XVI. 1731 год. – Учреждение Кабинета и возобновление Тайной канцелярии. – Пасквиль иеродиакона Ионы на Феофана. – Допросы

Начало и первая половина 1731 года были рядом сменявших один другой придворных праздников.³⁵⁰ Роскошью и пышностью русский двор превосходил все другие европейские дворы, хотя богатство нарядов, множество кружев, которых не стыдились даже мужчины, и масса драгоценных камней не всегда соединялись с образованным вкусом европейского общества.

8-го июня Государыня перешла в новый летний дом, построенный на левой стороне Яузы против немецкой слободы, который в честь её назван Анненгофом. Феофан сочинил на этот случай поздравительные стихи, без сомнения поднесенные Императрице.³⁵¹

Признательная Императрица посетила его, с своей свитой, на даче его в подмосковном селе Владыкине. – Феофан сочинил и на этот случай стихи, которые переложены были на музыку и петы в присутствии Императрицы.³⁵²

Но другая последняя половина года ознаменовалась печальными событиями, которые должны были неприятно действовать на Императрицу. 27-го августа скончалась, после своей превратной судьбы, Евдокия Федоровна Лопухина. Вскоре после неё, 9-го октября, скончалась сестра императрицы царица Прасковья Ивановна. Феофан сказал при её погребении 1-го ноября приличное слово.

Бирон³⁵³, между тtм, не увлекаясь праздниками, старался захватить дела в свои руки и обеспечить себя от окружавших неприятелей. В ноябре 1731 года, вместо прежнего Верховного Тайного Совета, учрежден при высочайшем дворе и под председательством Императрицы Кабинет, составленный из трех только лиц – канцлера Головкина, вице-канцлера Остермана и князя А. М. Черкасскаго. «С учреждением этого совета – пишет Лефорт – система двора получает новый вид. Под тремя членами его, в существе дела, все зависело от Остермана, который действовал в согласии сБироном. Головкин и Черкасский были только для имени, чтобы успокоить нацию. Сената, которого сила и репутация совершенно уронены, должен был доносить Императрице и получать свои заключения только чрез посредство Кабинета».³⁵⁴ Вместе с тем все управление перешло в руки иностранцев.

Одним первых из действий Кабинета было учреждение престолонаследия. Замечательно в этом случае доверие, которым пользовался Феофан у Императрицы. Остерман и Левенвольд, стараясь преклонить Государыню к прочному утверждению престолонаследия, обратились сначала к духовнику Императрицы, архимандриту Варлааму. Варлаам успел только в том, что Императрица начала воспитывать при себе в православной вере племянницу свою Анну Леопольдовну, но далее это дело не подвинулось. «Тогда – говорит Бирон – Остерман обратился к архиепископу новгородскому, который был в великом уважении у Императрицы. Этот представил дело также в высшей степени необходимым и его послушали. По прошествии двух или трех дней, когда Кабинет уже начал свои заседания, граф Остерман втихомолку составил присягу касательно будущего наследования и ея императорское величество подписала ее. Тогда типография взята была в архиепископский дом и запертые там типографщики должны были изготовить несколько тысячь экземпляров». – После того надобно было убедить Государыню к избранию жениха для принцессы Анны Леопольдовны. «Так как – продолжает Бирон – новгородский архиепископ успел уже в первом, то им воспользовались также и в настоящем случае. Ея императорскому величеству было убедительно представлено, что это (избрание жениха) в высшей степени необходимо и что после принесения присяги все зависело единственно от Государыни. Феофана и в этот раз послушали».³⁵⁵

Для усмирения ропота недовольных возобновлен страшный Преображенский приказ под именем Тайной розыскных дел канцелярии. Начальником его назначен А. И. Ушаков.

Возобновившийся процесс Родышевского с Феофаном, независимо от множества других дел, доставил ему пищу на много лет.

Мы видели выше, что Родышевский не успев отстранить Феофана от коронации Императрицы, принялся, по поручению Варлаама, за сочинение возражений на изданные им книги. Деятельным посредником между ними был Аврамов. Приезжая к Варлааму на троицкое подворье, Аврамов познакомился там с одним монахом, иеродиаконом Ионою, который был чем-то в роде келейника у Варлаама. Разговаривая с ним Аврамов возбудил в нем участие к делу Родышевского – что вот-де пятый год сидит под караулом за донос на Феофана о противностях церковных, и между прочим открылся, что он старается за него перед Духовником, чтобы как-нибудь его высвободить. Этим разговором Аврамов ввел его в тайну своих отношений к Варлааму, вследствие чего оба – Варлаам и Аврамов – стали считать Иону своим человеком.

