Глава первая. Обличение умственных заблуждений в вере

Характеристика русского народа ознакомила нас между прочим, с его умственными недостатками и заблуждениями. Недостатки эти состояли главным образом, в преобладании чувства над умом и вытекающей отсюда наклонности к суеверию и предрассудкам. Суеверие русского народа весьма сложно в своем существе, и до того укоренилось в его нравах, что дало ему название двоеверного. При таким умственном складе русский народ всего менее способен был к религиозным спорам, сознательным, так сказать, заблуждениям и ересям. Действительно, ереси не находили себе столь удобной почвы в России, какую они находили в Греции и Риме. Русский народ, вследствие умственной неразвитости, неподвижности и, можно сказать, безотчетной веры, мало увлекался религиозными спорами и не сочувствовал ересям. При всем том, он не избег некоторых заблуждений в вере, вследствие иноземного влияния и учения еретиков; таже умственная косность и неподвижность в некоторой степени подчиняла его авторитету иноземцев, еретиков и их учения. Все эти умственные заблуждения народа, противные христианству, заключавшиеся в суеверии и ересях, и связанные с жизнью, подвергались строгому обличению проповедников. Поэтому, для уразумения тона и содержания обличительных проповедей, необходимо изложить, хотя в общих чертах, историю суеверия и ересей в России. История умственных заблуждений в вере тем более необходима, что эти заблуждения стоят в связи с нравственными недостатками народа, служили для них опорою или основанием, и имели огромное влияние на жизнь общественную и частную. Кроме того, знакомство с историей умственных заблуждений выяснит нам вполне характер обличительного проповедничества, его достоинства и недостатки, степень соответствия запросам времени и нуждам церкви, и благотворного влияния на жизнь.

Суеверие русских славян самое закоренелое и, так сказать, самое жизненное. Оно доказало свою живучесть тысячелетним существованием. А потому, для полноты исторического исследования, необходимо показать: а) основные причины русского суеверия и способ возникновения его, б) источники, из которых оно развивалось в особые виды, в) влияние суеверия на жизнь народа, и г) последнюю судьбу его.

Суеверие славян, как и всех диких народов, возникло из страха и благоговения пред могуществом природы, и состояло в обожании ее сил. Природа всегда поражала людей своим устройством и разумностью своих целей. Предусмотрительность и могущество, выражающиеся в законах природы, всегда вели к идолопоклонству, олицетворению и обожанию ее сил. По понятию русских славян, вся природа, с ее явлениями и стихиями, оживлена божескою силою и наполнена духами. В частности, они признавали божескою силою, живыми существами, наделенными чувством и волею, и просто богами, стихии и вообще различные части и явления природы: небо с его светилами и метеорами, светом и теплом; огонь, с молнией и громом, как силу родственную со светом; воздух, с его атмосферными явлениями, грозой и дождем; воду, в ее вместилищах: озерах, реках и колодцах; землю с ее произведениями, каковы: камни, дерева, овин – хранилище растений, «жита, пшеницы и всякой пашницы». Небо и земля представлялись в брачном союзе: небо доселе народ почитает батюшкою, а землю матушкою, кормилицею. Души умерших, как высшее осуществление сил природы; они почитались покровителями дома и семьи. Каждая стихия, сообразно со своими явлениями, имела многих частных богов. В глубокой древности первоначально обожались самые предметы и явления природы; но по мере развития сознания народного, создавались духи, представители сил и явлений природы. С утверждением христианства все эти темные духи обращены в нечистую силу – чертей. Все эти боги, сообразно с характером явлений природы, полезных и вредных, разделялись на два класса: добрых и злых. Даже и добрые боги (Перун, Сварог и проч.) нередко делали вред и зло, для обнаружения своей силы, каприза. Ко всем этим существам народ обращался с молитвою о помощи и заклятиями. Духи, по понятию славян, жили каждый в своей стихи и в своем месте. Так напр. в воде живет водяной дух, в лесу – леший, в дому – домовой, и проч. Из предметов природы особенная таинственная сила приписывалась светилам, поражавшим своими благодетельными свойствами. Верование в светила и их влияние на судьбу людей, особенно новорожденных, произвело особую науку – астрологию. Со введением христианства в России, боязливое чувство суеверного народа олицетворило многие священные предметы, приписав им благодетельную таинственную силу. Таково напр. олицетворение праздников, вера в живую силу церковных вещей: освященной воды, ладана, и т. под. Эти верования, составлявшие чисто христианское суеверие, заключались в апокрифической литературе. Сообразно с верою в природу и духовные существа, славяне ввели многие праздники для умилостивления этих существ, – обряды и заклинания для ограждения своей жизни и домашнего счастия. Из способа возникновения русского суеверия и причин, произведших его, сами собою открываются источники и виды его²²⁰.

