Поучительные слова, сказанные при высочайшем дворе её императорского величества благочестивейшей великой государыни Екатерины Алексеевны

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа Аминь

Се! Благоизволяет Воскреситель всяческих дать нам царство; но се! Мы и приемлем входя путем благодати в чертог славы. Воскресе Христос, но воскресли вкупе и мы с ним суще мертвы прегрешеньями. Христос воста, и благоволение небесное осенило род человеч толико, яко и сама тварь по Апостолу свободилась от истления в свободу славы чад божиих.

Ах! Како убо не возвестим дела господни в радости? Како необъимем друг друга взаимным веселия лобызанием? Не бойся избранное Христианское стадо! Яко благоизволи отец ваш дать вам царство; но какое? Царство о верх блаженства! Земное, и царство небесное.

Сугубо пали; но сугубо и восстали; сугубо погибли; но сугубо и прославились. Потеряли грехом царство неба и земли; но и восприяли паки Христом благословенное наследие неба и земли; и вот что отлично торжественным делает сей праздников праздник!

Ибо несумнительно то, что все мы созданы на вечное блаженство, и что сей есть точный предмет нашего произведения, предмет достойный благородства человеческого! Но где в прочем определим начало сего сладчайшего источника? Где положим основание оного грядущего града? Где? ежели не на земле, ежели не в жизни сей. Земля сея есть лествица к небесам. Странствие сие приводит в отечество. Жизнь сея преселяет в небесную жизнь.

Боже! Есть ли убо бесценнее дар, каков есть дар бытия? Ты отверзая оное отверзаешь всю свою благость; посылая дух жизни, ниспосылаешь и все небесные достояния.

О! сколь по сему истинна причина, по которой мы празднуем с отменными знаками дни своего рождения, а кольми паче дни рождения тех особ, которых жизнь есть сладость нашей жизни; коих бытие радостным и преимущественным делает наше бытие.

Благословен убо день сей! в он же десница вышнего поставила во свете препрославленную нашу Монархиню. Благословен день сей, в который добродетель Её потекла в путь свой, в который с прозябанием райского древа прозябли нам и райские плоды. Мудрое и славное Екатерины II Правительство живо доказывает, каких плодов источником есть Её рождение. Светильник сей поставлен на златом царствования Её свещнице, и светит на северу токмо, но и всем концам земли.

Но мы благословляя день рождения Её Величества или паче славя вышнего произведением Её столь дивная и славная о нас устроившем, обратим при том внимание свое на то, каких благ виновницею есть жизнь наша, и сколь по сему праведно человек животолюбив.

Из всех благословений божиих высочайшим даром почесть должно жизнь нашу как начало, средство, и венец всех даров. Творец изводя человека от чрева матери, вводит его во святилище всех своих благостей, и тем доказывает, коль велия милость его на сынах человеческих.

Ибо как в начале сотворил Бог человека на тот конец, чтобы его участником сделать и своих, сколько вместительно твари, совершенств и своего блаженства: равно и все мы изводимся от небытия в бытие с тем, да причастницы будем божественных его щедрот.

Но что суть и какие сии щедроты? Да обладает человек землею, да красуется благолепным образом своего создателя, представляя себя верным блюстителем премудрых его намерений; и да яко одушевленный орган возглашает, славит и проповедует его величие, силу и благость; о! как велико преимущество: сколь славны обязательства; а по сему сколь знаменит есть и дар жизни; жизни, через которую и в которой и можно только как пользоваться оным преимуществом; так и исполнить толико важный разумной твари долг.

Не имея дыхания можно ли прославлять начальника живота? Не имея умных и телесных очей можно ли созерцать его бесконечные совершенства? Не существуя духом и телом можно ли действовать способностями оных? Но бездна небытия поглощает все сии благородные возможности; но ничто по тому не действует, что есть ничто.

Следовательно ежели бытие есть начало всем действиям, ежели существуя животом существуем всем, и во первых; входим в союз премудрого сего творения, делаемся видимым зерцалом невидимых божиих совершенств; вступаем во всеприятное общество сопрягающее лицо с лицом, соединяющее сердце с сердцем сладчайшими узами крови или дружества; приемлем на себя почтенное бремя должностей относящихся к созиданию частного и общественного блага, и при том вчиняемся в наследие оного достояния, егда праведницы воссияют яко солнце; то что по сему превосходнее жизни, что полезнее и драже жизни? мы ходя во свете живых, ходим во храме всех небесных и земных доброт.

И дивно ли теперь, что человек есть столько животолюбив, когда и сами животные чувствительны к своему бытию? Дивно ли что мы столько себя храним, защищаем, питаем, гребем отвращая всякий вред и объемля пользу; когда имеем на то и причины, и побуждения и не отъемлемое право? Всяк животолюбив; но всяк имеет в том и справедливость.

В прочем когда мы говорим здесь о животолюбии, тем не заключаем жизнь в одном предосудительном удовольствии чувственных забав и следовательно тот ни сколько не участвует в сем праве, кого одна плоть и кровь привязывает к прелестям века сего, и кому смерть страшилище есть по тому только, что она разлучает подлое сочетание с мирской суетою, что разрывает цепь греховных навыков и уничтожает наконец все сластолюбивые действия. Нет: сии порочные начала сколько жизнь сию делают мертвою и не действительною, столько и отъемлют право в животолюбии. У нее бо есть умрети, неже беззаконно жити.

Нас не случай какой либо повергает на театр света; а всесильный дарует бытие, и состав сей есть дело премудрых рук его, и по тому то писание гласит: яко род божий есмы.

Но при сем величественном происхождении не предположены ли и намерения, с каковыми он производит? Ибо ежели всякое бытие следует своему закону; то и нам предлежит правило, что бы жить разумно, что бы хранить порядок в чувствах, в желаниях, в делах, и что бы имея внутри себя судилище совести, внимать всегда таинственному Её гласу, полагая основанием житию честность, закон, благодушие, правоту.

Нас когда благословенная десница Господня возвела на высоту совершенств; то и стоять на оной непоколебимо почитаем за долг. В нас когда предвечный родитель изобразил подобие свое; то при действительном чувствовании преимущества сего и храним невредимо царское изображение управляя дела своим правом разума; а движения сердца правилом закона и веры. Несмы бо, говорит Апостол, чада тьмы, но чада света. Свет убо сей и да озаряет всегда сердца и мысли наши!

И вот чем существует жизнь наша; чем она и драгоценна, и превосходна и любезна. Вот те основания, на которых мы можем справедливо оную уважать, хранить или быть животолюбивыми.

И так пусть жизнь сия есть многотрудна, болезненна, кратка: однако мы оную любим и не любить не можем и во первых по впечатлениям самого естества.

Творец вселенной! вводя нас в благовидный сей дом, открывая в мысленных очах первые чувства, возжигает при том в сердцах и ту искру, что бы мы чувствительны были к своему бытию; и что бы желая протяжения сего союза, какой есть между душой и телом, старались всемерно как действовать средствами сохраняющими его целость, так и отвращать причины, могущие расторгнуть златую сею цепь. Сей устав исходит от небес; сии ощущаемые в нас чувства водружены святым святого перстом; а по сему и действовать оными всегда, когда только при том не оспаривают требованием вера, закон, отечество, не есть ли соответствовать намерениям творца и долгу естества?

Сам Бог гласит: никто же плоть свою возненавидит, но питает ю и греет. Сама небесная истина долгое время жития в отличных поставляет дарах, и по тому то не согрешай, вопиет она человеку, да не отнимет Господь живота твоего, чтож, и не оправдает ли сие животолюбия человеческого?

Нечему убо дивиться, что и самый благодушный человек; человек исполненный веры и надежды! чувствует сокровенное некое содрогание, когда приходит минута захождения его бытия; когда свет очей его должен покрыться смертным мраком. Нечему дивиться, что сие смущение изъявляется жалостным изменением и исторгает тяжкие воздыхания, как бы моля и прося с Давидом, Езекием и самым распятым: да мимоидет сия горестная чаша смерти; понеже все сие есть в порядке естества, все сие нам свойственно до непреодолимой степени.

И я не знаю, плод ли то есть совершенного отчаяния, или род последнего безумия, что некоторые, не уважая толь великое благо, прекращают течение жизни или не воздержанием, или отвержением спасительных к сохранению мер, или подвергая оную безнужно бедственной опасности, а кольми паче когда еще погашают возженное от немерцающего света дыхание самоубийственными руками, возносят на ся дерзко злодейские орудия, или под видом защищения чести предают живот свой постыдной опасности поединков. Что сие есть, как не воздавать Богу злая возблагая? Но судит сему неистовству и рассудит правда божия, а мы возвратимся к слову.

