Пятидесятилетие воссоединения белорусских униатов

Отторгнутые насилием (1596) – воссоединены любовью (1839).

(Слова медали, выбитой в память воссоединения белорусских униатов).

12 февраля текущего года исполнилось ровно пятьдесят лет с того времени, как в городе Полоцке в 1839 году белорусское духовенство, во главе с епископом Иосифом (Семашко), составило собор и подписало акт, которым решено было воссоединение с православною церковью белорусских униатов. Дорога память об этом замечательном событии для всех православных, но для белорусов она имеет двойную цену: воссоединение освободило их от грустной борьбы с насилием латинства и снова после более двух векового религиозного ига возвратило в лоно родной им православной церкви. Благо временно поэтому вспомнить о сем великом подвиге наших предков и почтить доброй памятью потрудившихся в нем. На рубеже половины века, на заметной грани вечно бегущего времени воспоминание о воссоединении 1839 г. свидетелям этого события даст возможность оживить давнее прошлое, их потомкам поможет яснее понять свое настоящее, а тех и других вместе побудить вознести тёплые молитвы Промыслителю судеб миpa. С такими мыслями приступаем к изложение воспоминаемого ныне события.

§ 1

В царствование императора Николая много сделано для православия вообще, но воссоединение 1839 года было выдающимся подвигом в этом отношении и по численности присоединившихся, и по значению факта присоединения. Достаточно бросить самый беглый взгляд на прошлое истории юго-запада Poccии, чтобы убедиться, что воссоединение – это действительно было подвигом, было выдающимся фактом в общем ходе исторического движения в Poccии. Само собой разумеется, что этот крупной величины факт не был случайным; он предполагался историей и вытекал из самого характера, так называемой унии. Искусственно возникши на почве православия, уния, в силу не умолимой исторической логики, должна была рано или поздно прекратить свое существование. Это и случилось. Случилось, однако, не вдруг, не огулом, а постепенно и по частям. Три века почти существовала yния, то разрастаясь и обхватывая все большие и большие области православия, то сокращаясь и возвращая их опять в лоно того же православия. Это зависело, с одной стороны, от того, насколько велико было влияние прививателей унии – католического духовенства и иезуитов и в какой силе находилась покровительствовавшая сим последним Польша; с другой стороны – от характера народа, в пределах коего сеялась уния. Более энергическое племя Малороссов возвращением в православие успело на полвека почти опередить белорусов, между коими yния шире разрослась и глубже вкоренилась. Это и понятно. Воссоединение трёх миллионов униатов в конце XVIII столетия совершилось на горячих следах их юридического перехода в унию. Воссоединившиеся были чисто православными¹, – их еще не коснулось влияние латинства, а если и коснулось, то не привилось.

Не такова была судьба унии в пределах Белоруссии. Тут уния была в силе, глубоко пустив ядовитые латинские корни в почву русской народности. Уния с латинским элементом и православная народность сжились здесь, не потому, конечно, что они были близки друг другу, а потому, что для этого довольно поработало время. Что, действительно, уния здесь сильна была лишь своею давностью, а не прочной внутренней связью с народом, как желательно это видеть латинянам, это доказывает прошлое литовского княжества, которое с давних времен было русским. Литовские язычники жили с испокон-века в согласии и дружбе с православным народонаселением. Г. Смирнов (Ягеллон Яков-Владислав Одесса. 1868 г. стр. 149) говорит: «Литовцы иначе относились к русским проповедникам, нежели к католическим. Это объясняется тем огромным влиянием, которое имели в Литве русские. По справедливому замечанию польского историка Морачевского (1,194), многочисленные браки, заключаемые русскими с литовскими женщинами, произвели совершенное смешение обоих народов, при чем русские обычаи, русское право, и, конечно, русское православие взяли верх над языческой цивилизацией; с другой стороны, жестокость представителей католицизма – крестоносцев и отчасти направление католического духовенства, которое, по словам рыцарского посла Кубурга, «более занималось политикой, нежели заботилось об интересах религии – достаточно объясняют ту ненависть, какую питали литовцы к западному христианству. Вот причины необыкновенно быстрых первоначально успехов православия в Литве; но православию этому западно-христианские писатели давали такие названия: манихейство, схизма, ересь, язычество, idolatria и проч.². Действительно русская гражданственность проникла в Литву, как завоевательными, так, и мирными путями, и особенно последними. Русские племена кривичей и древлян т. е. нынешних белорусов, с незапамятных времен, жили в соседстве с литовцами и ятвягами, проникали в их земли и объединялись с ними в обычаях, языке и вере. Государственный и общественный быт Литвы складывался по началам русской жизни.

Сближение и объединение литовцев и русских происходило не только в простом народе, но и в семействах князей литовских. Последние постоянно находились в родственных отношениях с князьями восточной Руси и следовали тем же обычаям, какие господствовали в Москве, Владимире, Твери³. Вильна, главная резиденция литовского князя, была чисто русским и православным городом⁴. Только со времени соединения Литвы с Польшей, со времени печального по своей участи брака Ягайло на Ядвиге (1386 г.) русское историческое развитие литовского княжества приносится в жертву союз с латинской Польшей⁵. С этих пор, над Литвой надвигается черная туча – в виде польского католицизма, – с этих пор, только начинается влияние Польши на литовско-русский народ в желательном для латинства духе. Известно, что по приезде в Вильну, для выполнения условий с Польшей, сам Яков-Ягайло помогал латинским патерам крестить литвинов в Вилии. Городельский акт (1418) как и гражданская уния Петриковская (1499 г.) еще более усилили разделение между Литвой и Русью и закрепили влияние латинства. Но эти соединения Литвы с Польшей все таки были еще – unio personalis – соединением в лице государя, при чем литовское княжество своими границами отделялось от Польши, которая всегда была для литвина чужой страной, а её житель поляк – иностранцем⁶. Этому отдельному строю жизни литовского княжества положила конец Люблянская уния (1569), которая влиянию Польши настежь открыла дверь в Литву. С этого времени польское влияние охватываете западную Русь со всех сторон – и все русское и литовское делается низким, позорным: паны были поляки, хлоп – русский или литвин; латинство – панская вера, а православие и (потом) уния – холопская⁷.

Но Люблянская уния была делом одного дворянства и потому встретила сильный протест в народной массе. Неизвестно, сколь долго продолжался и чем бы кончился этот протест, если бы на подмогу Польше или, что тоже, латинству не явились иезуиты. По правилам последних, все позволительно для целей веры и действительно все было пущено ими в ход⁸. Но народ крепко стоял за свою веру. Тогда иезуиты перекинули мост к латинству и выдумали церковную унию т. е. отрицание православных догматов в пользу католического вероучения при верности православным обрядам. Натолкнувшись в среде народа на чувство глубокого уважения к вере предков, иезуиты всякими неправдами привлекают к своему делу представителей высшей иерархии и создают пресловутый Брестский собор (1596 г.), принявший унию⁹. Это был первый фазис юридической жизни унии. Польское правительство своими насилиями довершило его. Под гнетом этих насилий, народ, не привыкший к догматическим тонкостям и обманутый целостью и не поврежденностью обряда, поневоле принимал унию. Конечно, Риму было не безъизвестно, как принимается западнорусским народом ненавидимая лит., созданная иезуитами уния. Но он позорно игнорировал это, ибо смотрел на унию, как на первый шаг к полному обращению православных в латинство. В стремлении к этой цели с 1569 года и заключается вся политика Римской курии в отношении к униатам. Этим объясняется стремление Рима преобразовать униатское монашество в один из орденов латинской церкви с непосредственным подчинением его наци чрез прото-архимандрита, в этом заключается причина введения, в униатскую церковь латинских обрядов, обычаев и учения, будто бы более просвещенных, взамен невежественных и грубых, здесь же скрывается причина тех поощрений и похвал, который щедрой рукой рассыпал Рим частным лицам, обратившимся из унии в латинство. В этом смысле весьма важное значение имел униатский Замойский собор, созванный по инициативе униатского митрополита Льва Кишки и происходивший под председательством папского нунция Иеронима Гримальди. Целью его и было именно – окатоличить униатскую церковь, приблизить, насколько возможно, к латинству и организовать ее, по латинскому образцу. Замойский собор 1720 г. был вторым фазисом жизни униатской церкви¹⁰. Нельзя не заметить, как высчитаны иезуитские планы Рима. Со времени принятия унии прошло больше ста лет: западнорусский народ под давлением польского правительства усвоился и обжился с ней. Наряжаемая исподволь в латинские новшества, медленным, но верным шагом, уния пришла, наконец, к тому пределу, когда, по расчётам Рима, можно было и узаконить то, что прежде вводилось нерешительно и осторожно. Таким образом римская политика в отношении к униатам победоносно совершала свой путь с помощью внешней государственной силы Польши и Австрии. Но как не дальнозорок был Рим в своих расчетах, однако его действия, благодаря преданности своей вере западнорусского народа, приводили к совершенно противоположным. Грубые насильственные меры к подавлению унии и превращению её в латинство скорее способны были оттолкнуть западнорусское население, чем привлечь к нему, и могли успешно действовать разве только на малодушных и слабых людей.

Нет сомнения, что Рим продолжал бы и впредь насиловать совесть западнорусского народа, если бы на помощь последнему не пришли политические обстоятельства, а с ними и старость самой унии. Роковой для Польши 1772 год был таким и для унии, ибо жизнь, последней тесно связана была с жизнью первой, с её полонизмом и латинством. Для унии с этого времени начинается поворот, к третьему её фазису – уничтожение. Такой поворот её станет понятен, если примем во внимание, что уния была состоянием переходным, положением человека на распутье, в котором он не может долго оставаться: измена догмату или должна принести с собой отступничество и от обряда, или верность обряду древнему заставить возвратиться к древней догме. Борьба из-за этой двойственности в унии началась с первых дней ее существования. Одна сторона в ней всегда опиралась на Рим, и внешнее насилие польского правительства, другая на законность своих требований, основанных на панской булле от 1595 г. Magnus Dominus et laudabilis, утвердившей унию со всеми обрядами, священнодействиями и таинствами по правилам восточной церкви, и на массы народные¹¹. Привлеченные в унию хитростью и насилием, западно-руссы были униатами больше по форме, чем по духу, свято храня в глубине своей народности все, что носило характер православия. Поборники латинства, издав унию, названием униатов, только на время, как бы пеленой, прикрыли православный дух западнорусского народа, его веру, предания и народность. Прикрытый оболочной унии, этот могучий дух православия ютился и тлел в народе, смело по временам высказываясь под градом жестокостей и насилий щедрого на них польского правительства. Это сознавали, и сами защитники латинства и нередко высказывали, что все униаты – «или открытые схизматики (православные) или подозреваются в схизме»¹². Такой порядок вещей обещал, что коль скоро не станет источника, откуда черпали для себя силы уния, коль скоро падет Польша, то, наверно придет конец и унии. Так, и случилось, и уния достигла, наконец, своего третьего фазиса – уничтоженья. С разделом Польши, с прекращением её насилия, естественно, началось в унии обратное движение – не к сближению с латинством, но к возврату в православие. Царствование Екатерины Великой, присоединившей западный губернии к России, было счастливым и блистательным началом воссоединения униатов с православной церковью. Едва присоединена была к России северо-восточная часть Белоруссии, как уния в этой стране стала исчезать без всяких. усилий со стороны русского правительства и без всякой заботы о сохранении её со стороны униатов. Еще более поразительно уничтожение ее после второго и третьего раздала Польши: целые десятки тысяч народа вдруг присоединились к православной, церкви, так что не успевали присылать православных священников¹³.