Источниками русского суеверия, как видно из предыдущего, служили; идолопоклонство или обожание природы; астрология или учение о влиянии светил на судьбу человека; апокрифическая литература, заключавшая в себе преимущественно суеверие христианское. Сообразно с источниками, из коих развивалось русское суеверие, оно разделяется на три главные вида: языческое, астрологическое и христианское.

Язычество, выражавшееся в обожании природы, было не только первым, но и главным источником суеверия на Руси; от него в значительной степени заимствовали свою силу астрология и апокрифическая литература. Язычество поддерживало веру в многочисленных богов, представителей сил и явлений природы, и обрядность, состоящую в жертвах и праздниках богам. Подробных сведений о божествах славян мы не имеем, так как мифология их не была подробно записана, приведена в систему, и, как думают историки, самые божества славян вырождались. «С течением времени, говорит г. Соловьев, начальные черты верований могли искажаться. Одно и тоже божество у разных племен носило разные названия, могли явиться различными божествами». Летописцы и проповедники сообщают отрывочные сведения о языческих богах и обрядах. «Наши древние писатели, говорит некто, отвращались с омерзением от народного язычества, как от дьявольского обольщения. Только немногие обличители касались его в своих поучениях, и то отчасти. Даже у новейших исследователей все в этом отношении ограничивается перечнем, с большею или меньшею полнотою, языческих богов и обрядов, почти без всякого научного объяснения и соотношения их с христианством в истории. Специального исследования о русском язычестве наша богословская литература досоле еще не представляет. В светской литературе разрабатывается языческая старина, с той или другой стороны. Особенно замечательны «Поэтические воззрения славян на природу», Афанасьева. Само собою разумеется, что светские ученые рассматривают наше язычество со своей точки зрения». Тем паче нельзя было ожидать обстоятельных сведений о язычестве от древних проповедников самоучек. Они обращали внимание на важнейшие заблуждения язычества, вредно влиявшие на жизнь, или поражавшие своею обстановкой, торжественными обрядами.

Важнейшие божества славян, упоминаемые в летописях и проповедях, были представителями света, огня, воды и воздуха, оживляющих природу. Главный бог – Перун, управлявший молнией и грозой; его звали и Сварогом. Второстепенные боги: Сварожичи – представители солнца и огня; Дажбог, Хорс, Ладо, Тур, Волос (покровитель скота), – представители солнца; Купало – бог света, Ярило – бог весны. Купалу и Ярилу некоторые смешивают. Коляда, Таусень, Авсень (ясень, ясный) – вероятно бог солнца; Сим и Регл – боги огня; Мокошь – Астарта; Стрибог – бог ветров. Далее следуют домашние боги: домовые, лешие, кикиморы; упырь, навье – мертвецы; Чур, Род – отец семейства, имеющий многих жен (покровитель дома); Рожаница – родильница; Берегиня – богиня судьбы; души умерших родителей – покровители семьи; Русалки – души умерших детей, – они жили в реках и озерах²²¹. Народ доселе верит, что русалки – души детей, умерших некрещенными. Нежить – нечистая вражеская сила, бес; Вил – вавилонский бог; Вилы – русалки. При обожании природы славяне олицетворяли и животных, и в своей мифологии дали им видное место. Конь, вол, собака, ворон и другие животные одарены предчувствием, и принимают в делах людских живое участие. С принятием христианства народ не забыл прежних верований, сближавших его с природою; он наделял животных умом и волею и допустил их в свои легендарные сказания. Библия давала к этому достаточно поводов (Медведь досоле признается бывшим когда-то человеком).

Важнейшие праздники и обряды в честь богов

При неразвитости языческой религии, в смысле системы, и множестве домашних богов, при отсутствии храмов и жрецов, которых заменяли волхвы, религия славян не отличалась парадностью и внешней обстановкой. Нехитрые обряды, жертвы и молитвы домашним богам совершались отцами семейств, очага, дома. И только немногие праздники, в честь главных богов, отличались торжественными обрядами, выказностию и разгулом. Судя по характеру главных богов, представителей солнца и света, легко понять, в какие времена и с какими обрядами будут совершаться эти праздники. Они тесно связаны с поворотами солнца и временами года. Усиление света и тепла возбуждает жизнь, желания и страсти; следовательно летние праздники должны совершаться открыто и сопровождаться играми, разгулом и всякими излишествами. Все эти соображения подтверждаются фактами. Самый шумный, продолжительный и беспутный праздник совершался в честь Купалы и Ярилы, 23 – 24 июня, когда солнце достигает высшей точки, свет и теплота – высшего напряжения, и возбуждают жизнь природы. Обряды праздника состояли в зажигании костров, прыганий через огонь, купании в реках и чувственных наслаждениях до восхода солнца. Все это делалось в надежде очищения и укрепления чудодейственною силою стихий; в это время собирали травы, приписывая им чудесную силу (И ныне в день 23 июня – ищут цветов папоротника) Думают, что в эту же ночь совершался обряд похищения девиц, заменявший брак. Второй праздник, в честь Коляды, совершался в конце декабря, когда свет солнца усиливается и дни увеличиваются. Обряд праздника состоял в хождении славить божество и собирании подаяний для жертвы. Третий праздник весны, совпадающий с масленицей. Масленица – праздник весеннего света и поминовения умерших предков. В это время живые здоровались с мертвыми на могилах, плакали и веселились. Четвертый праздник – Семик, проводы русалок в могилы, в конце весны. Семик – приятель масленицы; на лубочных картинках он принимает и величает ее. По вере славян, в начале весны мертвые оживали, в конце весны уходили в могилы.

