Иеромонах Иосиф, старец оптинской пустыни
Старец отец Иосиф был происхождения незнатного. Родился он в крестьянской семье 2-го ноября 1837 года и назван во святом крещении Иоанном, в честь св. Иоанна Милостивого. Отец его Евфим Литовкин был зажиточный крестьянин села Городища, Старобельского уезда, Харьковской губернии, а мать его Мария происходила из духовного звания. Несмотря на недостаток светского образования, семья его представляла собою отживающий уже теперь к сожалению тип здоровой, крестьянской семьи. Страх Божий и любовь к ближним, вот те несложные принципы, которыми руководствовались его родители в деле воспитания детей и в своих отношениях к людям. Высокая религиозность, посильная милостыня, продолжительные домашние молитвы, на которых обязательно присутствовали все дети, вот та среда, в которой зародился дух будущего старца. Мальчиком он был характера весёлого, даже шаловливого; учение легко давалось ему, хотя по условиям жизни он и не мог получить систематического образования. Но то, чего не могла дать ему школа, он с избытком вознаградил впоследствии самообразованием и чтением соответствующих книг. Не долго пришлось юному Иоанну прожить под кровом родительских забот. Уже одиннадцати лет от роду он лишился родителей и должен был вступить на самостоятельный путь жизни. Пробыв некоторое время у старшего брата, необходимость заставила его в личном труде искать средств для жизни. Брат его быль обременен большою семьей. Старшая сестра его была монахиней и, нуждаясь сама, не могла ему помогать; и вот отсутствие средств заставило его наниматься к торговым людям на посильные работы. Нелегка была его жизнь в это время; нужды его были весьма велики. Старец сам говорил, что ему приходилось тогда претерпевать и холод, и голод, и множество прочих невзгод. Раз как-то он чуть было не замерз, идя зимой по какому-то поручению. В другой раз воры в дороге ограбили его. Приходилось ему наниматься и на тяжелый поденный труд... Среда в которой принужден он был вращаться также далеко не соответствовала его внутреннему настроению. Свобода нравов служащей молодежи, грубость, невоздержанность в словах и поступках, угнетающим образом действовали на его юную, чистую душу. Наконец в более зрелых годах он получил хорошее место. Хозяин его, зажиточный мельник очень полюбил его и стал сватать за него даже свою дочь. Но промысл Божий хранил его для иной жизни. Семя Божественной любви, посеянное заботливой рукой матери в его чуткой душе, не могло уже заглохнуть. Мирская жизнь стала мало по малу тяготить его. Мысль о монашестве созревала в его душе. Его тянуло и на Афон, и в Киев и вот, отпросившись у хозяина на богомолье, он пошел в Борисовскую женскую пустынь, Курской губернии, где была монахиней его старшая сестра и по совету ее решился идти в Оптину пустынь, к тамошним старцам. Это было 1861 года.
В Оптину пришел он как раз в то время, когда старчествовал там великий старец Амвросий. Со свойственной ему прозорливостью, о. Амвросий сразу провидел в нем незаурядного монаха. Он приблизил его к себе и, после недолгого послушания на братской кухне, сделал его своим келейником, каковым он оставался до самой кончины старца. Находясь в течении тридцати лет в постоянном общении с ним, Иоанн духовно возрастал под его непосредственным руководством. О. Амвросий любил его, доверял ему и, провидя в нем будущего старца и своего заместителя, говаривал монахиням. „Этот Иван пригодится нам и вам!”
