Происхождение и характер т. н. фрагментов ex opere historico Илария Пиктавийского

В ряду исторических памятников, относящихся к эпохе никео-арианских движений, т. н. фрагменты ех ореrе historico Илария Пиктавийского занимают выдающееся место, как по значительности имени их автора, видного деятеля этой эпохи, так и по важности заключающихся в них исторических свидетельств, из которых о многих мы ничего не знаем из других современных источников. Но насколько ценно церковно-историческое значение «operis historici» Илария, настолько спутанным и темным представляется, в виду крайней фрагментарности дошедших до нас его отрывков, – вопрос, что́ именно представлял собой этот «исторический труд» Илария, когда и с какою целью он был написан, насколько широк был объем его исторического содержания. Имеющиеся в науке данные для решения этих вопросов настолько скудны и гадательны, что одни из ученых, на их основании приходят почти к полному отрицанию самой принадлежности фрагментов перу Илария¹, а другие делают вывод, что т. н. «исторический труд» Илария есть не что иное, как лишь черновой сборник сырого исторического материала, изложить который в форме связного трактата Иларий не успел за своей смертью.²

Чтобы разобраться в этом спутанном вопросе о первоначальном характере и составе operis historica Илария и его отношении к современным «фрагментам» из него, мы должны принять во внимание три категории данных, из которых первые две отличаются более внешним, а последняя более внутренним характером. Первого рода данные отвлекаются, во-1-х, из свидетельств об «историческом труде» Илария, сообщаемых у Иеронима и Руфина, – и во-2-х, из наблюдения над распорядком и надписаниями фрагментов Илария в древнейших, известных науке, манускриптах. Второго рода данные отвлекаются от беглых указаний на обстоятельства места, времени и цели данного труда Илария, заключающихся в самых фрагментах, и в особенности в первом (и наиболее полном) из них, который, по единогласному мнению всех ученых несомненно принадлежит Иларию, и составляет общее введение в его историко-полемический трактат³. Лишь сопоставляя все эти данные, и дополняя и проверяя их одно другим, мы можем достигнуть более или менее определенного и надежного результата.

Что Иларий написал какой-то историко-полемический трактат, об этом мы имеем положительное свидетельство такого авторитетного знатока современной церковной письменности, каков бл. Иероним, который притом был особенно усердным почитателем произведений Илария, собственноручно переписывавшими некоторые его творения⁴. Перечисляя сочинения Илария, Иероним между прочими упоминает: Liber adversus Valentem atque Ursacium historiam Arimensis et Seleuciae synodi continens⁵. Если это замечание Иеронима не дает решительного права отождествлять цитованную «книгу» Илария «adversus Valentem atque Ursacium» с тем его «историческим трудом», от которого сохранились до нас фрагменты, то во всяком случае тот факт, что в т.н. 10-м фрагменте автор, приведя полностью письмо восточных омиусиан к ариминским делегатам в Константинополь (в 359 г.), обращается к ним с увещанием отречься от «Вероизложения» (liber... fidei) Валента и Урзакия, и порвать общение с ними, дает весьма вероятные основания к такому именно отождествлению. Свидетельство Иеронима об Иларии, как авторе историко-полемического трактата против Валента и Урзакия, в связи с историей аримино-селевкийского собора, подтверждается свидетельством другого авторитетного историка, современника Илария, – Руфина. Руфин сообщает при этом характерную подробность, что сочинение Илария имело своей специальною целью -вразумить тех западных епископов, которые подписали вероломную ариминскую формулу, – замечание, как увидим ниже, вполне гармонирующее с содержанием как 1-го фрагмента, излагающего общую задачу исторического труда Илария, так и 10-го фрагмента, который, от первой до последней строки представляет собой именно патетическое увещание, обращенное к ариминским епископам⁶. Свидетельствуя, таким образом, об общем содержании и цели интересующего нас историко-полемического произведения Илария, Иероним и Руфин отчасти определяют и его внешний характер. Называя сочинение Илария «книгою» (liber), эти авторы дают понять, что оно вовсе не было каким-то беспорядочным собранием материалов, но представляют собой нечто целое, а называя его «книжкой» (libellus), Руфин отчасти намекает, что оно было хотя не незначительно по содержанию (plenissime conscripsisset), но имело характер злободневной брошюры, историко-полемического памфлета, что опять-таки, как увидим ниже, вполне гармонирует с данными других отмеченных нами категорий.

Обращаясь к характеристике данных второй категории, мы находим, что они хотя не могут претендовать на вполне решающее значете по намеченным нами вопросам, поскольку несомненно, что все известные до сих пор в науке манускрипты фрагментов Илария представляют собой лишь переделку подлинного operis historici Илария, передают заключавшийся в нем исторический материал в своеобразном распорядке, или, вернее, беспорядке, однако не должны быть совершенно игнорируемы, поскольку они могут содержать в себе мелкие, но обективные указания на первоначальную редакцию и состав operis Илария. Несмотря на постоянный и выдающийся авторитет Илария на христианском западе, его «исторический труд», повидимому, не пользовался широкой известностью в западных учено-богословских кругах; по крайней мере историческое предание о нем со времен Иеронима и Руфина обрывается на несколько веков, и средневековые церковные книжники нигде ни одним словом не дают знать о своем знакомстве с этим произведением знаменитого отца западной церкви. Общее ли неблагоприятное для науки культурное состояние западной Европы в эпоху ее германской варваризации, или слишком специальный характер данного сочинения Илария были причиной его столь безнадежной утраты из западно-европейского научного обихода, но факт тот, что в первый раз после многовекового забвения opus historicum Илария, и притом в крайне фрагментарном виде, был извлечен на свет Божий из одной парижской библиотеки уже в 1590 г. известным законоведом и гуманистом Пьером Питу (Pierre Pithou)⁷, и издан в Париже, уже по смерти Питу, его другом Николаем Фабером (Nicolaus Faber, Nicole Lefevre) в 1598 г. Открытая Питу рукопись, по мнению Фабера, была не древнее 100 лет (abhinc 100 annis, след. около 1498 г.)⁸) а по замечанию Кутана (Coustant), имевшего под руками эту рукопись при своем издании творений Илария в 1693 г., – относится приблизительно к 1400 г. (ab annis dumtaxat 300 descriptus)⁹.

В первой четверти 17 в. Иезуит Сирмон (Sirmond) открыл в реймсской библиотеке св. Ремигия еще экземпляр фрагментов Илария, представляющей почти точную копию манускрипта, найденнаго Питу, и использовал его в своем издании Concilia antiqua Galliae (Paris. 1629 an.). Около этого же времени некоторые из фрагментов Илария были найдены в различных рукописных сборниках Барошем и при том с теми же характерными интерполяциями, какие замечаются и в мапускриптах Питу и Сирмона¹⁰. Наиболее распространенное в современной науке бенедиктинское (Кутана) издание фрагментов Илария (1693 г.), перепечатанное у Маффеи (S. Hil opera. 1730. Veronae. 2 t.), и затем у Миня (Р. с. с. s. 1. 10 t.), сделано на основании рукописей Питу – Фабера и Сирмона¹¹, располагает фрагменты в хронологическом порядке, устанавливает их нумерацию (до сих пор по традиции сохраняющуюся в науке), и снабжено историко-экзегетическими и текстуально-критическими примечаниями.

Манускрипты как Питу-Фабера, так и Сирмона, не представляют собой какого-либо целостного произведения, а носят характер смешанных сборников¹²: заключающееся в них т.н. фрагменты ex opere historico Илария представляют собой просто ряд исторических документов, относящихся к никейской эпохе (соборных вероопредлений, посланий, писем видных современных деятелей), из которых только т.н. 1-й фрагмент является целостной речью («введение») Илария, предполагаемого автора «исторического труда», да и еще шесть (II, IV, VI, VII, VIII и X) фрагментов сопровождаются более или менее незначительными комментаpиями какого-то автора; остальные же фрагменты не носят на себе никакого следа чьей либо авторской обработки. Единственным основанием, по которому принято эти документы рассматривать, как фрагменты ех ореrе historico Илария, является тот факт, что в цитованных рукописях в начале 1-го фрагмента («введения») стоит приписка: incipit liber s. Hilarii Pictaviensis provinciae Aquitaniae, in quo sunt omnia, quae ostendunt vel quomodo, quibusnam cansis, quibus insfcantibus sub imperatore Constantio factum est ariminense concilium contra formellam nicaeni tractatus, qua universae haereses comprehensae (s. compersae) erant,– а в конце т.н. 10-го фрагмента (по нумерации Кутана) значится: explicit sancti Hilarii liber ex Opere historico¹³. Это обстоятельство дало основание большинству ученых смотреть на все заключенные между указанными приписками, своего рода пограничными вехами, документы, как именно на отрывки из утерянного operis historici Илария, и выделить их в особую т.н. 2-ю группу (pars.). В эту группу т.е. несомненно принадлежащих перу Илария фрагментов входят кроме 1-го («введения) – фрагменты: II, IV, XII, XIV, XV, VI, и X¹⁴. Что касается прочих исторических документов из манускрипта Питу, которым также усвоено наименование фрагментов ex ореге historico Илария, то они получили этот титул без всякого документального права («надписания»), а лишь просто по более или менее правдоподобной догадке. Таковы – фрагменты XI, XIII, III, VIII, IX, V, и VII-й из которых лишь 7-й и 8-й фрагменты сопровождаются незначительными добавлениями какого-то автора, а остальные представляют собой просто ряд голых документов¹⁵.

Довольно любопытный рукописный (на пергаменте) экземпляр фрагментов Илария имеется в парижской Bibliotlieque d’Arsenal (Rue Sully, 1), codex № 483, подробно описанный у Schiktanz’a. По мнению Henry Martin’а, автор Catalogue des manuscrits de la Bibliotheque de l’Arsenal (Paris, 1885, t. I), древность этого кодекса восходит к 10-му и даже 9-му в.¹⁶ Отличаясь в некоторых местах по своей фразеологии от манускрипта Сирмона, Arsenalcodex почти всюду буквально сходен с утраченным уже теперь манускриптом Питу, хотя, конечно, не может считаться тождественным с ним, поскольку последний был значительно моложе его, и написан не на пергаменте. Отсюда Schiktanz делает предположение, что Arsenalcodex есть не что иное, как первоисточник, с которого был списан манускрипт Питу¹⁷. По своему содержанию Arsenalcodex – довольно смешанного характера: 1-й лист представляет index кодекса, не вполне совпадающий (по фразеологии) с надписаниями самых статей¹⁸. Со 2-го листа до 61-го занимают Cassiani libri septem contra Nestorium; от 62–66 лл. liber sci Athanasii ad Epictetum de ride catholica. Затем, до 75 л. – статья озаглавленная: incipit sci Hilari de essentia Patris et Fili contra hereticos, и заканчивающаяся соответствующими замечанием: Explicit sermo sci Hilarii Pictavensis. Далее от 76 до 113 л. следуют т.н. фрагменты Илария, – в распорядке, не представляющем отступлений от распорядка в манускриптах Питу и Сирмона, т.е. непосредственно после книги Илария de essentia etc. следуют фрагменты т.н. 1-й группы, начинающейся XI фрагментами fides catholica exposita apud phariseam civitatem etc. – без всякого упоминания (надписания) об Иларии, как авторе этого и следующих (XIII, Ш, VIII, V, VII) фрагментов. Имя Илаpия упоминается, как у Питу-Сирмона, лишь в надписании следующего, т.н. 1-го фрагмента («введение»), и в заключении Х-го, последнего в т.н. 2-й группе фрагментов: explicit sci hilari et opere historico. Характерная особенность Arsenaicodex’a заключается только в лишних, по сравнению с Питу-Сирмоном, словах: secundus liber в надписании 1-го фрагмента: incipit liber secundus Hilarii Pictavensis provinciae Aquitaniae, in quo sunt omnia, quae ostendunt etc., – особенность, которая дала основание Schiktanz’y построить, как увидим ниже, очень зыбкую гипотезу о существовании двух отдельных частей operis historici Илария, написанных им в различное время.

