Если любишь Меня, паси агнцев Моих

Недолго пробыл Иван пономарем. 4 января 1945 года митрополит Николай рукоположил его во диакона, а через девять месяцев Патриарх Алексий I возложил свои руки главу диакона Иоанна, низводя на него благодать священства.

Позади остался родной дом, Орел, родные церкви, его вскормившие. Впереди неизвестность, большой город и одиночество в нем. «Ты – изгнанник, скиталец бездомный» – нашептывала печаль. А надежда воскрешала в душе живое чувство близости Божией, она же подсказывала, что его изгнание из Орла было ответом Божиим на сокровенное желание быть монахом. Светлая цель грядущей жизни исполняла сердце трепетом. Прилив тоски возвращал думы о трагической судьбе духовных наставников, оказавшихся в рассеянии и безвестности, имена же многих из них уже были записаны в его поминальный синодик о упокоении. На смену печали властно вторгались думы о Господе, ведущем всех в неведомую судьбу. Последние слова матушки Веры, сказанные при прощании, окончательно успокоили Ивана: «Бог провожает, Бог и встречает. И слава Богу!» На следующий день он прибыл в Москву. Тогда он не мог предполагать, что в столице ему предстоит прожить 18 лет.

Неприветливо встретила Москва орловского беглеца. Незнакомый город, чужие люди. Родными были только храмы. И он начал свою жизнь в Москве с поклонения святыням, прося святых о предстательстве и помощи. Он мечтал сразу начать духовную жизнь по тем высоким образцам, которые успел увидеть в детстве. Но в реальной жизни мечтам не оставалось места. Возникшие трудности и искушения не смутили Ивана, но усмирили воображение. Он понял, что только милость Божия будет ему оградой. И он просто по-детски стал молить и просить милости. Скоро все внешние дела были улажены. Но путь, на который хотел встать юноша, не предполагал отдыха. Началась таинственная учеба, где учителем был Промысл Божий. Нашествие скорбей и искушений через тех, с кем сводила его жизнь, не заставило себя долго ждать.

Большой неожиданностью для Ивана стало внезапно нахлынувшее очарование Москвой. Волнующая красота архитектуры, парков, дворянских усадеб и даже театров увлекла его и на время затмила былые мечты. Он был молод и, по его собственному выражению, франт. Начистив зубным порошком свои парусиновые туфли, он отправлялся гулять по Москве. Неизвестно, как долго продолжалось бы это увлечение, если бы его не пресекла старица, у которой жил Иван. Она решительно восстала против его поздних возвращений. Он и сам почувствовал опасность, грозящую ему. Не меньшее искушение ожидало его и на работе. Сотрудницы, молодые женщины, вольно и невольно смущали юношу и испытывали его целомудрие. Только ровное приветливое отношение ко всем да отзывчивость оградили Ивана от их посягательств. А почтительное всеобщее обращение к нему «Иван Михайлович» исчерпало это искушение. Сердце же Ивана успокоилось, в нем снова обитал монах. И этот сокровенный инок стал внимательно приглядываться к жизни, чтобы через собственную молодость, через чувства и мысли не дать вход бесовским ухищрениям. Старца сейчас при нем не было, его произволение испытывалось самой жизнью.

В этом же коллективе зарождались первые опыты исповеди: к нему шли за советом в скорбях, недоумениях, посвящали даже в тайны своей семейной жизни. «Ой, что это мы перед тобой, как перед попом, разоткровенничались?» – говорили сотрудницы, когда вдруг вспоминали, что пред ними молоденький юноша.