Разговаривая как-то с Аврамовым о разных разностях и между прочим о покойном митрополите Стефане, Иона сказал, что у него есть ответ Стефана к парижским богословам о соединении Восточной церкви с их французскою. Аврамов выпросил прочитать его и нашёл, что этот ответ написан сухо и что Родышевский может написать поплодовитее и пояснее. Аврамов сообщил свою мысль Варлааму, а тот нашёл это дело современным и очень важным и поручил Маркеллу написать ответ Сорбонне поплодовитее Стефана.

Но Родышевский, вместо спора с западными богословами, занялся своим делом и написал Житие новгородского архиепископа, еретика Феофана Прокоповича. Варлаам, в ожидании плодовитого ответа, послал к Родышевскому Иону, чтобы он остался при нём в келье и переписывал ответ с черновых тетрадей Маркелла. Между тем Родышевский дал ему переписать тетрадь о житии Феофана и пункты о его церковных противностях; кроме того, дал ему прочитать свои челобитные на Феофана. Ревность Родышевского вдохновила Иону. «Видя многое в его челобитных доказательство и смелость» Иона решился просить Императрицу, «чтобы она дала суд Родышевскому с Прокоповичем, дабы в народе сумнительства не было». Он написал донесение на высочайшее имя и показал Варлааму. Варлаам прочитал и написал на доношении: «мужайся и да крепится сердце твое и потерпи». А на словах сказал: «надобно обявить со временем, а не ныне». – Недовольный этою медлительностью Иона, выждав, когда Варлаам ушёл во дворец, разорвал челобитную, чтоб не попалась в другие руки.

Видя, что чрез Варлаама ничего не сделаешь, Иона решился действовать своими способами. Он дополнил Маркеллово житие Феофана разными приставками в виде гимнов, псалмов и молитв и решился распространить это сочинение в народе, «чтобы о противностях архиерея Феофана к Церкви святой ведали и новоизданным его книгам не верили». Напрасно Аврамов уговаривал его не делать этого: «Родышевский уж сочиияет про Феофана две книги – одну о монашестве, другую о правлении царств. Мы вручим их Варлааму, а он предложит Государыне – и тогда Феофану дастся суд с Родышевским, и противности Феофановы явны будут и без его тетрадей». Иона не послушался доброго совета и начал распространять в своём кругу опасные тетради. Пасквиль переходил из рук в руки; противники Феофана читали его – выражаясь любимым словом Феофана – «до сытости».

Между тем Аврамов с Родышевским привлекли на свою сторону и ввели в интерес своего дела множество лиц всякого звания. В кельях Варлаама Аврамов всегда встречал толпу просителей, знакомых, случайных посетителей – и всем дул в уши про дело Родышевского. Заинтересованные Аврамовым в пользу Маркелла приезжали к нему в монастырь навестить, утешить, потолковать. Маркелл также выезжал из монастыря к разным лицам, – к харьковскому архимандриту Платону Малиновскому, который жил в ту пору в Москве³⁵⁶, к смоленскому епископу Гедеону Вишневскому, когда тот приезжал в Москву, и к прочим. Платон, в разговоре с Родышевским, также утверждал его в его протестах и говорил, что «он вместе с Феофаном бывал в Киеве и подлинно знает его неправое учение; – в Киеве есть книга Афанасия Великого, перемаранная его рукой». В Москве жили в ту пору печерские старцы, хлопотавшие о назначении им архимандрита. Видаясь с Родышевским и другими лицами их партии, они тоже с своей стороны прибавляли соли к общему раздражению против Феофана: «ведаем-де мы обхождение онаго архиерея, как он в Риме был. Да к нему ж и от папы римскаго письма бывали. Здесь только об нем ничего не знают». Варлаам в покоях у себя спрашивал печерского наместника Романа Копу: «правда ли, будто в печерской библиотеке есть отеческия книги, перемаранныя рукою Феофана»? Роман сказал: «да, имеются». Аврамов видался с директором типографии Барсовым. Барсов – человек умный и авторитет в деле учёности – рассуждал, что Феофановы книги, особенно «О блаженствах» сочинена неправильно, потому что в той книге напечатано, будто человек может спасение получить одною верою, а Церковь наша Восточная приняла, что для спасение при вере необходимы добрые дела. – Само собою разумеется, что дело, в которое, с разною степенью интереса, вошло столько лиц, не могло долго держаться в секрете. В последних числах февраля 1731 года член Коллегии экономии И. П. Топильский принес к Феофану экземпляр «его жития», распространяемого Ионой и сказал, что ему дал этот экземпляр отец его духовный, священник у Спаса в Чигасах. Священника допросили. Он показал, что эту тетрадь прислал ему для прочтения сын его духовный, живописед Роман Никитин и обяснил обстоятельно, как это случилось. Роман Никитин брал у него прочитать Духовную митрополита Стефана. Спустя несколько времени священник послал за ней своего сына. Никитин возвратил Духовную, прислал и означенную тетрадь – не поохотится ли священник прочитать, что в ней написано. Позвали к допросу Романа Никитина. Этот показал, что ему дал тетрадь двоюродный брат его, иеродиакон троицкого подворья Иона. Скоро обнаружилось, что «житие» сочинил Родышевский. Феофан обо всех, прикосновенных к делу, донес в Кабинет, как о распространителях возмутительпых тетрадей.