Анализируя отмеченные данные второй категории, мы приходим к следующим выводам, пополняющим и подтверждающим наши сведения об opus historicum Илария из свидетельств Иеронима и Руфина. Прежде всего, несомненно, что между известными в науке т.н. фрагментами ех ореrе historico Илария, действительно, есть фрагменты, составляющие часть исторического труда Илария, и при том представлявшего собой не просто собрание черновых материалов, но именно, как утверждают Иероним и Руфин, – «книгу»: иначе было бы нельзя объяснить, почему авторы – переписчики известных нам манускриптов–«изборников» Питу, Сирмона и Arsenalcodex'a в начале и конце некоторых статей поместили имя Илария, и при том в такой определенной форме: incipit liber s. Hilarii, explicit ex opere historico s. Hilarii. Но какие собственно статьи цитованных «изборников» мы имеем право признать отрывками ех ореrе historico Илария? Имеем ли мы несомненные основания полагать, что все фрагменты т.н. 2-й группы, находящиеся между пограничными вехами: incipit и explicit, входят в состав предполагаемой «книги» Илария? Рейнкенс, напр., не находит нужным стесняться этими пограничными замечаниями, и установив, на основании внутренних данных 1-го фрагмента Илария, тезис, что его opus historicum мог быть написан не позднее 360 г. – одни из фрагментов т.н. 2-й группы, датированные до 360 г. включает в «исторический труд» Илария, а другие фрагменты этой же группы (XII, XIV, XV), датированные позднее, объявляет не принадлежащими перу Илария¹⁹. В. Самуилов, напротив, признает за указанными приписками решающее значение, и упрекает Рейнкенса в «непоследовательности». «Если признать ценными приписки в начале и в конце 2-й группы, то все фрагменты этой группы следует придавать Иларию, и 12, и 14 и 15, – и во всяком случае было бы странно со стороны переписчика, уверяющего, что он взял документы из сочинения Илария, вставлять под его именем документы из другого источника. Рейнкенс должен или игнорировать приписки, и тогда окажется нетвердым и его положение относительно фрагментов, которые он считает подложными, или признавать ценными приписки, и тогда относить к труду св. Илария и фрагменты, относящиеся ко времени после 360 г.²⁰. Мы не можем признать эту аргументацию г. Самуилова вполне убедительной. Характер известных в современной науке манускриптов operis historici, повторяем, не дает оснований смотреть и на т.н. 2-ю группу фрагментов, как на нечто органически цельное. Конечно, было бы странно, если бы переписчик, уверяюший, что он взял документы из сочинения Илария, вставлял под его именем документы из другого источника, но вопрос в том, действительно ли таково уверение переписчика, т. е. можно ли на его надписание к 1-му фрагменту («введение»): incipit liber s. Н. смотреть, как на общее заглавие ко всему ряду приведенных далее документов? Вопрос, далее, в том, имел ли сам переписчик под руками полный текст сочинения Илария, из которого он, «производя путаницу», «выписывал без всякого порядка документы?»²¹. Мы находим больше оснований отвечать на эти вопросы отрицательно. Если бы переписчики – авторы известных нам манускриптов, имели под руками полное сочинение Илария, то что препятствовало им переписать его в свои изборники сполна, подобно тому, как они выше выписали сполна сочиненение того же Илария «de essentia Patris etc.», сочинение Кассиана против Нестория и др.? Что у авторов наших изборников не было недостатка в трудолюбии, – об этом говорить та тщательность, с какой они выписывали различного рода статьи, сопровождая их обычно полными заглавиями и заключениями в роде: explicit epistola Eusebii ad Gregoritim episcopum Spanensem, – incipit exemplum epistolae Liberii episcopi urbis Romae ad catholicos episcopos Italiae²². Могут сказать, что авторы-переписчики выписывали «без всякаго порядка» отдельные документы из полного сочинения Илария по тому, что интересовались только документальной стороной operis historici, а не вставочными комментариями самого Илария, – но в таком случае спрашивается, зачем им нужно было поместить эти комментарии к некоторым документам, и при том обрывая их (комментарии) почти на полуфразе: получается «странность», еще большая, чем помещать под именем Илария документы из другого источника, или выписывать их из сочинения Илария «без всякаго порядка». Отсюда, естественнее думать, что уже сами авторы-переписчики наших сборников, или точнее автор какого-то не дошедшего до нас манускрипта, послужившего оригиналом для них, имели в своем распоряжении лишь несколько случайных разрозненных листов из «книги» Илария: 1-й («введение»), с надписанием – заглавием книги, – последний (X fr.), с заключительным: explicit переписчика, имевшего полный экземпляр operis, и, поводимому, несколько из срединных листов, и выписали их в свои сборники с буквальной точностью добросовестных копиистов. Так как имевшийся в руках наших переписчиков, или у их общего, т. с., прародителя, листы из книги Илария не представляли цельного произведения, а носили скорее характер отдельных статей, то неудивительно, что переписчик и разместил их в различных местах своего сборника, перемешав их с другими статьями – документами, более или менее случайно им подобранными. Если высказанное сейчас нам предположение – справедливо, то из него следует тот вывод, что пресловутые приписки: incipit и explicit liber s. Hilarii могут иметь лишь ограниченное значение, относятся только к тем документам (фрагментам, к которым они непосредственно примыкают (I и X), оставляя, по меньшей мере, открытым вопрос о принадлежности Иларию прочих фрагментов, т.н. 2-й группы. Единственным более или менее надежным основанием для суждения о принадлежности Иларию этих прочих фрагментов является наличность при них пояснительных замечаний какого-то автора, – вероятно Илария, – но такие комментарии имеются, как мы уже говорили, лишь при 2-м, 4-м и 6-м фрагментах. Правда, и эти комментарии порой слишком кратки и изложены слишком искаженным языком, чтобы безусловно свидетельствовать об авторстве Илария, – однако некоторые из них по своему содержанию нисколько не противоречат с теми, что нам положительно известно об Иларии, и даже гармонируют с общим духом его воззрений и в частности с общей задачей его operis historici (как она выясняется у него во «введении»), – а этот некоторый положительный плюс, при отсутствии отрицательных инстанций, является достаточной гарантией их принадлежности к «историческому труду» Илария. Что касается прочих фрагментов данной группы, то мы не имеем формальных оснований утверждать их принадлежность Иларию, хотя эта неподлинность их, разумеется, нисколько не говорит против их обективной ценности, поскольку они носят на себе внутренний отпечаток достоверности, и вероятно были заимствованы переписчиком манускритов из какого нибудь древнего и авторитетного источника. За отсутствием формальных (документальных) данных для решения вопроса о принадлежности этих фрагментов Иларию, остается возможность судить о них лишь косвенным и гипотетическим образом, при свете других, более или менее прочно установленных данных. Об этих фрагментах можно лишь спрашивать: могли ли они входить в состав характеризуемой книги Илария? Анализ содержания несомненно принадлежащих Иларию фрагментов (1 и 10-го), как увидим ниже, дает право прямо отрицать принадлежность «историческому труду» Илария фрагментов, датированных после 360 г., оставляя вопрос о прочих фрагментах (до 360 г.) в более благоприятном положении, или по меньшей мере открытым.

Несмотря на сравнительную скудость выводов, какие можно отвлечь из анализа надписаний и распорядка дошедших до нас фрагментов Илария, нельзя сказать, чтобы эти выводы были совершенно беcценны. Большую важность по интересующим нас вопросам имеет наличность заключительной приписки: explicit после 10-го фрагмента, ео ipso красноречиво указывающая на окончание «историческаго труда» Илария, и таким образом, позволяющая определить хронологическую границу его содержания, что в свою очередь может проливать свет и на тесно связанные с этой границей вопросы о месте и цели его написания. Не входя пока в подробный анализ этого заключительного фрагмента, заметим лишь, что уже самый документ, составляющий основное его содержание, послание восточных омиусиан к ариминским делегатам в Константинополе, в 359 г., располагает думать, что opus histiricum Илария не охватывал событий позднее этого факта сношений между западными-ариминскими и восточными-селевкийскими делегатами в Константинополе, а частнейшее раcсмотрение пояснительных замечаний Илария к этому документу, в связи с общим содержанием operis historici Илария, дает убедительные основания утверждать, что и самое происхождение «книги» Илария было тесно связано с этим именно фактом, – что она была написана, – говоря словами Руфина, «для вразумления» ариминских епископов.

До сих пор мы имели в виду лишь фрагменты т. н. 2-й группы. Что же касается до фрагментов 1-й группы, то доказательства их принадлежности в полном составе к «историческому труду» Илария являются еще более шаткими. Основание, по которому признают принадлежность этих фрагментов Иларию, заключается в том, что «так как первая группа фрагментов в большей части (III, VIII, IX, V, VII), прямо касается ариминского собора, а группа, имеющая приписки, лишь косвенно относится к ариминскому собору: то естественно предполагать, что и первая группа извлечена из историческаго труда св. Илария»²³. Нетрудно видеть, что это основание покоится исключительно на свидетельстве Иеронима, что «книга» Илария против Валента и Урзакия содержала в себе историю ариминского и селевкийского соборов. Но признавая полную авторитетность за этим свидетельством Иеронима, можно однако сомневаться, нужно ли понимать это, по выражению Schanz’a, «неопределенное и растяжимое»²⁴ замечание Иеронима о содержании книги Илария в строго-буквальном значении. Мы нисколько не встанем в противоречие с этим «свидетельством» если допустим, что книга Илария содержала не собственно историю аримино-селевкийского собора, а выясняла исторический ход той коварно-политической работы, какая велась арианской партией (в частности Валентом и Урзакием) для достижения унии востока и запада, осуществленной на ариминском соборе. Насколько это допущение вполне гармонирует с содержанием как 1-го («введения»), так и Х-го («заключения») фрагментов Илария, настолько же затруднительным представляется примирить с данными этих несомненно принадлежащих Иларию фрагментов гипотезу, что в состав исторического труда Илария входили и документы, появившиеся уже 5–6 лет спустя после ариминского собора. Имея в виду подробнее раскрыть эту мысль ниже, мы пока отметим, что гипотеза о происхождении «книги» Илария об ариминском соборе спустя несколько лет после этого факта отчасти противоречит уже известному нам свидетельству Руфина, что данное сочинение Илария было написано им ad emendationem ариминских епископов: какое побуждение и какую цель имел бы Иларий раскрывать пред западным христианским миром преступную деятельность Валента и Урзакия и убеждать западный епископат, поддавшийся их влиянию в Аримине, отречься от общения с ними (ср. X fr.), если бы исторический труд Илария был написан им в 366 или 367 г., когда уже изгладились все недолговечные следы аримино-никской унии, и когда на западе, при императоре Валентиниане, православиe уже почти вполне восторжествовало над арианством?

Но может быть, «исторический труд» Илария состоял из двух книг, из которых одна, имеющая специальную полемическую цель и злободневный характер, была написана Иларием в 359 г., а другая, более объективного историческаго характера, излагала историю ариминской унии в более подробном виде, составляла как бы продолжениe и дополнение первой, и была написана Иларием уже в самом конце его жизни? Такой именно взгляд, как мы уже сказали, проводит Schiktanz, приурочивая к содержанию первой книги т. н. вторую группу фрагментов, а к содержанию второй – первую, и указывает видимое основание для такого взгляда в надписании Arsenalcodex’a над т. н. 2-й группой фрагментов: incipit liber secundus sci Hilarii²⁵. Несмотря на кажущуюся правдоподобность этой гипотезы, мы не можем признать ее основательной. Во-первых, и Иероним и Руфин знают только об одной «книге» Илаpия, между тем как Иероним обыкновенно тщательно отмечает в своем «каталоге» из скольких книг (частей) состояло то или другое произведение того или другого автора. Во-вторых, что касается видимого доказательства взгляда Shictanz’a в Arsenalcodex’e, то оно основано на простом недоразумении: выражение incipit liber secundus sci H., нам думается, употреблено переписчиком – автором манускрипта лишь потому, что он за несколько страниц перед «историческим трудом» Илария уже выписал в свой сборник одно произведение того же автора, – именно книгу Илария de essentia Patris et Filii; если бы же приписка: incipit liber secundus etc относились ко второй группе фрагментов Илария в ее отличие от первой части (книги) его operis historici, то переписчику всего естественнее было бы и в заключительной приписке выразиться так: explicit sci hilari ex secundo libro operis historici, тогда как на самом деле в манускрипте мы читаем просто: explicit sci hilari ex opere historico. Более или мене надежным критерием для суждения о принадлежности фрагментов и этой группы к историческому труду Илария могут служить, с одной стороны, наличность пояснительных замечаний какого то автора (предпол. Илария) при тех или других документах, а с другой стороны, – хронологическое и идейное соответствие обсуждаемых фрагментов тем выводам о времени и характере operis historici Илария, какие мы можем извлечь из анализа несомненно принадлежащих Иларию 1-го и 10-го фрагментов. То обстоятельство, что руководствуясь таким методом, нам придется раздробить и эту группу фрагментов, – одни из них признать вероятно принадлежащими Иларию, а другие – отвергнуть, не должно особенно смущать нас: наблюдение над составом и характером дошедших до нас манускриптов operis historici Илария, повторяем, выразительно свидетельствует, что группировка фрагментов в них явлется делом совершенно случайным, – что сам переписчик – автор примо-манускрипта имел в своих руках лишь разрозненные листы различного рода исторических памятников, которые он разместил довольно беcпорядочным образом, снабдив почти каждый из них, представлявший собой сколько нибудь самостоятельное целое соответствующим заглавием. Ср. напр., в 7 фрагменте: Incipit definition catholica, habita ab omnibus catholicis episcopis, priusquam per terrenam potestatem territi haereticorum consortio sociarentur, in concilio Ariminensi²⁶.

