Письма о современной молодежи и направлениях общественной жизни

«Учащаяся молодежь в данное время вступила в переходный критический период своей жизни».

Этот, несомненный теперь для меня, вывод явился результатом четырехлетнего наблюдения над Московским студенчеством, результатом активного переживания его радостей, горя, надежд и стремлений.

Этот вывод положен в основу предлагаемых писем и в нем они находят свое оправдание.

Задача моя заключается, прежде всего, в том, чтобы обрисовать и разъяснить современное положение студенчества, т.-е. его характер, стремление, настроение, условия его жизни ит. д., дабы из этих данных можно было судить правильно о характере процесса перерождения среди молодежи; затем уже моя главная задача в том, чтобы обрисовать и разъяснить, по своему разумению, существующие направления общественной мысли – и этим помочь молодежи в критическом периоде ее жизни, в переходном состоянии ее стремлений, идеалов, мировоззрения.

Быть может, до некоторой степени я достигну этой последней цели, а это было бы для меня истинной наградой.

Ради этой же цели да простит мне читатель некоторую невыработанность и юность моей литературной речи.

г. Москва.

Август 1887-го года.                   

Автор

Общими чертами характеризовать русскую молодежь – с одной стороны очень легко, с другой стороны очень трудно. – Легко это сделать потому, что эта молодежь в устойчивые периоды своей жизни представляет из себя массу с резко-очерченным характером, уяснить который не представляет труда; – трудно же потому, что молодежь наша не есть масса всегда устойчивая; нет, она подвержена еще процессу развития и перемены своих форм, точно также как и общество русское еще не нашло до сих пор формы, в которой могло бы застыть, не нашло почвы, на которой могло бы остановиться для плодотворной деятельности. – Результатом такого положения является то, что в жизни молодежи необходимо различать устойчивые периоды ее от переходных. В устойчивый период, который обыкновенно продолжается от 20 до 25 лет, молодежь живет нормальной жизнью; тогда она представляет из себя компактную массу с определенными идеалами, стремлениями и общим характером. В переходный же период, конечно, нет возможности характеризовать молодежь общими чертами, ибо это есть время критики и оценки существовавших форм жизни, время перехода к новым формам, к новым идеалам, время изменений многих потребностей и характеристических черт молодежи; в этот период молодежь представляет из себя совокупность разных лиц, с различными стремлениями и чертами характера. В настоящее время студенчество (по крайней мере Московское) переживает такую переходную эпоху. Поэтому если я обрисую общие черты характера молодежи, то именно характера ее за последнюю устойчивую эпоху. Тем не менее эта характеристика не теряет своей цены, ибо, во-первых, и в нашу переходную эпоху к молодежи до некоторой степени приложима эта характеристика, а во-вторых многие черты характера остаются незыблемыми в течение нескольких периодов, они как бы неизменны или врожденны молодежи. Эти постоянные черты мы отметим особо, ибо они весьма важны для выводов.

Теперь же перейдем к рассмотрению отрицательных черт характера русской молодежи.

При первом же знакомстве с молодежью, при первом же наблюдении над нею прежде всего в глаза бросается самый яркий порок ее – крайнее верхушество и происходящая отсюда предвзятость мнений. Это – один из семи смертных грехов ее, это – повальная болезнь, которой заражена вся молодежь за редкими исключениями. Этот мерзкий порок получает большое значение потому, что влечет за собой несколько других пороков – своих постоянных спутников. Верхушество есть плод полуобразованности; это есть межеумочное состояние между невежеством и образованностью; а известно, что никто так не горд, не самонадеян, не высокомерен, как межеумок, оторвавшийся от невежества и не приставший к полной образованности. Стало быть, верхушество само по себе обусловливает и высокомерие молодежи, а отсюда и предвзятость ее суждений и мнений. Быстрые, неожиданные выводы, ни на чем не основанные, или суждения на основании схваченной на лету мысли, полное незнание того, что так необходимо каждому вступающему в жизнь, – вот что является результатом крайнего верхоглядства молодежи и что так неприятно поражает вас в любом студенте даже старшего курса. Как истинная мудрость скромна и чем более приобретает знаний, тем более сомневается в полноте своего знания, так и полуобразованность горда и чем менее знает, тем менее сомневается в своем всезнании.

Есть еще одно следствие того же верхушества, обусловившее собой характер и стремления последнего поколения. Дело в том, что человек, нахватавшийся верхушек, способен в сильной степени увлекаться последней идеей, последним словом знания и философии; не привыкши всегда вникать в сущность дела и аналитически относиться ко всему, он считает последнее слово за самое истинное, а в этом уже лежит залог пагубного увлечения всякою мерзостью последнего издания. Человек, глубоко мыслящий и вполне образованный, не способен па увлечение крайностью, точно также и на быстрые скачки от одной крайности к другой; он, зная цену человеческой мудрости, способен хладнокровно анализировать всякое повое проявление человеческой мысли; человек полуобразованный, межеумок – ослепляется новой идеей, не как идеей, а как новинкой, и чем более остроумна, завлекательна и крайня эта идея, тем скорее и страстнее межеумок увлекается ей; оттого он, не стесняясь, бросается из крайности в крайность, от одной теории к противоположной, от полной веры к крайнему неверию и делается это легко, бесшабашно, ибо при этом не происходит тяжелого процесса ломки мировоззрения и переживания новых идей и чувств. Ломать межеумку нечего, ибо твердого мировоззрения у него нет, переживать также нечего, ибо все повое он воспринимает поверхностно, все идеи не впитываются в его душу, а ложатся по верх ее, да и идеи-то схватываются па лету, не во всей глубине их, а только верхушки или внешние очертания их.

Такова сущность верхушества и всех его постоянных спутников. Откуда же развился этот главнейший пагубный порок, где начало его и корни?

Если мы сопоставим молодежь двух поколений: одну 40-х годов и другую 60–70-х годов, то найдем ответ весьма правдоподобный. Дело в том, что люди 40-х годов все согласно утверждают то, что в их время верхоглядство молодежи было неизвестным явлением и могло встречаться только в единичных случаях, как исключение; теперь же это верхоглядство – общий порок, из которого изредка встречаются единичные исключения, каковой факт признается и правительством. – А так как это верхоглядство студентов может возникнуть лишь как результат начального воспитания, то отсюда ясна разница между современными студентами и студентами 40-х годов; в те времена молодежь в большинстве подготовлялась к Университету дома, и это домашнее воспитание было так полно и глубоко, что молодой человек, уже 15-ти лет поступая в Университет, не знал, что такое верхоглядство и в трезвости суждений мог бы за пояс заткнуть любого современного кандидата. Начальное воспитание тогда шло рука об руку с жизнью и молодежь получала и глубокие, всесторонние знания и прочное мировоззрение. Начиная же с 60-х годов, верхоглядство получает право гражданства в наших университетах.

Вторым пороком, которым страдает наша молодежь необходимо считать прямолинейность и абстрактность ее мышления. Эта черта характера чисто русская, т. е. присущая преимущественно русскому интеллигенту. Не будет преувеличенным, если скажу, что русский студент живет всегда в абстрактной атмосфере, мыслит всегда отвлеченностями вне условий времени и пространства. Странное свойство это производит комическое впечатление на свежего человека, на человека жизни и реального труда. И в самом деле, есть нечто дон-кихотское в современном рыцаре «печального образа», который весь погрузился в созерцание мнимого и воображаемого, не понимает реальной жизни и ее законов, а самое главное мыслит отвлеченными формулами и величинами. Чтобы мы сказали о человеке, которому дана была бы простая арифметическая задача с положительными величинами, и который подменил бы эти величины отвлеченными знаками и стал бы решать задачу алгебраически; затем свой алгебраический вывод преподнес бы нам как ответ на арифметическую задачу? Такое же точно впечатление производит всякий студент, всецело погрузившийся в область отвлеченного мышления. Это не живой человек, а какой- то заоблачный житель, это – одушевленная алгебра, если можно так выразиться. Он может мыслить только отвлеченно, а потому никогда не становится на реальную почву; оттого у него отвлеченный идеал, оттого и полная неспособность к практической деятельности.

Эта же абстрактность мышления производит и прямо- линейность суждений молодежи, ибо, находясь на отвлеченной почве, невозможно мыслить всесторонне, принимая в соображения все условия и реальные величины. Отчего происходит эта абстрактность мышления у нашей молодежи – ответить не берусь. Замечу только- то, что к счастью эта черта не встречается в той степени и в том чистом виде, как верхоглядство, – хотя с другой стороны эта черта постоянная и присуща русскому интеллигенту с самого момента возникновения интеллигенции на русской почве.

Перейдем теперь к третьей отрицательной черте характера молодежи, к искоренению которой в последнее время направлены усилия правительства. Эта гадкая черта есть халатное отношение молодежи к науке и занятиям. Как ни странно, но это так. Большинство студентов относятся к науке и к своим занятиям, как к повинности, к «барщине», которую надо отбыть, дабы заручиться необходимым дипломом. Молодые люди, которые уже сознательно могут относиться к занятиям, которых совестно учить из под палки – смотрят на занятия только с формальной точки зрения, «по гимназически», спустя рукава посещают лекции, спустя рукава готовятся к экзамену, а выходя из Университета, обладают вместо глубоких познаний только обрывками и общими понятиями из массы разных «наук». Жалкое явление и досадное. Но винить ли в этом молодежь, винить ли ее в недостатке серьезности и любознательности или же в мелком празднолюбии?... Кто видел, как студенты занимаются в публичных библиотеках, как они просиживают там с утра до ночи без обеда, с каким жаром они поглощают всю духовную пищу, не предлагаемую им, а выбранную самими, сколько сил губят на изучение какого-либо интересного вопроса, тревожащего ум лукавыми сомнениями, кто все это видел или сам переиспытал, тот никогда не бросит камнем в молодежь за ее халатное отношение к Университетской науке. Нет, русская молодежь едва ли не более усидчива чем другая и несомненно любознательней всякой другой. Но в этой-то ее любознательности, страстно развитой, кроется основная причина халатного отношения ее к «официальной» науке. – Студент юрист, филолог, или математик не сидит на лекциях, а идет в эти часы в публичную библиотеку, говоря, что в это время там он больше приобретет познаний, чем на лекциях. Так делает одна часть студенчества, другая же часть менее любознательная, менее мыслящая, в то же время более инертная и косная не посещает лекции и халатно относится к занятиям именно вследствие своей инертности, от которой отказаться не позволяет им их косность; а привычка эта велика и пагубна; по крайней мере ¾ всего числа кончающих в гимназии привыкла к чисто формальному и халатному отношению к занятиям, т.е. «подписано и с плеч долой» – «сдан экзамен всеми правдами и неправдами и больше знать ничего не желаю»... Эта привычка ведается в плоть и кровь молодежи и калечит ее на веки.

Перейдем теперь к рассмотрению положительных сторон характера нашей молодежи, т.е. ее «добрых свойств». Здесь уже мы будем иметь дело с более постоянными чертами характера молодежи.

Прежде всего, здесь должно заметить, наша молодежь всегда играла и играет роль авангарда общества в его поступательном развитии. Наше интеллигентное общество, как уже выше заметили, еще до сих пор не нашло своей постоянной устойчивой формы жизни, не нашло еще исхода своим стремлениям, своему «исканию жизни», ноет еще по своей почве и ощупью подвигается в ней. – В этом движении молодежь занимает первое место. Грубое подражание западу, романтизм, увлечение Гегелем, идеализм, фразерство и доктринерство, увлечение социальными теориями, материализм, нигилизм теоретический, затем воинствующий, реакция против западничества, народничество – вот разные сменявшие друг друга формы жизни общества и молодежи. На западе молодежь знает, чего хочет, к каким идеалам стремится; она живет на вековых традициях и сильна этими традициями; русская молодежь сильна тем, что она есть застрельщик новой идеи жизни, что у ней бывают первые всходы посеянного, что к ней обращаются взоры общества во время ее переходных периодов жизни; а переходные периоды это есть время отрицания господствующего мировоззрения и нарождения нового, это есть время выработки новых идеалов и форм жизни. И в то время, как в обществе только смутно чувствуется потребность в новом идеале, молодежь уже произносит новое слово. Так и должно быть и таково свойство молодого организма: глубокая восприимчивость молодой душой всякого нового впечатления, отзывчивость ее на новую идею – известны всякому. Эта восприимчивость и свежесть молодежи в совокупности с особыми условиями жизни русского общества делает ее авангардом общества в его поступательном шествии.

Вторую положительную черту молодежи отметить можно так: молодежь гибка. Это свойство точно также объясняется свойством молодого организма. Приспособиться к данным условиям жизни, изменить свои потребности и понятия – молодой организм может скорее, чем старый. – Стремиться к осуществлению нового идеала есть свойство по преимуществу молодежи и в этом ее положительная заслуга. Зрелые люди, соглашаясь с истиной нового идеала, нового слова, только пассивно воспринимают их, будучи не в состоянии их осуществить; они слишком сживаются с старыми условиями жизни, слишком опутываются мелочами жизни, коснеют или, так сказать, застывают в своей форме, а потому составляют негодный материал для постройки нового здания. – Молодежь же, еще не успевшая застыть, еще горячая, мягкая, способна войти в любую форму, приобресть любые потребности, войти в любые условия жизни, молодежь гибка, а потому активно воспринимает новое учение, строит новое здание.

Третья положительная черта, присущая преимущественно русской молодежи, это ее прямодушие и искренность всегда и во всем. Русская молодежь более всего презирает виляние и подлое двоедушие и подобные качества в русском университете можно встретить как редкие исключения. Впрочем, понятие «русский» необходимо здесь ограничить, ибо искренность и прямодушие есть черта чисто-великорусская и поэтому в суждении о молодежи необходимо знать, о какой молодежи идет речь. Московский Университет единственный великорусский Университет, хотя и в нем есть примеси малорусские и иные. Прямота и искренность Московского студенчества не позволяли ему идти за разорванными и истрепанными знаменами, что делает о сю пору наша окраинная молодежь; та же прямота и, искренность подвигали русское студенчество на страстное служение идеалу. Искренность – постоянный спутник студента; честная искренность всегда сопутствовала ему и в гордом ослеплении идеей, и в томительном раскаянии, и в святом великом деле, – везде и всегда и прежде всего искренность молодой русской души. Горы способны двигать эта искренность в союзе с твердым убеждением, и знали это хорошо те, кто пользовался молодежью как сырым материалом. Да, еще сильна и счастлива та молодежь, которая умела сохранить в своей душе глубокую любовь к искренности и гордое презрение к лицемерию; за эту черту простятся ей многие ее ложные шаги и на этой черте еще можно много надежд основать!

Есть еще одна не менее симпатичная черта, характеризующая, впрочем, не столько молодежь, сколько вообще всякого истинно русского человека. Я здесь разумею отвращение к формализму и любовь к внутренней правде. Этой чертой русская молодежь более всего отличается от западноевропейской, которая все время своего пребывания в Университете играет жалкую комедию корпоративного формализма; вся эта громкая чепуха с буршами, значками, пивом и дуэлями – противна и смешна русскому студенту. Он никогда не поймет эту формальность и обрядность, опутывающую всю жизнь немецкого студента и превращающую эту жизнь в какой-то культ неведомому божеству, что более всего претит, русскому уму и искреннему чувству. Так, впрочем и должно быть. Основа всей западноевропейской жизни есть формализм; это наследство завещано культурой римского мира и воспринято во всей его полноте Западом. Регламентация везде и во всем – вот главный устой Западного мира. Среди славянства формализм никогда и нигде не имел значения. Внутренняя правда – главная основа нашей жизни, и если регламентация с некоторого времени велась в нашу кровь, то только как чуждый элемент, которому при всяком удобном случае готов изменить русский человек. Эта измена чуждой русскому духу и навязанной извне регламентации более всего видна в жизни народа. Та же ненависть к мертвящему формализму и излишней регламентации живет и среди русского студенчества. Присмотритесь к внутренней, кружковой жизни нашего студенчества и вас поразит это общее стремление решать всякий нравственный вопрос на основании искреннего убеждения и доверия, иначе сказать, на основании внутреннего чувства, а не внешней, условной формы, поразит также отвращение к фразе, к шуму, к внешнему эффекту, а еще более положительное желание избежать, во что бы то ни стало заглядывания в чужую душу. Принцип обоюдного доверия, душевного, а не формального доверия – горит светлым огоньком в среде молодежи и служит еще для нее связующей ступенью с основами народной жизни. – И в этой черте залог великого значения молодежи.

Резюмируем же теперь все сказанное нами об общих чертах характера молодежи и получим следующие выводы:

Из отрицательных черт отметили мы, во 1-х) верхоглядство, во 2-х) абстрактность мышления, в 3-х) халатность отношений к занятиям.

Положительные черты следующие: во 1-х) – живая восприимчивость и отзывчивость на вопросы жизни, во 2-х) гибкость, в 3-х) искренность и прямодушие и в 4-х) отвращение к формализму.

Заметим здесь, что из трех отрицательных черт – две, а именно: верхоглядство и халатность в занятиях – черты не постоянные, а временные, вызванные плохою постановкою начального воспитания молодежи, стало, быть легко устранимые черты.

Из положительных черт первые две суть свойства вообще молодого организма, только получающие особое развитие и значение у нашей молодежи, остальные две – свойства русского студента; постоянных, стало быть, чисто русских черт характеризующих главным образом русское студенчество – три, а именно: 1) абстрактность мышления, 2) искренность, и 3) – отвращение к формализму.

Новый университетский устав, как известно, стремится создать новое поколение студентов, приучить их к более серьезному отношению к научным занятиям, поставить их в те условия, при которых возможно только трезвое отношение к действительности. С этою целью изменена система экзаменов: прежние годовые экзамены уничтожены: вместо них студент будет подвергаться испытаниям за весь пройденный курс (в течение 8 или 10 семестров) в особо назначенных комиссиях. Подробные и систематические программы для подготовки к этим испытаниям еще не даны, чтобы не стеснить преподавателей и не лишить их самостоятельности; стало быть, излишняя регламентация уступает свое место самостоятельному труду, как преподавателей, так и учащихся. Студент должен самостоятельно работать в течение 4-х – 5-ти лет и за это время будет подвергаться проверке только его прилежание, а не знание; систематических программ для такой работы, как мы уже сказали, не дано, но зато дана общая руководящая нить, дающая направление и указывающая общий характер необходимых для студента самостоятельных занятий. Новый устав более всего обратил внимание на юридический факультет, в виду особенности этого факультета в ряду других; эта особенность положения заставила министерство определить более точно характер работы студентов – юристов; результатом этого явилась брошюра; «Экзаменные требования, коим должны удовлетворять испытуемые в комиссии юридической». – Из этой брошюры мы довольно ясно видим, как то направление, которого должно придерживаться студенчество в своих научных работах, так и те задачи, которые преследует новый устав по отношению к молодежи вообще.

«Испытательные комиссии, говорит брошюра, будут от испытуемых, прежде всего, требовать, при положительном знании, доказательств здравомыслия в суждении о предметах, входящих в круг их учения (стр. 5). – «Университет должен давать государству не верхоглядов, не фанатиков чужой мысли, но умы дельные, зрячие, действительно знающие и проникнутые чувством реальности властвующих в нравственном мире сил»... (стр. 13). Вот какие требования предъявляет новый устав. – Далее, говоря о том пути, который обусловливает исполнение этого требования, брошюра высказывает мысль о необходимости постановки всего преподавания на историческую почву, так как только этот метод единственно разумен и практичен в достижении вышесказанной цели: «вместо отвлеченных теорий и рассуждений, ничего кроме слов не дающих, историческое знание открывает учащемуся происхождение и строение вещи, причины внутренние и внешние, направляющие ход ее развития» (стр. 12).

От общего переходя к частному, брошюра предъявляет особые требования от преподавания русского государственного права; совершенно справедливо осмеивая старый метод преподавания этого самого важного для русского студента предмета, брошюра предлагает метод исторического освещения существующего принципом верховной власти, как основного для науки начала: «у немцев есть изобилие философских учений, у французов, англичан и других народов есть также свои воззрения на мир. Почему бы не взглянуть на мир и с точки зрения русского народа? Вместо абстракции всеобщего государственного права, почему бы в науке русского государственного права, которая обрекает себя на перечень департаментов и канцелярий, не представить в доказательном, достойном предмета и оживленном мыслию учении, существо русского монархического начала? Вот философия не фиктивная, но действительная, выходящая из самой реальности предмета. Русская монархия есть нечто sui generis и может быть изучаема лишь в своей индивидуальности. Смешивать ее с другими существующими монархиями значило бы ложно понимать ее»... (стр. 22).

Вот, скажем и мы, философия не фиктивная, наука реальная, хотя еще и не снившаяся нашим мудрецам, наука, ожидающая для себя добросовестных жрецов, честных работников, скрывающая в себе неисчислимые богатства трезвой, самобытной мысли! Вот истинно прекрасное, достойное сочувствия, желание поставить науку на постоянную почву, дать ей надлежащее направление! Но... желания, стремления... немало ли для нас этого?

Характер деятельности и стремлений человека всегда определяются его первыми впечатлениями; они же определяют и основу, или фундамент его убеждений; в будущем убеждения могут меняться в той, или другой детали, но очень редко меняются в основе, по существу. – Первые впечатления оставляют неизгладимый след навсегда. Формируется же юноша в период между 15 и 20 годами. В этот период молодой пытливый ум делает запросы на каждом шагу, решительно требует пищи себе, и по характеру этой пищи принимает направление в ту или другую сторону. Характер пищи, предлагаемой в эти лета, кладет отпечаток на умственный склад юноши. Не забывайте, что в эти лета все, что воспринимается органически, т.е. добровольно, воспринимается со всем жаром юных лет, со всею страстью и нераздельно с нею крайнею нетерпимостью к противоположным мнениям. И с этою то нетерпимостью в основе своего характера молодежь является в аудитории первого курса. Каков же будет результат, если в этих аудиториях молодежь будет выслушивать нечто противоположное воспринятому ранее? Кроме насмешливо скептического отношения к делу ничего более и ожидать нельзя; а между тем, что бы мы видели, если бы первые впечатления уготовили нам почву благодарную, восприимчивую, если бы с первых лет умственной жизни молодежь привыкала мыслить по-русски, «смотреть на мир с точки зрения русского народа?» Доброе семя не заглушалось бы тогда плевелами.

Умственная жизнь пробуждается, как мы сказали, в возрасте 15 – 20 лет. В это время юноша находится в 5-м- 8-м классах гимназии. Многое становится понятно в характере молодежи при первом же взгляде на программу учебных предметов старших классов гимназий: 14 часов в неделю одних древних языков, один час Закона Божия и два часа истории. Все силы ума настойчиво привлекаются к одной цели: к изучению классиков. А между тем несомненно – отечествоведение, самое основательное и подробное, должно быть основой всякого преподавания в русских учебных заведениях; отчизноведение должно быть фундаментом знания каждого русского гражданина; эта истина непреложная, бесспорная, очевидная. Но где же оно – отчизноведение в наших гимназиях, что из этого предмета знают люди, получившие аттестат зрелости? Совестно вспомнить теперь о том знании нашей дорогой родины, которое мы все вынесли из гимназий, совестно подумать о том, что заставляют нас любить ту родину, о которой мы не имеем никаких понятий. – История, как часть отчизноведения, несомненно есть самый главный камень, на котором должно покоиться здание обучения молодежи; этот предмет должен быть альфой и омегой всего обучения, без него немыслимо ясное самосознание, истинное разумение совершающихся событий; это сознает и правительство, говоря, что, «вместо отвлеченных теорий и рассуждений, ничего кроме слов, не дающих, историческое знание открывает учащемуся происхождение и строение вещи, причины внутренние и внешние, направляющие ход ее развития» ¹. А где же оно – это историческое знание? Какое место отведено ей в программе наших средних учебных заведений? Совестно признаться – русская история преподается в каких-то клочках, урывками, точно будто совестно нам нашей великой истории! «Зрелый» юноша, входящий в Университет, не знает самых главных начал нашей исторической жизни и в то же время развязно толкует о политических учреждениях запада, о рабочем вопросе в Англии, о происхождении человека от обезьяны и т. д. и т. д.

Для того, чтобы Университетская молодежь осуществила те требования, которые к ней предъявляются – надо коренным образом реформировать систему предварительного воспитания, надо эту молодежь предварительно подготовить, поставить на путь истинного знания, потому что кривое дерево уже не выпрямишь. Школа не дает положительных знаний, она не дает даже самого насущного и основного, необходимость чего признается и правительством. «На стороне» молодежь нахватывается верхушек, опутывает себя самою паскудною ложью. Вот где корень верхоглядства, легкомыслия, самонадеянности, крайности мнений и тому подобных пороков молодежи.

Итак, причину верхоглядства студенчества мы видим в условиях его предварительного воспитания. Думаем, что в этих же условиях найдем причину и халатного отношения студентов к занятиям и имеем полное основание так думать. И на самом деле: большая часть студентов состоит из косной массы живущей по закону инерции, жизнью чисто рефлективной, не задаваясь высокими целями, не утруждая себя мышлением, стало быть, масса эта живет привычкой, приобретенной раз навсегда. Привычка эта приобретается, конечно, в юные, восприимчивые годы.

Для искоренения халатности в занятиях, точно также как и верхоглядства Университетской молодежи, необходимо искоренить этот порок у гимназической молодежи, т. е, реформировать самую сущность, порождающую этот порок. Между тем как новый Университетский устав искореняет этот порок одними только внешними формальными действиями?! Мудрено ли, что благое желание остается невыполнимым, что формальность порождает только формальность? Возьмем явления действительности, т.е. факты, существующие и резко бросающиеся в глаза. Вот, например, новое правило, по которому студент обязан посещать Университет, т.-е. конечно, подразумевается, для слушания лекций, для чего и устроен особый контроль из педелей (утвержденный штат служителей). Какой же результат дало благое желание заставить студента слушать лекции? Очень простой результат: студент действительно каждый день посещает Университет, но только Университет, а не аудиторию; приходит студент в здание, показывается педелю, записывается в его книге, как явившийся, и затем преспокойно уходит обратно. Стало быть, то же положение вещей, что было и прежде, только благое желание выродилось в новую формальность, к исполнению каковой направлены усилия студентов.