Семь лет изо дня в день воспитывало его еще одно искушение. Старушка, которая приютила его, отгородив занавеской угол в своей комнате, постоянно предъявляла свои права к жильцу. Вместо привычного с детства понимания близких здесь было надоедливое требование внимания к себе одинокого человека. Это означало длинные разговоры, которые кончались раздражением и даже бранью. Тонкая занавеска, отделяющая мир юноши, хранящая его уединение, то и дело распахивалась, являя ему лицо старухи. Какая уж тут тишина и свобода! Только благодарность к старушке, в трудную минуту оказавшей ему помощь, сглаживала все эти, мягко говоря, неудобства. Позднее в помыслах он даже называл ее «старицей». Ведь это Сам Бог дал ее воспитателем будущему монаху. Ваня смирялся сам и утешал хозяйку в нехитрых ее скорбях. Она же, видя его неуязвимость, досадливо обзывала жильца «чурбаном с глазами», свидетельствуя о мере его терпения и о той работе, что невидимо в нем совершалась. Иван чувствовал помощь Божию, а не по годам трезвое внимание к происходящему учило его рассудительности. Особенно укрепляла его память сердца, хранящая благословения и напутствия от Божиих людей. Он жил непоколебимой надеждой на их предстательство, и спокойствие духа было ему наградой. В этот период в помощь произвольному послушнику Господь даровал единомысленных и едино душных друзей. В Москве уже жили его двоюродные братья Москвитины – Александр и Василий. Всех троих не занимали столичные развлечения, их объединяло горячее желание служить Господу в монашеском чине. Жизненный искус у Москвитиных был покороче. В 1945 году они оба стали иеромонахами – Афанасием¹¹ и Владимиром¹². Молодые люди шли сквозь трудности жизни и совместно учились их преодолевать. Время было смутное, оно многих вовлекло в обман и соблазн.

Митрополит Сергий, Заместитель Патриаршего Местоблюстителя¹³, совершал подвиг, пытаясь вывести Церковный корабль из бурного водоворота исторических событий, сохранив единство Церкви. Обновленческий раскол и различные неканонические группировки, а также эмиграция своими действиями помогали власть предержащим уничтожать церковный организм. И это было не меньшей опасностью, чем гонения. Злоба врагов Церкви выплескивалась в предательствах, в глумлении над святынями, в кощунственных карнавалах. Воздух был насыщен ядовитым дыханием лжеучений и клеветы. Юноши напряженно внимали всему происходящему в Церкви, моля Бога не оставить их в этой сумятице. Отношение к митрополиту Сергию было настороженное, а часто и недоброжелательное. Участвовали в обсуждении его действий и братья. Но Господь, всем управляющий, особенно зрит над людьми, искренне желающими служить Ему, хоть и побеждаются они своими немощами. В сонном видении приоткрылась Ивану истина, укрепляя в нем веру в Промысл Божий и умудряя. Митрополит Сергий подошел к нему в храме со словами: «Ты меня осуждаешь, а я ведь каюсь». И, войдя в раскрытые Царские врата, владыка растворился в неземном фаворском свете. Большего уверения в Божием водительстве Предстоятеля Церкви Ивану было не нужно.

Чтобы не потеряться в потоке и шуме разномыслий по церковным вопросам, надо было срочно восполнять богословские знания. И в этом Иван стал ощущать реальную помощь свыше. Среди близких знакомых появился верующий юноша, имевший возможность доставать нужную литературу. На прилавках букинистических магазинов духовные книги не могли появляться и расходились тайно. Так было положено начало обширной библиотеке отца Иоанна. Он любил книги, сам приводил в порядок потрепанные, восполняя утраченные страницы, со тщанием переписывал, находя необходимые книги. Он начал изучать творения Святых Отцов, чтобы осмыслить свой путь к монашеству. Скорби первых московских лет ушли в прошлое, оставив о себе лишь воспоминания и благодарные чувства за приобретенный опыт. Но человеческое благоденствие мимолетно и призрачно. На горизонте собиралась общая великая беда – огненное испытание войной. И эта беда властно вошла в каждый дом, независимо от вероисповедания. Для Церкви же, которая, по слову митрополита Сергия, в то время доживала последние дни, всеобщая скорбь принесла приток жизненных сил. К ней повернулись многие из тех, кто никогда не переступал ее порога, и даже те, кто гнал ее.

