Учение св. Иоанна Златоуста о пастырском служении по беседам его и письмам

Полезно как пастырям, так и кандидатам священства знать, что передумали, перечувствовали и что касательно пастырского служения высказали в своих творениях лучшие пастыри церкви всех мест и времен – св. отцы и учители церкви. Мысли св. отцов и учителей церкви касательно пастырского служения насколько драгоценны для знакомства с постановкой пастырского служения и практики в древней церкви, настолько же и полезны в видах современного устроения и упорядочения этого служения, для кандидатов пастырского служения эти мысли представляют обильный материал наставлений, назиданий, советов, а для проходящих уже это служение – обильный материал указаний и правил к достижению цели пастырского служения и для безошибочной деятельности в разных отношениях пастырской жизни.

В виду важности знакомства с пастырскими воззрениями св. отцов и учителей церкви ясно, какое значение имеет задача нашей работы – изложить взгляды на пастырство и пастыря «великого учителя, величайшего светила», ревностнейшего пастыря, св. Иоанна Златоуста (346–407). Задача эта получает тем большее значение, что в пастырских воззрениях св. Иоанна Златоуста нашел себе выражение взгляд лучших людей его времени, взгляд, основанный на глубоком знании Священного Писания, слова которого так часто повторяются в беседах св. Златоуста, и на глубоком понимании задач и целей служения пастыря. Поэтому-то пастырь Златоуста остался на все времена идеалом пастыря, и его отдельные характерные черты повторяются всеми писавшими о пастыре; и, кажется, ни одна книга по этому предмету не могла и не может обойтись без выписок и цитат из творений этого великого отца Церкви. Словом, взгляд Златоуста на пастырство сделался взглядом всей христианской церкви и во все времена ее существования.

Рассуждения св. Иоанна Златоустого о пастырстве отличаются лирическим характером, почему они менее всего подходят под тип холодного, сухого и спокойного исследования об обязанностях священника. Горячая убежденность, которая звучит в каждом слове его рассуждения по данного вопросу, обаятельная увлекательность изложения, живость образов и картин, эти отличительные черты его рассуждений показывают, что все содержание их пережито, перечувствовано вдохновенным автором, с болезнями выношено в душе его и затем вылилось на бумаге. Этим и объясняется то глубоко неотразимое впечатление, которое производят в душе читателя беседы и письма св. Иоанна Златоуста.

Служение пастыря, по мысли Златоуста, так высоко, что он не находит возможным ставить его в параллель с чем-нибудь, происходящим на земле, и относит его к учреждениям небесного порядка. «Священство, – говорит он, – хотя совершается на земле, но принадлежит к порядку небесных учреждений»¹. И по своему предмету и назначению, и по власти священство «превосходит все другие человеческие достоинства»². В то время как человеческие учреждения, во главе с царской властью, заботятся «о земном» – об упорядочении внешних форм и порядков общественной жизни, – священство житейским занимается не много, главным же образом оно заботится «о небесном»³. «Власть царская распоряжается делами земными, ей поручены тела, власть же духовная достигает неба, ей поручены души людей, тех людей, за которых пролита драгоценная кровь, заплачена дорогая цена искупительных заслуг Христа Спасителя»⁴.

Священники в своей деятельности являются непосредственными продолжателями дела Иисуса Христа, Его служения на спасение рода человеческого⁵. Как Божественный Пастыреначальник однажды навсегда совершил спасение всего рода человеческого, так его преемники – пастыри – имеют задачей приводить ко спасению души отдельных людей, вверенных их попечению.

Назначение пастыря – служить «солию земли, светом миру, градом вверху горы стоящим».

Как соль предохраняет от порчи предметы, употребляемые нами в пищу, так и пастырь призывается предохранять мир от порчи нравственной, от тления духовного – от неверия, лжеверия, суеверия, разного рода пороков и соблазнов. Соль делает пищу здоровою и приятною на вкус, подобно сему и пастырь самим своим званием призывается к тому, чтобы способствовать нравственному оздоровлению мира, развивать в людях вкус духовный к вещам Божественным, делать людей приятными Богу⁶.

Пастырь «свет миру». Свет рассеивает тьму, делает предметы видимыми, показывает тот или другой их образ, их красоту или безобразие; и христианский пастырь должен рассеивать облегающую мир тьму религиозного неведения и пороков, просвещать умственно и нравственно слепых, представлять вещи в их настоящем свете, освещать внутренний мир каждого человека.

Свет, затем, есть стихия согревающая и оживляющая, так и пастырь имеет своим назначением согревать души любовью и, проводя идеи истины, правды и добра в мир людей, оживотворять этот мир, воскрешать его от смерти духовной в живот вечный⁷.

Пастырь – «град вверху горы стоящий». Как город, стоящий наверху горы, привлекает к себе утомленных путников, манит их обещанием отдыха и покоя, так и на пастыря церкви обращены взоры путников жизни, к нему простираются руки ищущих утешения от скорбей и печалей дольного мира и пастырь должен идти навстречу всем требующим духовного успокоения, его долг «слабого поддержать, больного исцелить, раненому раны перевязать, заблуждающегося обратить и погибшего взыскать»⁸.

Такое высокое, чрезвычайное призвание пастыря – быть нравственным руководителем пасомых или, говоря словами св. И. Златоуста: «образовывать людей в высшем и для высшего»⁹ – выделяет его служение из ряда прочих. По своему назначению служение пастыря выше служения царского. «Не управление народами и городами, – говорит св. И. Златоуст, – преподаем мы (пастыри), но другую власть, важнейшую самого царствования, или, лучше, не мы преподаем, но благодать Духа. Какая же это власть, важнейшая самого царствования, которую получают приходящие сюда? Здесь они научаются господствовать над порочною страстью, удерживать гнев, подавлять зависть, порабощать тщеславие. Не столько важен царь, сидящий на царском престоле, сколько человек, возведший в самом себе здравый разум на престол власти над рабскими страстями»¹⁰.

Христианское священство выше священства ветхозаветного. «Иудейские священники имели власть исцелять проказу тела, или лучше, не исцелять, а только свидетельствовать исцелившихся, новозаветные же священники призваны не свидетельствовать минувшую проказу тела, но совершенно отгонять нечистоту души»¹¹.

Отцы духовные выше даже самих близких к нам людей – отцов по плоти. Последние «рождают нас от кровей и хотения плоти, а первые – виновники для нас рождения от Бога, блаженного «паки бытия», истинной свободы и благодатного усыновления»¹². Поэтому и «различие между теми и другими такое, какое между настоящею и будущею жизнью»¹³.

Соответственно исключительности своего служения на земле пастырь имеет исключительное также и полномочие. Духовное (благодатное) возрождение и приобщение Христу чрез вкушение Его плоти и крови, необходимые для вечной жизни (Ин. 3:5, 6, 54), отпущение грехов и вообще все таинства – «все это совершается только руками священника»¹⁴.

Священники «еще живут и обращаются на земле, а поставлены распоряжаться небесным и получили власть, которой не дал Бог ни ангелам, ни архангелам. Ибо им сказано: «елика, аще свяжете на земли, будут связана на небеси; и елика, аще разрешите на земли, будет разрешена на небесех» (Мф.18:18)¹⁵.

«Что может сравниться с такою честью, – спрашивает св. Иоанн Златоуст. – Какая власть может быть более этой? Небо получает начало суда с земли. Судия сидит на земле, и Владыка следует за рабом, и что последний присуждает горе. Священник стоит посредником между Богом и родом человеческим, низводя на нас оттуда благодеяния и вознося туда наши прошения, примиряя со всем родом человеческим разгневанного Бога и нас, разгневавших Его, избавляя от рук Его»¹⁶.

Чрезвычайность пастырского призвания, руководить пасомых к духовному совершенству¹⁷, делает служение пастыря необыкновенно трудным. «Во всем у нас с вами (пасомыми), – говорит св. Иоанн Златоуст, – равные преимущества и главнейшие из благ у нас с вами одни и те же. Все имеем одно и то же крещение; все сподобились одного и того же духа; в одно и то же мы с вами стремимся царство. В чем же состоит мое преимущество пред вами. В заботах и трудах и беспокойствах об вас»¹⁸.

Велик труд воспитателя юношества, обязанного следить за развитием питомцев, вверенных его руководству, и направлять их на добрый путь, указываемый им их благом. Но пастырское воспитание гораздо труднее обыкновенного. «Нет, – говорит Златоуст, – нет труда, который бы был подобен труду священника»¹⁹ как духовного (воспитателя) руководителя.

Его попечения требуют, его пастырской любви поручаются разнообразные характеры, и между ними большинство людей зрелых, привыкших к самостоятельности и уже давно утерявших ту гибкость душевную, при которой обыкновенный воспитатель, усердный к своему делу, легко может направить своих питомцев, куда ему угодно²⁰.

Обыкновенные воспитатели, имея дело с детьми, имеют право действовать на них принуждением и в случае нужды подвергать их взысканиям и наказаниям. А пастырь церкви, воспитывая народ для царствия Божия, лишен возможности действовать на пасомых принудительными мерами, ему доступны только нравственные меры увещания и убеждения²¹. Он имеет дело с людьми свободными²² и не может посягать на свободу тех, которых должен привести ко Христу чистыми и непорочными. «Нам не дано, – говорит Иоанн Златоуст, – такой власти законами, чтобы принуждением удерживать грешников от согрешений; да, если бы и дана была такая власть, нельзя было бы употребить ее, когда Бог увенчивает отстающих от греха не по принуждению, а по свободному произволению»²³.

Обыкновенный воспитатель ставит своей задачей содействовать развитию естественных сил и склонностей человека. А пастырь церкви при руководстве пасомых, по указанию божественного учения, исходною точкою своей деятельности воспитательной должен ставить то представление, что природа человеческая, в настоящем ее состоянии, есть природа поврежденная, зараженная грехом. Поэтому долг пастыря не просто воспитывать людей, а исправлять их, не наблюдать за их жизнью и их развитием, а, так сказать, пересоздавать их, умерщвлять в них плотского, греховного человека, вызывать или внедрять в них нового, созданного по Богу в правде и преподобии истины. Отсюда новая трудность воспитательного действия пастыря, неизмеримо превышающая работы обыкновенного педагога. Пастырское руководство, говорит св. Иоанн Златоуст «есть искусство высшее всех искусств»²⁴.

В силу поврежденного состояния природы человеческой, которую исправлять призывается пастырь церкви, он является на своем посту по отношению к пасомым не только воспитателем, но и врачом. Св. Иоанн Златоуст, говоря о пастырском служении, с особенною силою выставляет на вид то, что пастырь церкви обязан лечить духовные болезни своих пасомых²⁵.

Указывая на этот долг пастыря, он сравнивает лечение духовных болезней с лечением болезней телесных и находит что первое несравненно труднее второго. Особенная трудность врачевания душевных болезней зависит от многих причин. Первая причина та, что душа, требующая врачевания, сокровенна от нас и не доступна глазу. Тело – предмет, прямо подпадающий нашему глазу, и болезни и повреждения его более или менее явны: они обнаруживаются признаками для всех более или менее ощутительными и видимыми. «А духовных болезней, – говорит Св. Иоанн Златоуст, – человеку видеть нельзя; «никто бо весть от человеков сущая в человеце, точию дух человека, живущий в нем»; и стороннему человеку чрезвычайно трудно разузнать, чем и как болеет та или другая душа. Как же врачевать ту болезнь, о свойстве которой нельзя получить ясного представления? Как употреблять то или другое врачевство, когда не знаешь, какою болезнью кто страдает»²⁶.

Страдающие телесными болезнями обыкновенно сами приглашают врачей и ищут у них врачевания и подчиняются всем распоряжениям и советам их. А по отношению к душевным или греховным болезням дело состоит совершенно иначе, и положение врача затруднительнее. Сами болящие грехом часто не сознают важности своей болезни, а если и сознают, боятся и стыдятся открывать ее другим и не думают искать врачевания. Духовный врач должен сам искать больных, которым потребна его помощь, сам должен предлагать им лечение в котором они нуждаются и которое могло бы восстановить их расслабленные силы. Но и тогда, когда духовный врач узнал болезнь пасомого и явился к нему с потребным врачевством, не кончается его затруднительное положение. Больные грехом не подчиняются покорно его советам и часто не только отказываются принять лекарства, им предлагаемого, но довольно грубо и оскорбительно отклоняют руку, приносящую им врачевание²⁷.

Новую трудность создает духовному врачу разнообразие греховных болезней и неимение под руками определенных лекарств против той или другой болезни. Против телесных болезней медицина указывает испытанные средства, и обыкновенному врачу стоит в каждом данном случае пользоваться этими испытанными средствами, применяясь к открывающимся перед ним обстоятельствам, среди которых находится больной. По отношению же к врачеванию греховных болезней души, нет таких верных испытанных средств, и духовному врачу приходится самому каждый раз приискивать лекарства, могущие благотворно подействовать на болеющего грехом. Соразмерить здесь врачевания с положением и настроением согрешающих, уметь употребить их применительно к личности и обстоятельствам труднее, чем в деле врачевания телесного, труднее потому, что слишком разнообразны нравы, страсти и душевные расположения людей; более разнообразны, чем строения и темпераменты телесного организма и, кроме того, все попечение здесь направлено к потаенному сердца человеку, (1Петр.3:4), не видному для наблюдающего глаза, но вместе с тем капризному и прихотливому²⁸.

