Глава XXIII

Искушение Иисуса Христа в пустыне от дьявола и точнейшее разъяснение значения и смысла всех трех указанных в Евангелии искушений. Непричастный и недоступный для присоединения зла, Иисус Христос не только отражает искусительное действие дьявола, но раскрывает всю ложь дьявольства и судит дьявола.

По глубине замысла, по сокровенной тайне греховной лести, по тончайшему, едва уловимому смыслу обольщения на зло, по силе коварнейшего, хитрого и обдуманнейшего плана действий, искушение Иисуса Христа в пустыне от дьявола превосходит все, что знает история в действиях разумных сотворенных Богом существ – хитрейшего, глубоко-сокровенного, тайного и коварнейшего относительно мотивов лжи, принимающей покров якобы простой и очевидной истины, относительно возбуждения лести греховной, облекающейся в правду якобы природы самой вещи и являющейся якобы реальностью бытия по самому существу его и по его призванию. Но вместе с тем история не знает также ничего подобного, что сокровенное и тайное делало бы вдруг явным, что обнажило бы ложь с безусловной очевидностью и ясностью абсолютной правды, что на лесть греховную отвечало бы неприступным величием закона и долга, что извращению смысла о природе вещи, о реальности якобы бытия и о призвании его противопоставляло бы истинный смысл, истинную реальность и действительную природу вещи, – как ответы Иисуса Христа, данные Им дьяволу в пустыне.

В каждом из этих ответов Иисуса Христа дьявол возвращался к себе самому, как олицетворенная ложь, как призрак и фантом перед реальным бытием истины и правды, закона и долга. Спаситель в своих ответах не только отражал дьявола, но и обнажал его; не только не являл послушания греховной лести, но и поучал дьявола вселенской вечной правде; не только восстановлял истину перед дьяволом, но и судил его в силу этой истины, и судил не как Сын Божий, а как Сын Человеческий, искушаемый дьяволом в своей человеческой воле. На основании евангельского указания от Луки о том, что Иисус Христос «сорок дней был искушаем от диавола» (Лк.4:2), должно заключить, что во все время сорокадневного поста и молитвенного подвига Иисуса Христа в пустыне дьявол сперва невидимо старался привить воле человеческой в Иисусе Христе какие-либо смятенные помыслы, а потом уже, не видя и не нашедши в Иисусе Христе ни единого момента к возбуждению тайного пожелания вопреки воле Божией, он предстал явно и открыто перед Лицом Спасителя мира.

В повествовании Евангелия от Марка об искушении Иисуса Христа в пустыне от дьявола упоминается о том, что Иисус Христос был в пустыне «со зверями» (Мк.1:13); зачем заходили, спрашивается, звери к Иисусу Христу? Что могло их привлечь к Нему, и почему они пребывали с Ним, как это следует заключить из Евангелия, а всего вероятнее – одни приходили, другие уходили? Не было ли это делом дьявола, думавшего смутить молитвенное настроение Иисуса Христа явлением Ему диких зверей, приближавшихся к Нему и окружавших Его? Мысль не невероятная, тем более, что случайность появления одного-другого зверя не вызвало бы такого общего замечания Евангелия: «был искушаем сатаною, и был со зверями». Если так, то замыслы дьявола оказались пустыми и тщетными, так как перед безгрешным, невинным и святым Сыном Человеческим дикие звери теряли свои хищные инстинкты и не могли навести ни страха, ни смущения на Того, Кто возглавлял Собой порядок бытия на земле, расстроенный грехом. «Жестокое преследование дикими животными их властелина, человека, – говорит Фаррар, – или робкое их бегство от него – дело не естественное. Страх и злоба животных, хотя и продолжаются вследствие наследственного инстинкта, но не были довечны и начались вследствие жестоких и напрасных нападений. В истории нет недостатка в примерах, что людская доброта, присутствие духа и кротость побеждали бешенство самых лютых зверей. Мы лучше хотим думать, что не чудесная сила, и просто человеческое влияние безгрешной Личности Спасителя сохраняло Его от всякой опасности» (Жиз. Иис. Христа Фар. 62–63, пер. Мат.).

