В то время, когда святитель Иннокентий доживал свои последние дни в Пензе, в Петербурге борьба между мистицизмом и православием обострялась все более и более. Ссылка святителя Иннокентия, хотя и замаскированная, ожесточила не только тех людей, мнения которых он поддерживал, но вооружила против Голицына и тех, кто был до того совершенно непричастен к борьбе. Князь Голицын был крайне возбужден делом епископа Иннокентия и изливал свою ненависть не только на него, но и на тех, кто ходатайствовал за него перед Государем, и до известной степени достиг своей цели.

Он всевозможными способами преследовал заступавшихся за святителя Иннокентия лиц и особенно сильно нападал на князя П.С. Мещерского, служившего, к несчастью, в его ведомстве и занимавшего пост обер-прокурора Синода. Голицын прежде всего стал обходить князя следовавшими ему по положению наградами и повышениями. Князь П.С. Мещерский, находившийся в постоянной переписке со святителем Иннокентием, в одном из писем откровенно высказался о неблаговолении к себе князя Голицына.

«Господь Иисус Христос,– написал архиерей в ответ, утешая князя,– да укрепит Вас на пути своем, конечно, узком и тесном. Мирские отличия, которыми почтены все окружающие Вас, вопреки общему желанию, Вас не достигли. Что нужды? Правда, едва ли не я тому причиной, ибо Вы весьма много принимали во мне участия. Мой любезнейший! Обратите и это во благо души Вашей! Терпение как твердыня укрепит Вас перед Господом – в благодарности и за эти небесные милости, и за земные немилости или неблаговоление.

О, князь! Будем молиться, чтобы Господь всех вразумил не разделяться, но в любви идти к Нему, чтобы великие и мудрые с низкими и глупыми – с нами, соединясь и сердцем, и духом, все творили к славе Господа нашего Иисуса Христа».

Нерасположение министра духовных дел к князю П.С. Мещерскому выражалось не в одном только обхождении его наградами. Здесь могли иметь место и придирки по службе, и критическое отношение к умственным и нравственным качествам подчиненного, и др. Одно из писем святителя Иннокентия проливает некоторый свет на характер отношения Голицына к гонимому им князю: «Не только мы, грешники, прикованные к земле и совсем земляные, но и пророк Давид жаловался то на плоть свою: нет исцеления в плоты моей (Пс.37:4); то на мир: весь день поносили меня враги мои (Пс.101:9); то на всех врагов совокупно: увы мне, ибо пребывание мое здесь продолжительно (Пс.119:5). Да и что говорить о подражателях, о крестоносцах-учениках, если Сам Подвигоположник, Крестоносец-Учитель, молился: да минует Меня наша сия (Мф.26:39),– чаша искушений, скорбей, трудностей, от коих Он тужил и сетовал душой.

Ах, Ваше сиятельство, можно ли в мире зла быть без зла? Ошибаются те, которые думают не тесным прискорбным путем достигнуть царствия Божия. Без тесноты и притеснений мы очень горды,– нет покорности и смирения истинного. Без скорбей нет истинной духовной радости. Всегда спокойны среди мятежа, воздвигаемого на земле страстями и прочим, не знаем и не слышим мятежа,– следовательно, не тут ли же, не вместе ли с прочими шумим, мятемся, волнуемся и не помним, и не можем разобрать, что такое страстной мятеж и что спокойствие? Горе, горе нам, не кающимся и благоденствующим ныне!

Знаю, что дух, развлеченный делами, неудовольствиями, суетами, неисправностями страждет и оскорбляется. Но скорбь есть знак самолюбия. А это есть корень всякого зла. Его исторгает только державная рука Господня, ибо самолюбие властвует над всем человеком.

Рассеянность проистекает, конечно, от нашей слабости, которая также родится или от любви к плоти, или от любви к миру, или вообще от любви к себе. Жаль, что мы считаем рассеянностью дела по должности! Происходя не из рассеянности, но из обязанности нашей, они слагают совокупно крест, приспособленный к плечам и силам нашим. Если будем стараться поднять их до конца, они так же обременяют нас, как великого Крестоносца; и нужно будет просить помощи, дабы кто-нибудь пособил тащить на гору,– на то высокое преуспеяние, где оканчивается возможное исполнение должности. О, как возможно без Господа что-нибудь сделать, чему-нибудь произойти или случиться с нами? И как возможно идти за Ним не по следам Его? Не думайте, князь, что Ваша молчаливость есть недостаток, Ваша тихость как будто слабость, Ваша кротость как будто незнание. Нет! В царстве Божием другие ценности. Берегите сии дары, они очень многоценны, усугубляйте их. Пусть мир смеется, пусть презирает, пусть даже лишают должности! Вам надо достичь своего. Эти дары – Ваша собственность. Господь, а по-светски – природа, наделив Вас сими дарами, поставила в таком кругу, где бы они могли усовершенствоваться настолько, насколько требует мера полного возраста Христова.