§ 3

Смерть императрицы Екатерины задержала на время рост православной силы в среде западнорусского народа и остановила русское оживление между униатами. Причина этого заключалась в перемене отношений русского правительства к Польше, в восстановлении им польского влияния в западной России и в подчинении униатской церкви римско-католической коллегии. Такая перемена в политике русского правительства особенно тягостна была для униатов тем, что их церковь лишилась самостоятельного значения и всецело отдавалась во власть латинян. Она, в полном смысле слова, порабощена была католичеством. Отлично сознавая, что уния близится к концу своего существования, поборники латинства не без основания рассчитывали, что единственное средство сохранить римской церкви хоть часть паствы состояло в том, чтобы обратить униатов прямо в католичество. К этому и направлена была находившаяся в их руках, власть над униатской церковью. Белое униатское духовенство и миряне были прямо совращаемы в латинство, а униатские монахи базилиане настолько приблизились к последнему, что помогали латинянам в этом. Совращение униатов в, латинство особенно усилилось в первые годы царствования императора Александра I, когда поляки пустили слух, что само русское правительство желает, чтобы униаты делались латинянами и не дожидаясь их согласия, силою обращали в латинство целые униатские приходы¹⁴. Для облегчения перехода из унии в латинство, поборники последнего печатали литургию польскими буквами и с польским переводом, или же оставив в общем неприкосновенною униатскую церковно-славянскую литургию, вводили в нее лишь некоторые латинские особенности, и в числе их опресноки (оплатки). Такими путями около 1803 года совращено было в Белоруссии в латинство до ста тысяч униатов¹⁵.

Было бы большой ошибкой думать, что, при усилении совращения униатов в латинство, последние бездействовали. Напротив, борьба унии с поглощавшим ее латинством не прекращалась, и козням латинства всегда против оставлялось стремление – удержать в унии остатки православия и сблизить ее с православною церковью. Зависимое от римско-католической коллегии положение униатской церкви продолжалось не долго. В 1805 г. издан был благодетельный для униатов закон об учреждении особенного департамента в католической коллегии, в состав членов которого входили только духовные из униатов. С этого времени униатам открылось законное поприще для борьбы с латинством, почему и направление унии в православную сторону, не смотря на происки латинян, все более оживляется и укрепляется. Но заря лучшей поры для белорусских униатов наступила с 1828 г., когда для борьбы с латинством выступила в Бозе почивший, митрополит Литовский Иосиф Семашко, тогда еще молодой протопресвитер Луцкой униатской епархии.

Так как дальнейшее возрождение униатской церкви и полное её слияние с церковью православною, тесно связано с личностью в-ного Иосифа, то считаем необходимым сказать несколько слов об этом знаменитом борце с польским католицизмом в Литве, деятельность и планы которого были встречены, на закате унии, страшным взрывом фанатической ненависти побеждаемого латинства. В-ный Иосиф родился 25 декабря 1798 года в деревне Павловке Киевской губ. Предки знаменитого архипастыря всегда были приверженцами православия и только насилие латинства заставило его деда, священника с. Павловки Тимофея Семашко (с женой Марией) перейти в унию; отец пр. Иосифа – сначала занимался хлебопашеством, а потом поставлен был (1811) во священники. Сам будучи предан православию, он и сына своего воспитывал в той же преданности, посылая его в православную церковь и каждый раз требуя передать содержание читавшихся в церкви Евангелия и Апостола. Эти «впечатления детства – писал впоследствии пp. Иосиф – сроднили меня сердцем и душою с правосл. церковью и с русским богослужением, так что, когда меня стали возить в латинский костел, по недостатку в той стране униатских церквей, мне все казалось странным, и самое богослужение скорее комедией, нежели молитвою. В этих впечатлениях детства должно, вероятно, искать основания приверженности моей к православной церкви, которая в последствии столь гласно обнаружилась самим делом». Вот где корень той искренней преданности всему русскому и православному, которая так ясно обрисовывает деятельность пp. Иосифа, посвященную исправлению великой исторической неправды, выпавшей на долю западной России. Первоначальное образование пр. Иосиф получил дома, под руководством православного учителя, старика Бочковского, происходившего из духовного звания, а в сентябре 1809 года отдан был в Немировскую гимназию. Развитой и способный, он своим трудолюбием и благовоспитанностью скоро обратила на себя внимание наставников и спустя семь лет окончил гимназию первым учеником¹⁶. В том же году (1816) Иосиф Семашко поступил в главную семинарию, составлявшую богословский факультет Виленского университета, где всех униатских воспитанников было тогда 16 душ, а римско-католических вдвое больше. Богословские науки преподавались в главной семинарии, науки же философские и словесные семинаристы слушали в соответственных факультетах университета. Прилежание и трудолюбие и здесь, как и в Немирове, составляли отличительные качества Иосифа Семашки¹⁷ и он, победивши всю трудность латинского языка, который не был ему знаком, окончил семинарию со степенью магистра богословия. По окончании курса в главной семинарии, Семашко отправился на Волынь, в Жидичин, где пребывал тогда греко-униатский епископ Иаков Мартусевич. Последний убедил молодого магистра богословия принять священство не женатым, посвятил его в иподиакона и назначил заседателем Луцкой консистории. Новому заседателю сразу пришлось принять на себя ведение дел консистории и, благодаря бездействие других, одному работать за всех. Привыкши к труду еще на школьной скамье, он не смущался этим, а старался извлечь пользу из своего нового положения. Официальная переписка познакомила его с русским языком, а содержание дел выяснило ему бедственное положение униатов Луцкой епархии, стоящих на распутье между православием и латинством. На двадцать четвертом году жизни, Иосиф Семашко, возведенный уже в иереи, назначен был ассесором униатского департамента римско-католической духовной коллегии и в августе 1822 года прибыл в Петербург.

Не столько опыт, нажитый в звании заседателя Луцкой консистории, сколько масса материала, добытого борьбой белого духовенства с базилианами, как нельзя более, пригодилась новому ассесору в колеи и, где собственно и начинается та замечательная его деятельность, которая создала 12 февр. 1839 года¹⁸.

Каково же было положение униатов, когда прибыл в Петербург Иосиф Семашко? Положение их было далеко не отрадное. Им приходилось продолжать давнюю упорную борьбу не только се латинством, но и с своими же олатинившимися униатами, во главе которых теперь стоял митрополит Булгак. Воспитанник римской коллегии de propaganda fide, базилианин, возведенный на митрополичью кафедру интригами польской шляхты, Булгак мало дорожил унией, которая при нем заметно отшатнулась от православия к латинству¹⁹ . Теперь, как и при владычестве Польши, она была в руках нескольких сотен базилиан т. о. униатов только по имени, в действительности же латинян; в то время она имела 84 мужских и 10 женских монастырей, правда почти пустых, так как в 64 мужских монастырях не было и по семи монахов, но с обширными землями и капиталами, и что важнее всего, ст. решительною властью над всею униатской церковью и с своим митрополитом во главе её. Без искусственной поддержки изнемогавшей унии, бывшей в ходу при польском правительстве, продолжали существовать и при русском; над нею властвовали её притеснители, те именно, которые менее всех могли желать продолжения сл. существования, а народное духовенство было забыто и забито точно так же, как и униатский народ²⁰.