Еще более осложняется трудность пастырского служения противодействием пастырю и его делу со стороны общего врага человеческого рода, невидимого, но злобного, который, по слову апостола «яко лев рыкая ходит, иский, кого поглотити» (1Петр.5:8)²⁹. И этот враг не один, с ним бесчисленное воинство духов злобы поднебесных (Еф.6:12), и все они ведут ожесточенную брань против Церкви Христовой³⁰. Они сеют плевелы зла на ниве Божией, вносят заразу в стадо, вверенное пастырю, силою и хитростью отторгают от него овец и влекут их в бездну погибели. Тем опаснее их нападения и козни, тем более нужно иметь осторожности и бдительности против них, что эти нападения и козни невидимы – враги совершенно незаметно подкрадываются к стаду. Не видя врага пред собою, пастырь может предаваться беспечности, не беспокоясь о целости стада, между тем в это самое время, сверх всякого чаяния, у него расхищают и разгоняют овец³¹. Но этот невидимый враг имеет слуг и не в одних духах злобы поднебесных. Он находит и изготовляет орудия для своих хищнических нападений и в людях, совращенных им с пути спасения, и их заставляет служить своей цели. Чтобы отражать все нападения врагов и сохранить чистым и невредимым словесное стадо, какой внимательности, мужества и подвигов требуется от пастыря церкви³². Если же произошло увлечение и есть уклонившиеся «с пути правой веры», то опять скольких усилий и трудов стоит пастырю найти заблуждающегося и убедить его возвратиться в лоно православной церкви³³. «Дело пастыря церкви, – по представлению Иоанна Златоуста, – не то, что дело пастуха овчего, этому, если бы уклонились некоторые овцы с прямого пути, нужно только громко крикнуть, и отставшие от стада опять возвратятся к стаду. А если человек заблудит от правой веры, то великий труд и большая забота предлежит пастырю церкви, ибо нельзя заблуждающегося привлечь насилием или принудить страхом, только увещанием приводить его к той истине, от которой он отпал. Мужественной нужно быть душе, чтобы не ослабевать и не отчаиваться в спасении заблуждающихся»³⁴.

Известная евангельская истина говорит: «ему же дано будет много, много и взыщется от него» (Лук.12:48). И чем выше те таланты, которыми одаряет Господь человека, чем выше власть, которая сопряжена с саном и положением его, тем больше, тем тяжелее ответственность того, кому они вручены. С этой точки зрения высочайшее из достоинств человека – священническое – наиболее ответственное. Пастырь даст ответ пред Богом, по всей строгости, соответствующей исключительно высокому положению пастыря на земле и дарованным ему полномочиям для спасения душ человеческих с одной стороны, и достоинству этих последних, с другой стороны. Душа человека слишком дорога для Господа; для ее спасения Он не пощадил собственной крови Своей, и, вот, чтобы она не утеряла приобретенного для нее спасения и снова не впала в погибель, Господь вверяет ее попечению пастыря³⁵. Последний должен заботиться о душах всех своих пасомых, «яко слово воздати хотяще» (Евр.13:17) за них на страшном суде. Кровь одного погибшего «взыщется от руки нерадивого пастыря».

В том случае, когда грехи паствы происходят не от одного только небрежения пастыря о спасении ее, но и от соблазна, производимого его собственным поведением, ответственность пастыря будет еще «горше» и тяжелее. «Если соблазняющему только единого, уне есть, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей» (Мф.18:6); и если все уязвляющие совесть братьев, согрешают против самого Христа (1Кор.8:12), то какое должны потерпеть наказание те, которые погубили не одного из малых, не двух, не трех, но такое множество»³⁶.

Делая постоянные обращения к самому себе по поводу тех или других общих рассуждений, св. Иоанн Златоуст и в настоящем случае обращается к себе самому и делает следующее глубоко поучительное замечание. «Верю, что при настоящем моем состоянии (т. е. состоянии мирянина) я, понесу такое наказание, какого требует тяжесть грехов моих, но по принятии власти (священнической или епископской) не двойное и не тройное, но многократное должен потерпеть наказание за то, что многих привел в соблазн и, удостоившись большей чести, оскорбил Бога, который почтил меня... Желая показать, что грехи священников навлекают гораздо большее наказание, нежели грехи простолюдинов, Бог повелевает приносить за священника такую жертву, какая должна быть приносима за весь народ» (Лев.4:3)³⁷.

Что Бог священника наказывает строже, нежели его пасомых – «этого требует самая справедливость, потому что вред не ограничивается только душами начальников, но он вместе губит души слабейших, смотрящих на него»³⁸. Поэтому, как ни трудно исполнение обязанностей священника, но небрежение в исполнении их не найдет себе ни малейшего оправдания на суде Божественного Пастыреначальника. Здесь (на этом суде) нельзя извиняться неопытностью, оправдываться незнанием, защищаться необходимостью и принуждением. Потому что поставляемый исправлять невежество людей и предварять о наступающей войне от диавола – не может оправдываться незнанием и не может говорить: «я не слышал трубы, не предвидел войны». Он, как говорит Иезекииль, для того и поставлен, чтобы трубить и предупреждать других об угрожающих бедствиях. И так, неминуемо постигнет его наказание, хотя бы погиб и один человек. «Аще страж увидит меч грядущ и не вострубит людям, и не проповесть, и нашед меч возьмет душу: та убо беззакония ради своего взяся, а крове ее от руки стражи взыщу» (Иез.33:6)³⁹.

В беседе на Деяния Апостольские св. И. Златоуст еще сильнее выражается о великой ответственности, лежащей на пастыре Церкви. «Не полагаю, – говорит он, – чтобы между священниками было много спасающихся; напротив – гораздо больше погибающих, и, именно, потому, что это дело требует великой души... И тогда, когда другие грешат – вина падает на него. Не говоря ни о чем другом, скажу только, что, если и один кто отойдет (от этой жизни) без посвящения в таинстве (или без напутствия таинствами), – не ниспровергнет ли это всего его спасения? Известно, что и погибель одной души составляет такую потерю, которой не может выразить никакое слово. Если спасение ее имеет такую цену, что и Сын Божий сделался для этого человеком и столько претерпел, то подумай, какое наказание повлечет за собой ее погибель. Если тот, через кого погибнет другой, достоин в настоящей жизни смерти, то тем более – там... Когда ты сильно возжелаешь священства, то противопоставь геенну, противопоставь отчет, какой там нужно дать,.. противопоставь степень наказания»!

Итак, пастырскому служению и самому лицу пастыря св. И. Златоуст приписывает такие черты и свойства, благодаря которым то и другое – и пастырство и лицо пастыря – совершенно выделяются по своему назначению из всех мирских служений и деятелей. Пастырство – это не служба и не должность, но всецелое посвящение себя Христу и человечеству в смысле Евангельском, служение, имеющее целью обновление, спасение грешника. С другой стороны, и пастырь не есть должностное лицо в общепринятом значении этого слова. Облеченный Божественною властью для прохождения своего превысочайшего служения, он, по взгляду св. И. Златоуста, стоит неизмеримо выше всех служителей мира. Словом, пастырь, по Златоусту, является небесным посланником на земле⁴⁰, хотя и плотским, уполномоченным от Самого Бога посредником между Ним и грешным человеком и при том посредником, всецело ответственным пред Богом в принятом на себя многотрудном служении.

Если служение пастыря так высоко, трудно и ответственно, то чем, по мысли Златоуста, обусловливается успех пастырского делания?

В деле обычного человеческого воспитания действительный успех несомненно обусловливается, главным образом, нравственным характером воспитывающего. Так и, еще более, в деле пастырского руководства успех духовного рождения определяется, прежде всего, тем богатством духовной жизни, тем внутренним настроением, с которым приступает пастырь к своей деятельности. В чем же св. И. Златоуст полагает сущность того идеального пастырского настроения, которым определяется успех пастырского делания, и к созиданию и поддержанию которого должен стремиться каждый пастырь.

Пастырь прежде всего должен любить своих пасомых горячей материнской любовью. Любящая мать живет жизнью своих детей, радуется их радостями и печалится их скорбями, она, говоря словами И. Златоуста, скорбит, когда, имея грудного младенца, не может доставить ему обильных источников молока, но хотя она имеет его мало, однако дает грудь и младенец тянет и сосет ее и, согревая устами охладевшие сосцы, старается извлечь себе пищи более, нежели есть в них. Мать чувствует боль от терзания сосцов, но не отталкивает младенца, потому что она мать и готова лучше перенести все, нежели огорчить дитя свое. «Если же матери, – замечает св. И. Златоуст, – имеют такую любовь к своим детям, то тем более нам (пастырям) нужно иметь такие чувствования к вашей любви»⁴¹.

Но настроение материнское скорее только приближается к идеальному пастырскому настроению, но еще не определяет всей сущности этого возвышенного настроения. «Отношения духовного рождения пламеннее естественных»⁴². Высочайший образец истинно-пастырского настроения св. И. Златоуст указывает в душе апостола Павла. «Душа его, – говорит Златоуст, – обнимала целую вселенную и всех заключала в себе, родство по Боге почитая выше всякого другого родства. Павел всех любил так, как бы сам родил их, или, лучше сказать, всякого отца превосходил нежностью любви... А что ап. Павел превосходил своею любовью плотских родителей, выслушай слова: «Кто изнемогает и аз не изнемогаю?» (2Кор.11:29). Впрочем, здесь представляется нам равенство любви, хотя плотские отцы едва ли могут произносить такие слова; тогда выслушай: «молилбыхся сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти» (Рим. 9:3). Какой отец пожелал бы ради детей быть в несчастьях? И опять: «разрешимся и со Христом быть много паче лучше, а еже пребывать во плоти нужнейшее есть вас ради (Фил.1:23–24). Какая мать решилась бы сказать это? Таково милосердие и сострадание в душах святых»⁴³. «Таков (по своему настроению), – замечает св. И. Златоуст, – должен быть пастырь»⁴⁴. В другом месте, приводя слова ап. Павла: «сего ради утешихомся братие о вас во всякой скорби и нужде нашей вашею верою. Яко мы ныне живы есмы, – аще вы стоите о Господе» (1Фес.3:7–8), св. И. Златоуст говорит: «что может сравниться с Павлом, который спасение ближних считал за свое собственное, имея такое же отношение ко всем, какое тело к членам. Кто мог бы говорить таким языком, тем более помыслить это? «Теперь мы живы» – этим показывает, что и искуплением, и смертью считает для себя не иное что, как их преткновение, между тем жизнью (считает для себя) их преспеяние. Каким образом кто-либо иной высказал бы так и печаль о немощи учеников и радость? Таковы, – заключает И. Златоуст, – должны быть расположения (пастырей) наставников, и тогда не будет ничего неуместного»⁴⁵.

Подобно апостолу и пастырь должен переживать в своей душе радость и скорбь о нравственном состоянии своих пасомых и его любовь должна простираться на всех членов вверенного ему стада Христова, не разбирая добрых от злых⁴⁶. «Священник, – говорит И. Златоуст, – есть общий отец вселенной, поэтому ему прилично заботиться о всех, как печется о всех Бог, на службу Которому он посвятил себя»⁴⁷. В том по истине и обнаруживается любовь по Богу, что она стремится обнять собою всех. Если же ты одного любишь, а другого нет, то твоя любовь человеческая»⁴⁸. Дух всеобъемлющей любви, переживание в себе нравственной жизни пасомых, готовность жертвовать для их блага даже жизнью и составляет сущность идеального пастырского настроения.

Такое возвышенное настроение, к которому должен стремиться пастырь, есть особенный благодатный дар. «Духовную любовь, – говорит Иоанн Златоуст, – не рождает нечто земное, она нисходит свыше, с неба⁴⁹ и сообщается в таинстве священства». «Но усвоение и поддержание в себе благодатного дара зависит и от стремлений человеческого духа».

Как материнская любовь, предваряемая муками рождения, в них получает свой источник, так и благодатная любовь в душе пастыря является после мучительного отречения от жизни для целей мирских и самоотверженного посвящения себя Богу. Это самоотречение, которое св. Иоанн Златоуст называет «первой добродетелью»⁵⁰, есть проявление самостоятельности человеческого духа; оно-то и служит необходимым условием усвоения благодатного дара духовной любви. Поэтому приступающий к пастырскому служению должен, прежде всего, отречься от мирских удовольствий и эгоистических стремлений; если же кто принимает священство без такого расположения, тот, по словам Иоанна Златоуста, губит и себя и других⁵¹. Сам св. Иоанн Златоуст уклонился от принятия священства в то время, когда, по собственному его признанию, был еще связан «юношескими мечтами, мирскими стремлениями, и не чужд был чувства гневливости»; и только тогда решился принять высокое служение, когда освободился «от житейской бури»⁵².

