Книга десятая. О духе уныния

Шестой подвиг предлежит нам против духа уныния (Уныние – acedia [от α – «не» и χήος – «старание, труд»]; acedia – беспечность, нерадивость, совершенное расслабление, упадок духа), которое сродни печали. Ему особенно подвергаются скитающиеся и уединенные (монахи). Этот злой враг часто нападает на монаха около шестого часа (в полдень), как какая-нибудь лихорадка, нападающая в определенное время, своими приступами причиняет больной душе жестокий жар в определенные часы. Некоторые из старцев называют его бесом полуденным, о котором говорит и Псалмопевец (Пс. 90:7).

Когда уныние нападет на жалкую душу, то производит страх места, омерзение к келье и к братьям, которые живут с ним или вдали, порождает презрение, отвращение, как к нерадивым и менее духовным. Также и ко всякому делу внутри кельи делает ленивым. Дух уныния не позволяет ему ни оставаться в келье, ни заниматься чтением, и он часто стонет, что, пребывая столько времени в той же келье, ничего не успевает, ропщет и вздыхает, что не имеет никакого духовного плода, пока будет связан с этим обществом, скорбит, что не имеет духовной пользы и напрасно живет в этом месте, так как, имея возможность управлять другими и приносить пользу очень многим, он никого не поучает и никому не доставляет пользы своим наставлением и учением. Другие отдаленные монастыри хвалит и места те считает более полезными для преуспевания и более способствующими спасению, также общество братьев представляет приятным в духовной жизни. Напротив, что находится под руками, то все худо, не только нет никакого поучения братьям, но и само телесное содержание приобретается с большим трудом. Наконец думает, что, пребывая в этом месте, он не может спастись, что следует оставить келью, в которой ему придется погибнуть, если будет и дальше оставаться в ней, и потому как можно скорее переселяется в другое место. Потом уныние производит также ослабление тела и голод в пятом и шестом (по нашему счислению – в одиннадцатом и двенадцатом) часу, как будто он утомлен и ослаблен долгим путем и самым тяжелым трудом или проводил два или три дня в посте, без подкрепления пищею. Потому беспокойно озирается, вздыхает, что никто из братьев не войдет к нему, часто то выходит, то входит в келью и часто глядит на солнце, как будто оно медленно идет к западу. Таким образом, в таком неразумном смущении духа, как будто земля покрылась мраком, пребывает праздным, не занятым никаким духовным делом, и думает, что ничто не может быть средством против такой напасти, кроме как посещение какого-либо брата или утешение сном. Потому этот недуг внушает, что нужно делать приличные поздравления и посещения недужных, находящихся вблизи или вдали. Также внушает (как какие-нибудь благочестивые, набожные обязанности), что надо найти родителей и чаще ходить с поздравлениями к ним; считает великим делом благочестия чаще посещать какую-нибудь благочестивую, посвятившую себя Богу женщину, особенно не имеющую никакой помощи от родителей, а если ей необходимо что-то, чего не дают ее родители, о том заботиться есть дело самое святое, и следует больше к этому прилагать благочестивых усилий, нежели бесплодно, без всякой пользы сидеть в келье.

Итак, несчастная душа, опутанная такими хитростями врагов, ослабленная духом уныния, как сильным тираном, впадает в сон или, выгнанная из затворничества кельи своей, начинает искать в этой напасти утешение в посещении брата. А этим средством, от которого в настоящее время душа как будто получает облегчение, немного позже еще больше будет ослаблена. Ибо чаще и более жестоко враг будет искушать того, о ком знает, что тот, вступив в борьбу, тотчас обратится в бегство, и в ком предвидит, что он ожидает спасение себе не от победы, не от борьбы, а от бегства. Оставляя свою келью, он мало-помалу станет забывать дело своего звания, которое есть не иное что, как созерцание той божественной и превосходящей все чистоты, которая никак не может быть приобретена, как только постоянным пребыванием в келье и размышлением в безмолвии. Таким образом, воин Христов, сделавшись изменником и беглецом от своей военной службы, связывает себя житейскими делами и становится неугодным военачальнику (2Тим. 2:4).

