Заключение

Закончив изложение истории догмата об искупительной жертве Господа нашего Иисуса Христа, естественно спросить: какие же окончательные выводы следуют из изложенной нами истории догмата, чему она нас научает, какие преподает нам уроки? Эти общие выводы из изложенной нами истории догмата можно выразить в следующих чертах.

Догмат об искупительной жертве Христовой в течение своей почти двухтысячелетней истории служил объектом не только богословствующей, но отчасти даже и философствующей мысли. Все частные и отдельные воззрения на исследованный нами догмат можно распределить по следующим категориям, начиная с тех воззрений, которые дальше всего отстоят от истинно христианского понятия о догмате и постепенно переходя к тем из них, которые наиболее приближаются к таковому пониманию. Прежде всего, в данном отношении мы должны все воззрения на догмат об искупительной жертве Христовой разделить на взгляд: I. Философский, и II. Богословский. Богословский взгляд в свою очередь распадается на 1) односторонне-нравственный и 2) на догматический; последний может быть подразделен – а) на субъективно-догматический и б) объективно-догматический.

I. Философский взгляд на искупительную жертву Христову принадлежал в древней Церкви некоторым гностикам, – в новое время принадлежит философам и рационалистическим богословам, каковы: Кант, Гегель, Де-Ветте и др. Мы видели, что упомянутые мыслители истолковывали значение страданий и смерти Христовой или в смысле символическом, как напр., Кант и Де-Ветте, или в духе и смысле своих философских систем, как напр., Фихте, Шеллинг, Гегель и др. Излишне доказывать ложность подобного понимания догмата. Всеобщее христианское сознание всех веков христианства никогда не смотрело на христианское учение об искупительной жертве Христовой, как на символ или метафору; оно всегда понимало учение Христа и апостолов о кресте Христовом за христианскую религиозную истину, которую должно понимать в прямом и точном смысле, хотя и нельзя постигнуть глубочайшей сущности этого учения как тайны, превышающей ум не только человеческий, но и ангельский. Да и более чем странно было бы думать, что тайна креста Христова есть не более, как символ или метафора, истинный смысл которой мог быть понят или разгадан только в свете той или иной философской системы, появившейся около двух тысяч лет спустя, после исторического события страданий и смерти Христовой; что в течение тысячи девятисот лет многие миллионы не только людей простых, но и широко развитых веровали в тайну искупления, имея совершенно превратное понятие о её внутреннем смысле и значении. Нам нет надобности входить в подробный разбор того или другого философского взгляда на тайну искупления: так как истолкование тайны искупления с точки зрения той или другой философской системы есть применение общих начал последней к объяснению частного случая, именно отдельной христианской религиозной догмы, то отсюда само собою следует, что из давно сознанной ложности основных начал философии Гегеля, Фихте и т. п. с необходимостью следует ложность и предложенного с точки зрения этих систем объяснения тайны искупления.

II. Богословский взгляд на искупительную жертву Христову.

1. Односторонне-нравственный взгляд на тайну искупления.

Этот взгляд принадлежал в древней Церкви гностикам, Апполлинарию, Пелагию, в средние века – Абеляру; в новое время – социнианам и рационалистам. Как мы видели, уже гностики в первые века христианства учили, что искупление людей от греха и смерти совершено И. Христом чрез просвещение их светом истины и чрез пример Его высокой нравственной жизни. Апполлинарий, Пелагий, Абеляр, социниане и рационалисты учили, что страдания и смерть И. Христа имеют только нравственное значение примера высокой нравственной жизни, влекущего верующих к подражанию и воодушевляющего их к подобной же, исполненной любви и самоотвержения, нравственной жизни; что они суть явление безграничной любви Божией к людям, возбуждающей и влекущей и их к подобной же любви к Богу и ближним и чрез то содействующей им в победе над грехом. Но когда полагают значение страданий и крестной смерти Христовой в сейчас изъясненном их нравственном влиянии на человечество, то в данном случае смешивают служение И. Христа роду человеческому в качестве Первосвященника, приносящего Себя в жертву за грехи людей, со служением Христа как Пророка, как великого, беспримерного Учителя человечества. Страдания и смерть И. Христа, бесспорно, имели значение примера, способного воодушевить на высокие, самоотверженные подвиги всякого, кто еще не совсем умер для благородных побуждений. Они бесспорно составляют лучшее свидетельство истины проповеданного Христом учения, но в этом своем качестве и значении они составляют практическую форму учения Христова подобно тому, как Его проповедь составляет теоретическую сторону того же учения, и свидетельствуют о том, что Христос был Учителем человечества во всякий момент Своей жизни и даже во время Своего страдания и на кресте. С этой точки зрения отношение между учением И. Христа и Его страданиями и крестной смертью может быть выражено так: первое – есть учение, выраженное в словах, а вторые – то же учение, только выраженное в наглядном примере. Но если так, то рассматриваемым воззрением на искупительную жертву Христову вопрос о внутреннем смысле Голгофской жертвы Христовой вовсе не решается, а просто обходится, и вместо того, чтобы раскрывать значение И. Христа как Первосвященника, принесшего на Голгофе всемирную жертву за грехи человечества, раскрывается учение об И. Христе как Учителе человечества, преподавшем людям Свое учение не только словом, но и примером Своей самоотверженной жизни, Своих крестных страданий и смерти. Но эти две стороны искупительного дела Христова совершенно различны, и их отнюдь не должно смешивать.