Есть еще меры для поднятия прилежания студенчества; устроены теперь полугодовые репетиции для зачета семестров по всем предметам и вообще дан простор профессорам для контроля студенческого прилежания; и эта мера, весьма благоразумная, вследствие некоторой ее односторонности в большинстве случаев превращается в кукольную комедию. Дело в том, что новый устав дает полную свободу профессорам для выбора способов оценки прилежания студентов (отнюдь не их знания). А как контролировать прилежание трехсот человек в продолжение всего полугодия? Опыт ясно показал, что при массе, ученых занятий для профессора добросовестный контроль фактически невозможен. И вот только 2 – 3 профессора на факультете практикуют наиболее действительную систему посредством полугодового экзамена, т.е. по знаниям студента, судя о его прилежания. Остальные профессора зачитывают полугодия гораздо проще: предлагают, например, студентам подавать самостоятельные «рефераты», вместо которых подают им выписки из литографированных лекций; в большом ходу также конспекты однородного содержания, ибо составляет конспект один студент, а списывают его двадцать человек и подают эти конспекты, как самостоятельную работу и т. д. Вообще делается все то, что делалось и делается повсеместно учениками в гимназиях и школах. Ясно, где корень этого зла, ясно, что причина его лежит в фактической невозможности профессору при современных условиях контролировать прилежание студентов. Не надо вникать в сущность дела, для того, чтобы видеть, что один человек не в состоянии следить за прилежанием трехсот человек и в то же время читать лекции, следить за наукой, писать сочинения и т. д. А ведь совершенно другой результат был бы, если бы следили за прилежанием курса не один человек, а десять, если бы весь курс был разделен на группы по 20 человек в каждой и занятиями каждой группы руководил бы отдельный помощник профессора. Вот тогда бы иное дело было, иные результаты. Необходимо поставить дело обучения на всех факультетах так, как оно поставлено на медицинском, где каждого студента знает профессор или его помощник лично, тогда можно бы оживить дело обучения, можно бы применить в обширных размерах метод собеседования, т. е. семинарий, который есть единственно живой метод, а потому и привлекательный для молодежи. Разделите все студенчество на ячейки по 20 человек в каждой, дайте этой ячейке руководителя, дайте ей программу занятий, но и полную свободу в пределах этой программы, сделайте профессора главным руководителем всех этих ячеек, дающим тон и содержание для научной жизни их, поставьте дело обучения на почву живой беседы, в которой должен участвовать каждый студент – и вот тогда только возможен будет настоящий контроль за прилежанием молодежи, тогда только и молодежь не будет, как чумы, избегать сухих лекций профессоров, относящихся к своему предмету с формальной точки зрения, и будет наполнять аудитории, будет интересоваться предметом, учиться...

Впрочем, мы необходимо должны остановиться, ибо заговорили о том, о чем не желали говорить. Писать о том, как должно быть поставлено все дело обучения молодежи – необходимо или много или ничего. Нельзя вкратце говорить об этом важном предмете, необходимо томы исписать. Ну а задача нашего письма более узка и, кажется, уже исполнена.

Нам необходимо было показать, во-первых, что причины верхоглядства и халатности студенчества лежат в условиях предварительного его перед Университетом воспитания и образования, во вторых – что формальные меры, принятые Министерством для искоренения халатности в занятиях студентов, не достигают и не могут достигнуть своей цели.

Закончим же письмо это тем положением, уже высказанным нами, что оживление наших классических гимназий есть мера настоятельная и существенная для искоренения многих важных пороков нашей молодежи; добавим сюда еще то положение, что только свободное развитие науки в университете, а не формальные меры, могут способствовать привлечению, студенчества в аудитории и развитию любви их к занятиям и науке.

Привлечение это будет нравственное, стало быть результаты будут не мертвые, а живые и действенные...

Связь нравственных вопросов в университетском мире с экономическими вопросами, зависимость тех или других нравственных начал, от преобладания тех или других экономических условий жизни студенчества – несомненна и очевидна. Нельзя говорить об обще-студенческой сословной нравственности, не сказав ни слова о материальном положении студенчества, не приняв в соображение этого положения. Вместе с тем и корпоративность молодежи в ее настоящем и будущем покоится на почве чисто материальной связь одного элемента с другим, одной силы с другой – неразрывна и постоянна. Вот почему мы считаем необходимым нашей заметке о корпоративности, как мы ее понимаем, предпослать общий очерк современного материального положения студенчества; и сам по себе этот вопрос интересен, а в связи с вопросом о нравственности, даст нам основу для уразумения той стороны корпоративности, которая одна только мыслима и возможна на русской почве.

Современное материальное положение студенчества весьма грустно и обществу совсем незнакомо. Ходячие понятия и взгляды слишком далеки от той неприглядной, неказовой стороны жизни, которая понятна во всем своем объеме только человеку, пережившему ее. – Да и как обществу ведать о том, что составляет ту, или другую черту совсем особого, чуждого ему мира? Ходячие понятия о «студенческой жизни» приправленные более, или менее веселыми анекдотами и легендами, донельзя испошлили все грустное значение действительности и приучили общество относиться легко и «анекдотически» к самой серьезной, самой глубокой по своему трагическому реализму стороне жизни молодежи.

Если справедливо, что сытый голодного не разумеет, то справедливо также и то, что ложное отношение к некоторым явлениям жизни студенческой есть прямой результат или незнания, или, еще хуже, слепого игнорирования экономических условий студенческого быта. А условия эти стоят того, чтобы над ними призадуматься. Иллюстрировать эти условия очень легко; стоит только выхватить из общей массы любую «картинку». Вот вам, например, студент, который уже 3 недели питается одним чаем и не потерял еще способности с веселой иронией подшучивать над своим положением.

Такое обыкновенное явление студенческой жизни превращается в анекдот, ходячий по гостиным и салонам, и общество привыкает горькую действительность принимать за преувеличение в смехотворной форме. – Вот еще труженик, занимающий «угол», ходит ежедневно за 5 верст на урок, за который получает семь рублей в месяц: и это все его достояние... Не ужасайся, читатель: таких студентов с таким материальным положением немного, – всего только шестая часть всего количества студентов. Несравненно более счастливцев, принадлежащих ко второй категории; студент этой категории имеет возможность пообедать в кухмистерской за четвертак, но... с искренней горечью жалуется на то, что всего только через сутки (не более) придется опять тратить четвертак па ненасытный желудок...

Последствия такого положения вещей громадны по своему значению. – Посмотрите на любого из тех голодающих, которого судьба поместила в известное Ляпинское общежитие: тупая покорность судьбе, полная безучастность и равнодушие ко всему – яркою печатью лежат на нем. Борьба за существование, самая грубая, животная борьба врезывается клином в жизнь студенчества. Какая же при этом возможна корпоративность, где же искать единства интересов, кто будет требовать обще-студенческой нравственности?.. Вот, например, одному студенту предлагают урок и дают адрес для соглашения в условиях; другой студент, живущий через перегородку, подслушав разговор, является по указанному адресу часом раньше и перебивает урок. «Нечестно, вы скажете, недостойно студента»... Помилуйте, читатель, ведь есть каждому хочется... Какое дело моему товарищу до того, что он столкнет меня с дороги и сам овладеет принадлежащим мне? Какое дело одному студенту до другого, что между ними общего, когда добывание куска хлеба есть главная цел, и борьба за этот кусок есть единственная точка отправления в отношениях студентов друг к другу? Ясна ли отсюда неразрывная связь между материальным положением студенчества и уровнем его нравственности? Старые студенты, вспоминающие былые времена и современные идеалисты из нашей среды, оплакивают замечающуюся потерю той общестуденческой нравственности, того твердого сознания общности интересов, которое сплачивало прежде всю студенческую семью в нечто целое с корпоративным духом, традициями и своеобразным общим строем жизни. Доброе, старое время, – возвратится ли оно когда либо?... Дети богатых дворянских фамилий, обеспеченье с излишком и в несущественном – вот каков был тогда главный контингент учащейся молодежи; могло ли она знать, что такое борьба за существование? Дети небогатого среднего сословия, со школьной скамьи, привыкшие сами себе пробивать дорогу, необеспеченные в самых существенных нуждах – такова масса современной молодежи, масса, с каждым днем все более увеличивающаяся: Можно ли требовать от такой массы рыцарских, благородных наклонностей, искать в ее жизни каких либо «общих», не волчьих интересов? – Полное отсутствие того нравственного духа, которое делает из массы нечто целое с общею корпоративною – жизнью – есть главное и первое следствие неудовлетворительных экономических условий студенческой жизни.

Второе следствие тех же условий – это невольное манкирование своими учебными обязанностями, манкирование, находящееся в зависимости от недостатка времени на исполнение их. Факт серьезный и в высшей степени важный. Учебные занятия манкируются, невольно, не смотря на все искреннее желание студента отдаться этим занятиям. Да иначе и не может быть. Главная забота среднего студента найти заработок, обеспечить пропитание; уроки, переписка, церковное пение и тому подобные способы заработка отнимают у студента массу времени. На учебные занятия выделяется остаток времени. Очень грустный факт, вопиющая несообразность которого заставляет волей-неволей считаться с материальным положением студенчества, как главным фактором того, или другого хода развития жизни молодежи.

Тяжелая борьба, которую приходится выдерживать труженику в погоне за куском хлеба, нищенские условия жизни, в которых он постоянно находится, неизбежно влекут за собою еще то, что болезненной язвой разъедает всякий общественный организм, поставленный в такие условия. Желание хоть на время отвлечься от неприглядной действительности, забыться в своей серой будничной жизни, ставит молодежь в необходимость пользоваться, более подходящими к ее средствам, вульгарными наслаждениями. Товарищеские, невинные попойки «старого времени» превратились, под напором новых условий жизни, в систематический болезненный запой, в грубое злоупотребление молодыми силами и здоровьем. Это систематическое «падение» под гнетом нужды достигает грандиозных размеров. Вот вам опять иллюстрации: на Хитровом рынке в ночлежных домах вы найдете особые комнатки, носящие название «студенческих»; и действительно: там пристанище тех несчастных отставных студентов» которые шаг за шагом дошли до прозябания «образом звериным»... Там вы услышите скорбную повесть, рассказанную вам горькой нуждой, слабой исковерканной с детства волей и безобразными условиями студенческой жизни, и только там, среди этих отбросов университетской среды, наши досужие моралисты, быть может, выучатся не злорадствовать, не укорять современную молодежь в нравственной неустойчивости, а содействовать своим влиянием и голосом развитию здоровых условий жизни студенчества; тогда только будут невозможны в нашей среде нравственные уроды, живущие «звериным» образом, и только тогда можно требовать у молодежи ответа за каждое проявление какого либо «уродства». А до тех пор, и прежде чем нам самим высказать наши понятия о здоровых условиях жизни студенчества – констатируем еще раз то явление, тот факт, что материальное положение студенчества оказывает самое глубокое – и весьма заметное влияние на нравственный характер его жизни. – Это влияние мы видим в трех фактах: прежде всего, не только отсутствие общности интересов, а отсюда полная разрозненность, но даже борьба интересов, т.е. волчья жизнь среди студенчества; затем халатное отношение к науке, манкирование своими учебными занятиями, как следствие недостатка времени, и наконец, тот скользкий путь разгула, несдерживаемого слабой волей, который доводит развитого человека до притона Хитрова рынка – вот пред вами следствие той жизни вечно впроголодь и в грязи, которую принуждено вести большинство учащейся молодежи.

Но, возникает вопрос, как же на это смотрит общество и какие меры принимаются для «пресечения» такого, по истине, великого зла, да и принимаются ли они?

Меры принимаются, но... такие, которые не уменьшают, а увеличивают зло, не вылечивают, а замазывают язву. Общество относится горячо, сочувственно к молодежи, чутко следит за ее нуждами и отзывается на них всегда с большою готовностью. Но что может сделать общество одно?.. Энергия общественная велика и ярким лучом согревает молодежь в критические минуты материальной нужды. В прошлом году была такая критическая минута: масса студентов одно время рисковала быть выброшенной за дверь своей almae matris. Но достаточно было одного газетного воззвания для того, чтоб широкой рекой полились частные пожертвования, которых не только хватило на уплату за право слушания лекций, но образовался солидный остаток в пять тысяч рублей; и это всего в каких-нибудь 10 дней!.. Велика и обильна частная благотворительность в такие минуты подъема общественного духа, но... не надо забывать, что подобные подъемы не улучшают дела, не подрывают зла в его корне, а действуют чисто паллиативно, поверхностно. Временная, периодическая помощь спасает студентов от возможности оказаться «в отставке» за невзнос платы в университет, но такой способ помощи уже по своему характеру не в состоянии улучшит постоянное материальное положение студенчества. – Для такой постоянной поддержки необходимо постоянно-действующее учреждение; таким учреждением является у нас «Общество для пособия нуждающимся студентам Императорского Московского Университета». В высшей степени ограниченное по своим средствам, которые носят характер случайных, это общество в течение тринадцатилетней своей деятельности являлось действительно точкой опоры для нуждающейся молодежи. Нельзя не сказать от души студенческого «спасибо» комитету общества, всеми силами стремящемуся к улучшению быта студентов; не его вина, если его стремления не достигают цели и результат действий общества измеряется только каплей в море; такова организация общества, таковы условия его действий, а самое главное – его средства. Тем не менее, почтенная цифра 65 тысяч рублей, остающаяся до сих пор невозвращенною должниками, кончившими курс университета, цифра, накопившаяся за 13 лет существования общества, может дать приблизительное понятие о деятельности его. За последние 3 года деятельность эта выражается в следующих цифрах:

83 г.

84 г.

85 г.

Выдано пособий деньгами

899 р. – к.

1221 р. 85 к.

1886 р. – к.

Внесено в Университет на право слушания лекций

3240 р. – к.

4777 р. 50 к.

4392 р. 50 к.

Уплачено за выданный от комитета обед

7426 р. 20 к.

7708 р. 65 к.

9964 р. 80 к.

Последний вид пособий требует объяснений: дело в том, что один благотворитель находит возможным предлагать обед студентам за 15 копеек. Комитет покупает абонементы на такие обеды и раздает всем желающим студентам; средним числом таких абонементов выходит около 250 ежемесячно; этот вид пособий по справедливости считается наиболее рациональным. Комитет выдает билеты на эти обеды по первому требованию, «не входя в проверку степени нужды просящего, считая, что самый факт требования обеда служит достаточным доказательством нужды» ²; совершенно справедливо, так как надо быть кандидатом на голодную смерть, чтобы воспользоваться этими обедами. Таких кандидатов – 10% всего количества студентов!.. Система выдачи пособий первых двух видов страдает своими слабыми сторонами, что парализует до некоторой степени достигаемый результат. Пособие студенту, заявившему на него требование, выдается комитетом на основании внешней обстановки жизни студента (осмотр производится членом комитета) и на основании его собственного свидетельства о своем материальном положении. Доверие и совесть – вот величины, которые определяют выдачу пособия, величины довольно неустойчивые и неудовлетворительные. А между тем, нет возможности частному учреждению, не имеющему другой связи со студенческой семьей кроме чисто внешней, формальной, – основывать свои действия на чем либо более положительном. Вот это-то обстоятельство есть главное препятствие к возможно полному осуществлению задачи улучшения быта студенчества. Общество, таким образом, повторяю, вследствие неблагоприятных условий его деятельности, вследствие также независящих от него причин – достигает только одной цели: спасения студентов от голодной смерти и от исключения из университета; улучшение же вообще быта студенчества, поднятие общего материального уровня – это цели недосягаемые для чисто общественных учреждений, каковы бы их средства ни были.

Подведем же теперь итоги всего сказанного нами о материальном положении студенчества, для того чтобы перейти к вопросу о наилучшем удовлетворении его экономических нужд. Прежде всего, мы констатировали это положение довольно ясно и определенно, а также и результаты этого положения; – повторять эти выводы не станем. Далее: мы видим, что общество горячо относится к делу материальной поддержки студенчества, но, благодаря внешним и внутренним причинам, результаты общественной деятельности сравнительно невелики; общество спасает студентов от голодной смерти и от изгнания из университета и то далеко не всех; поднять же общий уровень материального положения студенчества – общество никогда не будет в силах. Для него достижение этой цели непосредственно невозможно.

В виду этих выводов обращаем внимание читателя на тот способ, который мы считаем за наилучший для поднятия общего материального уровня всего студенчества. В своем изложении этого способа мы будем по возможности кратки.

Условия жизни молодежи должны быть здоровые, а эти условия в состоянии выработать только сама молодежь своей свободной самодеятельностью. – Эго положение для нашего разумения есть неоспоримая я очевидная аксиома. Общество не в состоянии развить свою помощь до значительных размеров, так как не обладает для этого нужными условиями. В еще меньшей мере обладает ими правительство. Правильная система выдачи пособий и точное урегулирование жизни молодежи с экономической стороны возможны лишь на товарищеских артельных началах, т.е. на началах самопомощи. Ядро для развития такой крайне необходимой самодеятельности среди молодежи уже существует; необходимо только больше свету и тепла для того, что бы это ядро дало пышный цвет. А ядро это заключается, в так называемых землячествах. Поясним нашу мысль ³.

В каждом университете есть представители разных гимназий; но молодые люди, кончившие курс вместе в одной гимназии и поступающие в университет, представляют из себя нечто в роде семьи, попавшей в море совершенно чужих на первый раз личностей; очень естественно, что эта семья «земляков», должна держаться вместе, так сказать, «купно» – в чужом большом городе, словно в чужой стороне; к этой семье новичков примыкают такие же три-четыре семьи предшествующих выпусков той же гимназии; составляется более или менее многочисленный кружок; это и есть землячество. Земляков соединяет вместе и воспоминание общей школьной скамьи и знание общих нужд и желание помочь старым товарищам; здесь-то, в этих ячейках студенческой жизни и возможна организация самопомощи, как лучшего решения вопроса о поднятии материального уровня студенчества; да кому же, как не товарищам и знать лучше – кто, как, в чем нуждается, кому же и решить справедливый вопрос о количестве пособия, как не своим землякам? Единственно верная система выдачи пособий, основанная на знании степени нужды просящего, и на круговой по руке может существовать и существует только в землячествах. Земляки собирают между собою «гроши» (дает каждый по своим средствам) и из этих грошей получается сумма, которая поддерживает и временно – споткнувшихся и постоянно нуждающихся земляков. Землячества не имеют ни твердой организации, ни больших средств, но за то имеют в себе задатки великой будущности, имеют в себе ту живучесть, или тот признак жизнеспособности, который заставляет с уважением относиться к ним и признавать за ними правоспособность. Материальная самопомощь – вот первая цель, к которой стремятся землячества; мало того, это не только первая и главная цель, но и единственная. Надо видеть, с какою тщательностью землячества отстраняют от себя все то, что не имеет прямого отношения к материальной цели, с каким рвением избегают они малейшей политической примеси к своим действиям – для того чтобы уверовать в их правоспособность.

Таково современное студенчество с его стремлением жить законною, но и полною, свободною жизнью, и вот почему я и утверждаю, что в землячествах кроются зародыши нормальной здоровой жизни молодежи.

Стремление землячества к осуществлению одних лишь чисто материальных целей – ставит их на вполне легальную почву и заставляет отнестись к ним с уважением; впрочем, мы были бы неискренни, если бы утаили еще одно вновь зарождающееся стремление землячеств, но только едва зарождающееся, стало быть только зерно, которое может быть в будущем растением; в некоторых землячествах заметно стремление к товарищескому решению некоторых вопросов нравственного характера. – Здесь мы уже вступаем на ту почву, на которой может возникнуть, по нашему мнению, будущая корпоративность русского студенчества. Но прежде чем говорить об этом вопросе, бросим взгляд на современные нравственные устои молодежи.

Говоря о материальном положении студенчества, мы видели, что это нищенское положение порождает главным образом нравственную неустойчивость и бешеный разгул студенчества, а также те волчьи инстинкты, которые разъединяют студенчество. Действительно, теперь не найти среди молодежи тех принципов, которые соединяли ее в одну семью, тех элементов, благодаря которым существовала когда-то хоть некоторая корпоративность, т. е. сплоченность и устойчивость хоть по некоторым вопросам. Это явление грустное и важное по своим последствиям. – Нравственная разрозненность делает невозможной идею нравственного совершенствования, и масса студентов, не стыдясь, не боясь нравственного корпоративного наказания, – отдаются всецело тому бешеному, подлому разгулу со всеми его последствиями, который так низко роняет все студенчество и пятнит его имя. – Честь студенчества забыта, да и где же честь, когда самое имя студенчество как-то странно теперь звучит, дико и резко. Теперь есть студенты, но нет студенчества, в том смысле, что нет корпоративной сословной нравственности. Факт полной нравственной разнузданности студентов обратил на себя внимание правительства и уже с новым уставом возвращена студентам форма – И вот студенты одели мундиры и шпаги, одели даже шинели военного образца, но... старое осталось старым, разнузданность осталась разнузданностью; – прежде студента в разгуле нельзя было отличить от мастерового, теперь тот же студент в форме сидит в грязной портерной Тверского бульвара или Драчевки и горланит пошлую песню. Красивое зрелище, почтенный вид и... назидательный. – Здесь даже не формальность, а форма и осталась она формой и только... Назидательное доказательство того, что одна голая форма без внутренней идеи никогда не оживит, не одухотворит мертвый организм. Какой бы формой не прикрыть разврат, он не уничтожится, а только запачкает эту форму.

Есть еще средство для сдерживания разгула – это карцер; но во 1-х) он наполняется лишь теми, кто или дерзок, или слишком свободно мыслящ, во 2-х) в карцере так хорошо кормят, что многие студенты там поправляются на казенных харчах после продолжительной голодовки.

Итак, вывод один: крайняя разнузданность студентов и невозможность со стороны начальства пресечения этого зла. Нет, впрочем, виноват, возможность существует и большая возможность. Только все дело надо поставить на другую почву, на твердую и истинную.

Корпоративность, по нашему крайнему разумению, есть то единомыслие или та связь, которая соединяет нескольких людей между собою; но соединение это не простое, а обусловленное еще подчинением в некоторых случаях воли каждого члена корпорации – общей корпоративной воле. В каких случаях существует это подчинение – определяется особо; но в большинстве случаев это подчинение признается в видах нравственных, в видах поддержания известного нравственного уровня в подобной группе лиц. – Каков этот уровень – также определяется особо и, конечно, неписанными законами, а историческими, сословными обычаями и традициями. – Таковы наши корпорации офицерские, сословия присяжных поверенных и т. д. Такова должна быть корпорация студенческая.

Нравственный уровень офицерского сословия поддерживается не формой, не мундиром, а честью этого сословия, хранить которую обязаны обще-офицерское собрание и суд. Поэтому «честь мундира» для офицера понятие реальное и высокое, та же «честь мундира» для студента пустой, ничего не говорящий звук, горькая насмешка судьбы. И для того, чтобы уровень нравственности был высок в студенческом мире и имя студента не было бы синонимом гуляки, развратного и бесшабашного – необходимо дать студенчеству организацию, подобную организации офицерского сословия, и даже не зачем давать этого, а стоит только признать законным и достойным внимания то, что уже есть в зародыше, стоит только этому зародышу свободно развить свои силы.

Мы уже сказали, что в землячествах замечается стремление к решению многих вопросов нравственного характера; вот уже, стало быть, есть живое зерно будущей корпоративности. И действительно, как мы сказали в первом письме, русский студент не способен опутать себя той массой корпоративной лжи и обрядности, какой опутан немецкий студент; с другой стороны, он стремится к корпоративности для подъема уровня нравственности и прекращения существующего разгула, а не для прикрытия этого разгула корпоративной официальностью, что опять-таки делает немец. Стало быть, основы и цели русской студенческой корпоративности, насколько они выражаются в зародыше, две: цель материальной самопомощи и цель нравственной самопомощи, т.е. подъем материального и нравственного уровня студенчества. Основы благородные, возвышенные и достойные уважения. Нельзя не обратить внимания на это стремление молодежи, и неужели из-за некоторых ее ошибок и увлечений – нельзя признать это стремление законным? Форма, в которую должны вылиться эти две цели корпоративности – одна и эта форма органическая, живая, действенная; форма эта – землячество, о котором мы уже говорили. Эта органическая форма, находящаяся теперь в зародыше, имеет большое значение для молодежи, ибо цели землячества возвышены, глубоки и обширны до бесконечности.

И на самом деле, что может быть обширнее цели путем самопомощи поднять материальный уровень студенчества так, чтобы не было ни одного нуждающегося студента? (А что эта цель достижима, укажем на Дерптские и особенно Рижские землячества, которые обладают капиталом в несколько сот тысяч рублей). С другой стороны то же землячество будет и высшим и единственным судьей каждого поступка своего члена в области нравственности... Что может быть лучше и проще этой корпоративной организации?..

Мы не станем здесь останавливаться на вопросе о том, как может осуществиться все нами сказанное о землячествах: этот вопрос пока праздный.

Но мы глубоко и твердо верим в то, что велика будущность русской студенческой корпорации, что велика сила и значение землячеств, этих органических, живых ячеек корпоративности. Только побольше, читатель, теплого доверия к молодежи, побольше любви к ней, поменьше сухой формальности, и вы получите дивные плоды, способные возрасти только на русской почве...

Голодные рты, праздные руки, ложное самолюбие, туманные надежды, горькие жалобы, жалкая гордость – вот что рисуется в воображении при мысли о «лишних людях». – Да и самый термин «лишние люди» для русского уха звучит как-то горько, жалко, смешно и карикатурно. – Откуда взялся этот новый термин, что его породило, что заключается в нем, не горькое ли недоразумение нашей жизни – этот вопрос о лишних людях? Однако это «недоразумение» кричит о себе с каждым днем все громче и громче, требует какого-то удовлетворения, заставляет говорить о нем, как о важном и неотложном вопросе.

Лишние люди явились недавно. С освобождением крестьян явилась погоня за «окладами жалованья» во всех его видах; с того же времени разночинцы, вследствие изменившихся условий жизни, хлынули в Университет в погоню за теми же «окладами». Бассейн окладистых мест в короткое время переполнился и излишек вылился вон. – Этот излишек и есть то, что мы называем теперь умственным пролетариатом, лишними людьми и тому подобными жалкими терминами.

Обратимся же к источнику этого явления нашей жизни, дабы уразуметь причины, порождающие это явление, а отсюда и меры для излечения карикатурной болезни.

Давно было то время на Руси, когда дело народного образования находилось в руках Земли, было Земским делом; так давно это было, что и быльем поросло. – Настало время иное. Великому преобразователю России нужны были силы великие для успеха своего дела; нужны были ему помощники «во всяком деле искусные для упрочения могущества и величия России. И вот выписываются к нам немцы, а дворянские дети отсылаются за море «в учебу» к тем же немцам и голландцам. – В деле народного образования роли меняются; государство для своих целей берет это дело в свои руки и направляет его в свою сторону. Преемники Петра продолжали его дело; центр жизни переместился из Земли в Государство, земские силы вытягивались в государеву службу. Основывались университеты, гимназии, высшие училища к все они преследовали одну цель – приспособления земских сил на службу государственную, в тесном смысле этого слова. Государству нужны были работники, гигантской бюрократической машине – чиновники, выработанные и приспособленные. Почти в таком же виде дело образования находится и до сих пор; надо сказать «почти», ибо наше время можно назвать в этом смысле поворотным временем; дело образования с одной стороны прямо вверяется Земле, с другой стороны и самим Государством приспособляется к народным потребностям и нуждам. Но это только начало, ибо в своем корне это дело еще не затронуто.

Вся земля русская покрыта целого сетью низших и средних учебных заведений; низшие, как приходские, духовные и уездные училища – принадлежат Земле в том смысле, что они дают необходимое всякому начальное образование, не отрывая в то же время от почвы; крестьянин и купец, получив начальное образование, остаются крестьянином и купцом. – Средние учебные заведения принадлежат уже всецело Государству; это господские заведения – в том смысле, что они имеют значение лишь для господ, для служилого сословия и так приспособлены к этому, что крестьянские и купеческие дети, кончив курс в этих заведениях, становятся тоже господами, далеко отстоящими от своей среды.