Блаженный Давид хорошо показал весь вред этой болезни в одном стихе, говоря: воздремала душа моя от уныния (Пс. 118:28). Хорошо он сказал, что не тело, а душа собственно воздремала. Ибо истинно, душа дремлет в деле созерцания добродетелей и рассмотрения духовных чувств, когда уязвлена стрелою этой страсти.

Итак, истинный подвижник Христов, который хочет законно подвизаться, должен поспешить выгнать из тайников своей души и эту болезнь и против этого злейшего духа уныния действовать с обеих сторон, так чтобы не пасть, сраженному стрелою сна, и чтобы, вышедшему, хоть и под благовидным предлогом, из монастыря, не быть беглецом.

Ибо кого начнет оно одолевать с какой-либо стороны, того заставит пребывать в келье ленивым, беспечным, без всякого успеха духовного, или, выгнав оттуда, сделает потом непостоянным во всем, праздношатающимся, нерадивым ко всякому делу, заставит его постоянно обходить кельи братьев и монастыри и ни о чем другом не заботиться, как только где и под каким предлогом можно бы найти случай пообедать. Ибо ум празднолюбца не умеет ни о чем другом думать, как только о пище и чреве, до тех пор, пока не сведет дружбу с каким-нибудь человеком или женщиной, расслабленными одинаковой холодностью, и озаботится делами их и нуждами. И таким образом мало-помалу так запутывается во вредных занятиях, как в змеиных извилинах, что потом уже никогда не в состоянии будет развязаться для достижения совершенства прежнего обета монашеского.