Пять лет грозного Божьего суда. Скорби, ставившие людей на грань выживания. Всеобщий голод. На дорогах войны смерть была делом обыкновенным, в тылу она тоже не скупилась на жатву свою. На фронт Ивана не взяли из-за плохого зрения. Он остался в Москве. И неожиданно обстоятельства военного времени ввергли Ивана в такую беду, выбраться из которой человеческими силами было невозможно. Брат Вадим¹⁴ отстал от своего эшелона. Он явился к Ивану за советом и помощью. Из-за исключительности обстановки обоим надо было готовиться к худшему. Их ждал трибунал: Вадима – за дезертирство, Ивана – за укрывательство. Скрывая брата в дневное время в сундуке, Иван молился. Молился отчаянно, то умолял, то дерзновенно требовал помощи, напоминая о бывших ему обетованиях. Пред иконой святителя Николая догорал последний елей, случайно добытый в обмен на паек. Ночью к молитвеннику присоединялся сундучный затворник. Они не разговаривали, не обсуждали случившееся, не строили планов. Они истово молились, чтобы бездна, разверзшаяся пред ними, не поглотила их. Эта беда, которая могла стоить жизни, обернулась для них милостью. Чудо милости Божией сотворило невозможное. Вадима забрали в военный госпиталь, а Ивану выдали воинские продуктовые карточки, спасшие его от полного истощения. Так Господь учил Ивана молиться, надеяться и верить, отрешая скорбями от мира и приводя к Себе.

В 1943 году после 26 лет полного бесправия Церковь наконец-то была узаконена в Советском государстве. И митрополит Сергий, который уже 17 лет нес тяжкую ношу управления бесправной Церковью, стал ее Патриархом. Власти, в связи с обстоятельствами военного времени, решили Церковь потерпеть.

Испытание войной близилось к концу. А в жизни Ивана Крестьянкина открылся желанный с детства путь. Он получил об этом извещение свыше. В сонном откровении он увидел себя паломником в Оптиной пустыни¹⁵. Любимый им старец Амвросий¹⁶ принимал людей, но намеренно обходил Ивана. Смущение встревожило душу. Но когда старец отпустил последнего посетителя, то подошел к Ивану, обнял его и позвал послушника: «Принеси нам два облачения, мы с ним служить будем». Затем старец повел Ивана в церковь. Сон был настолько похож на действительность, что Иван, проснувшись, стал объяснять, что он еще не рукоположен, тут-то и пробудился окончательно. Со старцем Амвросием у отца Иоанна была особая духовная связь. Началась она еще 1920 году, когда Ваня совершил паломничество в Спас-Чекряк к духовному сыну старца протоиерею Георгию Коссову. Тогда Ваня неделю прожил в доме, где все дышало дорогим старцем. А в 1956 году, только-только возвратившись из заключения, отец Иоанн, еще не будучи монахом, получил от оптинского игумена Иоанна (Соколова)¹⁷ бесценный подарок – старенькую, совсем ветхую полумантию старца Амвросия. Она напомнила отцу Иоанну о желанном постриге, который однажды должен был совершиться в его жизни. Но от этого дня его отделяло еще десять тяжелейших лет.

Готовясь к новой жизни, Иван подводил итоги своего пребывания в Москве. Он говорил, что пережито было много, а нажито мало. Да, он прошел сквозь многие искушения, перенес все тяготы военного времени, не искал облегчения себе, предавался водительству Божию. Но его мечта об иночестве опять должна была уступить конкретному делу, которое известилось ему Божиим изволением. Он должен был принять сан. И в копилку духовного опыта легло правило: ничего не искать самому, а делать то, что хочет от тебя Господь. Позднее своим духовным чадам он скажет:

«Ничего не просите и ни от чего не отказывайтесь. Так будет монашески».

В 1944 году Иван Крестьянкин окончательно расстался с гражданской работой. Божие благоволение сказалось на всех обстоятельствах этого момента. Тепло распрощался он с сотрудниками, сердечно, по-отечески, встретил его митрополит Николай (Ярушевич)¹⁸. На одной из своих служб владыка посвятил нового послушника во чтеца и ввел в алтарь. Назначили его в храм Рождества Христова, что в Измайлове¹⁹. Каково же было изумление Ивана, когда он увидел, что это был именно тот храм, в который он пришел со старцем Амвросием во сне.