Такое бедственное положение униатской церкви не безъизвестно было новому ассесору коллегии. Много стал болеть душой этот русский человек, когда увидел, что латинство в тогдашней петербургской римско-католической коллегии торжествует, что оно с злорадством готовится приложить клеймо преступника к челу последнего, по-видимому, хранителя лучших русских заветов Белоруссии – полоцкого униатского архиепископа Красовского, преданного суду²¹. Иосиф Семашко горячо принял к сердцу участь этого, не из среды базилиан, а из белого духовенства вышедшего архиерея и в его деле впервые проявил свои твердые убеждения, став в оппозицию не только с латинской коллегией, но и с своим непосредственным начальником -– м. Булгаком. Не менее твёрдости высказал Иосиф Семашко в деле о совращении более двадцати тысяч униатов в Виленской епархии. Умный, правильный и ясный взгляд его на положение в униатской церкви и несправедливости к ней римлян с одной стороны, сделали его решительным врагом латинства, а с другой, – заставили размышлять о личном присоединении к православной церкви. Плодом этих размышлении было не оконченное им сочинение, в котором автор намеревался проследить все уклонения западной церкви от церкви вселенской и тем выяснить причину своего присоединения. Но на встречу мыслям и делу Иосифа Семашки поспешили распоряжения правительства. В 1827 году издан был указ, предмет давних желаний и плод усиленной борьбы представителей униатского духовенства, которым подтверждалось воспрещение обращать униатов в католичество и принимать католиков в униатское монашество и повелевалось учредить училища для униатского духовного юношества. Указ этот послужил для Иосифа Семашки поводом к составлению записки о положении униатов в России и средствах воссоединения их с православной церковью. Записка представляла самую полную и самую обдуманную систему, которой должно было следовать наше правительство в деле воссоединения²². С этого времени правительством вырабатываются мероприятия по отношению к унии, предначертанные в записке, результатом которых был указ 22 апр. 1828 года. Указ этот, имевший целью оправославить унию и смыть с неё чуждые ей черты латинства, лег в основание всех последующих указов и мер правительства по отношению к униатам. Вкратце сим указом повелевалось: отделить униатский департамент от римско-католического, присвоив первому наименование греко-униатской коллегии; вместо четырёх униатских епархий образовать две –белорусскую (Полоцк) и литовскую (Жировицы), при чём вместо кафедральных капитулов учредить соборное духовенство, а вместо римских дистинкторий (знак отличия) ввести наперстные кресты; увеличить права консисторий,– а также содержание полоцкой и Жировицкой семинарии, учредить в монастырях духовные училища. Taкие распоряжения правительства встречены были белым униатским духовенством с восторгом: говорились речи, служились молебны за здравие Государя Императора. Вот с какими словами обратился один прелат, после прочтения указа, к своим слуягатолям: „Вам даровано новое билле, отрите слезы, нищетой исторгаемые: отныне дети ваши и дети служителей церкви будут прилично воспитываемы на иждивении всемилостивейшем дарованном; отныне будете вы иметь правителей, которые не потребуют от вас иного, кроме рачительного исполнения обязанностей вашего сана и соблюдение основных обрядов вашей веры“²³. Действительно, в общем ходе жизни униатской церкви новое распоряжение правительства было весьма важно. По словам пр. Иосифа, «это была поворотная ломка старого здания и сооружение нового». И надо заметить, что строить новое здание приходилось неутомимому Иосифу Семашко одиноко, так как состав высшей униатской епархии того времени не мог дать надёжных строителей²⁴. Достаточно указать, что в продолжении 1828 и 1829 гг. состоялось до двадцати важнейших постановлений относительно нового направления жизни униатской церкви и ни одно из них не обошлось без такого или иного участия Иосифа Семашки²⁵. Важные меры по униатским делам все более и более возбуждали против последнего латинян, а базилиане даже написали на него в Рим донос, вызвавший дипломатические ноты со стороны курии нашему посланнику в Риме кн. Гагарину. Лично для Иосифа Семашки 1829 год замечателен тем, что он возведён был в сан епископа Мстиславского, викария Белорусской Греко-Униатской епархии. Это необходимо было как для того, чтобы доставить надёжного деятеля в пользу православной церкви, так и для того, чтобы восполнить униатскую иерархию, один член которой (архиерей. Красовский) умер, а другие были преклонных лет. После посвящения во епископы, пр. Иосиф отправился в епархию для личного ознакомления с положением в ней униатского дела в тех видах, чтобы потом вернее действовать в предначертанном направлении.

Между тем подоспели обстоятельства, которые содействовали скорейшей развязке униатского дела. Разумеем польское повстание 1830 и 1831 г. г, – независимо от безумной мечты мятежников о восстановлении государственной самостоятельности Польши, несомненно имевшее и вероисповедную подкладку, так как вызывало сочувствие и содействия со стороны не только католического духовенства, но и Базилиан. Орден этот, как обнаружилось из его поступков во время польского мятежа, был не только фанатически враждебный православию, но и нашему правительству. Базилианские монахи оставляли свои монастыри и бежали в польские шайки, сражались в рядах мятежников с нашими войсками, говорили возмутительный речи, распускали самые нелепые слухи о России, печатали мятежнические манифесты в своих типографиях и т. п.²⁶ Польская смута показала правительству, как нельзя яснее, всю опасность латинского направления в унии и всю благотворность для России воссоединения униатов. Последнее таким образом, кроме религиозного, получило еще и политическое значение. Правительство не могло не желать ускорения униатского дела и не удвоить своего содействия ему²⁷. Поэтому тотчас после мятежа предпринимаются новые меры против ополячения и окатоличения местного русского населения, и усиливается заботливость о поддержании и поднятии православия в крае. В виду этого последовало распоряжение ввести русский язык в делопроизводство юго-западного края, упразднить католические монастыри, с обращением их в приходские костелы, воспретить пребывание в римско-католических монастырях служителей православного и униатского исповедания, закрыть светские училища, содержимые базилианами и в губерниях Киевской, Волынской и Подольской, передать Почаевский монастырь в Православное ведомство²⁸, предписать, чтобы в западных губерниях по иноверному ведомству члены в консистории и священники на приходы назначались не иначе, как по сношению с начальником губернии и проч.²⁹.

Не смотря на такие меры, пр. Иосиф отчаивался в благополучном исходе униат. дела, опасаясь, что оно примет ложное направление. Ближайшей причиной сего было то, что для осмотра базилианских монастырей назначен был член коллегии архим. Иосафат Жарский, подозреваемый в сношениях с польскими мятежниками. Направление униат. дела, не согласовавшееся со взглядом пр. Иосифа, заставило его проситься об увольнении в епархию, потом сделать предложение о подчинении греко-униатской коллегии Св. Синоду и, наконец, просить о личном присоединении к православной церкви. Однако эти планы пр. Иосифа не осуществились: отчет Жарского о ревизии и откровенное объяснение с министром графом Блудовым успокоили преосвященного. С другой стороны, решимость последнего бросить униатское дело и присоединиться лично к православию имела свое действие: предначертания пр. Иосифа стали приводиться в исполнение. Новые мероприятия по униатскому делу были следующие: отменено латинское право патроната или риторства над униатскими церквами, по которому помещики представляли в своих имениях кандидатов на открывающиеся места приходских священников, воспрещено униатскому духовенству служить в римских костелах, упразднены мало приходные униатские церкви и пр.³⁰

Что касается пр. Иосифа, то он, получив самостоятельную литовскую кафедру (2-го апр. 1833 г.), отправился для осмотра своей епархии, чтобы лично утвердить прежде данное направление униатскому делу. В результате этого осмотра оказалось, что действия местных деятелей среди униатского населения как духовных, так и гражданских, совершенно расходилось с его планами. Он имел в виду общее воссоединение всех униатов, а их присоединяли по частям, между тем эти части, найдены более близкие к православию были надежной опорой для действия униатского духовенства на прочих униатов.

Вот что писал, по этому поводу пр. Иосиф после своей ревизии: «Для благополучного окончания униатского дела необходимо также прекратить всякие покушения к частному присоединению униатов к правосл. церкви. В проезд мой чрез Белоруссию я узнал, что многие из сих покушений были вовсе неудачны и возбудили только фанатизм в народе. Сам, преосвященный Смарагд, епископ Полоцкий, князь Хованский Смоленский, витебский и могилевский генерал-губернатор и губернатор Шредер сознаются, что слишком поспешно взялись за дело, и соглашаются в необходимости приостановить свои действия. Можно сказать, даже, что самые усиленные из сих действий обращаются к существенному вреду униатского дела; ибо от сей то столь благорасположенной ныне, к православию обращающейся части униатского народа удобнее было бы начать общее присоединение униатов к православной церкви. Словом, нынешние действователи на Белоруссию имели в виду один округ, когда надобно приобрести пространную область; взялись лечить человека, и отнимают у него самую здоровую часть тела»³¹. Чтобы поставить дело, на желанную дорогу, пp. Иосиф опять настаивал на подчинении Греко-Униатской коллегии Св. Синоду. Но и на этот раз мера эта не была принята правительством. А для соглашения разноречивых действий и ведения униатского дела одним путем, в январе 1834 года составлена была об этом инструкция правосл. епископам и генерал-губернаторам, а всем униатским епархиям было предписано отнюдь не исполнять вкравшиеся в ун. церковь католические обряды.³²

§ 4

Кроме забот об общем направлении униатского дела, пришло время подумать и о высших представителях униатской церкви, так как иерархия её начала редеть. Если не считать престарелого митроп. Булгака, то преосвящ. Иосиф оставался единственным униатским епископом в России. В виду этого в начале 1834 года, по указанию преосвящ. Иосифа, возведены были в сан епископа следующие лица: член греко-униатской коллегии, архимандрит Иосафат Жарский (Пинский), ассесор Лужинский и ректор Жировицкой семинарии, проторей Антонии Зубко (Брестский).

Делаем небольшое отступление от главного предмета нашей речи, чтобы ближе познакомиться с новыми двумя³³ со работниками преосвящ. Иосифа, подготовившими воспоминаемое ныне событие. Проторей Василий Лужинский, по происхождению своему был белорус, сын униатского священника, настоятеля Старо-Руднянской церкви, Рогачевского уезда, Могилевской губернии. Родился он, приблизительно, в 1788–1789 г. и первоначальное образование получил в светской школе, потом учился в униатской полоцкой семинарии, наконец, поступил в главную виленскую семинарию. В 1819 году архиепископ Красовский, полюбивший и приблизивший к себе Лужинского, рукоположил его во священника, сделал при себе комиссаром ad latus и поручил ему управление полоцкой семинарией в должности инспектора с нравами ректора. Полюбил и Лужинский своего покровителя и когда Красовского в качестве подсудимого вызвали в Петербург (1822), первый, не колеблясь, отказался и от инспекторства, и от епархиальных должностей и вместе с архиепископом уехал туда же, чтобы разделить с ним скорби опального его положения. В 1824 году виленский университет избрал Лужинского в префекты главной семинарии, – а духовное начальство возвело его в звание кафедрального каноника; спустя еще год, университет удостоил его степени доктора богословия, дававшей тогда право на епископство. Состоя в должности соборного протоиерея, Лужинский вызван был в Петербург в ассесоры особой греко-униатской коллегии (1828), а когда, по смерти Мартусевича, Полоцкая епархия отдана была митрополиту Булгаку, то последний, не имея возможности сам посетить ее, отправил туда в качестве своего доверенного лица Лужинского, снабдив его обширными полномочиями. С этого времени и началась его деятельность, направленная к воссоединению униатов с православной церковью. Пользуясь своими полномочиями в полоцкой епархии, прот. Лужинский убеждал как духовных, так и светских лиц к воссоединению и с тех, которые изъявили свое согласие, брал подписки, что они добровольно присоединятся к православию вместе с своими архипастырями, когда настанет для этого благоприятное время. В октябре 1883 года полномочия прот. Лужинского еще более были усилены назначением его вт. председатели полоцкой консистории с оставлением за ним и прежней должности ассесора греко-униатской коллегии. Пред этим главному руководителю всего дела воссоединения, преосвящ. Иосифу он писал следующее: «Исполняя желание вашего преосвященства, спешу сим объявить, что я разность по вере между восточной и западной церквами считаю плодом мудрствований человеческих, а не существенными истинами христианствам, и что из любви ко благу церкви и отечества готова, во всякое время присоединиться к прародительской нашей греко-российской церкви, – впрочем полагаюсь совершенно на благоразумие начальства, что сей поступок мой будет способствовать общему во присоединению греко-униатского народа к оной же церкви, а не возбуждать в нем отвращения к единокровным своим братьям и собственному отечеству – России». 28 янв. 1834 года пр. Василий Лужинский хиротонисан был митр. Булгаком, преосвящ. Иосифом Семашко и преосвящ. Иоасафом Жарским.