Святой апостол, как истинный и духовный врач, видя, что эта болезнь, происходящая от духа уныния, и в его время распространялась, или Св. Духом предвидя, что возникнет и между монахами, спешит предупредить ее спасительным лекарством своих заповедей. Сначала, как искуснейший и совершенный врач, исцеляя немощь больных ласковым, мягким словом, начинает с любви и хвалит их с этой стороны, пока смертельная рана, обвязанная смягчающим лекарством, оставив опухоль негодования, не станет легче переносить острые лекарства; в послании к фессалоникийцам говорит так: о братолюбии же нет нужды писать к вам; ибо вы сами научены Богом любить друг друга, ибо вы так и поступаете со всеми братиями по всей Македонии (1Сол. 4:9–10). Сперва предложил припарки похвалы, сделал их мягкими, готовыми к принятию спасительного слова, потом говорит: умоляем же вас, братия, более преуспевать (Там же, 10). Еще мягкими, приветливыми словами ласкает их, чтобы не найти их неспособными принять совершенное лекарство. Что же это такое, о чем умоляет апостол, чтобы они более преуспевали в любви, о которой выше говорил: о братолюбии нет нужды писать вам? И что за необходимость говорить им: умоляем вас более преуспевать, когда они и не нуждались в том, чтобы им писано было что-нибудь об этом предмете; особенно когда открывает причину, по которой они не нуждаются в этом: ибо вы сами научены Богом любить друг друга. Потом еще прибавляет, что не только Богом научены, но и на деле исполняют то, чему научены; ибо вы, говорит, так и поступаете, не только с одним или двумя, но со всеми братьями, не только с вашими или известными гражданами, но во всей Македонии. Потом прибавляет: умоляем же вас, братия, более преуспевать, и едва высказывает то, о чем прежде заботился: и усердно стараться о том, чтобы жить тихо, высказал первую причину; потом прибавляет вторую: делать свое дело; также третью: и работать собственными своими руками, как мы заповедали вам (Там же, 11); четвертую: чтобы вы поступали благоприлично пред внешними; пятую: и чтобы вы ничего ничьего не желали (Там же, 12). Вот что у него на душе было, что после стольких предварительных объяснений высказал! И усердно стараться о том, чтобы жить тихо, т.е. пребывайте в своих кельях, не подвергайтесь беспокойству от разной молвы, которая обычно порождается словами или баснями праздных, и другим не причиняйте беспокойства. Делать свое дело – не желайте исследовать из любопытства дела мирские и испытывать поступки разных лиц, старайтесь употреблять ваши труды к исправлению себя или для упражнения в добродетелях, а не на порицание братьев. И работать своими руками, как мы заповедали вам. Для того, чтобы они не были беспокойными, не заботились о чужих делах, или не поступали неблагоприлично перед внешними, или не желали ничего чужого, теперь прибавил, говоря: и работать своими руками, как мы заповедали вам. Причиною того, что выше порицал, апостол ясно показал праздность. Ибо никто не может быть беспокойным или входить в чужие дела, кроме тех, которые не хотят заниматься делом рук своих. Представил он еще и четвертый недуг, который происходит от этой праздности (т.е. поступают неблагоприлично), говоря: чтобы вы поступали благоприлично пред внешними. Даже с мирскими людьми не может благоприлично поступать тот, кто не хочет заниматься делом рук своих и в своей келье. Необходимо ему быть неблагопристойным, когда он ищет пропитание, – употреблять ласкательство, собирать новости молвы, отыскивать поводы к приключениям и басням, с помощью которых открылся бы ему доступ в дома разных людей. И ничего ничьего не желали. Не может он не желать чужих даров и подаяний, потому что не находит удовольствия благовестно и спокойно делать свое дело, приобретать себе средства для ежедневного пропитания. Видите, сколько грехов важных и гнусных рождается от одного порока праздности! Наконец тех самых, которых пророк в первом послании ласкал мягкими словами, во втором послании, как не излечившихся легкими средствами, начинает лечить острыми и жгучими лекарствами, не предоставляет им никакого пластыря мягких слов, никакого нежного, ласкового выражения: завещеваем же вам, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно (2Сол. 3:6). Там просит, а здесь наказывает или повелевает. Там расположение ласкающего – здесь строгость завещающего и угрожающего. Завещеваем же вам, братия, поскольку вы пренебрегали до сих пор слушать нас просящих, по крайней мере, ныне повинуйтесь завещевающим. И само завещевание не голым словом, а с заклинанием именем Господа нашего Иисуса Христа делает страшным, чтобы они опять им не пренебрегли, как простым, произнесенным обыкновенным человеческим голосом, и не думали, что нет нужды строго исполнять его. И тотчас, как искуснейший врач, гнилые члены, которых не мог исцелить легким лекарством, пытается лечить насечкою с помощью духовного орудия, говоря: завещеваем... удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно, а не по преданию, которое приняли от нас. Итак, он повелевает удаляться от тех, которые не хотят заниматься делом, и отсекать, как члены, поврежденные гнилостью праздности, чтобы болезнь бездеятельности, как смертельная зараза, распространяющейся гнилостью не повредила бы и здоровые части тела. Намереваясь говорить о тех, которые не хотят работать своими руками, есть свой хлеб в безмолвии и от которых наказал удаляться, какими порицаниями, смотрите, он клеймит их! Во-первых, говорит, что они бесчинны, не поступают по его преданию; другими словами, он называет их упрямыми, так как они не хотели поступать по его наставлению, и нечестными, т.е. они не соблюдали сообразной (с обстоятельствами) и пристойной своевременности ни в выходе, ни в посещении, ни в слове, ни в часах. Ибо всякий беспорядочный обязательно подвергается всем этим порокам. А не по преданию, которое приняли от нас. И в этом считает их противниками и презрителями, так как они не стали держаться предания, которое приняли от него, не хотели подражать тому, чему апостол не только учил словом, как они помнили, но исполнил и делом, как они знали. Ибо вы сами знаете, как должны вы подражать нам. Он увеличивает необычайную строгость порицания, когда утверждает, что они не соблюдают того, что запечатлено у них в памяти, и не только научены словом, но и примером дел, побуждающим к подражанию.