Эта вера в различных богов, с ее праздниками и обрядами, говоря вообще, действовала более на ум и убеждения славян, нежели на их нравы и жизнь. Некоторые же обряды, вытекавшие из языческих верований, имели ближайшее отношение к жизни и преимущественно влияли на нравы славян. Обряды эти следующие: похищение девиц. На сходбищах, особенно в масленицу, молодые люди похищали девиц, обводили их трижды около озера, или дуба, и таким пустым обрядом утверждали важный договор супружеской жизни. Этот обычай в некоторых местностях существовал до наших времен (в витеб. губернии). Тризна по умершим. Тризна, производимая от слова: трунить, сопровождалась веселием в честь умерших, пьяным пиром и борьбою²²². Сжигание волхвов и ведьм или знахарей. Подозревая в волхвах чародейство и способность повелевать стихиями, славяне приписывали им общественные бедствия, и потому сжигали их. Выкапывание из земли насильственно умерших и погребение утопленников. Древняя Русь, вследствие невозделанности почвы и обилия лесов, подвергалась резким переменам погоды, вредившим плодородию; а вследствие гражданских неустройств теряла много людей от насильственной смерти. Славяне, веруя в души умерших и их влияние на жизнь, находили отношение между непогодою и погребением насильственно умерших. Для отвращения непогоды, сырости и холода, вредивших плодам, они выкапывали из земли насильственно умерших и зарывали в землю утопленников. Но главною причиною этих обрядов была вера славян в землю, как живое существо, в ее божескую власть и карательную силу. К земле, как ближайшей своей стихи и кормилице, народ особенно часто обращался с молитвами и просьбами; даже в христианстве называл ее святою, как ныне называет матерью. Древний человек, поэтому, видел страшную беду в том обстоятельстве, если по смерти «мать сыра земля» не принимала его тела. Недостойные погребения мертвецы, насильственно умершие, могли вызывать гнев земли; другие, напротив, требовали скорейшего погребения, удаления от света, воздуха и воды. Судебные поединки, называемые полем. Поединки основывались на вере в божество, карающее преступления. При неуменье вести процессы законным порядком, предки полагались на небесную помощь. Они думали, что на поединке совесть обличит виновного, отымет у него смелость и дух. Поэтому, поражение противника в поле считалось знаком суда Божия и достаточным оправданием. Но обвиняемый, надеясь на свою ловкость и помощь волхвов, тоже оправдывался поединком. Он говорил в свою защиту: «требую суда божия, поля и единоборства». Поединки, свидетельствуя о неразвитости закона, были тем более вредны, что ограждались Уложением Иоанна III и Судебником Иоанна IV. Наконец к вредным обрядам язычества надобно отнести праздничные игры, скоморошество, борьбу, кулачные бои, битье бочек и т. под. Эти игры часто совпадали с христианскими праздниками, и тем более оказывали вредное влияние на нравы. Так напр. Радуница праздновалась в Фомину неделю. Игры русальные обыкновенно отправлялись в церковные праздники, с музыкой, пляской и глумлением. «И мнози, оставивше церковь, на позор течаху»²²³. Русальною называлась неделя от святых отец до праздника Троицы. В 23 вопросе Стоглава сказано: «на русальной неделе, в троицкую субботу, по селам и погостам сходились мужи и жены на жальниках (кладбищах) и с великим криком плакали на гробах; и егда начнут скоморохи и гудцы и прегудницы играти, они же, преставше от плача, начнут скакати и плясати и в ладони бити». В 24 вопросе: «Русалии о Иоаннове дне, в навечерии Рождества и Крещения, сходятся мужи, жены и девицы на нощное плещевание, бесчинный говор, плясание и скакание, богомерзкие дела, и бывает отроком осквернение, девам растление. Егда нощь мимоходит, отходят к реце с великим криком, аки беснии, умываются водою. И егда начнут звонити заутреню, тогда отходят в домы своя, падают аки мертвии». «В праздники, говорит патр. Иоасаф, вместо духовного веселия, затевают бесовские игры... Сходятся многие люди, молодые и старые, стают в толпу, и начинают великие кулачные бои, до смерти; в этих играх многие пропадают без покаяния»²²⁴. Не распространяемся об обрядах второстепенных, менее вредных, напр. о молитвах и жертвах тварям, о ворожбе, заговорах и т. под.