Но в то время, как в Кабинете началось дело о «житии», духовник Императрицы, архимандрит Варлаам, представил ей тетради, составленные Родышевским против Феофана и принесенные к нему человеком Аврамова. Трудно угадать, в каком виде он представил это дело Государыне; кажется, он скорее оберегал себя, нежели защищал Родышевского. Как бы ни было, но Кабинет приказал арестовать Родышевского и Аврамова.

5-го марта Ушаков отдал приказ секретарю Тайной канцелярии Каразинову: взяв с собой солдат трёх человек ехать в симонов монастырь и имеющегося там Маркелла заарестовать и из монастыря никуда не выпускать и к нему никого не допускать, а книги, тетради и письма отобрать и запечатать. Директора Аврамова приказано было взять в Сенат и держать под караулом «для того, что троицкий архимандрит Варлаам доносил ея величеству, что оный Аврамов сказывал ему архимандриту: бывший-де архимандрит Маркелл Родышевский говорил ему Аврамову, что в вере-де закона греческаго исповедания есть повреждение; да оный Аврамов представил ему архимандриту не знамо какого малаго с тетрадьми письменными для подания ея императорскому величеству».

Впоследствии Аврамов писал об этом аресте, что он «в ту пору был нездоров, что перед тем он был в симонове монастыре у Маркелла и, едучи от него, лошадь разбила ему ногу, и для той болезни привезли его, Аврамова, для исповеди к отцу его духовному, попу церкви Гребневской Богородицы, что на Лубянке; там взяли его присланные из дворца ея величества, привезли во дворец и внеся в хоромы на ковре спрашивали, и он сказал, что надлежит, и ногу его лечили и потом отвезли его в Преображенское и посадили на генеральном дворе».³⁵⁷

Феофан не верил этой болезни или, по крайней мере, тому, чтобы она была поводом к исповеди и причащению. Он думал, что Аврамов приготовлялся к процессу с ним, как к чрезвычайному общественному подвигу или как к страданию. Так или иначе дело сделано и страдания (естественные и неотвратимые спутники всякого дела в Тайной канцелярии) наступили. Розыск начался с Жития. Так как оно вполне напечатано в Чтениях в Императорском Обществе истории и древностей российских³⁵⁸: то мы здесь не будем перепечатывать его вполне, а приведем только некоторые, более значительные места.