Приступающий к пастырскому служению, отрекшись, во имя дела Христова, от жизни для целей мирских, в таинстве священства получает особенный благодатный дар. Достойно воспринявший этот небесный дар внутренне перерождается; для него открываются высшие интересы, новый смысл жизни – благо вручаемой ему паствы; в жизни этой паствы для него источник и высших радостей, и постоянных скорбей. Сам св. Иоанн Златоуст, испытавший на себе это духовное перерождение, не находит слов для выражения тех чувств любви и привязанности к своим пасомым, которыми полна была его облагодатствованная душа. «Я люблю вас, – говорит Златоуст своим пасомым, – вы для меня все – и отец, и братья, и чада, вы для меня жизнь, вы мне похвала. Если вы успеваете, я прославляюсь, так что моя жизнь и богатство находится в вашей сокровищнице⁵³... Поверьте, я забываю о собственном спасении, заботясь о вашем, и не имею времени оплакивать свои грехи. Так вы для меня все. Когда вижу, что вы преуспеваете в добродетели, то не чувствую собственных бед от радости, а когда вижу, что вы не преуспеваете, то от скорби опять занимаюсь своим; так я радуюсь вашему благу, хотя бы сам терпел множество бед, и скорблю о ваших недостатках, хотя бы сам имел множество совершенств... Дай Бог, – говорит с апостольскою ревностью св. Иоанн Златоуст, – чтобы вы спаслись, хотя бы мне пришлось дать ответ за вас, чтобы вы спаслись, хотя бы я был осужден, как не исполнивший своих обязанностей. Ибо я не о том забочусь, чтобы вы спаслись чрез меня, но, чтобы только спаслись чрез кого бы то ни было»⁵⁴.

Благодатный дар сострадательной любви, получаемый в таинстве священства, и должен «возгревать в себе» пастырь церкви, так как этою любовью и обусловливается успех духовного рождения⁵⁵. Св. Иоанн Златоуст глубоко верит в силу и значение такой любви в деле нравственного воздействия на человека. «Ничто, – говорит он, – не может так привлекать к себе, как любовь⁵⁶. Как огонь, попадая на сухие деревья, обращает их в одно горящее тело, а над влажными не оказывает никакого действия, так холодность душевная не способствует к соединению, но теплота душевная большею частью привлекает к себе⁵⁷. Соедини себя узами любви со своим братом: все легко для людей, связанных между собою узами любви. Привяжи себя к нему и его к себе, тогда ты будешь господином не над собою только, но и над другим. Можно сделать другом всякого, кого захочешь»⁵⁸. Любовь, замечает в другом месте св. Иоанн Златоуст, есть великая наставница, в ней достанет силы из камня сделать человека⁵⁹.

Возвышенное настроение, конечно, необходимо для пастыря⁶⁰, но одного его недостаточно для успеха пастырства, точно также, как матери недостаточно одной любви к своему ребенку, хотя бы и самой глубокой, для того, чтобы дать ему надлежащее воспитание. Силою своей любви пастырь может расположить к себе своих пасомых, но раскрыть им идеал истинно христианской жизни, указать пути и средства к наилучшему достижению этого идеала, это он может сделать только при помощи собственного образования. Образование пастыря, по мысли св. Иоанна Златоуста, служит другим важным основанием успешности пастырского делания⁶¹. Просвещение собственной души должно быть центром, к которому направлялись бы все силы пастыря с тем, чтобы, получив здесь жизненность, они могли с тем большею энергией стремиться на дело просвещения других⁶². Главным средством в деле образования пастыря является изучение наук богословских и, прежде всего, изучение св. писания, как основы всех прочих богословских наук.

Знание св. писания необходимо для пастыря как потому, что на нем основывается собственное его развитие, так и для того, чтобы с успехом исполнять свою высокую обязанность – вкоренять в пасомых чистые религиозно-нравственные понятия и убеждения, усвоить которые пастырь может только на основании тщательного изучения Слова Божия⁶³. «Не ожидай, – говорит св. Иоанн Златоуст, – другого учителя; есть у тебя Слово Божие, никто не научит тебя так, как оно⁶⁴. В св. писании излагается все, что должно делать и чего не должно⁶⁵. Оно – есть одно из главнейших средств «для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности» (2Тим.3:16); оно сокровищница врачеваний»⁶⁶. «Нужно ли узнать что-нибудь, если случится недоумевать в чем-нибудь, о том можешь узнать отсюда; если нужно обличить ложь, если нужно исправиться или вразумиться, и это можешь почерпнуть отсюда; оно способствует и к увещанию и к утешению... Для того дано наставление писаний, чтобы совершен был человек Божий⁶⁷. Только «знание св. писания»⁶⁸ и заключенных в нем божественных «небесных догматов»⁶⁹ служит действительным признаком истинного пастыря, чрез это знание можно распознавать как пастырей, так и не пастырей⁷⁰. Только «входяй дверьми св. писания» есть истинный пастырь, кто же не входит этою дверью, тот вор и обманщик». «И справедливо писание называется дверьми. Оно приводит нас к Богу и отверзает путь богопознания; оно производит овец, оно нас охраняет и не позволяет впасть в заблуждение»⁷¹.

Кроме того, знание св. писания и содержащегося в нем учения делает душу «великою и возвышенною», сообщает ей силу и крепость, дающую возможность пастырю как научить своих пасомых истинам веры и нравственности, так и успешно ратовать против заблуждений и нападений. «Я владею, – говорит св. Иоанн Златоуст, – св. писанием. Это мой жезл, это моя опора, это моя безмятежная пристань. Я содержу божественные писания, я читаю их; эти письмена моя стена и безопасность»⁷². Напротив, от незнания писания – всякое зло⁷³, душа делается «робкою и боязливою», неспособною к выполнению трудных обязанностей пастырского служения».

Особенное внимание должен обращать пастырь на те книги св. писания, где преподаются наставления собственно пастырям, какими являются пастырские послания ап. Павла и другие его послания. «Смотрите в самом деле, – говорит св. Иоанн Златоуст, – как Павел в каждом отделе своего послания преподает такие наставления, которые вполне приличествуют каждому учителю, пастырю церкви»⁷⁴. «Оставленные ап. Павлом писания, – говорит в другом месте Златоуст, – исполненные Божественной премудрости пленяют всяк разум» в послушание Христово и низлагают помышления и всяко возношение, взимающееся на разум Божий (2Кор.10:4, 5). Его писания полезны нам (пастырям) не только для ниспровержения ложных учений и защиты истинного, но весьма немало служат и к преспеянию в благочестивой жизни. Предстоятели церкви, пользуясь ими, и ныне устрояют, совершенствуют и доводят, до духовной красоты чистую деву, которую он обручил Христу (2Кор.11:2). Или же они отражают приключающиеся ей болезни и охраняют присущее ей здоровье»⁷⁵.

Просвещая свой ум светом богооткровенных истин, пастырь должен знакомиться и с основоположениями современной человеческой мысли. Знакомство с основными положениями науки пастырю положительно необходимо.

«Многие, побуждаемые любознательностью или мучимые сомнениями и недоумениями, пытаются проникнуть в область христианского ведения, осветить непостижимое светом разума и сделать тайное ясным для сознания; в этом случае пастырю нужно много знания и опытности, чтобы не навлечь на себя обвинения в невежестве, и с другой стороны, отклонить от неуместных исследований и споров»⁷⁶. Пастырю церкви приходится иметь дело и с темными людьми, не просвещенными образованием, и с людьми вполне и безусловно верующими во все истины христианского учения, именно так, как учит церковь, и с людьми, сомневающимися и даже отвергающими многие из них. Всегда были, есть и будут такие люди, которые, по словам апостола «не принимают здравого учения, но по своим прихотям избирают себе учителей, которые льстили бы слуху, – которые отвергают свой слух от истины и обращаются к басням» (2Тим.4:3–4), а также и такие, которые «всегда учатся и никогда не дойдут до познания истины – это люди, развращенные умом и невежды в вере» (2Тим.3:7–8)⁷⁷. Понятно, что убедить в истинах христианской религии людей, руководящихся всего более началами «лжеименного знания», тем больше, победить неверие, лжеверие, показать всю их несостоятельность для пастыря будет едва ли возможно, если ум его не развит надлежащим образом, и если он не обладает обширным запасом сведений не только в области положительного христианского вероучения, но и во многих других предметах, составляющих круг, так называемого, гуманного, общечеловеческого образования⁷⁸. «Кто намерен, – говорит св. Иоанн Златоуст, – вступить в борьбу... должен знать искусственные приемы всех: он должен быть стрелком и пращником, воином и военачальником, пешим и конным, сражаться на корабле и под стенами. Если намеревающийся победить не будет сведущ во всех видах искусства, то диавол сумеет ввести своих разбойников и похитить овец. Но он этого сделать не может, когда ощущает присутствие пастыря, обладающего всяким знанием и хорошо понимающего все коварство его»⁷⁹. Словом, «когда предстоятели церкви люди ученые», обладающие не богословским только, но и общим образованием, «то они много содействуют благоустроению церкви и великую приносят пользу»⁸⁰. Поэтому, замечает св. Иоанн Златоуст, «большей честью должен пользоваться тот пастырь, который трудится, печется и поучается во внешних науках»⁸¹.

Богатый духовною жизнью, сильный умственным и нравственным авторитетом, пастырь не будет удовлетворять своему пастырскому призванию, если его духовная жизнь не имеет надлежащего выражения в самой деятельности. Пастырю «не для самого себя только должно быть полезным, но и для многих, как сказал Христос, назвав нас (пастырей) солью, закваской и светом Мф.5:13,14). Эти предметы полезны и благоприятны для других. Так, светильник светит не для самого себя, но для находящегося во мраке... Так же соль не себя только поддерживает, но укрепляет и согнивающие тела, не допускает им портиться и погибать... так точно и ты: если Бог сделал тебя духовною солью, то поддерживай и укрепляй гниющие члены, т. е. беспечных и нерадивых из братий⁸². Призванный к деятельному руководству пасомых на пути к нравственному совершенству, пастырь должен знаться с жизнью общества в ее целом, во всех ее проявлениях. В самых отдаленных сферах житейских отношений проявляются влияния, действующие благоприятно или неблагоприятно на религиозные начала, проводимые церковью, и в жизни паствы не должно быть такого уголка, который не требовал бы зоркого наблюдения пастыря церкви; для него не должно существовать двух разграниченных областей нравственной жизни пасомых – области светской и области духовной. «Пастырь, – говорит св. И. Златоуст, – должен знать все житейское не менее обращающихся в мире и вместе с тем должен быть свободен от всего более иноков, живущих в горах. Так как ему нужно обращаться с мужами, которые имеют жен, воспитывают детей, владеют слугами, обладают большим богатством, исполняют общественные должности и облечены властью, то он должен быть разнокачествен»⁸³. Итак, изучение окружающей жизни – вот первая задача церковного учителя и пастыря. Но знакомство и изучение окружающей жизни важно для пастыря не само по себе, а как средство к осуществлению высшей цели пастырства: возводить наличную жизнь к идеалу истинно-христианской жизни. Образец истинно-пастырского образа деятельности св. И. Златоуст указывает в жизни и деятельности св. апостолов. Так, «ап. Павел, желая отменить обрезание, послал к иудеям Тимофея, совершив над ним обрезание... Таковы, – замечает И. Златоуст, – дела домостроительства Божия: сначала оно нисходит к людям, а потом восстановляют их. Павел не хотел посылать Тимофея необрезанным, чтобы с самого начала не заградить дверей учению... Итак, обрезанием он воспользовался против обрезания... Соблюдал ап. Павел пятидесятницу и времена, чтоб упразднить соблюдение времен; приносил жертву, чтобы уничтожить жертвоприношение»⁸⁴. Так же поступали и другие апостолы, «они снисходят к слабым, снисходят к немощнейшим, исполняя изречение ап. Павла, в котором говорится: «для иудеев был как иудей, чтобы иудеев приобрести, для чуждых закона, как чуждый закона, для немощных; как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1Кор.9:20–23)»⁸⁵. Этот принцип апостольской деятельности должен выражаться и в деятельности каждого пастыря. Приводя слова апостола: «кто изнемогает, с кем бы я не изнемогал? Кто соблазняется, с кем бы я не воспламенялся» (2Кор.11:29), св. И. Златоуст заключает: «таков должен быть священник»⁸⁶. Снисхождение пастыря до настроения пасомых и может только обусловливать собою успех пастырского дела. «Сидящий на высоте, – говорит св. И. Златоуст, – если постоянно будет оставаться на высоте, то никогда не может поднять лежащего внизу; но должно наперед тому спуститься, чтобы потом возвысился этот. Посему... апостолы и нисходили с высоты евангельского образа жизни, чтобы возвести иудеев от низости иудейского образа жизни на эту высоту»⁸⁷. Так поступают и врачи: «пищу, подаваемую больному, они сами отведывают прежде не потому, чтобы сами нуждались в этой пище, но стараясь исцелить больного»⁸⁸. Расширяя свое пастырское внимание далеко шире так называемой (в отличие от светской) духовной сферы, пастырь должен действовать мерами не гражданскими, но чисто духовными. В пастырстве между руководителем и руководимыми существуют отношения чисто свободные и священник, заботясь об исправлении и устроении жизни своих пасомых по закону Христову, может и должен пользоваться тем, чем можно действовать на свободу человека. «Рукоположение, – говорит Златоуст, – не к властолюбию ведет, не к высокомерию располагает, не господство предоставляет»⁸⁹... «Мы поставлены поучать вас словом, а не для начальства и самовольного распоряжения над вами, наше дело советовать вам и увещевать вас, но не принуждать слушателя, предоставляя ему полную свободу – принять или не принять совет»⁹⁰. «Кто имеет внешнюю гражданскую власть, тот, как управляющий силою закона, и по необходимости справедливо не всегда соображается с желаниями подчиненных; но кто должен начальствовать над людьми, подчиняющимися ему добровольно и чувствующими благодарность за его управление, тот, если будет поступать во всем только по своему произволу и никому не будет давать отчета, сделает свое правление насильственным и ненародным»⁹¹. Пастырская деятельность должна быть чужда насильственных мер, как и само христианство⁹². Даже более этого, пастырская деятельность должна доставлять христианам утешение в скорбях от внешних начальников (1Петр.4:14–14; 1Фес.5:14): «если мы вас не утешим, – говорит И. Златоуст, – от кого другого получите утешение? Судии устрашают, так пусть утешают священники. Начальники угрожают, так пусть ободряет церковь»⁹³.

