церковь отождествлялась в глазах народа с мыслью о вступлении в общерусскую семью, под сень одного общего русского Царя, и отторжении от мятежной польщизны.

Со времени мятежа церковь получила особое притягательное значение не только для православных, но и для католиков. По случаю какого-либо нарочитого праздника, в церкви находилось всегда масса католиков. Духовенство не упускало таких благоприятных случаев и своими убеждениями и вразумлениями приобретало десятки и сотни новых чад православной церкви. Кроме объяснения „слова Божия», недавно освобожденные от „панщины» крестьяне нередко слышали в церкви, из уст своих пастырей, ясные, не ложные ответы на все новые запросы их жизни. Все крестьяне, как католики, так и православные, были убеждены, что только от одного „батюшки» можно узнать правду о настоящем их положении и получить от него добрый и искренний совет. Совет батюшки, в церкви или дома, одному католику негласно передавался прочим и свято исполнялся всеми. В это время костел или безмолвствовал, или сбивал с пути своих прихожан, продолжая ублажать их бывших панов, потерявших теперь свою силу и обаяние в глазах простолюдинов. Этим костел невольно гнал католиков в православные храмы, где они находили для себя нравственное и религиозное удовлетворение.

Приемы, употреблявшиеся для убеждения крестьян, отличались кротостью и простотою: священники внушали им великое лишение, которое испытывают они, не причащаясь в костеле крови Христовой, указывали на отсутствие у католиков причащения для детей, в большинстве умирающих без этого великого священного таинства, – на запрещение читать священное писание, из коего люди могли бы уведать истину, на непонятный для народа язык латинского богослужения и на общепонятность православного богослужения, на древнейшее господство православной веры среди белорусов в этом крае. Гражданские деятели указывали на враждебную Царю проповедь в костеле и на участие ксендзов в мятеже, на нравственность семейного начала в жизни у православных священников, на весь склад русской православной жизни, где церковь, Царь и народ составляют одно неразрывное целое. На практике, деятели с любовью входили в дома крестьян, принимали участие в их семейных радостях и печалях, участвовали с ними, в качестве свидетелей, в торжестве присоединения к православной церкви, в торжестве их браков и причащения детей в храме Божьем. При объезде деревень входили в дома православных крестьян и явно избегали общения с упорными сторонниками костела, ксендзов и ополяченных помещиков. Большинство же последних, уличенное в прямом или косвенном участии в мятеже, в единственной заботе о самосохранении, молчало и притихло. Движение началось. К естественному движению пришли на помощь правительственные поощрения в виде усиления благосостояния православных священников, наделения безземельных крестьян участками государственных имуществ, в виде денежных пособий нуждающимся, внимательного участия к справедливому отправлению ими рекрутской и других повинностей, развития народного образования, приурочения училищ и волостных правлений к православным приходским храмам (а не к костелам, как было до того времени), создания и обновления церквей, снабжения их предметами богослужения и средствами торжественного отправления такового; завелись хоры певчих из крестьян, образовались из них чтецы в церквах.

По свидетельству высокопр. Александра, бывшего, в период воссоединения католиков, викарием митрополита Иосифа, Иосиф относился весьма осторожно и осмотрительно к заявлениям католиков, искавших присоединения к православной церкви. Когда известный деятель, князь Николай Хованский, доложил митрополиту Иосифу о желании многих крестьян Виленского уезда присоединиться к православию и о необходимости, в виду заявленного ими желания, обратить некоторые костелы в церкви, владыка послал в Виленский уезд епископа Александра, с тем, чтобы он исследовал на месте расположение умов тех, которые искали присоединения. Крестьяне повсюду с восторгом встречали преосвященного Александра и единогласно ходатайствовали о принятии их в православную церковь. На вопрос преосвященного Александра: действительно ли они сами желают присоединения, или действуют в данном случае по наговору или по совету других лиц, и на его просьбу поразмыслить внимательно об этом серьезном деле, все единогласно кричали: „мы сами желаем быть православными! Долой ксендзов, и дайте нам православных священников»!

Нужно заметить, что присоединившиеся были большею частью русского происхождения, совращенные некогда в латинство из православия или из унии. Так, присоединенные к православной церкви 673 человека крестьян в м. Шумске, Виленского уезда, были все белорусы, только отцы и дети которых совращены были в латинство доминиканцами. Они возвратились в православие вследствие притеснений и чрезмерных поборов своих ксендзов. To же должно сказать о новоприсоединенных крестьянах в Рудомине и Рукойнях, Виленского уезда.