2. Догматический взгляд на искупительную жертву Христову.

а) Субъективно-догматический взгляд на искупительную жертву Христову.

Этот взгляд принадлежит социнианам и некоторым рационалистическим богословам. Сущность этого взгляда состоит в том, что страдания и смерть И. Христа имеют значение залога несомненной уверенности в получении данных от Бога обетований; они непрестанно возвещают нам о том, что грехи наши прощены, и нам уготована вечная жизнь, т. е. другими словами, мыслители рассматриваемого направления признают так называемое субъективное искупление и примирение людей с Богом, отрицая искупление объективное. Это субъективное, т. е. только в субъекте, в духе человека совершающееся примирение с Богом состоит в следующем: Бог, по мнению Социна и ему подобных, любил людей и после грехопадения так же, как Он любил их ранее, но грешники, чувствуя себя виновными пред Богом, думали, что Бог на них гневается, и потому не могли стать в сыновние отношения к Богу. Напротив, их отношения были отношениями раба, прогневавшего своего господина, их чувства к Богу были преимущественно чувствами страха пред Ним как Судиею и Карателем их беззаконий. И вот, чтобы уверить людей в Своей беспредельной к ним любви, Бог Сам явился на землю в образе человека и самым делом показал им, что, несмотря на все их грехи, Он так их любит, что готов положить за них самую жизнь Свою. Веруя в это, люди вполне умиротворяются в своей совести, в их душе водворяется мир, они сознают себя примиренными с Богом.

Не спорим против справедливости той мысли, что страдания и смерть. И. Христа способны уверить людей в бесконечной любви Божией к грешнику, и что эта уверенность человека-грешника в прощении его грехов Богом и в любви Божией к нему могут иметь благотворное влияние на его нравственную жизнь и деятельность. Всякому по опыту известно, как тягостно сознавать свою вину пред кем-либо и чувствовать на себе его заслуженный гнев и отчуждение, и это чувство тем тягостнее и сильнее, чем выше и нравственно достойнее оскорбленное лицо, и чем большим почтением и любовью мы ему обязаны. Наоборот, тем больший гнет снимает с нашей души, с нашей совести это оскорбленное лицо, когда оно первое приходит к оскорбителю и говорит ему: „ты думаешь, что я не желаю простить тебя; нет, я всегда готов простить тебя, и питаю к тебе такую безграничную любовь, что готов умереть за тебя“. Можно представить себе, какой безмерной радостью, какой любовью к Богу исполнится сердце грешника, и с какой готовностью он после этого исполнит всякое Его требование, всякую Его волю... Но, однако же, не должно увлекаться: медаль имеет, бесспорно, и свою обратную сторону. Снисходительность к преступлениям, прощение без разбора и без рассуждения незаметно может перейти в потворство преступлениям и даже самым тяжким. Раз оставшись ненаказанным, человек может тем легче и тем скорее повторить то же преступление, и прощение может послужить средством к большей и большей нравственной распущенности прощенных.