Любим мы еще жизнь сию по любви к обществу и потому соотношению, какое утверждает кровь или дружество.

Всякого сердце чувствует, сколь велика сила есть оных сладчайших имен Царя и верноподданного, отца и сына, мужа и жены, друга и искреннего. Всякому известно, что кровь теснейшими оковами связует мысли, а добродетельное дружество иногда еще и неразрывнее укрепляет златые сии узы. И почтет ли в прочем кто не нужными те приятные отношения, коими нас природа соединяет? О! не человечество токмо, но и сама вера одобряет таковые нежности сердца, и тем животолюбие наше, яко источник всех сих утех снисходительно извиняет.

Вы попечительные отцы! можете ли не любить жизни, что бы иметь счастье воспитывать детей своих в мужей совершенных и привести их в состояние быть полезными церкви и отечеству? Вы любезные дети! вознерадители о жизни, дабы и примерами добродетелей их воспользоваться и вкусить плоды трудов, какие родительский дух для вас предприемлет? Но нежность сия равно касается мужа и жены, друга и благодетеля, гражданина и Христианина; ибо сие есть благороднейшее чувство природы и неупустительный долг Христианства.

И по тому сколь ни справедливо понятие необходимости, в какой находимся единою умрети, сколь ни верно веры свидетельство о будущих блаженствах, сколь не известно, что на развалинах земной сей храмины воздвигнется небесная: однако не сильны превозмочь над сердцем человеческим, что бы сделать оное не чувствительным к жизни, в которой соединяет нас природа не разрывным союзом крови или дружества.

Но при сем рассуждении о частном обществе включим мы и понятие совокупного общества, которого сочленов существенный долг состоит в том, что бы не желать ничего иного, как токмо соответствующего общему благу, да и то приискреннее нежели себе.

Ибо как целое больше своих частей, как из двух благ обыкновенно избирается превосходнейшее: так правда велит; что бы и общее добро предполагалось всегда и везде в совести и в деле личному добру. И по сему всяк, кто ревностно служение сие блюдет, кто всеми возможностями жертвует любезному отечеству, кто все склонности устремляет к его благу; всяк, кого искренность и ревность делает благородным государства членом, верным отечества сыном, другом рода человеческого, виновником общего благосостояния, сей, говорю не имеет ли доказательного права любить долготу дней, когда его дни суть счастье народа, его жизнь есть жизни многих? Сей не имеет ли права желать себе лет соразмерных его благодетельным предприятиям? Сей может ли с холодным духом взирать на то время, когда смерть облечет его соотечественников в сердечный траур, и пресечет источник возможностей к большим услугам?

Всякий любитель отечества праведно есть животолюбив. Царь и Владыко, Пастырь и воин и всякий другой жертвеннику сему службу приносящий достойно с Царем Езекием пущает на небо молитвенные очи: да приложит Господь дней к летам его.

Понеже при сих расположениях не чувствительность к жизни не только не естественна, не только не разумна, но и несогласна некоторым образом с истинами благочестия равномерно нас обязывающего к животолюбию.

А как и чем, вопрошаешь, обязывает оно; чем? Не совершенством дела спасения нашего, праведным трепетом явления пред судилище божие прежде нежели мы исправили счет наших дел, прежде нежели благопотребно к тому себя приуготовили. О! сколь крепко привязывает цепь сия к жизни!

Правда; хотя спасительный сей страх, сии душеполезные понятия должны всякого возбуждать к неукоснительному исправлению. В противном случае то будет пагубное злоупотребление благости божией, естьли безумно уповая на оную в греховной жить безопасности, ах! горе зашед во глубину зол нерадеть!

Но я говорю, что и при всем надлежащем ожидании не можно без ужаса взирать но предлежащий по смерти путь, естьли представить пространство своих обязательств, востязать совесть о грехопадениях, и вообразить то неприменяемое решение, которое утвердит на веки во благо или горе всякого жребий.

Ибо поскольку истинные Христианин есть кроток и смирен сердцем: то сия душевная нищета производя в нем сыновью боязнь и заставляет его себе желать продолжения дней с тем, дабы он чрез то мог совершить дело спасения и расположить себя к непостыдному явлению лицу божию.

И поскольку мы все подвержены слабостям, аще бо кто речет яко греха неимам, себе льстит; потому все в спасительном сем состоим страхе; потому все и любезною почитаем жизнь. И вот начала утверждающие справедливость животолюбия нашего!

Но мы впрочем исполнив то, чего приличие торжественного сего требовало времени можем ли при том не привести на память оную таинственную минуту, в которую глаголом всесильным из небытия возникли в бытие? Можем ли во благодарствии духа не пасть пред лицем Бога жива, что он открыв нам врата жизни открыл и богатство своих милостей? О! мы взирая на свет сей, как на приятное зрелище, где щедрая божия рука обильно источает на нас дары свои выну поем к нему с Давидом: тако жива будет душа наша и восхвалит тя.

Но ах! ежели чия, то жива да будет душа Великой нашей Монархини усердно все молим. Право животолюбия истиннее всякого Августейшей Её особе достоит; понеже глас естества действительнее всех доходит до ушей великой Её души. Нежное Её сердце живее всех чувствует нежность отношения к Пресветлейшему своему Наследию и славному отечеству. Заслуги наконец Её к обществу не менее трудно исчесть, как и песок морской. И ктож праведнее воспоет, как не Её священные уста? Кто достойнее воспросит, как не мы: тако жива будет душа Екатерины II. и восхвалится Ею Бог, вера; церковь, отечество!

Ибо как возженное рукою творческою лучезарное сие светило восходя и нисходя по степеням осиявает поместно круг вселенной: так и добродетель Её всюду и всюду простирает благодеющие свои лучи или по Апостолу рещи: есть нам всем вся.

Мы премудрая обладательница! имеем в лице твоем райское древо, под которым опочиваем в объятиях мира и тишины прославляя творца, прославляя и милости твои. В Тебе отечество находит неусыпную благоденствия своего промыслительницу. В Тебе церковь с радостью созерцает столп и утверждение свое. В Тебе вера обретает златой ковчег дражайших своих залогов. Тобою прославляется сам Царь царствующих; Россия течет струями тишайших дней, и общество везде великолепствует славой и честью низводя с высоты небес милости на венценосную Твою главу.

Благословен да будет сей день! в который десница господня поставила Тебя на театр видимого мира к открытию его славы и к нашему блаженству.

Но ты благословенный Боже! изведый ныне от чрева яко солнце к благотворению, Монархию нашу, благоволи сравнить дни Её пребыванию неба, управить течение лет в позднейшие времена; пролей на главу и сердце Её благодать чрез Воскресенье твое возблиставшую; даждь нам в долгое время наслаждаться человеколюбивою Её державою, да тако о Ней тобою и всем отечеством благословляемой благословится и весь Её Августейший дом. Аминь.

Сказано в Зимнем дворце в Присутствии Её Императорского Величества и Их Императорских Высочеств Апреля 21 дня 1780 года.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа Аминь

Кто изнемогает, и не изнемогаю. (2Кор.11:29)

Известно, почему в сей день взаимные изъясняются поздравления. Причина радостных движений и приветствий есть как священна; так и справедлива. Священна по песням духовным; справедлива по счастью касающемуся всего отечества.

В селениях верхних гремят в похвалах подвиги верховных Апостолов; проповедуется их ревность в благовестии; усердие в обращении душ; труды в показании всякому совершенств; которыми ублажается человечество: а таким образом не находим ли мы в их здравом учении света, который просвещает; силы, которая исправляет; милости, которая утешает и ободряет; благодати, которая научает о всем рассуждать с отношением к будущему, и жить сообразно с превосходством природы и веры? И вот заслуги, которые повергают нас пред красными празднуемых ныне посланников стопами благовестившими миру образ спасения!

Но божественные Апостолы! что? Ежели при спасительных подвигах воспротивится страсть; восстанут злосчастия, и на пути сем слабость положить претыкание. Пусть так! Но кто изнемогает; и аз неизнемаю; вопиет торжественно святой Павел. Довлеет на сие благодать божия, щит веры. Добродетель может быть довольна во всяком недостатке; она может во всех искушениях доказывать силу свою, и быть крепка яко смерть; во всех опасностях бодрствовать, и при всякой тесноте величествовать. А как? возвышаясь над всем тлением; предчувствуя чистейшие небесные радости, воображая достоинство веры, управляя светом её не только рассуждения, но и самые склонности свои, утверждая наконец блаженство свое на таких свойствах, которых она не может потерять и тогда, когда бы небо и земля прешли. Кто убо изнемогает, и не изнемогаю: гласит Павлова добродетель: кто соблажняется и аз неразжизаюся: вем бо, яко любящим Бога вся поспешествуют во благое.