Итак, анализ внешней формы и состава дошедших до нас т. н. фрагментов Илария дает основание: одни из них (I и X) признать несомненно принадлежащими Иларию, другие, помимо документов заключающих в себе еще и пояснительные замечания какого то автора, не расходящиеся с общим духом «книги» Илария, вероятно принадлежащими к его opus historicum, а относительно третьих, представляющих собой голые документы, вопрос о принадлежности их Иларию, оставляет открытым; о некоторых из этих документов, датированных не позже 359 г., можно сказать лишь, что они могли входить в opus historicum Илария.

Обращаемся к характеристике третьей и наиболее важной группы данных для суждения об «историческом труде» Илария, – к анализу внутреннего содержания дошедших до нас его несомненных фрагментов. Уже первый фрагмент или «введение» в «исторический труд» Илария дает нам, на наш взгляд, достаточно убедительные доказательства, что книга Илария об ариминском соборе, направленная против Валента и Урзакия, была написана им в Константинополе, во время пребывания там делегатов ариминского собора, т. е. не поздне конца 359 года. В цитованном фрагменте Илария, прежде всего, обращает внимание заявление автора о предмете и отчасти о цели своего труда. Предметом своего сочинения автор намечает историю церковной деятельности ариан, и хочет начать свое повествование от эпохи арелатскаго собора, – со времени изгнания первого на западе епископа, подвергнувшегося гонению со стороны ариан, Павлина Трирского²⁷. Начиная свою историю арианства не с эпохи его возникнивения, а с повествования об арианской политике на западе, автор, – можно заключать, предназначает свою книгу преимущественно для западных читателей, и имеет в виду какой то специальный исторический интерес. Цель своего труда автор характеризует в таких чертах: «представить на суд общественной совести (in conscientiam publicam) грустное и сложное деяние (grave et multiplex opus) исполненное диавольского коварства, ловко обделанное еретиками, деяние, с которым примирилось лживое и боязливое большинство, деяние, развивавшееся не в этих проклятых местах, в которых (теперь) оно завершилось, и в которых (ныне) действуем мы (locorum, in quibus gesta res est nosque agimus, desperatione peregrinum), деяние, давнее по времени, но представляющееся новым, вследствие его прикровенности (tempore antiquum, silentio novum), до сих пор не обращавшее на себя внимание, благодаря притворному замирению в (церковно-политических) делах (simulata rerum расе praeteritum), но в последнее время (proxime) всплывшее наружу (renovatum) вследствие беcсовестного лукавства в конец изолгавшихся людей (fallacissimorum hominum)²⁸. Уже из этих слов Илария, в которых он под пресловутым «дянием», – всего естественнее думать, – разумет аримино-никскую унию, явившуюся, как неожиданный для западных защитников православия финал всей долголетней (ср. tempore antiquum) хитрой политики Констанция²⁹, – ясно, что его исторический трактат преследует определенные практические цели – разоблачить сложный характер событий, коварно подготовивших ариминскую унию, – и эти слова Илария как нельзя лучше совпадают с заявлением Руфина, что книга Илария была написана «для вразумления» ариминских отступников. Эта практическая тенденция «книги» Илария еще яснее выступает в его заявлении, что он в своем трактате намерен «увещевать (non inutiliter admonebo)»³⁰ своих читателей, и при том на основании анализа целого ряда соборных определений, и других документов, касающихся различных вопросов, лиц и времен,³¹ – распределяя свой материал не столько в хронологическом сколько логическом порядке (cfr.; hoc ita fierion rerum ordo, sed ratio ex praesentibus petita demonstrat),³² и поэтому приглашает читателя к внимательному отношению к излагаемому материалу, поскольку лишь при этом условии читатель окажется в состоянии и отрешиться от ходячих предзанятых мнений и уяснить себе истинный смысл событий описываемой эпохи³³.

Во «введении» Илария, далее, обращает внимание отношение автора к вопросу об участии императора в характеризуемых автором событиях. Автор в глубине души ясно сознает, что император, властно вмешивающийся в жизнь церкви, является главною пружиною арианской деятельности и главным виновником современных бедствий православия, – но он сдерживает себя, и намеренно не хочет касаться этого вопроса³⁴. Эта сдержанность Илария по отношению к императору, сближая opus historicum Илария с его «2-й книгой к Констанцию» и отличая от его же страстного памфлета «против Констанция», на наш взгляд, может служить косвенным указателем, что «исторический труд» Илария занимает в хронологическом отношении средину между сейчас названными трактатами Илария, – что время его написания падает на тот момент пребывания Илария в Константинополе, когда Иларий получил и глубоко возмутился известием о политике Констанция на аримино-никском соборе, но когда еще не произошло падения восточных омиусианских делегатов, уловленных императором (1 янв. 360 г.), – не произошло того события, которое переполнило чашу терпения Илария, и побудило его выступить с резким обличением императора и его политики. Известно, что Иларий, прибыв в Константинополь из Селевкии вместе с омиусианскими делегатами (Василием Анкирским и др.)³⁵) имел между прочим в виду добиться аудиенции у императора, и на очной ставке со своим давним врагом – галльским митрополитом – Сатурнином Арлесским (главным виновником ссылки Илария на восток), явившимся в Константинополь в составе ариминской делегации, выяснить пред Констанцием свою невинность. Поданная Иларием с этой целью петиция к императору («2-я книга к Констанщю»),³⁶ хотя высказывает императору местами суровую правду о современном церковном положении,³⁷ но в общем изложена в почтительном к императору, соответствующем придворному этикету, тоне.³⁸ Совершенно другим тоном звучит книга Илария «против Констанция», написанная им, видимо, по отъезде своем из Константинополя, после того, как Иларий получил от императора приказ, немедленно оставить столицу, как сеятель раздора между церквами, и ехать домой, на запад, а восточные oмиусиане, долгое время поддерживавшие оппозицию против задуманной императором унии, малодушно присоединились к ней в ночь на 1 янв. 360 г.³⁹

Факт падения омиусианских епископов, с которыми Иларий в течение немалаго времени поддерживал самые тесные связи, и на которых возлагал блестящие надежды⁴⁰, естественно как громом поразил Илария, и наполнил его душу глубоким негодованием. Но не на самих малодушных омиусианских епископов по преимуществу обратилось негодование Илария, а на императора, который своей настойчивой, то коварно-ласкательной, то насильственной политикой сломил и на западе и на востоке все попытки антиарианской оппозиции. И не стесняясь в выражениях, Иларий излил свое негодование в страстном памфлете, озаглавленном «книгою против императора Констанция», и начинающемся словами: «наступило время говорить, ибо прошло время – молчать»⁴¹,

«Меньшинство,– так Иларий характеризует церковную политику Констанция, – господствует над большинством. Констанций, под угрозой ссылки (metu exsilii) вынуждает (у епископов подписи) под своими богохульными вероопредлениями (res blasphemiae suae). Он хвалится своей победой над восточными, потому что подчинил своей воле десять легатов (=представителей омиусианской оппозиции в Селевкии), и устрашая простой народ через посредство префектов, а епископов через дворцовых чиновников, по всем провинциям востока утверждает епископов-еретиков, рекомендованных (subrogatas) еретиками. Констанций прилагает все старания, чтобы всю вселенную, за которую пострадал Христос, подарить диаволу»⁴². Напоминая ряд фактов церковной политики Констанция в Александрии, Трире, Милане, Риме, Тулузе и Селевкии, Иларий разражается против императора такою филиппикой; «ты лживо объявляешь себя христианином, на самом же деле – ты новый враг Христа, ты – предтеча антихриста и исполнитель его таинств... Ты составляешь символы, а живешь противно веры... Ты заключаешь священников в тюрьмы, и выдвигаешь свои войска для устрашения церкви... Ты созываешь соборы, но склоняешь к нечестию веру западных. Заперев их в одном городе (=Аримин), ты устрашаешь их угрозами, ослабляешь голодом, удручаешь холодом и развращаешь лестию. Ты искусно поддерживаешь раздоры среди восточных, склоняешь лаской, подкупаешь благодеяниями... Ты жесточайший из жестоких, свирепствуешь против нас с большим вредом, чем Нерон, Деций и Максимин... Ты убиваешь с улыбкой на устах, под маской религии совершаешь нечестие... Твой отец, – этот человекоубийца искони, – научил тебя настаивать на своем без видимого упорства, поражать без меча, преследовать без огласки, убивать, не навлекая на себя подозрение, лгать без зазрения совести, исповедовать веру без убеждения, льстить, без искренней расположенности, осуществлять свои цели, не обнаруживая, чего собственно хочешь»⁴³. Сопоставляя эту резкость тона в данном трактате Илария с его opus historicum, мы и приходим к заключению что последнее сочинение было написано им после подачи петиции императору, но раньше, чем Иларий узнал о победе Констанция над омиусианской оппозицией. Этот вывод вполне подтверждается и замечанием самого автора «введения» о происках его врагов, которые употребили все усилия, чтобы не допустить его до аудиенции к императору⁴⁴. Это беглое замечание Илария дает нам возможность с большей точностью определить дату его «исторического труда»: он был написан уже после того, как Иларий был осведомлен о безуспешности своей «2-й книги к Констанцию»⁴⁵.

Немаловажное значение для вопроса о происхождении исторического труда Илария имеют, наконец, и другие мелкие автобиографические замечания автора 1-го фрагмента. Автор говорит о себе, применяя слова Евангелия: «блажени изгнани правды ради», как об изгнаннике за веру Христову, который имел возможность наслаждаться житейскими благами, пользоваться милостями царя, но, желая быть епископом в собственном смысле этого служения, предпочел «прилепляться» исключительно «имени Бога и Господа Ииcyca Христа», и отверг всякого рода компромиссы с еретиками⁴⁶. В связи с cейчас сказанным цитированные выше слова автора: «мы действуем» вдалеке от тех местностей, в которых происходили роковые для христианского запада события, могут служить намеком, в чем именно заключались для автора те лишения, которым он подвергся за свою религиозную стойкость, – т. е. в административной ссылке, – а замечание автора, что он живет теперь в тех местах, где res gesta est, т. е. где произошел завершительный момент «грустного и сложного деяния» еретиков, может служить косвенным указанием, что в настоящее время местожительством изгнанника-автора является императорская резиденция – Константинополь⁴⁷.

Х-й фрагмент «исторического труда» Илария, представляющий собой, уже судя по примыкающей к нему в манускриптах приписке, и его заключение, содержит в себе документ, озаглавленный: exemplum epistolae orientalium episcoporum, quam reversis ab Arimino legatis dederunt. Историческая обстановка и смысл этого памятника в достаточной степени обрисовываются как из самого его содержания и примыкающих к нему замечаний Илария, так и из других современных источников, характеризующих положение церковных дел в конце 359 г. Известно, что после неудачной попытки Констанция примирить догматические партии востока на селевкийском соборе, разбившейся главным образом об энергическую оппозицию омиусиан, представители различных церковных групп, и в частности – oмиусианской партии, были вызваны для взаимного соглашения к императорскому двору в Константинополь. Но омиусианские делегаты, в числе которых находились лучшие силы этой фракции, каковы были – Василий Анкирский, Сильван Тарсийский, Евстафий Севастийский и др., – упорно отстаивали свою позицию и в Константинополе, – вероятно не без влияния Илария, который, еще до Селевкийского собора с глубоким интересом следил за ходом выразившегося в омиусианстве анти-арианского направления восточной богословской мысли. Надежда на успех оппозиции у омиусианских епископов подкреплялась рассчетами на поддержку запада, который издавна заявил себя стойким противником арианства. Легко представить, каково было изумление восточных епископов, когда они «сверх чаяния»⁴⁸ узнали, что западные епископы, обсуждавшие вопрос об унии на ариминском соборе, – в конце концов в лице своих делегатов уступили желанию императора и по дороге в Константинополь, в Нике, подписали угодную арианствующей партии объединительную формулу⁴⁹. Разъяснить западным делегатам, – какой неосторожный шаг они допустили, вступив в общеyние с заведомыми еретиками – такова была цель восточных омиусиан, выразившаяся в цитованном их послании⁵⁰. Правда, уже состав аримино-никской делегации, во главе которой фигурировали такие лица, как Валент, Урзакий, Магдоний, Сатурнин и др., должен был внушить омиусианским епископам уверенность в безуспешности их вразумления, но очевидно восточными епископами в данном случае, руководило желание – выполнить свой нравственный долг, испробовать все средства для блага церкви, и может быть – надежда оказать влияние на тех менее видных членов ариминской делегации, которые допустили роковой шаг действительно по неведению и необдуманности. «Заботясь об единении и истинном мире, и по поручению собора (т.е. селевкийского) противоборствуя ереси, – писали омиусианские делегаты, – мы сочли справедливым уведомить вас, какие (цели) преследуются по отношению к церкви, (quae circa ecclesiam aguntur) дабы вы по неведению (ignoratio) не сделались соучастниками такого нечестия»⁵¹. Предуведомляя о развитии в церкви ереси Аэция и ее внутренней близости к тому омийству, с которым западные делегаты заключили союз в Нике, поскольку oмийские вожди в Константинополе, будучи вынуждены обстоятельствами хотя осудили Аэция, но скорее пожертвовали лишь его личностью, чем отреклись от его учения,⁵² омиусианские епископы заключают свое послание такими словами: «итак, убеждаем вас, братия, обдумать все это со тщательностью (diligenter retractetis), приложите труд, дабы не потерпела ущерба кафолическая веpa. При этом, да не забывает (non ambigit) любовь ваша, что обо всем, что происходит здесь, должно быть возвещено западным церквам (universa ita, ut geruntur, occidentalibus esse ecclesiis nuntianda)»⁵³