Келейники старца не очень дружелюбно встретили юного монаха; в особенности один из них делал ему много умышленных неприятностей, так что первоначальная жизнь в монастыре показалась ему тяжелой и его потянуло проситься из Оптиной. Помысл смущал его идти на Афон, и он был уже близок привести в исполнение свое намерение, но прозорливость о. Амвросия удержала его. Как-то раз, подойдя неожиданно к нему и прикоснувшись к плечу его, о. Амвросий сказал: „У нас лучше чем на Афоне!” Прерванный в своих мечтаниях и пораженный прозорливостью старца, Иоанн раз навсегда оставил всякую мысль о переходе в другой монастырь и до самой своей смерти неизменно трудился в Оптиной пустыни. В 1872 году он принял монашество с именем Иосифа; в 1878 году он был посвящен в иеродиакона, а в 1881 году 1-го Октября, в день открытия Шамординской Общины, он был посвящён в сан иеромонаха. С этого времени старец о. Амвросий в особенности приблизил к себе о. Иосифа и относился к нему уже не только как к любимому ученику, но и как к полезному помощнику; и когда старец вскоре после этого, переселился из Оптиной в созданную им Шамординскую Общину, то не взял уже с собою о. Иосифа, как это обыкновенно делал прежде, но оставил его в скиту и велел ему перейти в свою келью. За множеством дел по созиданию общины старец не мог уже лично удовлетворять всех нужд своих многочисленных духовных детей, и многих из них стал передавать теперь о. Иосифу. Но, несмотря на такое явное предпочтение старца, несмотря на то, что даже при жизни его многие уже обращались к нему, имя о. Иосифа оставалось всегда как-то в тени. Он никогда не выставлял самого себя, а прикрывался всегда именем старца. Его все уважали, но как-то мало говорили о нем. Но несмотря на то, что по внешнему виду и по своему обращению с людьми он мало походил на своего великого учителя, дух его всецело проникал его. И когда после смерти о. Амвросия и кратковременного старчествования о. Анатолия возник вопрос кому быть старцем, все единодушно обратились к нему; и он в течении шестнадцати лет смиренно нес на себе бремя старчества, возрастая в тишине от силы в силу и достигнув наконец великих высот духовного совершенства.
Целые пол века пробыл в монастыре о. Иосиф. Жизнь его не была богата внешними событиями. Деятельность его не была так общеизвестна, как деятельность его великого учителя. В тишине созидался дух его, и может быть жизнь его так и осталась бы тайной для мира, если бы не чуткость любящих сердец, сохранивших о нем свои воспоминания. По своему великому смирению батюшка не любил много говорить о себе, но и то, что мы знаем, вполне рисует нам его кроткий облик. Во всю свою жизнь, батюшка не имел ни к кому особой дружбы, но ко всем был одинаково миролюбив, и все любили его. Если случалось ему иметь с кем либо неприятность, то батюшка покрывал все своим смирением и никто, никогда не имел на него никакой злобы. К своему великому старцу относился он с большим благоговением и во всем слушал его всегда без рассуждения. Как высоко ставил он о. Амвросия и как мало ценил себя, видно из того, что в одном из своих писем он писал: „Что значу я без батюшки? Вот что– ноль. А если я и говорю то только то, что слышал от батюшки или что читал в книге”, К мирянам и к монашествующим лицам осаждавшим о. Амвросия, он был всегда предупредителен ласков, и внимателен, и скоро стяжал такую всеобщую, любовь что многие стали прямо помимо старца обращаться к нему. Но он никогда не брал на себя самовольно старчества и все делал не иначе как с благословения старца. А батюшка о. Амвросий и сам высоко ценил его, и даже до получения им сана иеромонаха многих отсылал к нему и нередко благословлял его идти на гостиницу для духовной беседы с кем либо. Насколько он уже духовно преуспевал в то время можно видеть из того, что советы его всегда бывали тождественны с советами старца. Некоторые, не вполне еще доверявшие опытности о. Иосифа, получив от него ответы, вслед затем обращались и к старцу, и всегда слово в слово слышали то же; а одна сомневающаяся особа до тех пор проверяла о. Иосифа, пока батюшка о. Амвросий не ударил ее по голове и строго не сказал: „Больше не испытывай!” Таким образом, еще при жизни о. Амвросия было положено как-бы начало старчествования о. Иосифа, и он возрастая под его непосредственным руководством, все боле и более проникался его духом.
