Воспоминания о митрополите Литовском и Виленском Иосифе и об уничтожении Унии в России

Еще подсечен один из крепких столпов православия! Еще одной чисто русской душой меньше на Руси!… Несчастлив для нас ноябрь месяц! Два года кряду утраты незаменимые: 19 ноября 1867 призван в горняя Филарет, митрополит Московский; 23 1868 почил (едва 70 лет) от скорбей и болезней Иосиф, митрополит Литовский и Виленский¹.

Почивший, задолго до кончины своей, избрал себе место покоя в пещерной церкви Святодуховской обители. В каменном гробе, с надписью смиренной на чугунной доске, давно приготовленной², он погружен в глубину земли под ракой трех виленских мучеников: Антония, Иоанна и Евстафия. Имена их в язычестве: Круглец, Кумец и Нежило³; пострадали они в 1342 г., при свирепом гонителе христиан, литовском великом князе Ольгерде⁴.

Долго паства Литовская будет помнить о своем пастыре! Многие будут посещать глубокий склеп, где покоится прах митрополита, с молитвой об упокоении души его.

Кому достанется богатое собрание картин историко-религиозного содержания, ликописей (портретов) духовных лиц, более или менее известных, среди грекоунитов и книг, предпочтительно ученых и богословских, которыми он так дорожил?… Картины, ликописи, книги, рано ли, поздно ли, мало по малу погибнут, как гибнет все на земле; но благотворительность его продолжится и за могилой; не погибнет сбереженное им на пособие меньшей братии и детям братии духовной, на воспитание их дочерей и сыновей, на поддержание монастырей и храмов божиих, на пожертвования в севастопольскую невзгоду, на четыре духовные в России академии. Многое из предназначенного на добрые дела давно уже распределено и роздано им. Остальное распределится по назначению благотворителя в его духовном завещании.

Православный по душе, унит по неволе, малороссиянин по имени родовому (Симашко), русский по сердцу, он по призванию с детства, неудержимо стремился к Церкви Вселенской. Когда его семья, убедившись в невозможности открыть какое-нибудь поприще ребенку православной веры, гонимой латино-ляхами, посылала его в греко-унитские храмы, он плакал в них и при всяком удобном случае убегал в русскую церковь отдохнуть от тоски и помолиться о спасении своем от папства. Так рассказывал он о своем детском горе, вспоминая о былом. Так ли же будет рассказано в посмертных записках его, не знаю. Писал их уже в старости и при упадке сил от тяжелых недугов, иное, может быть, он и позабыл, а об ином, наученный печальным опытом, что «правда глаза колет», умолчал, чтобы с одной стороны, не навлечь гонения на то или другое лицо, а с другой не осудить своих личных не доброхотов. Во всяком случае, много из его Записок (дай им Бог уцелеть и вполне дойти до потомства) откроется неизвестного и знаменательного для истории в самом течении политических и религиозных событий в краях, возвращенных от Польши; многое узнается и об ошибках, непредусмотрительности, неправильности действий некоторых лиц, благонамеренных, впрочем, не вовсе объевропеившихся, еще достаточно русских по сердцу, даже довольно православных, хоть по привычке, но на беду поддавшихся польско-латинскому влиянию; откроется и подземная работа ксендзов и панов, Рима и иезуитов.

В жизни мужей призвания перст Божий указывает пути своим избранникам. Провидение явно хранит их от купели до гроба. Мы знаем это из житий многих святых. Мы видели это в жизни Первосвятителя Московского Филарета, бодро и благочестиво протекшего предоткрытое ему Богом поприще. Мы видели это и в продолжение многолетней борьбы архипастыря Литовского, Иосифа с латино-польскими легионами за Русь и православие.

По призванию и так молвит волей неволей, с детства изучал он чин (уже искаженный) греко-унитского служения; потом полемически, можно сказать, вникал в дух и смысл римских обрядов; напоследок всеми силами души углубился в исследование всех неправд папежничества, всех козней иезуитов, всей лжи латинских писаний, во всех отношениях богословском, нравственном, историческом.

При научном знании вероучения (религии), как науки, при подробном изучении библейских, непреложных, боговдохновенных истин, при толковом чтении летописей и бытописаний, от 1-го ст. по P. X. до первого проявления папских поползновений к похищению первенства и стремления их к самовластию, от 1-го Вселенского Собора до отпадения Римской патриархии, от союза Вселенской Церкви и далее до Гуса и Лютера; при полном, наконец, знании истории Руси и Польши вообще, Малороссии же, Белоруссии и Литвы в особенности; всесторонние сведения митрополита Иосифа о заблуждениях, ересях, хитросплетениях отпавшей Римской Патриархии постоянно приводили в отчаяние и ожесточение латино-католиков и их бискупов. Он поражал противников православия и врагов отечества их же собственным оружием, обличая их неправды неправдой их писаний и деяний⁵.

Покойный происходит от древнего рода знатных и богатых помещиков Симашек в южной Руси. Наш Курбский был женат на девице Симашковой⁶. Какой отрасли родители Иосифа не знаю; по званию и состоянию своему они не чаяли, конечно, чтоб сын их восстановил знатность своего происхождения. Но вот сын возмужал летами, знаниями, духом и отец, смиренный сельский священник Липовецкого уезда Киевской губернии, приведен, неисповедимыми судьбами Божьими, в епархию своего сына, уже архиепископа, и потом митрополита Литовского и Виленского. Отрадно было отцу, в качестве уже православного протоиерея (при сельской церкви Лидского уезда Виленской губернии), возносить молитвы о своем «Владыке и сыне!"…

Служение церкви он начал в среде белого духовенства. И это случилось, конечно, не без воли Провидения. Если бы он из училища поступил в монастырь и из затворничества школьного в затворничество монастырское, то пути деятельной жизни долго были бы от него отклонены. Иноческое послушание наложило бы печать молчания на его уста, как бы ни болела душа, как бы ни смущалась она ложью, окружающей юношу. Сиротство в стенах иезуитской обители развило бы в нем бесплодную пытливость ума и страдательную созерцательность молодого сердца. В мире он узнал людей, постиг, оценил худое и доброе в обществе человеческом, испытал на себе, как тревожно житейское море, как необходимо в мире непрестанно помнить Христово изречение: «Будьте мудры, как змии, и просты как голуби» (Мф.10:16). Так, самой жизнью воспитанный и приготовленный на предопределенное ему дело, он стал лицом к лицу с гонителями веры истинной, и ступил на новое духовное поприще. Настал час воли Божией и не женатый пресвитер Симашко возведен в сан архиерея.