Такое положение вещей предносилось уже уму Отцов древней Церкви. В ответе на вопрос: мог ли человек по одному всемогущему слову Божию сделаться таким, каким был Адам до преступления, они предусматривали ту именно опасность для нравственного состояния человека, которая, несомненно, может иметь место при так называемом субъективном примирении человека с Богом. „И по одному всемогущему слову, – говорит св. Афанасий Александрийский, – без сомнения, человек мог сделаться таким, каким был Адам до преступления, но после того он мог бы пасть так же, как пал Адам, и при сем он, может быть, сделался бы еще худшим, потому что научился бы преступать закон. А в таком состоянии снова настояло бы Богу изрекать повеление и разрешать проклятие. И посему потребность в этом продолжалась бы в бесконечность, а люди все же были бы виновны, раболепствуя греху. Непрестанно согрешая, непрестанно имели бы они нужду в прощении и никогда не освободились бы от вины“⁷⁴⁶. Вот почему тот же св. отец и говорит, что „охранять права Своей правды Богу для нашей же пользы и для нашего сохранения было необходимо“⁷⁴⁷.

При субъективном примирении человека с Богом необходимость страданий и крестной смерти И. Христа совершенно неясна; последние не существенно необходимы для примирения: Бог мог бы достигнуть этой цели чрез одно пророческое служение И. Христа: достаточно было бы возвестить людям словами, а не страданиями и крестной смертью, что грехи наши прощены и нам уготована вечная жизнь. А кто не поверит этой истине, возвещенной чрез проповедь, тот может не поверить той же истине, если она будет возвещена страданиями и крестной смертью Богочеловека. Отсюда единственно правильный взгляд на значение страданий и крестной смерти И. Христа –

б) Объективно-догматический.

И, действительно, христианская Церковь всегда признавала объективно-догматическое значение за страданиями и крестной смертью И. Христа. Объективное, – в противоположность значению субъективному, по смыслу которого страдания и смерть И. Христа необходимы для человека только как залог несомненной его уверенности в прощении Ему Богом грехов и в благоволении к нему Бога, и в этом случае примирение человека с Богом совершается в субъекте (в духе человека), – объективное значение страданий и смерти Христа состоит в том, что они необходимы и для объекта, т. е. Бога как необходимое условие для примирения Его с согрешившим человеком. Христианская Церковь признавала и признает необходимость страданий и крестной смерти И. Христа для искупления падшего человека условную домостроительственную, т. е. Бог мог бы простить человеку его грех и не требуя страданий и смерти Богочеловека, если бы человек сам собою мог бы уничтожить все последствия своего грехопадения, т. е. избавиться от греха и смерти. Догматическое, – в противоположность исключительно нравственному значению, которое придавали страданиям и крестной смерти Христовой Аполлинарий, Пелагий, Абеляр, социниане и рационалисты.

Это объективно-догматическое значение страданий и смерти Христовой состоит в том, что Христос, будучи Агнцем, закланным от сложения мира и вечным Первосвященником в предвечном совете Божием, стал Первосвященником во времени, когда воплотился. По самой природе Своей как Богочеловек, объединивший в едином Своем лице истинного Бога и истинного человека, Он представлял Собой ипостасное примирение Бога с человеком, был в Своем лице Примирителем Божества и человечества, Первосвященником. Но этот Первосвященник с самой минуты Своего воплощения был и жертвою, и притом добровольною. Отличительная характеристическая черта жертвы есть отсутствие своей воли, безусловное подчинение своей воли воле другого, послушание. Добровольная жертва есть добровольное послушание, добровольный крест. И Христос в этом смысле от момента воплощения и до своей крестной смерти был жертвою, нес крест внутренний и внешний, показал беспредельное послушание Богу Отцу. Входя в мир для воплощения, Он уже приносил жертву Отцу, явил Ему послушание, принял на Себя крест. Вся Его земная жизнь от Вифлеема и до Голгофы была единый крест, ибо была единым и непрерывным послушанием Отцу Небесному, исполнением Его воли.

Но вопрос: жизнь и действия И. Христа, в которых и посредством которых Он явил Свое послушание небесному Отцу, и из которых слагался Его крест, сами по себе имели ли какой-либо смысл и значение, или же представляли из себя только удобную и благоприятную среду для обнаружения всецелого послушания воле Божией? Да, они имели значение и смысл и сами по себе. Христианская Церковь указывала это значение жизни и деятельности И. Христа в том, что они представляли собою борьбу Христа как человека и Сына Человеческого со врагами человека – грехом, смертью и диаволом и полную победу Его над этими врагами.