Ибо мы не бесчинствовали у вас (2Сол. 3:7). Когда апостол хочет указать, что он не был бесчинным у них, занимаясь работою, то ясно показывает, что солуняне от порока праздности всегда остаются бесчинными. Мы ни у кого не ели хлеба даром (Там же, 8). Учитель язычников каждым словом усиливает речь. Проповедник Евангелия говорит, что он ни у кого не ел хлеба даром, тогда как знал, что Господь повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования (1Кор. 9:14); и еще: трудящийся достоин пропитания (Мф. 10:10). Когда и тот, кто проповедовал Евангелие, совершал столь высокое и духовное дело, даром не принимал пищи по повелению Господа, то что будем делать мы, которым не только не поручена никакая проповедь слова, но и никакой заботы не завещано, кроме заботы об одной нашей душе? В какой надежде мы осмелимся с праздными руками даром есть хлеб, которого пророк, обязанный заботой и проповедью евангельской, без труда рук не отважился есть? Но занимались, говорит, трудом и работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас (Там же, 8). Еще усиливает строгость своего вразумления. Ибо не просто сказал: мы ни у кого не ели хлеба даром; на этом не остановился, ибо могло бы показаться, что он содержался хоть и не на их (фессалоникийцев) приношения или подарки, хоть на собственном иждивении, но в праздности, на сбереженные деньги свои или чужие. Но занимались, говорит, трудом и работою ночь и день, т.е. своим трудом содержались. И это, говорит, мы делали не по своей воле, не для удовольствия, как требовал отдых и упражнение тела, а по необходимости и скудости содержания заставляли себя работать с большой утомительностью. Ибо не только в течение всего дня, но и ночью, предназначенной для сна, я неустанно занимался этим делом рук, заботясь о пропитании.

Чтобы этот образец не показался, может быть, не великим и не общим, если бы он преподавался только его примером, апостол свидетельствует, что он не один так поступал, но и все, которые назначены были с ним проповедовать Евангелие, т.е. Силуан и Тимофей, которые это пишут с ним, занимались подобной работою. А в словах: чтобы не обременить кого из вас, – он внушает им большую стыдливость. Ибо если он, проповедуя Евангелие и подтверждая его знамениями и добродетелями, не решается даром есть хлеб, чтобы не обременить кого-либо, то как не считают обременением других те, которые ежедневно праздные, ничего не делая, потребляют его?

Не потому, говорит апостол, чтобы мы не имели власти, но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания нам (Там же, 9). Апостол показывает причину, для чего он столько трудился: чтобы, говорит, себя самих дать вам в образец для подражания нам, чтобы, если забудете словесное учение, по крайней мере, примеры обращения, верно представленные вашим очам, удержали вы в памяти. Не легкое порицание делается им, когда говорит, что только для примера он понес этот труд и обременение тела днем и ночью; они, однако, не хотели следовать его примеру, когда он, не имея необходимости, наложил на себя столько тяжести. Хотя, говорит, мы и имели власть, и нам открыты были все ваше имущество и припасы, и я знал, что имею позволение Господа нашего пользоваться им, однако я не воспользовался этой властью, чтобы сделанное мною, хоть и позволительным образом, не подало другим пример вредной праздности. И потому, проповедуя Евангелие, я предпочел содержаться работою своих рук, чтобы и вам, желающим идти стезею добродетели, указать путь совершенства и своим трудом представить образец поведения.

Но чтобы не показалось, будто он, молча работая и желая научить их примером, нисколько не наставлял или заповедями, увещаниями, он прибавляет, говоря: ибо когда мы были у вас, то завещевали вам сие: если кто не хочет трудиться, тот не ешь (Там же, 10). Апостол, показывая, с одной стороны, беспечность тех, которые, зная его, как доброго учителя, работавшего своими руками для поучения и для примера, не хотели подражать, с другой – свое прилежание и осторожность, говорит, что он, находясь у них, не только представлял себя в пример, но и словами постоянно проповедовал: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь.