Недолго пробыл Иван пономарем. 14 января 1945 года митрополит Николай рукоположил его во диакона, а через девять месяцев Святейший Патриарх Алексий I (Симанский)²⁰ возложил свои руки на главу диакона Иоанна, низводя на него благодать священства. Вот как рассказывает о начале служения отца Иоанна духовная дочь владыки Николая Галина Волгунцева²¹: «Первая встреча с отцом Иоанном произошла у меня в 1946 году. Вечером после всенощной я обратила внимание, как худенький и очень бледный священник не ходил, а порхал по храму, ноги его будто не касались пола. Окончив расставлять березки (дело было под Троицу), он начал исповедь. Все это делалось с таким живым участием и воодушевлением, что я стала наблюдать за ним. Его исповедь меня поразила: он как-то особенно, по-отечески, выслушивал каждого подходящего, что-то шептал и истово крестил склоненную голову. А исповедник не сразу отходил от аналоя. Растроганный, спешил высказать обогревшему его священнику недосказанное. У многих исповедников на глазах были слезы. Так с первой встречи отец Иоанн вошел в мое сердце и поселился в нем. Да и после своей смерти продолжает жить в благодарной памяти. Благодать Божия зримо являлась во всяком его служении, будь то литургия или слово проповеди, обращенное с любовью к Богу и к нам, грешным. Наши сердца откликались на его внимание и любовь. Был он в то время сильно истощен. В храме, где он проводил день, покормить его забывали, да и нечем было. Послевоенные трудности переживали все. Сам же отец Иоанн, получив зарплату, едва ли не всю раздавал. Зная его безотказность, у него не стеснялись просить – кто на ремонт, кто на лекарства.

Однажды он занемог. Мы пошли его навестить. Он лежал в своей убогой, но чистенькой комнате, закинув руки за голову. Сквозь прорванные рукава торчали голые локти. Довершала эту грустную картину осыпавшаяся полностью на одной стене штукатурка. Впечатление от этого посещения призвало нас к действию. Нашлись желающие помочь. Это была евангельская Марфа – Галина Черепанова²². Отец Иоанн, поправившись, весь день пребывал в храме или ходил по требам. «Марфа» же получала аккуратные, написанные на полоске бумаги его просьбы: «Потопите печь, пожалуйста». А она, завладев ключом от его комнаты, наводила порядок. Появились свежие занавески, какие-то тряпочки, призванные создать уют. Увидев преобразившуюся комнату, отец Иоанн заметно опечалился. А в минуту какой-то сильной туги он сказал мне: «Если бы ты знала, как меня это тяготит!» Он показал мне фотографию: голая комната, стол ничем не покрыт, на нем стояла кружка с водой и кусок хлеба. А на скамейке сидел монах. «Вот моя мечта», – с грустью произнес отец Иоанн. Мечта о монашестве жила в нем неотступно и по-своему управляла его жизнью.

А вот еще свидетельство о первых годах его священства. Одна из прихожанок, теперь уже 85-летняя старушка Клавдия А., вспоминает о тех далеких временах: «Земля слухом полнится. В 1947 году я услышала от верующих, что в Измайлове служит какой-то необыкновенный батюшка. Я сразу же поехала посмотреть на него. К счастью, он служил раннюю литургию. И такой радости, какую я испытала во время молитвы за богослужением этого молодого священника, у меня не было никогда. Я подумала: это земной ангел. С этого дня я стала постоянной прихожанкой Измайловского храма. Исповедовалась только у него. Я была замужем за старообрядцем. Отец Иоанн утешал меня, обещая, что однажды сможет нас повенчать. Сумел он своей молитвой склонить супруга к нашей Церкви, а потом и повенчал нас. Радости нашей не было предела. Однажды в отсутствие отца Иоанна принесли в храм покойницу. У нее не было родных, и платить за отпевание было некому. Старенький священник, который был в это время в храме, отказался отпевать, то ли по немощи, то ли по какой-то другой причине. К счастью, в этот момент вернулся отец Иоанн. Заметив наше смущение, он спросил о его причине. «Да вот, привезли покойницу, она бедная и безродная, ее отпевать не хотят». «А мы сейчас сделаем ее богатой», – весело сказал батюшка и ушел. Смотрим, открываются Царские врата. Загорелось паникадило, и в полном облачении выходит отец Иоанн, с амвона обращается ко всем: «У кого есть время, останьтесь, помолимся вместе и проводим в Царство Небесное рабу Божию». Это отпевание наполнило храм благодатной силой Божией любви, а наши души – радостью.