Так думать должно не по личному только субъективному воззрению на предмет речи, но по объективной правде и истине данного положения Иисуса Христа, так как Божественная воля Его не должна была являть Себя там, где искушалась Его человеческая воля: у ног Спасителя мира и лев, и барс, и тигр, и медведь должны были явиться смиренными и послушными агнцами, ибо в таком воздействии на зверей Личности Сына Человеческого обнаруживалось не что иное, как непреложный закон, данный Самим Творцом, закон бытия тварей перед невинным и безгрешным естеством человеческим и отношения тварей к царственному положению человека (Быт.1:28, 2:19). Что касается той мысли, что сорокадневный пост был вместе и молитвенным подвигом Иисуса Христа, то кроме косвенного подтверждения этой мысли в том положении, что пост и молитва взаимно друг друга обуславливают и взаимно друг друга восполняют в подвиге духовно-созерцательной жизни, это подтверждает также и то, что по Евангельскому повествованию, сорокадневный пост Иисуса Христа не имел как бы своего оказательства в потребности пищи во все это время, и не имел, конечно, в силу проявления какого-либо высшего, закрывавшего собой хотение пищи обнаружения чувств в естестве человеческом Иисуса Христа, каковыми, действительно, и могли быть только глубоко-религиозные размышления, а особенно молитвенные парения души, – кроме таких соображений соединения поста с молитвой во время сорокадневного искушения от дьявола определялось как антитезис самого искушения: «Сей же род, – говорил впоследствии Иисус Христос о дьяволе, – изгоняется только молитвою и постом» (Мф.17:21).

Следовательно, в самом как бы незамечании Иисусом Христом сорокадневного тайного дьявольского искушения пост и молитва были именно той духовной бронею, которая не давала места даже прикоснуться дьяволу к внутреннему миру Спасителя мира, и эти сорокадневные искушения не имели, значит, никакого реального, фактического влияния не потому, что их не было со стороны дьявола, а потому, что они прошли как бы незамеченными, а говоря точнее – были не имевшими в себе никакого отношения со стороны Иисуса Христа. А потому весьма понятно то, что Евангелие, говоря о сорокадневном искушении Иисуса Христа, ничего не говорит о том, в чем именно состояли эти искушения, а говорит только о тех искушениях, относительно которых Иисус Христос как бы вызван был дьяволом высказаться, и это обстоятельство положительно дает нам право заключить, что три искушения, о которых говорит нам Евангелие, были сделаны Иисусу Христу дьяволом в личном и открытом предстательстве сатаны.

Итак, после сорокадневного поста, когда Иисус Христос, по свидетельству Евангелия, «взалкал», дьявол видимо и открыто предстал перед Богочеловеком: «И приступил к Нему искуситель, – говорит евангелист Матфей, – и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами» (Мф.4:3). Таково первое искушение Иисуса Христа от дьявола в пустыне, на которое должен был в Своей человеческой воле отозваться и дать ответ Богочеловек. В чем, спрашивается, заключается сокровенный злой смысл этого искушения, и какое именно жало греха содержалось в этом дьявольском вызове и совете? Что Спаситель после сорокадневного поста по Своему человеческому естеству взалкал, т.е. стал ощущать настоятельный голод, в этом нет ничего греховного; что чувство голода должно было быть утолено принятием пищи-хлеба – в этом состоит закон природы телесной жизни; что Сын Божий силой Своего всемогущего Слова может и камням повелеть: да хлебы будут, – и будут таковыми, – это само собой определяется Божеским естеством Сына Божия; или пять ли камней сделаются пятью хлебами, или пять хлебов, благословленные Сыном Божиим, насытят, не истощаясь до конца принятия пищи людьми, пять тысяч человек – в том и другом случае будет одинаковое чудо и одинаково заключается во власти, силе и воле Божества.

Может быть, в такие торжественные и священно-великие часы, которые только что пережил Иисус Христос после молитвенного подвига и сорокадневного поста, настойчивая мысль о пище явила бы ослабление в Нем духовности и склонение Его человеческой воли к чувственности, излишней и преступной? Не подсказывал ли дьявол Иисусу Христу такого настроения и направления мыслей и воли, находясь в которых Он явил бы нетерпение и, забыв все Свои возвышенные мысли и чувства сорокадневного пощения и моления, все Свое внимание теперь устремил бы к пище и сосредоточил его на средствах утоления Своего голода? Но это поистине был бы детский совет дьявола и детское его рассуждение – овладеть мыслями и чувствами в рассуждении пищи Того, Кто сорок дней вовсе не думал о пище и «не взалкал», так как Он только «последи взалкал» (Мф.4:2). Так в чем же, повторяем вопрос, заключается искусительный яд греха в предложении дьявола Иисусу Христу: «скажи, чтобы камни сии сделались хлебами», и на что в сущности склонял Иисуса Христа дьявол, вызывая Его на чудесное, через претворение камней в хлеб, насыщение Себя?