Закоренелость языческого суеверия

Из всех видов суеверия, омрачавшего древнюю Русь, язычество, с его богами, праздниками и обрядами, наиболее укоренилось в народе. Не смотря на противодействие христианства, законодательства, церковной проповеди и просвещения, оно, под разными видами и формами, просуществовало тысячу лет. Причины укореннености язычества на Руси, в разных его видах и формах, различны. Главная из них – сложность языческой религии. Как обоготворение сил природы, языческая религия заключалась в бесчисленных преданиях, положениях, правилах, праздниках и обрядах, которые требовали специального изучения и опровержения. А подобные задачи решаются не скоро, веками. Языческая религия, кроме того, видоизменялась по народностям древней Руси. Язычество славян выражалось в более тонких и так сказать приличных формах идолослужения или обожания природы, и оно держалось в центральной Росси, с заметным упорством до XIV века. С ослаблением язычества славян, появилось или открылось язычество более грубое, на окраинах России. Оно открыто миссионерами, крестившими северо-восточных народов, в XIV–XV веке. Язычество северо- восточных народов выражалось в самых грубых формах, унижающих человека до крайности, и тем более усложнялось, что оно состояло в частой перемене богов. Народы пермской и вятской области, Карелии и северного Поморья, обожали ползающих животных, гадов, и нетопырей, ели всякую скверну, и жили подобно диким зверям»²²⁵. В похвальном слове соловецким чудотворцам оказано: «обитатели лесов почитают богом мясо, чем утоляют голод, то и считают богом. Они боготворят стрелу, палку и камень, посредством которых достают добычу; и таким образом всегда переменяют богов»²²⁶.

Укорененность языческой религии объясняется и замкнутостью ее или домашним характером. Как поклонение силам природы, окружавшим домашний быт, религия эта мало нуждалась в торжественности и парадной обстановке. Жертвы и молитвы богам, окружавшим домашний очаг, совершали отцы семейств. Они обращались к богам с благодарностью, за их благодеяния, с просьбою и заговорами, для отвращения ожидаемого вреда. Только в важнейших праздниках богам света Купале, Коляде и Яриле религия языческая заявляла себя открыто, на площади, в торжественных играх. Но здесь она строго преследовалась гражданскою и духовною властью, как оскорбление христианства, освящавшего нравы и проникавшего народную жизнь. За то тем с большею ревностью религия эта пряталась в четырех стенах, около семейного очага, куда с трудом проникала гражданская и духовная власть. Проходили века, поучения пастырей и определения соборов громили язычество, его игрища и торжественные обряды; но мало задевали коренные предрассудки домашнего служения. Лучшим доказательством этой истины служит то обстоятельство, что в проповедях чаще обличаются открытые языческие праздники, совершавшиеся преимущественно летом.

Укорененности язычества способствовал дух его учения, не противоречивший греховной природе и поблажавший ее страстям; а равно высокий дух христианства, с которым не вдруг освоились чувственные люди. Эта истина очевидна и не требует доказательств. Кроме того, язычество упорно поддерживали волхвы и скоморохи, о которых часто упоминают летописи и проповеди. Волхвы были истолкователями воли богов, распорядителями празднеств и совершителями религиозных обрядов. Они находили несовместными свою власть и влияние на народ с господством христианства и духовенства. Поддерживая в народе суеверие, они нередко вооружали его против христиан. Скоморохи были помощниками волхвов в выполнении языческой обрядности (гудцы и прегудницы). Они заведовали праздничными играми, хороводами, музыкой, пляской, и вообще гаерством, для потехи толпы. С целью потешать толпу разными играми и этим поддерживать свое существование, скоморохи странствовали по России, на подобие актеров. Для них тоже невыгодно было господство христианской веры, осуждавшей игры и народные представления. Враждебное отношение скоморохов к христианству видно из того, что они поддерживали свое ремесло до ХVIII века, и занимались грабежом и разбоем. «По дальним странам, говорит Стоглав, ходят скоморохи, совокупясь ватагами, до 60 – 100 человек; по деревням насильно едят и пьют, из клетей грабят и по дорогам разбивают людей». Против волхвов и скоморохов вооружались Стоглав и указы Алексея Михайловича.