«Если человек заблуждается от истинного пути, – говорит св. И. Златоуст, – то от пастыря требуется много деятельности, настойчивости и терпения, ибо нельзя обращать на прямой путь силою, ни принуждать страхом, а должно убеждениями приводить к истине, от которой отпал человек, не отчаиваться в спасении заблуждающегося, а постоянно думать и говорить, не подаст ли ему Бог познание истины и не освободит ли от сетей диавола (2Тим.2:25)»⁹⁴. Что же касается мер принудительных и карательных, к которым прибегают некоторые пастыри для вразумления заблуждающихся и пресечения дальнейшего развития появившихся в приходе лжеучений, то таковые решительно отвергаются Златоустом. По его мнению, прибегать к таким мерам, «значит не зло истреблять, по отринуть уязвленную душу. Мало помогают там, где огнем и мечем наказывают грешников»⁹⁵. Следующие слова св. И. Златоуста показывают, с каким чувством пастырь церкви должен относиться к неправо мыслящим. В борьбе с еретиками, говорит И. Златоуст, «я прогоняю не делом, а преследую словом, не еретика, но ересь; не еретика отвращаюсь, но заблуждение ненавижу и хочу истребить; я веду войну не с существом, ибо существо дело Божие, но хочу исправить ум, который развращен диаволом. Так и врач, исцеляя больного, не против тела действует, но исправляет повреждение тела. Так и я, если сражаюсь с еретиками, то сражаюсь не с самими людьми, но хочу истребить заблуждение еретика и очистить гнилость. Я имею обыкновение терпеть преследование, а не преследовать, быть гонимым, а не гнать. Так и Христос побеждал, не распиная, но быв распят, не ударяя, но принимая удары»⁹⁶. «Еретические учения, несогласные с принятыми нами, должно проклинать и нечестивые догматы обличать, но людей нужно всячески щадить и молиться об их спасении»⁹⁷. Вообще пастырь должен быть убежден «в силе истины и слабости лжи, тогда как последняя сама собой исчезает и без всякого насилия, первая чрез самые препятствия умножается и поднимается до неизреченной высоты»⁹⁸.

Уже на основании вышесказанного о характере пастырской деятельности вообще, можно видеть, какими средствами, по мнению Златоуста, может и должен располагать пастырь в деле нравственного руководства своих пасомых. Этими средствами служат: пастырское слово⁹⁹, примерная жизнь самого пастыря¹⁰⁰ и молитва¹⁰¹. В силу этих главных средств и должен верить пастырь церкви.

Весьма важным средством нравственного воздействия на пасомых является в руках пастыря пастырское слово, прежде всего проповедь в собственном смысле. Пастырь должен быть прежде всего проповедником¹⁰². Проповедь – нравственный долг пастыря (1Кор.9:16, 17). «Проповедовать и благовествовать, – говорит св. И. Златоуст, – это для меня священство, это жертва мною приносимая»¹⁰³. Глубоко убежденный в долге пастыря проповедовать, св. И. Златоуст и произносит глубоко восторженные похвалы силе слова пастыря. Говоря в «словах о священстве» о том, что пастырь церкви должен показывать своим пасомым пример истинно-христианской жизни, св. И. Златоуст говорит далее: «но после дел остается (у пастыря) одно средство, один способ лечения (душ пасомых) – учение словом. Вот оружие, вот пища, вот благорастворение воздуха! Это вместо лекарства, это вместо огня и железа. Настоит ли надобность прижигать, или отсекать – необходимо должно прибегать к слову. Если оно нисколько не подействует, все прочее остается недействительным. Им мы восставляем падшую, укрощаем волнующуюся душу, отсекаем излишки, восполняем недостатки и совершаем все другое, что служит к здравию души нашей»¹⁰⁴. Слово пастыря, как излагающее мысли слова Божия, само без всяких внешних мер, является словом судящим (Ин.12:48). «Мы не выводим, – говорит св. И. Златоуст, – грешников на средину, чтобы таким образом объявить их грехи, но, предлагая общее для всех учение, предоставляем совести слушателей, чтобы каждый извлекал из сказанного соответствующее собственной его ране. Слово учения проистекает из уст говорящего, заключая в себе осуждение пороков, похвалу добродетели, укоризну разврату, хвалу целомудрию, осуждение гордости, похвалу кротости, как бы различное и разнообразное, составленное из всех видов лекарство; но взять пригодное и полезное для себя – это дело каждого из слушателей. Слово проистекает открыто, но внедряясь в совести каждого, оно незаметным образом производит врачевание и часто еще прежде, нежели открылась болезнь, оно возвращает здоровье»¹⁰⁵. Слово – это богатство ни с чем не сравнимое: «блага мирские имеют много завистников, а духовные чем большему числу людей достаются, тем обильнее оказываются. В этом можно убедиться и из настоящего слова. Если это слово, которое предлагаю всем, удержу я у себя, то буду беднее, а когда сообщаю всем, то, как бросая семена в чистую землю, умножаю тем свое достояние, увеличиваю богатство; вас всех делаю богаче, да и сам от этого не делаюсь беднее»¹⁰⁶.

Для того, чтобы слово проповедника сопровождалось успехом, приносило плод, пастырю-проповеднику необходимо исследовать ту почву, на которой он намерен сеять семена Божественного учения. Руководящим принципом проповеднической деятельности пастыря должна служить не отвлеченная доктрина, преподаваемая по пунктам, но наличное состояние слушателей, степень их умственного и нравственного развития. Раскрывая те или другие истины, пастырь-проповедник должен принимать во внимание, прежде всего, количество и степень тех понятий, убеждений и стремлений, которые уже разделяются данными слушателями, и от положений, принимаемых слушателями, приводить к новым положениям. Этому основному принципу всякого убеждения следовали в своей проповеднической деятельности и апостолы. «Как человек, намеревающийся построить большой дом, нашедши старое основание, крепкое и непоколебимое, не разбирает этого основания, не трогает камней, но, оставив его неподвижным, на нем и воздвигает новое здание; так и апостолы, намереваясь построить великое здание (церковь) и нашедши древнее основание, положенное пророками, не разбирали его, не трогали их здания и учения, но, оставив его неподвижным, на нем воздвигали свое учение, новую веру церкви»¹⁰⁷. И сам св. И. Златоуст оправдывает этот принцип примером собственной проповеднической деятельности. Сила и убедительность его проповедей всецело обуславливалась тем, что он ясно определял душевное настроение своих слушателей, и проповедь его являлась ответом на их запросы и духовные нужды (так напр. проповедь по случаю низвержения царских статуй и др.). Примером собственной проповеди св. И. Златоуст научает пастыря соблюдать строгую последовательность в раскрытии тех или других истин. «От чувственного, – говорит он в одной из своих проповедей, – надо руководить к духовному. Так поступал И. Христос (Ин.4:13–14). Так делаем и мы: от низшего восходим к высшему, чтобы речь была яснее»¹⁰⁸. «Детей, только еще начинающих учиться, – говорит он в другом месте, – учителя не подвергают сряду многим трудам, да и в один раз не много занимают их науками, а понемногу и притом одно и то же часто им повторяют, чтобы удобнее вложить свои уроки в их ум»¹⁰⁹. «И чадолюбивая мать, намереваясь грудное дитя перевести на твердую пищу, делает это не вдруг, а исподволь, так и мы не вдруг наполнили чашу нашего учения, но разделили его на многие дни»¹¹⁰.

Как бы ни была велика сила слова, как бы ни было слово пастыря пригодно и действительно во всех нуждах и положениях пасомых, однако пастырю всегда необходимо помнить, что дело созидания спасения пасомых с трудом совершается и достигается только настойчивым словом, неустанным, безостановочным (2Тим.4:1–2). «Когда кто захочет, – говорит И. Златоуст, – исторгнуть с корнем страсть, укоренившуюся и долго жившую в душе, тогда для этого исправления недостаточно однодневного или двухдневного увещания, но надобно часто и в продолжение многих дней беседовать об этом предмете, если только хотим проповедовать не из честолюбия и для удовольствия, а для блага и пользы... Самый лучший способ наставления – не переставать внушать что бы то ни было до тех пор, пока не увидим, что внушение перешло в дело. Кто говорит сегодня о милостыне, завтра о молитве, после завтра о кротости, потом еще о смиренномудрии, тот не доведет своих слушателей ни до одной из этих добродетелей, потому что он постоянно перебегает от одного предмета к другому, и от этого опять к иному. Напротив, кто хочет, чтобы слушатели на деле исполняли слова его, тот дотоле не должен прекращать свое увещание и советы об одном и том же предмете и переходить к другому какому-нибудь, пока не увидит, что прежнее увещание хорошо укоренилось»¹¹¹. Сам св. И. Златоуст в своих беседах показывает величайший пример исполнения сейчас сказанного. Стоит только прочитать несколько частей творений св. отца, чтобы убедиться, с какого настойчивостью св. Златоуст увещевает своих слушателей к милостыне – «царице добродетелей» и к искоренению в себе сребролюбия – «корня всех зол». В своей беседе «по случаю низвержения царских статуй» он с величайшим долготерпением и пастырскою настойчивостью убеждает антиохийцев оставить пагубную привычку клясться. В одной из этих бесед, увещевая слушателей к тому же, св. отец говорит так: «знаю, что кажусь уже тяжелым и обременительным и досаждаю непрерывным повторением этого увещания, однако не перестаю, чтобы вы, устыдившись хоть моего нестыдения, отстали от дурной привычки клясться»¹¹². В другом месте И. Златоуст говорит: «я принужден быть тяжелым не для себя, но для вас и вашего спасения, которое для меня дороже всего. Кто хочет пусть огорчается и называет меня тяжелым и бесстыдным; но я не перестану постоянно твердить об одном и том же, потому что для меня нет ничего лучше такого бесстыдства. Может быть, что вы устыдитесь, если не другого чего, то, по крайней мере, этого – чтобы не слышать беспрестанного напоминания об одном и том же – частым повторением, может быть, и трону вас»¹¹³. Эта пастырская настойчивость слова должна не ослабевать в своих силах даже и тогда, когда, по-видимому, она остается совершенною безрезультатной для слушателей, как и Сам Спаситель не переставал учить и творить чудеса пред ослепленными книжниками и всем иудейским народом. «Потому что ты не можешь, – говорит И. Златоуст, – спасти вселенную, не пренебрегай немногим и по желанию великого не лишайся малого. Если ты не можешь обратить десяти, не пренебрегай пятью, если не можешь и пяти, не призри одного, если не можешь и одного, не унывай и не оставляй делать то, что можешь»¹¹⁴. Или в другом месте, опровергая возражения тех, которые, исходя из факта малоплодности проповеди, отрицали самое дело проповеди, св. И. Златоуст говорит: «что говоришь ты, человек? Разве мы обещали уловить всех в один день. Если только убедились десять, если даже один, не достаточно ли сего для нашего утешения. Скажу и еще более. Пусть никто не убедился нашими словами, хотя невозможно, чтобы бесплодно было слово, подаваемое в столь многие слухи, но пусть будет так, однако и в сем случае слово не бесплодно нам. Ибо, если слушатели и вошли в корчемницу (об уничтожении этой привычки говорил Златоуст пред этой беседой), то вошли уже не с таким бесстыдством, да и за столами часто воспоминали о наших словах укоризны, обвинения и, вспомнив, устыдились, покраснели мысленно, они сделали обычное не с такою наглостью. А почувствовать вполне стыд, сознать вполне свои дела – это начало спасения и прекрасной перемены... Слово не отвело некоторых от порока? Но зато живущих добродетельно сделало внимательнейшими. Не убедил я сегодня? Но завтра, быть может, успею убедить? Может быть послезавтра, или в следующий день. И рыбак закидывает уду иногда целый день понапрасну, но к вечеру уловляет рыбу, уходившую от него целый день»¹¹⁵. Словом, «пастырь-проповедник, слушает ли его кто или нет, должен бросать семена и отдавать (в рост) серебро, чтобы Бог потребовал отчета уже не от него, а от меновщиков»¹¹⁶. Пастырь в этом случае должен так рассуждать: «не перестану говорить я, хотя бы никто не слушал. Я – врач, и предлагаю врачевство; я учитель, и должен увещевать. Никого не исправляю? Чтож такого? Я за это имею награду! И ключи текут, хотя бы никто не черпал из них, и родники источают воду, хотя бы никто не брал ее, и реки бегут, хотя бы никто не пил из них; так и проповедник, хотя бы никто не внимал ему, должен исполнить все, что от него зависит. Ибо нам, принявшим служение слова, постановлен человеколюбивым Богом закон: никогда не оставлять своего дела и не молчать хотя бы слушали нас, хотя бы убегали»¹¹⁷.

