Слово в день первоверховных апостолов Петра и Павла

Во имя Отца и Сына и Святого духа. Аминь.

Глаголю вам: немудрствовати паче еже подобает мудрствовати. Рим.12:3.

Благоразумному Господину, так и самому Богу, что может быть приятнее, как когда Ему веруют? Вера в силе Божией совершаемая, есть непорочнейшее приношение за все небесной благодати, за все то, что единородный Сын Превечного сделался за нас жертвой, что открыл глубину спасительной премудрости, что оправдал, умиротворил, освятил, усыновил Богу и Небу. Блажени есте аще веруете, яко Иисус Христос есть Сын Божий.

Нет во всем свете такой вещи, которая бы, при исследовании ее начала, естества и действия, не возбудила благолюбопытный дух к удивлению и славе Творца всех Бога. Нет во всем откровении такой истинны, которая бы не убедила верующего, что он верует для высочайшего своего блага.

Впрочем, ежели мы почитаем подражательно слова разумных людей, то не паче-ли торжественной верой и духом усердия ублажать обязаны тех, которые изрекли, во спасение наше, тайну Божественной воли?

Святые их имена, не столько-ли должны быть нам любезны и память с похвалами, сколько любезна для нас вера и спасение наше?

Прославим убо тех, их же Бог прославил. Прославим ревностнейших из посланников Петра и Павла, коих богомудрым учением, церковь приведена в сие благоучрежденное состояние; коих проповедью столь ясно открыт свет истинны и до толикого совершенства вознесен таинственный Догмат Богопочитания. Прославим тех, кои спасительно изъявили и конец всех наших дел с намерениями и образ благодушия в обстоятельствах, подвиги в расслабление проводящих; и пример, беспорочного должностей прохождения; и все, наконец способы, как смирять себя при отличных совершенствах; быть кротким при исправлении согрешающих, быть благоразумным при обращении других; как не возноситься на закон, не мудрствовать паче закона; но мудрствовать, коемуждо по благочестию, яко же Бог разделил есть веру меры. Ах, сему внимать есть совершенная премудрость; по сему располагать житие есть совершенная добродетель и следовательно, истинное блаженство.

Но, мы духовные духовными рассуждающе, взойдем в рассуждение, сколько Вера или Евангелие содействуют к благосостоянию не токмо каждого особенно, но и всего общества. Беседа сия и больше ублажит празднуемых веры проповедников, а притом унизить может и мысль мудрствующую паче, еже подобает.

Рассуждая благовестие по его существу, началу и намерению находим, что общество его токмо законами руководствуемое, совершенно благосостоянным быть может, потому что откровенные законы паче всего утверждают его положение, поставляя главизной первейших должностей, покорность законам общественным.

Что потребно к доставлению всеобщего счастья? Требуется, что бы нижние покорялись высшим, пасомые пасущим, управляемые правящим, подданные предержащим; требуется, что бы и власти, или начальство послушествовали законам, дабы, таким образом, одни не приступали границ своих должностей, а другие содержали себя в пределах своего правления; одни хранили обязательства подчиненности; другие священный долг властительства; всякий бы пребывал в том, в неже зван есть; всякий хранил порядок, не столько из какого-либо страха истязания, сколько из почтения к данной клятве, сколько из страха Божия.

Слаб закон человеческий, а, следовательно, и обязательства оного, если он не запечатлевается законом божественным. Он нарушается без всякого угрызения; как скоро нарушить его можно без надлежащей казни. Страх наказания, единственная есть оного защита.

Но, можно ли ласкать себя избежанием мести, когда представить Бога судьей нелицеприятным, испытателем праведным, Господом всеведцем? Ежели представить, что непокорность законам гражданским, есть насилие законам божественным; что неповиновение власти есть противление самому Чиноначальнику; что, наконец, в случае падения, хотя можно иногда избежать ока смертного, но невозможно укрыться от всевидящих очей.

Писание гласит: потребность есть повиноваться властям не токмо за гнев, но и за совесть; но сию совесть, что сильнее обязывает воздавать всем должное, ему же, то есть, урок, урок; а ему же дань, дань; ему же страх, страх и ему же честь, честь? Ничто больше, как та вера, что сию заповедь проповедует сама истина, что сей закон изобразила законодательная десница, что в противном случае, возмятется правда и Господь пошлет руку свою на противных, накажет их, посрамит, и от повеления гнева своего погубит. Верен и праведен законоположивый сия! Но, действительно есть во всякой совести и такое свидетельство, верой внушаемое.