За описанным движением в православие нельзя не признать великой нравственной силы, если оно успело увлечь в поток свой четырех ксендзов и таких личностей, как князья Друцкий-Любецкий, Радзивилл и Огинский, Деспот-Зенович, доктор Белишский, Войнилович и многие образованные чиновники. Один воссоединившийся просвещенный польский помещик определил указанное движение, назвав его разрывом, раз навсегда, связи с Варшавой и Римом. Всего присоединилось в 1866 году в Литовской епархии до 25,194 человек, не включая сюда 4,254-х человек, принятых в лоно православия в 1865 г.

С умножением числа православных, в последние два года учреждено было девятнадцать новых приходов, и на Высочайше ассигнованные 500,000 рублей, в течение пяти лет, с воспособлением от прихожан работою, материалами и деньгами, было построено пятьдесят семь новых церквей, в том числе сорок каменных. В постройке церквей гражданские власти принимали самое деятельное участие. В Виленском уезде число воссоединенных было столь значительно, что митрополит признал нужным учредить (от 22-го августа) особое Шумское благочиние, состоящее из церквей – Рудоминской, Рукойнской, Кердеевской, Шумской, Островецкой и Быстрицкой.

Митрополит душевно радовался продолжающемуся среди католиков движению в пользу православия и старался поощрять, по мере возможности, нелегкие труды священников по присоединению католиков к православию. „Слава Богу, что присоединения к православию идут и по Гродненской губернии», писал митрополит Иосиф своему викарию, епископу Брестскому Игнатию, жившему в г. Гродне. „Дал бы Бог, чтобы движение это шло дальше и дальше. При случае напоминайте, кому следует, чтобы о присоединениях доносили благочинные мне или в консисторию, с приложением подписок» (присоединившихся). При распределении Высочайше отпущенных в пособие духовенству Литовской епархии 42,000 рублей, владыка обыкновенно сам назначал пособие „духовным, ревностно и с благим успехом потрудившимся в деле присоединения иноверцев к православию» (от 100 до 200 рублей каждому).

8-го ноября совершено преосвященным Александром, епископом Ковенским, в г. Вильне освящение возобновленной Николаевской церкви, первоначальное основание которой относится к первой половине 14-го столетия. Это была одна из пятнадцати вновь перестроенных или устроенных из костелов церквей, освященных епископом Александром в 1866 году. Во время крестного хода вокруг освящаемой церкви запрестольный крест несен был впереди народа начальником губернии С.Е. Панютиным, который был избран приходом Николаевской церкви, согласно своему желанию, в церковные старосты, а хоругви были несены мировыми посредниками и другими чинами высшего местного управления. На том же богослужении С.Е. Панютин, как церковный староста, собирал на блюде на церковь пожертвования и собрал более 100 рублей.

В конце 1866 года (от 9-го октября) К.П. Кауфман, высоко поднявший знамя православия и русской народности в Западном крае, был уволен в одиннадцатимесячный отпуск и оставил управление этим краем.

25-го мая 1867 года митрополит Иосиф был потрясен страшным известием о новом покушении на драгоценную жизнь Монарха, совершенном в Париже, 25-го мая, двадцатитрехлетним поляком Березовским, питавшим мысль о цареубийстве с самого младенчества. Митрополит Иосиф письменно поздравил Государя с избавлением от опасности и получил от него за это монаршую благодарность. Через три недели после этого события в Париже, Государь прибыл в Вильну. Приезд Государя особенно обрадовал митрополита, в виду замеченного среди вновь воссоединенных обратного движения в латинство, быстро приостановленного теперь властным словом Государя. Дело в том, что присоединение к православной церкви массами уже несколько месяцев перед этим остановилось. Многие из присоединенных отказывались от данных ими обязательств принадлежать к православной церкви. Некоторые не присоединенные жены православных супругов стали возить детей своих в Вильну, чтобы крестить их по римскому обряду. Некоторые из вновь воссоединенных беспрепятственно обращались за совершением треб к латинским монахам Виленского костела Всех Святых. Ксендз Бояржинский открыто крестил младенцев, рожденных от православных родителей, принадлежавших к Юрьево-Гейшишской церкви, посещал дома православных и внушал им не повиноваться православной церкви. Особенно подстрекали народ к отпадению отставные солдаты из римских католиков, убеждавшие простолюдинов, что под нашим Царем живет семьдесят семь вер и ни одну из них не ломают, а также – костельные братчики, которые в то время ездили по деревням для освящения жителей особым способом, ставя латинский крест на голову людей, разрешаемых от православия, и принимая от них деньги.