Но пастырь также не должен соблазняться и видимыми успехами своей проповеди, не должен он и тогда оставлять слов назидания, потому что обязанность его всех привести ко спасению (1Кор.9:22–23). «Сколько было перемен, – говорит И. Златоуст, – с того времени, как я сделался предстоятелем в этом городе. И никто не исправился. Говоря никто, я не всех осуждаю; да не будет!, ибо не может быть, чтобы эта тучная нива, приняв семена, не произвела плода. Но я ненасытим. Я хочу, чтобы спаслись не многие, но все. Если даже один останется погибающим, то я погибаю и думаю подражать тому пастырю, который имел девяносто девять овец и пошел за одною заблудившеюся»¹¹⁸. «Не говори мне, – рассуждает И. Златоуст в другой беседе, – что многие исправились, не этого ищу, но, чтобы все исправились. Доколе этого не увижу, не могу успокоиться: пастырь тот (Мф.18:12) имел сто овец, но когда заблудилась одна, он не довольствовался целостью девяносто девяти, пока не нашел заблудшей и не привел опять в стадо. Не говори мне, что погиб только один брат, но подумай, что этот брат есть предмет великого попечения Божия, для которого сделано так много, за которого пролита драгоценная кровь и заплачена такая цена, для которого распростерто небо, зажжено солнце, обращается луна, сияет разнообразный хор звезд, для которого закон, для которого пророки, для которого апостолы, для которого были тысячи чудес, для которого Единородный Сын Божий сделался человеком и был заклан»¹¹⁹. И при неуспешности и при больших успехах проповеди пастырь церкви должен оставаться неутомимым проповедником; силы для этого он всегда найдет, если только утвердится мыслью, что и успех, и неуспех проповеди не в его личном распоряжении – это дело Божией благодати: она находит сердца, способные к восприятию учения пастыря, она же и ожесточает сердца пасомых до полного пренебрежения словами учителя (1Кор.3: 5–9). Пастырь всегда должен мнить себя сосудом и служителем благодати Божественной; благодатью он крепок, благодать и созидает дело проповедника (2Кор.12:9). «Пусть никто не говорит обо мне, что я несовершен, – говорит св. И. Златоуст, – ничего не значу, ничего не стою: и всякий пусть слушает со вниманием. Я ведь принадлежу к числу тех, чрез которых действует благодать Божия. Бог обыкновенно даже постоянно присутствует в таких людях для пользы многих. Не думайте, что это я от себя говорю, Божия благодать действует и чрез недостойного, не для нас, а для вас. Послушайте, что говорит Христос: «если дом будет достоин, то мир ваш придет на него» (Мф.10:13). Как же он делается достойным? Если примут вас, говорит Он. Если же не примут и не послушают слова вашего, «истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому» (Мф.10:15). Послушайте также слов Христовых: «всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте» (Мф.23:3). Ты не меня презираешь, а священство... Доколе мы восседаем на сем престоле, доколе мы имеем председательство, дотоле имеем достоинство и силу, хотя сами недостойны. Если седалище Моисея столь почетно, что из него слушали восседавших на нем, то тем более должен быть почитаем престол Христов. Его по наследству получили мы. Мы вещаем вам с того самого седалища, с которого и Христос учредил в нас служение примирения. Мы имеем значение посланников и пришли от Бога... Мы Божии посланники для людей; если это для вас тягостно, то ведь не мы тягостны, а наш сан. Пусть всякий не меня слушает, а сана моего»¹²⁰.

Но высокий и крепкий сознанием всегда присущей ему благодати Божественной, священник не должен забывать того, что и он – человек, облеченный плотью, что и ему присущи те или другие недостатки; поэтому сознание присутствия в нем благодати не должно возбуждать в нем высокомудрия в отношении к пасомым. Эта гордость и высокомерие должны в нем поэтому сдерживаться сознанием собственной человеческой немощи (2Кор.11:30). «То было дело человеколюбия Божия, – говорит И. Златоуст, – что и поучающий и слушающей подлежат одним и тем же законам, имеют одинаковую природу, и одинаково каждый бывает виновен, делая преступление. Для чего? Для того, чтобы поучающий делал обличение с умеренностью, чтобы он был снисходителен к согрешающим, чтобы, помня собственную немощь, не произносил невыносимого осуждения. Потому Бог не свел с неба ангелов и не приставил их учителями к роду человеческому, чтобы они по превосходству природы и по неведению человеческой немощи не были беспощадными к нам в своих обличениях; но поставил учителями и священниками людей смертных, людей, обложенных немощью, чтобы то самое, что и поучающий и слушающие подлежат одинаковой ответственности, обуздывало язык поучающего, не позволяя ему простирать обличения сверх меры»¹²¹.

Слово пастыря должно быть и словом любви и кротости. «Нам (учителям церковным), – говорит И. Златоуст, – нужно не только дерзновение, когда мы намереваемся обличать, но еще больше кротость, нежели дерзновение, потому что грешники никого из людей так не отвращаются и ненавидят, как того, кто намеревается обличать их; они стараются найти предлог уклониться и избежать обличения; посему, нужно их удерживать кротостью и снисходительностью. Обличитель несносен для грешников не только тогда, когда они слышат его голос, но и тогда, когда только видят его»¹²². И не только слово кротости должно исходить из уст пастыря, но и слово долготерпения (2Тим.4:2). «Ибо, – говорит Златоуст, – нет врачевства более приличного учителю и столько полезного подчиненным, как долготерпение. Им священник может пристыдить и обратить и самого бесстыдного из подчиненных»¹²³.

Но свою любовь, кротость и долготерпение пастырь не должен доводить до снисходительного отношения ко всем слабостям своих духовных чад, но в случае надобности он должен обличать порок согрешающих с полной властною строгостью. В изъяснении слова Божия, по мысли 3латоуста, одному надо учить, другому приказывать. Уподобляя дело проповеди устроению мирских дел, св. И. Златоуст говорит так: «При устроении человеческих дел иногда требуется наставление, а иногда приказание. Если бы ты (учитель) каждому стал приказывать там, где следует учить, то был бы достоин посмеяния. И наоборот, если бы начал учить там, где нужно приказывать, то случилось бы то же самое. Например, что не должно быть злым, этому следует не учить, а приказывать и запрещать с особенной силою... Если же ты намереваешься говорить о том, что должно раздавать имение, что должно хранить девство, если думаешь беседовать о вере: то в таком случае необходимым становится учение»¹²⁴. И в исправлении жизни пасомых иногда нужно слово кротости, а иногда слово обличения. «Как необдуманно осуждать бывает вредно, так и не наказывать явно согрешивших – значит давать другим дорогу к тому, чтобы и они сие творили и на сие покушались. Обличай не кое-как, но со строгостью, потому что таким образом и другие будут бояться»¹²⁵. Или в другой беседе по тому же вопросу св. И. Златоуст выражается так: «в тех вещах, которые лично его (священника) касаются, пусть он подвергается пренебрежению и пусть переносит сие, ибо таким образом долготерпение содействует успеху учения, а в том, что касается других – нет; потому что это будет уже не кротость, а равнодушие. Когда он мстит за обиды, нанесенные ему, или за злословие, или за навет, тогда справедливо обвиняешь его. Когда же дело касается спасения других, тогда приказывай и распоряжайся с полной властью. Здесь нужна не кротость, дабы сие не сделалось гибельным для общества»¹²⁶. В этих словах ясно выражается та мысль св. И. Златоуста, что обличения пастыря не показатели его суровости, так как он должен быть кроток, но вызываются нравственным состоянием пасомых. «Как врач в интересах больного дает ему горькие лекарства, так и пастырь-проповедник, произносящий горькие слова, очищая душу от порочных помыслов и свергая тяжелое бремя грехов, доставляет слушателю спокойствие совести»¹²⁷. Но и в своих властных словах пастырь никогда не должен забывать духа любви, не должен обличать со страстностью, но умерять обличения духом кротости. Образец подобного совмещения представляет сам И. Златоуст. Стоит прочитать его беседы на послания к Колоссянам (где он обличает страсть сребролюбия)¹²⁸ для того, чтобы видеть, с какой осторожностью употребляет он слово власти, какая любовь сквозит чрез каждое суровое, властное его слово.

Заботясь всецело о духовном возрождении своих пасомых, не имея в виду никаких внешних посторонних целей кроме насаждения в сердца своих пасомых слова Божия, пастырь-проповедник должен усматривать плоды своей пастырско-проповеднической деятельности только в духовном возрастании своей паствы; его не должны увлекать какие-нибудь внешние обнаружения со стороны пасомых, одобрения и похвалы его проповедническому слову. К этим похвалам пастырь должен относиться, если не отрицательно, то во всяком случае, как к чему-то постороннему, не имеющему существенного значения в его пастырском делании. «Принявший на себя подвиг учительства, – говорит Златоуст, – не должен смотреть на похвалы других и ослабевать духом, когда не слышит их. Если трудящийся в слове в угодность Богу (вот что должно служить ему единственным правилом и единственною целью ревностного труда, а не рукоплескания и похвалы) одобряется людьми, пусть не отвергает одобрений; если же не получат их от слушателей, пусть не ищет, не печалится. Наилучшее утешение в трудах и самое достаточное, когда кто в совести своей может сказать о себе, что он в учении своем соображается единственно с правилом, чтобы угодить Богу! А кто будет водиться пристрастием к безрассудным похвалам, тот не получит никакой пользы ни от великих трудов сиих, ни от силы своего слова, тем более, что душа, не умеющая переносить бессмысленных обвинений народа слабеет и теряет охоту трудиться в слове. Поэтому, прежде всего, должно научиться презирать похвалы. Кто не знает этой науки, тому мало быть сведущим в слове для хранения в себе способности учить»¹²⁹. «Душа, жаждущая чести и славы, – говорит еще св. отец, – не увидит царства небесного» (Мф.6:5)¹³⁰. «Что такое честь, которую нам оказывает толпа? Ничто, потому что если сами воздающие нам честь погибают, то тем более эта честь»¹³¹. «Похвала проповеднику не рукоплескания, но ревность слушателей о благочестии, не шум во время слушания, но усердие во всякое время. Шумное одобрение, как только вышло из уст, то, рассеиваясь в воздухе, исчезает, а исправление слушателей готовит неоскудевающую и бессмертную награду и говорящему, и слушающему. Крик вашего одобрения делает говорящего славным здесь, благочестие вашей души доставляет учителю дерзновение пред престолом Христовым»¹³². «Что мне за выгода в этих рукоплесканиях, – еще говорит И. Златоуст. – Что в похвалах и в восклицаниях? Для меня будет похвалою то, если вы своими делами оправдаете все мои слова. Тогда я счастлив и блажен, когда вы со всем усердием будете не принимать, но исполнять все, что от меня услышите»¹³³.

Очевидно, что св. И. Златоуст, произнося сильные укоризны внешним похвалам, которыми награждают слушатели проповедника, выходил в этих укоризнах из той мысли, что похвалы раздаются красноречию проповедника, которое есть несущественное в проповеди, но внешний (хотя великий и чрезвычайный) дар, и что, следовательно, слушатели, увлекаясь красноречием проповедника, обращают внимание именно на внешнюю сторону проповеди, забывая ее внутреннее содержание, которое, как направленное к искоренению порочности и к стяжанию добродетели, всегда глубоко серьезно, должно вызывать в слушателях глубокое внимание, побуждая их или к покаянному чувству, или к чувству светлой и тихой – но не бурной и восторженной – о Христе радости и сердечной благодарности проповеднику. Поэтому внешние восклицания, внешние похвалы не радость должны возбуждать в проповеднике, но скорбь, вызывать из уст его укоризны и увещания слушателям, чтобы они внимали тому внутреннему содержанию проповеди, которое направляется к их спасению, и внимая этой стороне проповеди, исправляли свою жизнь.

Итак, единственно истинные плоды, которых пастырь должен ожидать от своей проповеднической деятельности, это нравственное возрождение от силы в силу своих пасомых, водворение в душах их мира и радости во святом Духе – царствия Божия (Рим.14:17), все же прочее не относится к его служению, по существу.

Проповедь является важным средством в деле нравственного воздействия пастыря на пасомых. Но действие проповеди в борьбе с пороком довольно ограниченное и одними проповедями отнюдь не может довольствоваться попечительная любовь пастыря, когда он видит, что страдают нравственною болезнью те или другие из его пасомых. Проповедь общая, нравоучительная, может иметь значение предохранительной меры, когда пастве угрожает зараза какими-либо дурными обычаями или заметно увлечение многих чем-либо соблазнительным для нравственности. Далее, с нравоучением можно соединять обличение в церковной проповеди, когда пастырь бывает свидетелем каких-либо безобразий в жизни своей паствы и грубых нарушений святости христианских требований целою массою пасомых; еще тогда, когда многие увлечены каким-либо пороком.

Для более или менее успешного врачевания духовных болезней необходимо непосредственное, личное обращение пастыря к болеющим грехом: подобно тому, как это бывает у врача обыкновенного при лечении телесных болезней. На людей, требующих духовного врачевания благотворно могут действовать не столько общие увещания, направленные ко всем, сколько увещания частные и они здесь даже более необходимы, чем первые. Самым удобным временем для этих увещаний является время исповеди. К пастырю в это время являются его духовные чада, пред ним обнаруживают раны и струны наболевшей души; здесь пастырь становится лицом к лицу с всевозможными явлениями внутренне-психологического мира, с самыми разнообразными проявлениями нравственной природы человека, начиная от неверия и нравственной закоренелости и кончая религиозным одушевлением и нравственным подвижничеством высокого достоинства. Как попечитель душ – пастырь не может и не должен довольствоваться одним отправлением богослужебного чина, положенного при совершении таинства, и безучастно разрешать или связывать кающегося. Его прямой долг – «слабого поддержать, больного исцелить, раненому раны перевязать» (Иез.34:4).

