Профессор Митрофан Дмитриевич Муретов

(† 11 марта 1917 года)

10 марта 1917 года Московская Духовная Академия была потрясена печальным известием о том, что старейший член академической корпорации, которого она всего лишь несколько дней назад видела в своей среде на заседании академического Совета, сверхштатный заслуженный ординарный профессор Митрофан Дмитриевич Муретов вечером накануне разбит параличом и находится в тяжёлом, даже безнадёжном положении. Борьба между жизнью и смертью продолжалась недолго, и утром 11 марта, в 9½ часов утра, академического ветерана не стало. То были дни особые и для всей России, и для академии в частности, – первые дни после революции. Однако сердце многих учеников и почитателей покойного и всех, кому дорога богословская наука, откликнулись горькой и болезненной скорбью на эту преждевременную и внезапную кончину и на незаменимую для академии научную потерю. В последние годы Митрофан Дмитриевич был единственной живой связью молодой академии с академией старой, носителем академических традиций, образцом нераздельного служения и преданности науке. Он был и несколько своеобразным типом «деревенского» профессора Московской академии, с которой он так тесно сросся за долгие годы нераздельного ей служения.

Почивший М.Д. Муретов был сыном священника Рязанской епархии, скончавшегося иеромонахом и духовником Московского Данилова монастыря. Родился 11 августа 1850 года. Вспоминая своё детство, М.Д. Муретов называл себя «деревенщиной полунищенской, полукрестьянской». «На навозе, в полях, лугах и лесах, вместе с русским мужиком выросли» – писал он (Богословский Вестник, 1916, т. 3, стр. 608). О своих студенческих годах М.Д. подробно рассказал сам в своих «Воспоминаниях студента ХХХII курса» (Богословский Вестник, 1914, т. 3, стр. 646–676; 1915, т. 3, стр. 700–784; 1916, т. 3, стр. 582–612).

«Заявив начальству рязанской семинарии о моём согласии продолжать образование в духовной академии, я мало заботился о том, в какую академию меня пошлют. А о московской академии я даже не знал, что она находится в 66 верстах от Москвы, в Сергиевом посаде» – так начинаются воспоминания Митрофана Дмитриевича. Со слов покойного можно ещё прибавить, что, пробираясь на приёмные экзамены и приехав из Рязани в Москву, он нанял извозчика «в Академию» и тот привёз его в Петровскую Академию, где будущий профессор академии и узнал, что до духовной академии нужно ехать ещё 66 вёрст. Искренно и откровенно написанные «Воспоминания» характеризуют их автора в студенческие годы студентом, всецело погружённым в научные академические занятия, с увлечением, работающим над сочинениями. Однако, это не был студент, одинаково усердно занимающийся всем, что только ему предложено. Нет, только тема, затронувшая интерес души, привлекала к себе всё его внимание и трудолюбие. А то, что нужно было делать только по необходимости, то исполнялось, «чтобы только отделаться формально». Но и таких захватывающих всё внимание научных работ было много в течении всего академического курса, так что именно этими научными работами было заполнено всё время. М.Д. сам вспоминает: «На постороннее чтение, по крайней мере у меня, времени не было: несмотря на все усилия припомнить читанные мною книги, могу назвать только: сочинения Хомякова и записки Пэр-Ла-Шеза на французском языке), и то во время летних каникул (брал у помещика), Фюстель-де-Куланжа, Дрепэра, автобиографию протопопа Аввакума, проповеди Иоанна Смоленского. Затем, – не помню, где брал, – я читал Анну Каренину в Русском Вестнике, но не до конца, – с окончанием романа, я познакомился поздно, когда был уже пожилым профессором. Вот кажется, и весь багаж мною прочитанного постороннего материала за все четырёхлетие студенчества. Едва ли много опускаю я по забвению» (Богословский Вестник, 1916, т. 3, стр. 600). Научные симпатии студента Муретова склонялись особенно в сторону вопросов философских. По его воспоминаниям мы видим, что особенно много и с исключительным интересом он работает над сочинением на тему проф. В. Н. Потапова: «Философские воззрения Джордано Бруно и влияние их на новую философию». И о других работах над философскими темами М.Д. вспоминает с особенной любовью (См. Богословский Вестник, 1915, стр. 714–716). Склонность к философии сказалась и в выборе темы для кандидатской работы. При переходе на 3-ий курс М.Д. берёт тему у В. Д. Кудрявцева: «Спекулятивный теизм» и летом в деревне читает Ульрици, Лотце и Фихте младшего. Но работа над этой темой не пошла и довела М.Д. до признания своей негодности к тому делу, которое раньше он считал своим призванием, неспособности к спекулятивному мышлению. «Моя полная, пишет он, спекулятивная неподготовленность, головоломная тарабарщина немецкой спекуляции, искусственно-туманный немецкий философский жаргон, усугубленный мудрованиями русских переводчиков... В моей голове получился величайший сумбур: я не знал, что и как писать, – ум заходил за разум, – я мучился в бесплодных усилиях что-то схватить, о чём-то думать, чему-то дать определённость и освещение. Это что-то бесформенное, неуловимое, мутное, наконец, расстроило мои нервы, лишило сна, аппетита, навело уныло-подавленное настроение» (Б. В. 1915, стр. 743). Несмотря, однако, на такую неудачу с чисто философской темой, М.Д. окончательно успокаивается и оседает на теме все же философской – о Филоне Александрийском, на каковую тему и пишет сочинение проф. архим. Михаилу, который поставил условием сравнение Филоновой логологии с Иоанновой. Так философия привела Митрофана Дмитриевича ещё на студенческой скамье к Священному Писанию, в частности, к Новому Завету. В эту же область вели М.Д. и его филологические интересы. «Я любил, пишет он, заниматься языкоизучением и всем, с ним связанным (Б. В. 1915, т. 3, стр. 743), греческий язык я любил, и с большим любопытством слушал лекции по языку новозаветному, святоотеческому, церковно-богослужебному, – и с особенным удовольствием занимался языком новогреческим» (Там же, стр. 751). Для своей специализации на 4-м курсе академии М.Д. берёт группу греческого языка вместе со Св. Писанием Нового и Ветхого Завета, причём посещает почти исключительно лекции С.К. Смирнова по греческому языку и Св. Писания Нового Завета у архим. Михаила. Так ещё на студенческой скамье М.Д. приступил к новозаветной науке с подготовкой философской и филологической. Следует ещё отметить, что неудача с чисто философской темой имела для М.Д. ещё один отрицательный результат. «Я, вспоминает он, почувствовал и, думается, справедливо, полное отвращение к нездоровой, может быть, патологической, и во всяком случае схоластически-искусственной туманности немецкой философской спекуляции. Я убедился в том, что вся эта неметчина есть мудрёность, а не мудрость, – мудрование, схоластика и резонёрство, а не разум, правда и премудрость, – и что если снять с неё всю эту мудровательную немецкую шелуху, она окажется не выше древнегреческой философии, – а о христианской уже не говорю ,– только замудрением мудрого и затемнением ясного» (Б. В. 1915, т. 3, стр. 744). Во многих трудах М.Д. мы находим такие же рассуждения. Основа их, как видно, была заложена еще в студенчестве.