Причины обратного движения зависели в некоторой степени и от самого способа присоединения к православию. При большом числе ревнителей этого дела, разбросанных в трех губерниях и не соединенных в деле столь святом, как верование, ни единством в убеждениях, ни единым руководящим направлением, нельзя было обойтись без частных ошибок, без частных уклонений от строгой чистоты в действиях, хотя уклонения эти не были ни особенно резки, ни вредны. „Присоединение, при общем движении народа к православию, делалось, по словам ревизорского отчета преосвященного Александра (за 1866 год), поспешно, без должного приготовления и сознательного усвоения истин православной веры со стороны присоединяемых.... Между тем, с переменою обстоятельств, благоприятствовавших быстрому движению в народе к воссоединению с православною церковью, шляхетско-ксендзовская партия стала действовать с особенною силою и дерзостью, употребляя все противозаконные средства к возвращению в латинство присоединенных. Народ темный, неразвитой бессознательно поддавался обману и лжи, – привычка к прежним обрядам слишком была сильна, чтобы вдруг её оставить». Труднее всего было удержать в православии бывших грамотных католиков. При массовом воссоединении они присоединялись как-то неохотно, говоря: „коли все, то и мы будем православными». Они никак не могли забыть своих излюбленных кантычек и своих рожанцев. Их по прежнему тянуло в костел, где они, важно восседая на скамьях рядом с сурдутовою шляхтою, громогласно распевали разные польские гимны, под звуки костельного органа.

Православное духовенство единодушно высказывало желание, чтобы правительство открыто и торжественно заявило о признании православной веры господствующею в Западном крае и о сочувствии его к распространению православия, а также, – чтобы опровергнуты были преднамеренно распространенные в народе клеветы, наветы и слухи. Желание духовенства оправдалось. Принимая в Вильне новоприсоединенных крестьян, Государь сказал им следующие слова: „Очень рад вас видеть православными; уверен, что вы перешли в древнюю веру края с убеждением и искренно; знайте, что раз принявшим православие я ни под каким видом не позволю и не допущу возвратиться в католичество; знайте это и скажите это от меня всем своим». В бытность в Вильне, Государь посетил почти все Виленские церкви, православную духовную семинарию и женское духовное училище, обращался с речами к воспитанникам Литовской семинарии, воспитанницам женского духовного училища, и вообще был особенно милостив к православному духовенству.

Тяжкие недуги высокопр. Иосифа лишили его возможности лично встретить Государя. Владыка приветствовал его письмом. В один из трех дней пребывания в Вильне, (11, 12 и 13 июня) Государь осчастливил своим посещением маститого архипастыря и этим доставил великое утешение недужному святителю. Упорная болезнь его, обязанная своим развитием, по признанию докторов и даже самого больного, вольной или невольной ошибке бывшего домашнего его врача Казимира Свидерского, не поддавалась никакому лечению. Даже после купанья его, по совету врачей, в Бирштанских минеральных водах в м. Бирштанах, Виленской губернии, общее состояние его здоровья нисколько не улучшилось. Поражения тела его возобновлялись и учащались. Мучительная борьба жизни со смертью продолжалась, однако очень долго.

1-го октября Игнатий, епископ Брестский, совершил освящение возобновленной древней Пятницкой церкви. Это – первая каменная церковь в г. Вильне, сооруженная первою супругою великого князя Литовского Ольгерда, Мариею, на месте языческого капища; церковь воздвигнута из развалин (уцелели одни полуразрушившиеся и истлевшие стены без крыши) на средства, собранные постепенно, начиная еще с 1842 года, высокопр. Иосифом, с прибавлением некоторой суммы из известного процентного сбора с имений. Как храм, так и иконостас его воспроизведены по образцу Новгородских храмов, откуда, как известно, заимствовались литовцами образцы для первоначальных Виленских церквей.

22 октября освящен Николаевский кафедральный собор Минским архиепископом Антонием Зубкою, вместе с епископами Игнатием Брестским и Александром Ковенским. В своем слове преосвященный Александр приглашал слушателей помолиться о здравии митрополита Иосифа, первого восстановителя православия в этой стране, и об укреплении ослабевших сил архипастыря, а также – за упокой графа М. Н. Муравьева (†29 августа 1866 года), „всемерно заботившегося о поддержании и возвышении православия и давшего средства на обновление сего собора». Митрополит, „в воспоминание об этом, столь радостном для его сердца, дне», пожертвовал в пользу бедных г. Вильны пятьсот рублей, препровожденные им с этою целью в кафедральный собор.

19-го ноября скончался высокопр. Филарет, митрополит Московский, на 86-м году своей жизни. По этому поводу были совершаемы богослужения в Виленских церквах, и, кроме того, владыка предоставил „усердию всего духовенства Литовской епархии вознести теплые молитвы о упокоении столь знаменитого заслугами Московского архипастыря».

Последний день 1867 года был ознаменован, или, лучше сказать, довершен новым торжеством православия. 31-го декабря была освящена преосвященным Александром, епископом Ковенским, главная церковь в Виленском Мариинском женском монастыре.