Первое зерно плодотворной мысли об уничтожении унии в русской земле брошено им в Правительственный мир во времена императора Александра І-го⁷. He скоро созрело оно. He возможно было еще тогда приступить к решительным мерам. Нужно было постепенно приближаться к благой цели. Первый шаг вперед занесен в 1828 г. Рабская зависимость унитского духовенства от латинской иерархии тогда прекращена. Унитская церковь отделена от римской. Непосредственное влияние на нее самого Папы уничтожилось. Греко-унитская духовная академия призвала ее к самобытной жизни. Митрополит Булгак (не всегда твердый в убеждениях и порой уклонявшийся с прямого пути к цели) стал на страже вверенной ему паствы. Везде приставлены к ней пастыри добрые, а наемники удалены, и волки перестали похищать, губить и разгонять овец⁸. Печальная пора мятежа в 1830 и 1831 г. убедила императора Николая в необходимости возвратить русских в русскую церковь, прекратить совращение в римское вероисповедание, хранить народ от ополячивания и мало по малу вполне обрусить страны, возвращенные от Польши. Протекло 10 лет и вот 12 февраля 1839 созван собор унитского духовенства. Между тем, исправлялись все извращения и искажения обрядов и обычаев грекоунитской церкви к обращению ее в римскоунитскую. Нужно было, можно сказать, уничтожать «мерзость запустения на месте свято», – и она прекращена. Полуразрушенные храмы поддержаны; открытые алтари ограждены иконостасами; совершение проскомидии священниками (большей частью) дома воспрещено; латинские альбы заменены русскими ризами; ветхие неполные служебные книги (Евангелие, требники, служебники, часословы и проч.) также заменены новыми; утварь церковная пополнена; лавки из церквей, где были, вынесены; колокольчики, звук которых служил знаком молитвенных движений: воздеяния рук, коленопреклонений и т. п., выведены из употребления; впрочем, органы, колокольчики и лавки встречались не везде. Много было сделано и в числе делателей Симашко всех боле заботился о достижении, разными со всех сторон путями, вожделенной цели. Эта цель была задачей, мечтой, венцом всей его семидесятилетней жизни. Другие имели много иных забот и занятий по разным стремлениям и видам правительства. Они главнейше обрабатывали те вопросы, которые он постоянно выдвигал, пользовались его указаниями, поощряли его деятельность, питали его надежды. Мысль уничтожить унию и возвратить православных православным, русских русским, проведена им в среду Духовенства. Совещания Иосифа с посвящаемыми в тайну лицами предпочтительно происходили в Жировицах, близ Слонима, Гродненской губернии, где находилась семинария. От священников она проникла постепенно до прихожан, замечавших уже большее благолепие в храмах и привыкавших к более стройному и полному служению в них Богу. Напоследок провидение послало ему сильных помощников: в начальнике Гродненской губернии M.Н. Муравьеве (в последствии полномочном начальнике северо-западного края и графе), в Виленском военном генерал-губернаторе, князе А. Долгорукове, в обер-прокуроре Св. Синода, графе H.А. Протасове и в графе Д.Н. Блудове. Московский митрополит Филарет постоянно сочувствовал и содействовал Иосифу. Вот что написал он о нем Гавриилу, архиепископу Могилевскому, от 23 мая 1834 г.: «Путешествует мимо Вас преосвященный епископ Иосиф Семашко. Примите его с миром и доверием, как человека, который приемлет словеса мира и желает блага церкви и царству»; и потом, в другом письме (от 21 апреля 1835): «О благонамеренности пр. Иосифа есть доказательства весьма убеждающие. Не одного легковерия остерегаться должно, но и недоверчивости, не допускающей единства, когда его ищут»⁹.

Поддерживали его и желали ему успеха члены Синода и все, посвященные в тайну из православных мирян и служителей алтаря. В числе их особенно усердствовал Минский епископ Никанор (в последствии митрополит Новгородский и С.-Петербургский и первоприсутствующий в Синоде). Дело приближалось к развязке не без препятствий, однако; привычная оглядка через чур смиренной матушки России на Запад, опасения не рассердить бы нам Европу, страх, не ополчились бы на нас иностранные всех цветов журналы, заботы, как бы убаюкать, утешить, потешить Папу, все это тормозило решительное движение наше вперед. Где же и кому не связывали рук политика и дипломатия? Так и тут: князь Долгоруков, в большой силе тогда по доверию и расположению к нему императора, не скоро решился предложить окончательную меру, а прибегнул к средней, в надежде сперва поссорить католиков с унитами, именно: во всеподданнейшем отчете своем, лично им Государю поднесенном в январе 1834 г., он предложил отобрать у первых недвижимые имущества, а последним оставить их имения до времени¹⁰. Граф Блудов, вступив в управление Министерством Внутренних Дел, усердно содействовал, как местным двигателям великого предприятия, так и графу Протасову, также горячо поддерживавшему православие на юге и северо-западе, как позже горячо он ратовал за обрусение православной верой латышей в Прибалтийской стране. Победа склонилась на сторону противников. Но на все час воли Божией!

Я давно знавал графа Николая Александровича. Ближе мы познакомились в Вильне, когда он был еще флигель-адъютантом. Мне очень правились в нем его рыцарская прямота и простота в обращении. Ему я обязан предпочтительно должностью губернатора, о которой я и не помышлял. По его же и Долгорукова настоянию испрошено соизволение государя на отправление меня, вместо Витебской губернии, куда я был предназначен, в Минскую, где по его соображениям, воссоединение унитов с православной церквью казалось сложнее и затруднительнее. Оно совершилось, однако с Божией помощью очень легко, скоро, просто, без жертв и без наград. Я отправился по Динабургскому шоссе (где недалеко уже от Динабургской крепости, попался было в руки разбойников) и вступил в губернию с пограничного уездного городка Десны, принадлежащего теперь к Виленской¹¹. Полоцкий собор, на котором унитское духовенство 12 февраля 1839 года, постановило ходатайствовать о возвращении унитов в лоно православной церкви, не был еще распущен. В.В. Скрипицын, один из непримиримых преследователей расколов и ересей, ревнитель православия и ловкий поборник преосвященного Иосифа, странствуя по Литовскому краю, старался вразумлять встревоженных панов и ксендзов, от которых ожидалось сильное противодействие. Заботясь о предупреждении всяких недоразумений, я, прибыв в Дисну, 3 или 4 февраля и ночью, на другой день отправил окружное «конфиденциальное» письмо к уездным предводителям дворянства, в котором просил их немедленно посетить всех помещиков своего уезда и, не входя с ними ни в какую переписку, лично объявить им, на словах, что дело Унии – дело решенное; что они, как природные полицмейстеры в своих имениях, отвечают за всякий в них беспорядок и что, в случае малейшего беспокойства в сельских приходах, помещики будут вызваны в губернский город, а имения их поручатся Опекунскому Управлению. Эта нехитрая мера увенчалась полным успехом. Она была одобрена обер-прокурором Синода и введена в инструкцию начальникам губерний относительно «унитского дела». Между тем, 25 марта воссоединение совершилось и вообще, мирно. Несколько попыток неповиновения, со стороны прихожан в разных губерниях, не повлекли за собой важных последствий. В Минске, когда происходило первое в соборном храме служение двоих архиепископов, искони православного Никанора и воссоединенного Иосифа, многие из польских панов, преспокойно смотрели на торжество православия, а потом даже благодарили меня за то, что я их сберег от беды.

«А что же вы задумывали?», спросил я одного из них.

– «Да так, хоть бы показать себя отчизне верными католиками».

«Что ж, стали бы опять набирать повстанцев?»

– «Ни, ни… a… как быть…гонор… Бискуп… ксендзы… Папа…»

«То есть, из страха, чтоб вас не почла отчизна верноподданными Всероссийского Императора, вы дали бы волю ксендзам мутить народ, а порой и сами, в угоду Папе, подстрекали бы к неповиновению православным священникам своих крестьян?

– «Не все, конечно, так думали, да… нельзя же отстать от других…а вот, как объявлено, что будет с помещиками при беспорядках в их имениях, так все и вразумились».