Другой не менее великий сотрудник, преосвящ. Иосифа Антони Зубко, – сына, униатского священника, – уроженец Ленельского уезда, Полоцкой епархии, мальчиком – сиротой поступил, в полоцкую семинарию. По окончании курса учения в последней, он перешёл в иезуитскую академию, где вместе с другими униатскими учениками перенёс массу неприятностей и преследований от польских студентов – католиков. Тогда именно запала в душу Зубки сильнейшая антипатия к иезуитам и их политике. Образование свое Зубко довершил, на богословском факультете Виленского университета, где в первый раз познакомился с Семашкой. Здесь, под сводами главной семинарии, сошлись будущие деятели униатской церкви, под градом насмешек со стороны поляков – студентов читали журнал «Улей» и, сблизившись, одинаково чувствовали гнёт католицизма и латинства. Я видела, говорил в последствии Антоний Зубко, – что римская церковь носить в недрах своих нужный ей обскурантизм, препятствующий всякому прогрессу, я видел упорное стремление ко всемирному распространению своей власти, охраняемой обскурантизмом, при чем не пренебрегалось никакими средствами, видел, что вся её христианская миссия разносить фанатическую ненависть, видел, что она враждебно вторгается в недра христианского славянства, вооружая в нём одних против других». Окончив университетский курс со степенью магистра, Зубко на время возвратился в Полоцк, был профессором местной семинарии по кафедре философии и посвящён в сан иерея без вступления в брак. Вскоре он отправился в Петербурге в римско-католическую коллегию, где снова встречается с Семашкой, бывшим тогда также членом этой коллегии. Здесь оба знаменитые друга были неразлучны и в занятиях, и в развлечениях; имели общий стол и квартиру, читали все, что было лучшего в русской литературе, спорили и вели систематическую борьбу с членами коллегии, враждебно относившимися к униатам. Когда униатский вопрос стал назревать, когда для умственного подъема униатского духовенства, решено было открыть для Литовской епархии семинарию в Жировицах, то во главе этого духовного рассадника, назначенного для перевоспитания, ополяченного униатского молодого поколения, поставлен был как ректор, член коллегии, протоиерей Антони Зубко. В открытой униатской семинарии приняли устав и все внутреннее устройство православных семинарий, начальник и профессора её, хотя также униаты, но при высоком своём образовании, уже были предрасположены к православию. В декабре 1833 года состоялся указ о бытии Зубко униатским брестским епископом, викарием Литовской епархии. В феврале же следующего года состоялась его хиротония в Петербурге в униатской церкви, которая была совершена митр. Булгаком, пр. Иосифом Семашкой, пр. Иоасафом Жарским и пр. Василием Лужинским. Замечательно письмо прот. Антония Зубко, отправленное преосв. Иосифу пред хиротонией; оно как нельзя более характеризуете его, как общественного деятеля и будущего православного архипастыря. «Ваше преосвященство давно уже знаете мой образ мыслей и мои чувства к правосл. греко-российской церкви; знаете мое твёрдое убеждение в истине верований этой церкви и в заблуждениях римлян; знаете мое негодование к проискам латинян и поляков унию произведших; знаете мое соболезновало о последовавшем от сего перерождении полутора миллиона народа русского языком и происхождением; знаете мое искреннее участие в благом деле обращаем униатов в лоно православной церкви; знаете мою готовность присоединиться самому ныне же к сей нашей общей матери, прародительской церкви; знаете мою совершенную доверенность, к мерам, который правительству благоугодно будет принять по униатскому делу; все это знаете и я с удовольствием, исполняю желание вашего пр-ва, объявляю вам о сем письменно³⁴.

С посвящением новых епископов, униатские иерархии в полном составе приступили к делам своей церкви. Самым важным их распоряжением было теперь введение в униатской церкви служебников Московской печати, и устройство иконостасов. Первое распоряжение – для духовенства, второе – для народа были самыми решительными мерами к очищению унии от примеси латинства и к восстановлению древнего единения униатов с православной восточной церковью. Св. Синод, обративши внимание на скудные средства большинства униатских церквей, определил отпустить безденежно из Московской Синодальной типографии необходимое число служебников, а коллегия назначила, по пяти тысяче рублей на епархию для устройства иконостасов. Раздача служебников московской печати произвела в униатском духовенстве некоторое движение. Причиной сего были интриги польско-латинской парни, которая всевозможными средствами старалась замедлить это дело. Однако энергичные распоряжения, благовременные воздействия словом. и властью, а также личный дозор пр-ных Иосифа и Василия помогли осуществлению дела, согласно предначертанием высшего правительства³⁵.

Важность и обилие вопросов, возбужденных начавшимся делом общего воссоединения униатов, вызвали учреждение особого секретного комитета по униатским делам³⁶, целью коего было согласовать действия православного и униатского духовенства и тем приготовить меры, которые нужно принять впоследствии для успешного хода униатского дела. Секретный комитет, начал свои действия (1835) постановлением о воспитании детей греко-униатского духовенства, подчинив униатские духовные училища комиссии духовных, училищ и проч.³⁷. Между тем меры относительно искоренения нововведений, не свойственных греко-российской церкви, следовали и осуществлялись своим чередом. Из униатских церквей выводились органы, колокольчики, монстрации и т. п.

§ 5

Чем ближе подвигалось униатское дело к предначертанной цели, тем более встречало оно отовсюду преграды и тем сильнее огорчало его деятелей, выбивавшихся из сил под градом направленных против них интриг и козней латинской парни. Более других тяготился таким положением униатского дела – душа его – пр. Иосиф, который и письменно, и словесно настаивал на подчинении греко-униатской коллегии Св. Синоду, видя в секретном комитете для униатских дел только переходную меру, а самые дела считая шаткими и колеблющимися. При таком положении, которое, по словам пр. Иосифа, было для него тягостным, а для общего дела бесполезным, он. опять решился лично присоединиться к православной церкви, о чем написал С.-Петербургскому митрополиту Серафиму. Когда об этом стало известно Государю, от пр. Иосифа потребованы были сведения о причинах такой решимости. Последний изложила, эти причины в пространной записке, которая имела полный успех³⁸. Таким образом, 1837 год начался замечательным событием в униатской церкви: в январе месяце последовал Высочайший указ Сенату, коим повелевалось всеми духовными делами греко-униатского вероисповедания заведовать Обер-Прокурору Святейшего Синода с теми же правами и на том же основами, как завывал ими досель министр внутренних дел. Это был новый давно желанный для пр. Иосифа шаг подведения униатов под управление единообразное с православными. Униатские дела перешли теперь от Блудова к графу Протасову. «Протасов, – по словам пр. Иосифа, – был не менее благородного характера, и ежели не столь обширного ума, как Блудов, то более живого и деятельного. Он принялся с полным рвением за униатское дело и заботился о нём всю свою жизнь»³⁹. Выдающимися распоряжениями Протасова первый год его управления греко-униатскими делами было поручение пр. Иосифу обозреть свою и часть белорусской епархии, и командирование прокурора греко-униатской коллегии Серно-Соловьевича в униатские епархии для дознания, как, успешно приводятся в исполнение меры правительства относительно введения православных обрядов в униатских церквах.

В апреле 1837 года пр. Иосиф отправился в униатские епархии с твердым намерением подвинуть там дело как можно ближе к воссоединению. Оказалось, что распоряжения коллегии не везде были исполнены: в белорусской епархии 150 церквей оставалось без иконостасов и многие из-под ведомого пр. Иосифу духовенства отправляли литургию по старинным служебникам, а вновь разосланные книги московской печати лежали без употребления. В виду этого тотчас же дано было предложение белорусской консистории устроить в шестимесячный срок иконостасы и престолы во всех церквах, с тем, чтобы священников, которые не исполнять этого предписания, отрешать от приходов. Кроме сего, викарию белорусской епархии епископу Василию (Лужинскому) пр. Иосиф предложил произвести тщательный осмотр церквей епархии и побудить духовенство энергичнее вести дело к предначертанной цели⁴⁰.

Что касается поездки Соловьевича, то она также не осталась без последствий для общего хода униатского дела. Как и пр. Иосиф, Соловьевич имел возможность много раз убедиться, как мало прививались в некоторых местностях распоряжения правительства. Докладывая о таком печальном положении униатских церквей, Соловьевич представил графу Протасову и соображения как удобнее и успешно достигнуть приведший сих церквей в православный вид. Протасов поставлял на вид коллегии такие беспорядки униатской церкви; митрополит Булгак, в свою очередь, выговаривал эти беспорядки консистории и всему духовенству⁴¹. Таким образом, с одной стороны, ревизия пр. Иосифа, с другой – командировка Соловьевича сообщили униатскому делу сильный толчок и дали ускоренное движение.

В том же 1887 году сделаны были еще весьма важные распоряжения, имея большое значение для греко-униатского духовенства. Чтобы предотвратить в семействах последнего смешение униатского и латинского обрядов, воспрещено было римско-католическим священникам крестить и записывать в метрические книги костелов детей, рождённых от греко-униатов и – рукополагать во диаконы и священники по греко-униатскому ведомству таких лишь, которых жены исповедуют римско-католическую веру, но сим последним представлено присоединяться к греко-униатскому вероисповеданию. Наконец, вследствие личного соглашения с архиепископом Минским Никанором, пр. Иосиф сделал, как сам он выражается, «новый шаг сближения с православною церковью – шаг довольно смелый» – именно, сделал распоряжение о беспрепятственном допущении православных священников совершать богослужение в некоторых греко-униатских церквах для жительствующих в тех местах православных»⁴².