... «Возвратившись из Рима в Киев, Феофан сначала показался зело великий по благочестии ревнитель, за что начали его тамо любить и такожде определили его быть учителем. А как он в том учительстве утвердился, начал киевских и малороссийких жителей, детей и возрастных людей, приглашать к себе и учить своему еретичеству и многия ереси в народ всевать и безчисленныя хулы на святую православную Церковь говорить и на обитель печерскую и на мощи святых угодников, и на мироточивыя главы и на освященную воду еретический свой яд блевать, и священнически и монашеский чин злохулить и ругать, особо же святыя великомученицы Варвары мощи, бывши при гробе ея в монастыре святаго Архистратига Михаила, нарицаемом златоверхим, хулить и поносить, за что тогда, при всем народе, явно зело мучим был бесом. От того же времени и до днесь в разныя времена бесом мучим часто бываете же. И не словесным токмо учением, но и писаньми начал в Киеве учить еретичеству, подобно кальвинскому и люторскому и прочих ересей, и того его еретическаго учения книги и ныне у учеников его и у прочих на латинском языке в Киеве: и тем его еретическим учением тамо многие прельстилися; еще же книгу благочестиваго исповедания на латинском языке святаго Афанасия дерзнул чернить, и в ней учение Ариево оправдать, а Афанасьево злоречить и поносить: и та книга ныне обретается в киево-печерской обители, в библиотеке; потом и другую книгу кальвинскую взяв, на полях во многих местах приправливал, что Кальвин будто право учит, а благочестивое учение наше аки бы не правое: и та книга ныне обретается во училищах, в киевском братском монастыре. И те его, Прокоповичевы, означенныя на святую Церковь еретическия укоризны видя киевскаго братскаго монастыря учитель и иеродиакон Маркелл Родышевский, також и другие учители, Гедеон Вишневскй, нынешний епископ смоленский, православие защищали и всегда с ним от божественнаго писания споровали и явно его злочестивое учение дерзновенно и смело обличали всенародно; а в 1713 году, в Киеве, в братском монастыре, при многом собрании, оные учители Родышевский и Вишневский его, Прокоповичево, злочестивое неправое учение публично обличали ж; и сверх того обличения учитель Гедеон Вишневский, прибыв в Москву, о том его Феофанове еретическом учении и о соблазнах обявил письменно преосвященному Стефану, митрополиту рязанскому и муромскому и всему освященному собору. А когда он, Феофан, в епископы поставлен и отпущен в свою епархию был, тогда приехал в Нарву и, собрав в церковь всемилостиваго Спаса многия иноземческия персоны, при коменданте Сухотине, после служения своего говорил казанье самое еретическое и святых угодников Божиих хулил; також во Пскове и во псковском печерском монастыре такое ж еретическое казанье народу сказывал, и тамо монастырския наилучшия церковныя вещи забрал, и с патрахели и с пелены жемчуг сняв и возвратився в Санкт-Петербург, начал еретическия книги составлять и писать, содружася с Феодосом. Сей учением, а тот смелостию и дерзновением великим начали явно всю святую Церковь бороть и вся ея догматы и предания разрушать и превращать и безбожное лютеранство и прочее еретичество вводить и вкоренять: и тогда весьма от них было в народе плачевное время. Учали быть везде противу благочестия безопасныя беседы, и кто каковое хотел на Церковь поношение говорил, и всякое развратное и слабое житие имети учили смело; и так тогда поносима и воничтожаема святая Церковь со всеми догматами своими и уставами и преданиями была, что всякое благочестивое христианское доброе дело единым словом – суеверием называемо было; и кто в них, в еретиках, был пущий пьяница и нахал и сквернослов и шут, тот зван и вменяем в простосердечнаго и благочестиваго человека и на высочайшия чести духовныя по их еретическому предстательству возводим был; кто же хотя мало постник или воздержник и богомольный человек, тот у них зван был раскольщиком и лицемером и ханжею и безбожным и весьма не добрым человеком, как видно и до ныне при нем, Прокоповиче, во всех сообщниках его и в первом келейном советнике его, Адаме; а кто не таков, тот в крайнем от них гонении и ненависти есть, а от духовных знатных персон и от начальств своих безвинно многие отлучены и обезчещены, и таковым страхом чуть не весь монашеский чин превратили в самое безстрашие и слабость таковую, что многие и до ныне пьянствуют и мясо сплошь ядят, и вместо книг в кельях и в церквах табакерки в руках держат и непрестанно порошок нюхают. Да его ж Феофана и товарищей его, Феофила Крулика, Гавриила, рязанскаго, Горки (Лаврентия) и прочих тщанием в новоизданных печатных книгах на святую Церковь нестерпимыя хулы и многия ереси обретаются. А при издании оных книг был он, Прокопович, в Синоде вице-президентом, сидя со оными товарищи своими, кои превеликия досады и гонения и озлобления Церкви святой чинили. Весь российский благочестивый народ плачущима очима с болезнию сердца видел, и о всем еретическом злодействии довольно ведает. Во всем бо государстве часовни разорили, иконыя святыя из них безчестно вынесть велели. «А где часовенныя каменныя стены остались, тамо вместо молитв и псалмопения и канонов, табаком и порошком торговать и бороды брить попустили». Чудотворныя иконы, отвсюду забрав, на гнойных телегах, под скверными рогожами в Синод, явно во весь народ, привозили; гробы святых разбивать велели, телеса святых из земли выкапывать велели и ругался святым угодникам Божиим ложными мощьми называли; а кто какия на себе явшияся чудеса прославлял, тех жестоко наказывали; всецелые монастыри разорять, из них монахов в другия монастыри жить переводить; а церковный всякия другия вещи и монастырскую казну забрав по себе, на свои роскоши, на дорогие напитки, на музыки с танцы и на карты с товарищи употребляли; молодым монахам жениться и молодым монахиням замуж посягать благословляли, музыки и разныя игры и комедии у себя завели; «по усопших на могилах псалтирное чтение все оставить, а могилы все с землею сравнять велели: и оное злодейство все было от сонмища их еретическаго. Что же он, Прокопович, мудрствует и чему народ учит, и в том на него вышопоказанной учитель, Маркелл Родышевский, в Верховном Тайном Совете доносил».