Умилительно было глядеть на просиявшие духовной радостью лица двух Святителей, когда они, шествуя рука в руку и душа в душу, дружно благословляли народ, один по правую, другой по левую сторону. Кстати и древле, православный священник привел в краткой речи своей, свершившуюся при нас тогда «причту»: «И ины овцы имам, иже не суть от двора сего: и те ми подобает привести, и глас мой услышат: и будет едино стадо и един пастырь» (Ин.10:16). Вскоре свершилось и в духе, и на самом деле слияние «сего и не сего двора» овец, когда в приготовленный дом, в Минске для семинарии переведены были семинаристы из обоих, православной и унитской¹². Дети скоро свыкаются, дружатся, братаются. Воспитание и потом браки вполне обрусили воссоединенных. Потомки трех миллионов, обращенных при Екатерине и двух при Николае, вытеснят со временем из среды своей латино-польское племя; ибо неопровержимо убеждение Иосифа, что «Вера православная есть самая крепкая цепь, связующая во едино целое бесчисленный русский народ; что ей зиждется и стоит непоколебимо великое, единодержавное русское царство; что в ней главная опора для сего царства во всех невзгодах и испытаниях»¹³.

И так, задача всей жизни первого делателя разрешена; цель достигнута; противодействия явного от унитов не было; только еще ксендзы возбуждали в втихомолку своих прежних прихожан к заявлению их мнимой принадлежности к католичеству. Кой- где (предпочтительно в Витебской и Могилевской губерниях) пытались простолюдины уклониться от православия, но следственные дела везде кончались вразумлением и усмирением непокорных и наградами вразумителям и усмирителям. В Минской был только один случай неповиновения. Он миновал без тревог и наград. Пружины везде были одни и те же. Ксендз напугает безграмотных крестьян адским огнем и жупелом за отречение от Папы, да почитает им, что случится, по латыни произнося по временам со вздохами: «Езус, Мария!», а они перепугают, в свой черед, по деревням и старого, и малого; женщины же и девушки, постоянно вращающиеся в благочестивой среде ксендзов, плебанов и т. п., и заменяющие им, в их домашнем быту и семью, и сердобольных сестер-сиделок при болезни, и нянек, или кормилиц призреваемых ими сироток и подкидышей, настойчиво требуют, чтоб мужья их держались ксендзов.

Все эти попытки, впрочем не оставили следов в народе, скоро обрусевшем. Обдуманного же и решительного противодействия, как я сказал выше, нигде не было. Несколько унитов духовного звания, отказавшихся от воссоединения, оставлены без преследования. Они были только удалены в один, для всего края от Польши возвращенного, монастырь (Курской, помнится губернии), в коем увещевали упорствовавших и многие из них образумились.

Шесть лет прошло от уничтожения в России унии. Жаль, что оставили ее в царстве польском. Рим молчал. Заграничные журналы не поднимали еще тревоги.

Иезуиты, однако, работали свою подземную работу и вот, в 1846 году, объявлена нам от них война. Journal des débats заявил себя их ревностным союзником. Это и не удивительно. Но удивительно и грустно было встретить в высших кругах петербургского общества русских «партизан», налетных на нас богатырей за Папу, унию и поляков. К сожалению, это не новость. Мы (не народ, конечно, а верхушка народа, благовоспитанное общество) всегда почти легко верим и легкомысленно поддерживаем всякую клевету и всевозможные обвинения, взводимые на нас иностранцами. Соглашаться с ними значит обладать высокой добродетелью, благородным беспристрастием и рыцарской доблестью самоотвержения. Сердиться же на них и обнаруживать их ложь и злонамеренность значит питать в себе «квасной патриотизм». Иезуиты приискали какую-то лгунью и ославили ее жертвой жестокости митрополита Иосифа¹⁴.

Сказка о ней недавно подновлена в заграничной печати, по случаю смерти «страдалицы». Иезуиты не замедлят прославить «останки ее», да, пожалуй, и почудесят, в честь лжемученицы; а они – знатоки в подобных делах¹⁵. He говоря уже об издавна и в наше время их обличивших сочинениях, довольно здесь указать на новейшее произведение нашего исторического писателя, Н.И. Костомарова: «Последние годы Речи Посполитой»¹⁶. Тут, кстати, указать и на историческое исследование H.С. Тумасова, в одно почти время, появившееся с началом труда Костомарова и по содержанию своему, если не совсем тождественное, то все же сродственное: «Дворянство Западной России в XVI веке»¹⁷.

«Унитский собор духовных лиц – не народное собрание», говорили наши «беспристрастники». «Духовенство, пожалуй, свободно, сознательно воссоединилось с нами, да народ то пошел за ним страдательно». Да, он пошел за ним, как овцы за пастырем, в простоте веры младенческой, ей же надежда царствия крепка: «Аще не обратитеся, и будете яко дети, не внидете в царство небесное» (Мф.18:3). Народ помнит свое русское происхождение, свою русскую веру; он знает, по преданию, сколько пролито родной крови с конца ХVI-го столетия, от начала обманом вводимой Унии; он не забыл о своем прежде довольстве, о прежних правах своих, об исконной независимости своей от ляхов и папежников¹⁸. Вот почему так легко уния уничтожалась, и народ так скоро сбросил с себя наросты польско-римские, как проказу и преобразился, возродился в духе православия, отчинолюбия, более и более усвояя русскую речь и отвыкая от привитого ему с латинством польского говора.

Вечная память честному подвижнику за православие и русскую народность! До конца своей жизни он постоянно обличал панов и ксендзов в их кознях против государства; он громко вопил о скорейшем прекращении польско-латинского преобладания; он предвидел и внезапно вспыхнувший мятеж; он откровенно, смело передавал свои наблюдения графу Протасову, который до кончины своей поддерживал, честил и успокаивал митрополита-патриота! Даже польский катехизис для Иосифа не был тайной; он читал и изучал его в делах Римскаго духовенства, панов и чиновников. Ненависть их к нему была непримирима. Едва ли оставит она его в покое и за могилой. Есть мелкие души, для которых все светлое и чистое, все высокое и славное, все честное и доблестное, все мудрое и благочестивое, невыносимо; зависть грызет и терзает их. Птица ночная прячется от света в дупло; крот уходит в темень норы от тварей, выше его поставленных; земляные черви роются в гнили и прахе, и гнилью и прахом живут: такова их природа! Но мир ночной и мир червей не страшен стремящимся мыслью и жизнью к ясному небу. Пусть бешеная жаба высоко вскидывается, чтобы поразить в голову мимоидущего; пусть хищный зверь стережет запоздалую лань; пусть ненасытный удав ловит неосторожного путника: такова их природа. Но люди? Люди-ненавистники всякого величия, хулители всего прекрасного? Как их назвать? С кем их сравнить? В чистом золоте они силятся отыскать «мерзость»; комки грязи всегда в их руках на высоко стоящих над ними. Они завидуют, злобятся, клевещут, перетолковывая и слова, и дела избранников провидения, а между тем неутомимо хлопочут, как бы пробраться в дверь, за которой скрыто от них лицо знаменитое, всеуважаемое и на их беду проницательное. Пусть же они поднимают свою пяту на недоступных ничтожеству их: не запятнать им доброго имени.

Жаль мне их, грустно за них; ведь и их имена, как имя Зоила, дойдут до потомства и – воздаст оно им вечным презрением. Не устояли же перед судом, не истории еще, a современников ни Фотий, ни Яковлев, ни другие; обнаружено лицемерие, высокомерие, суесловие Юрьевского архимандрита; опровержены неправды синодского обер-прокурора; посягательство на честь и доблесть защитников Севастополя также отражено общим мнением. Так всегда бывает: пигмей бросает камень и грязь в исполина, но камень падает на его же голову, a грязь облепляет его же лицо и обрисовывает его, пигмееву душу.