Всезлатой образ сл! каким себя можно приводить в состояние спокойства! Нам благоприменяться оному столько должно, сколько для нас драгоценно удовольствие. Кто от источника сего не жаждет пить? Кто от манны сея ясти хочет? А однак при всем том весьма не многие входят в пресветлый сей храм, весьма не многим блистает радостное сие солнце. Мы сл! изобразим здесь причины, нарушающие и сохраняющие истинное наше удовольствие. Таким образом больше откроем мы и свое счастье, каковым наслаждаемся под благословенною державою Екатирины II. больше восчувствуем сладость и той надежды, которая возрастает с преуспеянием лет дражайшего нашего Наследника вселюбезнейшего нынешнего Именинника.

Все стремительно желают наслаждаться удовольствием; но науке сей, чтобы быть своим состоянием довольными, все почти мало прилежат. Пройдите народные сонмища; приникните беседам их, и не больше услышите жалоб и негодований, воплей и опасностей?

Убогий вопиет о своих крайностях; богач терзается, да не како тать или огнь разорит сокровищницы его; в бедах сущий оправдает невинность свою, и проклинает неправду; счастливец содрогает, чтобы роза счастья его не увяла от зноя непостоянства; или бы не попрала оную злоба и зависть; бессильный сетует, что утесняет его рука сильного; званиеносец проповедует неудобносимые подвиги звания своего. везде страх и жалоба, опасность и боязнь! и комуж отверсть источник удовольствия?

Скажите: те довольны и спокойны, которые в беспрерывных утопают веселостях, которых счастье увеличено, достаток умножен, слава расширена, честь возвышена и все часы новыми видениями исполнены. Но нетако слушатели! то удовольствие, которое есть истинно, не исключает в некоторых случаях и огорчения. Луч его не редко при первых видениях затмевается облаком неудовольствия, и тем основательнее делается чувство оного.

Жизнь наша подвержена бесчисленным озлоблениям; и потому самый добродетельный человек чувствует в жизни удары поражающие его сердце; находит обстоятельства, которые совершенное благодушество превышают. Мы должны отдать свое право человечеству; должны признаться, что оно слабо и при первых нападениях зол падает под тяжестью оных!

Падать, говорю, свойственно, но сокрушаться не должно; нельзя не чувствовать несчастных стрел; но сетовать, и тем огорчать промысл постыдно; в неудовольствиях когда человечество ослабевает; то по крайней мере вера должна подкрепить божественным провидением, и научить; чтобы мы не удручали себя бесполезной печалью о прошедшем; чтобы принимали настоящее, якоже изволяется Господеви, и дабы не замышляли наконец ничего неизвестного в рассуждении будущего времени. И вот от чего зависит наше удовольствие! Бог не причиною нашего зла; мы сами себя мучим или сокращая надежду, или простирая оную за пределы возможностей.

Надобно с признанием нашим сказать истину, что мы часто озлобляемся тем, что до нас не принадлежит; мы и в том находим причину к беспокойству, что совсем не в наших возможностях.

Прошедшее хотя уже есть невозвратимо; капля ниспадшая на землю не возводится вспять, а утекшее время в бездну вечности не к тому обращается; нам в нем быть больше никак не можно: но ах! естьли что при всем том, чтобы столько нарушало удовольствие наше, как воображение прошедшего; чтобы столь острыми терниями уязвляло спокойствие духа, как сравнение прошедшего состояния и счастливого и несчастного с настоящим таковогож обоюдного рода.

Как! жил я прежде во всяком изобилии; слава, честь и телесная сила сопровождали все приятности: но се! уже изнемогла плоть моя от болезни; все веселости превратились в мучительное жало; крепость сил ослабла, и по такому изнеможению всякая приятность обратилась в тяжесть; всякая радость в печаль. О! колики раны сердцу, когда мимошедшая сия приводится на память!

Но пременим в противную сторону явление сие; положим, что ты был игралищем несчастий, был убог и бесславен, и орошал, так сказать, хлеб свой слезами. Но что? Прошедшее подобно настоящему; несносное состояние! но что? прошедшее пременило вид; настоящее лучшую возымело участь и скорбь обратилась в радость. Сладко кажется, подлинно, представлять тогда непогоду, когда уже корабль у тихого пристанища; приятно воображать болезнь, когда здравие восстановилось. Но человек и при всем том неприятствует своему счастью; он и в такой всевожделенной перемене углубляется паки в прошедшем, изыскивает причины препятствовавшие ему давно уже таковым быть; и чрез то доходя или до своей неосторожности, или до зависти других, или до неразумного поведения предков своих раздражается, мучится, и тем нарушает спокойствие настоящего пребывания.

Столько человек слеп, что и при источниках жаждет, при свете окружается мраком; при вечери алчет! он мучит себя и тем, что прошло, и что бы удовольствие ему приносить должно.

Но к чему смертный! сии беспричинные колебания? К чему сии неудовольствия? Мир образом ходит, и образ сей преходит. Его непостоянство бесконечно. Что день, то новое явление; что час, то иное расположение или приятное, или противное, или радостное, или печальное. Тщетно мы будем вносить в реестр таковые перемены, а особливо обращать внимание к тем несчастиям, которых суровость уже иссякла. Такого рода печаль беспрекословно должна меньше всего трогать сердце. Был несчастлив; и се! уже поправилось твое состояние: благодари промысл, и довольствуйся милостью его в радости духа. Был благополучен; но ведро сие покрылось тучей противностей; повергай себя и тогда в бездну судеб божиих, и тем умягчай печаль свою. Не ропщи на то, что позволяет Бог. Довольствоваться всяким состоянием есть совершенство премудрости. Непременное благополучие не есть удел смертных. Бедствия, несчастья, труды, перемены суть жребий каждого человека в большем или меньшем степени; и потому при нападении оных одно убежище есть терпение и благочестивое упование.

Когда буря свирепствует на древа, то они уступают им столько, сколько требует усилие их; но после паки они восклоняются и в свое приходят состояние. Мы ежели вихрь несчастья столько бывает силен, что наше великодушие превышает, должны первые уступить стремлению сему; но после воздействовав верою ободриться, восстановить упадшее сердце и отважить себя тем понятием, что всем управляет премудрость божия, все определения пишет святая его рука, неправды впрочем у Бога нет. Он милует, егоже аще милует, и щедрит, егоже аще щедрит. Тем же ни в хотящего, ниже текущего, но вся суть в воле милуещего, или наказующего Бога.

Но ты говоришь: что трудно терпеть язвы и прошедших зол; а настоящие нашествия и совсем неможно одолеть великодушием. Прошедшее мучит нас по действу самопроизволения; а сие поражает и против воли нашей. Настоящие бедства независят от воображений наших. Быть, например, в бедности, в немощи, в теснотах суть такие обстоятельства, которых усладить ничем неможно. Они проходят через самые чувства, и занимают сердечные сгибы.

Правда! от неверных и лишенных блаженного Христианского упования сия невозможна; верующему же вся возможна суть. Великий подвижник Павел единственно хвалится о себе: аз навыкох, в них же есмь, доволен быти; сем и смиритися, и избыточествовати. Во всем и во всех навыкох: вся могу о укрепляющем мя Иисусе.

Но сей всемирный проповедник таковым примером и учением Коринф и Эфес; Македонию и Афины; Лаодикию и Никополь; Италию и Рим и другие страны наставляя и умудряя, наказывая и просвещая, благовествуя и утверждая будучи в трудах, ранах, темницах, смертях простирает и к нам оную радостную проповедь тако стойте о Господе; всегда радуйтесь; ни о чем же не пецытеся; но во всем со благодарением прошения ваша да сказуются Богу.

Велико подлинно то удовольствие, чтобы быть равнодушну во всяком состоянии! но впрочем удовольствие такое, какое иметь всякому можно. Были люди, люди тем же немощам и слабостям подверженные, которые насыщались от манны сея; следовательно возможность сия и ныне при всяком остается. Так! доколе естество и благочестие, яко сладчайшие источники всякого удовольствия непрейдут; дотоле удобность сия пребудет действительна.

Человек обыкновенно страстям больше следует. И сия истинна сколько несумнительна, столько справедливо и то начало, что несытые страсти единственно и умножили наши нужды; они и заставляют нас посреде источников жаждать; при всяких избытках чувствовать недостаток.