Если уже представленное сейчас содержание самого документа вполне соответствует известным нам задачам «книги» Илария «для вразумления ариминских епископов», то нижеследующий за ним в манускриптах его комментарий не только подтверждает мысль об его принадлежности к «историческому труду» Илария, но и дает основания думать, что цитованный фрагмент, действительно, составлял заключение всего «operis historici» Илария. Общая цель книги Илария, – с одной стороны, обличить Урзакия и Валента, а с другой стороны, – вразумить западных епископов, подпавших их влиянию на аримино-никском соборе, в данном комментарии выступает с полной определенностью. Хотя цитованное послание восточных епископов было адресовано вообще ариминским делегатам и даже с упоминанием на первом месте имен Урзакия и Валента, – однако в комментарии Илария Валент и Урзакий уже прямо противополагаются прочим делегатам, или скорее даже общей совокупности западного епископата: последний приглашается Иларием выяснить свое отношение к Урзакию и Валенту, заявить о своей солидарности или несолидарности с их догматикой. «Если эта книга (iste liber) Валента и Урзакия не есть (исповедание) вашей веры, то почему вы не спешите (non acquiescitis) осудить ее?»⁵⁴. Молчание западного епископата дает основания думать об его солидарности с воззрениями Валента.⁵⁵ В дальнейших словах Иларий, повидимому, не без намерения, для большей силы речи, отожествляя западный епископат с его представителями в Константинополе, характеризует преступное поведение последних в столице. «Почему вы после селевкийского собора, придя в Константинополь тотчас соединяетесь (jungitis) с осужденными (уже) еретиками»?⁵⁶ Это поспешное братанье западных представителей с арианствующими епископами является тем более предосудительным, что к осмотрительности располагают и предостережения омиусианских делегатов, и самые условия момента, показывающие в предлагаемой унии наличность уже осужденной ереси⁵⁷. Общий строй и тон речи Илария в приведенных тирадах довольно ясно обрисовывают психологию автора: с одной стороны, Иларий не может не верить, что западный епископат пал, что на ариминском соборе dissimulatione multorum ас metu (l fr.) уния состоялась, поскольку прибывшая в Константинополь делегация, во главе с Урзакием и Валентом, авторитетно выдавала себя за представительницу всего собора,⁵⁸ а с другой стороны, Иларий не может допустить мысли и о том, чтобы эта делегация выражала действительные убеждения и настроение западного епископата⁵⁹.

В следующем абзаце своего комментария Иларий сжато выясняет догматическую двусмысленность учения о Сыне, принятого западным миром в аримино-никской формуле. Эта формула недостаточно определенно выражает отношение природы Сына Божия к Отцу и тварям. Аримино-никcиe епископы утверждают, что они хотя и признают Сына в некотором роде тварью, но тварью, отличною от прочих творений⁶⁰. Иларию эта оговорка представляется вовсе неубедительной, поскольку качественное различие, конечно, наблюдается в порядке всех вообще тварей, и данная оговорка поэтому нисколько не гарантирует от мысли, что между Сыном и ангелами – лишь такое же различие, как между ангелами и людьми, какого мнения в сущности и держатся омийские деятели унии, в душе – чистые apиaнe⁶¹. Эта мысль о существенном несходстве Сына с Отцом ничуть не ослабляется и оговоркой, что Сын произошел «не из не сущих, а от Бога», поскольку эта оговорка не выражает идеи о происхождении Сына из сущности Отца, а не по свободному лишь действию его воли⁶². Может быть, замечает Иларий, – вы подумаете, что я лгу? Но если бы дело обстояло не так, – если не такова скрытая мысль ваших делегатов, то они на собраниях с восточными осудили бы тех, которые учат о рождении Сына не из сущности, а из воли Отца⁶³. Мысль о неподобии Сына Отцу, далее, не устраняется и замечанием о совечности Сына Отцу, поскольку эта вечность, как известно, некоторыми понимается в смысле предвечного существования Сына в сознании (предведения) Отца, аналогичного существованию ангелов и человеческих душ⁶⁴. Неудачным наконец, является и центральный термин аримино-никской формулы: «подобный по Писаниям», ибо по писаниям представляется и человек подобным Богу, и царство небесное – зерну горчичному и т.п.⁶⁵

Заключительные строки комментария представляют собой одушевленное обращение Илария по адресу изменивших вере западных епископов, раскрывающее глубину их падения, и опасности их унии с еретиками. «Раб, не скажу добрый, но просто порядочный (sed certe tolerabilis) не относится безучастно к порицанию своего господина, и если возможно, вступается за него; воин защищает свое отечество от опасности, жертвуя для него и душею и телом; даже собаки, стерегущие дом, по какому то инстинкту природы, заслышав чье либо приближение, со всех ног несутся на подозрительный шум. А вы (с одной стороны) исповедали Христа истинным Сыном Божиим и единородным Богом, (а с другой стороны) допускаете отвергать (это учение) от вашего имени и остаетесь спокойными. Что я говорю: спокойными, – вы сопротивляетесь протестующим (против этого отрицания) и принимаете в свое общение ругателей (Сына). Мало того. Из вашего собственного арсенала (et bibliotheca etiam vestra) враги (Сына) заимствуют оружие для своей нечестивой проповеди, и война против Бога теперь ведется из ваших собственных крепостей. Где ваше исповедание в Никее Фракийской, о котором вы (сами) выразились, что им побеждены все ереси?⁶⁶ Ваша лживость (falsitas) выведена наружу: Солнце правды озарило пред Своими исповедниками тьму вашего исповедания: ибо что вы одобряете, то и осуждаете, и переходите на сторону еретиков. Таким образом, если до сих пор вы кривили душой ко вреду (отдельных) личностей (ad fraudem hominum fefellistis)⁶⁷, то теперь (уже) в самом вероучении вы заявили себя ненавистниками Христа Бога (nune ipsam ad professionem professi in Deum Christum odii prodidistis)⁶⁸. Эти суровые обличительные слова Илария, в которых вместе с тем слышится и братское memento по отношению к западным епископам, звучащие как мощный, полный силы аккорд, по нашему мнению, вполне могут быть рассматриваемы, как естественный конец всей «книги» Илария ad emendationem ариминских отцов, – вопреки мнению Schanz’a, который объявляет «исторический труд» Илария совершенно незаконченным⁶⁹.

Те сведения об общем содержании, характере, цели и времени написания «исторического труда» Илария, какие мы извлекли из анализа его первого и последнего фрагментов, в известной степени проливают свет и на другие, приписываемые Иларию фрагменты, устанавливая некоторые данные для определения их действительной принадлежности Иларию. Из такого рода фрагментов мы остановимся по преимуществу лишь на тех, которые, заключая в себе, помимо определенных документов, какие либо пояснительные замечания предполагаемого автора – Илария, сообщают порой любопытные подробности церковно-исторической жизни 4-го века. К таким фрагментам прежде всего относится т.н. 2-й фрагмент, касающийся истории сардикийского собора 343 г. Несмотря на фрагментарность этого отрывка operis historici Илария, не позволяющую точно судить, в какой связи с предшествующим и последующим содержанием целой «книги» Илария стоит этот ее отдел, – мы находим, что по своему содержанию он вполне гармонирует с общим характером» и задачей историко-полемического трактата Илария⁷⁰. В самом деле, если основную цель книги Илария составляло разъяснить западным епископам, какими сложными интригами ариане и в частности их западные главари, Валент и Урзакий, подготовляли обращение запада к арианству, выразившееся в аримино-никской унии, то для Илария ничего не могло быть естественнее – остановиться на характеристике сардикийского собора, на котором западным епископам пришлось впервые иметь дело с apиaнами и высказать свое отношение к главнейшему борцу против арианства – Афанасию⁷¹. И Иларий, действительно, в цитованном фрагменте довольно подробно останавливается на вопросе об обвинениях, представленных apианами на Афанасия сардикийскому собору⁷². Основная мысль, которую Иларий проводит в своих замечаниях к документам сардикийского собора, – та, что все обвинения против Афанасия были явно несостоятельными и очевидно служили для ариан лишь предлогом, чтобы добившись осуждения самого энергичного борца за никейский символ, удобнее достигнуть торжества своей доктрины. Отметив наивность арианских обвинений Афанасия в потворстве буйству пресвитера Макария в мареотской церкви⁷³, Иларий останавливается на вопросе об отношении Афанасия к Маркеллу, поскольку дружба Афанасия с анкирским епископом давала apианам повод обвинять его в общении с заведомыми еретиками, в особенности после того как Маркелл был скомпрометтирован уклонением в ересь своего ученика Фотина. Не отрицая связи между взглядами Маркелла и Фотина, Иларий доказывает, что сомнительность вероучения Маркелла нисколько не набрасывает тени на Афанасия, и тем более не могла быть законной причиной для его осуждения, как этого хотелось бы арианам, которые по преимуществу этим вопросом были заняты на сирмийском соборе (347 или 351 года), имевшем своей задачей между прочим пересмотреть и кассировать сардикийские определения о Маркелле и Афанасии. Хотя, – таков ход мыслей Илария, – вопрос о Маркелле на западе почитался уже исчерпанным на сардикийском соборе, реабилитировавшем Маркелла и Афанасия, так что отцы медиоланского собора (347 г.), уведомляя восточных епископов об ереси Фотина, не сочли нужным касаться вопроса о Маркелле, – однако люди, известные своей хитростью, коварством и злобой, захотели воспользоваться вопросом о Фотине, как благоприятным предлогом – осудить и Маркелла, учителя Фотина, а осудивши Маркелла поднять и заглохшее дело о винах Афанасия, вместе с Маркеллом оправданного на сардикийском соборе⁷⁴. Едва ли можно сомневаться, что под коварными и злобными людьми Иларий в данном случае разумеет предводителей агрресивного движения ариан на западе, – и прежде всего Урзакия и Валента, игравших видную роль на сирмийских соборах. Но этот хитрый маневр ариан, по взгляду Илария, не выдерживает критики. В самом деле, допустим, что между ересью Фотина и доктриной Маркелла есть известная историческая связь⁷⁵, но какое отношение этот факт может иметь к вопросу об авторитете сардикийского собора и о законности его постановлений относительно Афанасия? Ведь сардикийский собор высказал свое суждение о Маркелле по специальному поводу, рассмотрев его книгу «de subjectione (ύποταγή) Domini Christi», осужденную арианами на константинопольском соборе (336 г.) против Афанасия. Верность суждения сардикийских отцов об этой книге, как содержащей в себе православное учение, остается незыблемой до сих пор, и ничуть не колеблется от того, что Маркелл позднее стал высказывать мысли уже еретического характера⁷⁶. Известно, что тот же самый Афанасий, дело которого на сардикийском соборе было так тесно связано с вопросом о Маркелле, впоследствии, познакомясь с позднейшими сочинениями Маркелла, проникнутыми фотинианским духом, отлучил Маркелла от своего общения⁷⁷.