Вот мое грешное и грубое мнение о Вашем положении. Прошу не оставлять, а почаще навещать меня Вашими письмами. Здесь такие посещения нужны и дороги. С истинным почтением и любовью, преданный слуга и недостойный богомолец Иннокентий».

После отъезда епископа Иннокентия из Петербурга почитательница его княгиня С.С. Мещерская близко приняла к сердцу его дело. Она задалась целью показать князю Голицыну невиновность святителя и даже решилась предпринять попытку отклонить его от вредного поклонения мистицизму. Вопрос для нее заключался только в том, каким образом было бы удобнее это сделать: пригласить ли князя Голицына к себе или же, наоборот, самой приехать к нему? За разъяснением этого вопроса княгиня обратилась к святителю Иннокентию, тогда еще находившемуся в Москве, который 15 мая написал ей:

«Ни призывать, ни ехать для вразумления Голицына, по-моему, не должно. А когда получите извещение в сердце, когда Господь благословит, то, помолившись, напишите без гнева, в присутствии Господа, со слезами, не о себе, но об общем благе, о душе того, который страждет и погибнуть может, и о душах других. Пишите полную истину без усечения, но и без жару, без усилия, без колкостей, в благоговейном покое. Напишите все, что знаете и что Господь пошлет, и притом тогда, когда будет от Него благословение. Причина, по которой советую писать, а не говорить, есть та, что, когда говорим, язык трудно удержать от излишества, воображение от вспыльчивости и самый дух от ревности пламенной и неумеренной. А на письме можете себя проверить: написав, отложить на несколько дней и потом с молитвой, в тишине, прочитать, исправить, опять помолиться. Успех – не наше дело, а Господне, наше дело – свидетельствовать истину во славу Божию».¹⁷³

Княгиню Мещерскую волновали и отношения святителя Иннокентия и архиепископа Филарета. Святитель Иннокентий, как известно, уехал из Петербурга, находясь в некотором недоумении относительно поведения архиепископа Филарета. Добрая княгиня хотела заняться разъяснением недоразумений, возникших между двумя знаменитыми архипастырями. Святитель Иннокентий, отвечая на ее вопросы, писал из Москвы 19 мая:

«Ездить ли к преосвященному Филарету и образумить ли его в некоторых недоразумениях? Вместо ответа спрошу Вас самих: зачем? Послужит ли это к славе Господа Иисуса Христа, по Вашему собственному намерению и усмотрению? Если ум и сердце скажут Вам, что вы никакой другой цели не имеете кроме Господа, что для Него единственно ездите, что хотя бы Вас и поносить стали, Вы и тогда не отложите и не измените своего желания и намерения делать все для Господа Иисуса Христа, то не только прерывать или откладывать поездки Ваши, но даже умножить бы их надлежало. Сим ответом разрешается и другой подобный вопрос: ездить ли к князю¹⁷⁴? Здесь, доколе видите нужду других, пользу родных, дабы хвалили Господа, или прославление имени Единого Господа Иисуса Христа какими бы то ни было устами,– до тех пор, кажется, прерывать не нужно вам присоветованного.

На второе: вразумлять ли Вам? По Вашим словам, одно вразумление удалось. Хорошо, что он не оскорбился и не оскорбится, когда и другое скажете, ибо у него есть намерение и желание жить для Иисуса Христа. Он также непрерывно трудится, чтобы найти Его и предаться Ему всесовершенно, только своим путем¹⁷⁵. Теперь Ваше дело рассмотреть только свое намерение, побуждение внутри Вашего сердца: искреннее ли оно или гордое и самолюбивое – поучить и того, от кого надобно учиться другим, или точно оно вынуждено глубочайшим сожалением, силой, влекущей сердце к славе Господа?

Видите: Вам самим остается разрешить»¹⁷⁶.

Инок Фотий, считавший себя всегда учеником святителя Иннокентия, много и горько скорбел о своем учителе, что «сей светильник низвержен со своего места и сокрыт от врага под спудом, удален из столицы в место ссылки в дальнюю паству»¹⁷⁷. Оставшись в Петербурге в одиночестве, инок Фотий старался зорко следить за действиями своих врагов-мистиков и подробно писал о них в Пензу В его письмах, вероятно, было слишком много досады, отчего святитель счел нужным поумерить пыл своего ученика и указать ему самый верный путь к примирению с врагами.