Всем, наверное, памятен недавний великий спор о преимуществах классической или реальной систем образования. Сторонники классической системы в этом случае остались, по справедливости, победителями; да и трудно возразить теперь что либо против классического образования в виду его несомненно-воспитательного значения и векового опыта других стран. – Но защитники его, как всегда бывает в борьбе, вдались в крайность и этим испортили свое правое дело. Для нашей общественной жизни не столько важен вопрос – классическая или реальная система преподавания господствует в средних учебных заведениях, сколько то – представляют ли из себя эти средние заведения нечто самостоятельное, цельное и соответствующее потребностям данной местности и среды, или же они – только необходимые подготовительные ступени для вступления в высшее учебное заведение, совершенно независимые от потребностей данной местности или среды. Этот вопрос весьма важен для нас. Вот что представляет нам теперь действительность: классическая гимназия есть ничто иное, как лестница, ведущая к Университету, и только. Иного значения она не имеет, и иметь не может. Чем выше мальчик поднимается по этой лестнице, тем более он отдаляется от своей родной почвы, тем невозвратнее она для него. Зависит это от того, что все классы гимназий действительно так связаны между собою и с высшею своей точкой, что представляют из себя живое подобие лестницы, у которой каждая ступень подчинена общей идее и имеет смысл постольку, поскольку рассматривается как ступень. В самом деле, для чего отдают детей в гимназию? Сознательно или бессознательно, для того, чтобы они по этой лестнице вошли в Университет. Другого смысла здесь нет, ибо, если я отдам своего сына в гимназию не для подготовки его в Университет, а для какой либо другой цели – получится бессмыслица; если сыну моему нужна льгота по воинской повинности, то разумнее отдать его в Уездное училище, где он, не напрягая своих сил, к двенадцати годам получит ту же льготу, что и в гимназии лишь к пятнадцати годам; если я хочу дать сыну небольшое общее образование, не отрывая его в то же время от наших наследственных сословных занятий (как например, от торговли), то и в этом гимназия мне не поможет. Ведь кое-какие общеобразовательные сведения в большем чем в уездном училище объеме, даются ученикам лишь с пятого класса, т.е. тогда, когда ученик уже достаточно освоился с классиками и достаточно оторвался от наследственной почвы; наконец нечего и говорить о том, что гимназия практических сведений своим ученикам не дает; и в этом смысле она не удовлетворит моим отцовским желаниям. Существенного в гимназии остается одно, – о чем мы раньше говорили, это центростремительная сила, влекущая ученика по всем ступеням к центру, т.е. к Университету, причем эта сила обратно пропорциональна расстоянию ступени от центра: чем ближе ученик к аттестату зрелости, тем более его тянет в Университет и тем менее имеет возможность выйти на другую дорогу. Этому закону подчиняются волей-неволей и те дети, которые отданы в гимназию совсем не для той цели, которой она служит.

И так, гимназии имеют значение лишь подчиненное, как лестницы к Университету, и не имеют никакого практического значения; гимназии составляют пока преобладающий тип средних учебных заведений. Вывод отсюда ясен: волей-неволей надо отдавать своих детей в гимназию, т.-е. предназначать их университетской карьере. Вот главный источник бедствия, известного под названием умственного пролетариата.

Доказательство этой мысли можно видеть из следующего, совершенно реального, примера: случается, что учится мальчик совершенно удовлетворительно, иногда хорошо, и, дойдя до высших классов или даже до Университета, вдруг ни с того, ни с сего бросает учение и возвращается в родительский дом, в семью, «на подножный корм». Дабы выяснить это явление, расскажу один, близко известный мне, факт. В уездном торговом городе, населенном купечеством, открывается классическая прогимназия, благодаря «просвещенным» стараниям городского головы. Через 4 года оканчивают курс прогимназии человек 8, из которых 6 человек уезжают в губернский город для продолжения образования в гимназии. Из этих 6 товарищей – один, учившийся удовлетворительно, в 6-м классе «затосковал» неизвестно отчего; тосковал, хандрил месяцев 6, говорил, что надоела ему наука (?) и, в конце концов, вышел из гимназии и уехал домой. Другой вышел из 8-го класса, ибо, получив небольшое наследство, по своей купеческой натуре, начал прожигать жизнь, пользуясь отсутствием тятенькиного кулака. Третий, отлично кончивший гимназию, ушел со второго курса Университета, под влиянием той же неподатной тоски и неудовлетворенного... Я взял не исключительное явление и не случайное; в том то и дело, что здесь не случайность властвует, а нечто другое, более положительное и неизменное. – При внимательном исследовании мы увидим, что большинство лиц, по своей воле не оканчивающих образование, принадлежит к неслужилому, земскому сословию или, вернее сказать, не к «господам», а к купечеству, мещанству, крестьянству. (В приведенном примере все трое принадлежали к купечеству). – Стало быть главный фактор этого явления заключается в той почве, к которой прикреплен труд данной семьи и от которой оторван один из членов семьи. Под влиянием одних и тех же условий труда, наследственно передаваемого от поколения к поколению, складывается жизнь земской семьи. – Каждый член ее с рождения своего уже обладает известным складом организма под воздействием наследственных традиций; лет до 13–14 этот член семьи живет еще в круге понятий и потребностей своей семьи или сословия, не смотря на то, что учится в классической гимназии; года идут; ум мальчика приобретает больше и больше познаний и понятий, в разрез идущих с его природным мировоззрением. Он чувствует с каждым годом, как отрывается от своей родной почвы. Наконец, когда сознание его достаточно окрепнет, в нем начинается сильная борьба, с одной стороны, органически- живых в нем наследственных инстинктов и наследственного мировоззрения; с другой стороны, новых интеллигентных познаний, новой жизни с новым мировоззрением; победит последняя – вырабатывается интеллигентный человек, победит первая – человек хиреет, тянется к старой почве, но так как успел уже достаточно отвыкнуть от нее, то и делается межеумком. – Я высказал гипотезу по поводу наблюдаемого явления, но гипотезу, думаю, близкую к истине, правдоподобную. Ниже мы еще вернемся к этой гипотезе.

Куда же деваются эти вольные и невольные неудачники, эти «культурные отброски» – где они? Да везде вы их можете встретить... И в любой конторе за грошевой перепиской бумаг, и в убогом трактирчике в ожидании «места», и на скамье подсудимых в пикантном процессе, и в лакейской важного лица – везде вы их встретите. Эти люди, не попавшие в общую колею жизни, с изломанной, разбитой карьерой, до последнего времени находили убежище в юнкерских училищах, но теперь и армия наполнена, и этот якорь спасения утерян. И действительно, положение этих недоучек куда, как не завидно. Не обладая специальными знаниями, неспособные к мастерству, оторванные от своей почвы чужою силой и брошенные на произвол судьбы тогда, когда нельзя уже возвратиться назад, они принуждены всегда быть «не у места», они годны лишь к переписыванию бумаг и увеличивают собой балласт народной жизни, который выбрасывать некуда, а кормить надо... Умственно неразвитые, нравственно искалеченные они пополняют собой ряды подпольных деятелей, бессознательно отдавая свои силы крамоле…

В ином положении находятся неудачники, кончавшие высшие учебные заведения и не знающие куда приложить свои знания – Эти «вольные» неудачники занимают собой внимание нашей печати и либеральной и иной, которая нянчиться с ними довольно нежно и любовно: благодаря заботам этой печати, вопрос о людях стал злобой дня; вернее сказать, лишних злобой, а не характеристикой дня и его героев.

Печать рассказывает ужасы о положении бывших Университетских воспитанников; «ужасы» действительно стоят внимания; посудите сами: в Петербурге, но словам Нового Времени, трутся без хлеба целые тысячи врачей... одних «причисленных к разным министерствам» насчитываю многие тысячи, вся служба которых состоит именно в ожидании подходящих мест... «Один врач поступил кондуктором на конно-железную дорогу» (подлинный факт)... проголодавшиеся женщины-врачи недавно публикациями просили места хотя бы даже няньки или кухарки (?)... По словам Приклонского «в Казани в 1835 году еще оставались без места некоторые врачи, окончившие курс в 1883 году, а из окончивших курс в 1884 году более половины не имели места"... «Филологи и математики Казанского Университета в последние годы ищут места по году и более, хотя на этих факультетах оканчивают курс ежегодно не более 15–20 студентов»... Вестник Промышленности удостоверяет, что сплошь и рядом инженеры и технологи, вместо занятий своею специальностью, являются судебными приставами, квартальными надзирателями и даже «кочегарами»... Последние факты взяты из «Очерков Самоуправления» Приклонского – человека беспристрастного, которого нельзя заподозрить в преувеличении....

Таковы, стало быть, факты; выводы напрашиваются сами собой. Пусть читатель обратит внимание, в приведенных выдержках на подчеркнутые нами слова; они многое объясняют, ибо связывают все факты в единое целое: люди ищут места, люди голодают без места, в ожидании того же места идут в кочегары и т. д. до бесконечности. Стало быть, слово «место» играет здесь видную, а, пожалуй, даже единственную роль. Тысячи причисленных к министерству ждут места, а не труда, врачи просят места, а не пациентов, молодежь ломится в двери окладных мест, которых не хватает на всех алчущих и отверженные терпеливо толкутся у той же двери, и либеральная печать хнычет по поводу такого злосчастья.

Наша интеллигенция привыкла «служить», т. е. работать на определенном месте с определенным вознаграждением – не зная никакого риска работы. Эта привычка, глубоко внедрившись в наш организм, теперь, при изменившихся обстоятельствах, заставляет нас плакать. Нам надо приучаться к риску, к нужде, к борьбе без гарантий, к чему мы совсем не способны. Мы привыкли видеть в Университетском дипломе нечто, дающее нам полное право на безбедное, а, пожалуй, и праздное существование; в этом отношении мы еще баричи, «крепостники» – интеллигентного труда. Многие такие баричи мысли, в печальном самомнении, защищают лишних людей, говоря, что и народ зачастую ищет «места и жалованья», уходя на промыслы, что и фабричные рабочие исключительно живут «местом и жалованьем» ⁴. Такая натяжка для защиты немощной интеллигенции достаточно показывает всю шаткость этой защиты. Правда, мужик уходит на заработки, если у него дома нет работы, но дело то в том, что, нанимаясь к подрядчику или фабриканту, он за свой, подчас каторжный труд получает грошовое вознаграждение; такого ли труда ищет интеллигенция? О, если бы так, никто и не подумал бы бросать в нее камнем. Нет, интеллигенция ищет не труда, а «места», не вознаграждения, а жалованья. А в этом разница большая. – Под «местом» у нас на Руси определился с давних пор, тот труд, который более или менее гарантирован в известном вознаграждении, называемом жалованьем. Но дело-то в том, что, во-первых, размер этого вознаграждения не зависит от законов свободной конкуренции и рыночных цен, стало быть, не подвержен колебаниям; во вторых, под «местом» разумеется служение не определенному реальному хозяину, который стоит с кулаком над шеей рабочего, а какой-то отвлеченной величине, как напр. государству, земству и т. д., отчего зависит халатность в отправлении своих обязанностей – вот два главных признака, кладущих глубокое различие между свободным трудом и «местом», между заработной платой и «жалованьем». – Разница между ними настолько велика, что не замечать ее можно только с предвзятой лукавой целью в оправдание своих положений. Посмотрите кругом себя, и вы увидите повсюду на каждом шагу реальное подтверждение данного определения «места и жалованья». Вот в уездном городишке находятся десять врачей: все они находятся на службе, кто земству, кто городу, кто железнодорожному правлению и т. д., получают довольно жирные оклады жалованья, исполняя свои служебные обязанности, конечно спустя рукава; но, верите ли, в этом городишке к бедному не дозовешься врача, не смотря на то, что их много, на том простом основании, что им нет никакого интереса уже из-за какого-нибудь рубля утруждать себя; и больные подолгу остаются без врачебной помощи. Это общее явление нашей жизни, и вот такого- то положения наемного чиновника, трудящегося лишь поскольку требуется для получения жалованья, ищут и добиваются наши интеллигенты, лучшие люди, «соль земли» и т. д. Мы все желаем быть бюрократами, т.е. частями государственного механизма и боимся стать членами живого организма в живом единении с трудящимся классом. – Государство теперь, не смотря на все свое желание, не в состоянии сделать нас всех чиновниками, т.е. определить нас на службу и дать жалованье, и мы плачемся на свою судьбу; – право, у нас еще очень много китайского, не смотря на весь наш внешний лоск.

А с другой стороны перед нашим тоскующим интеллигентом настежь открыта широкая дверь личного труда, – того труда, который не оплачивается жалованьем, не называется службою, не приурочен к известному «,месту», не заражен болезнью бюрократизма... Это дверь негласного, упорного, смиренного труда, без надежды на какую- либо пенсию и отдых, но с любовью к родной земле и ее детям, с верою в свои силы и в будущее своего посева. Милости просим в эту дверь... она широка, всем места хватит, никто не останется за ее порогом, милости просим!.. Посмотрите – целые деревни мрут без всякой врачебной помощи, повитухи кладут в гроб родильниц, кустари из сил выбиваются в борьбе с капиталом, в горьком сознании, что некому их уму-разуму научить, сельскими школами заведуют пропившиеся недоучки и т. д. до бесконечности. Разверните любую газету и вас поразит та масса дела в провинции, которая неотложно требует к себе людей знания... Вот вам первая попавшаяся корреспонденция; «Северная часть Ровенского Полесья (Волынской губ.) почти совершенно лишена медицинской помощи. В центре этого Полесья, м. Домбровице, о докторе слышат только тогда, когда он приезжает за 110 верст из города на судебно-медицинское вскрытие, а такие случаи довольно редки. Даже фельдшерской помощи лишены жители; так уже несколько месяцев нет здесь участкового фельдшера, а это обстоятельство, в виду опасной эпидемии в некоторых местностях Волынской губернии, может вызвать серьезные последствия»... (Соврем. Изв. 1887 г. № 113). И статистика говорит, что у нас на 100,000 человек населения приходится врачей только 16 человек, тогда как в Англии их 60. в Швейцарии 70, в североамериканских Соединенных Штатах даже 162 человека... И при таких убийственно наглядных фактах и цифрах наши интеллигенты предпочитают целыми тысячами сидеть в Петербурге без хлеба в ожидании какого-либо «места» и жалованья!..

Причин такой интеллигентной «немощи» в труде, по-видимому, много, хотя во всех их можно найти нечто общее... Прежде всего, навязывается вопрос, почему же молодежь по окончании образования не возвращается к занятиям своих отцов, что мы видим, как обыкновенное явление, в Западной Европе, но что у нас было бы в высшей степени необыкновенно. Здесь конечно надо различать детей служилого сословия от детей свободно трудящихся родителей; первые не могут, конечно, наследовать «место» родителей, но за то они наследуют занятие своего класса и навсегда остаются чиновниками, врачами, педагогами и т. д. В этом их привилегия и, так сказать, некоторое оправдание. Но почему же сын купца с университетским дипломом никогда не станет за прилавком своего отца, а тем более сын хлебопашца за соху? Почему же в этом случае мы не берем примера с Германии, где человек с высшим образованием спокойно стоит за прилавком магазина, или с Норвегии, где Университант также спокойно возвращается к сохе? Да ведь в Германии купеческий сын, кончив курс университета, в основе своего мировоззрения принадлежит все-таки своему классу или сословию, благодаря чему и может спокойно возвратиться к прилавку своего отца, у нас же купеческий сын, закончив свое образование, делается барином, в том смысле, в каком понимает это слово народ, т.е. человеком, совершенно другого миросозерцания; может ли «барин» взять в руки аршин или соху рядом с настоящим купцом или крестьянином? Наше общественное воспитание производит из всякого материала «господ», стало быть, совершенно отрывает от почвы массу сил, увеличивая тем контингент «лишних людей».

Послушайте жалобу Вестника Промышленности, который удостоверяет, «что сплошь и рядом инженеры и технологи, вместо занятий своей специальностью, являются судебными приставами, квартальными надзирателями и даже кочегарами»... Вдумайтесь в это «даже кочегарам» – сколько злой иронии слышится здесь, иронии и насмешки над всеми нашими стремлениями создать своими руками отечественную промышленность!.. Ведь мы плачемся на то, что немцы стоят у нас в технических предприятиях всегда во главе, что немцы часто без всякого образования оттирают от дела наших техников с образованием... Да почему же это бывает? задаем ли мы себе этот вопрос? Да потому, думается нам, что в техническом деле практика часто ценится выше теории, и немец, зная это, даже получив высшее образование, начинает свою карьеру... конечно с кочегара, оттого их и ценят. А как же оценивать наших техников, которые предпочитают идти скорее в квартальные надзиратели, чем в кочегары, т.е. лучше совсем махнуть рукой на свою специальность, чем начинать карьеру с низкой ступени этой специальности! Хороша была бы армия, если бы молокососы-кадеты выпускались прямо в генералы; хороши и наши интеллигенты, которые, получив высшее образование, мнят себя генералами, не испробовав солдатской лямки!.. И это не в одной технической области, а везде, куда бы ни оглянулись, все интеллигенты, кончая курс высшего учебного заведения, заражаются этой болезнью «mania grandiose» и, голодая по целым годам, ни за что не спустятся для работы на низкую ступень: «fi done! Зачем же мы тогда учились?»...

Контингент лишних людей точно также увеличивают собой и те, которые не решаются уехать в провинции на том основании, что там «от скуки умереть можно». Таких «кисейных барышень» к счастью немного, но и их в общей массе голодных ртов, толкущихся в столицах, берет под свою защиту либеральная печать. «Помилуйте, говорит мне знакомый кандидат прав, да я и вообразить не могу расстаться с Москвой; что я буду делать в глуши?.. Уж лучше перетерплю да пережду»... И терпит и ждет интеллигент какой-то манны небесной, гоняясь за дешевым трудом, да еще приправленным опереткой и балетом, и чувствуя себя уж слишком избалованным для жизни даже в губернском городе, не говоря уж об уезде или (о, ужас!) о деревне... Немощные!

Точно также избалованность нашей интеллигенции, ее барственность, отражается и в другом явлении. Молодежь не идет в провинции, ибо там слишком плохо оплачиваются труды. – «Плохо» надо понимать, конечно, в сравнении с столицами, где бешеные капиталы производят бешеную оплату труда. В столице врач получает за визит «на дом» 5 рублей, в провинции в 5–10 раз меньше. Эта разница действует опьяняющим образом на интеллигенцию; как насекомые у огня, толкутся они в столицах, ожидая чуть ли не дарового хлеба! Жалеть ли их за это, ласкать ли по головке?... «Помилуйте» раздаются крики и приводятся ужасы в пример: «Летом 84-го года в Чебоксары поступил на должность городового врача некто Л – в с годовым окладом в 240 р. Другой уехал в Буй на жалованье в 200 р.». Ужас заключается в том, что «даже старший полицейский солдат получает содержание больше врача – 15 р. жалованья в месяц при готовой квартире» ⁵. Думаю, что ужасного тут ровно ничего нет, разве только то, что университанта, да еще одержимого «mania grandiosa», при оценке его труда, ставят на одну доску с полицейским солдатом; с материальной же стороны – 200 руб. одного жалованья совершенно достаточно для любого врача, ибо как бы ни была глуха местность – практики всегда найдется в уезде самое меньшее – рублей на, 100 в год. А на 300 р. неизбалованный человек проживет в провинции припеваючи, да еще как!.. А не угодно ли еще вам, господа врачи (да и вообще интеллигенты), в оценке своего труда взять пример с тех встречающихся в западном крае евреев-врачей, которые, живя в глухом местечке, с охотой идут ко всякому больному, хотя наперед хорошо знают, что получат от него не более 10 копеек гонорару!..

Нет сомнения, что если бы было в достаточном количестве коммерческих, технических, ремесленных, духовных и тому подобных практических школ, лишних людей было бы гораздо меньше. Необходимо дать земским силам, как напр., купечеству, право иметь свои учебные заведения, принаравленные к потребностям земщины, к основам ее мировоззрения, самое главное. Эта мера в высшей степени настоятельная и органически-необходимая в России. – Но... этой мерой вопрос не исчерпывается еще, повторяем мы, и не здесь центр его тяжести. – Если мы взглянем глубже на предмет, если обратим внимание не на одни внешние признаки вопроса, то придем необходимо к заключению о том, что корень зла, что причина образования лишних людей лежит не в той или другой постановке учебного дела, не в той или другой его окраске, а в самом обществе, в данных потребностях, понятиях и стремлениях самого общества, в нас самих. –

Было время, когда все свои беды и неудачи мы сваливали с больной головы на здоровую, на правительство, на «независящие обстоятельства», на условия жизни и т. д. Это блаженное время прошло безвозвратно. Теперь мы поняли, что условия нашего счастия лежат в нас самих, а не вне нас, и пословица «по Сеньке шапка», как нельзя более приложима здесь.

Страшною болезнью страдает наше общество от мала до велика, гнусною болезнью; кулацкая нажива, эгоистическая борьба, сталкивание с лестницы, подпольная деятельность, страх за свою шкуру, погоня за роскошью, положением, деньгами, – вот главные симптомы современной болезни. Отчего она произошла – это другой вопрос: здесь важно то, что эта болезнь воспитывается отцами в своих детях. Не желание воспитать в своем сыне честного труженика руководит отцом при выборе системы подготовки его к жизни. Нет, это чувство незнакомо современному отцу; алчное желание видеть своего сына карьеристом, стремящимся к верхушке общественной лестницы, видеть его важным лицом, быть может плутом и негодяем, но все-таки «важным лицом», вот что характеризует современного отца. – Карьерщина села, как ржавчина, все наше существование. Где тот отец из среднего или высшего класса, который сознательно, независимо от материального положения делает из своего сына честного ремесленника с определенным мировоззрением, с здоровыми потребностями, но без всяких поползновений на дорогу карьеры и тунеядства? Где тот отец, который, довольствуясь малым, учит тому же и сына и не выбивается изо всех сил, чтобы довести его до Университета? Стремление развить в человеке честность, понятия правды и добра – исчезло, развитие ума стало на первый план, а стремление к тунеядству овладело всеми помыслами необеспеченных людей. Дорога к началу карьеры идет через Университет, а туда, в свою очередь, можно попасть только из гимназий и гимназии переполняются и выбрасывают из своей среды неудачников, а Университет уж фабрикует привилегированных лишних людей на той же подкладке карьерщины.

Таковы современные отцы, но... и дети не лучше их.

Мы уже перечисляли те причины, по коим «лишние люди» предпочитают лучше голодать в столице, чем идти трудиться без гарантий в глухом уезде, в провинции. Общая связь всех этих многочисленных причин – есть, и связь, ясно обозначающаяся при первом, же внимательном наблюдении; эта связь есть та же карьерщина, та же безыдейность и пошлая шаблонность, которая впиталась во все наше существо, во все наши фибры. – Дети, направленные зараженной рукой отцов, идут по той же дороге современной болезни; вот где разгадка вопроса, вот в чем узел «недоразумения» нашей жизни, возникшего недавно и обратившего на себя внимание всех. «Карьерщина» – корень всего вопроса, всего зла. Ну как прикажете назвать следующий факт, приводимый «Судебной Газетой», факт замечательный по своей рельефности: «За последние десять лет, говорит газета, Петербургским университетом оставлено при университете до 150 молодых кандидатов для приготовления к профессуре и вообще к научной деятельности. Из этих 150 человек в науку пошло только 7 человек, остальные предпочли науке... вы, может быть, думаете, земскую или городскую общественную деятельность. О, нет: они предпочли науке должности помощников столоначальников в канцеляриях, младших помощников делопроизводителей, звание репетиловых младших и тому подобную деятельность"…

И это лучшие люди, отмеченные университетом, выбранные из тысячей! Чего же ожидать от всей массы, от этих тысячей? и где основание воплям лишних людей о куске хлеба? Не о куске хлеба – о карьере плачут они; не о труде, которого бездна, а о «местах», которых всем не хватает, думают они. И как не приглядывайтесь, как не разбирайте этот несчастный вопрос – все же в нем найдете одни лишь те неприглядные черты, которые уже указаны нами. Желание сразу со школьной скамьи выскочить на высокую должностную ступень, являющееся результатом некоторой mania grandiose у молодежи, стремление к дорогой оценке своего труда и даже к приправе этого труда разными пряностями в виде столичных увеселений; ничего неделание тех, кто нашел себе теплое «местечко», к чему стремится большинство, полное презрение к негласному, скромному труду в деревне и наконец постоянное обвинение правительства в том, что оно не входит в интересы интеллигенции, т. е. не дает всем желающим «места и жалованья» – вот какие неприглядные, грустные черты можно разглядеть в этом вопросе. И волею-неволею приходится сказать про современную интеллигенцию, что она годна не для работы, а для карьеры и нытья.

Гнусные факты и грустные выводы!..

Нет сомнения, что и в жизни молодого поколения в любое данное время имеют место все те элементы, из которых складывается общественная жизнь данной минуты. Та же привычка мышления, те же страсти, тот же характер стремлений. – Молодежь есть авангард интеллигенции, и, зная общественное настроение данной минуты, можно смело определить настроение молодежи; разница та, что молодежь отзывчивее на все вопросы жизни, последовательнее и правдивее, а потому и гораздо легче отбрасывает от себя то, что теряет характер новизны и моды.

В кратком очерке, конечно, трудно проследить подробно развитие наших идеалов и их влияния на жизнь; но общую схему пережитого мы постараемся набросать, хоть кратко.

Настоящая умственная жизнь здоровая, напряженная, а потому и имеющая влияние на общество и правительство, началась только в 30 – 40-х годах нашего столетия; до этого времени интеллигентное общество было так незначительно, так юно по своему развитию, что говорить о нем нет надобности. – Только наши деды подняли знамя общественных идеалов, довольно туманных, тем не менее высоких и честных идеалов. В это время российского возрождения мысль разделилась на два лагеря: славянофильский и западнический. О славянофильстве мы скажем после, теперь же обратим главное внимание на западничество, ибо только оно оказывало до наших дней заметное влияние на развитие общественной жизни. – Характеризовать это время рождения русской общественной мысли можно одним словом: «идеализм». Наши деды были идеалисты в лучшем смысле этого слова. Гегель с своей метафизикой и логикой царствовал в умах и сердцах молодежи.

Идеалы общественные, эстетические, политические были единственной темой разговоров, споров, писаний тогдашней живой, увлекающейся, симпатичной для нас, молодежи. Сообразно с характером направления 40-х годов и, пожалуй, благодаря ему – внимание молодежи обращено было на исторические и социальные науки: то была пора, когда в Московском Университете, по примеру Берлинского, господствовали два направления: историческое и философское; то была пора незабвенного Грановского; этот увлекавшийся профессор, увлекавшийся до слез перед обожавшей его аудиторией, остался для нас ярким образцом нашего деда, человека 40-х годов. Мягкость и нежность характера, барственность натуры, идеализм и туманная расплывчатость убеждений – вот что главным образом обрисовывает людей 40-х годов.