Иона, прочитав это «житие», прибавил к нему несколько статей, в виде гимнов и молитв, также с обличением Феофана в еретичестве.

«Что хвалишися еретиче, во злобе сильне? Возлюбил еси еретичество паче благочестия, испровергаеши Церковь православную еретичествы твоими. Сего ради Бог разрушит тя до конца, якоже и товарищей твоих Феодоса и Овсянникова; узрят бо благочестивые и возрадуются и рекут: сей еретик не положи призывати в помощь Богоматерь и святых угодников и исчезе ко отцу своему сатан!».

«Минеи четии февраля в 25 день, в житии святаго Тарасия патриарха цареградскаго, на листу 741 на обороте, напечатано сице: не почитающим святыя иконы – анафема; нарицающим идолами иконы святыя – анафема; приводящим словеса божественнаго писания противу святых икон – анаефема; отвергающим предание святых отец, якоже отвергаше Арий, Несторий, Евтихий, Диоскор, нехотящим прияти тая – анафема; глаголющим иконы святыя не от святых отец быть преданныя – анафема; глаголющим, яко Церковь кафолическая приемлет идолы – анафема».

«Виждь, Прокоповичь, от святых отец написано вашей братье еретикам – виват; и ныне от нас тож тебе буди и с товарищи твои, понеже прежде помянутый киевскаго братскаго монастыря, потом бывый в Новгороде в юрьеве монастыре архимандрит Маркелл Родышевский в Верховном Тайном Совете оными пунктами доносил на тебя имянно, и за правое свое доношение и за ревность по благочестии и за охранение святыя Церкви не точно от архимандричества отставлен и от монастыря отлучен, и по се время страждет во изгнании и в заключении в осьмом месте, и ныне сидит в Симонове монастыре не исходно 4-й год, а по тем своим пунктам со усердием суда и очныя ставки всечасно желает; а ты еретик мочью своею того праваго обличителя своего чрез многие годы в тюрьме уморить ищешь, думаешь в том своем лукавом еретичестве не познан быти. Обличают, а ты молчишь, к ответу не спешишь, суда не просишь, только б больше не оглашали и неволею к ответу не принуждали. Ка-бы ты в том прав был, то весьма бы давно сам суда искал и за безчестье свое обороны просил, a ныне, хотя малый ребенок еретиком тебя в глаза назовет, как-то из под такой укоризны выправиться можешь»?

«Зде всяк разсуждати изволит, кого ныне Poccия за первейшаго пастыря имеет, кого главным преосвященным архиереем называет, первым и главным архиереем? Униятами в диаконы поставленнаго, римскаго костела присягателя, монашеский чин и мантию вне монастыря негде на поле надеть самому на себя дерзнувшаго, еретика сущаго, от бeca явно и непрестанно мучимаго, Феофана Прокоповича».

«Видим ныне ея императорскаго величества праведным судом за неохранение чести ея импетаторскаго величества архиереи и из господ бывшия высокия персоны каковое наказание по делам своим приемлют».

«Чудо воистинну ужасно: ея императорскаго величества здравие и достойную честь охраняют, а Божескую весьма презирают. Однако Бог никогда поругаем не бывает. Лице бо Господне на творящия злая, еже потребити от земли память их».