В 1877 году М.Д. Муретов окончил курс академии первым студентом по богословскому отделению и немедленно был назначен преподавателем греческого языка в Тамбовскую духовную семинарию. Но вдали от академии М.Д. пробыл очень немного, всего лишь несколько месяцев: 27 сентября того же 1877 года он был избран преподавателем греческого языка в Вифанскую духовную семинарию, где одновременно был преподавателем и Священного Писания. С 1878 года начинается академическая служба М.Д. Муретова: 28 октября 1878 он был избран приват-доцентом по кафедре Св. Писания Нового Завета, а в 1884 году переименован в „исправляющего должность доцента». В то же время закончена была печатанием магистерская диссертация: „Учение о Логосе у Филона александрийского и Иоанна Богослова в связи с предшествовавшим историческим развитием идеи Логоса в греческой философии и иудейской теософии» (Москва 1885), за которую М.Д. Муретов был удостоен степени магистра богословия (16 июня 1885 г.) и утверждён в должности доцента академии. Через шесть лет появилась уже докторская диссертация: «Ветхозаветный храм. Ч. I. Внешний вид храма» (Москва 1891). Дело о получении докторской степени осложнилось, так как один из рецензентов– доцент А.А. Жданов признал диссертацию не удовлетворяющей своему назначению. Вопрос был спорный, так как в своей книге М.Д. выступил противником «общепринятого» взгляда на внешний вид скиний Моисеевой и Соломонова храма. Между М.Д. Муретовым и А.А. Ждановым возгорелась полемика в довольно повышенных и резких тонах. М.Д. напечатал целую книжку под заглавием: «Критика и критиканство», на которую А.А. Жданов ответил двумя брошюрами под названием: «Новейший реставратор ветхозаветного храма». Совет Академии докторскую степень М.Д. присудил, но Св. Синод передал дело на рассмотрение Совета Казанской Духовной Академии и лишь после того, как и совет Казанской академии признал книгу достаточной для увенчания её автора докторской степенью, М.Д. был утверждён (20 апреля 1893 г.) в степени доктора богословия. После получения докторской степени М.Д. Муретов был сразу избран (1 мая 1893 г.) в звание ординарного профессора. По выслуге 25 лет М.Д. Муретов был утверждён в звании заслуженного ординарного профессора академии (15 декабря 1903 г.). Профессорской службы М.Д. не покидал добровольно. Лишь когда новый устав академий 1910 года ограничил срок профессорской службы 30-ю годами, М.Д. вышел в отставку, но и после того по особому ходатайству академии ему было предоставлено читать лекции, участвовать в заседаниях академического совета и исполнять различные поручения Совета. Такой сверхштатной профессорской службы М.Д. Муретов не оставлял до самого конца своей жизни. Кроме преподавания Свящ. Писания Нового Завета, М.Д. Муретов с 20 сентября 1885 г. по 14 мая 1893 г. состоял лектором французского языка. В 1900–1901 и 1901–1902 уч. годах преподавал греческий язык. С 14 марта 1906 г. по 10 января 1909 г. – состоял членом академического правления. По введении в действие временных правил об академической автономии М.Д. Муретов избран был инспектором академии (4 ноября 1906 г.), но оставался в этой должности только в течение одного года (по 26 октября 1907 г.). К концу своей жизни покойный состоял почётным членом всех четырёх духовных академий: с 1911г. – Московской, с 1912 г. – Петроградской, с 1913г. – Казанской и с 1914г. – Киевской.

Такова несложная биография почившего Митрофана Дмитриевича Муретова. Она не сложна, потому что её ничем не хотел осложнять сам почивший. Его не влекла к себе внешняя деятельность; его не интересовали жизненные успехи и житейские удобства. До конца своей жизни он оставался типичным «деревенским» профессором. Не всякий мог бы в его приземистой неуклюжей и обыкновенно очень скромно одетой фигуре узнать знаменитого учёного, профессора высшей школы. Общественная деятельность не была призванием почившего. Избранный инспектором академии, он поспешил от этой должности освободиться через год, причём после недобрым словом поминал этот год, уверяя, что за этот год он на десятилетие сократил свой век. Родной и любимой стихией почившего была наука. Здесь он был могуч. Здесь он велик и знаменит.