Мы восхищаясь бесконечными желаниями; мы предавая себя волнам сим дотоле, так сказать, не находим себе пристанища доколе невидим удовлетворения оным. Но не потому ли человек наипаче и бессчастен, что так не благорассудительно поступает? Естьли бы сам создатель восхотел исполнять все желания наши; тобы и ему надлежало или потрясти всею поднебесною; или сотворить множество новых миров, или непрестанно отверзать неизвестные исходилища во утоление человеческой жадности. Бездна сия неизмерима; глубина желаний наших ненасытна; и кто может изчести множество прихотей наших?

Но противоположим мы здесь насилию страстей естество. Сие уверяет, что человек родится наг, наг и отходит. Человек родится лишенный всего и никаких возможностей не имеющий сам себе подать помощь; и когда бы божие смотрение не презрело нуждам его; тобы он при первом шаге должен был преткнуться о камень смерти.

Что ж? И сия ли бренная тварь должна толь далеко простирать свои достазания? и мы ли при избытке естественного довольства будем плодотворить безумную роскошь? мы ли воздосадуем, когда лишаемся того, что Апостол именует похотию плотскою, похотию очес и гордостью житейскою? Но здесь поставляя желаниям своим решителем здравый разум, усматриваем, что нужды наши простирающиеся за пределы благопристойности и возможности превращаются в един стыд.

Сии мнимые недостатки кажется не составляют еще совершенного бедства и следовательно бесконечно терзать нас и не должны. Я встречая мысленными очами везде недремлющее Божие око могу быть во всяком состоянии доволен; ибо всякое впрочем состояние имеет свои сладости. Провидение всем разделило особливые удовольствия.

Не говори: ежели бы я был богат, силен, славен; тобы был доволен. Ибо каждая из сих выгод окружена и розами и терниями; каждая имеет и приятность и неудобность, а иногда сию еще и в большем степени. Мы видим, что самая бедность нередко больше ликует, нежели блистательное злато. Видим, что в поте лица снедающий хлеб, приятнее насыщается, нежели приседящии пышным трапезам. Часто селянин истинее радуется, нежели дух отличного состояния, а почему? Ибо он не чувствует тех оков, какими отягчается честь; тех опасностей, которыми уязвляется богатство; тех ветров, каковыми обуревается слава; тех печалей, какими снедается превознесенность. На версех гор обыкновенно сильнее действуют ветры; равно и на высоте жребия чувствительнее беспрекословно поражает неспокойство. Нет нужды много сие доказывать; общее признание в том согласно, и никто не может сумневаться, что естество наипаче удовольствие заключило в малом и в малых.

И вот сл! естественные ободрения, какими мы себя утешать должны во всех состояниях. Но скажешь? Что благодерзновение сие поползновенно, что естество мужаясь скоро изнемогает, разум укрепляясь ослабевает, разум препираясь со страстями часто после льстит оным, уступает и повинуется. Положим сие; но где падает человечество, там не восставляет ли вера? Где раздражается естество, там не радуется ли добродетель? Где стужает слабость, там не ободряет ли благочестие? И потому то писание всякому вопиет: небойся, токмо веруй! Верующий может быть доволен во всяком состоянии воображая, что сильная Божия рука объемлет его во всех случаях; что благость его сияет во всех делах, и что он простирает столько далеко смотрение свое о человеке, яко и власы главы его изочтены сыть пред ним: уста бо вседержителевы глаголют сия: небойся Израилю! мой еси ты, аще приходиши сквозь воду, рени непокрыют тя; аще сквозе огнь; несожжешися; яко аз есмь спасаяй тя.

При сих убо уверениях, настоящая ли, прошедшая ли, или грядущая могут поколебать удовольствие верного? Но мучения и беспокойства предоставляются единому безбожнику или отметнику благодати. Сей пусть изнемогает, сей соблажняется; нам же да не будет боятися; но веровати токмо и радоватися всегда о имени Господа; нам же во всех подвигах, во всех трудностях звания и в самых нашествиях зол дабудет хвалиться точию о укрепляющей силе божией. Кто изнемогает и мы неизнемогаем; верою бо вся побеждаем; благодатью божией сладце хвалимся в самых немощех; и егда, по писанию, немоществуем, тогда сильни есмы. Столько успокаивает человека совесть верою огражденная! изнемогает вера, изнемогает и сердце наше; она непоколебима: и мы в радости торжествуем.

Празднуемые ныне служители Христовы! в каких были теснотах, в каких изгнаниях, в каких трудах благовествия: нам то довольно известно из их собственного свидетельства. Но при всем том ослабевали ль они в подвигах, падали ль под тяжестью трудов, изнемогли ль в важнейшем посольстве? О! кто изнемогал, но не изнемогали они верою утверждаясь! Петр благочестием своим побеждал все страхи; а Павел рассекал мечем веры все узлы трудностей. Убедительные примеры, что бы и мы возвергали себя на бога; яко той печется о нас!

Почт. сл! мы беседуя здесь о причинах наших неудовольствий должны обратить свое внимание и на те беспокойства, какими окружаются престолы сильных; должны оставляя прочие к удивлению представить и те труды, какими царствующая над Россиею Монархиня обременяется. Важность великого Её служения довольно изображает и важность Её подвигов.

И ежели всякое звание в точность проходимое не редко заставляет стужать человечество; то что скажем о Её подвигах в правлении нас предприемлемых?

Мы видим; что отец единой фамилии матерь единого семейства имеют свои неудовольствия и печали. Видим; что частных званиеносцев крепость иногда ослабевает; слышим притом, что сам Апостол Павел не столько уважает внешние нападения, сколько попечения всех Церквей; но не больше ли так же неудовольствия предлежит в трудности Царского звания, нежели в претерпении какого-либо приключения.

Каких недолжно понести подвигов, каких попечений утверждать общее спокойствие, ограждать миром, отвращать всякую опасность, обуздовать превозмогательства, пороки, злодейства, насилия, неправды, и всякому доставлять свое? Но сей есть безотрицательный долг Монархов; Но с таковыми преимуществами обладает нами Екатерина II. Но сими трудами отягчается ее венец; сим потом орошается Её порфира; сею неутомимостью горит светильник державы Её, Неугасаяй во дни и в нощи.

Праведно посему мы прославляя Её мудрость, человеколюбие, прозорливость недоумеваем; какая сила должна понести бремя сие; какая крепость подъять таковые подвиги; какое мужество преодолеть человечеству сродные изнеможения.

Но кто изнемогает, и аз неизнемогаю вопиет с Павлом геройский дух Великой Екатерины. Довлеет ми здесь благодать того, им же Царие Царствуют, и сильний пишут правду. Вся могу под благословением правителя вселенныя! твердая моя в него вера есть победа побеждающая всякую трудность; а благочестием своим Я растворяю горести всех беспокойств. При сих утешительных началах, кто изнемогает; но изнемогаю аз! благословенное великодушие! благословенны и начала его!

Теки убо избраннейшая Монархиня! узким сим путем; сей бо путь вводит в живот вечный; умножай свои труды, а наш покой: Тебе дати покой предоставляет себе Господь. Та вера, которую Ты объемлешь и расширяешь в пределах отечества, да будет Тебе твердый опор; то благочестие, которым исполнено сердце Твое, да будет Тебе сладкая отрада; тот Бог, которому Ты со усердием служишь, да будет Тебе всяческая во всех; да воздаст тебе Господь дело твое, и да будет мзда твоя исполнена от Господа Израилева, к нему же пришла еси уповати под Крилома его.

Наша врочем истинная благодарность и сыновняя ревность никогда непремолчит молишь о здравии любезнейшего твоего сына достойного Всероссийского Наследника нынешнего Именинника.

Всемогущий Боже! сравни жизнь Монархини Нашей долготою неусыпным Её нас попечениям; Боже! управи течение дней Всеавгустейшего Её наследия по усерднейшим желаниями всех сынов Российских. Аминь.

Сказано в Питергофе в присутствие Её Императорского Величества и их Императорских Высочеств Июня 29 дня 1780 года.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа Аминь

Бога бойтесь, Царя чтите.

Состояние человеческой жизни особливо от первого и последнего дня зависит так равно, как благонамеренное начало и добрый конец всякое дело венчают.

Праведно убо блаженным почитается тот, кому в жизнь сию счастливо вступить определил промысл. Праведно посему и ты благословенное отечество! ублажаешь тот знаменитый день, в который небеса любезнейшего Августейшей Матери сына высокого Великой Монархини Наследника произвели в мир. Россия! приемля участие в радости дня сего прославляет вкупе и ту десницу, которая счастливо продолжает течение оной.