Из распоряжений митрополита Иосифа по епархии, в 1867 году, заслуживает особенного внимания учреждение 41-ой церковной библиотеки, по одной на каждое благочиние Литовской епархии.

Всемилостивейше уволенный на покой, 23-го января 1868 года, Минский архиепископ Михаил Голубович просил митрополита Иосифа дозволить ему проживать в Жировицком монастыре. Митрополит охотно согласился на это. Архиепископу Михаилу назначено было содержание ежегодно по 5,000 рублей. Он скончался в Жирвицах в 1881 году. Другой знаменитый иерарх, архиепископ Василий Лужинский, так же как и Михаил, ближайший сотрудник митрополита Иосифа по воссоединению, уволен был от управления Полоцкой епархией еще 27 марта 1866 года, с назначением в члены Св. Синода и с содержанием по 7114 рублей в год. Он скончался 21 января 1879 года в С.-Петербурге.

Высокопр. Иосиф, как сказано выше, устроил пещерную церковь в честь трех Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия и переложил мощи их в новую, дорогую, изящную раку в 1852-м году. Ему же суждено было, на остатке дней своих, издать и нарочитую службу этим св. Виленским угодникам. Известный ученый Невоструев случайно отыскал и выписал из рукописи трефология Московской синодальной библиотеки древнюю службу, содержащую в себе стихиры и канон св. Виленским мученикам. Служба, а также акафисты, составленные неизвестными лицами, были рассмотрены, по поручению высокопр. Иосифа, особой комиссией под председательством преосвященного Александра и, по одобрении Св. Синодом (от 16-го февраля) к употреблению, напечатаны в количестве 600 экземпляров на средства Свято-Духова монастыря.

Весною митрополит совершил в Крестовой церкви два богослужения, оба с участием ректора семинарии архимандрита Иосифа. 17 февраля он служил в Крестовой раннюю обедню, a 31 марта, в праздник Святой Пасхи, совершил там же, в 12 часов ночи, всенощную и литургию. После окончания архиерейского служения в кафедральном соборе, совершенного преосвященным Александром, высокопр. принимал в архиерейских покоях обычные поздравления от духовенства. На третий день после совершения богослужения в день Святой Пасхи, в Крестовой церкви, митрополит Иосиф писал следующие строки к высокопр. архиепископу Михаилу – в Минске: „Приветствую Вас взаимным поздравлением. Прошу довольствоваться этими краткими строками от меня болящего, недужного. Мое положение весьма тяжело! здоровье не поправляется, – и Господь не призывает к новой жизни. Да будет святая воля Его! В первый день Светлого Праздника я отслужил келейно, в домовой церкви, литургию. Но это усилие, кажется, способствовало к вящему ослаблению сил. Слава Богу, (я) приобщился св. Таин. Будьте здоровы и благодушны». 3 апреля.

Между тем продолжались мероприятия в духе и направлении митрополита Иосифа и его ревностного продолжателя М. Н. Муравьева, клонившиеся к упрочению и возвышению православия и русской народности в крае и к освобождению ее от католических и польских влияний, наростов и примесей. В день Божьего тела, совпадавший с ежегодным празднованием воссоединения униатов, запрещено было католикам совершать торжественные процессии, всегда отличавшиеся необыкновенною пышностью, особенно в г. Вильне. Запрещено было органистам развозить в святки по окрестным домам облатки, с целью католической пропаганды между православными и для собирания денег и хлеба. Предположено было закрыть костельные братства, как не имевшие законного утверждения или разрешения правительства и, по отзыву православного духовенства, вредно влиявшие на православное народонаселение. Представлено было к закрытию в Северо-Западном крае более 30-ти излишних костелов и каплиц. К началу 1868-го года число обратившихся в православие из латинства в Северо-Западном крае доходило до 80,000 душ обоего пола. Число сельских училищ в Литовской епархии, составлявших одну из главных забот митрополита Иосифа, к началу 1868-го года доходило до 468-ми с 19534-мя учащимися, в том числе было 184 училища, учрежденных духовенством и содержимых местными способами, и 192 – учрежденных духовенством и пользовавшихся пособием от Виленского учебного округа, 48 – учрежденных учебным округом и 42 – ведомства государственных имуществ. Для ознакомления воспитанников Литовской духовной семинарии с способами преподавания в приходских школах открыта была (18 декабря 1866-го года) воскресная школа при Литовской семинарии.

„Все предвещает для Литовской паствы, – писал митрополит Иосиф Святейшему Синоду в конце 1867-го года, как бы предчувствовавший уже близость окончания его земного пути, – все предвещает для Литовской паствы желанную для православной церкви и России будущность, если не помешают тому какие-либо, сохрани Господи, непредвиденные обстоятельства».