Закоснелая злоба успела оклеветать первосвятителя литовского за несколько лет до кончины его. Даже граф Муравьев охладел было к нему. Обер-прокурор А.П. Ахматов поспешил в Вильну, чтоб прекратить недоразумение. He менее того явное и неожиданное, внезапно обнаруженное к нему не уважение, недоверие, недоброжелательство, поразило, встревожило, потрясло его на склоне сужденных ему дней. Нервное расстройство было последствием душевной скорби. Болезненное трясение тела одолевало силы побежденного клеветой и завистью. Последние годы его были труд и болезнь. Но духом он не упал и до гроба апостольски радел о своей пастве. Опасения, убеждения, указания его вполне оправданы событиями, мятежом и всеми сведениями о навожденной земле поляками, жидами, немцами и самой «политической почвой Западного Края» (См. Исследование И.П. Липранди)¹⁹.

У меня сохранилось три его слова: 1). При освящении в Вильне (1839 г.) собора во имя Святителя и Чудотворца Николая; 2). При освящении в Пожайском монастыре храма во имя Успения Божией Матери (1846 г.), и 3). В память двадцатипятилетия, протекшего от уничтожения унии (1864). В них, как в зеркале виден чисто русский и твердо православный сын Отечества. Но в последние годы, как указывает непространная кой-когда моя с ним переписка²⁰, остерегался гласности он и занимаясь обработкой своих исторических материалов, для обнаружения истины, решился сообщить мне одну только, впрочем, важную бумагу, именно: свое донесение в Св. Синод, с ответом митрополита Никанора²¹. Я просил его доставить мне более подробные сведения. В ответ на мое письмо он сказал: «Вы желаете новых бумаг, новых записок? У меня все это готово, но только на после смерти». А если он подготовил все, о чем у нас шла переписка, то будем читать любопытный рассказ об его жизни и времени.

Кончив эти строки, я случайно узнал, что наш Дмитровский епископ, преосвященный Леонид, написал свои «Воспоминания о Митрополите Иосифе». А я и не ведал о их знакомстве. Выпросив у него рукопись, прилагаю ее в дополнение и украшение моих здесь рассказов²².

Последнее мое с митрополитом свидание было в благословенную пору венчания на царство государя и государыни. Мы побывали друг у друга, помянули былое и былых, порадовались всему удавшемуся, посетовали на иных за неудавшееся. Он был еще свеж и бодр, общителен и радушен, как прежде. He подумалось мне, когда я принял его прощальное благословение, что мы простились навсегда. Тогда же довелось мне проститься и с другим подвижником, благодушным, ревностным, просвещенным и младенчески искренним, с первоприсутствующим в Синоде, митрополитом Никанором (Клементьевским). Он любил Минск и его любили в Минске, где он был с 1834 г. по 1840²³.

Мир Вам, пастыри добрые! Мир и всем подвижникам в благословенном деле воссоединения, от первосвятителя Московского до первосвятителя Виленского. Немногие уже из них еще плавают по житейскому морю. Из главных же деятелей и ближайших Иосифу друзей один Антоний (Зубко), живой памятник великого события, остается у пристани и ожидает призывного колокола на тот берег²⁴.

В субботу, 14-го сентября, Минская Духовная Православная Семинария торжествовала открытие свое, после перевода из Слуцка в Минск и освящение временного храма во имя празднуемого в сей день, как восточной, так и западной, церквью, Воздвижение честного и Животворящего Креста Господня.

По предварительному приглашению достойного ректора семинарии; священно-архимандрита Геласия, с 9-ти часов утра начали съезжаться в семинарию почтеннейшие чиновники, как военные, так и гражданские, равно и находившиеся в городе дворяне с их супругами. Довольно обширная зала, преобразованная во временную церковь, в несколько минут наполнилась посетителями в парадных мундирах. Все горели нетерпением быть свидетелями умилительного, невыразимо трогательного, торжества Церкви, таинственно готовящейся сочетаться с женихом своим, Христом Спасителем. Наконец, в 10 часов прибыл и преосвященный Антоний, епископ Минский и Бобруйский, встреченный ректором семинарии и соборным духовенством. Прежде чем приступить к таинственному обряду освящения, архипастырь наш, на лице которого всякий прочитать мог чистейшее благоговение, которым глубоко проникнута была благородная, высокая душа его, начал облачение, сверх которого возложил на себя белый хитон и сопровождаемый священнослужителями, вошел царскими дверями в алтарь, куда в след за ним, внесли, покрытый пеленой, стол, с лежащими на оном крестом, Евангелием и всем, что нужно для освящения, которое по установленному вселенским учителем Василием, обряду, совершалось в закрытом алтаре, откуда доходили до нас одни лишь мелодические, единообразные, но трогательные звуки духовных гимнов, которыми сопровождается обряд освящения, после которого принесено было благодарственное Господу Богу молебствие и провозглашено многолетие государю императору и всему августейшему дому.

Во все время освящения и обедни присутствовали в алтаре: управляющий Минской Римской Епархией, прелат и кавалер Равва, с занятнейшим римско-католическим духовенством.

Пред окончанием литургии, совершенной епископом Антонием соборно, Его Преосвященство, обращаясь к юношам, готовящимся сделаться некогда надежным оплотом православной церкви нашей, сказал краткое, назидательное поучение о том, какое по местным обстоятельствам края, где они должны проходить служение, ожидает их затруднение от неизбежного столкновения с теми из собратьев наших, которые быв оторваны от нас некогда вихрем политических обстоятельств и до сего времени ошибочно считают себя природными сынами западной церкви. Но, что всего важнее, всего замечательнее, было в сем пастырском наставлении, то это указание ошибок, вкравшихся в переводы церковных книг западной церкви, ошибок, к обнаружению которых ученый архипастырь наш указывает верные материалы и тем предостерегает не только будущих сподвижников, но и настоящих ревнителей православия от суемудрия и лжетолкований.

После обедни все присутствовавшие приглашены были почтенным ректором в особую залу к слушанию акта об открытии семинарии. После акта, прочитанного секретарем заведения, инспектор семинарии Скальский, произнес прекрасную речь: «О влиянии Духовного просвещения на благосостояние церкви и Отечества». Нельзя не оценить искусства, с каким Г. Скальский в беглом взгляде сумел изобразить постепенное развитие сил России, от ее младенческого состояния до могущественного и славного, от первых лучей света Христова до настоящего торжества православной веры нашей. Нельзя не обратить внимания на ловкость, с какой Г. Скальский, упоминая о святителе Митрофане, сумел связать век Петра І-го с счастливым веком Николая І-го. Но мы не в праве исчислять здесь всех достоинств, всех красот речи Г. Скальского и отсылаем читателей наших со вниманием прочесть речь эту, которая при сем напечатана особо.

В заключение торжества все посетители приглашены были г. ректором на завтрак, после которого, при пении любимого русскими гимна: «Боже, Царя храни» провозглашен был тост за здравие государя императора, который в беспрерывном попечении о благе вверенного ему десницей Вышнего народа, не ограничивается заботами о настоящем лишь его благоденствии, но изыскивает надежные меры к обеспечению, упрочению постоянного благополучия нашего Отечества во времена грядущие, отдаленные.