Митрофан Дмитриевич Муретов не был аккуратным учёным, какими мы привыкли представлять себе профессоров немецких. Под аккуратным учёным мы разумеем такого, который пишет книгу за книгой в своей специальности. Аккуратный ученый берёт себе тему для работы и, пока он занят этой работой, для него перестаёт существовать все прочее многообразие учёных интересов. В учёной деятельности Митрофана Дмитриевича, как профессора, мы видим те же черты, какие мы отметили ещё в его студенческих занятиях. Он работает над теми вопросами, которые его заинтересовали, которые его увлекли. Научная работа отвечала лишь его внутренней потребности; внутреннему горению его научного духа. Многие из учёных книг и статей Митрофана Дмитриевича написаны, можно сказать, по увлечению. Этим характером учёной деятельности М.Д. объясняется, нужно думать, тот факт, что от него осталось немало печатных трудов неоконченных, таковы, напр., о взаимном отношении первых трёх евангелий или об Иуде предателе, хотя этот последний труд начинался печатанием дважды–в 1883 году в Православном Обозрении и в 1905 в Богословском Вестнике. Неоконченные труды свидетельствуют, что пишущая рука не поспевала за мыслящим духом. Новый интерес увлекал М.Д. в сторону и он бросал уже начатую работу. Иные печатные работы зарождались у М.Д. Муретова во время обязательных рецензентских занятий. Читая чужой труд, представленный на учёную степень или на премию, М.Д. сам входил в круг вопросов, обсуждаемых в этом труде, увлекался каким-либо частным вопросом. В результате получалась обширная рецензия с самостоятельным решением того или другого частного вопроса. Таковы рецензии на книги Н.П. Розанова об Евсевии Памфиле, Г.А. Воскресенского о древнеславянском евангелии, П.И. Цветкова о Романе Сладкопевце, Н.И. Мищенко о речах ап. Петра в кн. Деяний, Н.Л. Туницкого о Клименте Словенском и др. Перевод экзегетических трудов преп. Ефрема Сирина даёт повод к написанию одной статьи и целого специального исследования об апокрифической переписке ап. Павла с коринфянами.

Ещё с юных лет таившаяся в душе М.Д. Муретова склонность к философии некоторыми характерными чертами сказалась и на его позднейших трудах по Священному Писанию. Имевший редкую филологическую подготовку к экзегетическим работам, многими своими трудами показавший свою способность к кропотливой усидчивой работе – Митрофан Дмитриевич, однако, выше всего ставил идеологию Нового Завета, новозаветное богословие. Понятно, что он не мог написать какого-либо обширного комментария на целую новозаветную книгу с филологическими и историко-археологическими справками к каждому почти слову текста, как это мы имеем во множестве комментариев, преимущественно немецких. В 1899 году М.Д. начал было печатать «истолковательное обозрение» евангелия по Матфею, но это было именно краткое обозрение, при котором автор следил лишь за основными идеями евангелия, а не давал поспешного комментария в общепринятом смысле этого слова. Притом «обозрение» прервалось на 8-й главе: дойдя до пророчества Исаии о рабе Божием (Мф.8:17), М.Д. увлёкся специальным исследованием этого вопроса и об одном этом стихе написал 27 страниц, тогда как всему предыдущему тексту евангелия было посвящено в «обозрении» всего 78 страниц. План и принятый масштаб работы был разрушен и она не увидела продолжения. М.Д. предпочитал печатать статьи, посвящённые истолкованию всего лишь нескольких стихов, причём можно было предложить какое-либо особенное оригинальное понимание того или иного места, даже одного слова. Таковы толкования 1Кор.13:12 (Богословский Вестник, 1905, т. 1, стр. 296–310), 1Кор.14:20–25 (Б. В. 1904, т. 2, стр. 496–520) и др. В этих случаях давалось толкование не того, что и без толкования понятно, а что не понятно и при усилии и напряжении мысли. Постишные комментарии, которыми так богата наука западная, представлялись М.Д. схоластикой и о них он иногда выражался в своих трудах довольно резко. На каждый стих, говорил М.Д., написано по шкафу книг, но все это схоластика, от σχολἠ – досуг, безделье. Обилие подобных трудов М.Д. Муретов склонен был объяснять нежеланием или неумением учёных людей найти себе серьёзный идейный труд. Сам же М.Д. неудержимо влекся к идеологии Писания. Когда в последние годы жизни М.Д. читал лекции в качестве свободного сверхштатного профессора, несвязанного никакими обязательными программами, – он читал именно новозаветное богословие. За два года до смерти М.Д. напечатал в высшей степени интересное, содержательное и глубокое исследование, лучше сказать, конспект новозаветного богословия: «Новый Завет как предмет православно-богословского изучения» (Сборник статей в память столетия Московской Духовной Академии, т. 2. Сергиев посад 1915, стр. 593–666). Этот почти последний печатный труд М.Д. сопровождается следующим замечанием: «Всё, здесь изложенное, составляло предмет наших академических чтений, с самаго вступления нашего на академическую кафедру, – сначала по частям и вне системы, при объяснении отдельных мест Нового Завета, в виде экскурсов, – а в последние годы – в виде систематического обозрения основных понятий Нового Завета» (Сборник, стр. 666. Отд. отт. стр. 74). Здесь М.Д. выразил свой взгляд и на основные задачи новозаветной науки. «Все церковно-богословские и светские дисциплины, соприкосновенные с Новозаветным Богословием, хотя и необходимо должны быть изучаемы научно, но отнюдь не самостоятельно и особно, а только в качестве служебных пособий и вспомогательных орудий для научной системы Новозаветного Богословия. Это – только краски для живописи, инструменты для музыки, слова для поэзии. Вспомогательные дисциплины конечно необходимы для Богословия, как химические заводы, фабрики музыкальных инструментов и грамматики необходимы для Ивановых, Глинков и Крыловых. Но сами по себе, как самоцель и самодовлеемость, без Богословия, они так же нелепы, как краски без живописцев, музыкальные инструменты без композиторов и музыкантов, грамматики без писателей и ораторов. В Богословии только их смысл, цель и жизнь, – без него они лишаются духа животворящего и обращаются в мертвящую букву. Описуемое и ограниченное по букве и истории, Слово Божие неописуемо и безгранично по духовно-созерцательной стороне, как неописуем и безграничен по существу Своему изрекший его Бог. Поэтому оно должно быть изъясняемо и исследуемо по Христу, т. е. под руководством идеи богочеловечества, и по высоким идеалам духа, – а не по-иудейски низводиться к телу и земле, т. е. к букве и истории, как это делают некоторые из лжеимённых христиан. Тайна богочеловечества (Новый Завет) есть духовное исполнение закона (Ветхий Завет) чрез упразднение буквы мертвящей и проявление духа животворящего. Буквалисты историки не уразумевают тайны боговоплощения и не желают быть по образу и подобию Божию, т. е. не стремятся к обожению, богочеловечеству и богосовершенству. Напротив, они хотят быть землёю и в землю отойти вместо вознесения духом на небо – к Богу, в воздух–к духовному свету, на облаках – высокими созерцаниями в сретение Господа и для всегдашнего с Ним сопребывания чрез духовное умосозерцание. Смысл буквально-исторический есть внешняя и видимая сторона Слова Божия, его одежда, – а духовно-созерцательный смысл или богословские идеи суть его внутренняя, сокровенная, невидимая сторона, – его тело или существо: та закрывает внутренний смысл Писания, эта открывает.