Глубок был замысел древнего и «хитрейшего змея-искусителя», но не перед Тем, Кто правду и истину имел в Себе, т.е. в Своем человеческом естестве, адекватно равной самой идее о них. Слова дьявола: «аще Сын еси Божий, рцы, да камение сии хлебы будут» вызывали такой акт в воле человеческой Иисуса Христа, которого не должно было быть: дело касалось чуда, и чудо это должно было потребовать человеческое естество Иисуса Христа. Что это значило? Это значило, что воля человеческая в Иисусе Христе предваряла бы собой волю Божественную, так как чудо есть исключительно дело силы, власти и воли Божества; это значило, что Божественная воля поставлялась бы в служебное отношение к воле человеческой, так как воля человеческая в Иисусе Христе призывалась дьяволом определить то, что должно было быть определяемым только волей Божественной: слово Богочеловека, согласно указанию и наущению дьявола, – «пусть камение сие хлебы будут» означало бы восхищение волей человеческой в Иисусе Христе атрибутов Божества, и такого слова не только не было сказано Богочеловеком, но и мысль о нем была отвергнута с обнажением преступного дьявольского замысла и с указанием истины в том, какое отношение воля человеческая должна иметь к воле Божественной: «Написано, – сказал Иисус Христос дьяволу, – что не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом Божиим» (Лк.4:4).

В этом ответе раскрывалась вся правда бытия частной личной воли, и самый ответ дан был по точному и истинному смыслу дьявольского искушения. Иисус Христос заимствовал Свой ответ из Св. Писания, именно из слов пророка Моисея, который при повторении закона, незадолго до своей смерти, говорил израильскому народу: «...помни весь путь, которым вел тебя Господь, Бог твой, по пустыне, вот уже сорок лет, чтобы смирить тебя, чтобы испытать тебя и узнать, что в сердце твоем, будешь ли хранить заповеди Его, или нет; Он смирял тебя, томил тебя голодом и питал тебя манною, которой не знал ты, и не знали отцы твои, дабы показать тебе, что не одним хлебом живет человек, но всяким [словом], исходящим из уст Господа, живет человек» (Втор.8:2–3). Следовательно, Иисус Христос, отвечая дьяволу, говорит как бы следующее: если ты, дьявол, говоря о хлебе, для того, чтобы иметь его, указываешь на действие всемогущества во Мне, как Сына Божия; то ты забываешь то, что написано в Св. Писании по предмету твоего нечестивого слова. Евреи некогда роптали в пустыне, что у них не было хлеба; Моисей молился Господу о народе своем, и Господь послал с неба «манну», создав словом Своим новый, особый и чрезвычайный вид хлеба для питания народа. Ты говоришь о том, чтобы «камни сии» претворить в хлебы; ты говоришь о чуде, определяя воле Божественной и начало, и время, и образ Ее действия: в этом ты преступно богохульствуешь, ибо, если Господь благоволил явить чудо, то Он же и определит и время сотворения его, и образ явления его. Если будет угодно воле Божией чудесно напитать кого-либо, то глагол Божий не изнеможет ни в том, чтобы поддержать алчущего, укрепляя его силы, и без принятия пищи. Требовать от воли Божией того или другого образа ее действия и определять моменты ее действия – значит преступно взиматься на разум Божий и богохульно посягать на волю Божию».

Так ответил Иисус Христос на первое искушение дьявола, раскрыв перед ним, с одной стороны, истину и правду бытия частной личной воли перед Абсолютной волей Божества, с другой – сняв покров со злого умысла обольстителя. Итак, в первом искушении дьявол призывал волю человеческую в Иисусе Христе к преступному посягательству на волю Божественную. Второе искушение дьявола хотя имело одинаковый преступный смысл с первым, однако было совершенно различное от первого: «Потом берет Его диавол во святой город, – повествует евангелист Матфей, – и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз: ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею» (Мф.4:5–6; Пс.90:11–12). Хитростью замысла и глубиной коварнейшего обольщения второе искушение нисколько не уступает первому: если в первом искушении дьявол вызывал преступное посягательство воли человеческой на волю Божественную, и частная воля человеческого естества в Иисусе Христе преклонялась дьяволом к явлению неправды в отношении к Абсолютной воле Божества, то во втором искушении та же воля человеческая в Иисусе Христе призывалась дьяволом к любодейству самозакония и самоначалия, к заместительсту воли Божественной там, где должны оказывать себя только призвание и представительство ее, должно действовать только полномочие и действовать не в свое имя, а во имя Призвавшего, где должен являть себя не автократизм якобы Абсолюта в себе, в силу действительного и совершавшегося призвания, представительства и полномочия от Абсолюта, а действование только в том, в чем или открылась, или продолжает открываться воля Абсолюта: полномочие Абсолюта должно быть не иным чем, как действием того же Абсолюта, а не заместительством Его; в противном случае это будет подменой, заместительством в свое частное и Абсолюта, падением, грехом и злом. К этому злу, к этой лести греховной и призывал дьявол волю человеческую в Иисусе Христе во втором искушении – на кровле Иерусалимского храма.