***

Минская духовная православная семинария торжествует ныне начало новой для нее жизни, по случаю перевода из Слуцка в Минск. Эпоха для семинарии замечательная. Сокрытая доселе в укромном городке, она неожиданно является на сцене, ей приличной, водворяется в губернском городе. Таким образом, улучшается теперь внешнее благосостояние семинарии, а при материальных выгодах можно надеяться и большего соревнования от тех, которые готовятся быть некогда оплотом православной церкви и утверждением славы любезного всем нам Отечества.

Правда возвышает язык, говорит слово Божие, т. е. возвышением истинной веры и благочестия возвышается и сам народ, не только в глазах человеческих, но и пред очами Божьими.

Кто ж способствует возвышению веры, как не пастыри церкви, достойно приготовленные на дело служения? А это приготовление и составляет ближайшую и существенную цель духовных семинарий. Приспособляясь к настоящему торжеству, я считаю приличным обратиться с воспоминанием к прошедшему и извлечь некоторые мысли о влиянии Духовного просвещения на благосостояние церкви и Отечества.

Славна теперь Россия, велика слава ее! И если уж человеку непременно надобно гордиться, то имя Русского должно быть для нас народной гордостью. Где ж начало той славы, которой так красна Россия? Там, на тех горах, которые освящены еще стопами Первозванного апостола, прорекшего ученикам своим: «яко на сих горах воссияет благодать Божия». На этих-то горах создался тот священный город, откуда пошла русская земля. Что же за народ был в древней русской земле? Нестройные толпы без Бога истинного, без веры, без законов, буйные дружины, набегами и хищничеством удовлетворявшие житейским нуждам. Но вот, на политическом небосклоне русской земли является богокрасное светило – равноапостольный Владимир и Русь преобразуется. Вместо буйства, своеволия и дикости водворяется мир, гражданственность, образованность, словом, является стройное общество, подчиненное законам, сосредоточенным в единодержавии. Что ж произвело в русском народе такую перемену? Христианство. Киевские дружины, долго похищавшие в Царьграде суетное, похитили наконец славное – православную христианскую веру, которая совершенно переменила их. Благочестивые пришельцы Византийские, страшившиеся прежде их лютости, делаются их наставниками, образуют умы, удобряют сердца. Для Киева довольно; но один Киев не составлял всей русской земли; пределы ее и тогда еще были обширны, а дух русского народа везде одинаков. Если киевляне, идя на Крещатик, говорили: «Аще бы вера христианская была не хороша, князь и бояре не приняли бы ее», то без сомнения, это сочувствие народного духа отозвалось и в отдаленных пределах русской земли. Жатва была многа, но делателей мало, Владимир учредил училища, в которых уготовлялись избранные на служение церкви, заставляя в тех же училищах и детей боярских знакомиться с грамотой и книжным языком. Событие в нашей истории замечательное. Началом просвещения было не суемудрие человеческое, но слово Божие; сами книги, по которым учились, были церковные. От того-то церковная религиозистика, как бы неведомо запечатлевалась в уме и сердце каждого русского грамотея. От того то, с самого начала у цивилизованной Руси утвердилось православие, совершилось преобразование русского духа и сделалось основной ее величия.

Казалась бы, что такое счастливое начало русской гражданственности, утвержденной на православии, упроченной единодержавием, приспособленной к русскому народному духу, должно быстро двинуть Русь и сделать ее столько же могущественным, сколько и славным, царством. Но Промысел, предназначивший Россию для высоких целей, повел ее скорбным путем. Варяжский образ господства раздробил Русь на уделы. Междоусобия, убийства, нестроение церковное и гражданское, были следствием уделов. He смотря, однако ж, на смуты гражданские, духовное просвещение, которое одно и было просвещением в те времена, служило оплотом церкви и Отечеству. Из недр Киевской Лавры, основанной преподобным Антонием и прославленной мудрым и просвещенным его преемником, Феодосием, являлись на поприще веры и общественного счастья благочестивые пастыри, ревнители православия, просвещения и мира; они своим содействием не редко усмиряли самую упорную семейную вражду. И хотя князья враждовали, однако влиянием деятелей веры в то же время созидались города, храмы и обители, так что величие нашей православной церкви и в сии смутные времена обращало уже на себя внимание современного запада.

Впрочем, дух варяжского господства не мог скоро истощиться и Промысел послал России новое и тяжкое врачество, чтобы кровавым опытом научить ее. Толпы неверных, подобно разъяренным волнам моря, наводнили Русь. Бедствия час от часу усиливались. Города и села, с храмами и обителями, обращались в развалины; неверные не щадили ни пола, ни возраста; народ скитался в пустынях, Князья и бояре падали от меча в Орде за исповедание имени Иисуса Христа. Но просвещенные пастыри и в сию страшную годину были спасителями церкви и Отечества. Одни бесстрашно шли в Орду и снискав у татар уважение к нашей вере и духовенству, возвращались с льготными грамотами, другие примиряли князей, собирали рассеянный народ, возобновляли и умножали церкви, ревновали о восстановлении и утверждении в народе православия, в его апостольской чистоте и согревали убитое горем чувство надеждой на помощь небесную, которая, наконец, и ниспослана свыше храброму Донскому, благословением Сергия чудотворца.

Между тем как по низвержении татарского ига Россия воспринимала свое прежнее величие, новые тучи понеслись с запада и были тем опаснее, что прямо угрожали православию. Римские первосвященники, издавна свыкшись с мыслью привлечь Россию под свою власть, с большим усилием стали выказывать свои намерения в то время, когда власть их потрясена была Реформацией. Хитрая политика иезуитов, не имевшая успеха в Москве, устремилась на западную Русь и произвела там унию. Но если козни иезуитов были столько велеречивы, сколько и злонамеренны, то и ревнители православия не оставались безответными. Славившееся в это время просвещением, киевское братство подняло тревогу и на голос его отозвались не только духовные, но и светские писатели. Знаменитый киевский князь, Константин Константинович Острожский, светлый в православных догматах и во всяком благочестии сияющий, не только сам много действовал в пользу православия, но и достоянием своим жертвовал на распространение духовного просвещения в южной Руси, видя в нем сильную опору для церкви. А гетман Запорожский Сагайдачный, оставил гетманское достоинство, постригся в Братский монастырь, пожертвовав всем своим имением в пользу монастыря и училища. Просвещенное духовенство, с своей стороны, вооружаясь богословием, опровергало клеветы иезуитов на православие и словом проповеди распространяло и утверждало оное в народе. В сию печальную годину искушения, важнейшую услугу оказал церкви Петр Могила православным исповеданием веры, которое и ныне служит главной книгой православного вероучения, известной не только по востоку, но и по Европе, в переводах на греческом, латинском и немецком языках.

Впрочем, борьба была не равная. Иезуиты имели материальные силы подавлять православие в юго-западной Руси и если православная церковь наша долго скорбела о потере чад своих, то совершившееся в наше время торжество православия, самосознательно уготованное богомудрыми и просвещенными пастырями, восполнило ее святую радость и оживило благодатное чувство Августейшего Первенца Церкви, Благочестивейшего Государя Императора, ревнующего по Бозе верой и правдой.