Потом апостол употребляет по отношению к ним уже не совет учителя или врача, но относится к ним со строгостью судебного приговора и, употребив апостольскую власть, как бы изрекает приговор на презрителей. Употребил именно ту власть, которую, говорит он в послании к коринфянам (2Кор. 10:8), дал ему Господь, когда увещевал их, допустивших проступок, чтобы они до его прихода поспешили исправить себя, заповедуя так: прошу не довести меня до того, чтобы я по пришествии моем прибег по отношению к некоторым к той власти, которая дана мне над вами (Там же, 2). И еще: если бы я и более стал хвалиться нашею властью, которую Господь дал нам к созиданию, а не к расстройству вашему, то не остался бы в стыде (Там же, 8). Именно с этой властью он произносит: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь (2Сол. 3:10); не плотским мечом принуждает их, а властью Св. Духа запрещает им употреблять пищу для этой жизни, чтобы они, если, нисколько не думая о наказании будущей смертью, из любви к праздности захотели бы упорствовать и дальше, по крайней мере, вынуждены были исполнять спасительные заповеди из-за естественной необходимости и страха настоящей гибели.

Итак, после такой строгости евангельского требования апостол теперь уже указывает причину, почему он все это предварительно говорил: но слышим, что некоторые у вас поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся (2Сол. 3:11). Не желающих работать он объявляет растленными не одной только болезнью. Ибо во втором послании к солунянам он называет их бесчинными, поступающими не по преданию, которое приняли от него (2Сол. 3:6); называет также беспокойными и едящими хлеб даром. Здесь опять говорит: мы слышим, что некоторые у вас поступают бесчинно, и тотчас присоединяет второй недуг, который есть корень этого беспокойства: ничего, говорит, не делают. Потом указывает третью болезнь, которая от второй происходит, как бы ответвляется: а суетятся.

Итак, апостол теперь спешит устранить причину стольких пороков и, отложив апостольскую власть, которую прежде употреблял, опять обращается как нежный отец и милосердный врач и своим спасительным советом, как детям и своим пациентам, предлагает средства к исцелению, говоря: таковых увещеваем и убеждаем Господом нашим Иисусом Христом, чтобы они, работая в безмолвии, ели свой хлеб (Там же, 12). Причины таких ран, происходящих от корня праздности, он устранил одной спасительной заповедью труда, как искуснейший врач, зная, что после истребления главной болезни сразу прекратятся и прочие недуги, происходящие от нее.

Впрочем, как прозорливый и заботливый врач, апостол не только желает исцелить раны немощных, но и здоровым также предлагает соответствующие заповеди, чтобы навсегда могло сохраниться здоровье их, говоря: вы же, братия, не унывайте, делая добро. Следуя нам, т.е. по нашим стезям, трудом подражайте представленным вам примерам и не следуйте беспечности и бездеятельности других: не унывайте, делая добро, т.е. выказывайте ваше человеколюбие к ним, если они как-нибудь пренебрегли соблюдением того, что мы сказали. Итак, апостол как вразумляет немощных, чтобы, расслабившись от праздности, не предавались беспокойству и любопытству, так и здоровых увещевает не отказывать тем в человеколюбии, которое по заповеди Господней мы должны оказывать и добрым, и злым, нерадивым, которые не захотели обратиться к здравому учению; призывает нас не переставать благотворить и благоприятствовать им как словом утешения и исправления, так и обычными благодеяниями и человеколюбием.