Перерождение язычества – сближение его с христианством

Вот, сколь сложными средствами поддерживалось язычество на Руси, в разных его формах, вопреки учению христианской веры. Понятно само собою, что столь сложная вера языческая, укорененная в простых умах веками, не могла вдруг исчезнуть, уступить свое место христианству. Медленно и постепенно одна вера вытесняет другую, но человек преимущественно консервативен в вере. Обыкновенно старая и новая вера вступают в сделку, уживаются вместе, взаимно проникаются, и после долгих испытаний одна берет перевес над другою. Совершенного разрыва между ними не бывает. Обыкновенно изменяются имена богов, дни праздников и форма обрядов, а сущность учения остается таже. Язычество сквозит повсюду в делах и жизни христиан. Как бы ни сильно расшатался религиозный обряд, он все же пользуется уважением в народе. Как окаменелый остаток старых верований, он невольно передается из рода в род, и не исполнить его требований почитается делом греховным и вредным. Действительно, языческое суеверие, со всеми его разветвлениями, упорно противилось христианству до позднейшего времени. Слабея с веками, под влиянием проповеди, оно доказало свою живучесть тем, что постепенно перерождалось и отчасти слилось с праздниками и обрядами христианскими, с именами святых и ангелов. Напр. важнейшие языческие праздники в честь солнца соединились с христианскими, совпадающими с ними по времени, а имена важнейших богов – с более известными святыми. Так, праздник Купалы, когда свет достигает высшего напряжения и оживляет всю природу, совпал с днем Иоанна Предтечи. Праздник Коляды, сопровождаемый песнями и собиранием подаяний для жертвы, совпал с Рождеством, когда дни начинают увеличиваться. Некоторые праздники, льстящие чувственности, с необыкновенным упорством держались до конца XVII века; таков напр. праздник весны, совпадающий с масленицей. Один иностранец сильными чертами изобразил языческий разгул масленицы на Руси, в конце ХVII века. «Масленица, говорит он, начинается за восемь дней до Великого поста. В то время, когда всякий (христианин) должен приготовляться, с сердечным раскаянием, к созерцанию страстей Христовых, эти заблудшие люди отдают свою душу диаволу. День и ночь во всю масленицу продолжается обжорство, пьянство, игра, разврат и убийство, так что страшно об этом и слышать. В это время пекут на масле и на яйцах калачи, пирожки и т. п.; зазывают к себе гостей, упиваются до бесчувственности водкой, медом и пивом. Во все это время только и слышно: того убили, а того бросили в воду. В бытность мою у русских на этой неделе насчитали убитых более ста человек. Нынешний патриарх давно хотел уничтожить этот бесовский праздник, но не успел; по крайней мере он сократил его на восемь дней; тогда как прежде (праздник масленицы) продолжался четырнадцать дней»²²⁷. Что же касается имен богов, то, напр. Волос соединен с Власием, покровителем скота; Иоанн Предтеча – с Сварожичем, богом солнца и огня; Перун с прор. Илиею; Хорс переделан в Нахора; св. Георгий заменил богатыря Святогора и т. д. Святые и ангелы заменили в народных верованиях языческих богов и героев, и в свою очередь стали покровителями стихий, произрастителями плодов, охранителями домашнего хозяйства, победителями демонов, леших, домовых, кикимор, и всей вражьей силы. Совпадение праздничных дней, сходство имен и должностей, и особенно борьба с христианством, давали повод к таким сближениям и взаимным уступкам. Таким образом составились особенные народные святцы, определявшие обязанности святых, применительно к языческим взглядам. И христианство, вытесняя языческое суеверие, потерпело в свою очередь давление и окрасилось цветом мифологии. Вообще же говоря, языческое суеверие заметно ослабевает с XIV века, и большая часть его обрядов и праздников смешивается с народными забавами, играми и переряживанием. Религиозное значение язычества пропадало с утверждением христианства, и для позднейших родов уцелела оболочка его, лишенная смысла обрядность. Но проповедники, как увидим, преследовали языческое суеверие, нередко в мельчайших проявлениях его, до XVIII века. По старой вражде к язычеству они не спускали повинным играм и забавам, видя во всем этом остатки идолослужения и бесовского ухищрения. Они, например, запрещали плескание рук, гудьбу, качели и вообще зрелища, может быть, нелишние для предохранения народа от более грубых развлечений.