«Веждте известно о правовернии, яко всяк, приятствуяй еретиком, врагом сущим Церкве Христовой и дружбу с ними имеяй, враг есть самому Христу: яко же бо кто, содружайся врагу цареву, несть друг царев, но враг; сице содружайся врагом святыя Церкви несть раб, верен Христу, но враждебен ему есть».

«Господи Боже наш, сподоби нас праведным судом твоим и правою верою и ревностию по благочестии и указам всемилостивейшей Государыни нашей Анны Иоанновны, видеть еретика Прокоповича с товарищи его на Красной площади или на болоте в такой же славе, якоже видехом Фому цирюльника, о чем да прославится память его и со всеми товарищи его в великой успенской церкви в православия во многия лета. Аминь».³⁵⁹

Родышевскому и Аврамову сделали допросы: «не имеют ли они какой обиды или досады от новгородскаго архиепископа»? Родышевский отвечал, что собственной досады и обиды, кроме церковной, не имеет. «В какой силе он написал о рождении и о житии Феофана и почему то знает, и где, когда и в чем они с Гедеоном его обличали»? Маркелл отвечал: «о еретичестве и о церковной противности Феофана дерзновенно и смело он, Родышевский, и Гедеон епископ смоленский обличали всенародно и всегда с ним от божественного писания спорили, и о том о всем показано у него, Родышевского, в доказательствах его и в возражениях на книги. А что он архиерей святыя великомученицы Варвары мощи хулил и поносил и за то мучим был бесом, о том в 1713 или в 1714 годах сказывал ему, Родышевскому, киевской школы учитель иеромонах Михаил Рагузский, что-де оный архиерей те мощи хулил и поносил будучи в Глухове в гетманском доме при гетманихе Скоропацкой, и как от нея приехал на квартиру свою, тогда мучим был бесом часов с семь при нем Михаиле и при прочих келейниках. Да в 1718 году сказывал Родышевскому келейный служитель его архиерейский, Лука Левицкий, что в С.– Петербурге на невском подворье он архиерей мучим был бесом же часа с три; да и сам он архиерей ему, Родышевскому, сказывал, что бывает над ним меленколия и падает на землю и, что делает того и сам не помнит. А о житии и о рождении его архиерея знает он Родышевский, потому что сам жил в Киеве и детство его архиерейское видел и слышал от тех свидетелей, которые в доказательстве его, Родышевского, показаны; да и другие многие киевские жители о том ведают, в чем он Родышевский шлется хотя в повальной обыск; да и ему Родышевскому, когда он с ним архиереем был в дружелюбстве, он Прокопович сказывал, что мантию сам на себя надел без пострижения и говорил: Бог-де меня сохранил, что чернеческой диавольской одежды на меня не положили». – «Что за дружба у него с Аврамовым и Ионою»? Родышевскш отвечал, что «у него дело церковное и другой дружбы с ним нет».

Аврамов показал, как познакомился с Родышевским в Симонове монастыре, рассуждал с ним о ересях Феофана и передавал его поручения Варлааму. – «Не рассуждал ли он еще с кем о противностях Феофана»? «Говорил с смоленским епископом Гедеоном Вишневским о книге блаженств. Гедеон сказал ему, что в этой книге много противнаго Церкви и еслиб писать, то можноб много написать». Любопытны следующие за тем вопросы: «введенных обычаев внешних, яко брадобрития, платья иностраннаго и обрядов разных забавных не ставил ли он в противность благочестию и в том, также будто в презрении Церкви, не говорюсь ли про ея величество? Аврамов отвечал, что «в Москве во дворце, в зале большом усмотрел он, что вверху написана история Еллинская и в тож время прилучилося в той зале быть троицкому архимандриту Варлааму; и он говорил тому архимандриту, что лучше бы в оной зале вместо языческой истории написать историю Христову, или царя Давида, или-де Соломонову из библии. А больше ни о чем о том он ни с кем не говаривал и никакия дела и действия, от иностранных принятыя в России, никак не нарекал и ни с кем о том не разсуждал». «Когда он ногу повихнул – прежде исповеди или после и для чего причащался в пятницу и не дождался по обычаю субботы, и где причащался, в церкви ли, или инде где и не было ли в том с Маркеллом согласия, чтобы увидав посылку скорее причаститься, будто готовясь к страданию»? Аврамов отвечал, что «ногу сломал прежде исповеди, а причащался в той болезни, понеже был близ смерти; и причащался в доме у отца своего духовнаго на постели. А с Родышевским у него согласия не было, чтобы, увидев посылку, причаститься».