Отношение воли человеческой к воле Божественной на почве натуральных, так сказать, потребностей естества человеческого не дало собой ни места, ни даже наклона или малейшего момента присоединения зла к воле человеческой в Богочеловеке: не могло ли быть достигнуто это на почве призвания Иисуса Христа – в деле Его мессианского достоинства и служения? – Вот затаенный замысел дьявола во втором искушении Иисуса Христа. То, к чему во втором искушении призывал дьявол Иисуса Христа, вполне согласовалось с представлениями еврейского народа с явлением Мессии: так, евреи думали, что «Христос же, когда придет, никто не будет знать, откуда Он» (Ин.7:27), хотя видимо являясь внезапно здесь и там, Он будет «пребывать во век» (Ин.12:34). На основании пророчественных слов пророка Даниила: «Видел я в ночных видениях, вот с облаками небесными шел как бы Сын Человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его – владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится» (Дан.7:13–14), – евреи думали, во-первых, что Мессия откроет Себя миру чудесным явлением в воздухе; во-вторых, что Он засвидетельствует Себя рядом торжественных знамений, и в-третьих, что сонмы Ангелов будут окружать явившегося Мессию. Отвергнув Мессию страждущего, с креста входящего во славу Свою, иудеи ожидали Мессию торжествующего и в этом смысле утверждали свое ожидание на тех местах Св. Писания Ветхого Завета, в которых говорится или о царственном величии добродетели, невинности и безгрешности Его, или о торжестве и победе Его над злом, или о вечности духовного Его царства, или, наконец, о славе Его во второе Его пришествие на землю.

К числу таких мест Св. Писания относится и пророчество Даниила: оно указывает, с одной стороны, на вечность Царства Мессии, с другой – на славное вознесение Его на небо после первого пришествия и на торжественное Его явление во втором пришествии – судить живых и мертвых. На последнее значение упомянутого пророчества указывает Сам Иисус Христос, говоря начальникам иудейским во время суда над Ним: «...сказываю вам, отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Мф.26:64). Эти слова содержанием своим, очевидно, разъясняют пророчества Даниила, а что Иисус Христос сказал их в синедрионе, имея в виду второе Свое пришествие на землю, это ясно уже из того одного, что Он сказал их перед осуждением Своим на смерть. К тому же, укоряя иудеев в неверии, Иисус Христос в другое время и при других обстоятельствах указывал на то, что иудеи более уже не увидят Его, пока во втором пришествии не скажут: «Благословен грядый во имя Господне» (Мф.23:39); «ибо как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада: так будет пришествие Сына Человеческого... тогда явится знамение Сына Человеческого на небе..; и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою» (Мф.24:27–30).

Итак, явление Иисуса Христа, как Мессии, в воздухе, окруженного Ангелами, соответствовало ожиданиям иудеев, и то, на что, искушая, вызывал Иисуса Христа дьявол, могло, действительно, обратить на себя глаза всех, как видимое доказательство Мессианского достоинства Спасителя мира. «Иисус Христос победил и отверг первое искушение, – говорит Фаррар, – выражением безвозвратной надежды на Бога»; лучше было бы сказать: «выражением идеальной правды и истины в том, какое отношение частная человеческая воля должна иметь в Абсолютной и Верховной воле Божественной». «С чрезвычайною тонкостию, – говорит далее Фаррар, – применяясь к этому образу мыслей, диавол при втором искушении обращается непосредственно уже к этому полному упованию, требует ясного его изъявления не только в избавлении Себя от обыкновенной телесной нужды, но и в обращении угрожающей опасности» (Ж. Иис. Хр. Фар. 69, пер. Мат.). Непонимание смысла второго искушения выходит у Фаррара, очевидно, из неясного и неполного понимания смысла первого искушения Иисуса Христа от дьявола. Но что страннее в толковании Фаррара смысла второго искушения – это то, что самое искушение носит характер некоторой случайности, обольщения, придуманного дьяволом «ad hoc», т.е. в данную минуту и вследствие якобы настроения внутреннего той минуты в Иисусе Христе; непонятно также, для чего понадобилось словам дьявола «бросься вниз» давать следующее неподходящее объяснение: «в самых словах искусителя, – говорит Фаррар, – «бросься вниз!» слышится сознание его бессилия. С этой ужасной высоты он не посмел сбросить Того, Кто был храним Богом» (ib. 70).