Такова существенная и преимущественная сторона Нового Завета. Без неё все эти новозаветные цейтгешихты, евангельские и апостольские хронологии, неизвестные Церкви жизни и характеристики Христа, – истории текста, канона, вопросы о подлинности и достоверности, – филологические изыскания, археологические и исторические справки, даже все многотомные комментарии... окажутся мёртвыми костями без плоти живой и духа, – жалким и несмысленным занятием взрослых людей детскими игрушками, – или, по крайней мере, безыдейным и бездельным научным спортом людей, нежелающих или не умеющих найти себе серьезный идейный труд. Это – трагедия целой жизни, даже многих поколений, донкихотствующих учёных теологов. Разумеем главным образом немецко-протестантскую историко-филологическую школу.

«Исследуйте Писания, потому что вы думаете в них жизнь вечную иметь, а они свидетельствуют о Мне» (Ин.5:39). Благо, Богочеловек и Вечная Жизнь – вот начало, средина и конец Новозаветного Богословия, долженствующего составить главную задачу нашего церковно-православного и научно-богословского изучения Нового Завета» (Сборник статей, стр. 663–665. Отд. отт. стр. 71–72).

Та статья юбилейного сборника, из которой мы привели эту выдержку, и представляет как бы конспект Новозаветного Богословия, как его представлял себе уже в конце своей профессорской деятельности почивший Митрофан Дмитриевич. Основные понятия этого богословия изложены в этой статье, по собственному признанию автора, «только в самых общих чертах, кратко и отрывочно». Главным предметом Новозаветного Богословия должна быть идея Богочеловечества. Новозаветная гносеология должна быть методологическим принципом для систематического построения новозаветной идеологии. Благо и блаженство суть первопричина, конечная цель и высший смысл бытия и жизни. Эти идеи должны господствовать в новозаветной теологии, космологии и антропологии. Субъективно – человеческое условие и средство к осуществлению блага и блаженства в мире есть вера. Логос – Сын Бога воплотившийся и Спаситель Богочеловек есть объективный предмет веры человека и объективное условие осуществления блага и блаженства в мире. Субъективным следствием и целью веры человека в Спасителя Богочеловека является спасение человека. Объективно-историческое следствие и проявление веры человека в Спасителя-Богочеловека и объективно-историческое осуществление блага и блаженства в мире есть Церковь. Полное осуществление открытого человеку блага и блаженства и конечная цель бытия достигается в жизни вечной. Таким образом, основу Нового Завета, и как Писания и как религии, представляют идея и лице Спасителя-Богочеловека.

„Частные и неясные чаяния и стремления всех религий,–а также и всех поэзий, художеств и философий, поскольку все они, своими лучшими или идеальными сторонами, соприкасаются с религией, – Новый Завет не только собирает и проявляет в одной высшей и средоточной идее Богочеловека-Спасителя, но и осуществляет эту идею в идеальном лице действительного Богочеловека-Спасителя Иисуса Христа, являясь выражением и осуществлением всех наивысших религиозно-нравственных потребностей и запросов человеческой души, как отобраза Бога, а следовательно христианки но самой своей природе, – действительным и действенным идеалом всех религий. В этом и есть непреоборимая и неотразимо вседейственная, даже всемогущая сила христианства, – существеннейшая сторона Нового Завета. Христианство есть религия, преобразующая человека по образу Спасителя-Богочеловека и перерождающая плоть человека из тела душевного в тело духовное, религия богочеловечества и богосовершенства человека « (Сборник статей, стр. 605–606, 608. Отд. отт. стр. 13–14:16).

Таковы основные идеи, которые сам М.Д. Муретов считал существеннейшими во всём том, что он писал. По частям эти идеи рассеяны в разных сочинениях М.Д-ча. Осталось после него несколько специальных научных трудов, посвящённых тому или другому вопросу, независимо от обще-богословских идей автора. Таковы труды, напр., об апокрифической переписке ап. Павла с коринфянами, о Новом Завете святителя Алексия. Такова докторская диссертация о ветхозаветном храме.¹ Но большинство литературного наследия М.Д. Муретова пронизано, как руда золотоносными жилами, богословскими идеями. Своих излюбленных идей М.Д. не забывает и постоянно, часто легкими намеками, их повторяет. Иногда богословско-идейное освящение вопроса сочетается вместе со специально научным его исследованием. Таков, напр., труд о Родословии Христа (Москва 1904). Книга местами, особенно в главе 7-й (стр. 112–137), носит специально-научный характер. Однако всему труду поставлена особая задача: «уяснить то нравственно-религиозное значение, какое в сознании евангелиста имело, а потому и для нашего веросознания должно иметь, как каждое слово евангельское вообще, так н перечисление предков Господа – в частности» (стр. 3). И действительно, перечень родословных имён у М.Д. обращается в историю Мессии в связи с историей мессианского народа (стр. 17–18).