«О, возлюбленный Фотий,– так писал святитель Иннокентий из Пензы,– ты первый посетил меня твоей любовью в Пензе; продолжи любовь ко Господу! Он соединит сердца наши, несмотря на дальнее расстояние. Продолжи очищение сердца, столь милого сердцу моему! Не вдавайся в прения, моли Господа Миротворца умирить прежде нас самих, наши чувства, нашу жизнь, наших ближних, окружающих нас. Тогда начнут умиряться и дальние, умирятся и общества немирные, умирятся и Церкви, раздорами раздираемые. Что наши с тобой голоса, если не писк трепещущих на земле насекомых? И что наши с тобой усилия, если не усилия напряженной руки младенца сдвинуть стену, воздвигаемую в течение многих веков, возводимую многими миллионами, поддерживаемую сильными подпорами,– хотя, впрочем, стену Вавилонскую. Принесем благодарение Господу, что доселе терпит грехи наши и вразумляет нас искать пути истинного, «учиться оправданиям Его» (ср. Пс.118:12)»¹⁷⁸.

Святитель в своих письмах к знакомым неоднократно просит их о том, чтобы они писали ему как можно чаще. «Прошу молитв Ваших и писания,– читаем мы в одном из писем в Петербург,– признаюсь, что оно для меня очень полезно... Не бойтесь, княгиня, что наскучите мне Вашими чувствами,– напротив, они мне очень помогают. Редко случается читать Ваши письма с сухими глазами. Не хвалитесь тем, что сердце Ваше изливается на бумагу. Оно лгать не должно, и скрываться ему значило бы прервать всякое сношение с тем, который весь открыт навстречу, ибо весь в пороках, как в проказе, весь только на языке и на пере, а на самом деле, в глубине души, пуст и прост»¹⁷⁹.

Святителя Иннокентия при всей его слабости не обременяли письма, он аккуратно отвечал на каждое. Равным образом и те лица, с которыми он вел переписку, старались утешать изгнанника своими многочисленными посланиями, так что в Пензе с каждой почтой он получал их очень много. Весь день святителя обыкновенно был посвящен занятиям по должности, которых на его долю выпадало весьма много. Днем, утомившись от них, он не писал писем,– на эту заочную беседу он посвящал большей частью часы ночные. И тогда, когда его болезнь развилась до того, что он уже не мог сидеть, он писал письма лежа на постели, на кожаной подушке. Таким образом, он не оставлял переписку и с друзьями почти до самой своей кончины. По крайней мере, сохранились некоторые его письма, датированные 7 октября, то есть написанные за три дня до смерти. Письма святителя Иннокентия заслуживают серьезного внимания, поскольку имеют глубокое религиозно-назидательное содержание. Справедливо заметил один из его почитателей, что для ищущих духовного сокровища письма его составляют самый драгоценный подарок: «Это жемчужины, из глубины благодатного моря извлеченные»¹⁸⁰.

В письмах епископа Иннокентия, помимо духовных наставлений, можно отыскать и сведения, очень интересные для характеристики религиозно-нравственного состояния пензенской паствы,– как духовенства, так и простого народа. Вот что, например, писал он в Петербург через две недели после своего приезда в Пензу:

«На сих днях ко мне явился Тихон Смирнов, который проповедует всеобщее покаяние. Ныне, в Великий Четверток, он сам публично в церкви перед народом с позволения настоятеля принес покаяние во всех грехах своих и желает, чтобы их напечатали для его собственного смирения и во образец смирения прочим. Теперь живет у меня. Сам он из монастыря Краснослободского Пензенской епархии. Его ревность к проповеданию или распространению покаяния, иначе обращения к Богу, имеет непреодолимую силу. «Умру,– говорит,– а не отстану от своих мыслей, от данного мне побуждения распространять славу Божию». Семь лет он полагает временем покаяния и потому внушает поспешность, советует завести училища, где бы обучали только страху Божию и благочестию, а не языкам и наукам. Жалуется на духовенство, впрочем, не осуждая, чего крайне боится. Чтение и пение в храмах почитает, но считает их в том виде, в каком они сейчас находятся, очень безобразными внимания к читаемому не находит.

Епархиальные дела мало оставляют времени для беседы с Тихоном. Его резкая ревность немногим полюбится,– сочтут, как многие уже сочли и считают, сумасшедшим. О, как бы я желал так гореть всем сердцем, всем духом, чтобы восхотеть лучше умереть, чем умолчать о покаянии»¹⁸¹.

Письма свт. Иннокентия к С.С. Мещерской. С. 49–59.

Т. е. к Голицыну.

Речь идет, скорее всего, об архимандрите Филарете.

Письма свт. Иннокентия к С.С. Мещерской. Письмо 38. С. 50.

Автобиография архим. Фотия. Кн. 2. Гл. 2.

Житие свт. Иннокентия. Русский архив. 1868. С. 944–945.

Письма свт. Иннокентия к С.С. Мещерской. Письмо 51. С. 69–70.

Прот. А. Росницкий. Странник. 1868. Сентябрь. С. 139.

Письма свт. Иннокентия к С.С. Мещерской. Письмо 59–60, 69–70.