Иона также показал, что «ничего не имеет против Феофана, но написал все это от ревности по Церкви Божией. Пункты, на конце жития Феофанова, написал он Иона по ревности своей, к поношению новгородскаго архиерея Феофана того ради, что он архиерей умствует, будто пречистую Богоматерь и святых угодников Божиих в помощь призывать и молитися им не должно. Церковь проклинает иконоборцов, а в пунктах Родышевскаго показано, что он архиерей иконы идолами, а покланяющихся идолопоклонниками называет. В тех же пунктах Родышевскаго написан он архиерей противником Церкви святой, и того ради он Иона его, архиерея, с товарищи признавал за еретиков, a vivat ему apxiepero написал он вместо соборнаго проклятия. Для показанных во оных пунктах резонов, он архиерей звания архиерейского недостоин; а о тех резонах он Иона сам не сведом, а видел их в экстракте Родышевскаго». «Долгорукие, также и архиерей ростовский к прочие за вины свои сосланы; а по показанию Родышевскаго на новгородскаго архиерея указа не учинено, и потому мыслил он Иона, что об оном ея величеству от господ недонесено; того ради и написал на них господ, что Божескую честь весьма презирают, знатно охраняючи его архиерея; понеже еслиб ея величеству о том было донесено, то, по показанию Родышевскаго, давно бы наследовано было, потому что ея величество благочестивую веру содержит твердо и по вступлении своем на российский престол прежде ревность возимела о святых Божиих церквах, нежели о гражданских делах». «А что написал он Иона такое слово: веждьте, и оное-де на общее лицо, дабы кому б оная тетрадь в руки не пришла, тоб оный донес ея величеству». «Все это написал он Иона от ревности своей, чтоб за показанный от Родышевскаго на архиерея Феофана многия церковныя противности отлучен был он архиерей от православнаго церковнаго правления и наказан был бы, как и означенный цирюльник Фома за иконоборство. А вышеозначенных противных дел за ним архиереем он Иона не знает, а усмотрел о том из писем Родышевскаго. Токмо знает он Иона за ним архиереем то, что он церкви у себя в доме не имеет и в мясоеды и во все посты мясо ест; а о том мясоястии сведом он Иона от повара его Петра, который был в доме его архиерейском, а в прошедший рождественский мясоед принят к троицкому архимандриту. Да он же де Иона, когда бывал в служении при нем архиерее, и тогда усмотрел за ним противность церковную такую, что во время святой литургии, когда причащаются служащие священники и диаконы, и когда приступают к восприятию тела и крови Господни, то по церковному уставу приступя к нему архиерею говорят тако: преподаждь мне преосвященнейший владыко и проч. А против того прошения надлежит ему архиерею ответствовать: преподается тебе.... А он архиерей тех слов не говорит и подает молча; о чем он Иона обявлял троицкому архимандриту Варлааму».

Кабинет, по всему видно, не считал Феофан правым, но, требуя от него показаний, давал ему полную свободу направлять дело в какую ему угодно сторону. Феофан старался свалить дело с своих плеч и придать ему вид государственного преступления. Он подыскал в бумагах Родышевского и Ионы замыслы против высочайшей власти.

В тетради о житии Феофана написано: «Чудо воистинну ужасно: ея императорскаго величества здравие и честь охраняют, а Божескую весьма презирают. Однако Бог никогда поругаем не бывает. Лице бо Господне на творящих злая, еже потребите от земли память их». «И оное о ком написано – спрашивал Феофан – и кто Божескую честь презирает?»

В этой же тетради написано: «веждте известно о правовернии, яко всяк, приятствуя еретиком, врагом сущим Церкви Христовы и дружбу с ними имеяй, враг есть самому Христу; яко же бо кто содружигся врагу цареву несть друг царев, но враг: сице содружайся врагом св. Церкви несть раб верен Христу, но враждебен ему есть». «И оное он Родышевский о ком и в какой силе написал? Кто приятельствует еретиком и любит и дружество с ним имеет?»

Приписки эти оказались сочинением Ионы.