Таким же характером отличается и, к сожалению, не доконченная в печати и не вышедшая отдельным изданием работа М.Д. Муретова об Иуде Предателе. В общем очерке напечатанная ещё в 1883 году, в 1905–1908 гг. эта работа разрослась (в Богословском Вестнике 1905, т. 2, стр. 539–559; т. 3, стр. 39–68; 1906, т. 1, стр. 32–68, 246–262; 1907, т. 3, стр. 723–754; 1908, т. 1, стр. 1–52) в обширное исследование, со многими специальными экскурсами и специальными приложениями. Часто эти экскурсы касаются мелочей (имени «Искариот», цены сребреника и др.). Но во всём труде М.Д-ча даётся оригинальное идейно-богословское освещение всей истории последних дней земной жизни Господа с предательством Иуды в центре. «Во всё время следования за Христом Иуда твёрдо стоял на почве общеиудейской национальной плотяности, материалистического утилитаризма, вожделений внешнеполитических и социалистических, а не ожиданий нравственного перерождения и осуществления идеалов духа. Жизнь не из-за глагола Божия, а из-за хлеба только, – не любовь и блаженство правды Божией, а кормление голодных, благоденствие всех, Соломоновы шатры и золото равноценное камню, – не поэзия жизни, духа и любви, а проза смерти, плоти, сухого экономического расчёта, – мамона и золотой чувственный телец, а не Бог – Отец, Сын, Дух, Бог – вера, надежда, любовь. Эта «ничего не значущая плоть (Ин.6:63) и соделала Иуду Искариота из апостола диаволом, из ученика изменником, из друга предателем Господа. Окончательно убедившись в полной противоположности идеала Христова со своими национально-политическими и плотяно-эгоистическими вожделениями, Иуда идёт туда, где были очаг и гнездо всех этих утопий, – к столичным архиереям, и предаёт им «Кровь Невинную» (Богословский Вестник, 1905, т. 3, стр. 46–47). При таком устремлении мысли писателя в высокую сферу богословского созерцания и идеологии труды М.Д. Муретова являются одним из редких исключений в так часто сухой и безжизненной экзегетической литературе. Они насыщены богословским содержанием. Это их отличительная черта. Многие статьи М.Д. нельзя быстро читать. Их следует читать медленно. Их нужно изучать. В них нужно вдумываться. Часто, где-нибудь в маленьком подстрочном примечании, в мимолётном замечании в скобках – дана интересная, оригинальная мысль. При чтении трудов М.Д. Муретова читатель не чувствует себя в положении человека, щёлкающего пустые орехи. Под скорлупой иногда тяжеловесной речи всегда открывается полное и здоровое зерно богословской мысли. В трудах М.Д. Муретова сжатость и содержательность часто идут в ущерб их общедоступности. Так М.Д. Муретовым всего на 40 печатных страницах дано истолкование всей нагорной беседы Господа, но эти сорок страниц по богатству идейного содержания и по возвышенности его стоят многих и стоят несравненно выше многих подробных комментариев. Здесь между прочим в евангелии указана плодотворная богословская идея тожества добродетели и блаженства, какая положена в основу лучших наших трудов по вопросам православного учения в отличии от латино-немецкого, католическо-протестантского. Окончив обзор блаженств (М.Д. всецело отвергал странный термин: «заповеди блаженства»), М.Д. пишет: «подвиг достижения человеком правды Божией не требует никакой внешней награды и в себе самом заключает несравнимое ни с какою наградою, самоблаженство удовлетворения врождённой, наивысшей и самой сильной потребности богоподобнаго духа человеческаго» (Отд. отт. стр. 60). На этих же 40 страницах дано, часто на 1–2 листках, глубоко-идейное и систематически-стройное решение с евангельской точки зрения таких сложных, запутанных неумелыми толкователями Священного Писания, вопросов, как вопросы о войне, о клятве и присяге, о разводе. Высказанные здесь взгляды должны бы войти в общепринятый обиход православной богословской науки. В этих вопросах богословская теория соприкасается с крикливой жизнью и под влиянием житейской практики многие готовы отречься от богословской теории, часто даже не могут её понять и усвоить. В положениях 5-й главы Евангелия по Матфею М.Д. Муретов видел не внешне действующие заповеди, нормирующие те или другие стороны человеческой жизни. Там он видел и указывал лишь моральные суждения и нравственные идеалы, стоящие всегда выше жизни с её неизбежными недостатками „вследствие зла – ἐκ τοῦ πονηροῦ», пока это зло не препобеждено добром и пока добро не отделилось от зла. Для пояснения того, как Христос «исполнил» закон, М.Д. Муретов приводил слова ап. Павла о том, что Христос «закон заповедей учениями (ἐν δόγμασι) упразднил» (Еф.2:15). Ветхозаветный закон был изложен в заповедях, предназначенных для нормирования общественно-государственной жизни. Эта внешняя и временно историческая форма ветхозаветного закона Христом упразднена. Взамен ветхозаветного закона поставлены во всей их вечной чистоте и красоте моральные догмы, нравственные идеалы, обращённые к облагодатствованной христианской личности, но по самому существу своему не могущие немедленно и вполне воплотиться в жизни общественной и государственной.