Итак, что за причина, по которой apиaнe, пользуясь фактом уклонения Маркелла в еретичество, настаивают на пересмотре сардикийских определений об Афанасии? Разве отпадение Маркелла от веры выразилось в той его книге, которая была оппробирована сардикийским собором, а произошло не в позднейшее время, уже после того, как Афанасий прекратил с ним общение? Не ясно-ли, что в обоих случаях Афанасий является безукоризненным: и тогда, когда последуя авторитету сардикийских отцов, имел общение с Маркеллом, и тогда, когда заблаговременно, без всякаго соборного постановления, порвал с ним общение⁷⁸ Очевидно, заключает Иларий, – что причина настойчивого желания «коварных людей» на сирмийском соборе – кассировать сардикийские постановления, лежала в другой плоскости⁷⁹. Причина всех ложно возводимых на Афанасия обвинений заключается в ненависти к нему со стороны ариан, которые справедливо видят в нем главнейшего творца и опору никейской веры⁸⁰. Оставляя в стороне характеристику собственно догматической части этого фрагмента Илария, представляющей сопоставление никейского символа с вероопределением отмеченного сирмийского собора (в его послании «Profitemur»), которое «коварные люди» хотели ввести в церковь, добиваясь осуждения Афанасия⁸¹, мы уже из изложенного содержания цитованнаго фрагмента можем сделать вывод об его соответствии задачам и плану исторического труда Илария, и, следовательно, об его весьма вероятной принадлежности к этому именно произведению галльскаго богослова.

Гораздо больше сомнений в принадлежности Иларию возбуждает следующий из дошедших до нас с комментариями автора т.н. 4-й фрагмент, содержащий в себе послание папы Либерия к восточным епископам (Studens paci..), в котором папа объявляет Афанасия отлученным от общения с римской церковью за то, что этот последний не явился на суд к папскому трибуналу для разбирательства своей распри с восточными епископами, – документ, известный нам только из фрагментов Илария⁸². Что Иларий, имея в виду в своем историческом труде разоблачить коварную тактику ариан на христианском западе, мог затронуть и вопрос о папе Либерии, – лице, по отношению к которому арианские козни увенчались наибольшим успехом, наложившим печальную тень на нравственный облик этого предстоятеля римской кафедры, – это является вполне естественным предположением. Основания, по которым представляется затруднительным признать принадлежность Иларию цитованнаго документа, состоят исключительно в самом его содержании, повидимому расходящемся со всем, что мы из достоверных источников знаем об отношениях между Афанасием и Либерием. С одной стороны, ни Афанасий и никто другой из древних писателей не упоминают об этом «падении» Либерия, видимо относящемся к до-ссыльному периоду его папствования (cfr. ad nomen luli etc.) и говорят лишь об его падении после ссылки, когда он, «убоясь смерти», подписал какое то «еретическое» определение⁸³, а с другой стороны, положительно известно, что Либерий, по свидетельству самого Афанасия, в Риме до ссылки ревностно стоял за александрийского епископа, несмотря на угрозы и обольщения со стороны евнуха Евсевия⁸⁴, – затем защищал его на миланском соборе, и наконец отправился ради него в ссылку, предпочитая, как говорит Афанасий, «лучше все претерпеть, нежели изменить истине и определению, сделанному в мою пользу»⁸⁵. Впечатление необычайности, производимое самым содержанием цитованнаго документа, еще более усиливается комментарием к нему Илария, – комментарием вообще очень туманным по своему смыслу, и в особенности загадочным по своим начальным словам, в которых Иларий высказывает мысль, что в приведенном послании Либерия нет ничего «несвятого», набрасывающего тень на его автора⁸⁶.

Существующие в научной литературе суждения об этом фрагменте – очень разнообразны. Одни из ученых совершенно отрицают подлинность как самого документа, так и присоединяемого к нему комментария. По взгляду Stiltinсk’a, приведенное послание Либерия в связи с замечаниями к нему комментатора является наилучшим доказательством вообще не принадлежности фрагментов Иларию, поскольку очевидная нелепость комментария ясно обнаруживает в его авторе «невежду (hominem quoque imperitum), который, кажется, сам не понимал, что говорит (ipse nescivisse, quid diceret)»⁸⁷. К такому взгляду отчасти примыкает Cave, трактующий цитованный фрагмент или как безусловно подложный, или как отрывок ех ореrе historico Илария, лишь по небрежности переписчика помещенный не на своем месте⁸⁸), и Lefevre (Faber), объявляющий это послание «сомнительным» исключительно на основании его внутреннего характера⁸⁹). Другие ученые признают подлинность этого фрагмента в условном смысле: не отрицая его принадлежности к историческому труду Илария, они объявляют цитованное послание Либерия подлогом со стороны ариан, приведенным у Илария в качестве образчика безнравственной и коварной тактики ариан. Этот взгляд был глухо высказан у Барония⁹⁰, раскрыть Coustant’ом и Самуиловым, видимо принят у Hefele, Langen’a, и отчасти у Viehhauser’a⁹¹. Наконец, в прямом смысле подлинность цитованнаго документа принимается у Bower’a, Tillemont’a, и Schiktanz’a⁹², при чем первые двое относят его происхождение к самому началу папствования Либерия, а последний – к эпохе жизни Либерия в ссылке.

Оставляя в стороне ученые мнения первого рода, или обходящие (Фабер), или скорее разрубающие, чем распутывающие спорный вопрос (Стильтинг), мы остановимся на суждениях второго рода, которые повидимому вполне удовлетворительно разъясняют смысл как самого документа, так и примыкающего к нему комментария, и вполне гармонируют как с характером исторического труда Илария, так и с духом арианской эпохи. Что ариане для достижения своих целей не брезговали фабрикацией поддельных документов, об этом мы имеем авторитетные свидетельства Афанасия⁹³ и сардикийского собора⁹⁴, а что Иларий имел побуждения – занести образчик этой еретической фабрикации в свою книгу, об этом можно догадываться из самой тенденции его «исторического труда»⁹⁵.

Если же допустить, что Иларий намеренно внес этот подложный документ в свою книгу, то станут понятными и загадочные начальные слова его комментария, который очевидно имеют чисто ироническое значение (meram esse ironiam)⁹⁶. Понятно значение и следующей фразы (Sed Potamius et Epictetus etc.): она как «противоположение первой фразе, кажется, дает мысль, что Потамий и Эпиктет, составляя подложное письмо, не хотели слышать ни о святости, ни о страхе Божием»⁹⁷. Смысл дальнейших слов комментария – тот, что «несмотря на подлог, которым ариане хотели обмануть епископов, они не достигли от Либерия перерешения постановлений сардикийского собора», и радость их была непродолжительна, потому что из Египта явилась к Либерию депутация, с письмом от египетских епископов. Litterae (вероятно, замечает г. Самуилов опущено nam или enim и далее указывается причина неудачи) ex Aegypto omni atque ab Alexandria missae admonebant (разумеется, – вставляет г. Самуилов, – Либерия в невинности Афанасия) etc. «С этим согласно сведение в письме Либерия к Констанцию (Obsecro) о присылке к нему писем от 80 египетских епископов в защиту Афанасия и с ними согласился Либерий (fr. V, 2). Если справедливо подобное разъяснение текста, тогда приходится признать составителями письма, которое рассылал Фортунациан, Потамия и Епиктета и после миланского собора, на котором пал Потамий... Цель составления была побудить западных епископов авторитетом Либерия к подписи осуждения Афанасия. Известно, что на миланском соборе было 32 епископа, а подписей получилось 300. Очевидно, ариане пользовались всеми возможными средствами, чтобы повлиять на западных епископов»⁹⁸.

Несмотря на видимую вероятность изложенного взгляда Кутана – Самуилова на смысл цитованнаго фрагмента, есть некоторые основания, не позволяющие нам согласиться с ним. Во-первых, этот взгляд не совсем уясняет смысл замечания комментария, что Потамий и Епиктет damnare urbis Romae episcopum gaudent, sicut in ariminensi synodo continetur. Трудно сказать, насколько успешно ариане достигали своих целей фальсификаторскими приемами, но естественно думать, что значение таких подлогов было довольно слабым: секрет подделки едва-ли оставался долгое время тайной, в особенности когда дело касалось таких видных лиц, как римский епископ, участие или неучастие которого в том или другом деле не могло оставаться достоверно не известным широкому кругу лиц. Отсюда, слова Илария, что Епиктет и Потамий «возрадовались», узнав об осуждении Афанасия римским папой, представлялись бы странными, если бы документ об этом осуждении Афанасия был только их же собственной фабрикацией. Естественнее предполагать, что арианам на этот раз посчастливилось заполучить от папы подлинный документ, на влияние которого они имели полное основание рассчитывать. Небезинтересно, что у Илария радостное впечатление, произведенное этим документом на арианские круги, сравнивается с внечатлением от успеха ариминской (никской) унии. Во-вторых, в обяснении г. Самуиловым цитованнаго фрагмента нам представляются некоторые внутренние и хронологические несообразности. С одной стороны, высказывается, что отлучение Афанасия Либерием было лишь чистейшим вымыслом двух арианских епископов, а с другой стороны, представляется, что как будто по поводу этого вымысла в Рим приезжает нарочитая депутация египетских епископов, и самая «неудача» арианского замысла представляется обусловленной влиянием этой депутации и ее писемь на папу. Составление цитованнаго письма, наконец, у г. Самуилова, с одной стороны, приурочивается к эпохе после миланскаго собора (355 г.) и самая цель его полагается в желании apиaн увеличить число подписей под миланским определением, а с другой стороны в подтверждение мысли, что к Либерию действительно приезжала делегация египетских епископов с письмами за Афанасия (приезд которой в фраменте Илария ставится в причинную зависимость с «подложным» экскоммуникационным посланием Либерия) у г. Самуилова делается ссылка на письмо Либерия к Констанцию (Obsecro..), между тем как известно, что это письмо Либерия относится ко времени после арелатскаго собора и содержит в себе просьбу к императору о созыве нового (миланского) собора по делу Афанасия с арианами⁹⁹. Таким образом выходит, своеобразная путаница фактов: события, связанные с фактами до миланского собора (письмо Либерия: Obsecro) в известном смысле обусловливаются событиями, датируемыми после миланского собора (агитация арианской партии по делу об увеличении подписей под миланским определением, подложное письмо; Studens paci, сфабрикованное Потамием, и приезд египетской делегации).

Гораздо более соответствующим и смыслу обсуждаемого фрагмента и характеру церковно – исторических событий половины 4-го века нам представляется третий из отмеченных выше взглядов на цитованное послание Либepия, принимающий в буквальном смысле подлинность как самого документа, так и относящегося к нему комментария. Этот взгляд, в достаточно ясных чертах высказанный уже Тильмоном, нам кажется незаслуженно забытым в позднейшей церковно-исторической науке. Препятствия, мешавшие подойти к вопросу с этого наиболее прямого и естественного пути, подробно указаны у Кутана, Гефеле и Самуилова и заключаются, как мы уже отметили, в видимом разладе цитованнаго документа с другими историческими сведениями об отношениях Либерия к Афанасию, – но эти препятствия нам не кажутся безусловно неустранимыми. Главным возражением против допущения действительного разрыва между Афанасием и Либерием, и при том в начале его папствования, является умолчание об этом факте у Афанасия, и в частности в его «истории ариан к монахам», где он, по хронологическому ходу повествования, повидимому, близко подходит к этому эпизоду, именно после рассказа о том, как apиане «еще вначале покушались» через влияние евнуха Евсевия на папу Либерия «растлить и римскую церковь»¹⁰⁰. Однако, всматриваясь в логический ход повествования у Афанасия, мы находим, что Афанасий имел полное основание н прямой интерес умолчать об этом эпизоде. Поставив своей задачей рассказать «монахам, повсюду пребывающим, о том, что сделано арианами при Констанции», Афанасий, кажется, заботится не столько об исторической полноте и точности рассказа, сколько об яркости изображения, – и его «история» имеет очень заметный характер исторического памфлета, – проникнута тенденцией противопоставить величию и мужеству защитников православия – козни, насилия и обольщения Констанция и его приверженцев. Эта тенденция «истории» Афанасия сказывается как в многочисленных моральных сентенциях, какими пересыпано данное сочинение, так и в целых, драматических, но лишь боле или менее соответствующих действительности диалогах, которые автор для большей изобразительности изложения влагает в уста действующих лиц¹⁰¹. Если же такова была тенденция «истории» Афанасия, то для него было вполне естественно обойти в ней вопрос о своей временной размолвке с папой. Известно, что в этой же самой «истории» Афанасий всеми мерами старается смягчить измену Либерия вере во время ссылки, подчеркивая мысль, что Либерий допустил этот шаг не по своей злой воле, а из страха пред арианами¹⁰². Но то падение Либерия, выразившееся в его разрыве сношений с Афанасием в начале папской деятельности, о котором говорится в интересующем нас документе, не было обусловлено, как мы постараемся показать ниже, даже и страхом, а было лишь минутной оплошностью папы, – не касалось собственно его религиозно-догматических убеждений, – и по своему практическому значению было настолько ничтожно, что и не могло трактоваться, как его «падение». Этим своеобразным (недогматическим) характером разрыва с Афанасием и ничтожностью его практических следствий можно объяснить, почему и сам Либерий в своем послании к восточным из ссылки (Pro deifico) не указывает, что он уже однажды, когда-то осудил Афанасия.