Настало иное время. Отцов сменили дети. – Новое поколение понесло новое знамя противоположного цвета. Скальпель, ножницы и реторта стали эмблемой этого знамени. Бюхнер и Молешот стали высшим авторитетом поколения, и представителем наших отцов является уже Писарев, известный enfant terribbe 60-х годов. Оправдалось блестяще на деле то положение, высказанное Хомяковым, что немецкий материализм есть сын Гегелева идеализма; наш материализм был сколком с немецкого – но тем не менее не случай, а правда и логика в том, что нигилист Базаров родной племянник идеалиста Кирсанова. Таким образом словом «материализм» характеризуется настроение всего периода 60–70-х годов, – Сообразно с настроением общественной мысли изменились симпатии к отраслям знаний. История и социология были отодвинуты на задний план, метафизика заброшена, молодежь с жадностью бросилась в область естествознания и масса уничтоженных лягушек свидетельствуют об идеалах того времени. – Спасение человечества видели в развитии естественных наук; смысл человеческого существования старались разгадать скальпелем и микроскопом; разгадано ничего не было, спасено тем менее, за то уничтожение прошлого миросозерцания было полное. Высокой степени внутреннего жара, распалявшего молодежь, сильно способствовала свежая струя свободного воздуха, прорвавшаяся к нам в реформенное время. Подъем духа был необычайный. – И в то время, когда деды работали над реформами, созидая новую Россию, наши отцы работали в лабораториях, опьяненные блеском естествознания, разрушая все старые основы мышления и бытия. – Голый скептицизм, хотя бы даже и искренний, но ни на чем положительном не основанный, без почвы висящий на воздухе – всегда и во всем приводит только к отрицательным результатам, к голому отрицанию, т. е. к нигилизму. – Наши отцы искренно работали над проверкою всего существующего строя, но работая одним только отрицательным методом, который дают естественные науки, неизбежно пришли только к отрицательным результатам, только к нигилизму. – Искренность русской молодежи, везде и во всем, не позволила ей остановиться на пол – дороге, и она дошла до пределов, почти недосягаемых для западных людей.

Нигилизм есть чисто русское явление; много причин влияло на его развитие; много было писано об этих причинах; повторять это неинтересно, а в данном случае важнее обратить внимание па результаты такого направления общественной мысли.

Результаты эти довольно плачевны. Мысль 40-х годов дала великих подвижников реформы Александра II-го, дала убежденных людей с цельными идеалами, людей, оказавшихся такими же честными практиками, как и мыслящими теоретиками. – А что дала нам мысль 60-х годов? Воспоминание об искренности, одушевлявшей наших отцов, и только... Где же дела их? Что дает действительность? Повальное хищение, понижение уровня нравственности, потеря веры в Бога, в семью, в государство, даже в самого себя. Общая прострация, бессилие, ухарское отрицание, скука жизни, самоубийства и подлость, подлость без конца... Таковы плоды мы пожинаем и не удивляемся, ибо что же кроме горечи дает дикое дерево? Искренность молодежи 60-х годов – не заслуга перед нами. Острый скептицизм без подкладки с целью отыскать истину, привел молодежь к отрицанию самой истины, к отрицанию главных основ общественной жизни, и общество наше потеряло человеческий образ и превратилось в разнузданное стадо с животными инстинктами наживы, разврата и пошлости. Теперь нам понятна та болезнь современного общества, которая порождает массу лишних людей, болезнь карьеризма, о которой мы говорили в предыдущем письме. – Лишние люди – это последние плоды, от семян 60-х годов.

Обрисовав кратко общий фон умственной жизни наших отцов и дедов – обратим теперь внимание на ту черту, которая главным образом питала дикое явление нашей жизни, явление, известное под именем воинствующего нигилизма.

Одной из выдающихся черт характера молодежи предыдущего поколения можно считать ее стадность. Черта замечательная, о которой следовало бы особо поподробнее поговорить. Отчего эта черта управляла молодежью – не умею объяснить, но, несомненно, то, что ни в 40-х годах, но теперь в 80-х этой стадности среди молодежи заметить нельзя. Стадность 60-х годов заключалась в том, что в общей массе голосов терялись единичные протестующие голоса, настроение было тогда таково, что не допускалось никакого возражения – никакой критики авторитета. Как это и нестранно, а это так: поклонение авторитетам тогда было развито как никогда, поклонение под маскою скептицизма и любви к науке. Поклонение рассудку есть культ нетерпимости; это положение уже несколько раз оправдывалось историей. Это же. положение оправдалось в данную эпоху. Учащаяся молодежь 60-х годов была масса более или менее инертного характера; среди нее выделялись личности более способные, даровитые, более горячие по натуре. Вот в отношениях массы к этим единицам лежит разгадка многих явлений и прошлого и настоящего в жизни молодежи. Тогда, в недавнем прошлом, масса преклонялась перед мнением «передовых» людей из своей университетской среды. Молодежь, как огня, боялась обвинения в отсталости. – Слово «отсталый», брошенное в лицо кем бы то ни было, способно было подвигнуть юнца на преодоление всевозможных нравственных затруднений, на отречение от всего нам дорогого.

Да, это недавно было! своей мысли, своею суждения мы почти боялись, всеми нашими поступками руководило стадное чувство. У нас были кумирчики и в науке и на кафедре, и среди нас самих, между товарищами. Ловкий вожак, умевший во время бросить нужное словцо, владел молодыми умами, и если иногда совесть кое у кого возмущалась этим рабством мысли, то это возмущение не могло высказываться, не имело право появляться на свет Божий под страхом нравственной казни со стороны всего товарищества, и всякая искра самостоятельности по неволе гасла. –

Такова была почва, питавшая наш нигилизм – почва надо сознаться в высшей степени благоприятная для развития подпольной деятельности; «сырой материал»^, вербовался легко и свободно; среди молодых сил, среди учащихся, хотя бы и из отбросов этого слоя, вербовались послушные орудия чудовищных замыслов; да иначе не могло быть: став однажды па скользкий путь отрицания и ломки, надо было неизбежно дойти и до их крайнего логического вывода. Русская молодежь всегда искрения и последовательна; и в этом случае эти качества довели молодежь до самого края бездны. Дальше идти было некуда. Интереснее всего было то, что в революционной деятельности русская молодежь играла всегда в руку исконных врагов России; иноземные руки сплошь и рядом были закулисными двигателями русской простодушной молодежи, причем стадность ее была как нельзя более подходящим рычагом в искусных руках. Поставив на одну доску русского революционера и польского, мы увидим всю глубокую разницу между ними по существу, тогда как наружно они преследуют якобы одинаковую цель. Русский революционер прежде всего искренний работник в пользу «общечеловеческого дела», прежде всего у него пред глазами счастье всех людей, нет ни одного анархиста «интернациональнее» русского; Бакунин и Крапоткин – не случайности, а логическое явление русской жизни, – Так и должно быть, ибо русский интеллигент, уже 200 лет оторванный от своей земли, от ее преданий, жизни, мировоззрения, волей-неволей должен витать под небесами и не стесняемый тысячелетней историей своей родины, чем стесняется всякий иностранный интеллигент, представляет из себя тип идеального интернационала. – Польский революционер, прикрываясь мантией интернационалки, в то же время работает на пользу своей «отчизны», в тайне мечтая восстановить ее «от моря и до моря» – Его революционная деятельность имеет некоторый смысл в виду последней мечты, ну а какой же смысл имеет помощь, оказываемая ему в его целях русским анархистом? какой смысл русскому «природному» интернационалу восстановлять фантастическую польскую нацию?..

А между тем половина смуты, по моему убеждению, разнесена в русской молодежи нашей польской братией, в награду за это обзывающей нас «глупыми москалями» Только стадное чувство, руководившее молодежью, могло так ослеплять ее и заставлять работать для чужих, фантастических целей.

К счастью, этот период ослепления продолжался недолго. – Юное поколение, так долго бессознательно и доверчиво шедшее за своими вожаками, начало тяготиться непримиримыми противоречиями; молодое чувство протестовало против цинизма, топившего все лучшее, что хранилось в душе. Мало-помалу молодежь увидала, что ею руководят, как массой, люди иногда с сомнительной репутацией, что грязненькие личные цели очень часто подбиваются красной подкладкой высоких слов и фраз; одним словом критическое сознание массы понемногу поднялось до такого уровня, когда кумирчики уже не выносят прикосновения честной и живой мысли и сами собой начинают падать и рассыпаться. Конечно, не сразу все это сделалось. Умственная самостоятельность в среде молодежи росла и накоплялась постепенно. Но уже с начала нашего десятилетия начали проглядывать мелкие и сперва единичные признаки другого, более сознательного отношения молодого поколения к делу и жизни. Самые близорукие члены молодой семьи не могут не признаться, что теперь, именно теперь, наступил для молодежи полный разгар переходного времени. Эго настроение чувствуется уже везде и всеми, хотя многим еще и больно в этом сознаться. Московский университет – передовой русский университет в том смысле, что здесь всегда, раньше, чем где либо прививалась всякая новая идея; впервые загоралась здесь критическая мысль и получала свое развитие раньше, чем в других рассадниках русской науки. «Все убеждения, более или менее охватывавшие жизнь нашу или проникавшие ее, возникали в Москве... В ней, можно сказать, постоянно нынче вырабатывается завтрашняя мысль русского общества»... ⁶ Вот почему в Московском университете, более чем где либо чувствуется новое переходное настроение молодежи, начало нового духа. – Теперь уже только в далекой провинции можно еще встретить запоздалые типы уродливой Базаровщины, типы, которые едва сохранили дозу привлекательности разве для гимназистов пятого класса.

Года три тому назад в одной из юридических аудиторий Московского Университета, студента с запоздалой претензией на базаровскую оригинальность окрестили насмешливым названием «последний из Могикан». И во внутренней кружковой жизни студенчества теперь более, чем когда-либо, проглядывает это насмешливое и резкое отношение и к старым либеральным кумирчикам и к ослепшим фанатическим жрецам их. – Факты этого отношения молодежи к своим старым идеалам, при всей их многочисленности, неуловимы и неосязаемы; но этот новый дух, который дал нам основание говорить о переходном периоде, более всех чувствуют «последние из Могикан» и откровенно сознаются в этом. Революционная интрига уже не находит себе почвы среди «новой» молодежи, и ее семена, не встречая достаточно влаги, не дают всходов.

«Подлое время, подлые люди», с искренней горечью произнес один из «протестантов», когда предполагавшийся в грандиозных размерах «протест» на Страстном бульваре оказался жалкой и недостойной комедией. «Измельчал народ, потеряны общественные идеалы, в Москве жить больше нельзя"… и бегут «протестанты» из Москвы десятками и выселяются в те Университеты, которых космополитическая почва может дать еще на некоторое время кое-какое питание. Там они оживут еще, пожалуй, проявят свою деятельность каким-либо протестом, но здесь на великорусской почве, здесь уже им душно; здесь уже пронесся русский дух... «здесь Русью пахнет»... Да, переходное время наступило, но чем кончится оно? Старые листья уже гниют у корней, оторванные временем. Что дадут нам уже вздувшиеся свежие почки?..

Точно характеризовать и классифицировать идеалы современного студенчества нет возможности, вследствие переходного периода его мыслей и чувств. Разобраться в общей сумятице мнений, желаний, стремлений, найти что либо общее в этой разноголосице очень трудно. Тем не менее можно все-таки не точно, но с некоторым приближением (математически выражаясь) разделить всю массу современной молодежи по убеждениям, одушевляющим ее, – на три группы . Эти группы неравномерны и неустойчивы, В этой то неустойчивости их и выражается переходный период жизни молодежи.

К первой группе отнесем мы новую молодежь; так можно назвать ее, ибо при всем разнообразии убеждений членов этой группы – связывает их всех в одну семью общее отрицание ими идеалов прошлого поколения молодежи. К этой группе «новых» принадлежат прежде всего приверженцы, так называемого, народнического направления мысли; их довольно много, ибо «народничество» получает с каждым днем все большую и большую силу. Направление это не установившееся и, как докажем ниже, чисто отрицательного характера, поэтому молодые последователи этого направления сильно разногласят между собою, и не составляют компактной массы. Но Идеалы нравственного усовершенствования, служения народу, живого отношения к делу – разгораются ярким костром среди мрака безыдейности и пошлости.

Затем к этой же группе принадлежат молодые последователи славянофильства; их немного, конечно, несравненно меньше «народников», но зато убеждения их более определенны и положительны; они представляют из себя самые крайние звенья из группы новой молодежи. Но необходимо заметить опять-таки, что члены этой первой группы, все эти «новые», не составляют из себя компактной массы, не составляют даже кружка; они разрозненны, они еще не спелись между собой, наконец, и число их в общей массе не может быть теперь известно. Таким образом, члены этой группы, как бы вкраплены в общую массу молодежи. Не сильна эта группа количеством, сильна она духом устойчива твердостью своих убеждений.

Во второй группе довольно-таки многочисленной, мы встретим старых знакомых наших – либералов умеренного оттенка, тип которых был преобладающим и даже подавляющим в Университете за прошлое двадцатилетие; это та масса, которая с наслаждением внимала разглагольствованиям более дерзких вожаков радикалов, те люди, общность убеждений которых порождала стадность в чувствах и действиях молодежи. Людей этой группы можно бы назвать «объективистами»; сущность убеждений их в том, что все благо, вся сила заключается в объективных учреждениях налагаемых извне на человека и общество, и что эти учреждения можно измыслить в любое данное время по рецепту, данному наукой и ее жрецами. Погоня за социальными формулами наиболее модными, конечно выработанными на Западе, страсть к «протесту» во всех его видах – характеризуют эту группу.

В 60-х годах эта группа с честью несла свое знамя. Тогда она была силою; тогда была пора всеобщего поклонения перед объективными формулами, долженствующими спасти все человечество. Такие таланты как Добролюбов, Писарев, Чернышевский, владевшие умами молодежи, были выдвинуты этим направлением, тогда безраздельно властвовавшим над всеми. Теперь не то. Иное время – иные песни и либеральный объективизм уныло доживает свой век, испошленный, изгаженный и растрепанный. Нет новых сил и талантов у этого направления и последние могикане «либерализма», в роде Н. Ш. в Русской Мысли, имеют вид отставных, доживающих свой век на пенсионе. Отчего хиреет эго направление мысли, – от недостатка ли питания или от внутреннего разложения или же скорее всего от расплывчатости своих положений? – Либерализм превращается теперь в фразерство, не потому ли, что русская жизнь потребовала работников на свою ниву, работников настоящих, крепких, изучивших эту ниву и желающих служить ей на самом деле, а не на слове только. Либералы отстали от жизни, ибо они все время «измышляли» формулы прогресса и счастья, а тем временем жизнь шла вперед и правительство удовлетворило первые и неотложные нужды народа, – стало быть пока либералы «все пели», истинное дело ушло из рук и они остались не причем. – Приклонский прекрасно обрисовал современное положение либерализма в своей книге «Очерки Самоуправления», – то был последний меткий камень в рассыпающееся направление, да при том еще брошенный одним из «своих».

Тем не менее, если это направление потеряло свое внутреннее содержание, то его оболочка еще долго будет существовать среди молодежи, ибо красная мантия в высшей степени эффектна и драпироваться в нее можно не только тупоумному, но и заведомо нечестному, юнцу. Либералом быть легко, особенно если стеснительны условия жизни; стоит только хныкать на внешнее стеснение, на невозможность жизни при таких условиях, да извергать побольше жалких слов и теорий. Нравственного усовершенствования и личного труда не требуется от либерала. Стало быть, вряд ли когда исчезнет бесследно это направление мысли; конечно, с течением времени под этим прикрытием будет отсиживаться вся масса бездарностей, или недорослей, соблазняющихся красной мантией.

Либерализм выродился в своеобразное «протестантство», своеобразное тем, что под этой высокой рубрикой скрываются зачастую мальчишеские выходки. Современный «протестант» – интересная личность; он готов «протестовать» и на Страстном бульваре, и в кафе-шантане, сегодня в Университете – завтра в полпивной. – Страсть к «протесту» во всех его видах сохранилась у молодежи по прежнему, но содержание «протестов» измельчало до безобразия, формы их испошлились. Где теперь те горячие, честные пионеры либерализма, которые нравственное усовершенствование и честь ставили так же высоко, как и либеральные принципы, которым служили? Где они – целомудренные, искренние, чистые сердцем идеалисты, горячо веровавшие в силу своих принципов?

Вот вам либералы последней формации: в портерной на Тверском бульваре с женщинами на коленах горланящие свою протестантскую песнь «Укажи мне такую обитель»... Дым, пиво, ругань, пьянство, и поверх всего волной носящиеся звуки хриплых голосов: «этот стон у нас песней зовется»... Пьяные лица и... воспоминания о светлых личностях минувшего, повальный разврат и… тут же скорбь о «несчастном» народе!!...

К этим вот указываемым мною фразерам по своей бессодержательности близко подходит третья группа студенчества – группа многочисленная, народившаяся с недавнего времени и с каждым годом увеличивающаяся. Совестно говорить об этой группе в письме об идеалах молодежи, ибо идеалов у людей этой группы нет никаких. Здесь, конечно, я не говорю о тех немногих тружениках, которые, всецело отдавшись науке, её одну любят, о ней одной только и думают; этих, все-таки почтенных студентов, повторяю немкою. Нет, не о них речь, а о тех, которые в наше время безыдейности кичатся своею безыдейностью, или же ставят свой собственный грубый эгоизм и удовлетворение его во всех видах – целью своих стремлений, своим «идеалом»; и это они не совестятся высказывать. Игра в карты по целым ночам, хождение в оперетки, езда в увеселительные заведения, попойки и вообще прожигание жизни сообразно с своими средствами и вкусами – вот что наполняет жизнь таких студентов. – Товарищеской корпоративности у них не ищите, тем более дружеских бесед и споров на темы, так недавно еще любимые молодежью; если они собираются – то для того, чтобы «повинтить», поспорить о качествах новой опереточной дивы, посплетничать. Живой студенческой души нет у людей этой группы; они представляют из себя бюрократов в зародыше с казенными замашками, с тупым, холодным отношением к жизни, с горячей любовью к себе самому, своему карману и т. д. – К науке относятся они также только с формальной стороны; для них нужен один лишь диплом, чего же нам ожидать от таких сынов отечества, что готовит себе государство? Что вызвало на свет Божий эту многочисленную группу интеллигентных «буржуа», вылощенных, выхоленных, элегантных, льстивых, с холодной кровью и мертвой душой?

Эта группа явилась недавно; подняла голову она с того недавнего времени, когда старые идеалы начали рушиться, когда яд скептицизма не оставил более ничего нетронутым. Не есть ли это явление измельчания идеалов результатом переходного времени, когда старое разрушено, новое не возникло, и масса не знает, чем жить.

В 1884 году профессор Ключевский в своей вступительной лекции произнес следующие незабвенные слова: «у каждого поколения есть свои идеалы; у моего – свои, у вас, господа, другие; но жалко то поколение, у которого нет идеалов»...

Да, оно жалко, тысячу раз жалко. Будем же верить, читатель, что безыдейность этой третьей группы молодежи есть явление временное, переходное, необходимое для нарождения новых идей и людей, что бессодержательность идеалов большинства современного студенчества недолго еще будет красоваться черным фоном действительности... Будем верить... этой вере есть основание. Будущее принадлежит не им, а первой группе, тем, кого мы назвали «новой молодежью»; жить будут не гниль и старье, а молодые, зеленые, свежие листья...

Всякое движение Европейской умственной жизни отражается подобным же движением в русском интеллигентном слое. Крик торжества Европейской мысли вызывает необузданную радость в нашем интеллигентном сердце, песня унылого чувства – повальную скорбь и отчаяние.

До самого последнего времени мы мыслили рассудком Запада, мы чувствовали чувством его. – Глубоко потрясенные эффектом победоносного шествия Западной мысли, мы рабски поклонялись носителям ее – нашим авторитетам. С глубоким отвращением относились мы к тому, что могло поколебать нашу горячую веру в Запад с его учреждениями, его блестящей цивилизацией, его плодотворной культурой; да и смели ли мы думать, что и этой нашей глубокой вере придет свой конец, могли ли мы вообразить, что когда-нибудь наш великий учитель – Запад окажется не в силах вести нас по пути прогресса?.. но tempora mutantur, повторим и мы это мудрое изречение еще раз. Наступило время отрицания прошлого заблуждения, время поправок многих промахов и ошибок, возвращения на более самостоятельный путь развития, – время отрицания громадного значения для нас Запада, отрицания всемогущества его цивилизации, непогрешимости ею последнего слова. Правда ли? не слишком ли самоуверенно я говорю? имею ли я на то основание?..

Говорю это не я; утверждать это предоставляю другим, более компетентным меня, поэтому важному вопросу людям и притом людям громадного знания с одной стороны и общепризнанного таланта с другой. – Чтобы характеризовать наше время и уловить направление того пути, по которому пошло уже наше общественное развитие, необходимо сопоставить мнения лучших выразителей общественной мысли за последнее трехлетие. Тогда только будет возможно составить характеристику современного и будущего дня. Так я и сделаю.

Предоставим слово человеку науки, 40 лет служившему нашему развитию и искренним словом своим и не менее того делом.

Вот как определяет Кавелин общественное настроение последнего времени: – «Глубокий разврат и великая скорбь, быстро овладевающие миром, невольно напоминают состояние рода человеческого за две тысячи лет тому назад, точно будто снова мрак начинает падать на землю и людей»⁷.

Грустное явление, пожалуй, даже ужасное и гибельное для многих, скажем мы... но и спасительное, добавим, также, ибо никакое благо не дается миру без предварительного страдания и скорби.

«Все, в Европе и у нас, жалуются на пустоту и бесцельность жизни. Она иссякает, цвет ее поблек, она не дает человеку никаких радостей – вот что слышится отовсюду, на разные лады, и во всевозможных вариациях»... ⁸.

Что же, наконец, породило такие неожиданные результаты, где причина тому, кто виновники?..

«Современный человек изверился в общие и отвлеченные идеалы. В удел ему остались одни личные, индивидуальные; но ими он не может удовлетвориться; и глубоко страдает» ⁹...

«Кто хотя издали следил за тем, что происходит теперь в мире, тот не мог не заметить, что рядом, с порчею нравов усиливается шаткость политических, и социальных порядков. Запутывается экономическое и финансовое положение, останавливается научное и художественное творчество. Красные дни кипучей и плодотворной объективной деятельности проходят; наступили сумрачные времена неизвестности и какого-то тревожного ожидания. Неизвестность и тоскливая неопределенность заступила место ясно-определенных планов и целей. Даже Китайцы подметили, что в Европе люди чрезвычайно изобретательны на удовольствия и развлечения, а между тем скучают. Скука – болезнь, неизвестная прежде Европейцам. Таково современное положение. Наблюдение и опыт поколебали безграничное доверие к объективному мировоззрению, указали на его односторонность, недостаточность, неполноту и на необходимость исправить эти недостатки поднятием и выработкою личной политической жизни и деятельности. В этом заключается глубокий смысл кризиса, чрез который проходит современное человечество»...¹⁰. Знаменательные слова!.. Вдумайтесь в эти грустные признания старого объективиста, чутко следившего за каждым движением Европейской жизни. «Наблюдение и опыт поколебали безграничное доверие к объективному мировоззрению, указали на его односторонность, недостаточность, неполноту»... Вдумайтесь в дальнейшее пояснение этой основной мысли, которое звучит погребальным звоном над недавним всемогуществом рационализма.

«В наше время всемогущество разума и мышления обратились уже в предание, которое скоро совсем забудется. Цикл полного его развития совершился и ему подводятся итоги. Выяснилось, что мышление не все для человека, что ум есть одна из способностей психической человеческой природы, мышление – одна из ее функций; что рядом с нею есть и другие, которых юна заменить не может; что в общей экономии человеческого существования она занимает особое место, имеет свое особое назначение, свой круг действия, свои сильные и слабые стороны!» ¹¹.

Следующее место из той же статьи получает для нас смысл как бы исповеди автора, – исповеди, в которой горькая нота неудачи и разочарования резко звучит для нашего уха, непривыкшего к таким искренним звукам. – Слушайте: «кто же из поборников науки не был, лет тридцать тому назад, непоколебимо убежден, что знание, просвещение, хорошие общественные порядки сами собою воспитывают нравственность и добродетель в сознании и сердцах людей? Кому из них не думалось, что культура, основанная на знании, должна навсегда упразднить и предания, и этику, делая их ненужными? В сознании торжествующей силы Европейской цивилизации, которая захватывает все больший и больший круг людей и распространяется, чуть ли, не на весь мир, мы привыкли смотреть на учение о нравственности как на россказни старых нянек, удел детского возраста и невежественного простонародья. – Теперь приходится убеждаться (слушайте, слушайте), что цивилизация и культура только дрессируют и полируют людей снаружи, в их, сношениях с другими людьми и обществом; что вне этих сношений и бок о бок с культурой и цивилизацией могут уживаться самые чудовищные страсти, самые гнусные и отвратительные пороки, самые зверские инстинкты, которые, нет-нет, да и прорываются в неслыханных злодействах, останавливающих кровь в жилах. Где же, после того, всемогущество культуры и цивилизации?» ¹²… Ценные дорогие слова, достойные быть записанными навсегда в истории развития нашего общества!...      

Дальнейшие приводимые нами выводы Кавелина не так характеристичны и рельефны, тем не менее, они поясняют и дополняют приведенные выше мнения. «Обращение к этике и этическим вопросам, говорит он, в наше время не есть одно из временных колебаний человеческой мысли на торном и ясном пути развития и совершенствования, и означает в ней переход с прежнего пути на новый – переход, подготовленный веками наблюдений, исследований и опытов». «Развитие самосознания приводит нас снова к религии и научной этике. Обе, сначала отвергнутые, оказываются двумя различными путями к устроению личной судьбы, жизни и деятельности единичного, действительного человека, как выработка, так называемого объективного мира, есть лишь путь для устроения судьбы, жизни и деятельности рода человеческого, или людей вообще»¹³.

Так писал почти перед самой смертью Кавелин и эта лебединая песнь его получает для русской молодежи значение завещания отца. – Забудем ли мы его слова... да и все ли из нас еще их слышали?

Послушаем теперь другого писателя – реалиста, талантливого бытописателя нашей обширной родины – Глеба Успенского которого последнее время сильно полюбила молодежь. Вот что говорит он нам о значении для нас Запада и его цивилизации: «Наша интеллигентная скучающая публика потому именно и влачит бесплодно и тускло свое существование, что волею судеб для нее уже выработаны формы существования, что она должна принимать их готовыми, что эти готовые формы заменяют ей силу самостоятельной мысли; не приходится думать, когда уже вперед известно, как пойдут твои годы и дни. Но, принимая волею судеб не двигающиеся готовые формы жизни с совершенно готовым содержанием, русский интеллигентный человек, сам по себе, не может не видеть, не чувствовать, что все это готовое – не ладно, не гармонично, не чисто и вообще «не так» ¹⁴.

Далее: «Опыт, «работать в народе» – трудный неприветливый, изнурительный, мучающий человека – манна небесная потому, что в нем именно и есть правда, с нею только и может начаться наше самостоятельное развитие, воспитание. Ни в каком другом смысле нет ходу нашей самостоятельности, нет приложения нашим силам, стало быть, нет им развития: все можно купить готовым; все, что обещает нам развитие у нас Европейских порядков, все давно уже в совершенстве обдумано и выдумано не нами».... «Во всем строе Европействующего русского человека, от науки, от книги до сапога и чулка, не на что тратить свою мысль, все уже готово: «поди и купи...» «На этом готовом пути грозит нам полнейшее утомление от готовых удобств, средств жизни, и самого его содержания, и единственное наше спасение, единственная возможность пробудить наши силы не на готовом, не на ослабляющем даже самую охоту думать, делать и жить, а на новом, что может поднять все наши силы, что потребует даже удесятеренной энергии, состоит в опыте жить, принимая за главнейшую цель жизни благосостояние народных масс»... «во всем этом только и может быть наша самостоятельная жизнь, отсюда только и придет материал, который ляжет в основание воспитания будущих поколений»¹⁵.