Обстоятельства эти представились раньше, чем кто мог бы ожидать. Со вступлением в должность начальника края генерала А. Л. Потапова (2 марта 1868-го года), начались в крае новые веяния, новые неудачные попытки примирительных отношений к полякам и, хотя они не могли беспрепятственно развиваться, пока оставался в живых знаменитый поборник православия и русской народности в крае, митрополит Иосиф, но вредное влияние их сказалось отчасти и при жизни святителя и без сомнения приблизило его к могиле. Первыми жертвами нового примирительного направления в крае сделались некоторые лица из духовенства, наиболее ревновавшие об успехах православия и русской народности.

Смотритель духовного училища, молодой иеромонах Смарагд был арестован и вызван в С.-Петербург, по поводу проповеди, сказанной им 14-го апреля, в день трех Виленских мучеников. В этой проповеди он сказал несколько слов в защиту русских православных деятелей в крае, которые в то время терпели не мало притеснений от врагов России и православия. Справедливые, ни для кого лично не обидные его слова, говорит о. Смарагд, были ложно истолкованы и показаны, как несогласные с образом действий администрации в крае. И вот о. Смарагду предложено было, не заезжая в Вильну, отправиться в Константинополь на должность помощника настоятеля Константинопольской миссии. В 1885-м году о. Смарагд сделан был Ковенским епископом (†1886 г.).

Тяжелые грустные мысли должно было возбуждать в митрополите Иосифе двусмысленное отношение нового начальника края к недавно воссоединенным из латинян. Но сила и влияние маститого архипастыря, хотя и расслабленного телесно, были так велики и обаятельны, что, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, число воссоединенных в православие из латинства в Литовской епархии, в этот последний год его жизни, простиралось еще до 1173, – цифра, до которой уже никогда более не достигало число воссоединенных в той же Литовской епархии после кончины митрополита Иосифа.

18-го августа владыка лишился ближайшего своего помощника по управлению епархией в последние 8 лет, преосвященного Александра, епископа Ковенского, назначенного епископом Минским. На вакантное место Ковенского епископа был посвящен в С.-Петербурге, 14-го сентября, ректор Литовской духовной семинарии, архимандрит Иосиф (Дроздов), оставивший о себе самую светлую память среди своих бывших питомцев.

22 октября совершено было высокопр. Антонием, бывшим архиепископом Минским, и викариями – Игнатием Брестским и Иосифом Ковенским, освящение последнего, восстановленного в последние годы из развалин, Успенского собора, называемого также Пречистенским и митрополитальным. Собор этот построен великим князем Ольгердом (в крещении Александром) и освящен первоначально, в 1348-м году, всероссийским святителем и чудотворцем Алексием. В последнее же время в обширных его развалинах помещались мастерская и склады всякого рода. За торжественным обедом, данным по поводу освящения Пречистенского собора генерал-губернатором Потаповым, был провозглашен тост за здоровье маститого архипастыря, высокопреосвященного Иосифа, „главного виновника торжества православия в здешнем крае».

Последний год жизни высокопр. Иосифа был рядом духовных торжеств для благочестивой души его: в течение этого периода времени освящены почти все храмы, воссоздание или обновление которых начато, по указанию митрополита Иосифа, М.Н. Муравьевым, именно: Николаевский собор, Пятницкая церковь и, наконец, Пречистенский собор. Теперь архипастырь спокойно мог сказать: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, с миром, потому что очи мои узрели чаяние души моей – восстановление последней и древней святыни русской, некогда поруганной врагами православия; увидели мои очи торжество моей веры, еще недавно называвшейся холопскою верою и совершенно вытесненной из городов в веси; увидели спасение моего единоверного и единокровного русского народа, еще недавно гонимого и преследуемого его угнетателями.

Между тем митрополит Иосиф, изнеможенный и ослабленный давним недугом, почти не выезжая из дому, по-прежнему продолжал заниматься епархиальными делами, забывая душевную скорбь и телесные немощи, по-прежнему он отличался бодростью духа и ясностью мысли. По-видимому ничто не предвещало столь близкой кончины. Каждый день владыка принимал у себя с докладами представителей Литовского епархиального и духовно-учебного ведомства, внимательно выслушивал доклады своего секретаря. Судорожное дрожание правой руки владыки, и особенно трех пальцев этой руки, в последнее время необыкновенно усилилось. На лице его замечался отпечаток нелегких телесных страданий. Прямая фигура его представлялась теперь несколько сгорбленною. Борода совершенно побелела. Владыка с трудом мог ходить без посторонней помощи.