Православная новозаветная наука всегда занималась не только положительным раскрытием смысла Писаний, но и опровержением суемудрия еретиков и неверов. Имеем мы и от М.Д. Муретова целый ряд трудов и статей характера апологетического. Апологетика при исследовании книг Свящ. Писания нередко, принимает характер мелочный. Это тогда, когда православный учёный с достойным лучшего применения усердием гоняется за бесконечным разнообразием гипотез и мнений отрицательной школы. Апологетические труды М.Д. Муретова носят иной характер. С мнениями рационалистов отрицателей М.Д. имеет дело, главным образом, в своих очерках по истории западной протестантской экзегетики, посвящённых разбору теорий Эйхгорна, Павлюса, Канта, Шлейермахера, представителей новой немецкой ортодоксии и др. (очерки печатались первоначально в Богословском Вестнике за 1892 год), и в труде о «Жизни Иисуса» Эрнеста Ренана, который сначала печатан был в Богословском Вестнике за 1892–1894 годы, а в 1907 году появился в переработанном виде в приложении к журналу Странник. В этих трудах М.Д. Муретов доходит и доводит читателя до основных истоков отрицательной мысли, в связи с этим определяет положительное значение церковного предания для православной богословской науки и устанавливает задачу церковной апологетики в науке о Свящ. Писании. «Прародитель протестантизма Лютер увидел древо познания, что оно добро в снедь и красно есть еже разумети. Он совершил преступное попрание соборнаго самосознания Церкви и отрезал себя от живого всеединства Церкви. Сорванный плод пал па тучную землю самоволия и умничанья (резонерства). И вземше от плода его яде... и отверзошася очи и разумети, яко нази беша. И вот к тридцатым годам настоящего (19-го) столетия протестантизм представлял уже полную богословско-философскую анархию» (Б. В. 1892, т. 2, стр. 359). «Всякий христианин или община христианская, как скоро отлучаются от общецерковной соборности в отдельную и самовольную особу, – уже не могут иметь самодостоверности и непогрешимости именно потому, что не проникаются общесоборным сознанием Церкви и перестают подлежать таинственному действию соборности Церкви Христовой. С обособлением общины или лица неизбежно возникает для них потребность в самоудостоверении, в доказательствах, в построениях. Непосредственно живое самосознание Церкви Соборной заменяется работами частных лиц, разномнениями, отвлечёнными аргументами и схоластикою. На место самодостоверной, самодовлеющей, ясной и безусловной веры становится лжеименное знание и искусственные построения, шаткие теории, спорные положения, идеалы ума, сердца и воли. А как доказательства, имеющие значение для одного времени и известного круга лиц, в другую эпоху «и для других людей могут оказываться бессильными, а то и совсем ложными, то возникают новые построения, которые искусственно примиряются с прежними, т. е. появляются софистика и схоластика. Цепляясь ограниченным умом своим за ту или другую сторону истины общественного сознания Церкви, каждое отделившееся общество неизбежно идёт путём односторонним и к ложным выводам» (Б. В. 1893, т. 4, стр. 104–105; Эрнест Ренан и его «Жизнь Иисуса». СПБ. 1908, стр. 153–154). «Соборность Церкви, как тела Христова, есть последнее, наивысшее и самодостоверное свидетельство и выражение непогрешимости церковного самосознания» (стр. 103). «Только вся целокупность Церкви Соборной, возглавляемой и оживляемой Христом и Духом, имеет в себе самой непосредственное и самодовлеющее удостоверение и сознание своей истинности и непогрешимости. Одна только Соборно-Православная Церковь оставалась, остаётся и навсегда останется верною хранительницею апостольского и отеческого предания, тожественною себе самой и непосредственно самоудостоверенною в том, что она соборна, безусловна, истинна, есть живое тело живаго Христа и осенена Духом Святым, представляет живую целокупность (καθ’ ὄλογ, καθολική) и соборность христианского веро- и самосознания» (стр. 107).

«Отсюда для научнаго самоудостоверения и для самозащиты Церкви православная наука должна выполнить только следующие два условия: первое–раскрыть бездоказательность отрицательного свое- и суемудрия и бессилие вражеских нападений на твердыни Церкви; второе – доказать, что известная, подвергающаяся вражеским нападениям, истина всегда составляла и представляет необходимое содержание соборнаго сознания Церкви. Первое составляет отрицательную задачу православной науки, ибо бессилие нападающаго служит верным знаком мощи защищающагося. Второе служит положительною задачею науки, доказывая, что Церковь, имеющая Христа своим краеугольным камнем и Им возглавляемая и охраняемая, есть такая твердыня, которую никогда не одолеют силы ада».

«Впрочем, и без нарочитых доказательств, многовековой исторический опыт уже показал непоколебимую твёрдость Церкви и бессилие врагов ея. Вековые нападения всевозможных врагов и со всех сторон не поколебали ни единаго камня в соборном веросознании Церкви. Напротив того, как град Бora Живаго, она постоянно расширяется все более и более и возрастает в стройное здание Святаго Храма в Господе, до исполнения всею полнотою Божиею, доколе созидание тела Христова приведёт всех в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершеннаго и в меру возраста полноты Христовой. А нападающие открыто, злобствующие тайно и просто не знающие истины Христовой–где они? Поистине, это – безводныя облака и мглы, гонимыя бурею и носимыя ветром, – звёзды блуждающия, – свирепые морския волны пенящияся: – произнося надутое пустословие, они только уловляют тех, кои едва отстали от вращающихся в заблуждении. Они постоянно появляются и исчезают, как дождевые пузыри, не оставляя после себя никакого вреда для Церкви» (стр. 108).

Приведённые слова ясно показывают, какое значение в богословских построениях и научных исследованиях Митрофана Дмитриевича имела идея Церкви. Если в его Новозаветном Богословии господствует идея богочеловечества, то в его апологетике и в его исагогике на первом месте стоит идея Церкви, которая и даёт последнее основание всем научным соображениям. Может быть потому М.Д. сравнительно мало писал по исагогике. Вера в Церковь, заменяла для него исагогику и исагогике он не придавал самостоятельного научного значения. Без веры в Церковь она ничего не может доказать. Все почти исагогические материалы даны М.Д-чем в приложении к его труду о Ренане (первоначально в Богословском Вестнике за 1894 г. т. 4, стр. 33–66). Но как даны? В виде целых страниц цитат, без подробного их изложения и обсуждения, напечатаны мелким шрифтом. Видно, что писать по исагогическим вопросам подробно – лежало вне идейных интересов М.Д. Муретова.