Признавая полную подлинность цитованнаго послания Либерия, мы таким образом имеем дело со следующим фактом, Либерий тотчас после своего вступления на папский престол требует к себе в Рим Афанасия для рассмотра представленных на него арианами еще покойному папе Юлию жалоб. В своем пригласительном письме к Афанасию, посланному ему с пресвитерами Павлом и Гелианом, папа предупреждал александрийского епископа, что если он не исполнит этого требования римской кафедры, то будет отлучен от общения с нею. Афанасий через этих же самых легатов заявил папе, что он, Афанасий, не намерен явиться в Рим, – и папе не оставалось ничего другого, как привести свою угрозу в исполнение: формально заявить о своем общении с обвинителями Афанасия, как и с прочими епископами кафолической церкви, а Афанасия – объявить отлученным от римской церкви и лишенным общения с нею посредством (мирных) церковных грамот. Теперь спрашивается, возможен ли был такой факт, и не находит ли он какого либо разъяснения в других памятниках данной эпохи?

Хорошим пособием, проливающим свет на смысл этого загадочного факта, на наш взгляд, является уже цитованное выше послание Либерия к Констанцию, начинающееся словами: Obsecro, – написанное в 353 или 354 г. По своему основному содержанию это послание Либерия представляет жалобу папы на арианское направление отцов арелатского собора, которые осудили Афанасия, заявив себя чистыми apианами – и просьбу о созыве, поэтому, нового собора по делу Афанасия¹⁰³. Но наряду с этим основным содержанием послание Либерия, как бы в качестве иллюстрации к мысли о запутанности дела Афанасия, сообщает несколько любопытных подробностей из его процесса в Рим, сопоставляя который с содержанием интересующего нас послания: Studens paci, мы и находим возможным выяснить исторический смысл этого загадочного фрагмента в таком виде.

Либерий вступил на римскую кафедру 22-го мая 352 г., после смерти папы Юлия (12 апреля), – знаменитого своей стойкой защитой Афанасия, и тем высоким авторитетом, каким он пользовался в церковном мире не только на западе, но и на востоке. Известно, что в начала 40 г.г. к авторитетному суду папы в pacпpe Афанасия с apианами обращались как египетские епископы, так и «евсевиевы приверженцы», с просьбой о «дозволении созвать собор и на нем самому Юлию, если пожелает, быть судьей»¹⁰⁴. И Юлий сам высоко ставил свой папский авторитет: его послание к отцам антиохийского собора (340 г.) дышит глубоким сознанием своего достоинства, и наполнено даже властными упреками по адресу восточных отцов за то, что они под различными «неосновательными, несправедливыми и подозрительными предлогами»¹⁰⁵ не поспешили явиться к папе для разбирательства своей распри с Афанасием, тогда как последний полтора года жил в Риме, «ожидая (обращается папа к восточным), что прибудете вы», и при том явился в Рим «не сам по себе, но будучи вызван нами, и получив от нас письма, как и к вам было нами писано»¹⁰⁶. Известно, что сардикийский собор (343 г.) формально установил расширение церковной юрисдикции римского епископа, предоставив ему право принимать аппелляции на решения провинциальных соборов, и в случае нужды переносить разбирательство того или другого дела на усмотрение своего трибунала¹⁰⁷. Понятно, что после такого возвеличения римской кафедры при Юлии вопрос о том, какую позицию займет его преемник в распре Афанасия с арианами, тянувшейся в течение долгих лет, и все еще развивавшейся, несмотря на повидимому окончательное разрешение ее на сардикийском соборе, получал особенное значение. Какие надежды возлагали ариане на вновь избранного папу, об этом свидетельствует сам Афанасий «С самого начала, – пишет он, (apиaнe) не оставили в покое Либерия, римского епископа... Как скоро увидели, что Либерий держится православия, ненавидит арианскую ересь,.. тотчас рассудили эти злочестивые: если Либерия склоним на свою сторону, то вскоре и всех преодолеем. И клевещут они царю, а этот в чаянии чрез Либерия привлечь к себе всех, немедленно пишет, и посылает какого то евнуха, по имени Евсевия, с письмом и с дарами, чтобы обольстить дарами и привести в страх письмом»¹⁰⁸. Мы не знаем, что собственно писал Констанций Либерию, но из дальнейшего повествования Афанасия можем догадываться, что император настаивал на пересмотре дела об Афанасии, решенного в Сардике, мотивируя необходимость этого пересмотра интересами церковного мира, – и эти аргументы Констанция, повидимому, настолько были основательны, по крайней мере, с формальной стороны, что Либерий в принципе соглашался на пересмотр сардикийского определения, и настаивал лишь на том, чтобы суд над Афанасием не был заочным, чтобы этот суд был совершен публично, на соборе, и чтобы отцам этого предполагаемого собора была гарантирована свобода суждений. «Можно-ли поступить так с Афанасием, – возражал папа на предложения евнуха Евceвия, – кого совершенно оправдал не только первый, но и второй, отовсюду созванный, собор¹⁰⁹, и кого римская церковь отпустила с миром, того можем ли мы осудить? И кто одобрит нас, если заочно окажем отвращение к тому, кого лично возлюбили и допустили с собой в общение? Нет такого церковного правила, не имеем у себя подобного предания от отцов, которые сами заимствовались у блаженного и великого ап. Петра. Но если царь заботится о церковном мире, если повелевает уничтожить написанное нами в пользу Афанасия¹¹⁰, то пусть будет уничтожено составленное ими против Афанасия, а также уничтожено составленное и против всех других, и пусть, наконец, составится церковный собор вдали от дворца, где не присутствовал бы царь, не появлялся комит, не угрожал судья, но было бы достаточно Божия только страха, и апостольских постановлений»¹¹¹. Может быть, как мотив для пересмотра дела об Афанасии, императором выставлялся и ряд новых обвинений со стороны ариан против александрийского епископа, – обвинений, о которых упоминает и сам Aфанасий¹¹².

Как поступил Либерий в виду этого настойчивого желания императора? Уже из представленных сейчас переговоров Либерия с Евсевием можно допустить возможность, что папа поддался убеждениям apианской партии и решил созвать собор в Риме по делу Афанасия, «вдали от двора», с участием самого подсудимого, – и что папа через особую делегацию потребовал к себе на суд Афанасия, а то обстоятельство, что папа в цитованном послании к восточным не раз подчеркивает мысль о церковном мире, как руководящем мотиве папы в данном случае¹¹³, в связи с отмеченным выше указанием Констанция на возможность церковного мира именно путем пересмотра вопроса об Афанасии, дает косвенное основание ставить это послание папы в причинную связь с воздействием на Либерия со стороны арианской придворной партии. Те детали, с какими выступает этот факт разрыва Либерия с Афанасием в цитованном послании Либерия также не заключают в себе ничего невероятного, безусловно расходящегося с духом данной эпохи. Выступление римского папы в роли авторитетного судьи между Афанасием и восточными епископами уже имело прецеденты в упомянутой нами пастырской деятельности Юлия, – и Либерий, вызывая в Рим Афанасия, имел основание говорить (в анализируемом послании), что он действуете в данном случае traditione majorum. То обстоятельство, что Либерий оговаривает неявку подсудимого в Рим угрозой его отлучения от римской церкви также не противоречит современной церковно-судебной практике, по которой намеренная неявка той или другой из тяжущихся сторон в суд рассматривалась, как формальное основание для признания ее виновной, и для оправдани ее соперников. В данном же случае естественно допустить, что такая оговорка была сделана Либерием не без коварного влияния врагов Афанасия, которые могли возлагать на нее свой, в действительности и оправдавшийся, рассчет. Равным образом, нет ничего невероятного и в образе действий Афанасия, как они обрисовываются в анализируемом документе. Тильмон высказывает догадку, что Афанасий отказался явиться в Рим по вызову папы, опасаясь каких либо насильственных действий со стороны своих врагов (qu’il craiguist quelque entreprise sur sa vie)¹¹⁴, но нам представляется более правдоподобной догадка Bower’a, что Aфанасий в данном случае был неприятно поражен властным тоном папы, так решительно заявлявшего свою юрисдикционную власть над александрийским епископом¹¹⁵. Может быть, в данном случае мы имеем уже пример различного понимания на востоке и западе 6-го правила никейского собора и 3, 4 и 7 правил сардикийского собора об административно-судебных правах римской кафедры, – правилах, которые, как известно, на западе и в особенности самими папами понимались в очень широком смысле¹¹⁶.

Если до сих пор мы имели в виду обосновать лишь возможность представленного конфликта между Либерием и Афанасием, то анализ примыкающих к рассмотренному посланию папы пояснительных замечаний Илария в связи с посланием Либерия: Obsecro, и другими историческими свидетельствами, дает несколько доказательств и в пользу вероятности принятого нами истолкования цитованнаго фрагмента. Прежде всего, наше понимание письма Либерия в значительной степени упрощает смысл загадочных начальных слов комментария: Quid in his litteris non sanctitatis etc., сообщая им прямое, буквальное значение¹¹⁷. Не трудно представить, как довольны были враги Aфанасия, достигнув указанным путем разрыва папы с александрийским епископом. Этой размолвкой, происшедшей на почве формально-канонических недоразумений, они надеялись набросить тень на Афанасия, как представителя известной догматической партии, и старались придать этой размолвке характер вероисповедной розни между римским папой и александрийским защитником единосущия. Известно, что осуждение в лице Афанасия ненавистного омиусианства всегда было движущим нервом всех арианских интриг, направленных против александрийского епископа, и что в Риме, напр., евнух Евсевий, после неудачи склонить Либерия, «огорчался не столько тем, что Либерий не подписал (осуждения Афанасия), сколько тем, что нашел в папе противника ереси¹¹⁸». Нелишне припомнить, что, по замечанию Илария, арианствующие епископы очень обрадовались посланию папы, и усердно распространяли его в церковных кругах. Если допустить, что ариане старались придать посланию папы «Studens расi» смысл осуждения догматических взглядов Афанасия с высоты римского престола, и таким путем – оказать влияние в сторону apианствa на простодушных членов православного общества, то вполне естественно, что Иларий, поставивший основной задачей своей книги «против Валента и Урзакия» – разоблачить все арианские интриги, рассчитаные на уловление «западных», имел прямой интерес разъяснить подлинный смысл перетолковываемаго документа. Комментарий Илария к данному посланию папы, как известно, дошел до нас в очень урезанном виде, и мы не можем судить, что предшествовало процитованному документу в «книге» Илария, но непосредственно следующие за его цитацией слова Илария изобличают в комментаторе адвоката папы, старающегося реабилитировать смысл этого его послания. Приведя дословно послание Либерия, Иларий спрашивает: «что (же) в этом послании – противного святыне, что продиктовано не страхом Божиим», т. е. что в этом послании – компрометирующего папу, что не являлось бы выражением его благочестивой (хотя, может быть, не по разуму) ревности о церковном мире? «Но Потамий и Епиктет, – продолжает Иларий, – радуясь, как и на ариминском соборе, осуждению (Афанасия) римским епископом, не хотели слышать об этом», т. е. Потамий, еп. Лиссабонский, и Епиктет, еп. Центумцеллийский, – ¹¹⁹одни из первых и дятельных представителей apианствa на западе, не хотели принимать в рассчет истинного смысла отлучения Либерием Афанасия, а придали ему характер догматического разногласия. «Однако, – замечает далее Иларий, – и еп. Фортунациан, который рассылал это послание различным епископам, не достиг своей цели¹²⁰. Какие они ( – поименованные apиане) труды ни приложили (в этом акте отлучения Афанасия), и к каким рискованным поступкам ни прибегали, им ничуть не удалось отнять силу (буквально: сорвать) у постановлений capдикийского собора, на котором был оправдан Афанасий и осуждены aриане».