23 ноября, в субботу, в день кончины всероссийских угодников, св. великого князя Александра Невского и святителя Митрофана Воронежского, в 35 минут первого часа пополудни, большой колокол Свято-Духова монастыря возвестил жителям города Вильны о кончине великого архипастыря, на 70-м году жизни и на 40-м святительского служения. Кроме викарных Игнатия, епископа Брестского, и Иосифа, епископа Ковенского, на погребение прибыли: Михаил и Антоний, бывшие архиепископы Минские и из С.-Петербурга, – присутствовавший в Св. Синоде, Макарий, архиепископ Харьковский, обер-прокурор Св. Синода, граф Толстой, а также Александр, епископ Минский. В речи, произнесенной 28-го ноября протоиереем П. Левицким у гроба митрополита Иосифа, сделано было сопоставление деятельности усопшего Литовского и почившего год тому назад Московского святителя Филарета. По словам проповедника, „это были два столпа и светильника православия, почти одновременно воздвигнутые Промыслом Божиим, один поставленный на востоке православной Руси, чтобы утверждать там по преимуществу веру Христову и проливать свет Христов, а другой – на западе ее, чтобы возжечь угасающий светильник среди омраченного запада и утвердить здесь ту же веру Христову». При последнем прощании с почившим 29-го ноября, „не без удивления было замечено всеми, «пишет один очевидец, „что, несмотря на семидневное пребывание останков покойного в теплых комнатах его покоев, в более прохладной домовой его церкви и, наконец, в соборе, – тело его нисколько не подвергалось влиянию разлагающей стихии: спокойный лик великого архипастыря изображал его как бы уснувшим. В массах людей, приходивших в последние дни поклониться усопшему, невольно вырывались восклицания о нетленности».

Гроб с останками святителя был внесен в Духов монастырь, в пещерную церковь, и опущен в небольшой склеп под ракою святых Виленских мучеников. На том месте, где поставлен гроб, положена чугунная доска с надписью: „Помяни, Господи, во царствии Твоемъ раба Твоего, святителя Иосифа». „Святые Виленские мученики, Антоние, Иоанне и Евстафие, молите Бога о мне. 1850 год». Доска с обозначением этого года была приготовлена, по распоряжению архипастыря, еще в 1850-м году.

Вследствие ходатайства епархиальных преосвященных, Св. Синод, в начале 1870-го года, воздавая должную честь незабвенным заслугам святителя Иосифа на пользу православной церкви и отечества, постановил, чтобы в день его кончины, 23 ноября, во всех церквах Северо- и Юго-Западного края совершалась заупокойная о нем служба. На это постановление последовало Высочайшее соизволение 2-го марта того же года.

8-го апреля 1890-го года, старанием Литовского архиепископа Алексия, был поставлен над могилою митрополита Иосифа кипарисовый крест с писанным масляными красками изображением, по обеим сторонам его, распятия Спасителя. Внизу, у подножия распятия, с одной стороны креста поясное изображение митрополита Иосифа, в архиерейском облачении, а с другой – изображение трех Виленских мучеников¹⁰.

Митрополит Иосиф принадлежит к числу величайших церковно-общественных русских деятелей в отечественной истории, как по исключительности своего положения и необычайности совершенного им дела, так и по уму, энергии и глубокому пониманию судеб русского народа, нужд церкви и государства.

С первых же шагов своей церковно-общественной деятельности митрополит Иосиф сознавал свои необыкновенные дарования и смотрел на них, как на особенную силу, данную ему Богом и призвавшую его совершить великое русское дело – сроднить и слить с православною Россией оставшихся еще в пределах ее униатов. Этим взглядом митрополита Иосифа на себя, как на особое орудие Промысла Божия, объясняются: и высокий религиозный его энтузиазм (восторженность), и великие подвиги самоотвержения, и полное презрение его ко всем опасностям, не боязнь самой смерти в виду этих опасностей. Возвышаясь над своими личными выгодами до высоты Божьего призвания совершить великое русское дело, он с той же высоты смотрел и на других, и потому, когда видел противодействие своему святому делу, то или поражал со всею силою своих исторических врагов, или, когда видел в среде их своих же сильных русских, то, не задумываясь, требовал, чтобы ему дали возможность отойти в сторону, без позора себе и своему делу. Три раза он просил об увольнении его на покой, и каждый раз его просьба была отклоняема Государем, высоко ценившим его заслуги церкви и отечеству.

Всею душою любя православие и Россию и понимая их в возвышенной чистоте и силе, митрополит Иосиф поставил себя однако в положение белоруса-униата, постепенно, от силы в силу, возрастающего в православии и русской народности. Таким образом, как исторический деятель, он стоял между востоком России, современной ему, и современным же ему польским западом – стоял, большею частью, в борьбе с тем и другим. Но это была борьба русского, православного человека, живущего лучшими началами и преданиями русской исторической жизни многих веков и ставящего эти начала и предания выше всех временных направлений, выше всех личных счетов и всяких отношений к людям. Этим объясняется и большое снисхождение митрополита Иосифа к слабостям своей Литовской паствы, и страстная защита им этой паствы от бесцеремонных посягательств на исторические особенности ее жизни, и порывистые его обличения иногда самых сильных русских людей за податливость в сторону польщизны и латинства.