Не вдаваясь в суждение об этих выписках, приведем тут же одно мнение графа Льва Толстого, трактующее о том же важном предмете, который подвергался критике Кавелина, о значении рационализма: «жизнь не поддается рассудку, его пониманию; его понимание жизни узко и мелко. В сравнении с истиной жизни оно ничтожество, нуль. И вот оно, рассудочное знание, начинает судить будто бы жизнь, а на деле само себя, т.е. нуль, и приходит к результату что нуль равен нулю, и удивляется»... так или почти так говорит Лев Толстой, ибо эта цитата приведена нами из книги Громеко: «Последние произведения графа Толстого» (стр. 12).

Подвести итоги этим новым явлениям нашей жизни нетрудно, они ясны каждому, беспристрастно вдумывающемуся в жизнь, наблюдателю – Не молодежь, не новые люди, а старые таланты – отцы и деды наши сказали новое слово нам, приведенные к этому выводу неумолимой силой логического мышления и здравого наблюдения. Выводы, к которым неизбежно пришли три столпа современной мысли, обнимают две стороны одного и того же предмета. Первый вывод тот, что рационализм закончил уже весь цикл своего развития, и что смысл жизни, т.-е. основу людских отношений (что для нас дороже всего) определяет не рассудочное знание, а нечто другое более обширное; объективные знания и учреждения стало быть не достаточны для регулирования взаимных отношений людей. – К этому выводу пришел с одной стороны Кавелин, с другой Толстой. Второй вывод: наша самостоятельная жизнь начинается там, где начинается служение народу, т.е. такая форма жизни, которая неприсуща и незнакома Западу. – Этот вывод высказав Глебом Успенским, а еще в большей степени Львом Толстым. – Соедините эти две формулы вместе и получится вывод, который составляет первую ступеньку самостоятельной, самобытной дороги русской мысли, где уже нет учителей, где мы сами учители и авторитеты: на Западе не найти нам «смысла жизни», ибо основа Западного просвещения есть рационализм, а потому на Западе же не найти нам справедливых основ общественной жизни; искать их надо в русском народе и его идеалах, – Вот та ступенька, с которой начинается «наша самостоятельная жизнь», новый путь, на который вступило русское общество, и на который давно уже указывали русские мыслители Киреевский и Хомяков. –

Результат неожиданный и, пожалуй, даже для нашего интеллигента, привыкшего рабски следовать за Европой конфузный. Да, надо было годы даже десятки лет упорного и искреннего труда, чтобы придти к этому результату, надо было для этого решиться «не лгать ни перед людьми, ни перед собой, и не бояться истины, куда бы она ни привела нас», – как говорит Лев Толстой.

Перечитайте полное собрание сочинений Глеба Успенского. Это собрание сочинений есть писаная история перерождения русского интеллигента, перерождения еще неполного, – одностороннего, тем не менее благотворного и для него самого и для читателей; по этой истории узнаете, а скорее всего, подметите только, как интеллигент-теоретик, поклонник западных объективных формул, верующий в их силу и необходимость, под давлением нашей народной жизни и ее смысла, который он пошел изучать, менял свои взгляды на все окружающее, терял веру в отвлеченные формулы, перерождался, ломая все свое духовное существо. Поучительная история для многих. – «Русский интеллигентный человек, сам по себе, не может не видеть, не чувствовать, что все это готовое не ладно, не гармонично, не чисто и вообще «не так». Что такое это «не так», отчего это? – русский интеллигент еще не уяснил себе, это еще в тумане ему представляется, стало быть рано еще сознавать это. Точно также не уяснил себе интеллигент, отчего же спасение наше в русском народе, отчего этот народ сохранил в себе то, что в будущем может принести счастье всем? – Отчего же, наконец, эти лучшие формы жизни сохранились именно в русском, а не в каком либо другом? И до этого еще не дошло сознание интеллигента. Только путем умозаключений, да наблюдения больше всего он убедился, что на Западе «не так», а в русском народе сохранилось кое-что великое, не сохранившееся нигде.

Лев Толстой пришел к более крайнему выводу о значении для пас Запада; мы не приводили здесь его слов, ибо для этого пришлось бы цитировать почти весь ХII-й том его сочинений, а кто же не читал его? Лев Толстой отнимает всякое значение у науки и искусства в том их виде, как они развились на Западе, благодаря основам Западной жизни; в этом отрицании лежит глубокий смысл для русского интеллигента, но опять-таки еще не настала пора тому же интеллигенту строить здание науки и искусства на русских началах, ибо сам же Лев Толстой не воспринял духа народного во всей его сущности и полноте и по своему миросозерцанию стоит еще далеко от народа. И не следует теперь требовать положительной работы мышления. Рано еще.

Но на Западе не найти нам смысла жизни, ибо основа западного просвещения есть рационализм, а потому на Западе не найти нам справедливых основ общественной жизни – повторю я опять знаменательный вывод нашего времени.

Можно с этим выводом не соглашаться, можно его критиковать, отрицать его правду; но задача моя была только указать на то, что именно этот вывод, а не какой другой есть лучшее и вернейшее выражение мысли и воли нашего времени; а отрицать этого нельзя, – как бы неприятно это не было. И этого достаточно. Стало быть молодежь наша не побежит уже на Запад искать идеалов и формул, ибо дорога туда уже загромождена; уже поставлены барьеры, через которые волей-неволей придется прыгать. – Стало быть мысль наша, так долго бывшая невольной данницей Европы, пленницей ее, начала свой поворот, мучительный, тяжкий, но вместе спасительный поворот от Запада к Востоку. – В этом заключается глубокий смысл кризиса, через который проходит современное русское общество.

В предыдущем письме мы разъяснили характер современного дня, выражающийся в двух стремлениях общественной жизни: во-первых, в стремлении к этике и религии, как основам нашей жизни – стремлении, сознанном и ясно выраженном в предсмертном сочинении Кавелина; во-вторых, в стремлении к народу, как носителю высшего начала, способного обновить нас. Эти два стремления, ясно выразившись в литературе, – воплощаются теперь и осуществляются в жизни, что в свою очередь доказывает полную зрелость этих стремлений. Второе из стремлений выразилось в так называемом «народничестве», как особом направлении общественной мысли и это явление нашей жизни в его литературном выражении будет ближайшей задачей нашего письма.

«Народничество» – термин неопределенный. Под народничеством вообще разумеется у нас «хождение в народ» с какою бы то ни было целью, с целью, например, изучения его в каком-нибудь отношении. Такого народничества в своем изложении мы не имеем в виду. С некоторого времени в литературе обособилась группа людей с не вполне выразившимися взглядами, тем не менее, с большой претензией на свое собственное знамя, отличающееся от знамен всех других существующих групп. Эта новая группа людей, заметно разрастающаяся, довольно сильна и многочисленностью своей и талантами, сильна на столько, что обладает уже двумя органами печати – «Неделей» и «Русским Богатством». Кроме того и в других журналах появляются статьи с окраской того же лагеря. Видимо, новое направление, сильно разрастаясь, вытесняет собой существовавшее старое; поэтому изучение его представляет много интереса. Новое направление называет себя народничеством, а адептов своих народниками. – Вот это понятие народничества, как направления общественной мысли, мы имеем в виду и программу этого направления постараемся выяснить себе, на сколько это будет возможно.

На первых же порах исследователь должен наткнуться на маленькое препятствие, имеющее большое значение. – Препятствие заключается в следующем первом вопросе: кого же наконец считать народником? Вопрос, на который нелегко ответить, а между тем это вопрос весьма важный для ясного уразумения нового направления мысли. Можно ли считать Льва Толстого народником и в какой степени? Свои философские произведения он печатает в народническом органе, но его взгляды на науку и искусство и вообще на роль интеллигенции несомненно мало соответствуют взглядам на тот же предмет г. Каблица и других. Назвать ли народником Глеба Успенского, но мы имеем очень мало данных, чтобы считать его единомышленником г. Оболенского или того же г. Каблица, – народника более всех других высказавшегося в положительном тоне, а с другой стороны тот же Глеб Успенский очень мало подходит под уровень «либералов» старого закала. Многие считают даже Михайловского народником. Но этот хаос мнений, взглядов, этот сумбур, образующийся при первой же попытке определить положительно новое направление, заставляет признать его еще неопределившимся с достаточною ясностью и не обособившимся от других направлений. Факт весьма интересный и ценный для выводов. Отметим же здесь еще один факт однородный и не менее характеристичный: замечательно, также то, что professio fidej почти всех, назвавших себя народниками, чисто отрицательного характера. Это черта интересная. «Того-то и того-то мы не желаем, от этого мы открещиваемся» и т. д. в том же роде; таковы признания большинства народников; но чего они желают, каковы их положительные стремления и убеждения – об этом трудно судить, ибо данных для того очень мало, а какие есть все разноречат между собою; стало быть, на основании положительных данных мы можем утверждать, что группа этих новых людей еще не обособилась от других групп – резко и определенно, даже не спелась между собою как следует, каковой факт пригодится нам впоследствии при оценке значения народничества. – Из всех причисляющих себя к народническому лагерю – положительные данные для характеристики направления можно найти только у г. Каблица в его двух книгах: «Основы народничества» и «Интеллигенция и народ в общественной жизни России» и отчасти только у г. Оболенского. К ним мы и обратимся.

Прежде всего, рассмотрим отрицательную сторону программы народников, т.е. их теоретическое учение, на котором основывают они свои практические требования. Это теоретическое обоснование программы – наиболее сильная сторона народничества; а отрицательною эту сторону называем мы потому, что она в большей своей части состоит в отрицании того, что у старого направления, либерально-западнического, считается незыблемым и основным. Не все конечно народники отрицают в либерально-западнической программе, тем не менее по многим существенным вопросам расходятся с ними диаметрально противоположно. – Обратим же прежде всего внимание наше на то скептическое отношение народничества ко многим явлениям и основам западной жизни, которое способно только утвердить и усилить наши выводы в предыдущем письме о характере современного дня.

«Прогресса, европейских обществ, говорит г. Каблиц (он же Юзов), шел, благодаря влиянию культурно-интеллигентных классов, ненормальным путем, развивая только одну политическую сторону их жизни, да и то под влиянием радикализма, а не либерализма. Экономическая же сторона жизни не только не совершенствовалось в смысле распределения, а, наоборот, не смотря на громадное усиление накопления богатств, все более и более ввергала рабочие классы в экономическое рабство. Имеем ли мы право считать подобный прогресс, подвергающий большинство народа всем материальным и духовным пыткам экономического рабства, за нечто нормальное и справедливое? разумно ли было с нашей стороны повторять опыт западноевропейских народов с предоставлением буржуазии исключительного права на руководство жизнью русского народа, имея ясные доказательства, что эти классы способны дать только эгоистическое направление общественной жизни»¹⁶?

Более категорично вышеприведенная мысль г. Каблица выражается так: «Стадии экономического развития России были и будут другими нежели на Западе¹⁷».

Несравненно более оригинальную и новую (по отношению к западничеству) мысль мы встретим в следующем: «Общечеловеческая солидарность была бы очень печальным явлением, если бы достигать ее можно было бы только путем казарменного подведения всех племен под одну умственную и нравственную мерку. Она достигается совершенно иным путем, путем полного развития духовных сил каждого племени, насколько, разумеется, эти духовные силы не идут в разрез с интересами человечества¹⁸. Мысль – справедливая, если отбросить бессмысленное окончание (ибо кто же возьмется определить – идут духовные силы данного племени в разрез с интересами человечества или нет и где критерий тому?) Новою эту мысль мы назвали потому, что до сих пор только одни славянофилы высказывали ее, ну а мысли славянофилов конечно в счет не идут. – Во всяком случае, мысль, что общечеловеческая солидарность достигается лишь путем полного развития духовных сил каждого племени – мысль эта есть приобретение русской интеллигенции – ценное и крупное, приобретение, указывающее на рост самосознания, одним словом это громадный шаг вперед.

Далее, «вести развитие общественных форм путем подражания немыслимо уже и потому, что Европа не составляет что-нибудь цельное и единообразное, сама разделена на общества, из которых каждое имеет свои самобытные черты. Кому же мы должны подражать? Английское, французское или немецкое землевладение должны мы насадить на необозримых полях России? Немецким, французским, или английским политическим учреждениям мы должны подражать ¹⁹?» Стало быть, национальное самосознание нашего культурного слоя идет вперед довольно энергично и приведенные выписки доказывают это; стало быть народники стряхнули с себя тот западнический космополитизм, в котором коснеет уже двести лет наш мыслящий класс и идеи национализма вступают в свои права, а отсюда и наше самобытное развитие во всех отраслях жизни, – повторяю, во всех отраслях жизни.

На это самобытное развитие, или, вернее сказать, на право самобытного развития нашего народа указывает и г. Оболенский в своем, довольно туманном, определении народничества. «Основной принцип теперешней науки, говорит он, это мировой закон эволюции, распространяющийся на все области жизни; закон этот тесно и неразрывно связан с законом наследственности, т.е. передачи признаков от предков к потомкам. Прямая дедукция из этого принципа – есть невозможность развития вне наследственных особенностей данного народа, выработанных предыдущим процессом жизни. Отсюда уважение к народным особенностям мысли, чувства, воли (говоря объективно – организации), т.е. уважение в том смысле, что они должны изучаться и приниматься во внимание при всяких попытках прогрессивного развития. На практике это решается весьма просто: не следует делать ни одного общественного шага, не узнав субъективной оценки или мнения о нем народа. Это мнение само собою и укажет органические особенности народа. Отсюда же наоборот – отрицание всякого насильственного навязывания счастия народу, по чьему либо частному шаблону²⁰». В смысле положительных указаний это определение народничества недостаточно и неудовлетворительно; на самом деле: предлагается только при каждом практическом шаге узнавать субъективное мнение о нем народа. Но имеет ли надежду хоть бы сам г. Оболенский узнать о чем либо субъективное мнение народа и каким путем он этого достигнет, – об этом самом важном вопросе ни слова не сказано. Но на первых порах достаточно с нас и того, что дано; достаточно и того весьма ценного, хотя и отрицательного вывода, который составляет заслугу нового направления. «Отрицание всякого насильственного навязывания счастия народу» по чьему либо частному шаблону» – это есть меткий, крупный и знаменательный удар в самое основание нашего западнического либерализма; это есть отрицание того, что составляет самую суть или душу его. Таких ударов народничеством нанесено много и, надо сознаться, очень метких. Вспомним здесь хоть борьбу народничества и либерализма по вопросу о современном культурном человеке и значении его деятельности. – На хныкание и вечное нытье либералов по поводу стеснительности условий жизни и бессилия интеллигентного человека вследствие независящих от него обстоятельств, со стороны народников последовало энергическое и страстное обвинение современного культурного человека в его собственном нравственном бессилии, тряпичности и изнеженности. – Еще более метко обвинение нашего западничества в бюрократических замашках, в стремлении к бюрократическому муштрованию народа на свой лад и шаблон. Вообще удары наносимые либерализму гг. Оболенским, Каблицем, Приклонским, всегда попадают в больное место. – Бедные либералы как-то притихли под гнетом надвинувшейся силы и только последние вожаки изредка отстреливаются своими старыми зарядами. В этом факте разрушения западнического здания единственная, но за то большая и ценная заслуга народников и за эту отрицательную работу честь им и слава.

Но перейдем теперь к оборотной стороне медали, т.е. к положительной части учения народников, к их, так сказать, практической программе и посмотрим каковы их требования на этой почве. К сожалению, необходимо повторить сказанное, что здесь мы уже не найдем ни той определенности взглядов, какая соединяет всех народников в одну группу в их отрицательной работе, ни той силы убеждений, которая характеризует их в борьбе с «либералами». Видно, что здесь уже нет твердой почвы для постройки здания, что эта почва еще не найдена. Оттого из всех народников один только г. Каблиц рискует строить свое здание практической программы и строит его с свойственною ему смелостью и самоуверенностью. Все другие народники предпочитают лучше развивать теоретическую сторону дела, бомбардировать либерализм или просто философствовать, чем пускаться в открытое море практической мудрости «без руля и без ветрил.» Посмотрим же, по крайней мере, что дает нам по этому вопросу г. Каблиц.

«Главное положение народничества, по словам г. Каблица, следующее: только коллективная мысль народа может безошибочно определить, что должно считаться практической общественной задачей нашего времени и каково должно быть ее разрешение» ²¹. Ну чего же лучше? И справедливо, и умно, а, главное, справедливо. Без сомнения, только коллективное мнение народа и притом взятое во всей его цельности есть лучшее решение всех насущных вопросов народной жизни; только средства, признанные необходимым самим народом, могут действительно залечить раны расстроенного организма. – Но в таком случае значит народники хорошо знают, и то, что составляет теперь насущную потребность народа, и те средства, которые по мнению народа наилучшие для удовлетворения ее? стало быть народники сумели узнать коллективную мысль народа, проникнуть в народную душу? стало быть они теперь чувствуют его собственным чувством, говорят его собственным языком?.. Не так ли, читатель? Ведь, кажется, так надо предполагать на основании логического вывода?

Послушаем же теперь вещий голос человека, который говорит не от себя – не свое, нет, а народное, а от имени народа, ибо он сумел подслушать голос народный. Слушайте же, что скажет нам он: «Много надежд много разочарований нужно было пережить для того, чтобы отрешиться от самонадеянности, так присущей интеллигентным людям. Сколько мер, затеянных интеллигенцией для облагодетельствования мужика, погибло бесследно и осуждено теперь ею самою! Двадцать лет толклись на одном месте, и где же, в конце концов, нашли выход? Именно в том, на что давно указывала коллективная мысль народа – в необходимости разрешения земельного вопроса и связанных с ним платежей. Правительственные комиссии и ученые исследования ясно доказали нам, что центр тяжести современной общественной задачи русской жизни именно там и нигде больше» ²².

Так. – Стало быть коллективная мысль народа указала нам на земельный вопрос, как на единственно важный и насущный вопрос, без немедленного разрешения которого немыслимо нормальное развитие нашей жизни. Так значит, насущная потребность народа заключается в решении экономического вопроса и только в нем, более ни в чем. Так говорит вещатель истины, народник. Правда, что доказывает он это голословно и мимоходом, как будто это так известно, что и доказывать нечего. Правда, что я могу такими же аргументами доказать, что центр тяжести народной жизни теперь не в экономическом вопросе, а в духовно-религиозном. Но давать себе труда это доказывать я не стану, ибо сам г. Каблиц вовсе не настаивает на том, что он хорошо знает коллективную мысль народа и выражает программу народную, а не свою. – Не удивляйся, читатель! Г. Каблиц не доказывает этого и не может доказать ничем другим, кроме незначительной фразы об ученых исследованиях да правительственных комиссиях, подтверждающих его мысль. Одна голословная ссылка, как доказательство всей программы, не есть еще доказательство. Стало быть, г. Каблицем высказана нам не народная, а его собственная программа под видом народной, и мы слышали не народную, а его мысль. Мало того, что это ясно становится от голословности суждения г. Каблица, мало того; сам г. Каблиц не оставляет нас в сомнении за счет происхождения народнической программы и обязательно разъясняет, откуда взялась эта программа и почему экономический вопрос занимает в ней первое место. Послушаем же опять его, но уже не как вещателя народной истины, а как откровенного публициста, что более к лицу г. Каблицу.

«Народник, говорит он, как мыслящий и чувствующий человек, не может не иметь известного идеала общественных отношений, в котором он выражает свои понятия об истинно справедливых и мудрых отношениях людей друг к другу. Но вместе с тем, он вполне сознает, что этот идеал не может быть осуществлен сейчас же, и что это осуществление будет результатом медленного процесса общественного развития. Таким образом, идеал у него делается путеводной звездой, направляющей его в практической жизни по пути, действительно ведущему к обозначенной им для себя цели. – Он старается примкнуть к практической жизненной работе и своей деятельностью усиливать то течение, которое увлекает общество по направлению к его идеалу. – Вместе с тем, разумеется, он старается найти в самом окружающем его обществе такие элементы, которые шли бы с ним по одной дороге. И вот в своих поисках этот человек наткнулся на тот факт, что коллективное миросозерцание русского народа по общественным вопросам указывает на самую практичную форму общественного прогресса и что осуществление желаний народа будет действительно ближайшей станцией по направлению к идеалу. Признав этот факт, он сделался народником. Идеал не рушился, не исчез, он так и остался путеводной звездой; но жизненная практическая работа стала приноравливаться к осуществлению ближайшей цели, которую, как мы уже говорили, он нашел в общественных идеях русского народа»²³.

Вдумайтесь, читатель, в это замечательнейшее место книги г. Каблица. Трудно написать, что либо еще, более определенно раскрывающее всю душу, всю суть народничества. Но дабы не осталось ни тени сомнения – объясним то же самое более конкретно и своими словами.

Вообразим себе, какого-либо интеллигентного человека, конечно, мыслящего и чувствующего. Он знаком с последним словом Европейской науки и под влиянием критико-экономической школы составил себе общественно-экономический идеал, конечно по последнему рецепту западно-европейского авторитета. – Вместе с тем он видит, что западная жизнь не пригодна для осуществления его экономического идеала, она не дает для этого достаточно материалу; интеллигент наш готов по этому поводу придти в отчаяние, но... о, радость! умный француз указывает ему на русский народ, в котором хранится нечто подобное этому экономическому идеалу и который обладает совершенно другими экономическими понятиями, чем Западные народы. «Общинный порядок, сказал Лавеле, в усовершенствованном виде, может еще сделаться спасением и Европейских обществ». О, радость! «Осуществление желаний народа, продолжает откровенничать г. Каблиц, будет действительно ближайшей станцией по направлению к идеалу» (к чьему?). Признав этот факт, он сделался народником. «Идеал не рушился, не исчез, он так и остался путеводной звездой», а все-таки наш интеллигент, умудренный французом, спрятал эту путеводную звезду в карман, а сам спрятался за спину народа и, выставив оттуда свое народническое знамя, гордо, самоуверенно восклицает: «Я с народом; я добиваюсь осуществления народных, а не своих желаний, я указываю вам на народный, а не на свой идеал» и т. д. и т. д.

Ясно ли, читатель? Понятна ли та гигантская ложь, которая лежит в основе народнической программы? Ясно ли как удобно сидеть за широкой спиной народа, как за твердой скалой и на осуществление своего идеала употреблять эту стихийную силу, злоупотребляя именем народа, его верой, надеждами, идеалами?

В самом деле, как не взять в свои руки народное знамя, когда сам Лавеле сказал, что «общинный порядок, в усовершенствованном виде, может еще сделаться спасением и Европейских обществ»... Великие, спасительные слова! г. Каблиц с гордостью повторяет их в своей книге; сопоставьте эти слова с той резкой критикой общественно-экономической жизни Европы, которую мы приводим в начале письма, т. е. с следующими словами г. Каблица: «прогресс Европейских обществ шел ненормальным путем, развивая только одну политическую сторону их жизни... экономическая же сторона жизни не только не совершенствовалась в смысле распределения, а, наоборот, все более и более ввергала рабочие классы в экономическое рабство. Имеем ли мы право считать подобный прогресс за нечто нормальное и справедливое?» и т. д. Кажется, ясно из этого сопоставления – откуда начало народнической программы и каково, поэтому, ее значение.

Итак, выработав свой собственный идеал общественных форм жизни, наши интеллигенты с радостью узнали, что материал для постройки этих форм даст русский народ, ибо его общинный порядок жизни близко подходит под идеал интеллигентов. Узнав это, интеллигенты, ни мало не смущаясь, подняли знамя народничества, т. е. знамя осуществления народного идеала, в то же самое время категорически заявляя, что, прежде всего и более всего осуществлены должны быть экономические вопросы, ибо таково неотложное желание народа (sic!).

Видишь ли, читатель, как из-под львиной шкуры вылезают ослиные уши, узнаешь ли ты настоящего зверя, не прикрытого, не наряженного, видишь ли ты задние мысли этих лже-народников?

Их собственный идеал для них дороже всего; и даже правды и даже блага народного. Разочаровавшись в западноевропейской общественной жизни, они не разочаровались пока ни в его политической, ни в духовной жизни. – А, видя в нашей народной жизни зачатки своего собственного экономического идеала, они прими- нули к народу, как к сил способной осуществит их идеал. – Для этой цели они прикрылись названием народников и на всех перекрестках трубят о том, что первая и неотложная задача наша – осуществление экономических желаний народа.

Да и как об этом не трубить, когда в этом заключается весь их raison d’etre и без этой программы они не мыслимы, как особое направление, заявляющее права на существование и деятельность. Ну, предположите хоть на минуту, что весь узел современной народной жизни, а отсюда и нашей общественной – заключается не в экономическом вопросе, а в духовно-нравственном, религиозном вопросе; предположите это, говорю я, и вы ясно увидите, что народническое направление теряет тогда под собою всякую почву, а стало быть, и всякое значение. Относясь скептически-равнодушно к вере Православной, как источнику жизни нашего народа, слепо веруя лишь в свой идеал общественной жизни, идеал, выработанный по последнему научному рецепту Запада, народники и не могут иначе поступать, как только защищать то, во что твердо веруют. Но защищать... кто ж им запрещает защищать это как «свое»? Зачем же защищать это, как «народное»?..

Что же это такое, читатель? Где же любовь к народу, искренняя, неподдельная? Где же знание его коллективной мысли? Зачем же морочить публику своей львиной шкурой, своим громким названием народников, в тайной надежде, что не узнать их в этой шкуре? О, лицемерное фарисейство!..

Дабы выработать себе более или менее определенную, практическую программу, дабы выразить ясно свои положительные желания и стремления, народникам необходимо знать положительные желания и стремления самого народа, необходимо, поэтому изучить народную душу, склад народного мышления, а главным образом и более всего уразуметь себе тот дух народный, который производит или творит его убеждения, мысли и понятия. Такова задача народников; потому что всякое другое направление вырабатывает свою собственную программу на основании тех или других данных; народники же, подняв знамя удовлетворения народных нужд средствами, указываемыми народной мыслью, обязаны знать эту народную мысль. Это понятно, и все народники хорошо сознают это. И в то время как, г. Каблиц смело и самоуверенно предлагает нам свои мысли и выводы под видом народных, другие его собраты, не решаясь на такую политику, до сих пор только высказывают свои искренние пожелания о том, как бы это им узнать народную мысль. Желание весьма законное, но... для них едва ли возможное. – И г. Оболенский, конечно, довольствуется пока только желаниями. Говоря о разных народниках, в той же своей статье о народничестве²⁴, он указывает: «все эти люди, как бы они враждебны друг к другу ни были, имеют то единственно общее, что они желали бы знать «субъективную оценку» народной душой явлений нашей действительности». Желание едва ли исполнимое, повторю я опять, и народники точно также хорошо сознают всю трудность предстоящей им задачи.

И замечательно еще то, что ни один народник не сказал, каким же путем он узнал народную мысль или собирается ее узнать? Интересно также было бы знать каковы условия полагает сам г. Оболенский для того, чтобы узнать «субъективную оценку» народной душой явлений нашей действительности, но он ничего об этом не говорит.