Идея же Церкви М.Д-ча весьма привлекала и им не мало сделано для её разъяснения. Среди трудов М.Д-ча есть один наиболее специальный – Древне-еврейские молитвы под именем ап. Петра (Свято-Троицкая Сергиева Лавра 1905). К этому труду сделано весьма серьезное приложение о значении термина καθυλικόζ. Здесь собран богатейший материал для истории этого термина и сделаны кратко напрашивающиеся из него выводы. Термин καθυλικόζ М.Д. Муретов понимал в смысле целокупности, соборности Церкви и это понимание считал характерным для православного востока в отличии его от Запада, где рано уже сказалась склонность понимать этот термин в смысле пространственной вселенскости Церкви. В одной из своих рецензий (на книгу В. Троицкого – Богословский Вестник, 1913, т. 1) М.Д. Муретов кратко набросал величественную схему истории идеи Церкви, как эта история предносилась ему. Эта история для М.Д. Муретова еще в древности разделилась на два русла – западное и восточное. Западное, с характером юридизма чрез Civitas Dei Августина дало в конце папизм. Восточное осталось верно мистике и у православных богословов представляло (в Ареопагитиках, у Максима Исповедника и др.) Церковь как соборную целокупность, как μυστήριον συνάξεωζ. В согласии с этой восточной традицией, по мнению М.Д. Муретова, православная Церковь находит своё существенное выражение в живой соборности и эта соборность является самым существенным отличительным признаком Церкви Православной.

Среди научных заслуг почившего особо должна быть отмечена его переводческая деятельность. Более двадцати лет почивший непрерывно занимался великим делом перевода святоотеческих творений на русский язык. Он был неизменным и авторитетным редактором тех переводов, которые печатались при академическом журнале, а в последние пятнадцать лет и всё дело академических переводов лежало на нём одном. За эти именно годы М.Д. Муретовым единолично был переведён комментарий св. Кирилла Александрийского на евангелие Иоанна, комментарий, составляющий четыре тома творений св. отца. Превосходная филологическая подготовка в связи с долголетней практикой сделали М.Д. Муретова весьма опытным и авторитетным переводчиком. В то же время изданные переводы М. Д-ча имеют некоторые свои особенности. Переводы М. Д-ча обыкновенно снабжены различными научными примечаниями текстологического и экзегетического характера, причём эти примечания нередко разрастаются в целые экскурсы с истолкованием наиболее трудных мест Св. Писания. В этом отношении особенно выделяется перевод толкования преп. Ефрема Сирина на послания св. ап. Павла (Творения ч. 7), научные примечания к которому могут иметь самостоятельное значение. Перевод комментария св. Кирилла сопровождается справками о славянских чтениях всего четвертого евангелия. Здесь же дана справка об Ин.7:53–8:11. Исследование славянского текста Писания М.Д. Муретов считал патриотическим долгом славянских учёных (см. напр. журналы собраний совета Московской Духовной Академии за 1911 г., стр. 102). Во исполнение этого долга М.Д. написал исследование о переводе Нового Завета святителем Алексием, а в примечаниях к переводу комментария св. Кирилла дал почти целое исследование славянского текста Евангелия Иоанна. Кроме того, к переводу толкования св. Кирилла М.Д. присоединил обширнейший (257 стр.) указатель. Этот указатель представляет из себя целое исследование богословских и экзегетических взглядов св. отца по его толкованию на Евангелие Иоанна. Последним переводным трудом М.Д. Муретова было издание жития преп. Максима Исповедника и службы ему (1915 г.). Этот перевод сделан не с печатных только изданий, но и с греческих рукописей Московской Патриаршей Библиотеки. Перевод сопровождается указанием вариантов текста в рукописях и печатных изданиях жития преп. Максима, службы ему и синаксаря. Вот почему «житие» в академическом издании разрослось в целый том (297 стр.).

Таковы в кратком очерке главнейшие учёные труды М.Д. Муретова. Он служил в академии более 38 лет, но во всём этом долгом периоде времени нет пустого места, не заполненного учёными трудами. Вся профессорская жизнь почившего была одним непрерывным учёным подвигом, приносившим обильные и полновесные плоды. Это была жизнь трудовая, кабинетная. М.Д. Муретов был больше учёным, нежели профессором. Блестящие, строго отделанные и более или менее популярные лекции были не в его обычае. И среди его печатных трудов мы найдём сравнительно немного отделанных и выточенных, художественно написанных. Заметно, что ученый автор больше заботится о содержании своих трудов, нежели об их отделке. Вот почему М.Д. не стеснялся часто переполнять свои труды даже и сырым материалом, сознавая, что этого материала иные сами и не найдут и не соберут в том изобилии, в каком он имеется у него. Присутствие сырого материала в сочинениях или в особых к ним приложениях – одна из характерных черт печатных трудов М. Д-ча. Ещё к докторской диссертации о ветхозаветном храме сделаны обширные приложения. То же видим в трудах о Ренане, об Иуд Предателе, о древнееврейских молитвах с именем ап. Петра, о христианском браке. Для нас в настоящем случае все эти «приложения» характерны в том отношении, что показывают наглядно, какое обилие учёного материала, взятого из первоисточников, было в распоряжении М.Д. Муретова и сколько усидчивого и самоотверженного труда было в его жизни. Учёный труд М.Д. Муретов ценил, прежде всего, и в других и этот труд он желал видеть в основе всей академической жизни. У М.Д. Муретова был свой идеал академического строя, который он и изобразил в особо напечатанном «Проекте устава православных духовных академий» (1906). В этом уставе ясно видно, что автора интересует только учебно-учёная сторона академической жизни, а сторона административно-воспитательная почитается не только не существенной, но едва-ли и не излишней. Так ректор академии переименовывается в представителя и должность его состоит не в начальствовании и управлении и не в одном председательстве в Совете и Правлении, а именно в нужном представительстве от всей академии, её Совета, Правления, профессоров, преподавателей, прочих должностных лиц и студентов (Проект устава, стр. 19). Вот почему представителем Академии обязан быть каждый из старших (ординарных) профессоров, по порядку старшинства, в течении одного академического года (стр. 19). Так же замещается и должность Помощника представителя (стр. 20– 21). Требование своего устава М.Д. исполнил, прежде всего, сам, оставаясь инспектором академии только один год. А вот рассуждения его о воспитательной части в академической жизни. «Как грубо материалистическая, чисто внешняя и задачам высшей духовной школы не соответствующая, теперешняя оценка нравственности и поведения студентов Академии должна быть признана безусловно вредною и развращающею, от нравственнаго идеала низводящею взор питомца к цифре и ея материальным последствиям, направляющею не к Божьему, а к человеческому. Как правомочные граждане, учащиеся в Академии подлежат ответственности по государственным законам в делах гражданских и уголовных. А специально-студенческие и академические проступки должны подлежать корпоративным судам чести – студенческим и профессорским. И если для Церкви нужны, конечно, не «человеки в футлярах» или вымуштрованные манекены, а люди духа, дерзновения, характера, твёрдой воли и убеждений, то Академии должны отказаться от всяких внешне-материальных мер воздействия на своих питомцев и всецело основаться на евангельском законе любви Христовой и Божией» (стр. 7).Совсем иначе в своём «уставе» говорит М.Д. Муретов об учено-учебной стороне академической жизни.