Вполне гармонируя, таким образом, с начальными словами комментария Илария, принятое нами понимание документа: Studens paci оправдывается и дальнейшим его содержанием, сопоставляемым с содержанием послания Либерия: Obsecro. В комментарии, как мы знаем, причина арианской «неудачи» и благополучной развязки конфликта между Либерием и Афанасием глухо указывается в приезде в Рим египетской делегации, – в послании же Либерия, к Констанцию («Obsecro») мы находим более подробное изложение обстоятельств приезда этой делегации, проливающее свет и на характер интересующего нас конфликта. Ходатайствуя пред императором о созыве нового собора по делу Афанасия, Либерий между прочим отмечает, какие волнения вызвало в Риме раннейшее отношение папы к этому вопросу. «Многие члены церкви, – писал Либерий императору, – стремятся опорочить меня, утверждая, будто я утаил послания, чтобы не обнаружить пред всеми преступлений того лица (разум. Афанасия), которое, по их словам, было уже осуждено ими. Какие послания? Послания восточных и египетских епископов, в которых трактовалось об одних и тех же преступлениях Афанасия? Но всем достаточно известно, и никто не будет возражать против этого, что я послания восточных принял близко к сердцу, (intimasse) прочел (их) пред церковью, прочел пред собором, и даже дал на них ответ восточным (atque haec etiam Orientalibus respondisse). Я не покривил (в данном случае) своей ни религиозной, ни судейской совестью: (но) так как в это самое время 80 египетских епископов обратились с кассацией приговора над Афанасием, (то) я равным образом и их послание прочел и объявил итальянским епископам. Отсюда, представлялось бы даже противным божественному закону, если бы я сообразовал свой приговор с известной частью (собора), в то время как большинство епископов высказалось в пользу Афанасия. Акты (первого из этих соборов), – говорю, как перед Богом, – Евсевий, который был (перед этим) послан (сюда), оставил у нас, а акты последующего собора Викентий, бывший в числе прочих легатом в Арелате, доставил (туда), на случай, если бы они понадобились на (тамошнем) соборе. Итак, твоя мудрость видит, что ничего не вошло в мою душу, помыслить о чем было бы недостойно служителей Бога. Свидетель мне Бог, свидетельница мне вся церковь со своими членами, что я во имя веры и страха Божия попираю и попирал все земное, как учит евангелие и апостолы. Как (ранее), отправляя иное служение в церкви, я, руководясь не безрассудным страхом, но соблюдая божественные законы, не допустил в (своей) судебной деятельности ничего по тщеславию, ничего по славолюбию, так и к этому служению, свидетель мне Бог, я приступил не по своей охоте, и надеюсь пребывать в нем, покуда живу в этом мире, не оскорбляя Бога. Я всегда осуществлял не свои (личные) постановления, но постановления апостольские, дабы они пребывали всегда твердыми и ненарушимыми. Последуя обычаям и установлениям моих предшественников, я не позволил себе ничего ни прибавить, ни отнять (из прав) епископской кафедры Рима. И соблюдая cию веру (=священные права), освященную чрез преемство стольких епископов, из которых многие были мучениками, я желаю, чтобы она всегда сохранялась ненарушимой»¹²¹.

Анализируя содержание приведенных слов из послания Либерия, мы можем установить следующие положения. Прежде всего, в Риме при Либерии по делу Афанасия были два собора. Хронологическая дата их падает на самые первые года папствования Либерия, так как акты последнего из этих соборов имелись уже на арелатском соборе 353 г.

На первом из них были заслушаны какие то обвинительные послания «восточных» против Афанасия, при чем на их основании собор, повидимому, нашел Афанасия, действительно, виновным, так что «многие члены церкви» (очевидно из враждебной Афанасию партии) признавали осуждение Афанасия уже совершившимся фактом. По существу-ли собор рассматривал обвинения против Афанасия (что впрочем сомнительно, в виду отсутствия подсудимого), или же он нашел какие нибудь формальные основания для осуждения Афанасия – мы не знаем; однако известно, что результатом этого соборного обсуждения восточных посланий был и какой то письменный «ответ» папы «восточным». Определение этого собора впрочем, повидимому, не получило широкой формальной огласки и не имело большого практического значения: по крайней мере Либерий в сейчас цитованном послании к Констанцию находит нужным уверять императора, что деяния этого собора были записаны, и что эти акты были оставлены в папской канцелярии каким то Евсевием, «посланным» в Рим (не евнух-ли это Евсевий, о котором упоминает Афанасий?), и спешившим в Африку. Обстоятельства после этого собора сложились так, что потребовался новый пересмотр дела об Афанасии. Из Египта приехали в Рим 80 епископов и представили папе послания, в которых они по своему освещали «преступления» Афанасия, возведенные на него восточными. Был созван новый собор, на котором большинство италийских епископов высказалось уже в пользу Афанасия и сам папа счел нравственным долгом встать на сторону большинства. Нетрудно предугадать, какое неприятное впечатление произвел этот новый поворот дела об Афанасии на тех «членов церкви», которые видимо с удовольствием считали вопрос об Афанасии поконченным на предыдущем соборе. Против Либерия поднялось в антиафанасиевской партии глухое недовольство, настолько серьезное, что папа нашел себя вынужденным оправдываться от взводимых на него нареканий перед императором. Из апологетических замечаний Либерия можно заключать, что враждебные Афанасию «члены церкви» обвиняли папу в бюрократическом произволе, в человкоугодничестве, ради которого он встал на сторону афанасиевской партии и даже «утаил» т. е. не дал законного хода жалобам на Aфанасия со стороны восточных епископов. Решительно отвергая последнее обвинение, как заведомо ложное, папа уверяет, что он в данном процессе Афанасия стоял на строго-законной почве: отменяя постановление первого собора об Афанасии, уже объявленное в особом послании к восточным, папа поступил так, лишь следуя законному решению большинства епископов, бывших на втором соборе, и нисколько не нарушил церковных канонов, и не уронил авторитета римской кафедры, установленного целым рядом славных предшественников Либерия.

Из представленного содержания письма Либерия, в общем достаточно наглядно обрисовывающего положение церковных дел в Риме в начале его папствования, представляется лишь неясным вопрос, какое именно письмо Либерий послал с первого собора восточным, и каким образом отмена его решения могла казаться нарушением канонических прерогатив римской кафедры? Нам кажется, что это послание восточным и есть не что иное, как цитованный выше документ: Studens paci..., а ответ на второй из намеченных вопросов можно найти в комментарии к этому документу у Илария, где характер египетской делегации к папе, вызвавшей отмену первого соборного постановления об Афанасии, обрисовывается с большей определенностью. Раскрывая, почему арианствующие епископы Потамий, Епиктет и Фортунациан напрасно радовались осуждению папой Афанасия, Иларий замечает: «ибо (в Рим) пришли увещательные послания от всего Египта и Александрии: как раньше при Юлии были писаны послания (папе с ходатайством) о поддержке общения с изгнанником – Aфанасием, так и теперь были представлены Либерию такие же послания (с ходатайством) о соблюдении общения (с Афанасием и подведомственными ему епископами) как это видно из нижеследующего»¹²². Формальный разрыв с папой, вызванный отказом Афанасия явиться на суд в Рим, видимо произвел сильное впечатление как на самого александрийского епископа, так и вообще на египетских защитников единосущия, поскольку этот разлад из-за юрисдикционных недоразумений являлся как нельзя больше на руку арианской партии и грозил существенным интересам борьбы за православие. Афанасий великодушно уступил римскому епископу: не находя почему то возможным или нужным лично явиться в Рим, он однако посылает к папе делегацию епископов и оправдательное послание (cfr. ex Alexandria). Тот факт, что Иларий эти кассационные представления египетских епископов ставит в довольно тесную параллель с подобными же письмами, представленными некогда папе Юлию, дает некоторое основание думать, что как эти, так и те, заключали в себе фактическое опровержение арианских обвинений, взведенных на Афанасия¹²³. Римский собор, вторично созванный Либерием, конечно, опираясь на эти опровержения, как видно из послания папы, оправдал Афанасия, но процессу Афанасия с арианами, впрочем, суждено было еще развиваться на арелатском и миланском соборах¹²⁴)... Следующий фрагмент ex opere historico Илария, содержащий в себе наряду с известного рода историческими документами и пояснительные замечания автора – фрагмент VI-й, заключающий в себе, как мы уже отметили, пять посланий Либерия к различным лицам¹²⁵. Хотя надписания, характер и хронологические даты поименованных посланий Либерия не представляют препятствий считать их отрывками из исторического труда Илария, но данные документы в теперешней редакции фрагментов operis historici Илария почти совершенно не связаны между собою, так что историку не остается почти никакой возможности судить, какое значение они имели в общем составе исторического труда Илария¹²⁶. Имеющиеся при 3-ем и 4-м из этих посланий Либерия вставочные замечания и настолько кратки и настолько странны по своей фразеологии, что вызывают основательные сомнения в принадлежности их перу Илария. Первое замечание просто устанавливает краткую связь между 2-м и 3-м из цитованных писем Либерия. «После всего того, – гласит оно, – что Либерий или совершил или обещал, – он, будучи отправлен в ссылку, ввел вселенную (universa) в заблуждение (in irritum deduxit) своим письмом предателям еретикам арианам, которые изрекли неправедный приговор над святым (sanctum) Афанасием, православным (orthodoxum) епископом»¹²⁷. Сомнение в принадлежности этой тирады Иларию, Viehhauser обосновывает на том, что Иларий, «хотя очень часто с похвалою упоминает о великом Афанасии, но нигде не именует его святым; хотя очень часто противопоставляет еретичествующим епископам правоверных епископов, но всегда обозначает последних эпитетом: catholici, и никогда – позднее вошедшим в употребление эпитетом: orthodoxus»¹²⁸. Правда это замечание Viehhauser’a не имеет полной убедительности и во всяком случае не может иметь решающего значения. Известно, что эпитет: sanctus и даже sanctissimus употребляется у Илария, и применен у него даже к омиусианским епископам¹²⁹, а что касается термина orthodoxus, то хотя он и не встречается в сочинениях Илария, но нельзя сказать, чтобы он был решительно чужд западным писателям этой эпохи: известно, что надписанием «de fide orthodoxa» озаглавлено известное сочинение Фебадия еп. Агенского (как и Иларий, – галла по происхождению), написанное как раз в ариминскую эпоху¹³⁰. Аргумент Viehhauser’a может иметь, таким образом, значение лишь в том смысле, что указанная фразеология (сочетание терминов sanctus и orthodoxus) является во всяком случае необычной у Илария. Но помимо этих формальных возражений, можно указать и еще основание, по которому – затруднительно признать приведенную вставочную тираду, как именно отрывок из «исторического труда» Илария. Таким основанием может казаться ее слишком сухой (общий) характер: она устанавливает связь (переход) между цитованными посланиями Либерия слишком механически, что не соответствует общей манере писательства Илария, который, как можно видеть отчасти из рассмотренного выше его комментария к посланию Studens paci, так и в особенности из его сочинения de synodis, оперируя над целым рядом исторических документов, умеет связывать их анализ в стройное целое, – в связный (монографически) трактат. Не удобнее-ли допустить, что цитованная тирада принадлежит не Иларию, а позднейшему составителю того сборника, в котором дошли до нас и несомненные фрагменты ех ореrе historico Илария, – что автор этого сборника, имея под руками ряд разрозненных документов, относящихся к одной и той же эпохе и личности (в данном случае – Либерия), пожелал связать их в одно целое, и сделал это при помощи обсуждаемой довольно неуклюжей по форме фразы? Дать категорически (положительный или отрицательный) ответь на этот вопрос мы, разумеется, не имеем права.