О! коль славно быть причиною радости других; но о! сколь приятно и радующимся твердое и известное иметь радости своей начало.

Мы при увенчанной лаврами добродетелей и побед державе Екатерины II. При благополучном течении лет дражайшего Её сына, при всевожделенной всего отечества о нем надежде праведно всегда можем исповедать: яко недремлет Божие око, ниже усыпает храня Россию.

Судьба наша сияет, промысл возносится, мир осеняет сердца и мысли, и чем выше колесница славы Монаршей восходит; тем в большем блистании открывается блаженство наше и мы истиннее уверяемся: яко рука Господня с нами есть и мир его во Израили.

Но чтобы струя сия благости Божией навсегда оставалась непресекаемою, для того и наш долг есть быть благими. Совершенства Божии тем яснее открываются; чем сердце наше делается совершеннее, и мир его тем обильнее водворяется в человецех; чем жизнь их благоприменительнее бывает.

Для человека недовольно родится и жить, недовольно начать подвиг, но должно краткую сию жизнь сделать продолжительною превышая количество лет множеством добродетелей. В противном случае к чему служить нерадивому жизнь; к чему нечестивцу и несоответствующему намерениям жизни? Жизнь тогда свойственно жизнью почитается, когда она в непресечном благих дел движении состоит. Человек с тем на свет происходит, чтобы был и истинный Христианин и верный гражданин. Сии златые обязательства и Апостол на всех безъизъятно возлагает: Бога говорит он бойтесь, Царя чтите. От страха божия зависит Христианская премудрость; а от почтения власти благосостояние гражданское. И так исполни долг сей, и тогда прямо возсуществуешь рождением и жизнью! но мы взойдем подробнее в истину сию.

Какие важнейшие должности для всякого из нас, как небыть Христианином и верным отечества сыном? бога бойтесь, царя чтите сие столько для нас без отрицательно, сколь необходимо человеку состоять из тела и души.

Тело и душа составляют человека; а страх со усердием к Богу и почтение к Царю делают человека, но человека Христианина и гражданина. Все роды жития, все степени состояний, все лета века человеческого подлежат сим священным обязательствам.

Повергай себя во страхе пред создателем яко создание и раб; но почти и Царя, иже носит на себе подобие Бога судящего вселенною яко подданный и вверенный его воле.

Что ж касается до образа, каким сугубая сия жертва от нас должна быть приносима, то порядок требует здесь то изобразить.

Но как должно Бога боятся? Неиначе, разве сыновне, благодерзновенно и на причинах основанных на удивлении возбуждаемом в нас от его величия, на чувствовании его благодеяний и на признании его владычества.

Сердце проницаемое сими чувствиями может ли не изъявлять оных изумлениями, покорностью и любовью; и притом непочитать за достойнейшее упражнение свое, чтобы уничтожить себя пред ним?

И так положив за основание страха Божия совершенства его, должно почтить и источником оного любовь. Любовь есть начало сыновнего страха; но она ж должна быть и побуждением к тому.

Вышнее существо! которому мы обязаны бытием и всем бытие сохраняющим не с тем ли нас одарило разумом и волею, чтобы мы разумом познавали его совершенства, а волей жертвовали его любви и покорности? Сии должности соединяются с природой существа нашего таким образом, что повиновение правилам их составляют истинное наше благополучие.

Мы и себя должны любить в отношении только к богу; сего требует справедливость, которую ничто и никто опровергнуть не может.

Бога боятся не для того только должно, что мы его раби и что он вышний господь; но наипаче потому, что бог есть в тоже время существо любезное и благодетельное.

И ежели кто будет лишать Бога благости, тому сам сей свет, которым пользуемся; дух, коим дышим; пища, которой соблюдаемся; земля; и все определенное к нашему употреблению воспротивятся и приведут в замешательство.

Почему ты размышляешь, ходишь, действуешь; непотомули? Что бог дал тебе такую силу.

Матери мы обязаны рождением; отцу воспитанием, благодетелям милостью, другу привязанностью: но Бог единый есть истинный отец и благодетель, и те, коих мы чтим сими именами неиное что суть как орудия благости его.

Представим себе самого совершеннейшего отца; но что он в рассуждении боги? Отец старается о сохранности своего сына; но не бог ли подает средства к соблюдению залога сего? Отец прилежит к просвещению; но кто открывает понятие его: отец научает добродетелям; но кто любовь к оным в сердце его влагает; аще не Господь действуяй всяческая во всех? И есть ли кто здесь восстаёт противу сего смотрения; то в самое то время делается уже он одною тяжестью, какою обременяется земля нося на себе толь неблагодарное и неразумное бытие.

Положив убо, что Бог есть самая благость, тот час и должно исполниться сыновнего к нему страха; ибо страх сей по существу своему заключается в любви Божиих совершенств, в почтении его величия, в надежде его милосердия, в благодарности его снисхождению, и в крайнем наконец опасении, чтобы не сделаться недостойным сосудом его милостей.

Ах! может ли величественнейшее быть действие от человека, как когда познает он своего творца, любит его, покорствует его воли, и старается всевозможно быть достойным изливаемых его благостей?

Мы должны боятся Бога не столько по премудрости его или потому, что он всемогущ, что правосуден и непостижим; сколько по любви его к нам. Все его свойства для нас неоцененны бывают, когда мы уверяемся, что он нас любит, и что его милостей к нам несть конца. Ибо не сие ли больше приводит дух в восторг; не сие ли заставляет жертвовать всеми желаниями закону и должности; не сие ли производит в нас спасительную ревность, чтобы жительствовать, по Апостолу, честно и праведно; а для чего? да в век сохранит Господь милость свою в нам и завет его верен пребудет. И так вот! оказывается отсюда и образ, каким должно свидетельствовать страх к Богу.

Благость божия сияет во всех делах а наипаче милость его удивляется на человеке; то человеку возможно ли достойнее воздать Божие Богови кроме того, ежели он сам будет благ и добродетелен, и ежели употребит милости небесного отца сообразно с намерениями его?

Ты имеешь благородную душу; то и покланяйся Богу духом и истиною. В тебе возжен светильник разума; то и подвергай оной послушанию небесной веры. В твоем сердце напечатлен закон; то и воспламени оное к любви его. Ты одарен телесными способностями; благословляй убо виновника оных внешним почитанием. Ты живешь в обществе и составляешь его часть; то и просвещай свет свой пред человеки, яко да видят твоя добрая дела. Тебе работает свет то и употреби во славу божию толь знаменитое преимущество. Кратко: Бог сделал тебя таким, что ты способен его познавать, почитать, любить, искать в нем своего блаженства: то можешь ли без нарушения своего спасения и без огорчения благочести Божией подавить сии небесные семена безбожием, или неверием, или упорством отметая всерадостную Евангельскую благодать? О! последнее то будет ослепление чтобы оскорблять злоупотреблением даров толь любовного к нам отца, каков есть отец небесный. И потому бойся Господа, вопиет премудрость, во вся дни живота твоего, да жива будет душа твоя и благодать будет на твоей вый.

Внимай сим глаголам Христианин! и управляй дела свои страхом божиим, да да удостоится быти сын Бога вышнего.

Но как не довольно слушатели! по писанию, чтоб Божие Богови, а требуется еще и Кесарева воздать Кесареви; то из сего выходит и другое обязательство, какое дух святой возлагает устами Апостольскими: Царя чтите. Недовольно, говорю, приносить вышнему жертву сердечного повиновения; но должно и помазанника его почтить нелицемерною верностью. Воздадите божия богови. Кесарева Кесареви.

Суетный тот Христианин, и недостойный имени Гражданина, кто отвергает подчиненность, ах! ежели допустить равенство и независимость, то должно во все разрушиться златому союзу церкви и общества, и притом возникнуть всем неустройствам.

Верховный владыко! предержащую власть поставляет в обществе яко главу в теле. Но что есть тело без главы? Един презренный труп. Но что народ без Царя? Суть стадо без пастыря, корабль без кормчего, дети без призрения. Суть мертвые члены, а хотя и действующие, но больше к своей погибели.

Ужаснуться должно воображая мимошедшие злосчастия, какими отягчался человеческий род выходя из зависимости и предаваясь своевольству. Историческая сия картина не изображает больше, как одну мерзость и запустение.