Позднее память отца Иоанна воскрешала те времена: «В послевоенное время народу в храмах на службах была тьма. Великим постом особенно храм был переполнен людьми, многие не могли войти, молились на улице. Начнешь службу в семь часов утра, а закончишь где-то в пятом часу. И все это время на ногах стоишь. По окончании входишь в алтарь, закрываешь завесу, в изнеможении опускаешься на стул и тотчас впадаешь в забытье. А уже через полчаса раздается звон к вечерней службе. Вскакиваешь как ни в чем ни бывало, полный бодрости и сил. Будто и не стоял на ногах весь день. С благодарностью к Богу начинаешь вечернюю воскресную пассию.

Вот тогда-то я и понял, что Господь дает силы для служения Ему… И живое рвение к служению ходатайствовало обо мне пред Богом и людьми как о духовнике, а в то послевоенное время это было очень ответственно, серьезно и даже опасно. Но я отдавался этому служению полностью».

Не связанный никакими житейскими попечениями и земными привязанностями, отец Иоанн самоотверженно служил Богу и людям. Учился сам и учил прихожан, как жить, угождая Богу, как спасаться в мире греха. Покоряясь воле Божией и только ее познания желая, он учил этому и тех, кто внимал его слову и примеру его жизни.

В 1946 году мечта отца Иоанна о монашестве неожиданно стала близка к воплощению. Он стал насельником готовящейся к открытию Троице-Сергиевой Лавры²³. Ее наместник архимандрит Гурий (Егоров)²⁴ высказал свое желание видеть отца Иоанна первым постриженником и даже имя определил ему – Сергий. Так хотел наместник, этого желал и отец Иоанн. Счастье солнышком засветилось в его душе. Но было это счастье непродолжительным. Через полгода Божие веление указом митрополита Николая возвратило его на прежний приход, в мир. Отец Иоанн уже знал сугубые трудности жизни монаха в миру, а теперь он должен был возвратиться из обетованной земли, от вожделенного и радостного монастырского послушания в страну, где волчцы и терния ежедневно ранят душу и истязают сердце. Сердце оплакало свою мечту, но вскоре смирилось. С этого момента отец Иоанн даже в помыслах решил не желать своего, но беззаветно следовать воле Божией. Что пережил отец Иоанн в горниле этого болезненного искушения, знал только он. Но позднее своим духовным чадам он скажет: «Я знаю тяжесть брани духовной не по книгам».

А Господь Своей милостью не замедлил утешить смирившегося послушника. Ему было определено учиться экстерном в Духовной академии²⁵ в уделе преподобного Сергия. Утешение это пришло неожиданно по несокрушимой власти Божией. Это окончательно утвердило отца Иоанна в мысли, что только Господь знает его путь ко благу. Три года в академии, кроме радости от учебы, даровали ему утешение в дружбе с монашествующими. Общаясь с Павлом Голубцовым²⁶, с Анатолием Мельниковым²⁷, с Константином Нечаевым²⁸, с отцом Сергием Орловым²⁹, отец Иоанн и сам чувствовал себя монахом. Мечта опять получила право на жизнь: «Хочу быть монахом! Буду, буду монахом!»