Наступил 1838 год – канун развязки латино-польского узла, известного под именем унии. Начало этого года ознаменовано смертью униатского митрополита Иосафата Булгака. В одно почти время с митрополитом умер и викарий епископ Иосафат Жарский. Кончина означенных лишь в рассматриваемое время являлась крупным фактом в жизни униатской церкви, так как ускоряла решение униатского вопроса. Казалось, само время устраняло препятствия делу воссоединения и в состав, высшей епархии выдвигало лишь вполне преданных православию. Пр. Иосиф получил теперь место председателя в греко-униатской коллегии, а пр. Василий сделался самостоятельным правителем белорусской епархии⁴³. К этому времени униатский вопрос настолько созрел, что духовенство литовской епархии настойчиво просило об официальном объявлении их присоединения. «Греко-униатская церковь литовской епархии – писал пр. Антоний (Зуко) графу Протасову, – уподобляется вновь отстроенному зданию, остающемуся без крыши... То есть, я хочу сказать, что по моему мнению нужно, дабы скорее последовала Высочайшая воля о присоединении нашей церкви к греко-российской, согласно желанию почти всего духовенства»⁴⁴. Чтобы поставить и белорусскую епархию в положение более благоприятное для воссоединения с православием, изыскана была такого рода мера: духовному начальству обеих униатских епархии разрешено было, по взаимному между собою согласию, перемещать священников из одной епархии в другую, чем дана была возможность в скорейшем времени наполнить белорусскую епархию благонадежными лицами. При этом дано было позволение униатским архиереям посылать священников и монахов в православные монастыри великороссийских губерний, для ближайшего ознакомления с греко-восточными обрядами, с тем, чтобы они находились под непосредственным начальством архимандритов тех монастырей, в кои будут посланы. Эту меру епархиальное начальство могло прилагать и тем из духовенства, которые окажутся неблагонадежными и противодействующими видам правительства⁴⁵.

Общее предчувствие близости готовящего присоединения униатов возбуждало латинян ко всевозможного рода противодействиям намерению правительства. Беззольная злоба их выбивалась из сил, хотела превзойти сама себя, придумывая средства к агитации против воссоединения. «Латинское духовенство, скажем словами пр. Иосифа, с помещиками делалось смелее и смелее». Оно совращало униатов келейно и даже устраиваемыми для сих миссий. Оно строило своевольно церкви и часовни, где надеялось повредить униатам. Оно употребляло в свою пользу, и часто удачно, отпущенных к ним базилиан, происходивших из латинян. Оно иногда доходило до особенной дерзости. Например, управляющий виленской епархии Микуцкий письменно опубликовал выдуманное им Высочайшее повеление, якобы совращенным униатам дозволено оставаться в латинстве... Научаемые латинянами и ободряемые потворством гражданских начальств, неблагонамеренные или колеблющиеся еще духовные из униатов тоже становились смелее и дерзновеннее особенно в белорусской епархии⁴⁶. Но как ни сильна была крамола латинян, как ни напряжены были их старания повредить предстоящему делу, последнее быстрыми шагами бесповоротно шло к своему доброму концу.

Для наблюдения за ходом близившегося к развязке униатского дела, граф Протасов в половине того же 1838 года послал в. униатские епархии чиновника Скрипицына. По отзыву пр. Иосифа поездка последнего была не безвредна. Сама, по себе она имела прекрасную цель, именно, – внушить, благоразумие гражданским и епархиальным. начальствам. Но Скрипицын не слишком был благоразумен и выболтал многое не только чиновникам, но и латинским помещиками... Таким образом, направление униатского дела, бывшее у многих сомнительным, сделалось для всех, ясным и угрожающим, – катастрофою. Этим объясняется решительное сопротивление униатского духовенства по некоторым местностям белорусской епархии⁴⁷. Но это именно сопротивление духовенства, подогреваемое агитацией латинской партии и показало пр. Иосифу, что медлительность может только повредить дело. Поэтому 1-го декабря 1838 года он подал записку о необходимости безотлагательно присоединить униатов к православной церкви. Граф Протасов передал эту записку на рассмотрение митрополитов московского и киевского. Оба митрополита разделяли мнение пр. Иосифа, что медлить более воссоединением униатов не следует и посему обсудили и подробности совершения и объявления присоединения.

§ 6

Наступил, наконец, памятный 1839 год. Так как к воссоединению все было готово, то оставалось только оформить самый акт его. В. виду этого, в. феврале месяце собрались в городе Полоцке все греко-униатские епископы с важнейшими представителями белого греко-униатского духовенства. Здесь составлен был соборный акт, о воссоединении униатов с православной церковью, а также всеподданнейшие прошения от униатов, – одно о желании присоединиться, а другое об оказании униатам снисхождения относительно некоторых местных обычаев нажитых временем, по единству церкви не противных⁴⁸. Настал и день 12 февраля, в который тогда всероссийская церковь праздновала неделю православных. В этот день пр. Иосиф служил литургию в Полоцком в Софийском соборе. Служение это отмечалось особенностью, ясно указывавшие на конец унии: вместо папы на литургии были поминаемы православные патриархи. После литургии, пр. Иосиф, в со служении епископов Василия и Антония и многочисленного духовенства, совершил благодарственный молебен о здравии и благоденствии Государя Императора и всей августейшей фамилии. Впечатление произведенное служением в Полоцке, описано Скрипицыным в его донесении графу Протасову «12 февраля, в день Православия служил литургию епископ Иосиф, а потом все три епископа служили соборно благодарственный молебен, при большом стечении народа; во время всего богослужения воспоминаемы были только православные патриархи, что не произвело ни малейшего неблагоприятного впечатления, а наружный вид епископа Антония⁴⁹, как бы свидетельствуя о готовности литовской епархии, кажется поколебала и последние надежды неблагонамеренных»⁵⁰. Для сохранения на месте официального следа о знаменательном факте пребывания в. городе Полоцке трех греко-униатских епископов, довершивших соборным актом воссоединение униатов, записано, по журналу Консистория и Правления семинарии о посещении ими сих присутствующих мест.

Соборный акт и всеподданнейшие прошения униатов переданы были старшему из епископов – пр. Иосифу, чтобы последний, через Обер-Прокурора графа Протасова повернул их на Высочайшее воззрение Государя Императора. По величайшей важности акта о воссоединении униатов, как исторического документа, исправившего роковую ошибку 1596 года, считаем не лишним привести его в подлиннике. Вот в каких словах изложено было постановление о воссоединении белорусских униатов в 1889 году.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы, благостью Божией, Епископы и Священный Собор Греко-Униатской церкви в Poccии, в неоднократных совещаниях, приняли вт. рассуждение нижеследующее:

Церковь наша от начала своего была в единстве святые, апостольские, православно-кафолические церкви, которая самим Господом Богом и Спасом нашим Иисусом Христом на Востоке насаждена, от Востока воссияла миру и доселе цело и неизменно соблюла божественные догматы учения Христова, ничего к оному, не прилагая от духа человеческого суемудрия. В сем блаженном и превожделенном вселенском союзе церковь наша составляла нераздельную часть греко-российской церкви, подобно, как и предки наши, по языку и происхождение, всегда составляли нераздельную часть русского народа. Но горестное отторжение обитаемых нами областей от матери нашей России отторгнуло и предков наших от истинного кафолического единения, и сила чуждого преобладания подчинила их власти римской церкви, под названием униатов. Хотя же для них и обеспечены были от неё формальными актами восточное богослужение на природном нашем русском языке, все священные обряды и самые постановления восточной церкви, и хотя даже воспрещен был дли них переход в римское исповедание (яснейшее доказательство сколь чистыми и непреложными признаны были наши древние восточные уставы!); но хитрая политика бывшей польской республики и согласное с нею направление местного латинского духовенства, не терпевшие духа русской народности и древних обрядов православного востока, устремили все силы свои к изглаждению, если бы можно было, и самых следов первобытного происхождения нашего народа и нашей церкви. От сего сугубого усилия предки наши, по принятии унии, подверглись самой бедственной доле. Дворяне, стесняемые в своих правах, переходили в римское исповедание, а мещане и поселяне, но изменяя обычаям предков, еще сохранившимся в унии, терпели тяжкое угнетение. Но скоро обычаи и священные церковные обряды, постановления и самое богослужение нашей церкви стали значительно изменяться, а на место их вводились латинские, вовсе ей несвойственные. Греко-униатское приходское духовенство, лишенное средств к просвещению, в бедности и унижении, порабощено римским и было в опасности подвергнуться наконец совершенному уничтожение или превращение, если бы Всевышний не прекратил сих вековых страданий, возвратив Российской державе обитаемым нами области – древнее достояние Руси. Пользуясь столь счастливим событием, большая часть униатов воссоединилась тогда же с восточной православно-кафолической церковью и уже по-прежнему составляет нераздельную часть церкви Всероссийские; остальные же нашли по невозможности в благодетельном русском правительстве защиту от превозможения римского духовенства. Но отеческим щедротам и покровительству ныне благополучно царствующего Благочестивейшего Государя нашего Императора Николая Павловича обязаны мы нынешнею полною независимостью церкви нашей, нынешними обильными средствами к приличному образованию нашего духовного юношества, нынешним обновлением и возрастающим благолепием святых храмов наших, где совершается богослужение на языке наших предков и где священные обряды восстановлены в древней их чистоте. Повсюду вводятся постепенно в прежнее употребление все уставы нашей искони восточной, искони русской церкви. Остается желать только, дабы сей древней боголюбезный порядок был упрочен и на грядущие времена для всего униатского в России населения; дабы полным восстановлением прежнего единства с церковью Российской, си прежние чада её могли на лоне истинной матери своей обрести то спокойствие и духовное преуспеяние, которого лишены были во время своего от оного отчуждения. По благости Господней, мы и прежде отделены были, от древней матери нашей православно-кафолической восточной и в особенности Российской церкви, не столько духом, сколько внешней зависимостью и неблагоприятными событиями; ныне же, по малости все щедрого Бога, так снова приблизились к ней, что нужно не столько уже восстановить, сколько выразить наше с нею единство.

По сему в тёплых, сердечных молениях, призвав на помощь благодать Господа Бога и Спаса нашего И. Христа (который един есть истинная Глава единые истинные Церкви) и святого все совершающего Духа, мы положили твердо и неизменно:

1) Признать вновь единство нашей церкви с православно-кафолической восточной церковью и по сему пребывать отныне, купно со вверенными нам паствами, в единомыслии со святейшими восточными Православными патриархами и в послушании Святейшего правительствующего всероссийского Синода.

2) Всеподданнейше просить Благочестивейшего Государя Императора настоящее намерение наше в свое Августейшее покровительство принять к исполнению оного к миру и спасению душ Высочайшим своим благоусмотрением и державною волею споспешествовать, да и мы под благотворным его скипетром, со всем русским народом, совершенно едиными и не разнствующими устами и единым сердцем славим Триединого Бога, по древнему чину апостольскому, по правилам, святых вселенских соборов и по преданию великих святителей и учителей православно-кафолические церкви.

В уверение чего мы все, епископы и начальствующее духовенство, сей соборный акт утверждаем собственноручными нашими подписями и удостоверение общего на cиe согласие прочего греко-униатского духовенства прилагаем собственноручные же объявления священников и монашествующей братии, всего тысячи трехсот пяти.