Почти точно также дело обстоит и относительно приписки, следуемой за посланием «Pro deifico timore». По поводу слов Либерия в данном послании что он, папа, приемлет, как «кафолическую», «веру», изложенную ему Демофилом, quae Sirmio a pluribus fratribus et coepiscopis nostris tractata, exposita et suscepta est¹³¹, неизвестный автор поясняет: perfidiam autem apud Sirmium descriptam, quam dicit Liberius catholicam, a Demophilo sibi expositam, hi sunt qui conscripserunt: Narcissus, Theodorus, Basilius, Eudoxius, Demophilus, Cecropius, Silvanus, Ursacius, Valens etc... Simplicius et Junior (requirendum) omnes haeretici¹³². Что данное замечание, в полном его объеме, нельзя приписывать Иларию, за это ручается та характеристика, какая дается в приведенной тираде участниками «демофиловой» формулы, подписанной Либерием: omnes haeretici. Иларий, как замечает В. В. Болотов, не мог так сурово отозваться о них, поскольку в их числе мы видим Василия (очевидно Анкирского), которого Иларий называл sanctissimus vir¹³³, – Сильвана (епископа Тарсского), имя которого стоит на первом месте в известном уже нам послании восточных омиусиан к ариминским делегатам (составляющем основное содержаниe X фрагмента, несомненно принадлежащего Иларию),¹³⁴ и «которого Василий Великий называет не иначе, как блаженным Сильваном»¹³⁵. Отмеченное противоречие Илария самому себе В. В. Болотов устраняет тем, что не отрицая принадлежности цитованной тирады Иларию, объявляет интерполяцией (со стороны какого то фанатика-люциферианина) лишь ее последние слова: requirendum, omnes haeretici. Интерполятор «спрашивал: был ли в числе поименованных 22 епископов хотя-один православный в духе Люцифера Калариского? По справке, – вероятно с полными актами собора сирмийского – люциферианин пришел к заключению: omnes haeretici». Но можно думать, что не только последние слова, но и вся приведенная тирада принадлежит не Иларию, а какому-то позднейшему неизвестному автору (может быть, тому же фанатику-люциферианину, которому принадлежат, как увидим ниже, интерполяции и в самом тексте послания Либерия «Pro deifico timore»¹³⁶. В самом деле, если бы в задачу исторического труда Илария входило рассмотреть важный вопрос о падении папы Либерия, то естественно думать, что он не коснулся бы его так вскользь, – в сухом лишь перечислении епископов, подписавшихся под сирмийской формулой, а «как опытный писатель, opus historicum которого даже в том фрагментарном виде, в каком оно до нас дошло, обнаруживает твердую логику своего плана»¹³⁷, вошел бы в анализ по существу обстоятельств и характера этого исторического акта. Можно, конечно, возразить, что обсуждаемая тирада является у Илария только началом подробного комментария к цитованному письму Либерия, – но общий характер ее, характер хотя беглой, но целостной заметки, проникнутой определенной тенденцией (perfidia, omues haeretici), не располагает ли больше к предположению, что она есть произведение позднейшего читателя цитованнаго послания папы, – читателя, который, заинтересовавшись его содержанием, сделал (на полях) специальную историческую справку об авторах «демофиловой формулы», а позднейший переписчик этого документа внес ее уже в самый тексте, поместив непосредственно за посланием папы? Косвенным подтверждением непринадлежности данной заметки Иларию может служить также слишком сжатое перечисление в ней епископов, даже без обозначения их кафедр, тогда как с одной стороны, известно, что Иларий вообще «не затрудняется длиннотою списка подписей с кафедрами, как доказывают сохранившиеся во fragmenta ex орете historico 59 подписей отцов сердикского собора», а с другой стороны, несомненно и то, что так как «состав сирмийского собора 351 г. был случайный, следовательно полные подписи были необходимы, как на всяком чрезвычайном соборе»¹³⁸.

Если вопрос о непринадлежности Иларию вставочных замечаний, следующих за посланиями Либерия «Nolo te factum» и «Pro deifico timore», представляется еще сомнительным, то вопрос о непринадлежности ему замечаний, находящихся в самом тексте послания «Pro deifico timore», может считаться уже окончательно разрешенным в положительном смысле. Все содержание этих замечаний состоит в анафематствовании папы от имени Илария. После слов Либерия, что он, папа, приемлет сирмийскую формулу, неизвестный интерполятор вставляет: Наес est perfidia ariana, hoc ego notavi, non apostata Liberius sequentia, и несколько ниже: s. Hilarius, anathema illi dicit... Anathema tibi a me dictum, Liberi, et sociis tuis... Iterum tibi anathema et tertio, praevaricator Liberi... Подобная же анафема высказывается, наконец в заключении послания Либерия к Урзакию и Валенту (Quia scio vos...): praevaricatori anathema una cum Arianis a me dictum¹³⁹. По взгляду Кутана, отмеченные выражения якобы Илария: Наес est perfidia ariana не представляются безусловно неприличными для Илария, поскольку с точки зрешя Илария, quidquid praeter unam fidem est, perfidia, non tides est¹⁴⁰. Но большинство исследователей, начиная с Baronius’a, и кончая позднейшими сочинениями В. Н. Самуилова, В. В. Болотова и Schickanz’a с большей убедительностью признают, что отмеченные анафематизмы «представляют собой интерполяции, прерывающие текст без всякой логической необходимости»¹⁴¹. «Св. Иларий, – замечает В. В. Болотов, – не мог не порицать деяния Либерия; но анафемы направляются не только против деяния, но и против самого лица Либерия... И в смысле литературного приема эти анафемы весьма неудобны: можно было порицать, осуждать, громить в сопровождающем комментарии послание Либерия, но не деликатно перебивать трижды речь Либерия: это – сангвинизм не свойственный ни сану, ни возрасту, ни высокому образованию Илария... Стоить лишь опустить эти анафематизмы и целый ряд недоумений исчезнет безследно. Эти интерполящи приписаны самому Иларию лишь по недоразумению недалеким писцом, скопировавшим их с очень древней рукописи. Нетрудно угадать, что рука фанатика-люциферианина приписала их на поле творений св. Илария; ненависть этой секты к епископу-«отступнику» не могла заглохнуть и по смерти Либерия, – и анафемы у его могилы совершенно в тоне люциферианского фанатизма»¹⁴².

Обобщая все замечания, сделанные сейчас относительно цитованных писем Либерия, мы приходим к тому заключению, что вопрос об их принадлежности к «историческому труду» Илария остается спорным. С одной стороны, то обстоятельство, что ни при одном из цитованных посланиях Либерия нет сколько-нибудь характерных замечаний Илария, как, напр. мы видели при послании: Studens paci., – отчасти располагает к мысли о непринадлежности их к «труду» Илария, – тем более, что некоторые из этих посланий в виду исключительной важности их содержания требовали от историка-комментатора обстоятельного анализа. Но с другой стороны, эта же самая важность вопросов, затронутых в цитованных письмах Либерия, из которых некоторый прямо или косвенно касаются и вопроса об Афанасии, намеченного Иларием во «введении» в свою книгу, говорит и в пользу их уместности в «историческом труде» Илария, особенно в виду высказанного автором намерения – привлечь в своем исследовании целый ряд документов, лиц и событий. Не принимая на себя ответственности за такое или иное решение намеченного вопроса мы ограничимся лишь этим указанием на его возможные данные pro и contra¹⁴³.

С большей вероятностью можно приписывать принадлежность перу Илария замечаний, находящихся в т. н. VII-м и VIII-м фрагментах. В первом из этих фрагментов, после приведенного сполна послания императора Констанция к ариминским епископам, следует отрывок, который в существующем виде фрагментов ех ореrе historico Илария носит характер отдельной статьи, с особым заглавием: incipit definitio catholica, habita ab omnibus catholicis episcopis, priusquam per terrenam potestatem territi haereticorum consortio sociarentur in concilio Ariminensi¹⁴⁴. Уже самая громоздкость этого заглавия располагает думать, что оно представляет собой позднейшую вставку какого то переписчика, а фразеология самого «определения» дает основание полагать, что оно приведено у автора, не как отдельный документа – но – в связи с общим повествованием о ходе соборных заседаний в Аримине, – была вложена в уста одного из участников собора, подобно тому, как нижеследующее определение ариминского собора о Валенте и Урзакии – приведено, в качестве предложения Грециана, епископа Галлийского¹⁴⁵. Не имеем-ли мы в данном случае дело с таким фактом, что переписчик – автор сборника, в котором дошли до нас фрагменты «исторического труда» Илария, случайно имея в руках в числе других немногих разрозненных листов operis Илария – листа, начинавшийся ex abrupto словами: sic credimus placere etc., перенес его в свой сборник, как нечто целое, снабдив его особым заглавием? Что данное «определение» ариминского собора стоит в связи с каким то последовательным повествованием о деяниях этого собора, – подтверждается дальнейшей тирадой, следующей за этими определением, и устанавливающей переход к новому акту ариминских отцов-единодушному осуждению противников никейской веры¹⁴⁶. Что касается самого содержания цитованнаго фрагмента, то оно вполне соответствует как общей задаче «исторического труда» Илария, так и сообщению Иеронима, что «книга» Илария содержала в себе историю ариминского собора «против Урзакия и Валента», и с этой стороны едва ли нуждается в каком либо оправдании. Выражая, с одной стороны, твердую решимость ариминских отцов «ничего ни прибавлять, ни убавлять» от никейской Веры, – и в частности – удерживать термин: substantia, как вполне соответствующий данным священного писания¹⁴⁷, – с другой стороны, – выражая единодушное определение ариминского собора – отлучить от церкви Урзакия и Валента, Герминия, Гаия, как еретиков, – «смущающих все церкви»¹⁴⁸, – цитованные постановления ариминских отцов являются как нельзя более уместными в «историческом труде» Илария, поскольку они самым ярким образом иллюстрировали внутреннее противоречие западного епископата, согласившегося впоследствии на никскую унию, – и были в высшей степени убедительны «для вразумления» лиц, малодушно поддавшихся этой унии. Подобным образом вполне понятными и уместными представляются в «книге» Илария как послание ариминских отцов к императору Констанцию («Jubente Deo») в котором отмеченное сейчас настроение ариминского собора было засвидетельствовано с неменьшей решительностью¹⁴⁹, – так и то замечание, какое Иларий делает относительно дальнейших событий на ариминском соборе. Отметив, что как православные отцы ариминского собора, так и представители арианствующей партии (pars haereticorum) отправили к императору по 10 легатов, Иларий переходит к повествованию и о трагической развязке ариминского собора, – об измене его послов тем определениям, какие были поставлены ариминскими отцами. «Когда епископы, – (Реститут, Григорий, Гонорат, Атений, Игин, Иустин, Приск, Прим, Таврин, Луций, Мустаций, Урбан, Гонорат, Солютор), имели остановку (consedissent mansionis) в Никее (Nicaeae=Нике), которая ранее называлась Ustodizo, в провинции Фракии, – Реститут, епископ Карфагенский сказал: Ваша мудрость, святейшие епископы, знает, что когда в Аримине шла речь о вере, произошло такое разногласие, что, по влиянию диавола, между священниками Божиими разгорелся раздор; отсюда произошло то, что я, Реститут, и часть единомысленных со мною (quae sequebatur) епископов, изрекли осуждение т. е. отлучили от своего общения братьев наших – Урзакия, Валента, Герминия и Гаия, как виновников злоумия. Но теперь мы обдумали все более близким образом (cominus), и все рассмотрели, и нашли, что нет оснований (debeat) порицать кого либо, т. е. (нашли), что они (Валент и пр.) содержат кафолическую веру, близкую к тому исповеданию, которое и мы подписали, – и никогда не были еретиками. Отсюда, так как единение мира имеет наибольшую цену пред Богом, то желательно, чтобы мы по общему нашему согласию, объявили ошибкою все, что трактовалось в Аримине и признали, при помощи Божией, единство с ними (т. е. Валентом и пр.) ненарушимым, так чтобы никто не оставался в раздоре с ними, и не мог, или и не должен порочить их. Так как, как я сказал, теперь мы все – налицо, то пусть каждый из нас выскажет, верно ли то, что предложено мною, и подпишет своей рукою. И все епископы сказали: угодно! и подписались¹⁵⁰.

Раccказав об обcтоятельcтвах «падения» аримино-никских делегатов, Иларий добавляет: «каково было то вероизложение какое они после сего подписали, – привезенное еще Валентом в Аримин, ты увидишь из нижеследующего»¹⁵¹. Кутан по поводу этих слов Илария замечает, что «здесь Иларий, повидимому, обещает дать вероопределение, предложенное Урзакием и Валентом в Аримин, и тотчас с негодованием отвергнутую православными, но теперь подписанную в Нике легатами, – если только (nisi forte) не имеет в виду лишь (dumtaxat) следующий фрагмент (=послание аримино-никских послов к Констанцию) из которого видно, насколько неправо было вероизложение, подписанное легатами, так как в этом фрагменте (1 и 2 nn.) запрещается употребление терминов: substantia и homousios¹⁵². Нам думается – можно с большей решительностью утверждать, что в полном «историческом труде» Илария в данном месте был приведен текст аримино-никской формулы, и при том в той редакции, в какой она известна нам из Сократа и Феодорита, (а не Афанасия), т. е. с добавлением в конце ее слов: «все же ереси, какие и прежде были осуждены, и вновь появились, так как они противны этой изложенной нами вере, да будут анафема»¹⁵³. Наличность этой формулы в историческом труде Илария подтверждается тем, что в т. н. 10 фрагменте Иларий, как мы уже отметили, поставив на вид западному епископату догматическую растяжимость никской формулы, в которую уже сами западные делегаты на константинопольских коллоквиумах вкладывали явно-еретический смысл, с горькой иронией восклицает: «где же (=какой же смысл имеет) ваше вероизложение, (подписанное) в Никее Фракийской, в котором вы высказали, что им побеждены все ереси»?!¹⁵⁴.

Характеристикой VII-го и VIII-гo (в связи с IX-м) фрагментов ех орете historico Илария, довольно тесно по своему содержанию примыкающих к заключительному (Х-му) отделу всей его «книги против Урзакия и Валента», мы и закончим их историко-критическое обозрение. Обзор остальных т. н. фрагментов из «исторического труда» Илария, как мы уже заметили, представляющих собой просто голые документы, без всякого следа чьей либо авторской обработки, и в значительном большинстве даже выходящих за принятую нами дату происхождения «книги» Илария, – уже выходит за рамки нашего очерка¹⁵⁵.