От полноты пережитого и от возникшего у него реального чувства близости Божией он писал:

«Дар Божий – чудесная свобода человеческая – всегда ставит нас перед выбором: через все события, все горести и радости идти или не идти к Божией правде и любви, которой нет конца!»

Размышляя о современном историческом моменте, отец Иоанн пытался понять, что созидает Господь в этом видимом разорении. Верить в Бога-разрушителя он не мог. Он опытно знал Бога – Всемогущего Творца, воскрешающего умершее и дарующего всему сущему силу жизни. Но вот уже почти 30 лет Бог-Изгнанник, «не имеющий где главу преклонить», скитался по России.

Отец Иоанн, уже священник, мечтал о монашеском служении Богу. Разоренные же монастыри и рассеянные не только по России, но и по всему миру монахи не являлись ли указанием на отмирание этого пути? Мысль, как же служить Богу в нынешнее время, неотступно преследовала батюшку. Отказаться от всецелого предания себя Богу он не мог и возможность осуществления этого видел только в монашестве. И в момент, когда смущенный ум до смятения доводил его дух, на помощь пришел преподобный Серафим, которого отец Иоанн благоговейно любил с раннего детства.

В селе Акулово, что под Москвой, жил иерей Сергий Орлов, в котором, по выражению отца Иоанна, открылся новый «служка» Серафимов. В маленьком домике отца Сергия нашли в ту пору приют многие святыни упраздненного Серафимо-Дивеевского монастыря³⁰. Отец Сергий ежедневно возжигал живые огоньки перед иконами и молился, сохраняя не только святыни, но и монашеский дух Серафимов.

Вот к этим-то святыням и привел преподобный отца Иоанна. С отцом Сергием батюшка познакомился в Духовной академии, где они вместе учились. Близость устремлений и духовных чаяний сделала их друзьями. Отец Иоанн частенько оставался ночевать в этом тайном уделе преподобного и вспоминал об их совместных благодатных молениях с отцом Сергием. Чувствуя близость преподобного, он просил у него указаний, как в это время жить по-Божьи, а наипаче как жить монаху вне монастыря. Во время одного из таких обращений к преподобному Серафиму отец Иоанн услышал ясно прозвучавшие в сердце указания:

«Порабощен телом, душу же непорабощену соблюди».

Это и побудило его к внимательному изучению жизненного пути святого старца. Труд его вылился в курсовую работу, посвященную ему: «Преподобный Серафим Саровский чудотворец и его значение для русской религиозно-нравственной жизни того времени».

Вникая в тему, отец Иоанн получил важные для себя ответы на многие вопросы духовной жизни, касающиеся и настоящего времени. В начале XIX века общество не только утратило ясное понимание истинной ценности жизни и ее цели, но еще и уклонилось в различные мистико-религиозные течения. «…Христианство у многих стало не тем, чем оно есть по существу, но чем кому угодно… О Церкви же и говорить не для чего; у всякого стала своя внутренняя, где молятся какому-то Господу, о котором, если судить по наружным их действиям… то сей Господь должен быть духом разрушения и разорения».

И вот в то смутное время из тишины Саровских лесов, из-за стен монастырских, на всю Россию зазвучал глас преподобного старца, и непостижимая сила его духовного влияния пробуждала уснувших и вразумляла заблудших к ясному пониманию главного, единого на потребу – цели жизни. А сам преподобный, до последних дней угнетавший себя страданиями, постоянный добровольный мученик, жизнью своей показал путь вослед Христа. Необходима полная готовность идти на всякое злострадание ради Христа и за Христа:

«Даждь кровь, приими Дух». Только так возможно стяжание Духа Святаго Божия.

Еще один важнейший момент уяснил для себя отец Иоанн, усердный ученик Серафимов, работая над этой темой, и написал в своей работе: «По учению Святых Отцов и подвижников Православной Церкви необходимым средством достижения реального соединения с Богом является деятельное общение с ближними». Мысль эта ясно и определенно звучит у многих святых и их жизнью подтверждается. Святой Иоанн Златоуст писал: «От ближнего зависит и жизнь, и смерть. Ибо если мы приобретаем брата, то приобретаем Бога... Если кто упражняется даже в высшем любомудрии, но не заботится о других, погибающих, то не будет иметь никакого дерзновения пред Богом».