Дан в Богоспасаемом граде Полоцке, лета от сотворения мира семь тысяча триста сорока, седьмого, от воплощения же Бога Слова тысяча восемьсот тридцать девятого, месяца февраля в двенадцатый день, в неделю Православия.

Подлинный подписан Иосифом, епископом литовским, Василием, епископом Оршанским, управ. Белорусской епархией Антонием, епископом Брестским, викарием литовской епархии и другими важнейшими представителями греко-униатского духовенства⁵¹ .

Этот акт и всеподданнейшие прошения униатов 26 февраля пр. Иосифа вручил графу Протасову, а последний доложил их Государю в Аничковском дворце. 1-го марта Государь Император особым указом повелел обер-прокурору Св. Синода акт и прошения униатов внести в Св. Синод на рассмотрение и сообразное с правилами Церкви постановление и удовлетворить воз- соединяемое духовенство в их просьбе касательно нажитых временем обычаев. Св. Синод, рассмотрев гои сданный ему бумаги, определениями от 6 и 13 марта постановил следующее: поднести Государю Императору при особом докладе синодальное деяние, содержащее в себе постановление о принятии греко-униатской в Poccии церкви в полное и совершенное общение святые, православно-католические восточные Церкви и в нераздельный состав церкви всероссийской. Кроме того, во всеподданнейшем докладе Св. Синод полагал: а) управлению воссоединённых епархий и принадлежащих к ним духовных училищ оставить на прежнем основании впредь до ближайшего усмотрения, каким лучшим и удобнейшим образом оное может быть соглашено с управлением древне-православных епархий; б) греко-униатскую духовную коллегию поставить в отношение к Св. Синоду на степень московской и грузино-имеретинской Св. Синода контор и именовать ее белорусскою духовною коллегию; в) преосвященному Иосифу, епископу литовскому быть председателем сей духовной коллегии с возведением его в сан архиепископа⁵². Такое Синодальное деяние 25 марта 1839 г, в праздник Благовещения при всеподданнейшем докладе было поднесено Государю Императору на утверждение. Государь собственноручно благо изволил утвердить доклад такими словами: «Благодарю Бога и принимаю. Николай». 30-го марта (четверг неделя Пасхи) в Св. Синоде происходило чрезвычайное co6paниe его членов по делу униатской церкви. Заседание это было сперва внутреннее, а потом открытое. Во внутреннем заседании слушано было: а) Высочайшее Его Императорского Величества: соизволение, выраженное на синодальном докладе в словах: «Благодарю Бога и принимаю»; б) ведение правительствующего сената от 21-го марта, с про писание Высочайшего указа, последовавшего 17 дня сего же марта, о подчинении греко-униатской духовной коллегии вместо правительствующего сената Св. Синоду; в) рапорт бывшей греко-униатской духовной коллегии о получении указа правительствующего сената о тома, же. Тут же постановлены были соответствующие распоряжения.

В открытом заседании происходило следующее: по облачении членов Синода в мантии и по занятиям ими своих места, обер-прокурора, граф Протасова, ввел в присутствие Синода преосвященного Иосифа, который также облачен был в мантию. Тогда первенствующий член Синода, митрополит Серафим объявил ему о совершившемся воссоединении и принятии оного Его Императорским Величеством, и вместе от имени Св. Синода и всей церкви российской приветствовал его с столь важным событием, и в лице его всё присоединенное духовенство. Члена, Св. Синода, митрополит киевский Филарет прочитал синодальную грамоту к воссоединённым епископам, а митрополит С.-Петербургский вручил ее пр. Иосифу. Член, Св. Синода, московский митрополит Филарет прочитал высочайше утвержденные положения Св. Синода о бытии преосвященному Иосифу председателем коллегии, с возведением его в сан архиепископа и о переименовании той коллегии. Затем члены Св. Синода и преосв. Иосиф, как представитель воссоединенных, дали взаимное целование мира, и все вместе вступили в Синодальную церковь, и соборно с преосв. Иосифом, с передними архимандритами Анатолием и Феогностом и двумя Александро-Невскими иеромонахами, принесли Господу Богу благодарственное моление, с провозглашением многолетия Государю Императору и всему царствующему дому, Св. Синоду и вселенским патриархам. На молебне присутствовал обер-прокурор Св. Синода и старшие чиновники духовного ведомства. В заключение преосв. Иосиф принял в св. алтаре присягу. Став в мантии у престола, на которому лежало св. евангелие с положенным на него св. крестом, пр. Иосиф прочитал присяжный лист и подписал его⁵³.

Так совершилось воссоединение белорусских униатов к радости всех православных. Но более других радовались ближайшие деятели этого события – воссоединившиеся униатские епископы – и блаженной памяти император Николай, щедро наградивший всех участников униатского дела.

Формальное воссоединение униатов с православной церковью не замедлило отразиться в различных местах торжеством православия. Там, где, невидимому сильна была уния, теперь ликовал народ, полный благодарности за посетившую его милость Божию. Само собой, понятно, что настоящее торжество православия должно было произойти в самом центре латинства западного края в ополяченной Вильне. И действительно в Вильне – резиденции католического епископа –положено было совершить посвящение викария Литовской епархии, протоиерея Михаила Голубовича, назначенного епископом Пинским вместо преосв. Антония (Зубко), который получил самостоятельную минскую кафедру. Наречение протоирея Голубовича во епископа происходило в Жировицах, где в богослужении с преосв. Иосифом участвовали епископы Исидор⁵⁴ и Антоний.

Вот что писал преосв. Иосиф графу Протасову по поводу торжества православия в Вильне; «Мы прибыли благополучно в Вильно 1-го сентября, вечером около восьми часов, при колокольном звоне в православных церквах, и при стечении народа, отчасти усердствующего, а отчасти любопытствующего. На другой день посетили мы, вместе с преосвященными Исидором и Антонием православные церкви. Вчера, в воскресение, мы все три архиерея служили соборно в церкви Троицкого воссоединённого монастыря. Это был день истинно торжественный: прекраснейшая погода оному благоприятствовала, стечение народа было необыкновенное, церковь была полна, и вне оной народ толпился до самого окончания служения. Разумеется, здесь была: большая часть народонаселения римского, но за всем тем, невидимому, масса, усердствующая превышала массу любопытствующую. При выходе из церкви народ двинулся к нам под благословение, так что, мы не легко пробрались к дверям... Посвящение епископа совершено по предположению в соборной церкви Свято-Духова древле-православного монастыря... Я с удовольствием заметил, что воссоединенное духовенство не только не затруднялось прибыть в Вильну, но даже с самодовольствием и благородною гордостью старалось показать себя в сей стороне римского католицизма и в церкви древле-православной. Огромная Свято-Духовская церковь была полна, в полном смысле этого слова, и по большей части высшей публикой; это показывает, по крайней мере, что римляне вовсе не столько чуждаются православия, как можно бы судить во духу римского духовенства и по понятию, которое имеют о Вильне. При выходе из церкви, под благословение подходили к нам без различия православные и римляне. Все пребывшие наше в Вильне было, если так можно сказать, торжеством православной церкви. Духовенство римское перенесло этот удар в бессильном безмолвии. Сколько мне пришлось узнать и сообразить, а также по словам князя Долгорукова⁵⁵, виленская публика, внимавшая до сего по большей части мнениям римского духовенства, разделилась после настоящего события на разные партии, из коих большая часть смотрит благоприятнейшим противу прежнего образом на православие»⁵⁶.

§ 7

Как приведено было в исполнение воссоединение униатов в тех местностях, где главным образом было пребывание унии, как оно совершилось среди белорусского униатского народа, как вообще произошло окончательное устройство воссоединённых епархий в иерархическом отношении и совершенное с глажение следов бывшей унии – подробные сведения обо всем этом оставили сами ближайшие деятели воссоединения в своих .обстоятельных записках⁵⁷. Мы только скажем, что совершившееся вт. 1839 году воссоединение униатов как, с одной стороны, не могло сразу переродить некоторых олатинённых членов бывшей униатской церкви, и в этом отношении необходимы были для них особые меры, так с другой стороны факт. воссоединения не прекратил происков латинян, еще с большим усердием продолжавших интриговать, в бессильной злобе к совершившемуся великому событию и его деятелям.

Само собой, понятно, что меры правительства, направленны к ограждению православия и русской народности бывших униатов от латино-польских влияний, не могли быть совершенно безболезненны для самих униатов, особенно для тех из них, которые сильно заражены были латинством. Однако излечить больного иначе было и нельзя, как взвывать у него известного рода боль. Но что значила эта боль некоторых в сравнении с тою, какую перенес весь западнорусский народ, в то время, когда к нему прививалась уния? Как. она была бесконечно мала в сравнении с теми муками, какие пережил этот много страдательный народ, болея унией слишком два века?!

Факт совершившегося воссоединения, сказали мы, не прекратил враждебных действий давних врагов православия. Действительно, воссоединение белорусских униатов вызвало сильное движение в польско-латинской партии, которая, не имея возможности противопоставить силе силу, тем старательнее начала вести свои подкопы тайно, дома и за границей. Первым делом ее было возбудить общественное мнение в Европе и главным образом в Риме. С этой целью польские мятежники 1830 года, разные беглые католические ксендзы, монахи, римских орденов явились из наших западных губерний в Рим и осадили курию, с воплями о гонениях римской веры в России. Современником совершавшегося тогда у нас события, коего теперь празднуем пятидесятилетний юбилей, был папа Григорий 16 (Капилляре)⁵⁸. К секретарю этого папы синьору Ламбрускини и устремилась Польско-иезуитская партия с своими воплями о гонениях и проследовавших католицизм в России, стараясь склонить и секретаря, и папу на какую-нибудь крайнюю меру. Мало того. Польше беглецы и иезуиты из поляков, изгнанные в 1820 году из Poccии задумали план, совершенно достойный, этого святого общества: польские мятежники должны были вступить в иезуитский орден, переменить свои имена и в одежде духовных пробраться в Краков, Галицию, а отсюда в Польшу и в последней произвести мятеж. Руководителем этого плана был некто Непомучен, ректор иезуитской коллегии в Фрибурге, белорусский уроженец, изгнанный из Poccии в 1820 году и переменивши свое имя (Непомучен на Галич) с целью попасть в Россию и производить здесь иезуитские козни. В этом плане приняло участие высшее духовенство Рима, как, впоследствии достоверно узнало наше правительство; а монсеньор, Гарибальди (римский сановник, близкий к папе) прямо обещал одному знатному поляку выхлопотать панское одобрение и содействие осуществлению этого плана. Сильные представления и объяснения нашего посланника остановили осуществление этого плана, или по крайней мере отстрочили его.