Как в медицинской практике успех лечения болезни зависит от того, насколько правильно поставлен диагноз, как верно определены причины появления и условия развития болезни, так и в деле врачевания духовного – для успешности последнего пастырю необходимо вникать в сущность и характер тех житейских условий, которые имели значение в образовании характера известного человека, оказывали то или иное влияние на его душевный склад и поведение¹³⁴. Далее, когда врач, определив болезнь, назначает средства и при этом сообразуется с организацией больного, так и врач болезней духовных при назначении средств должен обращать внимание на внутреннее настроение человека. «Пастырю нужно иметь много благоразумия и много очей, чтобы со всех сторон наблюдать состояние души и употреблять соответствующие меры»¹³⁵. В то время как для одного достаточно простого увещания, наставления, для нравственного исправления другого требуется строгое обличение и наказание. «Иной от строгого обличения впадает в ожесточение и совращается с истинного пути, другие же не иначе могут быть приведены к исправлению, как строгим обличением и наказанием»¹³⁶. «Лучший способ врачевания, – говорит И. Златоуст, – состоит в том, чтобы не только разрезывать, но и перевязывать раны; и высшее правило наставления состоит в том, чтобы не только обличать, но и увещевать, утешать... Кто постоянно только увещевает, тот делает слушателя беспечным, а кто только обличает, тот делает его более упорным, потому что не перенося тяжести наставлений, постоянных обличений, он скоро удаляется. Посему в способе наставления должно быть некоторое разнообразие»¹³⁷.

Само собой, понятно, что если вся пастырская деятельность должна быть выражением любви¹³⁸, то тем более эта всеобъемлющая любовь должна иметь место здесь, в отношениях пастыря к слабым и больным членам его стада. Какие-либо другие отношения к ним, пожалуй, даже и немыслимы, так как известен психологический факт, что строгость к раздраженному, больному духом, только еще более раздражает его и производит неприязнь по отношению к духовному врачу – будь это пастырь, или отец, или другой кто. Слово обличения должно проистекать из чистых источников, именно, из ревности по Боге, из отеческой любви к пасомым и благочестивой заботы об их спасении. Кроме этих чистых побуждений ничто не должно увлекать пастыря к горькому слову обличения. И тени побуждений самолюбия не должно быть там, где пастырь призывается совершать святое дело спасения своих духовных чад. Употребляя обличения, «мы, – говорит И. Златоуст, – не за себя отмщаем, не гневу своему служим, а заботимся о вашем спасении»¹³⁹. И каждому пастырю он напоминает: «обличай не с гневом, не с ненавистью, не с враждой, как бы врага – все это должно быть оставлено. А как? С любовью, с состраданием, скорбя больше самого обличаемого, душевно сожалея об его положении»¹⁴⁰; «терпением и настойчивостью, слезами и плачем можно привлечь и восстановить душу отчаянную»¹⁴¹.

Кроме увещания и обличения, средством в деле врачевания духовных болезней в руках пастыря могут быть епитимии, которые он, по власти духовного отца, может налагать на людей, приходящих к нему исповедовать грехи свои. Церковные наказания или епитимии св. И. Златоуст не считает врачевствами сильными истребить корень греха, но они, по его мнению, не без значения для нравственно больного в деле его исправления. Они служат напоминанием о грехах и пороках их вызвавших и, напоминая о них, приводят грешника к сознанию своего положения и той опасности, какой подвергает человека греховная страсть, и чрез то могут возбуждать волю к борьбе с грехом или страстью, овладевающею человеком. Кроме того, мудро направленное церковное наказание может оказать противодействие греховной болезни, гнездящейся в человеке. Так как цель епитимии¹⁴² заключается не в том, чтобы карать, а чтобы содействовать нравственному исправлению согрешившего¹⁴³, то «меру покаяния, говорит – И. Златоуст, – надобно назначать не только по свойству грехов, но и вместе сообразуясь со свойством духа и состоянием самих грешников¹⁴⁴.

Если в деле обличения и строгого вразумления словом пастырю необходима осмотрительность и осторожность¹⁴⁵, то тем более этого требует употребление церковных наказаний и особенно таких тяжелых, как «отлучение от отчей трапезы». Строгие наказания, по мысли И. Златоуста, можно употреблять только в том случае, когда «грешники», по снисхождению священника к слабостям человеческим, «не получая достойного наказания за грехи, приходят в большее небрежение, становятся развращеннее и грешат с большей смелостью¹⁴⁶, как например явные «прелюбодеи». В отношении же к прочим греховным членам своей паствы священник должен употреблять наказания с крайней осторожностью, чтобы излишней строгостью не довести врачуемых до отчаяния в своем спасении, так как многие из них не могут переносить жестокого врачевания. «Нельзя просто по мере поступков, – говорит И. Златоуст, – налагать наказания, но спрашивать на то согласия согрешивших, чтобы не сделать разрыва еще больше, когда захочешь зашить разорванное; и чтобы с желанием поднять упавшего, не увеличить падения. Потому что люди слабые, а также большая часть людей, погруженных в мирскую роскошь, равно как и люди, гордящиеся своим происхождением и властью, если и не совсем, то хотя отчасти, могли бы освободиться от своих пороков, если бы их снисходительно и постепенно отвращали от того, в чем они погрешили. Но если вдруг прибегнут к строгим мерам, теряется надежда и на малейшее исправление. Ибо душа, вынужденная вдруг отбросить стыд, впадет в нечувствительность, не слушается дружественных слов, не склоняется на угрозы, не располагается благодеяниями, но становится хуже того города, который пророк порицает словами: «у тебя был лоб блудницы, ты отбросила стыд» (Иер.3:3)"¹⁴⁷ Пастырь должен всегда помнить, что главный долг учителя, не тотчас наказывать, но исправлять, выжидать и быть медленным в наказаниях¹⁴⁸; если же является необходимость прибегать к наказанию, то совершать это с прискорбием отеческой любви. «Мы налагаем запрещения, – говорит Златоуст, – хотя сами скорбим более вас, связуемых»¹⁴⁹; «но когда бываем вынуждены, то простите – против собственной воли – и мы желали бы лучше употреблять свою власть на разрешение»¹⁵⁰.

Время исповеди – самое удобное для пастырских увещаний и обличений, но не единственное. Врач телесный не идет к больному, если его не позовут к нему; но врач духовный в этом отношении не должен подражать ему. Пастырь не врач только, но и «отец попечительный». Как заботливый отец, он сам будет искать страждущего от тяжкой греховной болезни и являться к нему без его зова, чтобы словом участия восстановить его из той бездны, куда влечет его греховная страсть, и предложить ему то или другое лекарство, какое укажут ему его опытность и пастырская любовь.

Своей взыскующей любовью пастырь не должен оставлять заблуждающегося из своей паствы после одного или двух безуспешных увещаний и вразумлений, не должен предоставлять его самому себе и лишать его своих заботливых попечений, пока он состоит в числе его пасомых. Пастыря не должно смущать в этом случае представление того, что сколько ни говори, плода от этого не будет никакого. Дело пастыря насаждать и поливать, а возрастить это дело Господа. В пример не престающей заботливости о согрешающем, при всей безрезультатности вразумлений, св. И. Златоуст представляет Самого Господа Иисуса Христа. «Господь знал, что Иуда не отстанет от предательства, но не переставал до конца отвлекать его от этого советами, увещаниями, угрозами, всяким способом учения, и непрерывно останавливал словом, как бы уздою. А это делал Он, научая нас, чтобы мы, если бы знали наперед, что братия не убедятся, исполняли, однако ж все, что от нас зависит, так как нам за совет уготована награда... Если такое попечение о не хотевшем воспользоваться сим вразумлением употребил Тот, кто знал, что таков будет конец, то какого снисхождения заслуживаем мы, когда, не зная исхода дела, бываем так беспечны о спасении ближних, что оставляем их после первого и второго увещания? Сверх сего сказанного подумаем и о том, что бывает с нами самими, когда Бог каждодневно вещает к нам через пророков, чрез апостолов, а мы каждодневно ослушаемся. И, однако ж он не перестает всегда увещать и убеждать непокорных и невнимательных... Ибо, если надобно сказать нечто и удивительное, достоин похвалы не столько тот, кто, знавши наперед, что принимающий увещания, непременно убедится, поэтому и преподавал совет, сколько тот, кто многократно говорил и советовал, и не имел успеха, и за всем тем, однако ж не переставал. Первого, хотя бы он был ленивейший из всех, возбуждает к наставлению надежда, что слушатель убедится, а последний, который постоянно убеждает и не видит успеха, и, несмотря на это, не перестает – обнаруживает в себе самую пламенную и искреннюю любовь тем, что, хотя нисколько не питается подобною надеждою, однако ж не оставляет попечения о брате, единственно по благорасположению к нему»¹⁵¹.

Если бы даже при увещании и обличении пастырь встретил со стороны человека, вызывающего его заботу и участие, не только полное невнимание, но и оскорбление, если даже на слова любви и отеческой укоризны последний отвечал бы словом грубости и обиды, попечительный пастырь не отвернется от такого больного, не будет довольствоваться тем, что сказал беззаконнику о его опасном положении, снял с себя ответственность за него, хотя и не видел его обращения и улучшения его состояния¹⁵².

Важным средством в деле нравственного руководства пасомыми кроме пастырского слова является примерная жизнь самого пастыря. Практика жизни показывает, что добрый пример иногда бывает назидательнее всяких слов. Поэтому от пастыря церкви требуется, чтобы он примером собственной добродетельной и благочестивой жизни доказывал пасомым возможность исполнения всех заповедей Христовых. Призываемые быть светильниками учения Христова пастыри должны и поступать во всем так, чтобы быть достойными этого великого названия. «Жизнь пастыря – лучшее средство в деле нравственного руководства паствою», говорит И. Златоуст¹⁵³! «Вот достоинство учителя – назидать учеников собственными добродетелями»¹⁵⁴. «Учитель должен учить не словами только, но и делами: «кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном» (Мф.5:19), и весьма справедливо – ибо любомудрствовать на словах весьма легко, а показать (любомудрие) на деле – свойственно душе лишь доблестной и великой»¹⁵⁵. «Ничто так не приводит к истине, как честная жизнь, потому что люди смотрят не столько на слова, сколько на дела наши... если торжествует дело, то хотя бы за ним и не следовало учение (слова), само дело может внятнее слова научить смотрящих на нас»¹⁵⁶. Если в области обычного воспитания каждый педагог должен сам, прежде всего, выполнять те требования, какие он предъявляет своим питомцам и никогда не допускать, чтобы слово его расходилось с его поступками, то тем более это требуется от пастыря церкви¹⁵⁷. На наглядном примере жизни пастыря пасомые могут, во-первых, убедиться в практической возможности следовать учению Евангельскому, а во-вторых, воспламеняться к подражанию этому примеру. Притом же, живой пример, всегда стоящий пред их глазами, постоянно будет начертывать пред ними как бы образец, путь, по которому они должны достигать спасения. «Научи прежде самого себя, – говорит св. И. Златоуст каждому пастырю церкви, – когда научишься всему тому, что Господь заповедал тебе соблюдать, тогда ты приобретешь чрез это многих подражателей. Подобно тому, как светильник, когда горит, может возжечь от себя множество других, а когда будет погашен, и для себя самого не будет источать света, и не будет в состоянии возжечь других светильников, так и праведная жизнь, когда в нас пребывающий свет будет светел, тогда мы, представляя в себе другим (достойный подражания) пример, можем образовать (из них) множество учеников и учителей. Ибо не столько могут слушателям доставить пользы слова, сколько наша жизнь¹⁵⁸.

Могучая действенность примера обнаруживается и отрицательным образом, путем влияния дурных примеров, сила которых, пожалуй, даже гораздо более силы добрых. «Кто из народа, – говорит И. Златоуст, – пожелает быть скромным, видя начальника гневным»¹⁵⁹. Тот «пастырь, жизнь которого идет в разрез с его призванием, не может рассчитывать на добрые плоды своего служения, даже в том случае, если он будет усердным и красноречивым проповедником. Сила слова, которой захочет блеснуть пастырь, хотя бы и с благою целью подействовать на волю слушателей, не будет иметь надлежащего действия по отношению к людям, знающим дурную жизнь пастыря. Трудно ему убедить слушателя, знающего что сам он не убежден в том, в чем убеждает других. Что скорее изберут для себя его слушатели: разглагольствования ли его, в которых он вооружается против их пороков и страстей, или его поведение, потворствующее этим порокам и страстям? Что живее подействует на волю, уже расположенную к злу: слова ли его, которые говорят: «не делайте того, что делаю я», или его поступки, которые вопиют: «не придавайте значения тому, что я говорю»? Таким образом, пастырь, может быть, против своего желания становится соблазном для своих пасомых, за что Господь возвещает ему «горе» (Мф.18:7). Откуда возьмет такой пастырь необходимую для него апостольскую ревность и смелость быть учителем нравственности? Если он проповедует закон, который сам нарушает, восхваляет добродетели, которых сам не имеет, порицает грехи, которые сам делает, то слово его есть приговор, произносимый им над самим собою; и он, если еще не искусился в лицемерии, если совесть его не огрубела, не может говорить о добродетели не краснея, и о пороке – не обвиняя самого себя. И со стороны пасомых в ответ на свои увещания и обличения может ожидать горького для себя слова: «врач, исцелись сам; что ты философствуешь, когда учишь словом; легко философствовать на словах – научи нас жизнью своею, которая есть самая прекрасная проповедь»¹⁶⁰.