В 1888 году, в феврале месяце о. Иосиф тяжко заболел. У него сделалась горячка, и он был почти при смерти. О. Амвросий был очень огорчен его болезнью и как-то на общем благословении сказал: „ведь он был моя правая рука!” Болезнь его была настолько серьезна, что о. Амвросий посылал многих прощаться с ним, а когда он выздоровел, то батюшка с радостью сказал: „о. Иосиф умирал, но воскрес!” Во время этой болезни, по свидетельству некоторых лиц, он сподобился чудесного явления Божией Матери. Сам батюшка по своему смирению, неохотно отвечал на вопросы, когда его спрашивали об этом, но келейник его, ходивший за ним во время болезни, слышать как то ночью, что кто-то говорить с больным. Не будучи в состоянии разобрать разговора, он взглянул за ширму, где лежал о. Иосиф, но никого не видал кроме него, неподвижно лежащего на кровати. Тем не менее он как-то сказал одной из духовных дочерей батюшки: „если бы вы знали, какой ваш духовный отец!” Но как та ни просила его открыть ей тайну ее духовника, он только отвечал: „спроси его самого!”, а батюшка конечно ничего ей не сказал; но по выздоровлении его, как-то в разговоре о. Амвросия с некой госпожой N о Божией Матери старец сказал ей: „вот спроси о. Иосифа, какая Божия Матерь!” Все это дает право предполагать, что о. Иосифу, во время болезни его, явилась Божия Матерь, что он конечно и открыл о. Амвросию, но скрыл по смирению своему от всех остальных.
Вскоре после болезни его, он был назначен духовником и помощником старца, а чтобы он мог заниматься и исповедовать не отлучаясь от него, ему была сделана пристройка к хибарке. С переселением же в Шамордино о. Амвросия, архимандрит о. Исаакий избрал о. Иосифа своим духовником; а после смерти старца о. Амвросия и скитоначальника о. Анатолия, по предложению архимандрита о. Исаакия и по согласию старшей братии, о. Иосиф был избран единодушно скитоначальником и духовником монастырской братии.
Теперь уже все, обращавшиеся прежде к покойным старцам, стали обращаться к о. Иосифу. Не только сестры Шамординского монастыря, но и монашествующие других обителей и многие мирские лица, стали приезжать в Оптину, ища у нового старца успокоения и ответов на недоуменные вопросы. И всех удовлетворял почивший старец. Люди самых противоположных общественных положений, находили у него ответы но свои духовные запросы. Его простые несложные слова, проникали непосредственно в душу, рассеивая мрак и внося с собою мир и тишину. Все побывавши хотя раз у старца, делались уже навсегда его преданными духовными детьми, и число почитателей его заметно возрастало, так что имя его стало известным почти во всех уголках России. В нем была какая-то неизъяснимая притягательная сила. Все покрывающая любовь светилась в его глазах, и временами они принимали какое-то совершенно особенное выражение. Они становились какими-то лучистыми, точно снопы света исходили из них – при этом и лицо его принимало выражение такой доброты, что душа невольно рвалась к нему, и невольно склонялись колена пред этим необыкновенным человеком. В последние годы своей жизни, он словно весь преобразился: – он стал каким-то светлым, словно воздушным, а один иерей, свидетельствуясь своим иерейским словом печатно заявил, что видел вокруг головы его неземное сияние.
В ответах своих батюшка всегда был решителен, краток и немногоречив; но если кто либо, посоветовавшись с ним, все-же настаивал на своем мнении, или же противоречил ему, то батюшка в таких случаях предоставлял каждому свободу действий. Но только те, которые слушались его первых слов могли убеждаться в их благодатной силе. Его первые слова были всегда безошибочны. Много сохранилось рассказов и письменных, и устных о батюшкиной прозорливости. Но батюшка не любил, когда ему говорили об этом. По своему великому смирению он считал себя за ничто, и старался скрывать насколько возможно, свои духовный дарования. Но они не могли ускользать от взоров преданных ему духовных детей, и теперь, когда батюшки уже не стало, об этом можно громко говорить, не боясь уже оскорбить этим его великого смирения. Объёмы брошюры не дают возможности говорить обо всем подробно, но полное жизнеописание почившего старца, поведает миру многие случаи его прозорливости, и благодатной силы его молитвы.