Его симпатии склоняются к уставу 1869 года. Его привлекает система специализации и свободы научных занятий. М.Д. в своём уставе выступает сторонником специализации духовных академий. Общим недостатком академических уставов М.Д. считал неустойчивость и двойственность, колебание между строго-богословской школою Церкви и полусветским факультетом университета, вследствие чего академический студент невольно раздвояется и колеблется между Церковью и миром, а сила научно-богословских впечатлений ослабляется и парализуется (стр. 4–5). Академическую же свободу М.Д. понимал, как свободу избирать себе ту или другую группу научных предметов, и вовсе не как свободу работать или не работать. Научная работа в Академии должна быть обязательной для всех. «О бесконтрольности в науке и воспитании замечу, пишет М.Д., что она есть нечто фетишистическое, пережиток полудикого состояния и унизительна для честного человека. Правда и честность не боятся, а желают проверки, ибо обидно пробавляться доверием, когда есть доказательства. Контроль, это – печать честности, двойная бухгалтерия в науке» (стр. 13). В университетских уставах последнего времени была тенденция к сокращению количества учёных степеней. М.Д. Муретов, в своём «уставе» учёные степени умножает, отрицая учёный характер не основанной на печатном труде кандидатской степени и вводя новую первую ученую степень лиценсиата «В академиях, как школах специально-богословских и закрытых, можно желать и сверхдолжных дел» (стр. 42–43).

Таковы те научные идеалы, которыми руководился в своей жизни почивший М.Д. Муретов и эти именно идеалы образовали из него неустанного учёного труженика, так много сделавшего для науки, что имени его не забудут все, кому дороги и близки интересы православной богословской науки. В Московской же Академии навеки сохранится его память с похвалами среди тех дорогих имён, какие украшают собою столетнюю историю Академии и которые убеждают всех в том, что эта история была не напрасно.

Но характеризуя почившего профессора как учёного подвижника, нельзя не сказать того, что учёные заслуги и известное учёное имя в лице почившего соединено было с удивительным смиренномудрием. Учёные люди, как известно, редко обладают добродетелью смирения. Разум надмевает. Самоуверенность и повышенное самолюбие весьма распространены в учёной среде. Покойный М.Д. Муретов в этом отношении был редким исключением. В нём, прежде всего, не было самоуверенности ни в решении вопросов научных, ни в отношении житейском. Его ученики и читатели его сочинений иногда вполне убеждались его рассуждениями и усваивали его взгляды, но когда они вступали с ним в беседу, вдруг слышали: «а может это и не так!» В академической библиотеке имеются экземпляры сочинений М.Д. Муретова, им самим исправленные. В своих ошибках и недосмотрах он не смущался сознаться пред всеми. А иногда на полях этих экземпляров мы видим довольно резкие замечания автора по своему собственному адресу. Учёное смирение М.Д. Муретова сказывалось в том, что значения своих учёных трудов он не только не переоценивал, но всегда недооценивал. Появление иных своих трудов объяснял соображениями материальными. Когда все четыре духовные академии избрали его своим почётным членом, – он выражал недоумение и старался этот факт объяснить независимо от своих научных заслуг. Легко и приятно было вести с М.Д. научную беседу и даже спор: он прислушивался к мнениям своего собеседника и оппонента, если таковым был даже и студент младшего курса. Во всех вопросах М.Д. легко поддавался стороннему убеждению, но обыкновенно не надолго.

Смиренные люда всегда легки и приятны в общежитии. Таков был и почивший М.Д. Муретов. В общежитии его общее смиренномудрие обнаруживалось как простота быта и искренность отношений к людям. Его скромный дом на Вифанке был очень просто обставлен; в нём не было даже специального учёного кабинета. Но этот дом обращён был хозяином в небольшую картинную галерею, ибо, не имея специальных художественных дарований и познаний, покойный с удивительным почтением относился ко всякому искусству и ко всем его деятелям, поставляя иногда искусство выше науки. В отношении к людям М.Д. Муретов был прост и незлобив. С ним можно было браниться, но нельзя было с ним быть во вражде. Для друзей же почившего всякая с ним беседа, всякое посещение его дома было истинным наслаждением, особенно когда хозяин оставлял свою видимую суровость и свойственную его характеру некоторую самозамкнутость.

Скромна была по внешности вся жизнь почившего профессора, скромна была и кончина этой жизни. М.Д. Муретов умер в те дни, когда волна революции докатилась и до Академии и произвела в ней огорчение и смущение. Внутренняя борьба со вмешательством чужих новых деятелей заполняла даже те часы, когда любовь к родной Академии требовала отдать последний молитвенный долг одному из её славных деятелей, а скромность почившего связала молчанием уста всех, желавших сказать посильное слово любви при гробе своего любимого учителя. Без особой торжественности, без венков и речей 14-го марта похоронен был М.Д. Муретов около Академии, которой он верно служил всю свою жизнь.