Мы же в свою очередь полагаем, что вот каковы эти условия: прежде всего единство духовной жизни, а затем процесс идеализации. Первое – как основа, второе – как средство. Объяснимся.

Для того, чтобы уяснить себе идею какого либо произведения или же самое произведение во всей его целости – необходимо конечно уяснить дух, сотворивший данное произведение; мало того, для вернейшего анализа необходимо уяснить и характер творца и характер его времени и условия его творчества и т д. Например: чтобы оценить какой либо роман Достоевского необходимо знать основу мировоззрения автора, его дух. Таково требование аналитической критики. Иначе мы рискуем, став на ложную почву, придти к ложным выводам. Для того, чтобы уразуметь все значение какого либо древнего института или учреждения, непонятного нашему разумению, необходимо уяснить себе этот институт в связи с массой побочных условий, а самое главное уяснить опять-таки дух, породивший его; какой либо- институт римского права будет совсем непонятен если не объяснить его мировоззрением, породившим его. – Даже отдельные поступки данного лица объяснять необходимо только в связи и в зависимости от главной силы, служащей причиной всех мелких явлений. Таково требование, необходимое еще в большей степени при изучении народной души или начал народной жизни. Стало быть, чтобы уразуметь те или другие стремления народа, тот или другой идеал, необходимо уяснить себе его в связи и в зависимости от духа народного, от его творческой или животворной силы. Теперь предстоит нам вопрос: кому же из нас легче и удобнее уяснить себе творческую народную силу, кто из нас лучше и вернее определит и причины, порождающие известные народные стремления, и значение этих стремлений, и связь их с другими, – одним словом, кто может быть истинным вещателем народной мысли? Вообразим себе двух людей, получивших одинаковое образование: один из них воспитанный на тысячелетней почве русского народного мировоззрения, в духе Православия, обладающий душой и складом ума русского крестьянина, только лишь выдвинувшийся из мира путем личного самосознания; другой же с детства оторванный от родной почвы, воспитанный на понятиях чуждой западной культуры в духе религиозного скептицизма, привыкший мыслить и чувствовать, как мыслит и чувствует всякий западноевропейский интеллигент; с одной стороны тот же русский мужик, только сознающий свое мировоззрение, с другой стороны барин, не знающий с какой стороны подступиться к этому мировоззрению. Кто же из них скорее и вернее определит идеалы народные, стремления его и чувства; кто имеет более шансов узнать «субъективную оценку» народом явлений нашей действительности?

Ответ, думаю, ясен. Конечно первый, а не второй. – Доказывать, что это так, а не иначе, кажется, нет надобности; а между тем, если бы народники, а тем более тот же г. Оболенский, ясно сознавали это – они гораздо справедливее относились бы тогда к славянофилам; а на самом деле этого нет.

Народники представляют из себя «господ» в том смысле, в каком понимает это слово народ, т.-е. людей воспитанных на чуждых русскому крестьянину понятиях, с чуждым ему мировоззрением. Да представьте себе любого крестьянина с чистой искренней верой Православной, с его мирским мышлением рядом с любым народником последней формации с его «субъективной религией», с его последним словом Западно – Европейской науки и философии. Какой контраст!.. Это небо и земля, день и ночь, житель земли и луны. – Надо ли говорить, что пока народники останутся тем, что они теперь есть, – до тех пор душа народная будет для них потемками. Народники отрицают за Православием его истинное значение для русского народа, они не верят, что Православие есть дух народа, творческая сила его, жизнь его. А не верят в это потому, что «ровно нечего не понимают в Православии, а потому ровно ничего не поймут никогда и в народе нашем»²⁵. Да, именно так, и не удивительно, и не мудрено; ведь «мы о вере народа и о Православии его имеем всего десятка два либеральных и блудных анекдота и услаждаемся глумительными рассказами о том, как поп исповедует старуху, или как мужик молится пятнице»²⁶.– И только тогда, когда народники не станут отворачиваться от этой живой силы народной, управляющей каждым движением его мысли и чувства, когда дадут себе труда вникнуть в эту живую силу и уразумеют все ее громадное значение, – тогда только им откроется возможность уразуметь народные идеалы. – Единство мировоззрения – вот условие, без которого немыслимо существование истинно – народнического знамени. А теперь пока лже-народники ходят вокруг да около. Теперь они ищут душу народную, т.-е. ту живую силу, которая двигает его, и конечно находят не там, где следует. Посмотрите на Глеба Успенского. Это искренний народник. Он многое, очень многое из своего культурного мировоззрения повыбросил вон, с тех пор как пошел «в народ». А все-таки основа этого мировоззрения и у него осталась та же. В тех случаях, когда он судит о культурном человеке – он сознает под собой почву, он крепок тогда; а зайдет речь о тех явлениях народной жизни, которые исходят из души народной – и он делается жалок в своих попытках ухватиться за что либо, чтобы объяснить это с своей точки зрения, чтобы только не сделать уступки вере народной. – В этих жалких потугах он доходит до безобразно комичного, как например в том случае, когда даже установление постов православных объясняет земледельческими, экономическими мотивами!! Можно ли дойти до более грубой несообразности?? И это искренний и умный писатель и только потому доходит до такой явной глупости, что надо обойти ненавистный вопрос о Православии и объяснить все действия народные и явления его жизни одною только «властью земли»!! Не смейтесь, друзья! Подобное отношение Глеба Успенского к духу народному есть образец отношения к народу всех народников, всей нашей философствующей интеллигенции...

Перейдем, же читатель, теперь к второстепенному вопросу, а именно к вопросу о том способе, каким постигается смысл народной жизни при наличности первого условия. – В этом в случае я исхожу из того положения, что «только поэт способен понять поэта; только душа идеалиста может проникнуть в глубину идеального характера» ²⁷. Положение ясное и несомненное. Далее: народ не есть только совокупность единиц или сумма известных личностей; в этом случае он никогда не создал бы своего гениального языка, и нам не пришлось бы наслаждаться чудными произведениями его поэтической фантазии, до которых далеко величайшим поэтам; совокупность личностей без органической связи не способна к творческой деятельности. – Народ есть организм, живущий в веках в неразрывной связи с прошедшим и будущим. – Дабы познать этот организм – недостаточно анатомировать его; анатомия его даст лишь внешнее познание составных его частей. Для истинного познания жизни организма, т.е. духовных его сил, необходимо еще одно действие, а именно процесс идеализации. Так как народ есть организм, живущий в веках, то для ясного уразумения его духовных начал, необходимо главным образом постижение народной истории, т.е. действие народного организма в прошедшем. Мы разумеем историю в обширном смысле слова, т.е. и историю словесности, и археологию, и историю языка и т. д. Постижение же истории народной достигается только путем идеализации; под этим процессом мы понимаем творческую деятельность, которая состоит в извлечении из фактического материала главных, основных факторов этого материала, в созидании целого по одним только намекам на это целое.

Великому Кювье необходимо было поэтическое чутье для воссоздания вымерших форм по одной лишь косточке этих форм; в еще большей степени необходимо это поэтическое чутье для отвлечения в историческом материале главного и основного от побочного и неважного. – Это поэтическое чутье, которым достигается знание основных начал народной истории, – есть процесс идеализации.

Наш народ – поэт и идеалист по преимуществу. Народ, выносивший в своей душе Божественный Образ Христа, живущий одним этим Образом, перетерпевший в своей тысячелетней жизни кровавые муки, не запятнавший своего великого идеала этот чистый кроткий, добрый народ Православный – есть идеалист по преимуществу. – И какое гнусное, гадкое зрелище представляется нам, когда интеллигент реалист под видом народника начинает копаться в душе народной своими грязными нечистыми руками... Это близорукий материалист – старающийся разгадать тайну жизни в изрезанном кролике, это вандал – разбивающий божественный мрамор на черепки, которые ему нужны.

Нет, «только поэт способен понять поэта; только душа идеалиста может проникнуть в глубину идеального характера. Не случайность, а закон истории виден в том, что первые истинные народники наши были поэты-идеалисты по преимуществу. Иначе и не могло быть. Посмотрите хоть на Константина Аксакова – этого первообраза русского народа, воплотившего в себе его духовный лик. Надо иметь такую же, как у него, чистую, светлую натуру, такой же идеально чистый возвышенный характер; надо, читатель, быть таким же девственником душой, каким он был, для того, чтобы уразуметь народную душу, и почувствовать всю глубину идеалов русского народа.

Да, «только поэт способен понять поэта, только душа идеалиста может проникнуть в глубину идеального характера».

Теперь же нам можно вкратце резюмировать все то, что мы сказали о новом направлении общественной мысли. – Вот наши выводы:

Во 1-х) Теоретическое обоснование программы народников, т.е. их отрицательная работа находится на твердой почве, а потому сильна и в эту сторону направлены совместные и согласные усилия всех народников.

Во 2-х) Практическая их программа не выработана, ибо для этого необходимо знание народной души. Из всех народников один только Каблиц решился начертать практическую программу, в которой, как мы видели, свои требования он выставил под видом народных.

В 3-х) Практической программы и не могут выработать народники; ибо для уразумения народных идеалов необходимо общее с народом мировоззрение.

Теперь еще один вопрос напрашивается на разрешение; вопрос – весьма важный. А именно: какое же значение имеет народничество в ряду других направлений общественной мысли, какая будущность ему предстоит, есть ли в нем необходимые условия жизнеспособности и где они?.. Вопрос важный, повторяю, ибо решение его проливает большой свет на связь и значение всех других направлений мысли.

И народники, сознавая важность этого вопроса, не обходят его, решая, впрочем, его только по внешним признакам, т.е. весьма односторонне. Собственно говоря, только г. Оболенский в своей статье «о народничестве» высказался о нем очень определенно. Судя по внешним признакам о положении народничества, он по этому положению, намекает и на сущность его. «Да, говорит он, поэтому-то людям 40-х годов, как славянофилам, так и западникам и кажется удивительным это явление русской жизни (т.е. народничество), что они видят в нем как бы и свои идеи и идеи своих противников и не могут понять, что же это такое? А дело весьма просто: одни из них в лице славянофилов и старых народников стоят на почве национально-народного тезиса, доведенного до крайнего предела своей односторонности, до отрицания науки (?), до Китайского презрения ко всему (?) чужеземному, до раболепного поклонения и идеализации всего (?), что свое, хотя это «свое» даже самой историей было сдано в архив, как негодное. С другой стороны, западники, представляют антитезу с противоположною крайностью, с полным презрением ко всему своему, с рабским благовонием ко всему западному, с совершенной невозможностью понять, что идеи Запада, его учреждения, его быт, имеют два элемента – один общечеловеческий и другой местный, сложившийся теми, а не иными историческими условиями, что, заимствуя общечеловеческое, вовсе нет надобности брать и местное, случайное, историческое... Народничество думает, что и в той, и в другой крайности есть здоровые зерна и элементы, и откидывая в тезисе и антитезисе все ложное, все крайнее, обусловленное их взаимной борьбой и увлечением, оно принимает, соединяет в одну живую систему здоровые, научно-верные требования и того и другого течения идей. Народничество есть синтез, есть примирение самой жизнью, самой историей двух этих враждебных полюсов».      

Так. – Определение это весьма заманчиво для молодого поколения и, кажется, для него только и написано; ибо определение это построено на ложном определении старого западничества, о котором молодежь имеет смутное понятие, и славянофильства, о котором молодежь никакого понятия не имеет. – Построено это определение и легко и весьма наглядно: взяты два конца одной палки и названы один конец западничеством, другой славянофильством; затем взята середина той же палки и вот эта золотая середина и есть ни что иное, как народничество. Наглядно, а потому и заманчиво. – Но все это было бы так, если бы действительно западничество и славянофильство были бы только двумя концами одной и той же палки; ну, а что если представить то и другое направление в виде двух палок, у которых у каждой свои два конца; один конец называется консерватизмом, а другой либерализмом. – Где же в таком случае будет середина между двумя палками, ничем между собой не связанными? Куда же народничество поместится? А ведь на самом деле так и есть и наглядно представить западничество и славянофильство можно только двумя разными палками; так мыслит всякий, изучивший добросовестно и то, и другое мировоззрение.

Г. Оболенский так прямолинейно определил эти два направления, что даже неопытный человек может заметить фальшь; так морочить можно только ту публику, которая сама ничего не знает и во всем вам на слово верит. – Западничество есть поклонение всему чужому и отрицание всего своего; славянофильство же, наоборот, есть отрицание всего чужого и поклонение всему своему. Так объясняет г. Оболенский. Блажен же он, занявший место в середине этих мировоззрений... только в какой середине? Не между небом ли и землей?

Славянофильство и западничество не есть только тезис и антитезис, не есть только два противоположные полюса, или два конца одной палки; так определять два направления можно только по их внешним признакам. Если же мы вникнем в основы этих направлений, в сущность их мировоззрений и твердо определим себе почему же одно отрицает то, чему другое поклоняется,, то тогда ясно увидим, что славянофильство и западничество есть не два полюса одного мира, а два мира друг другу противоположные, это – две силы, взаимно друг друга исключающие, это две части, так сказать, одной дилеммы; приняв одну часть, должны отвергнуть другую, и наоборот. Если же это так, то где же между ними середина? Как отыскать середину между двумя мирами, между небом и землей. Может ли быть среднее между добром и злом, между отрицательной и положительной силой электричества? Как определить середину между двумя, несвязанными палками? Стало быть народничество до сих находится где-то в неизвестном центре, на неизвестной половинке; таково стало быть и все его положительное значение и другого иметь не может – Не напоминает ли этот абсурд – подобный же, близко подходящий к данному случаю, выражающийся в народной поговорке: «середка на половинке?»

Неужели же, правда, народничество обречено навсегда быть «середкой на половинке», ибо примирения между западничеством и славянофильством, между двумя взаимно исключающими силами, никогда и ни на какой почве быть не может?

Необходимо, однако, обратиться к какому либо другому предположению относительно значения народничества, чтобы избавиться от вышеприведенного абсурда. Посмотрим, нельзя ли предположить, что если народничество не может быть серединой между западничеством и славянофильством, то не может ли оно стоять отдельно оттого и другого направления, наряду с ними и в равном с ними значении. Есть два мира мысли: западнический и славянофильский; не может ли быть еще один мир: народнический?

Может быть, конечно. Но для этого необходимо наличность некоторых условий, которым непременно должно удовлетворять всякое обособившееся направление. Условия эти следующие: во 1-х) точность и определенность основ направления, т.-е. его теоретической под кладки; во 2-х) точность и ясность его практической программы; в 3-х) единомыслие всех адептов направления и единомыслие, если не в мелочах, то по крайней мере в основах. Одним словом: полное и ясное обособление от всех существующих направлении.

Удовлетворяет ли этим условиям народничество и в какой степени? Увы, и здесь неудача постигает наше предположение. Стоит только вспомнить наши выводы предыдущего письма, чтобы видеть, что народничества не удовлетворяет этим условиям. Только теоретическая подкладка направления довольно прочна у народников но... опять-таки подкладка эта чисто отрицательного характера; вся заслуга, вся сила народничества в критике либеральных начал старого направления, но критика не может быть основанием нового здания). – Затем практической программы у народников пока нет никакой и мы видели, что и выработать эту программу народники не могут. Точно также еще более бросается в глаза то разногласие, которое царит между народниками; трудно сыскать между ними двух единомышленников; да, наконец, некоторые из народников до такой степени разно мыслят между собой, что гораздо ближе подходят к двум противоположным направлениям, чем друг к другу (Лев Толстой и Каблиц). – Ни определенностью взглядов, ни точностью программы, или законченностью теоретической стороны, ни обособленностью от других, ни единомыслием адептов своих – народничество не обладает, а стало быть, оно и не может считаться цельным, законченным мировоззрением, стало быть, не может, как особое направление, стоять рядом с западничеством и славянофильством.

И так и это определение положения народничества оказалось негодным, неподходящим; таков логический вывод: положение народничество занимает, как видно, не устойчивое и выхода из этого неприглядного положения необходимо искать опять в каких либо признаках этого нового направления мысли. Где же искать их? Какие признаки его могут быть взяты в основание для постройки новых выводов, где и в чем, так сказать, исходная точка отправления?

Если мы обратим главное наше внимание на те признаки, которыми характеризуются народники, каждый в отдельности, то найдем нечто им всем общее, т.е. такой признак, который присущ всему направлению; этот признак и будет главным признаком; его то и необходимо взять исходной точкой для. умозаключения. – И действительно, присматриваясь к каждому народнику в отдельности, что нам, прежде всего, в глаза бросается? Отрицание некоторых основ, господствовавшего до сих пор направления; один народник отрицает только одну сторону или один устой западничества, другой отрицает два устоя, третий критикует почти все устои того же… разница только в количестве, но сущность остается у всех та же... сущность заключается в критике господствовавшего доселе направления общественной мысли. Эта черта присущая каждому народнику и характеризующая его, соединяет их всех в одно направление, и только она, эта одна существенная черта, дает ему и жизнь, и силу, и значение; ибо ничем другим столь же существенным, народничество не обладает: по всем вопросам все народники более или менее разногласят и в одной только критике или отрицании составляют единомысленную и единодействующую массу.

И так мы нашли главный признак народничества, или, так сказать, жизненную силу его, дух его. Признак этот есть отрицание. Стало быть, значение народничества не положительное, а отрицательное. Ставить его поэтому нельзя рядом с западничеством и славянофительством; а так как до сих пор существовали, только эти два направления общественной мысли, то поэтому ставить народничество необходимо лишь в связи с каким либо из них. Но с каким? – ответ ясен; конечно, в связи с тем из направлений, которое оно критикует.

До сих пор господствующим и даже властвующим направлением было западничество; славянофительство стояло и стоит в стороне и им никто не занимается.

Теперь же образовалось новое направление, все значение которого – критика господствовавшего направления т.-е. западничества.

И так, отрицание или протест против господствовавшего западнического направления мысли – есть главное значение народничества. Но голое отрицание бесплодно и бессмысленно. Всякая отрицательная работа должна быть во имя чего-либо положительного и для анализа должна быть твердая точка отправления. Во имя чего же существует протест народников, ради чего они так согласно и энергично ведут свою отрицательную работу?

Как мы видели раньше, г. Каблиц обрушивается на западничество во имя экономических идеалов русского народа, на достижении каковых идеалов он и строит свою практическую программу. Другие народники, обрушиваясь на интеллигентную личность, слабую, праздную и бессильную – противополагают ей сильного, вечно трудящегося и неунывающего мужика. Третьи – указывая на современное безверие интеллигенции и ее голый скептицизм – противополагают этому жалкому явлению наш народный «смысл жизни», народную глубокую, чистую веру.

Как видит читатель – каждый народник, отрицая какой либо устой западничества, в то же время противополагает ему соответственный устой народа нашего и его мировоззрения, – Отрицание стало быть и протест происходит во имя русских народных идеалов, русской народной жизни. – Ради достижения этих идеалов – подрываются основы старых западнических идеалов. Необходимо здесь заметить, что вообще немного из народного мировоззрения известно нашим лже-народникам, немногие народные идеалы поняты ими. – Но дело не в том. Сущность то заключается в том, что вообще отрицание западнических понятий и стремлений началось в нашем обществе во имя русских народных начал. Это самое главное, самое важное. Требовать теперь же от русского общества знания этих начал слишком рано и неуместно. Довольно и того, что общество круто повернуло от Запада к Востоку и начинает присматриваться и изучать и русскую народную жизнь и ее начала. – Отрицание Западных идеалов началось во имя признания прав за русскими народными идеалами. В этом вся суть, повторяю, современного общественного движения.

Но народники, согласные между собой в отрицательной работе, так сказать качественно, не согласны в той же работе – количественно. Выше мы указывали, что один народник отрицает только один устой западной жизни, другой же – два устоя, – третий уже критикует почти все устои и т. д. Благодаря, такой разноголосице народников нельзя их представить себе в виде одной плотной массы людей, а легко представить в виде одной вереницы, в которой каждый последующий член тесно связан с предыдущим. С одной стороны, эта вереница людей тесно примыкает к западничеству, ибо из него же и возникла. Ну а другой конец вереницы куда примыкает?

Здесь мы приближаемся к весьма интересному и важному выводу. – Представим себе действительно вереницу народников или еще лучше лестницу, по которой расположены народники. На самой низшей ступеньке стоит тот народник, который разочаровался лишь в одном устое Западной жизни и противополагает ему русский народный устой – например экономический. Это самый ближайший к западничеству народник. Затем на второй ступеньке стоит другой народник, разочаровавшийся в двух устоях западничества – экономическом и юридическом во имя соответственных устоев народных. На третьей ступеньке – третий и т. д. Вообразим себе такого народника, который отрицает идеалы и устои Запада, протестует против развития в духе Запада во имя идеалов русского народа, желает развития общественного в духе народном, к которому он уже приобщился. Вообразить такого народника мы имеем право, ибо он логически возможен; он составляет последнее звено в народнической веренице; да и сама жизнь уже дала таких народников. Без сомнения такой народник будет стоять на самой верхней ступени воображаемой лестницы; с ним эта лестница кончается и вплотную примыкает... к чему примыкает?... Да конечно к славянофилству, которое в сущности своей есть критика начал Западной жизни и анализ начал русской народной жизни.

Вывод интересный, знаменательный и важный. Вывод кроме того логически необходимый, а потому истинный, правдивый.

На самом деле можем же мы предположить, что тот же г. Каблиц, разочаровавшийся на первых порах в общественно-экономической жизни Запада, разочаруется впоследствии и в политических формах той же жизни. Авось найдется какой- либо умный француз, который скажет нам: «политический идеал вашего народа в чистом его виде может быть спасением и Западных государств». – Вот тогда мы и обратим внимание на политический идеал народа, а пока легкомысленно отворачиваемся от него. Но, это я собственно про г. Каблица и ему подобных поющих с чужого голоса; вместе с тем не сомневаюсь, что есть масса таких, которые, не дожидаясь чужой указки, изучают все народные идеалы беспристрастно и любовно. Вот они-то по мере критики основ Западной жизни – идут все выше и выше по народнической лестнице.

Таким образом, народничество, кроме своего значения общественного молота, разрушающего старое здание, имеет еще значение живой лестницы, соединяющей два отдельные мира: западничество и славянофильство (т.е. истинное народничество). На верхней ступени этой лестницы находятся Лев Толстой и его единомысленники. За ним идут Оболенский, затем Глеб Успенский, потом Каблиц и т д. вплоть до чистого западничества. В то же время движение по лестнице русской общественной мысли не прекращается; движение это снизу вверх, от западничества по направлению к славянофильству и в этом движении все значение и характеристика современной жизни. – В подтверждение того, что теперь в обществе совершается движение от западничества к славянофильству по «народнической» лестнице можно привести массу доводов. Присмотритесь хорошенько к органам западнического либерализма; дивное явление представляют они теперь глазу любого наблюдателя; возьмем для примера два факта: вот пред вами Русские Ведомости, газета ярко либеральная, профессорская, завзято-западнического характера; и что же? Рядом с профессорской статьей найдете там рассуждение Глеба Успенского, развязно обмывающего грязью культурного человека; имя этого лже-народника в числе имен сотрудников Русских Ведомостей появилось недавно; факт интересный. Далее: на страницах не менее либерального органа Русской Мысли рядом со статьей Шелгунова, главного защитника либерализма, появляется статья Громеко, ярого поклонника Льва. Толстого, популяризирующего его учение, так что в этом либеральном журнале на одной странице рискуете найти страстную защиту того, что на другой странице не менее страстно осмеивается. – Подобные факты невозможны были десять лет тому назад. Такого смешения языков тогда не было и не могло быть. Теперь же кроме Вестника Европы не найдете ни одного органа печати, в котором либеральные статьи не перемешивались бы с чисто народническими. Не ясно ли указывает этот факт на вырождение западнического либерализма. Это направление претворяется или, лучше сказать, тает. Адепты его мало-помалу подходят к лестнице, всходят на нее и число этих всходящих все увеличивается. Движение по лестнице усиливается, лагерь западничества пустеет, между ним и славянофильством образовался живой мост.

А здание славянофильства тем временем стоит незыблемым, невредимым, прочным; об этом здании общество уже давно забыло, а теперь как-то совестится вспомнить о нем. Да и как не совестится, когда принуждены двигаться к тому миру, над которым смеялись полстолетия. «Над кем смеялись?»...

Да, теперь уже днем с огнем не сыщешь последователя чистого западничества, ученика Чаадаева; подобную нелепость отвергает даже сам Вестник Европы. А между тем теперь же среди молодежи найдете ярого последователя чистого славянофильства, ученика Ивана Киреевского... Что означает этот факт?

Дабы покончить с вопросами о народничестве, надо еще сказать несколько слов об основах западничества и славянофильства; это окончательно разъяснит истинное значение народничества и вместе с тем ту роль, какую в нашем обществе играло и играет славянофильство; а это разъяснение необходимо, ибо понятие о славянофильстве в нашем обществе в высшей степени туманно если не сказать более.

Мир западнический и мир славянофильский – два мира противоположные и друг друга исключающие; середины между ними или примирения их быть не может никогда. Это положение высказали мы в предыдущем письме и к доказательству его обратимся теперь.

Русская общественная мысль, как нам известно, загорелась ярким светом лишь с 30–40-х годов нашего столетия. До того времени не было ясной общественной мысли; была только личная мысль. Новиковы, Радищевы, Карамзины – были единицами среди общественного безмолвия и бессмыслия.

Но с начала 30-х годов умственная жизнь общества закипает, литература оживляется. Образуются кружки многочисленные, живые, деятельные. В кружках этих за общими спорами на отвлеченные темы соединялись тогда люди, впоследствии сделавшиеся чуть не смертельными врагами. Общественная мысль горела тогда еще одним светочем, не делилась, западничество и славянофильство еще не были известны, как направления. Но это недолго продолжалось. Уже в конце 30-х годов появляется известное «Философическое письмо» Чаадаева, письмо, положившее навсегда грань между двумя обрисовавшимися с того времени направлениями; в то же время появились и первые статьи Киреевского и Хомякова. Стало быть, с начала 40-х годов течение общественной мысли получило два разных русла; так продолжается и до сих пор. Только два течения общественной мысли, больше не было и не могло быть, ибо это следует из сущности идей, породивших оба течения.

Сущность эта следующая: Россия, в своем развитии представляет тот же тип, что и Западно-Европейский, или же совершенно иной. – Сообразно с тем или другим решением этого вопроса следует то или другое направление общественной мысли. – Да, говорят, западники: Россия не представляет никаких самобытных черт для развития несогласного с западным; да если бы и были эти самобытные черты, все-таки России в своем историческом шествии необходимо и обязательно следовать во всем примеру Западной Европы, идти ее путем, ибо западноевропейская цивилизация есть общечеловеческая всемирная цивилизация и стремление к самобытной культуре есть посягновение на общечеловеческий идеал. – Такова основа западнического мировоззрения.

Славянофильское же мировоззрение покоится целиком на критике этой западнической доктрины. – Славянофильское учение и началось с критики и кончается, ей, и эта критика основ Западно-Европейской цивилизации, есть краеугольный камень славянофильства. Но критика эта не голая, не бессодержательная; она идет рядом с синтезом, с противоположением критикуемым основам начал русской народной жизни.