Важное значение примерной жизни пастыря обуславливается еще и тем, что последняя служит одним из действительных средств привлечения ко Христу людей, не исповедующих начал христианской религии (язычников, еретиков). И. Златоуст глубоко убежден в том, что христианство победило мир не мудростью человеческою, но живою, деятельною верою, величием дел, пред которым преклонился мир. Поэтому добродетельная жизнь христианского общества, среди которого живут заблуждающиеся в вере и, особенно строго христианская жизнь пастырей, посвящающих себя делу апостольства, есть, по мнению Златоуста, самое лучшее оружие, сокрушающее упорство заблуждающихся. «Почему ныне не все веруют? – спрашивает И. Златоуст. – Потому, что дела христиан не хороши»¹⁶¹. «Большинство заблуждающихся – будут ли они еретики или неверующие – не могут разумом убеждаться в истине наших религиозных верований, но всякий самый простой человек в состоянии судить о достоинстве наших дел – хороши ли они или худы – и от дел наших заключает о достоинстве нашей веры. Мудрствование на словах, не оправдываемое любомудрием дел, неубедительно, и чтобы наша проповедь была успешна, мы должны заблуждающемуся сначала показать нашу жизнь, а потом научить словом. Жизнь сильнее слов»¹⁶². Относительно обращения к вере Христовой язычников И. Златоуст говорит: «упорство язычников прежде словесного убеждения мы должны поражать жизнью. Поражать своею жизнью – значит доказывать неопровержимое. Сколько бы мы не любомудрствовали на словах, нет в сем пользы, если жизнь наша не превосходит жизни язычников. На слова наши они не обращают внимания, но наведываются, что мы делаем, и говорят: сам прежде поступай по словам своим, а потом предлагай советы другим. Если проповедуешь о бесчисленных благах в будущем веке, а сам так привязан к благам настоящим, как будто бы и не было благ будущих, то дела твои убедительнее для меня слов, и как поверю тебе, что будет воскресение мертвых? Язычник скажет тебе: почему мне узнать, что заповеданное Богом (в Евангелии) исполнимо? Вот, ты воспитан в правилах этой прекрасной веры и не делаешь ничего, требуемого верою. Скажешь, конечно: укажу тебе других иноков, живущих в пустынях, которые исполняют все это. Язычник скажет: какая мне нужда идти в горы, ходить по пустыням. Если невозможно жить добродетельно, живя среди городов, то остается несомненным, что заповеди христианские неудобоисполнимы, хотя и побежим из городов в пустыни»¹⁶³.

Когда же и мы покажем язычникам новую жизнь, говорит И. Златоуст, сделаем землю небом, то тем ясно докажем, каких благ лишены они. Как скоро увидят они, что живем хорошо, то узрят в этом царство небесное¹⁶⁴. Приведенные слова И. Златоуста имеют отношение ко всем христианам, но ближайшим и непосредственным образом они касаются пастыря, как представителя и выразителя христианских убеждений. И в других своих беседах¹⁶⁵ св. И. Златоуст часто раскрывает ту мысль, что слово пастыря может убеждать заблуждающихся – знамения и чудеса убедительнее слова, а «добродетельная жизнь пастыря убедительнее знамений и чудес, в особенности любовь христианская»¹⁶⁶.

Ввиду важного значения для пасомых личности пастыря, последний должен так устроить свою жизнь, чтобы приобрести себе право говорить со святою уверенностью апостола: «подражатели мне бывайте, как я Христу». В жизни пастыря не должны иметь места действия и поступки, могущие соблазнять его пасомых. В этом случае для него не может служить извинением и то, что его поведением «соблазняются безрассудно». «Немощь соблазняющихся недостаточна для нашего оправдания; она особенно и служит к нашему осуждению. Ибо чем более мы чисты от соблазнительного дела, тем более нам следовало щадить немощных»¹⁶⁷. «Чем ты сильнее, тем справедливее бы было поддерживать тебе слабейшего. Ибо сильному должно быть сильным не только для себя, но и для других... Ибо каждый из нас ответствует за спасение ближнего. Посему нам и заповедано не своего искать, но еже ближнего (1Кор.10:24)»¹⁶⁸. Посему и Павел заповедал помогать всякому, хотя бы кто несправедливо соблазнялся, хотя бы по немощи¹⁶⁹, и сам поступал в жизни сообразно с этим правилом. Так, хотя «весьма безумно и безрассудно» в его время некоторые соблазнялись ядением мяса и питием вина, однако ап. Павел, взирая только на одно – на спасение ближнего, дает обет не есть мяса и не пить вина (Рим.14:21). И что я говорю, – продолжает И. Златоуст, – о немощных братиях? И об иудеях и язычниках он заповедует оказывать такую же заботливость: «без преткновений, говорит, бывайте иудеем и еллином, и церкви Божией (1Кор.10:32)»¹⁷⁰.

Устраняя в своей жизни все, что может служить соблазном для пасомых, заботясь о поддержании своего доброго имени, пастырь не должен пренебрегать даже ложными слухами, вредящими его доброму имени. «Нужно, – говорит И. Златоуст, – в самом начале пресекать худые подозрения, убеждать обвинителей и ничего не упускать к уничтожению недоброй славы»¹⁷¹. «Предстоятель с кротостью должен отвечать на все обвинения... Он должен делать все, чтобы уничтожить подозрения, хотя бы они были ложны, неразумны, весьма несообразны. Нужно не только останавливать молву, но издали прозревать, истреблять причины, от которых она может зародиться, и не ожидать, пока она устроится и будет обращаться в устах народа. Тогда не легко истребить ее, но весьма трудно, даже, может быть, невозможно; при том, и не безвредно, потому что уже произойдет вред для народа»¹⁷². Примером в этом отношении может служить ап. Павел, который, заботясь о своем добром имени, хотел лучше умереть, нежели потерять доброе о себе мнение: «добрее бо мне паче умрети. нежели похвалу мою кто да испразднит» (1Кор.9:15)¹⁷³. Если блаженный Павел, опасаясь со стороны учеников подозрения в хищении, допустил и других к распоряжению деньгами, "чтобы нам, – говорит он, – не подвергнуться от кого нареканию при таком обилии приношений, вверяемых нашему служению» (2Кор.8:20), как же мы не должны делать все, чтобы уничтожить худые подозрения»¹⁷⁴.

И как «посредник между Богом и людьми», как «общий отец всех» пастырь получает дерзновение молиться за своих пасомых у престола Божия, умилостивлять Бога за грехи всех, не только живых, но и умерших¹⁷⁵; поэтому его долг «помогать пасомым» не только примером собственной жизни, «не только словом, но и молитвою»¹⁷⁶. «Молитва, – говорит И. Златоуст, – есть оружие великое, сокровище неоскудевающее, богатство никогда неистощимое, пристанище, незыблемое волнами, основание спокойствия; молитва есть корень, источник и мать бесчисленных благ¹⁷⁷... Молитва изменяет человеческие обстоятельства... И не удивительно, что сила молитвы может изменять человеческие обстоятельства, когда она легко погашает и истребляет естество грехов»¹⁷⁸. Но особенную силу получает молитва в устах пастыря. «Часто, – говорит И. Златоуст, – когда облеченный диадемою страдает горячкою, около него стоят врачи, военачальники, копьеносцы, служители; но ни искусство врачей, ни присутствие друзей, ни услужливость рабов, ни множество лекарств, ни богатство, и ничто человеческое не может облегчить постигшей его болезни, а если войдет кто-нибудь имеющий дерзновение пред Богом и вознесет о нем чистую молитву, то вся болезнь исчезает; таким образом, то, что не могли совершить богатство, искусство и величие царской власти, то совершает молитва»¹⁷⁹.

Проникнутый глубокой верой в силу и значение молитвы, св. И. Златоуст и поставляет совершение молитв в «особенный долг пастырю»¹⁸⁰. «Если Иов, – говорит в одной из своих бесед св. И. Златоуст, – вставая от сна, тотчас совершает столь обильные молитвы о своих плотских детях, то не тем ли более мы, т. е. пастыри, должны делать сие ради наших духовных чад»¹⁸¹.

Молитва за народ составляет преимущественную черту умного и доброго пастыря¹⁸², молитва служит выражением его отеческой любви к своим пасомым и нравственно объединяет его с паствой (Ин.17:24–26). Убеждая своих пасомых молиться за него, св. И. Златоуст здесь же говорит следующее; «какое вы даете предпочтение нашему смирению (предоставляя нам только право) ходатайствовать пред Богом за столько людей? Ибо, если я не имею дерзновения молиться за себя, то тем более за других... Но так как я объемлю вас отеческою любовью, так как любовь дерзает на все, то я не только в церкви, но и у себя дома, прежде всего, творю молитву о вашем душевном и телесном здравии. Ибо никакая другая молитва столько не приличествует священнику, как та, в которой он больше молится и ходатайствует пред Богом о благе народа, нежели о своем»¹⁸³.

Служа выражением отеческой любви, молитва пастыря располагает и пасомых молиться о своем пастыре, и этими взаимными молитвами и устанавливается между ними та духовная нравственная связь, которая служит залогом водворения царства Божия на земле. И сам св. И. Златоуст видит во взаимных молитвах пастыря и паствы тесные узы любви, которых никакая сила разорвать не может. (Еф.3:14–19, 6:18–20). Прося молитвы паствы за себя и указывая на свою молитву за паству, св. Златоуст говорит: «соединимся поэтому друг с другом, свяжем себя взаимно узами любви, пусть ничто не разлучает нас»¹⁸⁴.

Важность пастырского долга совершать молитвы о пасомых требует, чтобы пастырь исполнял его не иначе, как с полным благоговением и чистотой как душевной, так и телесной.

Поистине, надобно стоять, по выражению И. Златоуста, «выше человеческой природы и быть свободным от слабостей человеческих¹⁸⁵, чтобы предстоять престолу Божию». Потому-то св. И. Златоуст, благоговея пред служением пастырским, требует, чтобы священнодействия, равно как и другие молитвословия церкви, особенно же литургию, священник совершал с полным благоговением, понимаемом в смысле глубокого смирения, растворенного чувством св. веры, любви, всецелой преданности Богу как Высочайшему Существу. Это чувство должно находить соответствующее себе и внешнее выражение – в лице, в глазах, речи и т. п. «Каков должен быть тот, – вопрошает великий вселенский учитель, – кто молится за целый город, за всю вселенную и умилостивляет Бога за грехи всех, не только живущих, но и умерших? Для такой молитвы я не считаю достаточным даже дерзновение Моисея и Илии. Он (священник) так приступает к Богу, как будто ему вверен весь мир, и он есть отец всех – молит о прекращении повсюду войн, утишении мятежей, просит о мире, плодородии, скором устранении всех тяготеющих бедствий, частных и общественных. Он должен столько превосходить всех, за которых просит, сколько защитник превосходит защищаемых. А когда он призывает Св. Духа, совершает страшную жертву и постоянно касается общего всех Владыки, скажи мне, где поместить его? Какой потребует от него чистоты и благоговения? Подумай, каковы должны быть руки, служащие этому, каков язык, произносящий эти слова! Не всего ли чище и святее душа принимающего этого Духа? Тогда ангелы предстоят священнику, весь чин небесный взывает и в честь лежащего наполняет место около престола»¹⁸⁶.

Как бы ни был усерден пастырь в своей деятельности, с какой опытностью и уменьем не располагал бы всеми средствами нравственного воздействия на своих пасомых, сам собою, единичными силами, он не в состоянии делать все, что требуется и может быть полезно для паствы. Это должен сознавать каждый пастырь, а потому в деле нравственного руководства пасомыми он должен привлекать сочувственных и преданных церкви лиц (из среды своих же пасомых) и чрез них проводить в жизнь то добро, которое он желал бы принести своей пастве, и для распространения и насаждения которого недостаточно единичных его сил. Вот настроение пастыря, сознающего всю трудность высокого долга – нравственного руководства пасомыми. «Что успею сделать я один, – говорит И. Златоуст. – Я не могу один каждодневно быть со всеми вами, мне не достает сил одному беседовать с таким множеством. Если же вы захотите принять участие во временном спасении друг друга и взять на себя каждый по одному из согрешивших братий, у нас быстро пойдет дело назидания»¹⁸⁷. Такое привлечение к участию в деле нравственного воздействия на слабых членов паствы согласно с наставлением Самого Пастыреначальника Иисуса Христа (Мф.18:16) и освящено примером Его собственной деятельности (Мф.10:1–8; Мк.3:14–15; Лук.9:1–2). И св. И. Златоуст глубоко сознавал всю силу и значение такого участия, а потому убеждал сочувствующих лиц (из среды своих пасомых) со всею горячностью любви предаваться работам о спасении братий и не оставлять этого дела при видимых неудачах¹⁸⁸. «Не видишь ли, – говорит Златоуст своим слушателям, – как отцы, нередко отчаявшись уже в своих сыновьях, садятся при них, плачут, горюют, целуют их, делают все, что зависит от них до последнего издыхания. Это и ты делай с братом. Они плачем и слезами не могут ни прогнать болезнь, ни отклонить угрожающую смерть, а ты нередко можешь, с терпением и настойчивостью, привлечь и восстановить слезами и плачем душу отчаянную». Ты советовал и не убедил? Плачь и трогай его часто, чтобы он, устыдившись твоей попечительности, обратился ко спасению»¹⁸⁹.