Вторым источником суеверия, после язычества, была астрология. Славяне обожали светила, и потому были внимательны к явлениям небесным и влиянию их на природу. Развитию этого нового суеверия способствовала притом астрология, проникавшая в Россию с востока и запада. Астрология излагала систематически учение о влиянии светил на судьбу мира и людей. И хотя христианство противодействовало астрологии, как противодействовало язычеству и апокрифической литературе; но оно же, невольным образом, укрепляло веру в знамения небесные. В самом деле, в Библии есть подтверждения того мнения, что знамения небесные служат выразителями воли Божией, и особенно гнева Божия на грешников. Особенно замечательное место в этом отношении есть у пророка Иоиля. Пророк говорит, что в последние дни, вместе с дарованием Св. Духа, будут знамения на небе, предвещающие кончину мира (Иоил.2:28–32; Мф.24:29–30). Подобные места часто встречаются и в евангелии (Лк. 21:25; Мк.13:24–25). При сильном благоговении предков к словам библии, и вера их в знамения небесные была непоколебимою. Это подтверждается, между прочим, свидетельствами летописцев. Русские летописцы были весьма наблюдательны к знамениям небесным и давали им толкование библейское. Записывая подробно солнечные и лунные затмения, явление комет и северное сияние, они признавали эти знамения вестниками гнева Божия и приводили тексты, особенно из евангелия, о кончине мира. Народ, принимая это учение с полною верою, приходил в ужас при появлении на небе знамений. При такой чуткости предков к звездному миру и благоговении к небесным знамениям, астрология легко и естественно привилась к ним; предрассудки, внушаемые этою наукою, нашли самую удобную почву в русской жизни. Астрология в глубокой древности возникла на востоке, в Вавилонии. Пример влияния ее на умы видим в повествовании о волхвах, пришедших в Вифлеем. «Мы, говорили волхвы, видели звезду Его на востоке, и пришли поклониться Ему». Немощному человеку, поставленному среди необъятных сил природы, естественно возблагоговеть пред отдаленными светилами, все оживляющими, и приписать им таинственную силу, влияющую на судьбу людей. Это тем более справедливо, что многие положения астрологи оправдываются современною наукою и опытными наблюдениями. Не пускаясь в излишние подробности астрономических и физиологических наблюдений, заметам только, что темпераменты людей, особенно выдающихся своею деятельностью и талантами, находятся в связи с днями рождения их, в известные времена года (холерики вообще рождаются летом, напр. в июле, времени высшего напряжения электричества и теплоты; флегматики зимою, напр. в декабре). Сочинения по астрологи стали проникать в Россию с начала христианства, из Греции и Болгарии. Замечательнейшие из их: Астрология, Астролог и Звездочетец; в них излагалось учение о влиянии звезд на судьбу людей. В некоторой связи с этим учением стояла пасхалия, перешедшая к нам от греков. Расчисление ее в Греции не простиралось далее седьмой тысячи лет; и к нам, вместе с пасхалией, перешло из Греции верование в кончину мира, с окончанием седьмой тысячи лет. Исаак Аргирос писал 1373 года: «по господствующему мнению» кончина мира последует с исходом седьмой тысячи лет, и по этой причине нет нужды исправлять месяцеслов». В одной из греческих пасхалий, за роковым годом седьмого тысячелетия, кто- то написал: «горе тем, которые доживут до конца веков»²²⁸! В дополнение к астрологическим произведениям восточной редакции, с XV века в Россию стали проникать подобные сочинения с запада. Астрология, с хиромантией, физиономикой и подобными науками, разработана средневековыми мистиками, и посредством альманахов особенно распространилась в Италии и Франции, в XV веке. В этих сочинениях, на подобие наших календарей, и особенно Брюса, излагалось учение о влиянии светил на судьбу людей и царств; в них, между прочим, с расписанием добрых и злых дней и часов, предлагались наставления, когда и что делать и предпринимать, для вящего успеха. В народе особенным вниманием пользовалось «Колесо фортуны», с изображением звезд и планет, дающих людям различные жребии. В связи с астрологией в Россию проникали сочинения по естественным наукам, наполненные суеверием. Замечательнейшие из них, перешедшие к нам из Греции и Болгарии, следующие: Чаровник, предлагавший средства легко обращать людей в животных; Волховник, содержащий учение о разных приметах; Путник – о встречах; Сонник – о снах. Из сочинений западных в этом роде замечательны: Стрелки, Топорки, Рафли – гадательные тетради, Аристотелевы врата – главы, и особенно Люцидарий. Люцидарий – энциклопедия средневековых званий, поверий и гаданий. «В сей книге собрано все то, что в других писаниях изложено пространно», говорит предисловие.

Третьим источником суеверия, после язычества и астрологи, была апокрифическая литература, проникавшая в Россию сперва из Греции и Болгарии, а потом с запада. Она искажала Библию вымыслами, легендами. Суеверие, насаждаемое апокрифическою литературою, было более тонкое и духовное, – но за то более глубокое и укорененное. Оно утверждалось в понятиях народа незыблемо, так сказать непреложным авторитетом веры, откровением высшего, небесного мира. Апокрифы или запрещенные книги переходили в Россию из Греции и Болгарии с самого начала христианства. Так, в летописи Нестора есть заимствования из Палеи, заключающей в себе вымышленные сказания и дополнения к библейской истории. Более замечательные апокрифы своим любопытным содержанием, составляющим поэтическую прикрасу библейских сказаний, следующие: Завет адамов, Молитва симова, Энох, Лествица Иакова, Имена ангелам, Завет двенадцати патриархов, Завет Моисея, Древо крестное, Послание и Евангелие Варнавы, Евангелие Фомы. Самыми распространенными апокрифами на Руси были те, которые изображали загробный мир, с его блаженством и муками, или предлагали полезные средства для блага земной жизни. Таковы напр.: Хождение Богородицы по мукам, Хождение ап. Павла по мукам (и сферам небесным), Заклинательные Молитвы п. Иеремии против лихорадок, Сказания о св. Пятнице, а также о двенадцати пятницах, и т. под. «Греки, говорит Крижанич, по своей врожденной болтливости, легкости и изменчивости, наполнили Россию многими баснословными вымыслами, рассеянными в печатных книгах. Они этим внесли в народ наш больше вреда и соблазнов, чем это сделали самые опустошения скифов, во все прежнее и новое время».