Кроме того, с бумагами Родышевского захвачены были бумаги одного вологодского подячего, Ивана Константинова, который, имея процесс в Сенате, жил в Москве и, познакомившись с Родышевским, переписывал ему разные бумаги, а между тем делал для себя разные выписки из печатных и письменных книг. Константинова арестовали, потому что в выписках его оказались речи противные высочайшей власти. Этот богослов-подячий вообразил, что когда монахи снимают в церкви клобуки, миряне тоже должны снимать – кто носит – парики. Считая Маркелла умным человеком и авторитетом в этом деле, он сообщил ему о своих размышлениях и сказал, что поговорит об этом с кем-нибудь из архиереев; и ежели какой архиерей скажет ему Константинову, что он не противно мудрствует, то он подаст о том челобитную ея величеству. Маркелл отвечал ему: «это дело малое, архиереи в это не вступятся. Они и в настоящия церковныя дела по доношениям не вступают». Константинов не унялся этим и составив челобитную ея величеству. Это бы еще не беда – глупость и только. Но он вздумал в этой челобитной применять пророческие слова к царствующему дому. Например, против слов пророка Исак: Господь Саваоф отимет крепкого и крепкую, написал: «Императора и Императрицу». Следователи засыпали его вопросами: кого и что он разумел? Константинов показал, что написал это жалея покойных Государей Петра I и Екатерину. В таком же роде написал и о царствующей Государыне, что «покаяния ради оставил Бог ея величество – крепкую надежду».

Этого было довольно, чтобы придать преступлениям всех их политический характер. 15 мая представлен был Государыне по этому делу экстракт, на котором состоялось высочайшее определение: так как в бумагах их заключаются порицательные слова не только на Феофана, но и к высокому лицу её императорского величества касающиеся: то оными иерод. Ионою и Константиновым розыскивать, не имеют ли они на её императорское величество злобы или какого мнения, и не было ль у них намерения, чтобы оными письмами какое возмущение учинить.

По требованию Кабинета, Синод командировал иеромонаха Иринарха для снятия сана с иеродиакона Ионы. Иринарх исполнил это поручение 17 мая на генеральном дворе в Преображенской канцелярии.³⁶⁰ В тот же день разстригу, по мирскому имени Осипа, подняли на дыбу. В распросе с подему и с пытки он показал, что к экстракту Родышевского он прибавил многие речи не к высокой персоне её величества, а к лицу новгородского архиерея Феофана, по ревности своей о Церкви святой, потому что от Родышевского показано на него архиерея о церковной противности; в согласии с ним, Осипом, никого не было и на её императорское величество злобы и никакого мнения и намерения, чтоб оными письмами какое возмущение учинить, у него не было.

За ним в тот же день привели в застенок Константинова. В распросе он показал: «выписочку из книг и прочия речи выписывал он для того, что усмотрел он в книгах Родышевскаго на новгородскаго архиерея поношения и мыслил он, что народ чрез такое учение от православной веры отстал и для того оное сочинял, понеже намерен он был о том с Родышевским говорить и требовать от него разсуждения. И ежели бы Родышевский обнадежил его, что в означенной выписочке нет ничего противного, то хотел о том подать ея величеству; только ни с ним Родышевским и ни с кем разсуждения у него о том небыло. Написав с этой выписочке челобитную, он отдал ее Родышевскому и просил его, чтобы он ту челобитную посмотрел и разсудил, не противно ль то? Родышевский ту челобитную взял и потом отдал ему назад и говорит, что ему Родышевскому той челобитной смотреть некогда, понеже у него и своих церковных нужд много. А показанный в выписочке и прочия речи выписывал он собою к защищению святой Церкви и мыслил он, что в народе неправосудие и что архиереи о Церкви Божией не радят, понеже видел в письмах Родышевскаго противности церковныя на новгородскаго архиерея, и что ему, Константинову, не дают жалованья, о чем значится в деле его именно. И оное все написал он на разсуждение ея величеству, понеже мыслил он, что от ея величества к Церкви святой защение будет и к нему показана будет милость. А ежели бы Родышевский сказал ему, что написанное в той выписочке к защищению Церкви святой не приличествует, то хотел оное оставить; а никому такими письмами угрозить не хотел и не к высокой ея величества персоне показанное все он писал, но в разсуждение, и на ея величество злобы и никакого мнения он не имеет и ни от кого не слыхал, и намерения такова, чтоб оными письмами какое возмущение учинить, у него не было».

Этим пока кончилось дело о государственных вопросах по первым пунктам и началось о церковных противностих Феофана.