За то, тем сильнее стала работать латино-иезуитская партия, с целью заставить папу решиться на какой-нибудь крайний шаг, по отношению к Poccии вследствие воссоединения униатов. Особых мер, конечно, папа не мог предпринять, но за то разразился в своей консистории речью по поводу воссоединения униатов (22 ноября 1839 года). Содержание этой речи таково: Сначала папа изображал несчастье, о котором она, намерена, поведать своим почтенным братьям и которое превосходить все поражавшая доселе церковь бедствия. Потом, рассказавши известные басни об отпадении русских от католического единства, о добровольном принятии унии жителями наших западных губерний, о их благоденствиях под польским правительством, переходит к описанию воссоединения униятов с православной церковью и здесь не щадит самых ярких красок, не скупится на самую грубую ложь и клевету, особенно когда касается главных деятелей в деле воссоединения; говорит, что это дело совершилось обманом и хитростью. Далее, изображать личную скорбь, причиненную ему воссоединением униятов и называют воссоединившихся епископов отступниками; изображает гибельные последствия, какие могут произойти от этого для католиков, оставшихся верными римской церкви, почему он предо лицом всего мира не перестанет жаловаться на отпадение униатов от римской церкви, а особенно на отпадение епископов, и будет поражать самым тяжким порицанием обиду, нанесенную ими католической церкви. Впрочем, подражая Тому, Который богато милосердием и Который пришёл взыскать и спасти погибшего, папа не лишает своей милости и воссоединённых епископов и каждого из них убедительнейшее просить подумать, откуда они ниспали, и каким страшным наказанием должны быть подвергнуты по каноническим правилам; грозит им страшным судом и просит возвратиться на путь истины. Речь заключается словами, что вообще католичество во Poccии находится во стесненном положении, но папа употребит все меры ко облегченно этого положения, будет ходатайствовать за церковь римскую предо русским императором, который по своей честности и прямодушию исполнит желание его, а для этой цели будет молить Бога, чтобы Он милостиво призрел на свое наследие и помог бы своей церкви, оплакивающей отпадение своих сынов, и дало бы ей желанное счастье⁵⁹.

Речь папы хотя и была тотчас подхвачена заграничными газетами, но не произвела того действия, какого ожидала от неё польско-иезуитская партия. У нас тоже не почтили её особым вниманием, как не обращали его, вообще ни на какие печатные клеветы, рассеваемые в европейской прессе о прекращении унии. Даже появление книги оратора ультрамонтанской партии Монтилабера «Превратности церкви католической двух обрядов в Польше и России»⁶⁰ прошло не замеченным, или не возбудило того внимания у нас, какое должно было возбудить. Только одна слишком уже пошлая и возмутительная клевета обратила всеобщее внимание, вызвав у нашего правительства особую ноту римскому двору. Разумеем пресловутую историю о мучении игуменьи базилианского монастыря Макрины Мечиславской⁶¹.

Считаем не лишним воспроизвести эту историю, как образчик польско-иезуитской правдивости и честности. По рассказу автора (или авторов) ее мучения базилианок начинаются с минского монастыря. За верность апостольскому престолу означенных монахинь, по приказанию кровожадного Семашки, сковали по две вместе, забили ноги их в кандалы, и в таком положении заставили идти пешком из Минска в Витебск, где они помещены были в русском женском монастыре, наполненном казацкими вдовами. Прежде чем пригнали базилианок в Витебский монастырь, в последнем замучена была настоятельница его, и осиротевшие витебские монахини с радостью подчинились минской настоятельнице, героини легенды Мечиславской. В Витебск мучениц секли розгами, заставляли их, прикованных к тачкам возить мусор, томили голодом, так что они потом ели траву, а зимой корм коров и свиней. Из Витебска этих мучениц переселили в Полоцк, в трёх вёрстах от которого находится Спасский монастырь – резиденция архиепископа. Сюда-то приведены были несчастный жертвы, числом около тридцати, и заперты здесь, как овцы. Так как начальник монастыря был человек сострадательный, то Семашко сменил его и поставил другого, бывшего семь лет тому назад духовником базилианок. Этот последний заставлял бедных монахинь равнять косогоры, носить кирпичи каменщикам, строившим палаты для архиерея, разбивать камни для мостовой пред архиерейским домом, приказывал два раза в неделю давать, по пятидесяти ударов каждой из страдалиц, от чего две из них померли, а остальные едва влачили жизнь, нося на себе рубцы и язвы, произведённые этими экзекуциями. Кормили их только одними солеными сельдями, а пить после такого кушанья не давали ничего; на ночь всех их вместе запирали в сырых и гнилых сараях; грозили сжечь их, ставили пред костром, у которого стояли солдаты с зажженными факелами. История сообщает, далее, гнусное сказание о том, будто во время ночной оргии, по приказанию Семашки, дьячки и служители отправились в сарай насиловать мучениц, из которых, во время защиты невинности, пяти монахиням выкололи глаза, а прочих изувечили. Но вей эти мучения и угрозы не достигали своей цели; мученицы остались верны римской церкви. Тогда Семашко приказал бить их палками, чтобы посредством этого заставить их принять православие; насильно поволокли их диаконы в схизматицкую церковь. При дверях церкви стоял отступник Семашко, украшенный крестом и орденами, окруженный своим духовенством. Одна из сестёр взяла обломок дерева и бросила его прямо в церковные двери, говоря, что ни она сама, ни другие сестры – живыми не перейдут за порог схизматицкой церкви. Начальница этих сестер-мучениц схватила плотничий топор, подала его Семашко и сказала: «Возьми этот топор, отруби нам головы и брось их в твою церковь, в которую не вступит наша нога». Семашко выхватил из её рук топор и бросил его в сестер, из которых у одной разрубил ногу; потом ударил в щеку начальницу с такой силой, что вышиб у неё один из коренных зубов. Видя, наконец, что все усилия обратить этих мучениц в схизматицкую веру остались тщетными, Семашко вошёл в. церковь и произнес здесь проклятие им. Из Полоцка оставшихся в живых базилианок отправили в Мядзиол, где также подвергли их разного рода жестокостям и мучениям. Здесь, между прочим, их топили в озере, для чего, облекали в особо сшитые рубахи с одним рукавом. От этих истязаний три из сестёр умерли, что стало с другими, неизвестно. Мечиславская же с двумя подругами успела бежать от рук своих палачей и огласила мучения базилианок⁶².

Такова в общем история страданий монахинь-базилианок. Насколько, она правдоподобна, может судить всякий, хоть не много знакомый с унией, с отношением к ней польско-латинской партии и ненавистью последней к православным за воссоединение униатов. Факт воссоединения разбил все планы латинян, сделал для них безвозвратно потерянными униатов, в среде которых разными насилиями они вербовали себе последователей католичества. Факт воссоединения совершился. Почему же он совершился? Сказать, что вследствие в преданности православного западнорусского народа своей вере, – невозможно, ибо что подумает Рим, давно привыкший считать всех сынов есclesiae Ruthinicae почти латинянами? К чему привели тогда иезуитские планы, над которыми трудились delectissinii filii папы? Сказать так – значило запятнать клеймом бессилия доблестный орден, верную их союзницу Польшу, сознаться, что расчетливый Рим более двух столетий заблуждался! Это было бы уже слишком обидно для вечного города. Нет, нужно во что бы то ни стало убедить незнающую наших дел Европу, что воссоединение униатов совершено насилием. Это будет и по иезуитский, и оправдает действия всегда верных Риму латиняне. И вот, за неимением фактов, которые послужили бы подтверждением, что униаты воссоединены насильно, придумана достойная латино-польских кознодеев история с самыми мелкими подробностями о семилетнем преследовали и мучении униатских монахинь-базилианок, числом шестидесяти одной, за то, что они не хотели стать православными во время общего воссоединения униатов.

B доказательство наглой лжи и бесстыдной клеветы, какими от начала и до конца наполнена легенда о страданиях базилианок, приведем отзыв одного из наших иерархов, близко знающих и латинян, и дело воссоединения униатов, и самих мнимых страдалиц. «В этом рассказе, говорит приснопамятный архипастырь – верны только названия городов Минска, Витебска, Полоцка и местечка Мядзиол, и то, что при нем есть озеро, хотя сочинителям этого сказания,. было неизвестно, что река Полота не в Витебске, а во ста слишком верстах от этого города; верно также название митрополита Иосифа, но рассказчики не знали, что к его управлению не принадлежала Белорусская епархия, где он представляется деятелем; прочее, же все выдумано, – как самые факты, так и названия множества лиц, а в числе их, и всех монахинь. Мне почти все монахини были лично знакомы, потому что я служил и учился в Белорусской епархии, принадлежал к управлению епархии Литовской, а после, с 1840 года, управлял Минской епархией. Из шестидесяти одной польских фамилий данных монахиням, только одна случайно совпала с фамилией, которую носила действительно монахиня Кулешанка, настоятельница Полоцкого монастыря, остававшаяся некоторое время настоятельницею и после воссоединения».⁶³

Само собой, понятно, что означенная история произвола большую сенсацию в Европе, вызвав особенно, много шума в Риме, – центре латинства и иезуитизма. Мнимые мученицы были представлены папе, как живой пример гонений латинства в России, как несчастные жертвы жестокости отступника от унии Семашки. В Риме Мечиславскую поместили в монастыре Св. Сердца и делали ей там разные овации. В Париже, для возбуждения общественного мнения, служили панихиды по замученным, в Минске базилианкам, говорили речи, пополняли газеты и журналы статьями о мученичестве Макрины и её спутниц. Наконец, эти комедии надоели русскому правительству, и оно приказало своему посланнику в Риме потребовать объяснений от курии или лучше сказать, объяснить папскому правительству, как нелепа, груба и бесчестна эта выдумка. Действительно, даже у некоторых из иезуитов по этому случаю сказалась совесть, и они убеждали Ламбрускини скорее прекратить толки об этих мнимых эмигрантках из Минска, тем более, что пресловутая Макрина и ее спутницы оказались женщинами такого поведения и из такого слоя общества, с такими избегают всякого знакомства все порядочные люди⁶⁴.