Тут представляются реки кипящие кровью; тут вооружается сын на отца и чадо восстает на матерь; тут Гражданин яко скимен свирепеет на собратию, сильный утесняет бессильного, богач убогого, злодей невинного; тут пламень пожирает дома, неистовство разоряет грады, леность в железо обращает землю кратко: тут, по писанию; реки полагаются в пустыни и исходища водная превращаются в жажду.

Правда! часто бывали и неблагоустроенные власти причиной великих зол; но сии несчастия в рассуждении первых суть больше несчастья личные, нежели общие.

Никогда кажется, не страдало столь жестоко человечество, как под варварским владением Калигулы, Нерона, и Домитиана: однак противополагая их пагубные следствия тем, каковые Римляне причиняли себе вооружаясь на владетелей и обагряя царство междоусобными бранями ясно усмотреть можно, что последние превышают и по тяжести и по числу.

Следовательно милостиво благопромышляет Бог поставляя народам Царей воеже обуздавати безумных человек невежество, повелевая притом повиноваться во всяком страсе владыкам не токмо впрочем благим, но и строптивым.

Сколь ни строптив Царь; но суд Цареви даст един Бог; а долг вверенных его воли есть точию покорятся. Святые Апостолы не так ли были расположены к властям? В первые дни Христианства, когда веровавшие во Христа ведомы были пред Цари и владыки нетоже ли только делали, что покорялись, и в случае самого гонения благословляли, терпели и умирали. Так всегда Евангельского духа исполненные люди повиновались Господа ради аще Царю, аще преобладающему!

Ибо безумно думать, чтобы какой либо случай разделял почести, отличал состояния, управлял обществами, учреждал порядок и следовательно устроял власти. Нет! сие дело есть таинственного божия смотрения, дабы решить судьбы, хранить народы и призывать им в милости или во гневе Царей и обладателей. Бог есть начало всякого начальства; несть бо власть аще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть.

Положим; что вышний есть един верховный тварей правитель и судья вселенной; однак по особенному благоволению возводит он на сей славный достоинства степень и человека, поручает ему важное сие дело, предоставляет власть живота и смерти многих, и тем соделовает его участником величества своего, зане почтенные царскими преимуществами носят на себе образ всесильного; так могут ли подчиненные Царю должного ему невоздать почтения без оскорбления чиноначальника; тем же противляйся власти не Божию ли противится повелению? Воздадите Кесарева; Кесареви повинитеся всякому человечу созданию Господа ради; Царя чтите. Сия есть заповедь содержащего дланью всю тварь.

Но каким образом достоит чтить Царя? таким, как мы должны бояться Бога. Жертва сия единственно любовью да услаждается. Дети имеющие отца ближайший в том преднаписуют способ.

Долг сыновий отца любить, почитать и покоряться ему совершенно; но равно и подданных совесть темиж крепчайшими связуется узами. Понеже закон повелевая чтить отца и матерь преимущественно в себе заключает почтение к Государю основанное на любви и усердии; и о! ежели где, то здесь наипаче потребно обязательство сердца, здесь наружность должна изображать чистоту совести.

Жесточайший для сыновьего сердца удар огорчит неисправностью или преслушанием своего родителя; но и верноподданных любовь сеюж златою уздою удерживать должна всякое беззаконное стремление а кольми паче действие.

Почтение происходящее от страха несовершенно и ненадежно, ибо оно принужденно, и следовательно не столько на совести основано, сколько на том уверении: яко Царь есть отмститель в гневе злое творящим. Почитает и злодей предержащую власть за страх; Князи бо не суть боязнь добрым делом, но злым. Почитает и благорасположенный гражданин, но из любви и преданности; ибо он уверен, что власть есть божий слуга во благое всем благое творящим; потому и сам благое творит. И вот начало; от которого исходить должно наше почтение к Царю. Царя чтите: но как? благое творя, соответствуя его законной воли, и исполняя все то с его стороны, чего требует существо, от негоже власти учиняются; требует данная пред ним клятва и обязавшаяся к тому совесть.

О! сколь восхищающее зрелище! где народ суть члены единой фамилии, суть браться под властью единого отца или матери; где богоучреждаемая сия власть совокупляя оных между собою совокупляет единой главе. Сколь блаженно общество! где Царь есть отец подданных, а сии дети Царя; где тот покровительствует, а сии любят и со усердием почитают; где власть разделяет должности, а званиеносцы с верностью оные проходят пребывая, по Апостолу, в неже звани суть; где Государь предписывает законы, устрояет порядок, плодотворит добродетель; а подданные устремляют благородное рвение относительное к исполнению его уставов и к созиданию частного и общественного блага.

Любезные сынове Российстий! настоящие рассуждения не к тому ли влекут сердца и мысли ваши, чтобы Бога боятся и Монархиню чтить на упомянутых основаниях?

Бог есть наш отец; есть высок над всеми языки Господь: то не наш ли долг расположить себя к исполнению его намерений достизаемых добродетелью и совершенством жития?

Монархиня! есть Матерь о чадах веселящаяся; есть власть кроткая и благая; есть законопремудрая обладательница: то не мы ли обязаны все возможности обратить на соответствие высочайшим Её повелениям? то мы ли возбезтыдствуем дерзая противными действиями разорять дело неусыпных Её трудов?

Вседержитель! определив над нами царствовать премудрую Государыню узаконил и почтение к оной, но какое? соответствующее закону, порядку и Её благонамеренной воли. Следовательно чтобы достойно почтить державную Её власть, то должно стараться быть достойным Её промысла объемлющего един подвиг в должности и честность в житии.

Всех Её намерений, всех трудов цель есть благосостояние наше; то за сие самое одолжаясь мы особе Её почтением должны оное соединить с благоохотною покорностью Её законам и спасительным установлениям.

Хочешь ли почему иметь похвалу от престола величествия Её? сохрани Её уставы хощеши ли небоятися власти? Благое твори.

Сколько она нам благодетельствует! сколько мы своим повиновением подщимся оказать благодарности. Сколько она созидает счастье наше законами, милостью, благоучреждением же и снисхождением; столько мы умножаем верность в прохождении возлагаемых от промысла Её должностях. Все, все приникаем к сему зерцалу, и последуем стопам своей Матери.

Что в почтении, когда оно не основано на любви и усердии? Но что и в любви, ежели не исполнять воли достолюбимой особы? так вот! и остается нам увенчать свое почтение к Монархине любовью; а любви совершенством положить добродетель.

Но милосердная Монархиня! мы знаем, сколько умножено Тобою наше благосостояние; мы понимаем превосходство Твоего Царствия; чувствуем цену твоих великих благодеяний: следовательно можем ли не чувствовать и того, чтобы всегда приносить твоему Величеству жертву почтения, каковое Апостол предписал? о! да исключится той от рода человеческого, кто бы иначе себя расположил.

Россия! во век прославит твое безприкладное обладательство. Церковь выну возвеличит твою благочестивую державу, и мы бессмертными устами воспоем твои благодеяния. Невзирай впрочем что воздаяние наше несразмерно твоим благостям; воздаст Тебе за нас достойно сам отец небесный!

Отче небесный! мы трех у тебя просим: продли счастье наше в животе Монархини; подкрепи силы наши в исполнении Её воли; храни дражайший залог благости твоей Всероссийского Наследника, его же утвердил в сей день всерадостным явлением; храни яко зеницу ока возлюбленную Его Супругу и Августейших Их чад. Сотвори да будут они во славу нового Израиля торжествующей России. Аминь.

Сказано в зимнем дворце в присутствии Её Императорского Величества и Их Императорских Высочеств Сентября 20 дня 1780 года.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа Аминь

Блюдите, како опасно ходите.

Нет нужды вопрошать или изъяснять здесь, что есть сей настоящий праздник и всеобщее торжество. Знает всяк, что Церковь возносит подвиги святой великомученицы Екатерины оказавшей достославный пример непоколебимой веры и истинного великодушия. Знает всяк, что Россия вкупе торжественно празднует великий день Тезоименитства благочестивейшей Своей обладательницы. Торжество сколько достодолжно верноподданным, столько и боголюбезно!

Богу что может быть приятнее, как когда приемлются благодеяния его с признательным сердцем? Для человека что спасительнее, как ежели он понимает цену оных, и тем располагает себя к приятию вящших даров?

Мы празднуя тезоименитство своей Монархини; мы вознося всесожжения благодарности ко господу, яко благоволит он в животе возлюбленной своей помазанницы, и тем возвышает рог православных, исполняем тот священный долг, которого требует от нас бог, требует совесть, требует отечество с люботщанием взирающее на Великие дела Великой Екатерины.