Впрочем, чтобы некоторые, одобренные этой тихостью, не пренебрегли его заповедями, он опять показывает апостольскую строгость, говоря: если же кто не послушает слова нашего в сем послании, того имейте на замечании и не сообщайтесь с ним, чтобы устыдить его (Там же, 14). И увещевая их соблюдать должное по уважению к нему и для общественной пользы, и с какой осторожностью они должны исполнять апостольские заповеди, тотчас присоединяет нежность благосклоннейшего отца и, как своих детей, учит, какое расположение они должны выказывать погрешающим из братской любви, говоря: но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата (Там же, 15). Со строгостью судьи соединяет отеческую нежность и приговор, произнесенный с апостольской строгостью, умеряет милостивой кротостью; ибо повелевает иметь на замечании того, кто презирает повиновение его заповедям, не иметь с ним даже общения, однако повелевает делать это не с ненавистью, а с братской любовью и с целью исправления их. Не сообщайтесь, говорит, с ним, чтобы устыдить его, чтобы не исправившийся моими кроткими заповедями, по крайней мере, будучи пристыжен публичным отлучением от всех вас, когда-нибудь начал ходить по стезе спасения.

Также и в послании ефесянам апостол об этом самом труде так говорил: кто крал, вперед не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся (Еф. 4:28). Также и в Деяниях Апостольских находим, что он не только учил, но то самое и исполнял. Ибо когда он пришел в Коринф, то не захотел остановиться в другом месте, а у Акилы и Прискиллы, потому что они были мастера того же ремесла, каким он сам обыкновенно занимался. Ибо так говорится: после сего Павел, оставив Афины, пришел в Коринф; и, найдя некоторого иудея, именем Акилу, родом Понтянина, и жену его Прискиллу, пришел к ним; и, по одинаковости ремесла, остался у них и работал; ибо ремеслом их было делание палаток (Деян. 18:1–3).

Потом, проходя Милет, оттуда послав в Ефес, он призвал к себе пресвитеров ефесской церкви, давая им наставления, как они в его отсутствие должны управлять церковью Божией, говорит: ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал, я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20:33–35). Он оставил нам важный пример своего поведения, когда свидетельствует, что он не только делал нужное для своей телесной потребности, но и большее, чтобы могло быть достаточным и для употребления бывших с ним, именно тех, которые, ежедневно занимаясь необходимым служением, никак не могли приготовить себе пропитание своими руками. И как фессалоникийцам говорит, что он трудился, чтобы дать им образец для подражания ему, так и здесь то же самое говорит: во всем показал я вам, что, так трудясь, надо поддерживать слабых, именно духом или телом, т.е. поспешим содержать их не от избытка запаса или сбереженных денег, не от чужой щедрости и имущества, а своею работою и доходом, приобретаемым потовым трудом.

Это называет апостол заповедью Господа. Ибо Сам, говорит, сказал, т.е. Господь Иисус: блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20:35), т.е. щедрость дающего блаженнее, нежели скудость принимающего, особенно та щедрость, которая подает не из сбереженных по неверию или безнадежности денег и не из сокровищ, скрытых по скупости, но происходит от плода собственного труда и благовестного пота. И потому блаженнее давать, нежели принимать, особенно когда подающий хоть и живет в бедности принимающего, однако своим трудом не только удовлетворяет своей потребности, но с благочестивой заботливостью спешит приготовить еще и подаяние нуждающемуся (это относится особенно к монахам). Он украшен двоякой благодатью: отвержением всех своих вещей приобретает совершенную нищету Христову и своим трудом и расположением показывает щедрость богатого. Он почитает Бога от своих праведных трудов, приносит Ему жертву от плодов своей правды; а другой, будучи расслаблен ленивой праздностью и бездеятельностью, недостоин и того, чтобы есть хлеб, как доказывает приговор апостола (2Сол 3, 10); празднолюбец вопреки запрещению его употребляет хлеб, не без виновности в грехе и упрямстве (Блаженнее давать, нежели принимать, потому что подаяние расширяет сердце любовью, которая совершенствует и украшает душу. Подающий ради Бога тем самым почитает Его и дает Ему в долг, который будет уплачен если не в этой, то в будущей жизни, и получит награду за это, как за заслугу. А принимающий к тяжести скудости принимает на себя еще тяжелый долг благодарности, молитвы за подающего, обязан чем-нибудь отплатить долг. Другое дело – добровольно воспринять нищету, нестяжательность ради Христа, для беспрепятственного следования Христу, удобнейшего угождения Богу и спасения души.