Что же было бы, спрашивается, если бы дьявол «посмел»? Ведь это значило бы – употребить насилие, т.е. такое действие, в котором никакого личного участия сверженного с кровли храма Богочеловека не могло бы быть. Поступок сатаны тогда был бы уже не искушением, а нападением на личность Иисуса Христа, чего, конечно, и не мог сделать дьявол не только с Иисусом Христом, но и со всяким верующим и призывающим имя Господне, да не имел он и малейшей надобности думать о чем-либо подобном, ибо он получил доступ к Иисусу Христу и питал злой умысел – искусить Иисуса Христа, а не нападать на Него, или учинять насилие над Его личностью. Второе искушение от дьявола хотя имело, как мы говорили, ближайшую связь и прямую последовательность с первым, однако в то же время оно является совершенно самостоятельным, вне зависимости от первого искушения. В том и другом искушениях воля человеческая призывалась к самоопределению в том, что исключительно принадлежит воле Божией; но в то время как воля человеческая в первом искушении призывалась к посягательству и поползновению на волю Божию во имя якобы удовлетворения настоятельной нужды телесной природы Богочеловека, во втором искушении также воля человеческая призывалась к самоопределению Богочеловека в подвиге Его служения, следовательно, самое искушение касалось исключительно духовно-нравственной стороны человеческого естества в Богочеловеке. В этом случае дьявол обращался к самым тонким, едва уловимым изгибам и наклонениям воли человеческой, именно: к чувству личной самости, к самоопределению себя в том, в чем или уже есть определение верховной воли, или должно быть явлено таковое при всяком новом положении, к перенесению полномочия в собственность и в личное распоряжение, по усмотрению своей воли уполномоченного, к замещению собой Полномочившего и к дерзкому вызову Его – принять Абсолюту-Божеству действие уполномоченного, освящать акт воли последнего в силу того, что дано самое полномочие.

Значит, дьявол призывал Иисуса Христа во втором искушении к такому действию, в котором воля Божия не только должна перестать быть откровением и освящением действий воли человеческой, но эта последняя должна сделать вызов воле Божественной – явить свое действие потому, что так волит и так хочет воля человеческая. «Если Ты Сын Божий, бросься вниз, – говорит дьявол Иисус Христу; – ибо написано: «Ангелам Своим заповедает о Тебе,.. и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею» (Пс.90:11–12). Слова эти заимствованы дьяволом из псалма Давида, в котором боговдохновенное слово пророка воспевает безопасность праведника и спасение уповающего на Господа среди видимых и невидимых окружающих его и могущих постигать опасностей; но в то время как пророк, говоря о помощи свыше, утешает человека, ободряет его и внушает ему преданность воле Божией, не имея и тени мысли о том, чтобы самому человеку подвергать себя опасности и тем делать вызов «крову Бога небесного», дьявол именно взывает к тому, чтобы этот вызов совершился. Потому ответ Иисуса Христа как разоблачает злой умысел дьявола, так и свидетельствует снова – и при втором искушении – об истине и правде частной человеческой воли перед волей Божественной: «Написано также, – сказал Спаситель дьяволу, – не искушай Господа Бога твоего» (Мф.4:7; Втор.6:16).

Как при первом искушении, так и в данном случае Иисус Христос ответил дьяволу словами пророка Моисея, который говорил иудеям: «Не искушайте Господа Бога вашего, как вы искушали Его в Массе» (Втор.6:16); искушение же Господа в Массе состояло в том, что иудеи роптали на Моисея в пустыне по случаю недостатка воды: «И укорял народ Моисея, – говорится в книге Исход, – и говорили: дайте нам воды пить. И сказал им Моисей: что вы укоряете меня? что искушаете Господа?» (Исх.17:2). Из этих слов пророка Моисея ясно видно, что укор Моисею относился непосредственно к Господу, пророком, орудием и как бы органом Которого был Моисей, вождь еврейского народа. В чем же состояло здесь, спрашивается, искушение Господа от роптавшего народа? В заявлении ли желания – просьбы напоить их, смертельно жаждущих в пустыне? Если бы это было моление Господу, то в этом молении выразилось бы только упование на Господа и несомненная вера в Него, и такое моление не только не было бы преступным, но было бы священным и благословенным от Господа. К несчастью, иудеи не просили Господа и не молились Ему о ниспослании свыше и требовали чуда. И эта вина их безмерно отягчается, и ропот их является действительным искушением Господа, дерзким вызовом Господу, так как мы, во-первых, слышим их слова: «дайте нам воды!», и во-вторых, знаем то настроение душ и сердец их, с которым они обращались к Моисею, и через Него к Господу.

Иудеи не молили Господа о заступлении, а требовали от Него чуда в силу того, что Господь через Моисея вывел их из Египта, привел их в пустыню, и вследствие этого он как бы обязан заботиться о них, питать и поить их за то, что они послушались Господа и сделались Его народом. Требовал от Бога чуда, делал вызов Господу, что Он якобы обязан отвечать человеку могуществом Своей десницы, что призвание, избрание и служение Богу, подчиняя волю избранного и призванного, в то же время обязывает призвавшего Бога, делая Его до некоторой степени служебным во имя идеи призвания, – значит искушать Господа и хульно мыслить о Нем. Ясно, что воля человеческая, самоопределив себя к действию по обольщению дьявола во втором искушении, сделала бы дерзкий вызов воле Божией, вызывая ее к действию и как бы заставляя ее действовать во имя того, что призвание Иисуса Христа и Его Мессианское достоинство сами по себе суть причина и условие откровения могущества воли Божественной всякий раз, когда бы то ни пожелала воля человеческая в Богочеловеке. «Не искушай Господа Бога твоего», – ответил Иисус Христос дьяволу и тем показал, что Он недоступен искушению и не может согрешить и пасть: Он Сам, в Своем человеческом естестве, есть воплощение истины и правды, закона и суда, адекватно равных как самой идее о них, так и идее бытия частных волей. Кто послал Сына Своего в мир, Тот и явит Его миру по Своему премудровечному смотрению и по Своей Божественной, Абсолютной воле – таков ближайший смысл, содержащийся в ответе Иисуса Христа дьяволу при втором искушении Его от дьявола.