Но возвратимся к гражданскому состоянию Отечества нашего в те времена. После бурного царствования Иоанна Грозного, Россию постигли новые бедствия. Козни в Думе, своевольство в народе и беспорядки в правлении, передали ее в руки иноплеменных. И церковь, и Отечество находились в крайней опасности. В то время прославилась мужеством иноков Троицкая Лавра, которой не могло быть чуждо бедствие Отчизны. Непрестанные моления святого Дионисия архимандрита и сладкие речи келаря Аврамия Палицына, которого красноречивое перо передало потомству современные подвиги, зажгли искру чистого самоотвержения в сердце гражданина Минина, который нашел себе отголосок в целом народе, составившем воинскую силу под руководством Пожарского, для спасения церкви и Отечества. И славно совершился сей опасный перелом. Среди опасностей внутренних и внешних, рукой Провидения утвердился на престоле юный сын великодушного Филарета, Михаил Романов и начал собой новое светлое будущее России. Господь благословил сие избрание, даровав вскоре России Петра, которого исполинский гений возвел ее на высокую степень славы и могущества.

Россия при Петре Великом укрепилась силой и мужеством. Уже ей не страшны были враги Отечества, но церковь имела нужду в защитниках, особенно тогда, когда великий своими преобразованиями начал новый период русской жизни. И сии защитники, первые сподвижники Петра и ревнители православия, являлись по мысли великого. Ревностно содействовали царю в устроении, не только церковном, но и гражданском, Стефан Яворский, и своим камнем веры отразил грозу против православия… Ярко светил святой Димитрий Ростовский²⁶, твердый ревнитель православия и обличитель врагов его, занимаясь сам устроенной им семинарией, которым примером стали подражать и другие иерархи. Со славой подвизался и Феофан Прокопович, муж с чрезвычайными способностями ко всякого рода занятиям и глубокими познаниями, как светскими, так и духовными, искусно отклонивший, вместе с другими иерархами, опасное предложение Сорбонской академии о соединении церквей. А приснопамятный святитель Митрофан Воронежский, благочестивым житием своим назидавший паству и успешно обличавший на Московском соборе заблуждения разномыслящих, связывающий собой славный век Петра Первого, высоким присутствием своим украсившего погребение святителя, с благодатным веком Николая Первого, Державным присутствием почтившего обретение нетленных мощей его и многие другие просвещенные мужи, действуя по мысли великого Преобразователя, возвысили просвещение распространением училищ и упрочили благо

церкви утроением правительственной иерархии, сосредоточенной в Святейшем Синоде.

Семена, брошенные Великим на плодотворную почву русских сердец, богато возросли при Екатерине Второй. Августейшим своим вниманием к нуждам и пользам всех сословий, великая усилила и возвысила не только духовное, но и народное просвещение, и дала возможность церкви обогатиться славными просветителями и ревнителями истинной веры, возвратившими в недра православной церкви многих духовных чад, по разным обстоятельствам и в разное время отпавших от нее.

Быстро стало распространяться духовное просвещение по всей обширной империи, наделяя церковь просвещенными и бдительными пастырями, охраняющими духовных чад своих от заблуждений и питающими их словом евангельской проповеди. Благословенный, преобразованием духовных училищ, дал прямое направление духовному просвещению; а новые средства и пособия к улучшению не только духовных училищ, но и состояния духовенства, даруемые от щедрой десницы благочестивейшего государя нашего, императора Николая І-го, подобно благотворному свету, согревают и удобряют вертограды духовного просвещения, возвращающие богомудрых просветителей и ревностных по благочестию тружеников которые и словом, и писанием, и собственным примером, зиждут благо церкви и возвышают славу нераздельного с ней Отечества.

Сердце Царево в руце Божией, a по тому нам остается только с благоговением принимать и свято выполнять веления нашего богомудрого монарха и единодушно стремиться к неуклонному выполнению своего долга, утешаясь надеждой, что труды, поднимаемые на просвещение юношества духовнаго звания, будут полезны церкви и Отечеству.

В заключение да позволено мне будет воздать от лица семинарии долг искренней благодарности г. начальнику губернии, принимавшему деятельное участие в ускорении перемещения семинарии в Минск. От его благоразумной внимательности не укрылась сугубая польза в сем деле. Благотворительное общество, помещавшееся в сем здании, и не имевшее достаточных средств привести оное к окончанию, благодетельным и бескорыстном участием г. начальника губернии с большей выгодой помещено в приличном для него другом здании; а между тем и семинарии доставлена удобность и ускорено ее перемещение из крайне стесненного помещения в Слуцке, которое еще замедлилось бы до возведения нового здания, царской милостью предназначенного. Вот почему имя г. начальника губернии останется для семинарии в неразрывной связи с именами святителей наших, преосвященных Никанора и Антония, из коих одному суждено было начать, a другому привести к окончанию веление царево, ко благу воспитываемого здесь духовнаго юношества. Попечительное их в сем деле внимание и отеческая заботливость превышают всякую благодарность; но всеблагой Бог, призирающий свыше на дела благая, сторицей воздаст благотворящим.

Инспектор семинарии Скальский

Январь, 1861.

Как одному из главных и ревностнейших подвижников в разумном и столько же политическом, сколько религиозном, деле уничтожения Унии, имею честь представить Вашему Высокопреосвященству 14 оттисков статьи: «Мнимая мученица». Здесь неопровержимо доказано, что все взводимое на Вас, клевета.

Не вызовет ли моя статейка подробного исторического от Вас рассказа об этом событии, от зародыша первой мысли до окончательного ее исполнения? Профессор Бодянский с признательностью поместит Ваш рассказ в «Чтениях» в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при московском университете. Читаете ли Вы это полезнейшее издание? Это не журнал, а целый архив редких, любопытных материалов духовных, политических, военных и проч.; это сборник житий, летописей, очерков, исторических, обнародованных указов, писем и т. д. Петра, Екатерины и проч.; это история славянских племен, малой России и т. д., описание важнейших событий в России – всего не перескажешь. А как дешево: 1858, 1859, 1860 года и подписка на 1861 г. (16 толстых книг) стоят 24 руб. с пересылкой!

Кстати: прилагаю 6 тетрадок о нищих. Мне кажется, что предположение к истреблению нищенства и бродяжничества можно бы привести в исполнение, с некоторыми, разумеется, по времени и обстоятельствам, изменениями. Не поговорите ли об этом с начальником Вашего края? Теперь же прибавится у нас бродяг и нищих повсюду.

Как знак моего душевного к Вашему Высокопреосвященству уважения и преданности и в память нашего давнего знакомства, присовокупляю и мое собственное (в пользу богадельни в имении моей жены): «История Московского Университетского Пансиона» и проч.

Прошу Ваших молитв и благословения.

Н. С.

***

4 февраля 1861 года

Милостивый Государь, Николай Васильевич!

Благодарю Вас за память в присылке трудов Ваших. О самозванке Мечиславской было в свое время требовано сведение и от меня. Оно доставлено тогда по начальству во всей ясности и подробности. Но едва ли можно печатать официальную бумагу.

Если мои силы позволят, то займусь не одним этим фактом для обнаружения истины. А впрочем я был всегда в этом спокоен – время и само покажет истину.

Будьте здоровы с Вашей супругой.

Ваш Иосиф

***

8 марта 1862 г.

Дней пять, как я получил Ваше письмо с двумя приложениями. Профессор Бодянский, редактор «Чтений» в Импер. Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете, поместит в них, при первой возможности, доставленные Вами сведения, с полной к Вам признательностью.

Мы доставим Вашему Высокопреосвященству 3–4 десятка, а угодно и больше, отдельных оттисков.

Жаль, что Вам не угодно было составить историческую записку о ходе всего дела.