Сам пастырь – член царствия Божия; в вечные обители Отца небесного и ему надо стремиться, о своем нравственном совершенстве без конца заботиться. Как ему в этом стремлении содействует его пастырская деятельность? В самой пастырской деятельности, направленной должным образом, заключаются прямые основания к тому, что у пастыря явится дерзновенная надежда быть вечным наследником царства небесного.

Что представляет из себя жизнь самоотверженного пастыря? Не то, конечно, одно, что он самоотверженно заботится созидать спасение пасомых, не труды только, но и главное – вечные, непрестанные скорби пастырства. «Подлинно, – говорит И. Златоуст, – невозможно человеку, идущему путем добродетели, быть без печали, сетования, скорби, искушения. Ибо как это возможно тому, кто идет путем тесным и скорбным, тому, кто слышал: «в мире будете скорбни будете» (Ин.16:33). Человеку, который борется со злом, невозможно не испытать скорбей. Борцу невозможно предаваться неге, воину в сражении невозможно пиршествовать. Посему никто из находящихся в борьбе пусть не ищет покоя, не предается наслаждению. Настоящее время есть время борьбы, сражения, скорбей, воздыханий, есть поприще подвигов. Время покоя будет там, а теперь время усилий и трудов. Никто, раздевшись и помазавшись для борьбы, не думает о покое. Если же ты желаешь покоя, то для чего и разделся»¹⁹⁰. «Дело благовестника страдать от себя и от других¹⁹¹.

Эти скорби поистине, непрестанные. Пастырь скорбит не только о совершенно отпавших от веры, но и еще более о тех, которые слушают своего пастыря, но тотчас же соблазняются врагом Бога и людей, которые с радостью принимают его совет, но при малейших жизненных неудачах оставляют и забывают их, которые искренно желают своего исправления, но за житейскими заботами забывают свое спасительное желание. А пастырь очевидец всего этого, на его же глазах происходят эти падения, его же пасомые насмехаются над его заботами и над собственным спасением. Он успел возродить некоторых словом истины, но здесь же видит как эти возрожденные снова идут широкою дорогою, ведущею в геенну. Эти особенные скорби пастырства – стоят всяких внешних мук. Вот как сам И. Златоуст изображает эти скорби, рисуя жизнь ап. Павла: «как жены, – говорит он, – испытавшие болезни рождения и сделавшиеся матерями, всегда бывают привязаны к своим детям, где бы они ни были – так или еще более, крепче их и Павел всегда привязан был к ученикам своим, и тем крепче, чем болезненнее духовное рождение плотского: ибо он был в муках рождения не однажды для одних и тех же, а дважды и потому вопиял: «чадца моя, ими же паки болезную» (Гал.4:19). Этого никогда не может испытать жена, никогда не вытерпит она в другой раз те же муки рождения, но Павел вытерпел то, чего нельзя видеть в природе – он снова зачал тех, которых уже раз родил, снова вытерпел для них муки рождения. Те болезни (плотского рождения) мучат одно мгновение, и прекращаются, коль скоро дитя выйдет из утробы матери: а эти не так – напротив, продолжаются по целым месяцам. Павел часто был по целому году в муках рождения и не мог родить зачатых им. Там труд плоти, а здесь болезни не чрево терзают, а поражают самую силу души... Падения верных причиняли ему не малую скорбь, как и грехи еще не уверовавших; невыносимо тяжело было видеть, как они (верующие) после участия в таких таинствах уклонялись в нечестие»¹⁹². Сам св. И. Златоуст, испытавший эти скорби пастырства, говорит: «знаете ли муки духовного рождения? Как испытавший это рождение желал бы лучше расторгнуться на тысячу частей, нежели видеть хотя одного из рожденных погибающим и развращенным»¹⁹³. «Я многих из вас родил, но и после этого страдаю муками рождения. Плотские матери прежде испытывают муки рождения, а потом уже рождают, а здесь даже до последнего издыхания нашего терзаемся муками рождения, опасаясь чтобы и после рождения не оказался кто-либо неблаговременно родившимся»¹⁹⁴. Это уподобление дела пастырского служения плотскому рождению, взятое из Св. Писания (Ин.6:20–21; 1Кор.4:15; Гал.4:19 и др.) и так наглядно изъясненное И. Златоустом, ясно указывает, какие невыносимо горькие скорби приходится переносить пастырю в его деятельности.

«Аще от мира бысте были, говорит Пастыреначальник И. Христос в прощальной речи своим ученикам, мир убо свое любил бы: яко же от мира песте, но Аз избрах вы от мира, сего ради ненавидит вас мир» (Ин.15:19). Мир, понимаемый в том смысле, какой соединял с этим словом Господь Иисус Христос, со всеми своими соблазнами, существует и для каждого пастыря, как продолжателя дела Христова. Отношение пастыря к миру, или, лучше отношение мира к пастырю, создает для него новый источник скорбей. Пастырь нередко даже со стороны своих пасомых встречает недоверие, нелюбовь и даже ненависть. «У пастыря, – говорит св. И. Златоуст, – всегда много недоброжелателей... Душа его ничем не разнится от корабля, обуреваемого волнами. Со всех сторон она уязвляется и от врагов, и от друзей». Злоба человеческая всегда находит средство обвинять самого невинного. По отношению же к пастырю, как служителю любви и истины, она бывает особенно придирчива. Она вменяет ему в вину то, что другим совершенно прощает, и чем иные готовы хвалиться как подвигом. «Священник, – говорит св. И. Златоуст, – подлежит суду всех – и умных, и неразумных»¹⁹⁵. Не думай, чтобы ему было сделано снисхождение, как человеку, носящему плоть, имущему бренную природу. Нет! Его судят как ангела, непричастного слабостям человеческим¹⁹⁶. Другим, когда они гневаются, прощают, а ему никогда. Другим, если они согрешают, извиняют охотно, а его нет. Сколько завистливых и недоброжелательных глаз следят за каждым шагом священника¹⁹⁷. Рассердится ли он, посмеется ли, захочет ли дать себе отдых сном, является много насмешников, много соблазняющихся, много законодателей, много таких, которые припоминают прежних и осуждают настоящего. Это делается не потому, что хотят похвалить тех, – нет, – вспоминают о прежних епископах и пресвитерах только и для того, чтобы уязвить этого¹⁹⁸. «Если пастырь не способен говорить красноречиво, то бывает ропот; если способен говорить, то опять начинаются порицания: он, говорят, тщеславен. Если он не воскресит мертвых, то, говорят, он не заслуживает никакого внимания – такой-то благочестив, а он нет!¹⁹⁹ И мстить пастырь не может, потому что порицающий его есть собственная утроба. Как утробе своей, хотя бы она распухла и причиняла боль голове и всему телу, мы не решаемся мстить, ибо не берем меча и не рассекаем ее, так и подчиненному, который поступает таким образом, причиняет вам беспокойства и огорчения, мы не можем мстить, это чуждо отеческой душе, которая по необходимости должна переносить огорчения»²⁰⁰.

Чтобы переносить все скорби пастырского делания «нужна особенная крепость духа»²⁰¹. Где же пастырь найдет средства к тому, чтобы поддерживать в себе эту «крепость духа»?

Как носитель христианского мировоззрения пастырь может и должен находить для себя утешение в скорбях, прежде всего, «в возвышенном христианско-философском взгляде на значение и смысл постигающих людей скорбей и бедствий»²⁰².

«Кто проводит жизнь среди скорбей» и испытаний и ходит тесным путем, тот близок ко Христу, так как и Сам Он шествовал этим же путем (Мф.8:20)»²⁰³. Скорбями и искушениями обуславливается нравственный рост человека: «ничто так не прогоняет беспечности и рассеянности, как скорбь и печаль; они со всех сторон сосредоточивают душу и обращают ее к самой себе»²⁰⁴. Что бывает с золотом, прошедшим многократно чрез огонь, тоже самое обыкновенно бывает и с душами под влиянием испытаний. Вещество золота, пробыв в огне столько времени, сколько нужно по требованию техники, становится от действия его гораздо чище и блистательнее; и душа человеческая, пройдя горнило непрерывных испытаний, делается чище и совершеннее²⁰⁵. «Среди испытаний процвели праведники; все через искушение сделались славными и удостоились великих венцов. Ибо тогда душа и очищается, когда терпит скорби ради Бога»²⁰⁶. «И всех святых Бог вел сим путем, путем скорбей, тесноты, как для их собственной пользы, так и для безопасности других, чтобы не думали о себе выше своего достоинства»²⁰⁷. «Вспомните, сколько терпели блаженные апостолы, – говорит И. Златоуст, – в утешение «пресвитерам, проповедующим в Финикии веру язычникам»; все время своей проповеди они провели среди искушений, опасностей и козней, томясь в темницах, узах, в ссылках, изнемогая от бичеваний, от голода, недостатка в одежде... Подкрепляя себя этим и подобными размышлениями, держитесь твердо, не поддаваясь обольщениям, ожидая исполнения вашей надежды на Бога и Божией помощи, против которой все бессильно»²⁰⁸.

Итак, на свои скорби и искушения пастырь должен смотреть, как на особенные действия Промысла Божия, направленные к его же нравственному усовершенствованию, духовному возрастанию.

Но не в этом только весь смысл и значение пастырских скорбей. Поскольку пастырь несет скорби и лишения за дело Христово, постольку он скорбями своего пастырства является участником страданий Христовых (Фил.1:19–20; 1Пет.4:12–13; Рим.5:5–8), а следовательно, и славы Христа. Поэтому, «чтобы приять за Христа бесчестие» и узы, этого нужно сподобиться. «Это, – по словам И. Златоуста, – дело благодати»²⁰⁹. Если «нет, – как говорит И. Златоуст, – лучшего подвига, как попечение и заботы о пасомых»²¹⁰, то нет и лучших скорбей страданий, как страдания за дело Христово.

Пастырские скорби, как духовное умирание пастыря, доставляют жизнь не ему только, но и пастве. В своих скорбях и лишениях пастыри являются духовными героями. Здесь-то особенно и обнаруживается богатство их нравственной силы и последнее не может остаться без доброго влияния на пасомых. Страдания и смерть мучеников, а такими и являются скорбно подвизающиеся пастыри²¹¹, есть, по словам И. Златоуста, наставление верных, дерзновение церкви, утверждение христианства... учение любомудрия, внушение презрения к благам настоящим и путь стремления к будущим, утешение в постигающих бедствиях, побуждение к терпению, руководство к мужеству, корень «и источник, и мать всех благ»²¹².

В виду такого значения пастырских скорбей они должны быть радостны для пастыря. «Не будем досадовать на оскорбления, которые нам приходится терпеть ради Христа²¹³, – говорит, св. И. Златоуст; – чем сильнее буря, тем больше прибыли, тем блистательнее венцы за терпение, тем выше награда. Поэтому надо радоваться и торжествовать; так, по крайней мере, поступал в подобных случаях блаженный Павел, говоря, например: «хвалимся и скорбями» (Рим.5:3), или в другом месте: «радуюсь в страданиях моих» (Кол.1:24)"²¹⁴. «Ты убо злопостражди, – говорит в другом месте И. Златоуст, – яко добр воин Христов. О, какая честь быть воином Христовым! Вспомни, сколь важным считается находиться под начальством земных царей. Если же царскому воину свойственно переносить страдания, то не переносить страданий недостойно воина (Христова).

Посему не должно скорбеть, если терпишь страдания, но следует скорбеть, если не терпишь их.

Сам святой И. Златоуст, изображая скорби пастырского делания, радуется подобно апостолам (Деян.5:41) этим скорбям и своему служению, которое производит эти скорби. «Несмотря на эти скорби, я сильно желаю переносить их»... Нет для нас ничего приятнее этих скорбей²¹⁵. «Радуюсь, что я предан такому служению и никогда не желаю освободиться от этого рабства, ибо это служение для меня прекраснее свободы»²¹⁶. Такое идеально-пастырское настроение, основанное на глубоком понимании смысла и значения пастырских скорбей, сохранял св. И. Златоуст не только при виде скорбей и лишений, но даже самой смерти. «Дети мои, – говорит И. Златоуст пред отправлением в ссылку, – меня намереваются убить? Но что мне бояться смерти? Мне еже умрети приобретение есть (Флп.1:21). Пошлют в ссылку? Но «Господня земля и исполнение ея» (Пс.23:1). Отнимут у меня имущество? Но «мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него» (1Тим.6:7)²¹⁷. Кто хочет, пусть поражает меня, кто хочет, пусть побивает меня камнями, злоумышления служат для меня залогом венцов и число ран – числом наград»²¹⁸.

Итак, служение пастырское полно трудов, лишений и скорбей, но благодаря этим трудам и лишениям, для пастыря открываются и высшие духовные радости. Право совершающий свое служение, пастырь возрождает своих пасомых в духовную благодатную жизнь, делает их участниками вечного блаженства, и сам, как скорбно подвизавшийся добрым подвигом (2Тим.4:7), оканчивает дело своего служения с дерзновенною, радостной надеждой – стать в последний день одесную Судии с своими духовными чадами (Евр.2:13) и получить от Пастыреначальника неувядающий венец славы (1Петр.5:4).