После отражения Спасителем второго искушения, дьяволу, казалось бы, не оставалось более возможности продолжать испытание человеческой воли в Богочеловечной Личности: естество человеческое в Иисусе Христе, в двух своих природах – чувственной и духовной, явилось недоступным и невозможным для присоединения зла, ибо воля человеческая в Богочеловеке непреклонно почивала и неуклонно утверждалась в безусловном добре – Воле Божией. Закон Божий и Воля Божия были, выражаясь образно, посреди внутренностей естества человеческого в Иисусе Христе, и Сам Он, в Своем человеческом естестве, был воплощение и олицетворение истины и правды, закона и суда, был идеальное добро, ибо святил и мог волить только то, что святит и волит Бог – Отец Небесный. Думалось, что нет более стороны, с которой мог бы еще раз подойти к Иисусу Христу с искушением дьявол. И действительно, дьявол уже не делает более попыток изобретать искушения, подобные первым двум, да и попытки были бы совершенно излишними, так как всякое новое искушение в том или другом виде было бы повторением первых и входило бы в два первые, как часть в свое целое. Но третье искушение, однако, было, и мы из Евангелия знаем, в чем состоял исключительный характер третьего искушения Иисуса Христа в пустыне: в нем дьявол открыто выступает перед Иисусом Христом как якобы сила и власть, сущая в царственном величии и достоинстве помимо Бога если не во Вселенной, то по крайней мере на земле.

Притязание это, впрочем, дьявола на княжеское или в некотором смысле владычноцарственное достоинство на земле, лживое в основе своей – князе-владычества помимо Бога, опиралось на факт якобы права владения и, как все дьявольское, вполне лживо и наглолживо было по усвоению себе дьяволом Божественной чести и достоинства. Правда, в Св. Писании есть указание на то, что именно по отношению к земле дьявол есть «князь мира и века сего»; но в то же время Св. Писание свидетельствует, что дьявол есть сила, подчиненная Богу, и владычное право его на земле безусловно ограничено Богом, хотя грех и «тьма века сего» и дают ему некое подобие права; присвоение же себе Божеской чести и достоинства есть уже преступная узурпация и его дьявольское самозванство. Спаситель, говоря о Своих страданиях и смерти, как жертве за искупление рода человеческого, свидетельствует, что «ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Ин.12:31), что «идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего» (Ин.14:30), а говоря о действии в мире Духа Божия, Которого Он – Сын Божий пошлет от Отца, свидетельствует, что Дух Святой, пришедши, «обличит мир о грехе и о правде и о суде. О грехе, что не веруют в Меня; о правде, что Я иду к Отцу Моему, и уже не увидите Меня; о суде же, что князь мира сего осужден» (Ин.16:8–11). Выражение «князь мира сего» указывает, понятно, на землю с историей падшего человеческого рода, с теми греховными началами развития жизни и обнаружения человеческой злой воли, которые сделали человека по его падении «пленником греха и диавола» и по естеству «чадом гнева Божия».

Отторжение человека от Бога и пленение его в свою волю создали для дьявола такое положение, в котором он мог считать землю до некоторой степени своей областью, а людей своими подданными (Ин.8:44). Из книги же Иова мы знаем, что дьявол противополагает себя не кому-либо из Ангелов – Херувиму, Серафиму или Престолу, а Самому Богу (Иов.1:9–11, 2:4–5). «Тьма мира сего» не создавала собой несуществующего абсолютно владычнего права на земле и не давала дьяволу прерогатив яко-Божества, а только являла реально и фактически осуществление злой воли дьявола – продолжать и являть восстание против Бога в свое имя, и создавала таким образом эта «тьма» некое подобие царства на земле. И лишь только в этом смысле Св. Писание царство сатаны на земле противополагает Царству Божию на ней (Мф.12:24–29), но абсолютную власть на земле относит, конечно, всегда к Богу: где царствует грех и господствует «тьма мира сего и века сего», там как бы царствует и господствует дьявол, ограниченный, однако, вполне и совершенно Богом, и царствует условно, по допущению Божию, до времени – вот свидетельство Св. Писания об отношении дьявола к земле. Апостольское выражение о дьяволе: «князь власти воздушныя» (Еф.2:2) имеет, очевидно, то же значение, какое имеет и наименование «князь мира сего». Был ли дьявол, как думают св. отцы церкви, «первейшим из небесных светов», сотворенных Богом (Григ. Бог.), водительству которого подчинены другие ангелы (Григ. Вел., Терт.), было ли ему подчинена отданная в его ближайшее смотрение одна земля (Иоан. Дам.), во всяком случае превознесение в себе падшаго духа таково, что он мнит себя борющимся с Богом (Кирил. Иер. Исид.), а из слов его, сказанных им в третьем искушении Иисусу Христу, следует, что землю он считает как бы своим достоянием: «И возведя Его <Иисуса> на высокую гору, – повествует Евангелие, – диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени, и сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их; ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее» (Лк.4:5–6).