Закон обязывает всякого участвовать в жизни просто Царевой больше нежели в своей; то не праведнее ли возблагодарим, и возрадуемся о продолжении жизни той власти, которая отменными украшена преимуществами?

Обыкновенно человеку радоваться при ведении какого либо совершенства: но не то ли есть главное совершенство для всякого общества, когда державствующая власть совершенна? о! сие есть первое счастье и первая утеха для народа.

О! мы посему имея Монархиню премудрую, благую, кроткую праведно, и радуемся, и торжествуем, и благодарим спасающего Христа своего и хранящего Её здравие, которое тем для всех драгоценнее; чем подвигопложнее в общем благосостоянии; тем всевожделеннее, чем больше оно существует в добродетелях.

Ах! сколь то велико для жизни превосходство, чтобы добродетель души словом, мыслью и самым делом просвещать пред другими; но превосходство впрочем сколько божественно, столько наипаче и великим особам свойственное.

Оная небесная заповедь: блюдите, како опасно ходите; к кому наипаче относится, к кому? Как не к отличившимся пред другими своим состоянием. То есть намерение сице глаголющего Павла! но сие будет и содержанием следующего слова.

Быть добродетельну, ходить пред лицом Бога живаго непорочно, учреждать жительство на правилах честности есть столь же необходимая для всякого должность, сколь нужно и обращать добродетель свою к созиданию других.

Добродетель без примера есть мертва. Человек себе токмо добродетельный скрывает вверенный себе талант, и следовательно подвергается истязанию.

Не то ли есть превосходство Христианского звания; чтобы и брата своего благостью приобретать; чтобы и немощных утверждать в силе разума; чтобы и самою наружностью непредполагать им камня претыкания или соблазна.

Мы живем сл! в обществе, ходим пред лицом церкви, пред лицом, то есть, народа обращающего внимание на все наши поступки.

Думаешь ли, чтобы раб не назирал путей господина, сын отца, пасомый пастыря, низший высшего? но таковое испытание едва ли не с большим еще бывает прилежанием, нежели как господин сматряет стези своих рабов, отец сына, пастырь пасомых.

Мы живем в обществе! и сколько разделяемся состояниями, столькож оными и связуемся. Союз сей неразрывно сопряжен отношениями.

Но как меньший подлежит большему, нижний всегда заимствует от высшего: то вот высших наипаче и касается оное обязательство; чтобы блюли себе, како опасно ходят растворяя солью благоразумия все слова и дела; чтобы светильник их добродетелей был неугасаем; чтобы пример их наставлял к правде каждого взирающего на них, яко на град верху горы стоящий.

Ничто столько не подвергает опасности простых нравов, как неблагоприменительность высших.

Раб развращен! ибо господин непорядочен; неблагоустроен сын; ибо неисправен отец: овцы заблуждают; ибо пастырь неосторожен. Свет исходит от солнца, а низший заимствует от высшего. Что ж? Отличное состояние не требует ли посему отличия и в благонамеренном поведении? Есть ли добродетелью непревосходит других, то для чего и желать быть выше других? одна добродетель освещает превосходство. Отыми свет сей, и будет всякое блистание мрак, благородство подлость; высота унижение.

Чтобы быть прямо великим; то должно и в очах низких представлять себя зерцалом возможных совершенств; чтобы носить имя отменного отечества сына; то не только сердце, но и самую внешность должно иметь благорасположенну. Один порочной вид и блазненной поступок нередко уничтожает другого добродетель!

Неможно вообразить достославнее привилегии отличных, как чтобы кроме Бога и совести не зависеть от предосуждения низших; как чтобы сии с чистым совершенств их понятием не разлучено сопрягали любовь, почтительное мнение и спасительное примеру их подражание? А что есть сия первых существенная и должность, и польза и честь, то яснее усмотрим из соотношения к обществу.

Неоспоримая справедливость, что сие имеет над нами право возлагающее необходимые обязательства, и такие, без которых всякая добродетель, или есть ложная или мертвая, или недостаточная.

Сколько бы не преимущественны были твои душевные расположения; но при всем том суть одно бесплодное древо, ежели общество не взимает от них потребной себе дани.

Что пастырь, когда благочестие его не светит миру? Что судейское зерцало, когда судимые не видят в нем своего удовольствия? Что благородство, когда при нем еще больше насилуются равнодушные? Что и всякое другое состояние, ежели оно к себе единственно привязано?

Будет ли справедливость, чтобы я почитал за долг всякого входить в мои пользы, в мои отличности; а сам вопреки вовсе был необщителен?

Но делай то и другому, чего сам себе хощеш; сие гласит естество. Но вся елика аще хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде; се! есть закон и пророки. Храмину составляет пристойный материал; а здание общего блага возвышается совокупными силами.

Общество не от того ли больше бедствует, что один разоряет другой разоряется: один своевольствует другой злостраждет; один бесчинствует другой соблажняется повреждая тем нежный состав церкви.

Неблагоустроенно общество! ибо неблагоустроены его члены. Неключим народ! ибо неключимы те, от которых ожидает он достоподражаемого порядка в житии.

Но ты обязан, говоришь, обществу только тем, чтобы действительно оному благотворить, или отвращать видимое зло; впрочем благорасположен ли я или нет, то не касается ни пользы его, ни моей обязанности.

Боже! но сия ли есть услуга церкви и обществу? Но сиель возможет что к совершенству ближних. Всякое общество обыкновенно благополучным или страждущим, совершенным или несовершенным делают поступки народа, которые суть оного члены. Но таковые поступки не в одном ли определяются образе, как они думают, как рассуждают, как изъясняются, как действуют? Следовательно, та есть главная всякого, а кольми паче главных и должность, чтобы быть не просто токмо добродетельными; но добродетельными в мыслях, рассуждениях, и самой наружности.

Мнения или мысли народные особливо подкрепляют внешность. В естество вещей не всяк может проникать! и потому малая неосторожность иногда обеспокоивает других совесть, и нелепый бред причиняет в немощных.

Положим; что житие твое порядочно, честно, свято. Бог на то преклоняется всею благостью. Бог! Иже есть необидлив забыт труда любьве, а совесть искушая сие неизреченное в себе иметь хваление. Сия есть самая благая часть, которую ты избрал благая! ибо она есть плод добродетели, но твоя соблазнительная внешность; твои невоздержные беседы; твоя не внемлющая святости и должности отважность часто колеблет благонравие слабой братии. Они нечувствительно приемлют язвонсоный сей воздух, присвояют мысли, и часто творцы делаются того, что ты только говоришь. Им то прикосновенно бывает в деле, что у высших есть в слове. Но не сие ли есть самое оскорбление общества; но не сей ли есть тот соблазн, которому горе обещает писание.

Исповедать сердцем Религию, а словом отвергаться ее силы; именоваться верным, а святость августейшей веры делать игралищем неподобных рассуждений; отличаться знамением христовым, а таинственной его истины юродством ставить; обличать, умолять, и запрещать другим именем Бога, откровения, Церкви; а самого себя не представлять в пример благочестия что иное есть, как не один нуль без числа, тело без души, солнце без света.

Но напрасно говоришь, уважать столько одну наружную неблагоприменительность. Уважаю! когда она есть таже тяжесть для общества, таже сеть, также язва, как и самое дело. Уважаю когда то разрывает священный союз веры, которой всего теснее связует намерения наши с намерениями божиими, пользы с пользами других, ближних с ближними, низших с высшими.

Должности, которые нас вообще привязывают к обществу, наипаче заключаются в Религии; а посему, чтобы сохранить почтение к оной, то следует достойно званию сему и ходить; то надобно и в рассуждении веры созидать храм духовен, и общество святое.

Вера не оживотворяемая добродетелью не больше существует, как мертвый труп: но и добродетель без отъятия соблазна неиное что есть, как сам грех.

Писание повелевая чтить веру, повелевает притом подавать в вере и добродетель, в добродетели разум, в разуме воздержание, и наконец терпение, благочестие и любовь.

Какой же закон добродетель вещает? Чтобы гнушаться порока, и едину соблюдать честность. Какой разум? Дабы ничего безрассудного не начинать, ни делать, ни говорить. Воздержание, чтобы укрощать стремление страсти, и огнь сей погашать росою умеренности; благочестие, дабы почитать божественное честно, вся святая святить, вся достоприятная принимать. Любовь наконец, дабы наипаче находясь в достоинстве учением, советом, прещением же и кротостью, пред охранением и святым примером благотворить ближним.