Нет, говорят, славянофилы, прежде всего Западпо- Европейская цивилизация не есть цивилизация общечеловеческая и поэтому самобытное развитие России не есть посягновение на общечеловеческий идеал. Наоборот общечеловеческий идеал достигнется через внесение в общую сокровищницу человечества каждой самобытной культурой своих собственных духовных сокровищ, т.-е. через развитие своих самобытных духовных сил (с этим положением согласились теперь и западники в лице народников).

Далее: мало того, что цивилизация Западная не есть еще общечеловеческая, кроме того еще в основе этой цивилизации лежит ложное начало, которое развившись, дало ложные плоды и приведет Запад к гибели. Здоровое, нормальное развитие народов и племен зависит от того просветительного начала, которое легло в основу их развития. Запад и Восток в начале своего развития приняли одинаковое просветительное начало в виде христианства. Но Запад исказил это начало, а исказив его, необходимо должен был встать на искаженную дорогу, а став на нее, должен придти к искаженному выводу, т. е. к гибели. – Запад исказил принятое начало, христианство, рационализмом, – этот рационализм лежит в основе Европейской цивилизации и ведет ее к гибели или самоотрицанию, ибо один рационализм недостаточен для здорового развития; сперва католицизм, затем развившееся из него протестантство, затем развившееся из протестантства позитивизм, материализм, анархизм, и самоотрицание. Таковы стадии развития Запада.

Не такова судьба России и вообще Славянского мира или Востока. Он не исказил своего просветительного начала, т.е. Православия, а потому и развитие его жизни будет иное. Поэтому мы не только не обязаны подражать в своем развитии Западу, но наоборот обязаны способствовать развитию самобытных черт русской народной жизни; эти черты мы найдем, руководясь нашим просветительным началом, и это же начало поможет Славянскому миру развить совершенно особую от западноевропейской сторону жизни, – Как греческий мир развил до величайших пределов художественную сторону жизни, Римский мир развил государственно-правовую сторону, западноевропейский мир развил рациональное знание, точно так же Славянский мир должен развит общественную, социальную сторону жизни.

Таковы в общих чертах основы славянофильского учения²⁸. Читатель теперь может видеть, что середины между западничеством и славянофильством не может быть, ибо эти два мировоззрения взаимно друг друга исключающие: «или Россия есть Европа в самом существе своем, или она нечто другое», третьего ничего быть не может. И поэтому тысячу раз не прав г. Оболенский, ставя народничество среди западничества и славянофильства; впрочем с своей точки зрения он прав: ведь он говорит, что западничество есть отрицание всего своего, а славянофильство – отрицание всего чужого; в таком случае действительно народничество может занимать середину между ними, но середина эта фиктивна, ибо фиктивно и нелепо определение Оболенским того и другого направления мысли.

Зная основные черты двух противоположных мировоззрений – перейдем теперь к вопросу о их значении в общественной жизни. – Собственно говоря, придется говорить о значении западничества, ибо славянофильство все время было в тени. Но факт большой важности необходимо отметить, прежде всего: славянофильство явилось одновременно с западничеством, именно тогда, когда загорелась общественная русская мысль. Общество и государство уже полтораста лет жило Европейской жизнью или только жалким подражанием ей (это все равно). О народных началах жизни нет и помину; и вот когда эта полуторовековая западническая жизнь доросла до самосознания и выразилась, как задушевная мысль общества, в учении западников, в тот же момент выражается и противоположная ей мысль о народных началах, мысль как будто с неба свалившаяся, учение как будто из земли выросшее без всякого верна, а потому и осмеянное, оплеванное, загрязненное и, самое главное, оклеветанное. Но факт этой одновременности показывает, что учение славянофилов не есть простая антитеза западничеству, а органическое учение и корни его лежат глубоко в земле. Пока общественная мысль не выросла, учение скрывалось в земле, созрело самосознание и учение взошло молодым дубом с глубокими корнями. А так как господствовавшее направление мысли было западническое, то славянофильству и пришлось высказываться, прежде всего, отрицательным путем, т.е. критикой.

Господствовавшее мировоззрение общества, мы сказали, было западническое. В 40-х годах господствовал идеализм с развитием исторических знаний. С следующим поколением в 60-х годах этот идеализм перешел в самый грубый материализм, исторические знания уступили место свое естественным, эстетические стремления грубому реализму. Тем не менее подкладка была та же – западническая; мы шли рука об руку с западноевропейской философией, – сперва немецкой, затем английской. К несчастию, материалистическое настроение 60-х годов совпало с периодом крупных реформ и ломки всего строя русской жизни; сюда же присоединилась еще реакция общественной мысли против стеснительных условий жизни в последнее тридцатилетие; эти три причины в совокупности породили то несчастное явление нашей истории, которое называется нигилизмом. Явление это чисто русское, доморощенное, тем не менее и оно есть лишь особая стадия развития западнического мышления, ибо общественная мысль развивалась логически, без всяких скачков и перерывов. Не виноваты же мы, что так скоро живем и в 10 лет переживаем то, что другие народы в 100 лет; не виноваты также и в том, что оторванный от почвы и не стесняемый ничем русский ум в высшей степени прямолинеен, гоняется более всего за абстрактными величинами, и любит мыслить вне условий пространства и времени. Присоедините к такому уму искренний русский характер, неспособный к двоедушию, лицемерию и уступке, присоедините сюда же последние выводы западноевропейской науки и философии и не удивляйтесь, что эти последние выводы отразились в судьбах России глубже, чем в судьбах Европы. Воинственный нигилизм, бывший притчей во языцех в прошлое десятилетие, – есть результат вышесказанных условий. На преступную подлую деятельность русский характер и ум были направлены Западными выводами. Двадцатилетие общего беснования останется навсегда в русской истории периодом странным, диким, как бы последним актом оторванности русского общества от родной почвы, последним бешеным разгулом блудного сына перед возвращением к родной матери, к русской земле. – Слава Богу, этот период кончился и с ним канул в вечность весь иностранный период русской истории. С 80-го года мы уже видим крутой поворот в общественной мысли, точно будто общество проснулось после 1-го марта, проснулось после долгой спячки, увидело, что натворило, и ужаснулось. Совесть и сердце подсказали то, чего не мог подсказать еще блудный ум. Началась проверка того, что привело русское общество к самому краю бездны. – Критический анализ коснулся того, что прежде считалось священным и авторитетным. Западные идеалы, западная жизнь сделались объектом беспристрастной критики. Отсюда начался поворот общественной мысли от Запада к Востоку. Отсюда получило силу и народничество, которое до того времени было незаметно, теперь же сразу окрепло и завоевало внимание общества. Факт, что народничество в такой быстрый срок окрепло и выросло в грозную для западничества силу, – ясно указывает, что это новое направление имеет хорошие соки в обществе, тогда как западничество уже сохнет и чахнет на виду у всех. А так как самое народничество имеет только отрицательное значение, то значит общество быстро идет в сторону, противоположную западничеству.

Где же до сих пор было славянофительство? Что оно делало? Где его практические успехи и заслуги?

Трудные вопросы. Ничего заметного оно не делало и не могло делать. Непонятое, осмеянное, освистанное с первых дней своего появления оно все время стояло в стороне от быстрого и победоносного течения общественной мысли и жизни. Оклеветанные обществом, славянофилы высказывались в полголоса намеками, урывками. Волей-неволей пришлось им сомкнуться в тесный кружок и жить отдельною от общества умственной жизнью. Тем не менее, славянофильство исполнило свою историческую миссию; благодаря своему особенному положению, оно превратилось в школу и до сих пор сохранило за собой все великое значение школы.

Да, славянофильство есть школа. Таково его значение. Школа эта дала такого общественного деятеля как Юрий Самарин, такого публициста как Иван Аксаков, а главным образом таких мыслителей, как Достоевский, Хомяков и Киреевский. Философская система славянофильства закончена, цельна и отделана даже в мелочах; она представляет стройное здание, великое произведение русского самосознавшего духа. – Но еще много времени пройдет прежде чем общество паше поймет всю причудливую, самобытную архитектуру этого здания, почувствует все великое значение его. – Общество ждет, когда придут иностранцы и откроют это здание, когда восхищенный немец или француз укажет нам на это великое творение.

И так с момента своего появления и вплоть до наших дней и, быть может, еще надолго славянофильство было и есть школой или философской системой с ясно выработанною теоретической основой. Западничество, стало быть, одно только игравшее до сих пор роль и значение в общественной жизни, одно только носит название направления общественной мысли. Это направление принимало разнообразные оттенки, но основа оставалась неизменной. Идеализм и социальная утопия, материализм и естественные науки, нигилизм теоретический и, наконец, воинствующий – вот стадии развития нашего господствовавшего направления. В то же время славянофильство оставалось неизменным и цельным учением и только учением. Стало быть кризис, который переживает современное общество, есть переход от последней стадии господствующего мировоззрения к мировоззрению противоположному и исключающему старое. Переход этот выражается в постепенной критике всех основ господствовавшего мировоззрения; – критическая работа эта есть дело народников и в этом все их значение.

Народники, мы сказали, подкапывают старое здание западничества; в то же время, надо заметить, они не критикуют, не анализируют славянофильства, положение которого мало-помалу усваивают и принимают в свою программу. Этот факт подтверждает тот вывод, что они приближаются к этому мировоззрению. Но если это так, то стало быть народники относятся к этой школе с уважением, с беспристрастием, стало быть они изучают это мировоззрение?.. Такое умозаключение, весьма логичное, было бы, к сожалению, весьма ошибочно.

Ничто другое так не перевиралось, так не оплевывалось, так не подтасовывалось в нашей литературе, как славянофильское учение. – Истина эта и до сих пор имеет всю свою силу. И чем более мы воспринимаем это учение – тем более презираем его. – Немудрено нашей молодежи иметь самые чудовищные понятия о славянофильстве, мыслить о нем как о синониме «постного масла, редки с квасом, гнилой капусты» и т. д., не мудрено, говорю, потому что люди, которым молодежь доверяет, которых она слушает, эти люди считают своим долгом развязно загаживать это мировоззрение. – Что же как не загаживанье нелепое отношение к славянофильству, которое встречалось в «народнической» литературе?.. Здесь мы уже встретимся не только с непониманием главных положений и требований славянофильства, но даже с наглым нежеланием узнать эти положения, даже с ухорским хвастовством своим презрением к славянофильству!!.. Дикое, странное явление, а, пожалуй, даже, в некотором смысле, комичное.

Здесь мы приведем несколько примеров отношения «народников» к славянофильству. Полемизировать с народниками и опровергать их мы не станем, ибо это заняло бы слишком много места, да притом кто интересуется славянофильством, тот, конечно не удовлетворится одними нашими объяснениями; а кто знает это учение, для того приведенные цитаты весьма красноречивы и без комментарий.

Прежде всего г. Оболенский, человек беспристрастный и «лучший» из лже-народников, обвиняет славянофилов в «отрицании науки» (??), в китайском презрении ко всему чужеземному (?), в раболепном поклонении всему (?) своему... Этим и ограничивается вся рекомендация славянофильства Оболенским. – Г. Каблиц, деля наши литературные партии на группы Европействующую и русскую и относя к этой последней националистов, славянофилов и народников, говорит о славянофилах, что они стремятся главным образом к наружному обрусению (??!) нашего интеллигентного культурного слоя и противятся в то же самое время внесению в нашу жизнь истинно самобытных принципов землевладения (?)...29) Большей нелепости придумать нельзя и г. Каблиц хорошо сделал, что этой нелепостью сам себя выдал. «Главным образом наружное обрусение» это ведь то же самое что сказать: «славянофильство есть гнилая капуста». Так мыслят о славянофильстве лишь гимназисты старших классов.

Далее он говорит: «хотя у нас и были славянофилы, считавшие себя защитниками «народных начал», но они немногим больше западников знали русский народ и защищали народные начала не на основании точного ознакомления с ними, а будучи уверены в их важности и необходимости чисто теоретическим путем (?). Отсюда произошло то, что в число «народных начал» у них вошли такие элементы, которые не имели с ними ничего общего. Славянофилы очень часто принимали официальные формы русской жизни за суть народной души (курсив Каблица) и этим оказывали народу медвежью услугу»³⁰.

Далее, «славянофилы, говорит он, очень много толкуют о «гниении Запада». Если бы они подразумевали под этими словами явление разложения современных общественных форм Запада, то против этого нельзя было бы ничего возразить: всем известны старания Западно- Европейских обществ реформировать свой общественный строй. К сожалению, увлечение собственным национальным достоинством перешло в них необходимые границы и они впали в состояние аналогичное с так называемым горделивым помешательством. Неудовольствовавшись защитой русской самобытности, они стали доказывать, что Западные цивилизации окончательно гниют и должны быть заменены (??J русской... Вместо того, чтобы требовать признание за русским народом равенства со всеми остальными европейскими пародами, они стремятся принизить их и возвеличить на их счет собственный народ» (?!)³¹.

Вот что называется ровно ничего не уразуметь даже из малой толики прочитанного у славянофилов!.. Доказывать ли г. Каблицу, что ни один славянофил никогда не говорил, что Западная цивилизация должна быт заменена русской, доказывать ли, что по учению славянофилов Запад сам придет к нам позаимствоваться кой чем для реформирования своего общественного строя и т. д.? Нет, это был бы неблагодарный труд.

Вот г. Глеб Успенский, так тот лучше гораздо поступает; он не желает быть в положении ничего непонимающего, лучше уж совсем не читать... а славянофильство все-таки нужно задеть и «отхлестать». Для этого он вот что делает: берет по книге Михайловского выписку из Аксаковской газеты «День»; выписка содержит в себе мнение какого-то корреспондента «Дня» о значении железных дорог. Эта выписка, конечно, должна заключать в себе, по разумению Успенского, все учение славянофилов, хотя в нем говорится только о значении железных дорог... Привязывается он к этой выписке и со смехом, с торжествующим тоном, с глумлением предает мерзкому поруганию всю славянофильскую школу³²!!! ...

Читатель! Как этот поступок назвать? Что это такое? Школьническая выходка в гордой уверенности на полную безнаказанность, или грубая шутка? – Тупое недомыслие это, или сознательный фокус, неприличный для уважающего себя человека?... Не беремся, читатель, ответить, ибо этот дикий факт слишком резко противоречит общей искренности и задушевности названного автора.

И вот в этих немногих примерах, читатель, мы привели почти все, что говорят лже-народники о славянофильской школе. Нигде у них не встретите идейной критики этого учения по существу, нигде об этом более 20 строк и даже эти 20 строк наполняются или ложью и клеветой, или голословным суждением. Сравните подобное отношение с отношением чистых западников, которые нет-нет да и вступят с славянофильством в искренний спор по существу; здесь видна уже твердая основа, видно уважающее себя цельное мировоззрение, которое не боится выйти на турнир с противником; здесь уважение к себе, а стало быть и к противнику. И если западничество позволяло себе глумление и издевательство, то лишь вследствие непонимания идей противника. Отчего же лже-народники не могут возвыситься до идейной критики, до беспристрастной оценки учения и вместе с тем не могут совсем обойти молчанием вопрос о славянофильстве? Последнее, т.е. невозможность молчаливого обхода славянофильства происходит оттого, что народники восприняли очень много положений чисто славянофильских, в чем западничество не забывает укорять их; нужно как- нибудь открещиваться от славянофильства и вот происходит это брезгливое упоминание о нем – как-то мимоходом, нехотя. Но зачем же открещиваться от этого мировоззрения, когда видно, что те же народники идут к нему, медленно, но последовательно, посредством критики западных устоев и соответственного признания русских народных. Да, это движение существует, но благодаря ему-то народники и стараются открещиваться от своей конечной цели. Еще бы! Столько времени осмеивали славянофильские измышления и теперь вдруг оказывается, что с некоторыми из этих измышлений пришлось согласиться, стало быть (о, ужас!) может придти время, когда и со всеми их измышлениями согласимся!.. «Не лучше ли заранее от упреков спрятаться, и трижды отречься от славянофильства?...

Сила тяготения тянет народников к центру, но они заранее закрывают глаза, чтобы не видеть этого центра, чтобы не чувствовать своего приближения к нему. И это сознательное закрывание глаз подтверждает нам ту мысль, что народники чувствуют все свое бессилие противиться тяготению и не остановятся уже в своем центростремительном падении.

Надо ли говорить еще о том, что наша молодежь никогда не слыхала голоса славянофилов, что она и не знала о существовании стройной системы славянофильской философии? Нужно ли тому дивиться, могло ли иначе быть?

Если мы вспомним главные характеристические черты молодежи, обрисованные нами в первом и пятом письме, то поймем отношение молодежи к славянофильской школе, отношения легкомысленные, но чаще даже дикие и весьма грустные.

Наш общий смертный грех – верхоглядство был всегда причиной того, что молодежь сознательно не желала изучать славянофильскую школу, ибо верхоглядство порождает собой крайнюю предвзятость мнений, а это в свою очередь губит и искажает все то, что не представляет в данное время характера новинки и моды. – И нигде, кажется, так не господствуют эти предвзятые мнения, раз пущенные в ход, сотни раз повторяемые, до нельзя испошленные, как у нас, в нашем «либеральном» на фразы и слова обществе. И, Боже упаси, чтобы когда-нибудь проверить раз пущенное в ход мнение!... Мы готовы оклеветать человека с чужого голоса, не имея понятия об этом человеке, готовы выхватить одно какое-нибудь смешное слово и, привязавшись к нему, хохотать и глумиться над целым ученьем, составит мнение по исключительному факту, понаслышке и, схватив на лету эту точку зрения, скорее исказить все противоречащие факты, чтобы втиснуть их в рамку своего мнения, – чем решить поглубже взглянуть на дело и серьезней проверить свое убеждение. – Мы не привыкли – и это самое печальное – относится с уважением ко взглядам наших противников, не говоря уже о том, чтобы изучать эти взгляды добросовестно и беспристрастно. Последнее для нас представляет неодолимое препятствие; здесь необходима и зрелость ума, и упражненное мышление, и любовь к правде, и некоторая твердость характера. Несравненно легче схватить несколько готовых фраз и «жалких» слов и под этим прикрытием рубить с плеча все то, что «не наше».

«Помилуйте, изучать взгляды наших противников?.. Да были ли у нас противники? Могли ли они быть, да и кто такой те, которые осмеливаются говорить против последнего слова науки, против неопровержимой правды?.. Обскуранты, невежды, гнилая капуста, постное масло»... Так мыслили и говорили мы недавно, так мыслит и говорит и теперь еще отсталая масса. – Мы не могли и вообразить даже, что та правда, которой, казалось, мы обладали, могла быть и неправдой, не могли вообразить, что люди, отрицающие эту «нашу правду», могут привести хоть что-нибудь в доказательство своего отрицания. Не мудрено, что мы сознательно затыкали себе уши при возможности услышать эти доказательства и, раз составив себе предвзятое мнение, уже и не интересовались проверить его. А какие ж мнения мы составляли о тех, кто, как мы слышали» отрицал «нашу правду»?.. Иной раз эти мнения были до чудовищности нелепы и бессмысленны, и даже трудно себе представить до какой бессмыслицы они достигли. Впрочем, я выражаюсь неверно: не мнения у нас составлялись по тем вопросам, которые шли в разрез с нашими увлечениями и поклонениями, а одни только представления чего либо реального; ибо для образования суждения необходима наличность ясного понятия о предмете, между тем как этого-то у нас не хватало; например, с возникновением идеи славянофильства сейчас же возникало в юной голове ощущение или представление гнилой капусты, редьки с квасом, постного масла и только – и более нечего. Я не шучу. И юная голова мыслила не понятиями, а навеянными ощущениями, и довольствовалась этим, не имея никакого желания перейти от такого детского мышления к более зрелому. – Мы кичились своими философскими познаниями, своим высоким развитием, не замечая того, что по главным вопросам нашей жизни ушли не дальше разумения ребенка. (Я говорю- мы, не отделяя себя от массы, ибо сам пережил тот же период поклонения Западным кумирам и презрения к «гнилой капусте»).

Далее: если были между нами или если теперь существуют люди, сделавшие шаг вперед сравнительно с описанным воззрением, т.е. решившиеся хоть немножко посмотреть на своих противников и составить какое либо понятие о направлениях русской общественной мысли, то и они все-таки недалеко ушли от массы, ибо страдают в свою очередь путаницей понятий. Ведь для того, чтобы как следует узнать своих друзей и врагов, чтобы знать их воззрение и аргументацию, для этого необходимо много времени и большая любовь к труду, а этого-то и не хватает нашей молодежи; мы сидим с большой охотой за изучением Спенсера и Милля, но изучить главные положения славянофильства для этого необходимо нам особое гражданское мужество. Таким образом, многие довольствуются только кое-какими понятиями и происходит отсюда полная путаница их. Этой путаницей объясняется, например, смешение славянофильства с западническим консерватизмом, смешение наиболее распространенное между молодежью, между тем как разница между этими направлениями неизмеримо велика. Последняя путаница понятий производит ложный взгляд на предмет; это, в свою очередь, одна из причин ложного отношения молодежи к славянофильству. Такова была молодежь вся без исключения в недавнее время; таков был ее характер и ее отношение ко всем вопросам нашей жизни. Верхоглядство и предвзятость мнений, путаница понятий и сознательное игнорирование реальными, не отвлеченными вопросами, все время удерживало молодежь на ложной, пагубной почве. Таково было недавнее время.

Но не так теперь, не то обрисовалось и получило уже твердые очертания в наше переходное время среди молодого мира. Иной характер времени, иные запросы молодого ума, иное направление его. Большая усидчивость, более серьезное отношение к себе и другим, сознательное изучение действительности – вот что производит переворот среди современной молодежи и способствует тому, что современный «либерализм» мало-помалу делается синонимом голого фразёрства. – Конечно и теперь еще масса молодежи та же, что и была, с тем же отношением к делу и с тем же детским мышлением; ведь в мире ничто быстро не изменяется. Но великое значение имеет уже тот факт, что теперь из этой массы уже выделилась часть, которая ставит своей целью прежде всего сознательное, а не поверхностное отношение к действительности, и которая уже сумела оценить все величие здания славянофилов, всю глубину их философской системы. Не велика эта часть, но велика ее вера в обновленный идеал, велика ее духовная сила среди современного бессилия, безыдейности и разномыслия молодежи... Да, молодежь наша есть авангард общества. Доказательство этого на лицо. – Пока общество медленно переходит с одного пути на другой, от одного мировоззрения к другому, пока оно всходит по народнической лестнице от западничества к славянофильству, часть молодежи тем временем, как авангард уже отворила дверь в этот новый мир мысли, уже вступила на новый путь, на путь народного, православного мировоззрения и основанных на нем действий. Так и должно быть, ибо это явление есть логически-очевидное и необходимое явление.

На новый путь, сказали мы, вступила небольшая часть молодежи; это одни лишь застрельщики новой идеи, пионеры ее; но верим мы, глубоко верим в то, что и вся русская молодежь вступит па этот путь обновленной жизни и обновленного мышления, хотя труден переход к этой новой умственной жизни и велики силы нужны для этого. Нужно для этого обновиться нам в полном смысле этого слова, ибо без искреннего обновления невозможно достигнуть нового пути; и слово «обновление» понимаем мы не в отвлеченном, испошленном смысле его, без всякого реального значения, как употребляется оно сплошь и рядом в нашем литературном языке; нет, слово «обновление» имеет у нас самое реальнейшее значение, ибо мы хорошо понимаем те условия, которые удерживают молодежь и общество на старой дороге и делают невозможным вступление их в область нового мышления. «Обновиться» это значит отказаться, отречься от этих условий, отвернуться от них и поставить себя в условия прямо противоположные им, – это значит отбросить от себя все то, что препятствует и делает невозможным вступление на новый путь. – Без этого обновления немыслима новая жизнь на новой почве мышления.

1) Обновиться это прежде всего значит обновить характер нашего мышления, это значит отречься от того пагубного верхоглядства, которое делало нас всегда и делает приспешниками Запада. Надо отбросить от себя эту подлую черту характера и трезво, самоуверенно и смело взглянуть на то, чему мы служим, что окружает нас. – Надо для этого переломать свою привычку мыслить абстрактно – одними отвлеченными формулами, вне условий времени и пространства, надо приучить себя мыслить реальными величинами, принимать в соображение реальные силы и условия – стало быть, надо знать – кто мы, что мы, где мы живем, какова наша жизнь и ее условия и т. д. и т. д.

2) Обновиться – это значит обновить характер нашего образования, обновить наши реальные познания, дать пищу реальному мышлению и эту пищу мы должны добыть сами, своими трудами. – Прежде всего мы должны изучить нашу родину, наш народ, наше государство; мы должны знать те условия времени и пространства, в области которых необходимо мыслить. И пока мы не познаем наш народ в подробностях его жизни, быта, нравов, обычаев, веры, пока не вникнем в глубь его тысячелетней, многострадальной и поучительной жизни, до тех пор будем оторванными от почвы скитальцами, заоблачными жителями, народными паразитами, не способными приложить свои знания и труды на пользу народа. – Таков характер той единственно питательной пищи, которая называется отчизноведением, и таковы результаты пагубного пренебрежения ею.

3) Обновиться это значит обновить начало нашей жизни, т.е. освободиться от того западноевропейского порока, которым страдает все наше мыслящее общество; порок этот есть – гордость и самолюбие; это есть то языческое начало личности, которое в древнем мире выразилось во всей полноте в антропоморфизме, а вошедши в плоть и кровь Германо-Романского мира, это начало выразилось в прошлом веке в поклонении Разуму, в нашем веке в поклонении Воле. Индивидуализм, доведенный до крайних пределов, – как главное начало Западного мира, никогда не поймет общинности или церковности, главного начала Славянского мира; языческое начало эгоизма не в состоянии оценить личную кротость и смиренномудрие русского мужика. Вот почему русскому интеллигенту до сих пор так трудно дается знание и понимание народной жизни; для него это почти невозможно. Воспитанный на понятиях Запада, восприявший органически в себя языческое начало индивидуализма, русский интеллигент напрасно старается изучать русский народ и его общинную жизнь: это изучение бесплодно. Надо вступить на тот путь самоопределения, каким шел Достоевский, который отрекся от этого языческого начала, и тогда только нам будет возможно уразуметь общинное мировоззрение народа. Поэтому-то и ценны слова этого незабвенного учителя:

«Смирись, гордый человек, смирись», ибо только в этом начале смирения лежит разгадка народного строя жизни. – «Смирись, гордый человек», должен повторять себе каждый интеллигент наш, «смирись – в этом твое главное обновление» и к этому-обновлению, верим мы – способна более всего молодежь. А сатанинская гордость, обуявшая каждого интеллигента, до сих пор мутит его, словно яд, до сих пор заставляет блуждать вокруг да около; эта гордость и самомнение присущи и лже-народникам, и оттого заставляет их до сих пор сидеть между двух стульев, витать между двух миров...

«Ты, читатель, ни на что не способен, ничего не понимаешь, ничего не знаешь, а вот я все объясню тебе, читатель, обо всем растолкую, расскажу, я все знаю, все понимаю и один только я обладаю истиной; слушай меня»... вот что говорит каждая строчка, написанная Глебом Успенским, вот чем дышат каждый его очерк. "Я знаю истину, говорит в свою очередь Лев Толстой, я и никто более; я дошел до истины долгим путем наблюдений и размышлений; вот она – эта истина; слушайте меня; я не признаю никакой критики, никакой чужой оценки, ибо верю в то, что я один обладаю истиной, а все ошибались до сих пор»...