Выражение: «предана – παραδεδοται» имеет обширный смысл: оно означает господственное право и водительственную превосходящую власть; но это право и эта власть или могли быть получены от другого Высшего Лица, или могли быть достигнуты лично в силу известного положения вещей, созданного тем, кто владеет, или, наконец, могли вытекать из факта признания власти другими – подчинившими себя добровольно лицу властвующему. Выражение «предана», думается, наиболее соответствовало цели дьявольского искушения: мысль о владыческом якобы праве своем на землю выразил перед Иисусом Христом обще и темноприкровенно, дабы не подать повода подвергнуть рассмотрению по существу вопрос о самом праве. Поэтому в слове «предана» дьявол, как кажется, оставлял место и для мысли о Боге, Который в смысле Верховной Воли во вселенной мог подразумеваться в слове «предана», как передавший некогда землю в ближайшее смотрение ему, дьяволу, тогда еще светлому ангелу, а в смысле Верховной Власти, мироправящей через поставление в относительно-владычном служении Ангелов, сотворенных Им высших духовных существ, мог подразумеваться даже благоприятно диаволу – в цели самого искушения – настойчивее выставить перед Иисусом Христом свое значение на земле.

Если же выражение «предана» принимать в других, указанных нами смыслах, т.е. принять это выражение дьявола в том смысле, что земля, вследствие падения человека, сделалась как бы достоянием дьявола, прешедшая в его власть через человека, который в падении своем принял волю дьявола до известной степени в свою волю и через то сделался отчужден от Бога, ставшим по естеству «чадом гнева Божия», то и тогда словом «предана» дьявол преследовал одну и ту же цель – т.е. выражал перед Иисусом Христом мысль о своем якобы несомненном праве распоряжаться землей, как своей областью и своим достоянием. Впрочем, какой бы смысл ни приписывать выражению «предана», сила третьего искушения дьявола заключалась не в посылках, а в заключении: посылки во всяком случае имели ту фактическую сторону, что царство дьявола на земле (Мф.12:26), как созрение в людях тайны беззакония, находящейся в действии (2Фес.2:7), есть, и что положение дел на земле, до искупления рода человеческого пришествием на землю Сына Божия создало на ней как бы «дом» сатаны, как «сильного» (Мф.12:29), – заключение же, выраженное в словах: «поклонись мне», было наглым и дерзким притязанием дьявольской гордыни, обнаружением того дьявольского зла, рожденного во вселенной им – сатаной, по действию которого в себе он мнит себя противобогом, силой и властью, борющейся с Богом. Следовательно, содержание третьего искушения Иисуса Христа в пустыне имело по замыслу дьявола такой смысл: «земля – мир, красота и царство его принадлежат ему – дьяволу; Иисус Христос – Сын Божий пришел на землю в его – дьявола владение; Он, Сын Божий, пришел наследовать царство на земле: но без него – дьявола, это наследование не может совершиться, и власть Сына Божия без него не может утвердиться, потому что он – дьявол – владеет землей, и власть над ней дает тому, кому он хочет. Поэтому Христос – Сын Божий, должен воздать ему должное здесь – на земле и должен поклониться ему. Как прекрасен мир! Сколько великолепия и славы в земном величии! И все это его – дьявола, достояние. Как вожделенна должна быть красота власти земной, если Он – Сын Божий, пришел на землю за тем, чтобы наследовать эту власть и принять ее – от кого? От него, конечно, дьявола! Это, действительно, может совершиться, но не без его – дьявола согласия, не без его соизволения».