Государь отец! когда изображает спасительные законы, решит недоумения, право правит слово истины. Судья праведен; когда обидимого защищает, обидящего карает, угнетаемого покровительствует, угнетающего жезлом бьет мести. Высший благодетель; когда ненаказанного просвещает, заблудившего обращает, зле живущего примером своим исправляет.

Се! истинное начертание должностей отменных состояний. Нет здесь средины; а должно или изгладить имя свое от числа верных, или исполнить сии обязательства: емуже бо несть сих, гласит Апостол, слеп есть просвещенный, высокий низок, великий умален, гражданин подл, Христианин забвение приемый очищений древних своих грехов.

Божественный веры совершитель! не столько ли же осуждает соблазн, как и самое дело? И потому святым его ученикам не тали была заповедь, чтобы они не творцы токмо были его воли, но и просвещали свет свой пред человеки; дабы они будучи нова тварь изъявляли обновление свое не внутреннее токмо но и наружное. К чемуж такое повеление? яко да прославится там небесный отец.

Прославленный неможет больше возвеличить прославившего; как, когда чрез себя и других научает достойнее воздать Божия Богови. К громкому высоких органу обыкновенно приноравливается и слабая низких песнь. Кто не знает силу примера?

Не толи больше останавливает течение здравой жизни в нижних, когда они видят особу почтенную, имеющую, характер отличия, неблагочинну, не преподобну не держащуюся верного словесе по учению; когда уста их глаголют суету и десница их есть десница неправды.

О! тогда безвер торжествует; отметающий благодать сильнее упорствует; безбожник в пререкании усиливается; во устех нечестивых опаснейшая сплетается сеть гражданам; тогда грешник при крае исправления уже своего находящийся, в бедственнейшей погружается глубине зол. Кто не знает действия высокого примера?

И потому откровение приказывая Епископу быти без порока, яко же Божию строителю; тоже самое целомудрие предписывает и в чести сущим; то самое искусство, тот разум, ту осторожность: блюдите, како опасно ходите.

Ибо можно ли думать что бы оные Евангельские наименования: Ангелы церкве, свет мира, соль земли, благопоспешники Божии простирались токмо до пастырей? Нет! Они простираются и к отцам имеющим детей; ко владыкам имеющим рабов; к начальникам имеющим подчиненных; к судьям окружаемым судимыми; так равно и ко всякому отличившемуся пред другими своим состоянием.

Добродетели или пороки обыкновенно по толику усиливаются; поколику добрые или худые имеют нравы высшие. Аще бо свет, иже в обществе, тьма будет; то тьма кольми паче!

Знаменитые сыны и покровители отечества! мал есмь чтобы добродетели ваши или возносить или поощрять. Довольно здесь сказать: что когда кто высок, когда имеет честь, имеет славу: для того нужны и все добродетели, а особливо благочестие, осторожность, и честное повеноведение. Верный способ доказать свое достоинство состоит в изъявлении собою достоподражаемого примера.

Что более есть; злато ли или церковь святящая злато? что превосходнее? честь ли или устроение ближнего дающее существо чести? Ах! Сколь блаженным почитает истина творящего волю Божию и других томуж собою учащего. Блажен, иже сотворит и научит.

Светильник телу есть око; а человек вознесенный есть зерцало для народа. Праведно сие указует зерцало; существенно в том другие видят и свои должности; от избранных избранные и бывают!

Сим почестям, сим отличным знамениям, сей преданности других, чем достойнее можно удовлетворить, как не жизнью иждиваемою толико славно, что бы все люди радовались и удивлялись о всех славных бываемых от вас.

Ходите убо не яко же мудрии по началу токмо вашей чести; но яко же премудрии и по божественному званию. Просвещайте свет не столько вашей славы, сколько блистание благоразположенного сердца пред другими. Созидайте кийждо ближняго. Тако тецыте чрез поприще добродетельного звания; да постигнете неувядаемый венец. Тако чрез почести премудрой Монархини аки лествицею восходите и к почестям вышнего. Тако благоприменяясь высочайшему ее доброт примеру низводите милости божии на вы! и на все отечество.

Благословен Господь! что избрал над нами Царствовать Монархиню драгими совершенствами блистающую; что устроил сердце Её избранным сосудом добродетелей; что изобразил в жизни Её всякому, и должность и звание, и веру, и закон. Благословенна и Монархиня толико сильная словом же и делом, наставлением и примером! сия бо есть слава истинная; иже сотворит и научит.

Благочестивейшая Государыня! мы когда торжествуем день твоего тезоименитства, тогда радуемся и о всех славных бываемых от Тебе во днех Твоих. Радуется отечество; что милость и истинна, правда и мир осеняют превознесенный твой престол, что премудрость твоя начатая к концу приводит, недокончанная исправляет, новая великая совершает. Радуется Церковь! что в добродетелях Твоих слепой находит путь падший восставление, бедный обогащение, гонимый покров, так, как и вера свое приумножение; суд беспристрастие; честь смирение; слава существо.

Прими державнейшая Матерь! Самую сию всеобщую радость за истинную усердия жертву, возженную на празднуемое днесь твое Тезоименитство. Сам содержай сердца Царей в руце своей да видит наше смиренное моление ниспрашивающее Тебе от небес долгоденствие; нам же в долготе дней твоих возвышаемое счастье. Аминь.

Сказано в присутствии Её Императорского Величества и Их Императорских Высочеств Ноября 24 1780 года.

Всеавгустейшая Монархиня!

Егда и аз посажден с великими и владыки? Егда и аз судити имам со старейшинами в силе и разуме? Ах! милосердая обладательница! не твоя ли десница дивная сия со мною сотвори? Не твоя ли Матерняя благость удивляет на мне безприкладные милости? Не от дел бо не от дел моих праведных, их же сотворих; но по единому высочайшему твоему соизволению излияся обильно на мя благодать сия!

Мал бех в братий моей и юньший в строителех домов отца небесного! но теперь соделоваюсь сосуд честен; и се! со избраннейшими Иерархами и первосвященницы возвещати имам слово Божие Иакову, оправдания и судьбы его Израилеви; и се! со святейшими восхожду на седалище правды. Какое возвышение моего жребия! Сие сие убо человеколюбливейшая Государыня! твое избрание чем воспрославить я могу, чем доказать чувствительность души к благодеяниям твоим? Ни чем больше, как усердным исполнением всего того, яже хощет и требует благопромыслительная твоя воля.

Слышу наказание премудрой законодательницы; слышу заветы Матери отечества; слышу просвещеннейшие уставы; и прилагаю сердце мое к разуму оных; и сии совершенства наставляют мя на течения правые; да сокровиществую, яко же заповеда Бог, со исправляющими спасение людей.

Правда! бремя сие тяжко есть; ах! кто не признает, что творить суд есть нежнейшее дело? Но ежели свет и истина исходят от твоего престола; ежели премудрость твоя наставляет к правде и законами и просвещением, и человеколюбием и примером; то не суть ли сии для меня вернейшие спутники к прохождению назначенного служения?

Вижу в законах твоих како подобает творить суд и истину; вижу в них аки в зерцале те способы, чрез которые сохраняется беспристрастие; вижу и тот высочайший в особе вашей пример, который убеждает всякого служить Богу и отечеству в преподобии и правде; то вскую по сему буду смущаться и падать под сим игом, вскую?

Аще бо и слаб есмь, аще и умален в разуме суда и законов; но довлеет то собственное моего духа уверение: что аще добро творю разумею кому творю; кому? творю церкви, отечеству а таким образом не больше ли себе?

И так утверждая упование свое в бозе и высочайшем Вашего Императорского Величества благословении иду в путь сей, и елико могу подщусь со избранными избранен быти!

Но Тебе Всеавгустейшая Монархиня! Тебе! избравшей мя в сие истое звание что воздам за неизреченную сию милость; как и чем воспишу благодарственная?

Когда Бог юньшего в дому отца своего Давида помазал Елеем помазания своего, тогда он за такое благодеяние руце свои сотворил ему орган, и персты своими составил Псалтирь вопия: кто возвестит Господеви моему? Сам господь; сам услышит!

Всезлатой образ! каким и мне можно только открыть Вашему Величеству свою благодарность. Я усты моими возглаголю Твою премудрость; слух открою ко внятию Твоим повелениям; руце вознесу выну к Божию престолу прося вам долгоденствия; а сердце сотворю жертвенником, на нем же вечный возгорит огнь моей преданности; на нем же всегда проносима будет молитвенная жертва о твоем спасении, и о всецелости пресветлейшего Твоего наследия несумненно впрочем веруя: что сам Господь, сам услышит сия; еже буди буди.