Как в иерархической своей службе, так и в частной жизни митрополит Иосиф отличался порядком, аккуратностью и трудолюбием. He менее могущественное влияние производил владыка на подчиненных редкою чертою своего характера, показывавшею в нем высокое христианское развитие. Это – поразительное постоянство внимания-дружбы. С особенною ясностью сказалось это постоянство внимания, а также его ровность и твердость, в его отношениях к стоявшим с ним заодно в деле воссоединения. Таким вниманием неизменимо продолжали пользоваться даже второстепенные деятели воссоединения.

Относительно меткости митрополита Иосифа в определении людей, его находчивости и понимания ксендзовских и иных всяких происков, можно сказать, он не имел себе равного, и эта черта его характера составляла его замечательную особенность.

Благочестивое, истинно-религиозное настроение владыки видно из того, что заветным его желанием было посетить места, прославленные и освященные учением и страданиями Спасителя, и поклониться в храме Гроба Господня в Иерусалиме. Но сначала смутные обстоятельства края, a потом болезнь помешали осуществлению этого благочестивого намерения владыки.

Считая воспитание одним из надежнейших средств для перерождения западнорусского духовенства, митрополит неусыпно следил за состоянием семинарии, всех мужских и женского духовных училищ – во всех отношениях. На экзаменах высокопреосвященный внимательно следил за успехами учеников не только в главных предметах семинарского курса, но и в таких, как медицина, сельское хозяйство и церковное пение. Архипастырь полагал, что живущий среди народа священник может быть лучшим лекарем в незначительных болезнях и своими советами может удержать крестьян от искания помощи у евреев и знахарей. А сельское хозяйство он сам любил и желал, чтобы и священники занимались им; этим он думал привязать их к местам служения и внести кое-что новое в круг сельскохозяйственной жизни. Одним словом, он желал, чтобы священник был первый и лучший человек в приходе. „0. ректор», говорил однажды с улыбкою владыка, „не давайте благословения тем семинаристам, у которых, по приезде в Вильну, будут белые руки – это лентяи, а благословляйте тех, у которых руки загорели от солнца, – они, видно, что трудились.... Я и сам некогда возил снопы», говорил владыка.

Замечательною чертою характера митрополита было отсутствие фанатизма (религиозной нетерпимости). Проведя всю жизнь в борьбе с коварством и происками латинян, он однако в душе никогда не был врагом латинян. Напротив, в своих действиях и словах он всегда доказывал необходимость относиться к иноверцам с любовью. Этим он думал рассеять предубеждения их против православных и даже приобрести их сочувствие. До заключения конкордата с Римом высокопр. Иосиф все еще не терял надежды на обращение в православие католиков-западноруссов. При всей преданности своей православию, он отдавал должное уважение всякому искреннему религиозному убеждению и относился терпимо и беспристрастно к другим вероисповеданиям.

При высоких качествах мужественного и любвеобильного ревнителя православия и горячего патриота (любящего отечество и народ), почивший архипастырь оставил по себе память щедрого благотворителя не только между православными, но и среди иноверцев. По случаю получения Высочайших наград и по случаю больших праздников и выдающихся торжеств, он обыкновенно жертвовал сотни, а иногда тысячи рублей в пользу бедных жителей города Вильны, без различия вероисповедания. В пользу Свято-Духова монастыря он пожертвовал более четырех тысяч. В пользу других православных монастырей он завещал пять тысяч рублей из оставшихся после его смерти пятидесяти тысяч руб. Из этой же суммы он завещал в пользу Виленского и Киевского женских духовных училищ капитал по 17,500 руб. процентными бумагами, с тем, чтобы на проценты с этих бумаг воспитывались в этих двух училищах по семи дочерей священнослужителей. В пользу четырех духовных академий митрополит завещал 9,888 рублей.

Господствующее настроение его духа было всегда самоуглубленное и молчаливое. Находясь среди общества, он допускал, разумеется, и легкий, обыденный разговор и приличную веселость, но и тут, однако же, не сглаживалась с лица его задумчивость и какая-то грусть, даже при мимолетной, порой, улыбке. Его беседа дышала простодушием и спокойствием ума, но так, что умное его казалось простым и простое – умным. Одаренный обширною памятью, он никогда не нуждался в напоминаниях, как потому, что ничего не забывал, так и потому, что был крайне заботлив во всех случаях.