«Итак, если Ты поклонишься мне, то все будет Твое» (Лк.4:7), «все это дам Тебе, если, пав, поклонишься Мне» (Мф.4:9). В третьем искушении дьявол сказал свое последнее слово перед Иисусом Христом: он обращался уже хотя так же к воле человеческой в Богочеловеке, однако до некоторой степени к целой личности Богочеловека, существующего в единстве сознания Себя, как Сына Божия. Достойно примечания в третьем искушении при обращении дьявола к Иисусу Христу отсутствие слов: «если Ты Сын Божий», которые он прибавлял в первом и втором искушении к словам самого искушения. Это отсутствие несомненно утверждает нас в той мысли, что дьявол точно и вполне осведомлен был о Личности Иисуса Христа, как о Богочеловеке, а потому в третьем своем искушении, опуская прибавку: «если Ты Сын Божий», как ни к чему не ведущую, а в данном случае, т.е. в третьем искушении, даже неуместную, он прямо обращается к Иисусу Христу, как к такому, очевидно, Лицу, о котором он прежде мыслил одно и то же, т.е. как о Богочеловеке. Такая прибавка, имевшая свой смысл в первом и втором искушении, в третьем искушении никакого смысла уже не имела: дьявол открыто обращается к Мессии-Богочеловеку, Которому принадлежит «царство на земле», причем, само собою разумеется, дьявол знал, что власть его собственная будет разрушена и уничтожена (Ин.12:31; 16:8–11; Мф.12:24–29), а потому в третьем искушении дьявол ставит перед Иисусом Христом свою личность, как таковую, которой якобы принадлежат «все царства мира и слава их», и ставит перед такою, очевидно, Личностью, о Которой он знает, что явление Ее на земле – в роде человеческом непосредственно соединено с потрясением и разрушением собственно его – дьявола – власти и силы.

Правда, дьявол в третьем искушении действовал отчаянно; но он не был бы дьяволом, если бы не сказал этого последнего своего слова Богочеловеку, Сыну Божию, явившемуся в естестве человеческом. Насколько, значит, необъятно велика гордыня его, и до каких безмерно широких пределов простирается его самомнение, если он дерзнул в свое имя произнести такое богохульство, как требование, обращенное к Богочеловеку – Сыну Божию: «поклонись мне»! Ответ Иисуса Христа дьяволу, на его третье искушение, должен был поразить искусителя в самых сокровенных глубинах его существа, ибо этот ответ, данный Иисусом Христом по существу самого искушения, коснулся чувствительнейшего, самого жгучего и знойно-злобно, ненавистного для дьявола мыслесознания – именно, что он, дьявол, сам зависит от Бога, и что одному Богу надлежит служить и поклониться: «Иди за Мною (прочь, исчезни!), сатана, – сказал Иисус Христос дьяволу в третьем искушении, – писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися, и Тому единому послужиши» (Мф.4:10). Ответ Иисуса Христа дьяволу: «иди за Мною» (прочь, исчезни), ответ уже не человеческой воли, но вместе и воли Божественной, что и подтверждает, что третье искушение Иисуса Христа дьяволом было именно дерзким вызовом дьявола Иисусу Христу именно как Богу-Человеку.

При одном из Своих поучений Спаситель сказал Своим ученикам: «Видех сатану яко молнию с небесе спадша» (Лк.10:18); думается, что и здесь, на горе искушения, после ответа Иисуса Христа дьявол должен всецело уничижиться и мгновенно исчезнуть, яко молния, от Лица Спасителя мира. Ответ Иисуса Христа поражал самое внутреннее и сокровенное в существе дьявола, а потому конец искушения в пустыне есть вместе и поражение дьявола Иисусом Христом. «Тогда оставляет Его диавол, – говорится в Евангелии, – и се, Ангелы приступили, и служили Ему» (Мф.4:11): явились, следовательно, и Ангелы небесные на служение Сыну Божию, когда благоволила этому быть воля Отца Небесного! Евангелист Лука говорит: «...окончив все искушение, диавол отошел от Него до времени» (Лк.4:13): до какого, спрашивается, времени? Спаситель в последней Своей беседе с учениками на Тайной вечери Сам указал это время, говоря: «Уже немного Мне говорить с вами; ибо идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего. Но чтобы мир знал, что Я люблю Отца и, как заповедал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдем отсюда» (Ин.14:30–31). Это время было – часы гефсиманских страданий Христа, время таинственного борения и ужасов, когда капли кровавого пота, выступавшие на теле Спасителя и падавшие на землю, свидетельствовали собой, что скорее может рассыпаться эта храмина – тело Христово, чем Сын Божий скажет Отцу: «да не будет, Отче, чтобы Я пил чашу сию»; когда среди «смертельной скорби» (Мф.26:38), «начав ужасаться и тосковать» (Мк.14:33), Иисус Христос в молении о чаше завершал Свое служение и Свое дело одним и тем же оглавлением, которым и начал его: «Отче Мой!., да будет воля Твоя!». (См. наше сочинение о «Страданиях Иисуса Христа от Гефсимании до Голгофы»); когда, призывая учеников молиться с Ним, говорил им: «бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение» (Мф.26:41), а где искушение, там и дух-искуситель.