Так действовала за границей польско-латинская партия, озлобившаяся на Россию за добровольное воссоединение униатов. Внутри Poccии интриги и месть той же и партии были не менее сильны и направлялись главным образом к тому, чтобы воссоединенных униатов совратить в латинство. Совращения приводились латинянами в исполнение так систематически, что правительство наше присуждено было принять против этого меры. По этому случаю образован был комитет из Блудова, Дашкова, Строганова 2-го и Протасова; главной целью деятельности этого комитета и было именно предупреждение совращений в латинство. Воссоединенные епископы, в свою очередь, должны были неусыпно бодрствовать над своею паствою, так как бесцеремонность ксендзов, их наглость и хитрость польской шляхты доходили в деле совращения до геркулесовых столбов⁶⁵. Но как ни старалась польско-иезуитская партия, частные совращения не могли повредить общему делу воссоединения и в огромной массе воссоединённых, благодаря вовремя предпринятыми мерам, эти затеи ультрамонтанства и полонизма не могли иметь существенного значения. Между тем русская народность и православие получили все большую и большую силу среди бывших белорусских униатов и постепенно выходили из прежнего приниженного положения в сравнении с латинством. Оживление православной церкви в Белоруссии если не обуздало дерзких иезуитских планов латинян относительно сего края, то во всяком случае заставило их перенести центр деятельности в другой пункт – в тогда еще пребывавшую в унии Холмскую Русь. Сюда то, спустя некоторое время после воссоединения 1839 года, и устремилась главным образом римско-католическая пропаганда.

§ 8

Движение польско-латинской партии по поводу воссоединения униатов белорусских, кроме выше сказанного, объясняется, с другой стороны, важностью и значением факта воссоединения. Факт этот, как мы сказали еще в начале нашего очерка, – крупной величины, это – событие, имеющее огромное значение не только в церковном, но и в государственном отношении. Воссоединение 1839 года укрепило на вечные времена западный наш край за Россией, тесно связав с ней его полуторамиллионную массу народа православной верой, положив конец проискам и козням сторонников латинства и пособников Польши и освободив от уз католицизма верных сынов Poccии. Так, именно, смотрели на воссоединение и в самое время его совершения. Вот что писали пятьдесят лет тому назад по поводу воссоединения белорусских униатов: «В нынешнем году православная церковь внесла в скрижаль истории своей одно из самых радостных и важных событий. Вместе с отечеством нашим торжествует она возвращению в объятия свои чад, отнятых у неё во время иноверного над ними владычества... В семь дивном событий всяк видел подтверждение неоспоримой истины, что всё стремится к своему «началу, и воссоединение греко-униатской церкви с православной не представило в сущности своей ничего нового для об обоих: родное возвратилось к родному, законное достоите к законной власти»⁶⁶. Иначе и быть не могло, потому что литовское княжество было русским и латинство с его духовенством и стремлением к римскому единовластитольству было ему чуждо.

Поясним эту мысль словами того, кто всю жизнь свою посвятил борьбе с латинством и кто своими трудами помог осуществить давнее стремление белорусского народа – воссоединиться с единоверной Россией. «Все меры польского правительства говорил двадцать пять лет тому назад преосв. Иосиф; – все происки римского духовенства, все вроде насилия, все уловки-коварства, все частные и общественные силы употреблены были в дело – чтобы ополячить в Белоруссии русский народ, чтобы отнять у него веру отцов, – веру православную. Но напрасны были все усилия. Этот народ переносил с твердостью и насилия, и страдания; не раз проливали потоки крови – и отстоял дело святое. Полякам в течении нескольких веков, удалось только переселить в нашу страну некоторую часть своих родичей, ополячить и облатинить малочисленный класс общества, увлекающихся обыкновенно житейскими выгодами: на массу же русского народа успели они заложить только личину латинства, под названием -унии, которая не изменила ни его народности, ни его языка, ни сущности его верований, ни его родственного, влечения к остальным своим русским православным братьям...

Казалось, время должно было для сего народа личину латинства превратить в самое латинство; казалось, этот народ потерян окончательно для православия. Но так думали те, которые знали и народ, и смиренных его пастырей. Довольно было на десять лет отклонить, хотя в некоторой степени, влияние латинства и полонизма, довольно было десяти лет независимого управления и воспитания юношества: и святое дело окончательного воссоединения с православной церковью всех униатов в России совершилось мирно, тихо, с редким единодушием и пастырей и пасомых»⁶⁷… Как же было не волноваться польско-иезуитской партии? Возможно-ли было без интриги и козней пережить столь великое посрамление? Все иллюзии относительно так опекаемой ею унии разбиты, все надежды униатов повергнуты в прах, полтора миллиона белоруссов, имевших ad majorem Dei gloriam стать некогда латинянами, воссоединились, сверх всякого чаяния, с православной церковью! Было основание скорбеть, были причины лгать и клеветать, разыгрывать пред Европой роль, мучеников, выпрашивать у нее сострадания и защиты подобно евреям, которые кричат «гвалт» в то время, когда они же сами бьют и грабят мужика. Без сомнения, всякому, хоть на время останавливавшему свое вниманье на судьбах униатской церкви, невольно, – сам собою приходил на мысль вопрос: почему поляки так сильно не любили унии, точнее, православной стороны её? Этот вопрос приходит, читатель, и мне на мысль. От чего, в самом деле, поляки – наши братья по великой славянской семье – ненавидят православие, столь близкое и родное всему славянству? Почему в судьбах униатской церкви они являются по отношению к своим братьям русским недоброжелателями и смут творцами, обесславившими себя политикой, достойной презрения? Почему их несправедливость, лукавство и иезуитизм красной лентой проходить чрез всю историю жизни западнорусского народа? Явление странное, но не беспричинное. Вообще «в семье не без урода» – так и в великой славянской семье – тоже не обошлось без него. Все славяне любят православие, исповедуют его и в этом отношении славянство и православие –да позволено будет так выразиться – можно назвать двумя близнецами, обитающими в лоне человеческого духа, двумя цветками, выросшими из одного и того же корня. Поляки не любят православие, они его не исповедуют. Кто является уродом в великой славянской семье, понятно, само собой. Откуда же он взялся? Этого урода дало латинство, отделив племя ляхов от остальных членов славянства, поставив его особняком и напоив ненавистью к своим братьям. Таким образом источником зол, причиненных поляками своим братьям русским, является латинство, панство.

Известно, что дух панства – иезуитизм и основание его – ложь, – ложь темь более опасная, что панство выдает себя за Богом –положенное основание церкви. Властолюбие и гордость –наследственный грех Рима. Когда у него не стало его победоносных орлов, он высылал свои догматы и каноны для завоевания света. Все, что осмеливалось сопротивляться, было уничтожено молнию его гнева. Рим устарел, но интриги его не остыли⁶⁸. Его догматы и каноны полонили также родственный нам, но издавна увлекавшийся бурным потоком западноевропейской жизни, польский народ. Под влиянием латинства последний стал пасынком для большой славянской семьи и внёс в западную Россию то, что везде и повсюду приносит с собой латинство – возмущение мира совести, вероисповедания смуты и народную порчу. На чужой, русской и литовской земле, польский народ встретил народ западнорусский, точнее говоря, в лице поляков, здесь встретился римский католицизм и православие. Достаточно было появление позванного римского гостя, чтобы здесь создались ужасы рыцарских орденов – литовского и прусского, чтобы появились всемирные развратители – иезуиты, чтобы ввелось самое двуличное и неустойчивое вероисповедание – западнорусская церковная уния. Испортив простодушную славянскую натуру поляков, римско-католическое учение постаралось при этом; внушить им самую глубокую ненависть к православию и уверить, что все в православии есть богомерзкое, дьявольское⁶⁹. Как же могут не исполнять поляки такого наставления Рима, такой его заповеди? Помутив латинством здравый порядок жизни, взирая на все сквозь призму римских предписании и не умея распознать настоящего смысла явлений, поляки, на стыд славянской семье, не хотят всмотреться в свое прошлое, не хотят, в немых благоговениях пред лицедеющим Римом, постигнуть дух первоначальной церкви, заменяют его духом папства, и иезуитизма и ненавидят столь близкое и родное им, как славянам, – православие! А между тем сколько было вразумлений и наставлений?! Где Польша, где уния?

И замечательно, отуманенные латинскою ложью, поляки думали рассадить, принесшее им столько бедствий, латинство – на русской почве, накинуть его русскому народу, загибая, – что жизнь и сила этого народа на столько тесно связаны с православием, что они немыслимы друга без друга. «Если бы смешав всё латинство, полонизм и иезуитизм с его хитростями, успел кто-либо составить вещество, подобное воде или воздуху, и погрузила, в оном православного духовного на всю его жизнь, то и тогда он не пропитался бы этою мизмой; но по выходе из неё предстал бы на суд Божий чистим, и здоровым русскими православным⁷⁰. Эти слова вполне приложимы и ко всякому русскому православному человеку. Это доказала и доказывает история великого русского народа. Говорим доказала, ибо прошло уже более десяти лет с тех пор, как уния – это знаменитое исчадие козней Рима – перестала существовать в России; говорим, доказываем, ибо, кто не знает, какую упорную борьбу ведёт теперь единокровный наш червонно-русский народ, с римским католицизмом, свободно живущими, в Галиции, под видим дряхлой, как и сам Рим, еле влачащей свое существование унии? Что последняя существует ещё там, благодаря только стараниям обмороченной Римом польской партии, это, несомненно. Но несомненно также и то, что в пределах Австрии, как в свое время в России, уния доживает свои дни. Не даром в Риме говорят, что уния в Червонной Руси «in filo haeret» (висит на ниточке). Иначе и быть не может, ибо древний Галич хотя и отделена от России политической границей, но соединена с нею одним происхождением, одной православной верой. Известно, что Галицкая Русь была последнею в принятии церковной унии с Римом, устояв в Православии еще сто четыре года после Брестской уши; ода уступила пред нашем только тогда, когда Польша совершенно: прекратила её связь с царь градским патриархом, и таким образом пал главный столп православия – львовское ставропигийское братство⁷¹. Накинутая столетием позже, уния в Галицкой Руси близится к тому фазису своей расшатанной жизни, который постиг ее в России уже на наших глазах. И вот, чтобы поддержать ее, из Рима командировали в Галицкую Русь армию иезуитов с неограниченными полномочиями. Не надо было и особых полномочий для достойных преемников Лойолы, чтобы они ревностно исполнили свою миссию, а с полномочиями они явились уже не миссионерами, а хозяевами, от которых зависит даже власть униатского митрополита⁷². Но Рим, этот властолюбивый старец, забыл уже еще так недавно полученные уроки, забыл, что посягать на веру славян – значить посягать на их жизнь...