Мы знали брата (имя которого, если это сколько-нибудь послужит к назиданию, откроем), который, когда пребывал в киновии и необходимость заставляла его ежедневно отдавать эконому установленную урочную работу, чтобы примером какого-нибудь, охотнее работающего, не быть понуждаемым к большей работе или не быть пристыженным, – когда в киновии увидит какого-либо пришедшего брата, желавшего по горячности веры сделать несколько больше, тайно убеждал его отказаться от такого намерения и злыми советами и подстрекательством уговаривал переселиться оттуда. А чтобы удобнее выселить его, он выдумывал, что и он, будучи оскорблен, по многим причинам хотел бы уйти, если бы нашел средства на дорогу или спутника. И когда тайными порицаниями монастыря склонит его к согласию, то, назначая ему час, в который он должен выйти из монастыря, или место, в котором он будет ожидать его, сам, будто намереваясь выйти из монастыря вслед за ним, оставался там же. И когда тот, стыдясь своего выхода, не осмеливался уже возвратиться в монастырь, из которого убежал, этот несчастный виновник его бегства оставался в киновии. Для предостережения новоначальных довольно показать один этот пример, из которого ясно видно, сколько зла причиняет душе монаха праздность, или как худые беседы портят добрые нравы (Сир. 33:28; 1Кор. 15:33).

Этот порок праздности и премудрый Соломон во многом явно порицает, так говоря: кто гоняется за праздностью, тот исполнится бедности (Притч. 12:11), т.е. или видимой, или духовной, по которой всякий празднолюбец обязательно впутается в разные пороки и всегда будет чужд созерцания Бога, или духовного богатства, о котором блаженный апостол говорит: в Нем вы обогатились всем, всяким словом и всяким познанием (1Кор. 1:5). Об этой бедности праздного в другом месте пишется так: оденется всякий сонливец в разодранную одежду и рубища (Притч. 23:21). Без сомнения, он не заслужит того, чтобы украситься той одеждою нетления, о которой апостол заповедует: да трезвимся, облекшись в броню веры и любви (1Сол. 5:8). И Господь через пророка говорит о ней к Иерусалиму: воспрянь, воспрянь, Иерусалим, облекись в одежду красоты твоей (Ис. 52:1). Всякий, кто, будучи побежден сном празднолюбия или уныния, захочет покрыться не тщательным трудолюбием, но лохмотьями бездеятельности, отрезая их от совершенной полноты и состава Св. Писания, оденется не в одежду славы и красоты, а в бесчестное покрывало извинения своей нерадивости. Ибо расслабленные леностью, не желая содержать себя делом рук своих, которым апостол непрестанно занимался и нам заповедал заниматься, имеют обыкновение пользоваться некоторыми свидетельствами Св. Писания, которыми прикрывают свою леность; говорят, написано: старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную (Ин. 6:27). Моя пища есть творить волю Пославшего Меня (Ин. 4:34). Но эти свидетельства – как бы лоскутья от совершенной полноты евангельского чтения, которые выдираются больше для того, чтобы прикрыть бесчестье праздности и срамоты нашей, нежели для того, чтобы согреть и украсить нас той драгоценной и совершенной одеждою добродетелей, которую, как пишется в Притчах, мудрая жена, одетая крепостью и красотою, сделала себе или мужу своему, о которой также говорится: крепость и красота – одежда ее, и весело смотрит она на будущее (Притч. 31:25). Об этом недуге бездеятельности опять тот же Соломон так говорит: пути ленивого устланы тернием (Притч. 15:19), т.е. теми и подобными пороками, которые происходят от праздности, как выше говорил апостол. И еще: в пожеланиях всяк ленивый (Притч. 13:4). Об этом апостол упоминал, говоря: ничего ничьего не желайте (1Сол. 4:12). Наконец, Премудрый говорит: праздность научает многому злу (Сир. 33:28). Это апостол ясно обозначает: ничего не делают, а суетятся (2Сол. 3:11). К этому пороку присоединил и другой: старайтесь быть спокойными (в русском – жить тихо). И потом: делать свое дело, и чтобы вы поступали благоприлично пред внешними и ничего ничьего не желали (1Сол. 4:11–12). А некоторых называет бесчинными и непокорными, от тех заповедует рачительным удаляться: завещеваем вам, говорит, удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно, а не по преданию, которое приняли от нас (2Сол. 3:6).