Вот она сатанинская гордость, которая мутит русского интеллигента и которая никогда не даст ему стать в уровень с народом, т.е. сделаться истинным народником. «Смирись, гордый человек, смирись», ибо в этом твое обновление и спасение.

4) Обновиться это значит, наконец, обновить наши потребности и стремления, это значит подавить в себе все алчные инстинкты, влекущие нас с университетской скамьи в свет, на путь карьеры, наживы и лжи. – Эти инстинкты не должны иметь места в нашей душе; мы должны избавиться от них, – бросить помыслы о какой-либо карьере и думать только о честном, кропотливом труде на пользу народную. Мы должны уменьшить свои потребности до minimum’а заглушить в себе все то, что привязывает нас к городу с его шумным весельем, с его праздною жизнью и утонченным развратом. Мы должны изменить свои праздные привычки, свою лень, свои алчные стремления. Того требует новый путь, на который необходимо встать, ибо путь этот есть путь служения народу на началах его жизни и духа, это путь православного народничества.

Таковы, читатель, те условия без исполнения которых немыслимо вступление па новый путь, таково реальное значение и смысл обновления. И это обновление предстоит всей молодежи и помимо его нет уже для нее положительной, плодотворной и широкой задачи. Да, молодежь стоит теперь на распутьи двух дорог и только двух, не более. Старый западнический либерализм с каждым днем чахнет и хиреет, не находя более живительных соков среди молодежи; от этого направления, некогда господствовавшего, уже отвернулось и общество; новое поколение стало быть уже не пойдет этой дорогой. В университете теперь определились две струи, два течения молодой жизни: и первое течение есть «копеечное» течение, буржуазное, с карьерными помыслами, с алчными инстинктами; второе течение есть течение обновленческое, народническое, с идеальными стремлениями, с чистыми помыслами, с искренней верой и в силы и в будущее. Какое течение победит, куда пойдет молодежь?

Пойдет ли она дорогой карьеры совместно с хищением, дорогой кривды, тунеядства, обмана? Или же пойдет путем светлого обновленного идеала, бескорыстного труда, путем служения высокой идее, служения не ради чинов и наград, а ради правды и веры в светлое будущее?

Заразится ли она вся от некоторой своей гнилой части, которая махнула рукой на все высокие побуждения, на все святое, что может вмещать в себе молодое сердце, которая боится живой мысли, как огня, и даже кичится своей безыдейной, пошлой жизнью? – Или же молодой организм переможет и перебудет эту временную болезнь и, обновленный, заживет радостно, здоровою жизнью?

Будут ли в будущем для молодежи идеал, бескорыстный труд, стремление к истине, служение правде – одни пустые звуки или то будет живое чувство, без которого немыслима нормальная жизнь?

Останется ли она, по-прежнему, авангардом общества, или, как недостойная, перейдет в тыл?

Обновится ли, наконец, или выродится?..

Вот две дороги, два выбора, две цели, две задачи... и только две и ничего более.

А для тех, кто уже обновил свое мышление, свои знания, характер и стремления, кто уже встал на новый путь, тому направление этого пути известно уже и знакомо и понятно. Те из молодежи, кто уяснил себе идею истинного, народничества – те уже встали стало быть на народную почву, а потому и цель их жизни и ближайшие стремления должны быть им ясны и очевидны. Но прежде чем выяснить направление и задачи той практической работы, которая нам предстоит, считаем нелишним сказать два слова по поводу выдвинутого нашею жизнью вперед вопроса о соединении интеллигенции с народом, о средствах общения с ним и т. д.

«Нельзя отрицать, что все сильнее и сильнее начинает чувствоваться в нашем обществе – своего рода тоска по родине, т.е. тоска по корню, по своему истинному народному типу, который все еще не вполне дается нашему разумению, воспитанному исключительно на явлениях чуждой жизни»³³... Эта тоска, в последнее время сильно развившаяся, тянет нас в народ, в деревню, т.е. к корню нашей жизни. «Народничество» есть отчасти выражение этого бессознательного пока стремления к корню или тоски по родине. – Народники прямо и открыто поставили вопрос о необходимости культурному человеку идти в деревню, дабы войти в общение с народом. Цель этого общения – помощь народу в его труде и обновление интеллигентной личности. Нам кажется, что для первой цели прежде необходимо осуществить вторую, т.е. обновить свое существо духовно и тогда уже идти в деревню. Правда, жизнь в деревне наиболее цельна, нравственна и разумна] с этой стороны вопрос для нашего сознания бесспорен; но со стороны влияния интеллигентной личности на крестьянскую массу вопрос усложняется и требует строгого отношения к себе. Мы имеем основание думать, что общение современного культурного человека с крестьянской массой, с миром – будет иметь и имеет всегда самое безобразное, пагубное для последнего, тлетворное влияние. Почему это так – вопрос слишком сложный, но факт тот, что для народа совсем нежелательно близкое соприкосновение с ним современного культурного, чуждого ему по мировоззрению, человека. – Живой, здоровый организм народный при этом соприкосновении невольно заражается ядом больного, расслабленного, сгнившего духовно и нравственно культурного человека. Вот почему мы утверждаем, что для выгоды народа, для сохранения в нем тех даров его духа, которые так нас удивляют и привлекают к нему, необходимо культурному человеку радикально обновиться прежде чем идти в деревню; прежде омойся, очистись от всякой скверны, грязный человек и тогда только иди к чистым и здоровым, дабы не заразить их...

Далее: дабы интеллигент с народом действительно мог войти в общение дабы, это общение было сознательное, душевное, а потому и плодотворное – необходимо, чтобы народ видел в интеллигенте своего человека. Стало быть истинное единение возможно только на одной почве, sine qua non, именно: на почве общей духовной жизни, т.-е. Православия... – Без этого условия никакого единения быть не может и не будет, ибо народ наш не понимает жизни вне Православия и относится одинаково холодно – враждебно, как к басурманину, так и к интеллигенту неверующему. Чтобы войти в единение двум людям между собою, необходимо, прежде всего, для этого единство убеждений; без этого условия не может возникнуть истинная дружба; точно также это условие приложимо и к единению с народом, потому что под единением здесь подразумевается народниками не внешнее, конечно, единение, а внутреннее, душевное, т.е. истинная дружба. Стало быть для духовного единения необходимо единство духовной жизни или мировоззрения. – Вот только при этом условии от единения может получиться обоюдная выгода. – На самом деле так и бывает; «ужиться народ русский со всяким может... но ужиться, и даже любовно ужиться с человеком – дело одно, а своим человеком признать его – это совсем уже другое. А без этого признания не будет и единения»³⁴... «Полюби ты то, что я люблю, почти ты то, что я чту» – вот каково условие со стороны народа для единения, а без принятия его всякие потуги лже-народников будут пустым толчением воды в ступе и более ничем.

Итак, единение с народом возможно только при условии единства с ним духовной жизни. Вот почему истинные народники, не порвавшие с народом живой связи единства церковного – мало того, что в своей программе руководятся истинно народными идеалами, – они и в практической работе всегда имеют и будут иметь истинно живой, плодотворный успех.

Перейдем же теперь к анализу того практического труда или, вернее сказать, того подвига, который предстоит каждому «обновленному», т.е. истинному народнику для исполнения своей нравственной обязанности. Мы говорим о той форме служения народу, какая единственно необходима в данное время, и настоятельно требуется для себя самим народом.

В чем же состоит это «служение народу» и для чего оно и нужно ли оно еще? Почему мы нравственно обязаны служить народу, требует ли он этого от нас, нуждается ли даже? Вот неотложные вопросы, на которые попробуем отвечать, как умеем. Прежде всего, на вопрос в чем задача служения народу, ответим словами великого знатока народной души, незабвенного Ивана Сергеевича Аксакова; слова эти сказаны им по вопросу о народной школе, но с некоторым изменением они как нельзя более выражают нашу мысль о служении народу: «кто в отношении к православной христианской религии не отделяет себя от народа, для того и задача народной школы обозначается сама собой. Эта задача прежде всего – просветить народную мысль светом познания Веры, развить и у крепить в нем сознательное отношение к религиозной истине и к церкви, развить и воспитать в этом общенародном коллективном существовании начало личности, но не языческое и эгоистическое, а христианское, которое одно может согласовать в народе деятельность личного сознания с мирским или коллективно-безличным строем его существования³⁵.

Великие слова, которые не забудет никогда каждый истинный народник!.. В этих словах, – краткой формулой выражается вся цель бытия интеллигентного человека, вся задача его жизни: «эта задача, повторяем мы, прежде всего – просветить народную мысль светом познания Веры, развить и укрепить в нем сознательное отношение к религиозной истине и к Церкви»... Какая необъятная, великая и святая задача, какие далекие горизонты открываются пред нами, какой святой подвиг ждет впереди каждого, желающего подвигнуть себя на служение народу!.... Правда, «это – подвиг лишенный всякой внешней красы и эффекта, так подкупающих молодежь. В нем ни грома, ни молнии, ни блеска, ни треска; ни борьбы с вражьей силой, ни главной для юношей приманки – опасности, стало быть, не нуждается он ни в удали, ни в отваге» нет, этот подвиг чужд всяких, пряных приправ – он не боится света, он вполне законен и прост, но именно потому, что он так прост, так скромен, невзрачен, черств, ежедневен, потому-то самому он и труднее всяких иных; порывом, сразу его не одолеешь и более чем какой либо другой требует он от юноши не пылкого, преходящего, а прочного, незнающего остуды одушевления, неослабевающего, ровного напряжения воли и нравственных сил. За то он во истину благ и свят!» ³⁶. Таков подвиг, предстоящий каждому самосознающему христианину, каждому интеллигенту нашему, не отделившемуся от Церкви (стало быть и от народа) каждому православному народнику.

Зачем же нужен этот подвиг, кто требует его? На этот вопрос дадут мам ответ все те, кто хоть сколько-нибудь присматривался к народу, кто хоть сколько нибудь знает его неотложные нужды, возникшие в последние двадцать пять лет его свободной жизни. А кто не отделен от народа и понимает явления его жизни, как своей собственной, тому ясно, что в данное время наш народ стоит на распутьи сознательной жизни, что он «духовною жаждою томим» не знает, где «источник жизни», ищет его, требует его и некому протянуть ему руку помощи. «Он думает» по выражению Аксакова и дума эта темна, и серым туманом легла на народное сознание. И не мудрено. Ибо народ наш только теперь начинает свою сознательную жизнь, жизнь «для себя», жизнь мышления, выделения из себя творческих элементов и определения себя силою самосознающего духа. Только теперь начинается цельная жизнь государственная, общественная и народная, стало быть, жизнь русской народности во всей целокупности ее духовных сокровищ и сил. До сих пор этой жизни не было. Тысячу лет прожила уже Россия и эта тысяча есть только первый период ее жизни, это есть только зачатки ее истинной жизни, только фундамент, своей необычайной грандиозностью поражающий ум наблюдателя и заставляющий содрогаться при воображении будущего здания, пропорционального фундаменту... Тысячу лет для того только, чтобы зерну вырасти в ствол и пустить корни; ветки вырастут потом, плоды будут в далеком будущем! Тысячу лет потребовалось только для создания той коры, которая будет защищать внутреннюю жизнь общества и народа; какая ж это будет жизнь, что это за народ, который через тысячу лет жизни – только начинает жить!!. А однако это так. Тысячу лет народ русский созидал свое Государство и в этом была его жизнь и ближайшая цель бытия. Что это так, а не иначе – покажет нам первый же общий взгляд на эту десятивековую дорогу народной жизни. Что увидим на ней? Прежде всего, конечно, первый акт создания Государства – это призвание Варягов; далее следует: расширение пределов Руси, борьба с печенегами, половцами, татарами, т.е. защита политического бытия, возвышение Москвы, собирание Руси и свержение татарского ига – вот первые стадии созидания русского государства; затем – первый Царь и первый Земский Собор, подавление боярских притязаний, прекращение дома Рюрика и Смутное время, раздробление Государственной власти, на конец самый величавый эпизод истории – восстановление власти землей, земством, народом. В этом восстановлении Государства высказался весь смысл предыдущей жизни народа, весь его raison d'etre, его собственная сознательная мысль. Затем восстановленное государство, казалось, при Алексее Михайловиче было уже крепко и прочно, казалось, обладало уже всеми условиями для цельной жизни; но на самом деле еще не был завершен цикл развития первого периода; надо было вывести Россию из ее национальной исключительности и приобщить ее Европейской цивилизации; надо было привить к ней оспу, для того, чтобы впоследствии быть гарантированной от этой смертельной болезни. И операция эта была исполнена Петром Великим, который явился во время, который есть национальное порождение народного самобытного духа. Оспа была им привита и период органического восприятия этой прививки продолжался целых 200 лет, продолжается еще до некоторой степени и теперь. При Алексее Михайловиче Государство еще не было готово, еще не сложилось в ту форму, при которой возможна внутренняя жизнь народа. Задача Петра было образовать эту крепкую форму Государства; его задача была привить Европейскую оспу только Государству, а не Земле; он с свойственной ему энергией, привил ее и Земле; в этом его ошибка, промах; в этом он неправ. Государство же, благодаря энергической операции, действительно получило могущественную форму, достигло такой мощи и политической крепости, при которой может свободно развиваться духовная жизнь народа. Земщина же, благодаря той же ненужной для нее операции, утратила многое, что было в ней хорошего и самобытного; вместе с тем в то время, когда быстро росло и мужало Государство, – все соки и силы Земщины отданы были ему; Земщина не жила своею жизнью для себя, а жила специально для образования Государства на Европейский манер; для этой цели народ был окончательно прикреплен к земле, подворная подать заменена подушной, дворянство было прикреплено к государственной службе и вообще вся Земщина сделалась слугой Государства; все реформы Петра производились с фискальною целью; с этой точки зрения они имеют значение и оправдание. – Наконец Государство вошло в меру своей силы и мощи; наконец-то образовалась та могучая кора, под которой может свободно развиваться народная жизнь и в ширь, и в высь, и в глубину. – Кончился первый период Истории, период образования Государства и политического могущества. Кончилась десятивековая, многотрудная, многострадальная дорога; народ на своих плечах вынес эту великую тяжесть, своим духом создал могущественное Государство, которому нет равного по политической мощи. Но жизнь одного зрелого Государства без жизни народной и общественной – немыслима, невозможна; это есть ненормальная жизнь и последствия ее безобразны и ужасны. 1854-й год показал всю справедливость этого положения и Правительство поняло, что пора дать свободную жизнь главным своим устоям: народу и обществу. Освобождение крестьян от крепостной зависимости есть акт всемирного значения, ибо с этим освобождением русский народ вступил в период свободной жизни «для себя», это есть начало его свободной, духовной, творческой жизни.

Подтверждение тому выводу, что народ наш все десять веков жил не для себя, а для созидания Государства, видим мы еще в одном историческом явлении, именно в истории нашего общественного развития; действительно все, думаю, будут согласны с тем выводом, что общества, в том смысле как мы его понимаем, не было у нас до 40-х годов нашего столетия; общественной, умственной жизни не было до этого времени; а известно, что общество есть ничто иное, как выделение из народной массы сознательных единиц, которые живут уже не массовой, не мирской жизнью, а сознательной, личной, индивидуальной. Это выделение в больших размерах возможно лишь тогда, когда народ сам начал жить «для себя», начал свою сознательную жизнь; тогда только начинает развиваться полная общественная умственная жизнь; таковая жизнь началась у нас лишь с начала второй четверти нашего века; стало быть, надо полагать, что с этого времени началась народная, хоть не свободная еще, но сознательная жизнь «для себя». И действительно по всем данным, мы можем судить, что Государство могло бы дать свободную жизнь народу еще в 20-х годах, что и Государство и народ были к этому готовы и что Государство последующие 30 лет жило за счет народной и общественной жизни, т.-е. один орган жил за счет другого; этим и объясняется неудача 54-го года. Таким образом, хоть общественная жизнь началась с 30 годов нашего века, но более полная, более действительная, а потому и более плодотворная жизнь общества началась лишь в последнее двадцатипятилетие, т.е. в то время, когда началась действительная свободная, творческая жизнь народа. Выводы наши, таким образом, получают следующую форму: тысячу лет народ русский создавал Государство – или ту оболочку, под которой только мыслима свободная, самобытная жизнь; создавши Государство, он начинает теперь эту свободную, сознательную жизнь «для себя»; теперь же получает свое развитие и самостоятельная, общественная жизнь.

Итак, народ наш теперь только начинает сознательно жить «для себя», вот что означают наши слова о том, что «народ теперь на распутьи». Так зачем же все-таки нам настоятельно нужно идти в деревню к этому народу, зачем руководить им, зачем помогать ему, не лучше ли, если он свободно сам будет продолжать свою сознательную жизнь, сам, как может, решит свои недоумения, думы, вопросы и недоразумения?..

Здесь встречаемся мы с тем горьким вопросом, который тяготит над русской землей двести лет и который теперь только вырос во всей своей реальной, грозной вышине. Мы говорим здесь о встрече двух культур – Славянской и Западно-Европейской, о взаимной борьбе двух разных миров, двух полюсов. Всякому конечно известно, что до Петровой операции над Россией, она вся жила цельной, духовной жизнью, т.е. что основы жизни, быта, мировоззрения, обычаев были одинаковы для всех сословий. Известно также и то, что после реформы Петра I-го верхние народные слои оторвалась от народа, в том смысле, что переменили свой быт, нравы, обычаи, язык, изменили даже строю народной, духовной жизни. Эта двухвековая раздельность произвела то, что народ и интеллигенция сделались двумя разными полюсами, двумя отдельными мирами. – Во время крепостного права, оторванность барина от почвы не производила никакого пагубного влияния на народ, ибо отношения между культурным классом и народом были не свободные, то были отношения барина к холопу. С прекращением крепостного права лицом к лицу, как две равные, но разные силы встретились народ и культурный класс; с этого времени началось их взаимодействие; встретилась культура народная, самобытная, оригинальная, великая в своем фундаменте, но не развитая, не просвещенная, не вооруженная светом мысли и сознания, встретилась она с культурой заносной, чужой, отжившей свой век, но блестящей, шлифованной, развитой и вооруженной всеми оружиями рационального знания; встретился строй жизни деревенский, мужицкий – с городским и барским. Если же вспомним теперь, что все неразвитое прежде всего поражается внешностью развитого, то поймем каковы результаты встречи этих двух разных сил или культур.

Все, что есть внешнее в культурном мире – все это с поразительной быстротой воспринимается, всасывается народом в строй своей жизни; а отсюда всасываются в его организм всякие культурные яды. Трактирная цивилизация со всей ее подлостью и мерзостью совершает свое победоносное шествие по деревням и трудно представить себе все гибельные результаты этого шествия. Если бы культурное общество не было оторвано от народа – ничего подобного не было бы и народ спокойно совершал бы свое развитие под воздействием образованного и просвещенного, но родного для него, слоя. Вот поэтому-то теперь особенно нужно пребывание в деревне такого просвещенного, но родного народу, слоя; вот где основание нашего требования служения народу. Далее: начиная свою сознательную жизнь и находясь под магнетическим действием «барской цивилизации» – народ невольно должен был призадуматься – где же его истинная дорога, должен был остановиться на распутье двух дорог. И он думает, и немолчная жизнь задает ему вопрос за вопросом, вливает в его душу сомнение за сомнением... Где истина, где дорога, куда идти, кто укажет, где помощники и указатели?.. Не видит нигде он этих нужных ему указателей, а мысль тем временем работает, и масса народу переходит в раскол и сектантство; масса бежит хоть за каким-нибудь указателем, явится ли он в виде немецкого пастора или отставного солдата, умеющего толковать Библию – это все равно, лишь бы был толкователь жизни, т.-е. указатель пути. Что ж это значит? Кому же не ясно, что именно теперь более чем когда либо нужен этот указатель в деревне и что совестно просвещенному православному человеку не идти на помощь народу, совестно, стыдно, грешно. Нужно ли еще указывать на те современные язвы и раны деревни, которые нанесены ей городом и его цивилизацией, на те болезненные наросты народного тела, которые развились под действием культурного яда. Эти язвы, рапы, наросты – неисчислимы и описание их найдете в любой газете, в любой книжке народников? Нужно ли теперь еще доказывать – зачем необходимо наше служение народу и в чем мы ему поможем и нужна ли эта помощь? Кажется, не нужно и, кажется, вывод наш очевиден.

Вывод этот покоится на том положении, что народ наш после тысячелетнего созидания Государства начинает свою свободную, сознательную жизнь «для себя», но под воздействием городской чуждой ему, но блестящей культуры стоит на распутье и в недоумении; стало быть, теперь нужна ему помощь развитого, сознательного, но не чужого для него, человека и он ищет эту помощь, ищет указания. –

К этому же выводу теперь подойдем мы с другой стороны, дабы было ясно, что «служение народу» есть идеал не ограниченный временем и местом, не узкий, а вечный, обширный и бесконечный идеал, что «служение народу» есть не только наша интеллигентная обязанность, но и наша человеческая, христианская, нравственная обязанность. В этом и есть главное отличие этого идеала от подобного ему идеала лже-народников, которые ставят «служение народу» на чисто материалистические, узкие основания.

Если мы обратим внимание на наш вывод о необходимости служения народу, общения с ним и т. д., то увидим, что вывод этот имеет временное значение, стало быть, условное. Народ теперь нуждается в нашей помощи, теперь он на распутье и т. д. Ну, а когда это условие исчезнет, когда это «теперь» не будет иметь места, что тогда?

Тогда будет та же нужда в работниках на народной ниве, ибо нужда эта вечна; всегда нужен руководитель в той массе, которая еще живет не сознательной, а коллективной жизнью, всегда нужен добрый пастырь в стаде овец. Цель человека, выделившегося из народа путем личного самосознания – вечна и неизменна; эта цель – пастырство или развитие сознательной деятельности в каждом члене общины – развитие религиозного сознания в каждой личности в отдельности. Думаем, что этот идеал выразим мы лучше всего словами того мыслителя-публициста, который всю жизнь своим могучим словом служил народному идеалу; обратимся же теперь к нему:

«Мне кажется, говорит Ив. Аксаков в своем письме к И.Ф. Романову³⁷, наша натуральная община не устоит от разложения, – да это мы и видим теперь, как скоро стеклянный колпак, уберегавший ее от соблазнов, от столкновений с государством, был снят. Но она должна не уничтожиться, а обновиться и возродиться, не в форму ассоциации, конечно, – которая есть только коварная подтасовка, но в смысле еще более христианском. Натуральная община наша – языческого происхождения; но она прирожденно-христианская, – таковой она была даже до крещения Руси. Ей недостает развития личности. Хомяков говаривал шутя, что «русские люди могут идти в рай только деревнями, т.е. сельскими общинами, но не порознь каждый!» И действительно, вырванный из мира, отдельный русский человек оказывается нравственно очень слаб. Между тем, христианство удивительным образом, создавая церковь, возносит и человеческую личность. люди спасаются лично каждый, у каждого личная связь пличные счета с Богом, – «Царствие Божие внутрь есть» каждого, – и в то же время только любовью, т.е. общинностью церковною, созидают они общее Царствие Божие, только взаимною любовию уразумевают полноту истины, хранят предание. Предстоит на земле явление общины, – с полнотою сознательного развития личности в разуме Христовом, – такой общины, которая бы мыслилась при личном просвещении и образовании каждого и не обусловливалась бы непременно однородностью занятий, быта и проч. Так как, по милости Божией, простонародья у нас 80% всего населения, то для нас эта задача не представляет такой трудности, как для Европы, – но речь идет здесь не о факте реальном, но о принципе»...

Вот святой идеал, выше которого нет ничего и не может быть, – идеал, прекраснее которого еще не произносили человеческие уста, идеал, который обязан носить в своей душе каждый христианин! Вот вся цель нашего бытия, наш raison d’etre, наша нравственная, христианская, человеческая обязанность!... «Предстоит на земле явление общины, с полнотою сознательного развития личности в разуме Христовом, – такой общины, которая бы мыслилась при личном просвещении и образовании каждого и не обусловливалась бы непременно однородностью занятий, быта и проч.»... Эта община, это собрание верующих «с полнотою развития каждой личности в разуме Христовом» – вот наш святой идеал. У нас уже есть натуральная община, чего нет ни у какого другого народа или племени, община, которая есть одна сторона нашего идеала; зато к достижению другой стороны мы должны стремиться всеми силами своего ума, всеми фибрами своей души и сознательной воли. Нашей общине не достает христианского развития личности. «Вырванный из мира, отдельный русский человек оказывается нравственно очень слаб», факт, известный всякому и о котором потому не будем распространяться... Трудно себе представить, как слаб и нравственно неустойчив каждый крестьянин в отдельности, до какого безобразия и зверства он может дойти, до зверства резко бросающегося в глаза и необъяснимого в сравнении с чистотой и возвышенностью общинного идеала, в сравнении с тем святым учением, которое хранил и хранит во всей чистоте русский народ. Слабость эта каждой отдельной личности есть результат ее не развития личного в духе православной Веры и вот это поднятие личности, это дело христианского развития личности есть дело всякого развитого и честного христианина, это есть дело и обязанность наша, это есть наш путь, новый путь и идеала, и практической работы. Повторим же еще раз и еще раз, что «кто в отношении к православной христианской религии не отделяет себя от народа», для того и задача его жизни, для того идеал, к которому он обязан стремиться состоит единственно в том, чтобы «просветить народную мысль светом познания Веры, развить и укрепить в нем сознательное отношение к религиозной истине и к Церкви, развить и воспитать в этом общенародном коллективном существовании начало личности, но не языческое и эгоистическое, а христианское, которое одно может согласовать в народе деятельность личного сознания с мирским или коллективно-безличным строем его существования»...

Вот где, по нашему крайнему разумению, наш идеал, вот где та единственная почва, на которой возможно наше единение с народом и где это единение будет плодотворно, вот где основание нашего служения народу, служению не временному, а вечному, основание которого не узкое, а обширное, не материальное, а духовное.

Думаю, что я ясно выразил свою мысль и не дал повода к кривотолкованиям.

Не можем умолчать еще о том, что этот путь, о котором говорим в этом письме, для некоторых, уже не новый; кандидат Московского Университета Н.М. Горбов уже подвизается на этом пути. Он застрельщик молодежи, он пионер нового для молодежи дела, практический указатель нового для нее идеала. С 1884 года он отдал свои силы и знания народной школе, основанной в селе Татеве, Смоленской губ., известным С.А. Рачинским. Но не в том заслуга его, что он учительствует в сельской школе, а в том, что школа его есть истинно народная, церковная школа, в том, что он первый из Университетской молодежи пошел в народ, как истинно верующий, для дела «развития личности в разуме Христовом», вот в чем его заслуга и за что ему всегда честь и слава.

Думаем, что с 84 года у него уже есть подражатели из молодежи, уверены, что они будут и чем дальше, тем больше.

Так вот, товарищи, наш новый путь, путь служения народу и помощи ему, путь «развития личности в разуме Христовом», путь великого, святого, христианского идеала!..