Чтение книг было всегда наиболее любимым занятием митрополита Иосифа. Он не жалел средств для приобретения в свою библиотеку наиболее выдающихся сочинений по богословию, истории, естественным наукам, a также – лучших повременных изданий, не только на русском, но и на иностранных языках, особенно на французском. Начиная с пятидесятых годов, он неоднократно жертвовал книги из своей библиотеки в пользу Литовской семинарии. A пo смерти его семинария обогатилась и украсилась четырьмя шкафами книг, завещанных им Литовской семинарии, на сумму около 3000 рублей.

Большое наслаждение доставляли высокопр. Иосифу художественные произведения, особенно живописные. На произведения живописи (числом около 200) он истратил не менее десяти тысяч рублей. Иконами и картинами он украсил все комнаты, как в виленском, так и в тринопольском архиерейском доме.

Самым полезным и освежающим, после умственной работы, занятием служил для митрополита физический (телесный) труд, которому он с увлечением предавался, переезжая на лето из шумного города в любимый им Тринополь. Если митрополит до пятидесятилетнего возраста не подвергался болезням, то он этим наиболее был обязан, по его словам, хозяйственным занятиям на свежем воздухе в Тринополе. В последние годы, когда телесные силы изменили ему, прогуливаясь по двенадцативерстному тринопольскому саду, он с удовольствием вспоминал историю посадки каждого деревца, проведения дорожек, канав, устройства мостов, ограды и проч. В том же саду он устроил деревянную хижину, на подобие той, в которой провел некогда свою молодость. Это был снимок с малорусской избы.

Высокопреосвященный Иосиф был среднего роста, несколько полный и отличался крепким телосложением. До шестидесятилетнего возраста он почти не подвергался болезням. Он имел прекрасную голову, несколько открытую, с короткими, вьющимися волосами, римский, несколько закругленный нос проницательные глаза, полные ума и доброты. Представительная фигура его, с лицом строгим и выразительным, стала еще более внушительною и прекрасною, когда темная окладистая борода его совершенно побелела, как бы в соответствие с нежно белым лицом и с белым клобуком, украшенным бриллиантовым крестом. Голос у владыки был средний, отчетливый и слегка пришептывающий. Особенно величественною казалась его фигура в архиерейском облачении, во время богослужений, которые отличались необыкновенною чинностью и торжественностью, хотя не были продолжительны. Во время священнодействия слова и движения его были плавны и стройны. Во всей осанке его, в движениях и в голосе светился огонь нелицемерной веры. Заключим наше повествование о приснопамятном митрополите Иосифе словами проповеди, произнесенной еще на свежей могиле святителя (31-го декабря 1868-го года) ближайшим его сотрудником Иосифом (Дроздовым), епископом Ковенским.

„С своим от природы светлым и науками просвещенным умом, с своею любознательностью и внимательностью к природе видимой и духовной до последних минут жизни, с своим богатым запасом разнородных сведений, с своею твердою волею, с теплым сердцем, расположенным ко всему доброму и прекрасному, с облагороженным вкусом, с приятною, приветливою речью, – он являлся другом, отрадою человечества и невольно привлекал к себе всеобщее уважение и расположение... Плененный сам в послушание истинной веры, одушевленный святою ревностью, которая, как огонь любви Божией, готова была истребить все нечистое, – в Бозе почивший архипастырь, для водворения светлого православия, сотворил такое великое достославное деяние, которое в судьбах святой церкви всегда будет сиять, как лучезарное явление, последствий которого мы ныне даже обнять не в состоянии. Одушевленный живою верою в Бога, готовый на всякого рода жертвы для отечества и своей паствы, он словом веры и упования непрестанно обновлял и укреплял унылый дух наш. He только в храме и наяву, но и уединенно, в тиши ночной, он думал крепкую думу об общем благе и возносил спасительную молитву Верховному Пастыреначальнику о мире и благоденствии своей паствы».

„Не забудьте же, братие, тех воздыханий, тех забот и трудов денно-нощных, которые предпринимал архипастырь во спасение наше».

Потир – чаша.

Антидор – разрезанная на части просфора.

Мораль – учение о нравственности.

Капитул – собрание знатнейшего духовенства.

Дисциплина – правила, которым должны подчиняться.

Патриотизм – любовь к отечеству.

Школа пропаганды – основана для распространения католичества.

Центр – средоточие.

Фанатизм – изуверство.

Эпоха – определенное время в истории.

Анахронизм – поступок несвойственный духу времени.

Патрон – заступник, покровитель.

Иерарх – владыка, архиерей.

Гимн – песнь.

Энергия – настойчивость в преследовании цели.

Циркуляр – сообщение.

Прокламация – воззвание.

Манифестация – открытое выражение неудовольствия правительству.