Хорошим дополнением исчисленных апокрифов служили жития святых, в некоторых своих повествованиях, отвергнутых Церковью. О житиях Метафраста, известных в числе 661, из коих им самим написано 122, еще в древности произнесен критикой справедливый суд. Пселл, почти современник Метафраста (Х в.), сказал о составителях житий святых, что «они часто писали несправедливое, и потому повествования их нередко подвергались насмешкам»²²⁹. Монфокон, отличный критик и знаток греческой литературы, сверявший древние списки житий, заметил, что «жизнеописания святых наполнены баснями (nugis, fabulis ac portentosis narrationibus)». История или судьба житий святых вполне подтверждают точный приговор основательного критика. Не вдаваясь в подробности, заметим, что житие напр. св. Параскевы, составленное слишком неискусно, по определению п. Николая, было сожжено. По этому общему характеру житий и Великой Чети-Минеи м. Макария не чужды легендарных сказаний. В этих сказаниях историческая истина нередко украшена вымыслами фантазии. Сам митрополит сознается в этом: «буде где посреде св. книг написано ложное и отреченное слово, а мы не возмогохом исправити, о том от Господа Бога прошу прощения». Жития святых, сокращенные Димитрием Ростовским, даже в настоящем своем виде не чужды народных преданий и поэтических прикрас. Указав на жития святых, как на источники истории русской Церкви, пр. Макарий замечает: «в числе этих житий, некоторые, подобно позднейшим нашим летописям, не мало искажены многословием, преувеличениями, даже историческими несообразностями и противоречиями»²³⁰. Жития святых имели сильное влияние на убеждения и нравы предков, особенно изображением загробной жизни, с ее блаженством и муками. Доказательством этого служит учение о мытарствах, заимствованное из жизни Василия Нового; оно повторяется в житии Антония Римлянина, Авраамия Смоленского, и в проповеднических сборниках. Но вместе с истинными сказаниями о духовных предметах, заимствованными из житий святых, народ усваивал и суеверные предания. Это доказывается духовными стихами и церковною живописью. Большая часть духовных стихов XIV – XVII века имеет своим содержанием аскетические чувства и предметы, взятые из житий святых, о начале и конце мира, о страшном суде и т. под. В этих же стихах изображается «плач Адамов», «плач земли», «прощание души с телом» и т. под. Из церковной живописи достаточно указать на картины страшного суда, на которых пламень, выходящий из уст змия, составляет обыкновенное явление. Достойно замечания также адское древо, на котором висят грешники, зацепленные крючьями, и т. под.²³¹.

Суеверие, возникшее из разных источников, развивавшееся сложными путями и утвержденное историческими условиями, имело сильное влияние на жизнь народа и судьбу России. Для выяснения этого влияния необходимо проследить совместное, и постепенное развитие всех родов суеверия и общее слияние их в национальной апокрифической литературе. В самом деле, все роды суеверия, поддержанные преданием, увековечены литературой. Изменяясь в своем характере, применительно к условиям жизни, они окончательно сложились и определились в национальной апокрифической литературе. И национальные апокрифы, приспособленные к жизни народа, имели обширную практику и оказали самое могущественное влияние на правы. В обширной национальной апокрифической литературе, в ее легендах, обрядовых правилах, молитвах, заклинаниях, причитаниях, заговорах выразилось смешение христианства с язычеством и астрологией, их взаимодействие и перерождение, – те правила воспитания, которые отмечены характерным словом: «двоеверия». Поэтому исследование национальных апокрифов требует особенного внимания. Но подробное исследование этого вопроса составляет задачу истории проповедничества. В «Очерке» предложены общие сведения о видах древнего суеверия. Относительно развития национальной апокрифической литературы и слияния в ней всех родов древнего суеверия «Очерк» не может дать и скудных сведений, по недостатку источников. Немного их сообщит и прагматическая история русского проповедничества первого периода, по той же причине.