He касаясь первых на Унию ополчений Православного Казачества, ни (благодаря Хмельницкому и присоединению Малороссии к матери отчизне) ослабление униатских (а пуще иезуитских) успехов в совращении волей, неволей, русского люда; не говоря о действиях Екатерины II к уничтожению униатства в Подольском и Волынском крае, ни даже о возникшей в царствование Александра I и постоянно лелеемой мысли: слить Унию с Православием, можно бы приступить прямо (после этой или подобной оговорки) к беглому рассказу, с нашего лично времени, то есть:

1). Совещания в Жировицах, Гродно и других местах о том как подготовить дело.

2).Действующие лица: Ваше Высокопреосвященство M.Н. Муравьев, Кн. H. А. Долгоруков, Преосвященный Антоний (Зубко) и другие из духовенства унитского и православного.

3). Действия Св. Правит. Синода и Министерства Внутренних Дел: Филарет, Митрополит Московский, Гр. H.А. Протасов, Гр. Д.Н. Блудов.

4). Отправка Скрипицына в Полоцк. Собор. Воссоединение. Медаль.

5). Указание мельком на гул против воссоединения в Европе и на ответы Ваш и мой (в «Чтениях»): «Мнимая мученица» и две Ваши бумаги, которые напечатаются, до получения желаемой от Вас записки, так как на это нужно Вам время.

6). Последствия по сей час: сближение в семинариях детей обеих церквей (так я в Минске тотчас слил обе семинарии в одном доме), браки между лицами Православного и бывшего унитского исповеданий; сближение, стало быть, литовцев и поляков с русскими.

Хорошо бы приложить и выписку из тех (частью временных) правил, наставлений, указов, циркуляров и т. п., которыми мы (светские и духовные власти) тогда руководствовались, для обуздания противодействия латинской братии и для мирного довершения великого дела.

Добрую память Вы оставите no себе таким трудом. Потрудитесь же! А между тем не лишите пастырских молитв своих душевно преданного Вам.

Н. С.

***

22 ноября 1862. Москва.

Любопытные бумаги Ваши напечатаны. Препровождая отдельные с них оттиски, настоятельно убеждаю Ваше Высокопреосвященство составить подробный рассказ о ходе унитского дела.

Кому так известны все обстоятельства, его сопровождавшие? Кому так близко знакомы лица, действовавшие и противодействовавшие? Кто больше Вас боролся с препятствиями, хитростями, клеветой, злобой людской?

Соберите, ради истории и правды, свои воспоминания. He дайте лжецам обмануть потомство. Пересылайте мне хоть частями, по тетрадке, по листочку. Теперь же все можно огласить печатно. Говорите свободно, прямо, смело о всех и о всем. О своих и чужих. Об епископах и бискупах. He обойдите молчанием и подпавших под наказание, удаленных в Русский монастырь и т. д. Пусть огласится и хорошее и дурное, дух любви и мира, дух противоборства и мести.

В надежде, что Вы не оставите без внимания как это, так и прежнее мое письмо от 8 марта, прошу Ваших молитв обо мне и о моих.

Глубоко уважающий Вас.

Н. С.

***

2 декабря 1862 г.

Милостивый Государь, Николай Васильевич!

Благодарю Вас за брошюрки. Бог знает, хорошо ли, что Вы это напечатали; может быть, еще не время. Вы желаете новых бумаг, новых записок. У меня все это готово, но только на после смерти. Тогда только могут оценить все с хладнокровием, с беспристрастием. Теперь не решусь, разве бы потребовало что необыкновенное. Будьте здоровы и благополучны.

Ваш, Иосиф М.

***

12 декабря 1862. Москва.

Если уж моя «Мнимая мученица» не вызвала замечаний со стороны Цензуры, Синода, Министерств Просвещения, Иностранных и Внутренних Дел, ни даже III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, то нечего опасаться за напечатание Ваших бумаг. Их в Москве читают с любопытством и доверием. Об Унии теперь у нас говорят и пишут уж не так, как прежде. Правда пробивается наружу сквозь западную ложь и клевету. Кроме нередких упоминаний кстати (когда мимоходом, когда пространно) об Унитском деле в разных статьях о разных предметах и разного содержания, в Канцелярии Правления С.П. Б. Духовной Академии продается сочинение Кояловича: «Литовская церковная Уния». Кроме этого, лица известные (назвать их не вправе) собирают всевозможные сведения о ходе Унитского дела и принялись описывать, как совершилось «Воссоединение» в западном крае. Тут, сколько я смекаю, будут неточности, кумовство, подслуживание и т. п. Нужно, должно, предупредить недоразумения и заблуждения, которые породит замышляемое сочинение.

И так, ради истины исторической, пришлите мне скорее все, что у Вас собрано, хоть в виде материалов, если Вам не угодно обработать их и составить подробную записку о том, как дело шло.

Я беру на себя непосредственную ответственность за напечатание Ваших заметок, материалов и проч. Я смело заявлю, что по важности их для истории, спешу огласить драгоценные сведения, доставленные мне для пополнения записок, которые веду о былом, и извиняюсь пред всеми уважаемым Пастырем, что не успел испросить на это его благословения.

Между они благословите глубоко Вам преданного,

Н. С.

***

15 марта 1863.

Вопли и клеветы за воссоединение Унии возобновляются в Европе. Сейчас я прочел в N 56-м газеты «Наше Время» возражения редактора Н. Ф. Павлова. Прилагаю и № 53, где о Польских делах.

Вот время вооружиться Вам против лжи и лукавства.

Передайте по одному № В. И. Назимову от меня. Хорошо бы ему и Вам подписаться на эту консервативную и разумную газету. Хорошо бы и перевести статьи для Литовского Вестника на польский.

Имею честь представить на Ваше усмотрение и мои две тетрадки: 1) «Мечты о благе отечества»; 2) Духовного содержания.

Без околичностей и присловий, сердечно Вам преданный

Н. С.

***

12 Февраля, 1864. Москва.

Рукой моей жены несколько слов. Я понемножку слепну. Посылаю «Рассказы о Западной Руси», соч. ІЦебальского. Думаю, что полезно было бы распространить это в духовных и светских училищах. Из двух оттисков, оставил один себе, благоволите передать другой Михаилу Николаевичу Муравьеву.

Кстати: поблагодарю Ваше Высокопреосвященство, хоть поздненько, за Вашу тетрадку. Ваши ученики прекрасно отвечали на мятежное к ним воззвание.

А что история Унии? Решились ли Вы рассказать потомству, как было дело в наше время? А благие последствия теперь ясны: обращенные обрусели и в настоящем мятеже не участвовали.

Ради Бога, займитесь этим трудом!

Помолитесь, чтоб Бог сохранил мне хоть остаток моего зрения.

Мы хлопочем в Москве о братчиках по Минской Губернии. Скоро сообщу Архиепископу Михаилу, сколько покуда взято братчиками приходов.

Благословите на это дело всей душой Вас уважающего и Вам преданного

Н. С.

***

Не знаю, как выразить мою благодарность за Вашу изящно изданную тетрадку. Ваше пастырское слово душе отрадно. Сжато, кратко, сильно, торжественно, православно, красноречиво, исторически верно, полно искренней любви к Отечеству Я беспрерывно читаю его своим гостям и даю читать многим. На всех оно производит благодатное впечатление. А уж как пленяется им Московский Викарий Леонид!… Не встречались ли Вы с ним?… Он как бы следил за всеми Вашими подвигами, так хорошо Вас понимает и ценит. Так высоко (то есть, справедливо) ставит Литовского Архипастыря в средн Православного духовенства. Порадуйте, почтите Епископа Дмитровского Леонида, присылкой ему Вашего слова.