Совесть поскольку есть совершеннейший Божий дар и чистейший его закон, по тому она самим Богом больше и обуздывается; по тому верой, которая паче всего изображает его волю, намерения, совершенства, благодать любящим и прещение противящимся, и благоустраивается человек по внутренности; а из сего личного чиноположения и возвышается общее благоденствие, поставляя основанием своим закон, закон вечный, непоколебимый; закон господственно утверждающийся на любви к Богу и ближнему.

Но, сими чувствами, управляемое общество, не есть ли то благословенное семейство братьев и друзей, которое состоит под единым Отцом и единой главой, в котором связуются вкупе различные состояния и каждый из челнов, тем всеприятным соотношением, какое человека к человеку, и народа к народу естеством уставлено? Не сии ли, говорю, чувства наипаче угашают жар бранный, одобряют человеколюбие, бескорыстность и благородство духа? Не сии ли, располагают столько помогать несчастным, покровительствовать гонимых или по писанию: с радующимися радоваться и с плачущими плакать. Не они ли одушевляют больше трудность подвигов, ревность в трудах, услуги ближним, любовь к Отечеству?

Представим здесь причины сея любви. Важнейшие из них суть то любезное отношение, какое имеют родство, дружество, братство, обыкновение, религия; то благоучреждение, которое в нем порядок содержит; наконец, та безопасность, которой оно в глубоком мире наслаждается. Но что? Не вера ли нас одного с другим связует, не она ли утверждает дружеские добродетели на любви самого Бога. Любяй бо Бога, любит и брата своего? Не вера ли содержит всякого в своем состоянии и в своей должности любовью самой сей должности, при том почтением Бога и почтением власти, разделяющих звания? Не она ли князям внушает человеколюбивую умеренность, низким смирение, родителям благой пример, детям повиновение, богатым даровитость, бедным трудолюбие и всякому ту заповедь, что бы своим состоянием быть довольным; что бы любить добродетель, хранить правду, соблюдать согласие и мир, яко сладчайшие источники общего покоя; дабы при том всегда удостоверять себя, что заслуги обществу, оказываемые суть одно средство достигнуть и всевожделенных небесных почестей?

Евангелие, возвышая наше честолюбие в рассуждении вечных благ, утверждает при том, что имеет право в оных можно только единственно при верном исполнении тех обязанностей, какие имеют правитель, гражданин, друг, начальник, подчиненный; что надобно здесь в преподобии и правде, в подвигах и трудах благотворить отчеству, дабы принять венец жизни. Бог, ничем столько не благоугождается, как жертвой, приносимой на пользу общего блага. Никто больше не ревнует к славе его, как бдительный подвижник. В таком убо уверении, в таком расположении, что может ослабить усердие благодатного гражданина; страсть ли или корысть; леность или измена? О, ни истощение самой крови не приведет духа его в расслабление, потому что вера укрепляет его, вера ободряет, представляя сугубый венец почестей, венец славы на земле и венец бессмертия на небеси.

А по сему, нет сомнения, что нравов добрых и порядочного общежительства основание есть закон и вера. Она сколько располагает во благое всякого возможности; столько величественно уважает, как божественные уставы, так и общественные должности в очах совести.

Нельзя не признать, что бы бескорыстная правота в делах, верность в дружестве, покорность к начальству не были единственным началом общего благоденствия. Неоспоримо, что искренность в беседах, благоснисходительный дух, прощение обидам, смиренномудрие в высокой степени утверждают весь благословенный состав общества; а однако, все сии священные добродетели не больше прежде уважаемы были точию следствиями философского духа.

Вся система древних законодателей состояла в том, чтобы только по наружности обуздать зло, по наружности воспретить убийство, хищение, клевету, неправду. Впрочем, мало то уважаемо было, что душа не чиста, сердце развратно и страсти законопреступны, только бы они прикровенны были неизвестностью.

Но наружность одна, сколько бы она ни благоустроена была, может ли составить честность или добродетель? Ни как. Надобно, чтобы внутренность была благоприменительна, сердце непорочно и мысль просвещенна, дабы утвердить добронравие, утверждающее в общежитии мир и тишину.

Может закон человеческий удерживать от злодеяния страхом; но сие средство ненадежно, когда при том совесть злодерзновенна и внутреннее расположение не объято воображением того, кто испытует сердца и утробы. А посему вера и участвует здесь, преимущественно в расположении во благое сердце; она и делает, почтительными в совести, общественные законы; отнимает всякое убежище для не преподобных страстей, предъявляя положительно, что должно делать и чего убегать, показывая при том и печать десницы Вышнего сице заповедавшего. И вот златая узда востягивающая разврат сердца! Вот образ, каким благоустрояется общественная совесть или приводится в то состояние, дабы повиноваться Господу ради аще Царю, аще преобладающую, аще закону и порядку законом предписанному.