А молитвенник батюшка был незаурядный. Иисусову молитву творил он непрестанно и келейного правила своего никогда не упускал. Даже во время занятия своего с посетителями, он не оставлял молитвы, и имя Иисусово было всегда на устах его. Устную молитву он благословлял всем произносить возможно чаще; о сердечной-же молитве он говорил, что она приходить сама, по мере очищения сердца и навыка в устной молитве. Сомневающимся-же в силе благодатной Иисусовой молитвы он говорил: „Блаженны невидящии, но веровавшие!”
От постоянных трудов, силы старца, и без того не крепкого здоровьем, стали ослабевать. В 1905 году батюшка отказался от должности скитоначальника и вместе с тем перестал числиться и официальным духовником братии. Уменьшение трудов, должно было, по-видимому, дать некоторый покой утомленному старцу, но именно последние то годы его жизни и были омрачены большими скорбями. На склоне дней его, при ослаблении физических сил, враг с особою силою ополчился на него, желая хотя бы теперь сломить его смирение. Но батюшка благодушно принимал все скорби, и сколько ни ополчался на него враг, он поражал все козни его своим необыкновенным смирением. Ни горькое слово, ни досадливое движение не нарушали мира его души; а если кто либо из его духовных детей, в неразумной ревности начинал сетовать или осуждать кого-либо, то батюшка всегда с неизменным своим смирением говорил: „Эх, когда бы мы были лучше, то и нам было-бы лучше!”
Существует рассказ, что будто бы о. Амвросий говорил про покойного старца: „о. Иосиф превзойдет меня”. Но рассматривал его жизнь, мы не можем указать ничего, в чем-бы покойный старец превосходил своего великого учителя. Ни подвигом, ни духовной мудростью, ни множеством почитателей, ничем не превосходил он о. Амвросия. Но если мы вспомним те скорби, которые понес он в конце своего духовного подвига, когда по праву он мог бы пользоваться уже всеобщим уважением, и то смирение с которым принимал он их, вам станет ясно, что эти слова могли относиться только к его смирению; а смирение, как сказали святые отцы, есть верх совершенства.
С 1907 года старец стал часто недомогать. Уже несколько лет страдал он хронической малярией, и она мало помалу начала обостряться. Батюшка часто от неё страдал, но Бог все еще хранил его на благо его многочисленных духовных детей. Его физические страдания, усугублялись еще и тяжестью душевных скорбей, удручавших его, и все это в совокупности быстрыми шагами стало приближать его к могиле. Но несмотря на физическую слабость и на почти постоянное недомогание, он по-прежнему продолжал принимать посетителей. Как только батюшки становилось лучше, дверь хибарки открывалась и туда снова шли все жаждущие утешения или-же его старческого благословения; и батюшка не отказывал никому. Но с 1911 года он стал заметно ослабевать. Хотя он по прежнему и принимал посетителей, но они видимо тяготили его. Все это время он находился в каком-то особенном молитвенном настроении, и временами совершенно уходил в себя. Несмотря на всю возрастающую слабость и на жар, который доходил временами до 39 градусов, батюшка до самой своей кончины сохранял память и ясность духа, и ежедневно, неопустительно совершал свое обычное правило. Любовь его была так велика, что несмотря на свои страдания, он до последнего издыхания не отказывал желающим в своем благословении и совете. Но жизнь его видимо угасала. В течении последних четырёх недель жизни, он почти не вкушал никакой пищи, подкрепляясь только небольшим количеством теплой воды. В начале болезни он соборовался и в течении ее неоднократно причащался св. Таин. За несколько дней до смерти его, монашествующая братия, Шамординские и Белевские сестры и многие миряне приходили прощаться с ним, целуя его руку и получая его последнее благословение. 9 мая в одиннадцать часов вечера тихо почил приснопамятный старец. Горько оплакали Шамординские сестры своего незабвенного старца. В течении шестнадцати лет руководил он ими, духовно воспитывая их, и вот Шамодинская обитель снова осиротела. Но семя, посеянное о. Амвросием, созрело в руках о. Иосифа. Юная община выросла в величественной монастырь, небольшое семя дало роскошный плод и, когда плачущие сестры спросили умирающего старца, кому он теперь поручает Шамордино, он спокойно ответил – Богу.