Поручаю себя и жену мою с надеждой молитвам Вашего Высокопреосвященства.

Преданный Вам всей душой

Н. С.

Я имел честь отправить к Вам мою статью (с историческими материалами) о Долгорукове. Опечатки в одном оттиске я поправил. По нему легко поправить и прочие. Она помещена Бодянским в «Чтениях». Кстати и нечто о Тучкове. Да еще статьи, не мои: «Падение Польши» и "Положение церкви в Молдавии».

Я сейчас от нашего Митрополита. Как он доволен Вашим словом!

Преосвященный Иосиф, Митрополит Литовский, находился в течении шести недель в Москве по случаю коронации. Он жил в Заиконоспасском монастыре, в настоятельских кельях, которые по благословению Митрополита Московского, были вновь для него отделаны и меблированы; в Москве желали принять его сколь возможно лучше. Он приехал в субботу, пред всенощным бдением; переодевшись в кельях, вошел в храм и принял торжественную встречу от Архимандрита с братией, слушал всенощное бдение. «Мы составим для Вас бремя», сказал он мне, преподав благословение. – «Мы примем Вас, как бремя Христово», ответствовал я; «а о нем сказано, что оно приятно и легко». И действительно, нельзя было иметь гостей более мирных, невзыскательных и приятных. Преосвященный соблюдает самый строгий порядок в управлении домом, в делах, во времени, Я видел его в служении, в домашней беседе и в обществе. Он служил в нашем монастыре всякий воскресный и праздничный день. В служении он очень прост; слова и движения его быстры; в нем светится рвение нелицемерной Веры. После служения и при других случаях, он призывал меня к себе, принимал запросто, в полукафтане, беседовал со мной отечески, расспрашивал о наших порядках и обычаях, чтоб не сделать какой-нибудь ошибки, говорил о своей стороне, о пастве своей и касался порой дела воссоединения Униатов. Это знаменитое дело совершено его умом, искусством, твердостью. Многое он приписывает участию нашего Владыки, который, как говорил Иосиф, обнаружил при этом «гениальное соображение и ему только свойственную мощь». Многие, в след за Римскими католиками, подвергают сомнению чистоту побуждений, какими в деле воссоединения руководствовался Преосвященный Иосиф. Я никогда не допускал в себе и малейшего сомнения в искренности его духовных стремлений, но все же мне приятно было, для укрепления себя в моем о нем мнении, слышать от него такую речь: «Не знаю, примет ли от меня Бог это дело, но знаю, что я действовал искренне, без всяких посторонних видов». Эти слова он произнес за несколько минут до отъезда в Вильну, пригласив меня посидеть с ним. На прощанье он повел беседу о смерти и отчете на суде Божием.

По приглашению Преосвященнейшего, я сопровождал его в Кремль, в Девичий монастырь, в Останкино и потом принимал в семинарии. Он осматривает предметы с необыкновенной обстоятельностью, как человек, который желает изучить все, что видит. Почести, какими его встречали и провожали, он принимал, как должную дань уважения к высокому его сану, без спеси, без ужимания и по тому отдавать ему честь как-то легко и приятно. Важный в беседе с глаза на глаз, он допускает и легкий, разумеется, разговор и приличную веселость в обществе, но и тут, однако же, не сглаживается с лица его задумчивость и какая-то грусть, даже и при мимолетной порой улыбке. Его беседа, при заметной тонкости, свойственной дипломатическому характеру, дышит простодушием и спокойствием ума, но так, что умное его – просто, и простое – умно. Он не унижает собеседника полутоном в разговоре. При рассуждениях о предмете важном, если не желает продолжать его, то или молчанием даст почувствовать, что пора переменить предмет или выскажет свое мнение прямо, открыто, но без заносчивости, без навязчивости, и, не выходя, конечно, за предел разумной откровенности. В случае же, когда вопрос еще не уяснен, не обдуман им, он не стыдится сказать: «Вопрос нов для меня, подумаю». He увлекается он новыми мыслями и не навязывает старых; в его обыкновенной беседе заметна та мудрая опытность и осторожная твердость, которыми руководится он в жизни. Одаренный обширной памятью, он никогда не нуждался в напоминаниях, как потому, что ничего не забывает, так и потому, что крайне заботлив во всех случаях. За преднамеренное, обдуманное дело принимается немедленно и неутомимо его преследует, пока не доведет до желаемой цели. Много сделал он для своей местной церкви в течении уже 27-летнего архиерейства и судя по свежести сил и возрасту, может сделать еще много. Мне приятно было сказать ему, что я видел его лет 14 назад в Сергиевой Лавре, когда он посещал академию. Красивый и величавый вид его произвел на меня тогда сильное впечатление. Как теперь смотрю на него!… С тех пор он утратил прямизну и стройность стана; его темная окладистая борода поредела, забелелась сединой; нет прежней выразительности во взгляде, нет прежней свободы и легкости в движениях. Сравнительно с прошедшим, он несколько отяжелел, опустился; порой заметна в нем даже и какая-то медленность, усталость. Много, впрочем, значит и то, что здесь он проводит самое тяжелое время лета в душных стенах города, без обычного движения на чистом воздухе, вне той обстановки, того порядка в жизни и занятиях, к которым приурочил себя, тогда как в своей епархии, в свое любезном Тринополе, на берегу Вилии, в 3 верстах от Вильны, он свободно располагал временем, сменяя труд прогулкой и отдых трудом. Любя природу, духовный пастырь не оставлял и невинных занятий сельского жителя на досуге. Я сам видел, в бытность его в Петербурге (с 1822 года до развязки унитского дела), как он в саду своем пересаживал деревья, одетый еще в латинское полукафтанье, черное с малиновой выпушкой и орденскими нашивными звездами. Тогда он помещался в доме унитской коллеги, в 8 линии Васильевского острова, подле церкви Благовещения. Сначала коллегия помещалась между средним и малым проспектом Васильевского острова, в 12 линии, где находился и дом моих родителей. В детстве я бывал по соседству у одних из наших знакомых, которые жили против коллегии. «Тут поселились отступники Униаты», говорили они, и дом коллегии представлялся мне олицетворением чего-то таинственного, страшного и враждебного. Поэтому-то, может быть и помню я так хорошо этот дом каменный, двухэтажный, желтый, во глубине широкого двора с садом. Сижу, бывало, у окна и пристально смотрю на него и видно, что у них там делается. Это случалось около 1825 года, следовательно, в то время, как жил уже в этом доме молодой священник Симашко. Он несколько лет пред тем кончил курс богословия в Вильне. Его заметили и отличили. Митрополит греко-униатский, Иосафат, вызвал его в Петербург. Симашко, сын священника из старинной дворянской фамилии, недавно лишь обращенной в унию, помнил, что родоначальники его принадлежали к Православию; сердце его не поддалось учению римско-католической Церкви; оно не переставало ныть при всяком представлении в памяти страданий ближайших предков за Православие. Легко возникла в Иосифе мысль о воссоединении. Вместе с быстрым его возвышением росла и святая эта мысль. Может быть, когда я, дитя, смотрел безотчетно на этот дом, пред глазами моими были окна той самой кельи, в которой, сперва неясно, а после отчетливо, обдумывалась и так блистательно исполнилась, преследуемая им мысль о воссоединении. Но кто бы сказал тогда, что этот униатский священник, напитанный римско-католической наукой, будет одним из знаменитейших святителей православной церкви, одним из самых замечательных исторических лиц нашего времени!