Итак, египетские отцы, наученные этими примерами, не позволяют быть праздными монахам, особенно молодым, рачительностью к делу измеряя состояние сердца и преуспевание в терпении и смирении. Они, ни от кого ничего не принимая для себя, от своих трудов не только питают приходящих братьев и странников, но и посылают в места Ливии, бедствующие от бесплодия и голода, также и в города доставляют томящимся в грязных темницах огромное количество пищи и припасов, веруя, что таким пожертвованием от плода рук своих они приносят разумную и истинную жертву Господу.

Оттого в этих (западных) областях мы не видим монастырей с таким множеством братьев, потому что они не поддерживаются своим трудом так, чтобы могли пребывать в монастырях постоянно; а если бы щедрость других как-нибудь и могла предоставить им достаточное пропитание, то любовь к праздности и рассеянность сердца не позволят им дольше пребывать в том месте. Потому у древних отцов в Египте составилась поговорка: работающего монаха искушает один бес, а на праздного нападает бесчисленное множество бесов.

Наконец, авва Павел, опытнейший между отцами, когда, пребывая в обширной пустыне, называемой Порфирион, будучи обеспечен плодами пальм и маленьким садиком, имел достаточный материал для пищи и жизни, да и не мог заниматься для своего содержания каким-нибудь другим делом, потому что жилище его в той пустыне отстояло от городов и обитаемой земли на семь дней пути или еще дальше и больше требовалось платы за провоз, нежели можно было бы получить за готовую работу. Однако он, собрав листья пальм, постоянно требовал от самого себя ежедневного урока работы, как будто этим он должен содержаться. Когда работою целого года пещера его наполнялась, то сделанное с заботливым старанием он, разложив огонь, ежегодно сжигал. Этим он показывал, что без дела рук невозможно монаху оставаться на одном месте, а тем более достигнуть когда-нибудь верха совершенства. Так что, хотя необходимость пропитания вовсе и не требовала этого, он работал для одного лишь очищения сердца, собранности помыслов и постоянного пребывания в келье, или для преодоления самого уныния.

Когда я, начав жить в пустыне, сказал авве Моисею (О нем упоминается в Соб. 7, гл. 26. Ему приписывается Соб. 1 и 2) [Ливийскому], высшему из всех старцев тамошних, что вчера я был тяжко ослаблен болезнью уныния и не мог освободиться от него иначе, как побывав у аввы Павла. Он сказал: «Нет, ты не освободил себя от него, но еще больше предался и поработился ему. Ибо после уныние сильнее будет нападать на тебя, как на труса и беглеца, увидев, что ты, побежденный в сражении, тотчас убежал, если ты, вступив в борьбу с ним, не захочешь сразу отражать нападения его не оставлением кельи, не погружением в сон, а научишься побеждать терпением и противоборством. Поэтому опытом доказано, что нападение уныния надо не бегством отклонять, но противоборством побеждать» (В «Добротолюбии» сказано, что уныние побеждается молитвою, воздержанием от празднословия и развлечения, упражнением в слове Божием, рукоделием, терпением в искушениях, размышлением о духовных, небесных благах).