А епископ Верейский Акакий³¹ вразумляет подвижника-пустынника: «Господь… показал апостолу Петру, каким подвигом он угодит Ему больше. Он говорит: «Если любишь Меня, паси овец Моих, паси агнцев Моих… стаду угрожает опасность погибнуть от волков… а его крепко любит Тот, Кто горячо любим тобою; любящим же свойство делать приятное любимым».

И сам преподобный Серафим, уже утружденный подвижнической жизнью и возрастом старец, выходит из затвора на подвиг служения людям.

Работа отца Иоанна получила одобрение Святейшего Патриарха Алексия I. Молодому священнику предложили доработать ее и сделать дипломной. Для всей последующей жизни отца Иоанна она имела решающее значение. Он усмотрел во времени Серафимовом начатки того, что разрослось через два столетия. Зародившееся в начале XIX века отступление от Бога уже через столетие принесло страшный плод – богоборчество и богоотступничество. Преподобный Серафим – монах, последовательно прошедший по всем ступеням лествицы монашеского подвига к высотам Духа, в конце жизни ступил на самую последнюю – служение людям. И если святой Божий старец, движимый состраданием к погибающим, идет к ним со словом любви и назидания, то, несомненно, это есть высший подвиг христианского делания. Отцу Иоанну открылся молитвами и помощью преподобного Серафима глубинный смысл монашеского делания: в нынешнее время стяжать и сохранить для мира источник жизни истинной – Святой Божий Дух.

Как ответ на внутреннюю работу души, отец Иоанн получает от Бога давно просимое, а теперь еще выстраданное и вымоленное – духовного наставника, старца-монаха. Оптинский старец игумен Иоанн в это время стал наставником и утешителем многих москвичей. После разгрома благословенной Оптиной пустыни он прошел по мытарствам: лечение в специальных психбольницах, инвалидный дом, который был столь же «щедр» на мучения для своих обитателей. Вызволить игумена Иоанна (Соколова) из «мертвого дома» удалось стараниями его духовной дщери Стефаниды, взявшей опеку над старцем. Она привезла игумена избитым, покалеченным, больным. Руки и ноги перебиты, зубы и один глаз выбиты. Живой преподобномученик. Старец никогда не жаловался, только о глазе вздыхал: «Вот фонарь-то у меня один остался и светит плохо». Но и этот один глаз высвечивал глубины духа у приходящих и зрел будущее как настоящее. Отец Иоанн вспоминал:

«Придешь к старцу, и вдруг мгновенно тот озарит тебя светом, уже неземным, благодатным, он заглянет внутрь и начинает разговор. До сих пор приходишь в трепет от этого воспоминания».

Потянулся к старцу народ, но за ним последовали и «компетентные органы». Пришлось соблюдать осторожность, перевозя старца с квартиры на квартиру и ограничивая прием, но помогало это плохо. Нередко он со скорбью говаривал: «Вот было бы мне свободно, сколько бы я принимал страждущих. А так сижу, как в клетке. Дар имею, а дать некому». Многие знали и ценили отца игумена Иоанна. Митрополит Николай говорил: «Как же должны мы благодарить Господа за то, что посылает Он миру людей не от мира сего». Отец Иоанн Крестьянкин после первой же встречи назвал старца «профессором небесной академии». И молодой священник пришелся игумену по сердцу. Именно ему завещал игумен Иоанн проводить себя из земной юдоли. И позже, когда отец Иоанн, отбыв в заключении, служил в Рязанской епархии, дал Бог исполнить волю старца. Не так часты были встречи отцов. Иногда со своими вопросами отец Иоанн посылал к старцу духовных чад. Приходилось беречь и его, и себя от «ока государева». Старцу это не мешало вникать во все обстоятельства жизни отца Иоанна, а смиренный послушник бережно хранил в себе дух блаженного ученичества. Игумен часто молился своими особыми «самоткаными» молитвами от лица скорбящих. Обличая же маловерие приходивших, буквально слово в слово мог повторить их разговор между собой: «Ничего не скажу, что я могу сказать, ведь я простой мужик-указник, так, плету кое-что», – чем приводил своих посетителей в чувство стыда и глубокого раскаяния. Запомнились отцу Иоанну ласковые, оберегающие от грядущих искушений слова старца: «Ванечка, не будь везде хозяином... Ванечка, будь посамолюбчивей». Как-то отец Иоанн спросил старца о возможности поступления в монастырь. Тот заволновался: «Куда? В какой монастырь?! Там нынче везде сквозняки. Подожди своего часа».