Мы, обращая внимание на древние времена, сколько ясно усматриваем истину сию; столько находим оные печальным примером неблагоустроенной совести и несчастливого от истины удаления.

Какое тогда было действие закона и совести? То, чтобы только пещись об одной жизни, об одних оных выгодах; чтобы счастье полагать в одних чувственных забавах, утеху в бесчеловечных действиях, богопочтение в наружных обрядах и гнусных жертвах; жребий в хитростях, власть в несносном мучительстве, победу в кровопролитии побежденных, ах, саму нежность родительскую в ужасных, рождения своего, злоупотреблениях.

При такой убо смеси суетного превращения, как не можно было совести проникать в существо закона; то потому и нравы их были не благодатны и вся жизнь безместна.

Но, когда пришедый в мир засвидетельствовал истину, когда озарил свет Евангельский, когда Апостольская ревность испустила вещание к концам всей земли и вера утвердила престол; тогда, о, спасительного действия оные, тогда прямое удовольствие поставлено в непорочной совести, восстановлены права человечества на развалинах мучительства, утвердился союз братолюбия, сопрягающий не сограждан токмо, но и целые племена, или народы любовным единением. Тогда скрылось суеверство; нравы преобразились, восторжествовала правда; тогда суетой человеческой, изобретенные чтилища ниспровержены, а истина научила, что Бог есть и иже кланяется ему, духом и истинной достоин кланяться.

Но, как такая спасительная измена последовала единственно от благодатных успехов веры, то справедливость и признает, что она и должна быть душой всякого правительства, ее закон и есть утверждение гражданства; она и составляет благоденствие общества.

Пусть безвер, здесь с презорством недоумевает, но безместно. Всякую истину насилию подвергнуть можно, но с нарушением совести. Есть ли в свете хотя один закон, обыкновение, правило, которое бы не пререкаемо было теми, иже мудры суть о себе? Не тот ли сих времен вкус, чтобы возноситься только тщетной философией или возносительным сомнением помышлений? Но, благоволи Боже, да отпадут все такие от мыслей своих тем паче, что они, возносясь на веру, возносят пагубный меч на отечество, сокрушают его основание, разоряют оплот общего счастья.

Сколь-то благословенно простосердечие, которое приемлет истину, яко истину и благодать возблагодать; которое всему священному веру емлет, всему повинуется, благоговеет презирая мудрование разума!

Почтенные слушатели, празднуемые ныне Святые Апостолы, не к тому ли, всем учением своим, убеждают нас, да пребываем в вере основательно, твердо и неподвижны; да благодарим Бога и Отца призвавшего нас в причастие наследия своего и да будем непорочны посреди сего рода строптива слово животно предержаще. Ныне живы есмы, вопиет Павел, аще вы стоите о Господе.

И так чего Бог, его избранные посланники, чего общество и своя душевная польза требует, то с радостью исполнить должны, а не пререкающе или воздыхающе.

Бог, яко начало всякого совершенства; а вера, как венец всего блаженства, да будут наша честь, хвала и сила во спасение.

Так себя управляя и совесть свою возвеселим, общество укрепим, долг гражданина и христианина освятим, намерения Божии исполним и притом поспешим высоким добродетелям своей Монархини, обрадуем Матернее Ее сердце.

Известны нам благие Ее намерения. Звание Ее есть звание Апостольское. Теми же Она побуждениями управляет и святит себя в великом подвиге своем, теми проходит божественное звание; да утвердит, то есть, веру и учением, и законом, и примером; да благоугодит вручившему Ей скипетр и венец, премудрость и силу, славу и честь и да соделает сердце свое чистейшей жертвой промыслу Вышнего; а сие и есть начало, что и дела Ее велики, и намерения благопоспешны, и премудрость паче слова и разума.

Но, Всеавгустейшая Монархиня, сам Спаситель уверяет; по вере даю, тако будет вам; можем ли мы по сему сомневаться, что бы сие праведное праведного Бога воздаяние и всегда вере и добродетели Твоей не было возниспосылаемо? Ваше послушание Богови ко всем, по Апостолу, достиже и потому, мы все радуясь о Вас, благовествуем, что сей Бог, к которому Вы верой привержены, будет Вам всегда всяческая во всех. Сей Бог, который от утробы Твоей произрастил краснейший плод Благоверного Всероссийского Наследника Дражайшего нынешнего Именинника и сохранит Его во блаженство наше всех целым и невредимым. Сей Бог, который возвеличил благословение свое над Россией даром Всеавгустейшего Вашего наследия и удивит над оным милость свою во век.

Боже, да будет убо по вере тако нам. Аминь.