Но грех человека в отношении к Богу служил причиною гнева Божия на людей и проклятия Святым Богом грешного человека, его богооставления. Отсюда для Христа как Первосвященника вытекала необходимость избавить людей от гнева Божия на них и от тяготевшего над ними проклятия. Само собой разумеется, что уже борьба И. Христа с грехом, смертью и диаволом и победа Его над ними есть основание для примирения человека с Богом и для избавления людей от гнева Божия, проклятия и осуждения. Если причиною гнева Божия был грех и переход человека на сторону диавола, то с прекращением этой причины должно прекратиться и следствие. Однако же Отцы и Учители Церкви не ограничиваются этою стороною дела, а идут далее. При избавлении людей от гнева Божия, проклятия и вечного осуждения Христос, как некогда патриарх Иаков в сновидении, вступил в борьбу с Самим Богом, т. е. с Его гневом на людей и проклятием; или, лучше сказать, Христос, сознававший Себя органически объединенным со всем человечеством как его Глава и новый благодатный Родоначальник, новый Адам, нравственно объединенный с людьми безграничной любовью к ним как членам Своего тела, – не уклонился явиться как бы на страшный суд пред Богом, на котором и понес все то наказание, которое, по праведному определению Божию, должно было понести все человечество за свой грех, но которого оно было не в силах понести и под бременем которого должно было неминуемо погибнуть: Он потерпел за человечество нескончаемый гнев Божий на грешного человека, выразившийся в вечном проклятии и осуждении человека на вечную смерть. Он как человек и истинный Сын Человеческий не уклонился потерпеть именно тот вид смерти, определенный человеку, который подвергал проклятию всякого, потерпевшего этот вид смерти; Он не уклонился, наконец, претерпеть самое чувство Богооставления, равное по своей тягости разве мрачному чувству человека или, лучше сказать, всего человечества, сознавшего себя обреченным на вечное отвержение его Богом, на вечные адские мучения, на вечную смерть. Он испытывал это чувство Богооставления, когда, вися на кресте, взывал к Богу Отцу: „Боже, Боже Мой, вскую Мя еси оставил!“.

Однако же, по учению Св. Отцов, Христос и в то время, когда терпел проклятие и богооставление, Сам по Своей святой человеческой природе был всегда предметом Божия благоволения, и никогда не был оставлен ни Богом Отцом, ни Своим Божеством; но потерпел проклятие и богооставление за находящееся под проклятием и оставленное Богом человечество, ибо Христос, будучи новый Адам, Богочеловек и Глава всего человечества, все, что терпел, – терпел за ветхого Адама, за все греховное человечество, или другими словами, все, что Он терпел, терпело в Его Лице все человечество. И вот, когда Христос потерпел за человечество вечное проклятие, вечное осуждение, вечную смерть, – кратко, вынес на Себе весь гнев Божий на грешное человечество, – человечество во Христе стало свободно от вечного проклятия, вечной смерти и вечного гнева и осуждения Божия. Бог примирился с людьми во Христе; во Христе люди стали уже не чадами гнева Божия, проклятия и осуждения, но чадами бесконечной Божией любви и благоволения. В этом и состоит внутренний смысл и значение искупительной жертвы Христовой.

3. Не может быть признан правильным взгляд Абеляра на страдания и крестную смерть И. Христа, состоящий в том, что, хотя Абеляр и не отрицал вполне объективно-догматического значения страданий и смерти Христовой, но это значение считал уже второстепенным и как бы дополнительным к главному, которым он признавал нравственное значение страданий и смерти Христовой в вышеобъясненном смысле. Христианская Церковь признает объективно-догматическое значение страданий и смерти Христовой как жертвы Богу за грехи мира, за первое и существенное значение их.

4. Христианская Церковь признавала за страданиями и крестной смертью Христа значение условного, домостроительственного умилостивления Бога за грехи людей, а не внешнего, безусловно необходимого, юридического удовлетворения правде Божией.

5. Протестантское учение об obedientia activa не было известно древней Церкви и несогласно с духом учения об искупительной жертве Христовой; скорее, оно может быть поставлено во внутреннее родство и генетическую связь с католическим учением о сокровищнице сверхдолжных заслуг.

Но при всех возможных уяснениях догмата об искупительной жертве Христовой, православный богослов не должен забывать, что он имеет здесь дело с непостижимейшей тайной христианства, по отношению к которой имеют место не строго логические построения и научные доказательства, но только возможное приближение её к законам нашего разума; что внутренняя возможность, основание и сущность искупительной жертвы Христовой никогда не будут вполне постигнуты, сколько бы он ни углублялся своим испытующим умом в Божественное откровение и умозрения богопросвещенных Отцов и Учителей Церкви; иначе тайна перестала быть тайной и обратилась бы в одну из естественных истин человеческого ума.