Прошло пять лет служения отца Иоанна у Престола Божия. Близилось окончание академии. Навестить его приехали из Орла сестрички: родная Танечка³² и двоюродная – монахиня Евгения³³. В Измайловской церкви они встретились со старцем. Игумен Иоанн повел с сестрами странный, непонятный им разговор. Тане он сказал, что брата она больше не увидит. «Пишут, пишут, вот сколько написали! – он показал руками толщину папки. – Вот-вот постучат. – Помолчав, добавил: Отложили до мая». Сестры пророчеств не поняли, хотя вскоре они исполнились во всей полноте. Танечка умерла, не дождавшись возвращения брата из заключения. Сам же отец Иоанн Крестьянкин уже жил в предчувствии готовящегося для него нового пути – исповедничества.

Война окончилась. Внешний враг был побежден, но жить без борьбы Советское государство не могло, и опять Церковь оказалась под прицелом. Особенно стали ополчаться на тех, в ком теплился светильник Духа. Отец Иоанн чувствовал на себе «ласковое» внимание богоборческой власти, требующее очень и очень многих уступок. Смущение его развеял совет Патриарха, сказавшего твердо: «Все написанное в служебнике надо неукоснительно выполнять, а что за тем находит – терпеть».

Отец Иоанн принял слова Святейшего как Божие благословение на терпение. Его поколебавшееся было произволение стоять на страже души ободрилось. Он продолжал служить так, как был научен примером отцов, служащих не за страх, а за совесть. Надежды склонить молодого священника к покорности сообразно веку сему не оправдались. Тогда ему предложили соблазнительную командировку в Иерусалим – служить в Русской Духовной Миссии. Удивляло и настораживало то, что не от архиерея исходило повеление. Отец Иоанн, однажды испытав на себе действие всемогущих властных сил, понял все. Понял и написал на себя первый «донос». И в нем не было ни тени лжи, ни лукавства, ни умалчивания. В своей биографии он обозначил в их истинном значении для себя и уже расстрелянного владыку Серафима (Остроумова), и погибшего на лесоповале духовника архимандрита Пантелеимона³⁴, и тихо исчезнувшего из жизни отца Всеволода Ковригина³⁵, и даже владыку Николая (Ярушевича), которого в это время уже едва терпели. Ясно и просто он сказал о себе все, что хотел.

И сразу же отцу Иоанну открылось истинное лицо «ласкателей». За любовь людей к нему, за долгие проповеди, за всякую живую инициативу он стал получать не только грубые выговоры, но даже и заушения. Позднее, увидев следы постоянной «опеки» в своем следственном деле, собранном на него к маю 1950 года, он писал: «Я прошел в свое время путем тяжким. Ведь мы были связаны по рукам и ногам, и каждое наше слово взвешивалось неправедными весами врагов Церкви».

Он узнал цену своей духовной свободы. В то время она стоила ему трех тюрем и семи лет усиленного лагерного режима. Одна скорбь передавала его другой, и были они вехами его духовного пути.

«Период борения самый трудный. Но без него не будет здравия душевного», –

скажет отец Иоанн позднее. А еще он узнал и прочувствовал великую силу и власть незапятнанной компромиссом совести.