Под влиянием апокрифов, восточной и западной редакции, в России распространились сборники собственного изделия, национальные апокрифы, «худые номоканунцы». Сборники эти совмещали в себе суеверие всякого рода: языческое, астрологическое, христианское, и вообще натуральное. В них заключались статьи «волшебные, гадательные, еретические, насеянные от беса». В них так соединились иноземные поверья с национальными, что трудно и даже невозможно различить их. Памятником смешанного языческого и христианского суеверия в русской апокрифической литературе служит: «муромское сказание о Петре и Февронии»; в этом сказании изображены битва князя Петра с змием оборотнем и вещий характер Февронии. Памятником чисто христианского суеверия служит послание арх. Василия о рае, виденном новгородцами. Оно составлено под влиянием «Плача адамова» и «Трех мнихов, находивших Макария у рая». Памятником астрологического и натурального суеверия, наиболее распространенного в письменности древней Руси, служили Лечебники, Травники, Зелейники и т. под. В них заключено богатое собрание гаданий, примет, чарований, заговоров, причитаний, молитв и предрассудков. В этом отношении особенно замечательны два синодальные лечебника, XVII века, № 480 и 481. Вся эта масса национальных апокрифов распространяла в народе суеверие посредством устной передачи, выписок, заклинательных листков, тетрадей, разносимых странниками по земле, волшебных молитв, и в свою очередь пополнялась ими. Грамотный народ постоянно переделывал апокрифы применительно к местным потребностям: сокращал, пополнял и размножал их списки. Этим «ложным книгам, насеянным от беса, на пагубу душ христианских», предстоял в древней литературе огромный и неодолимый успех. Своим сказочным направлением и поэтическим содержанием, на все отвечавшим, они, как нельзя лучше, приходились к понятиям необразованного и доверчивого народа. В этих книгах старинные читатели находили любопытные ответы на сокровенные вопросы о судьбе мира и человека, о будущей жизни, о силах природы, о влиянии ее на вседневную жизнь. Здесь же они почерпали и практические советы против нужд жизни, злой судьбы, несчастий, болезней, разных неудач, и т. под. Поэтому, не только грамотный человек, одержимый нуждами, при неустройствах общественной и частной жизни, обращался за помощью к апокрифам, как надежному пристанищу, к ним влекло его и простое любопытство. Кирик говорит, что он читал тетрадку, в которой объяснялось рождение дитяти под пятницу. Это объяснение взято из апокрифического сочинения о двенадцати пятницах. Кирик читал еще книгу, содержащую любопытные объяснения относительно литургии²³². В ней сказано, что десять литургий покрывают или заглаждают грехи, совершенные в четыре месяца; двадцать литургий заглаждают грехи восьми месяцев; тридцать литургий – двенадцати месяцев. Апокрифы, затрагивавшие любопытство предков, не только поэтическими вымыслами, но и практическою пользою, размножались таким образом с каждым веком. К XIV веку они разрослись уже до такой степени, что обратили на себя строгое внимание духовной власти. М. Киприан в статье «о книгах истинных и ложных» упомянул о толстых сборниках, бывших в употреблении у духовенства, как источниках суеверия и баснословия. Действительно, апокрифы, национального изделия, были главным источником народного суеверия; они совмещали в себе предания язычества, астрологии и заблуждения христианские. Влияние апокрифов на жизнь было так глубоко, что сказывается и ныне в преданиях народа и раскольников.

Размножение апокрифов к концу рассматриваемого периода было причиною возрождения и усиления суеверия в XVI–XVII веке. К XVII веку суеверие до того усилилось на Руси, что казалось вновь ожившим и обновившимся. Об усилении суеверия в XVII веке свидетельствуют сборники и летописи того времени, наполненные невероятными сказаниями и приключениями. В них изображаются каменные дожди, гласы животных и тому подобные чудеса. Особенного внимания в этом отношении заслуживает Густынская летопись 1670 г.; она наполнена рассказами о дивных явлениях, небывалых приключениях, и более других летописей нуждается в строгой критике²³³. Об усилении суеверия в ту эпоху свидетельствуют частые процессы о волшебниках, а также протесты и обличения соборов московских 1551 и 1667 года. Усилению суеверия в рассматриваемую эпоху содействовали исторические обстоятельства: гражданские сношения с татарами, особенно по завоевании Казани (татары, особенно пленные, расселились по городам, поступали в услужение русским, и даже служили в войске), закрытие школ элементарных, особенно с XV века, водворившееся повсюду невежество, и наконец свободная продажа рукописей невежественными писцами, без предварительной цензуры. Люди, промышлявшие списыванием рукописей, до того размножились и укоренились на Руси, что даже в позднейшие времена возбуждали удивление иностранцев. Несмотря на введение книгопечатания в Москве, в половине ХVI века, скорописцы, промышлявшие продажеq рукописей, держались у нас почти до XIХ века. Академик Коль, в 1725 году, удивлялся множеству людей в России, промышлявших перепиской книг, не только рукописных, но и печатных. У раскольников это ремесло процветает до ныне. Для переписчиков невыгодно было книгопечатание, полагавшее предел, между прочим, искажению истины и усилению суеверия. За то и рукописи, которые м. Макарий в XVI веке назвал «растленными от невежд переписчиков», оставались такими до XIX века; они много повредили и печатным книгам. Что же касается книжной цензуры, то она не мыслима была на Руси до XVIII века, по недостатку школьного и систематического образования. Опыты доморощенной критики, начавшейся в XVII веке, при столкновении московских начетчиков с киевскими учеными, до очевидности подтверждают это. До нельзя узкие взгляды и мелкие возражения московских критиков убивали всякую мысль и движение ума. Доказательством этого служит сожжение в Москве «учительного евангелия» Транквиллиона; или хоть следующее замечание п. Филарета. Книгу протоп. Зизания «Оглашение» патриарх озаглавил: «Беседословие», на том основании, что Оглашением названы беседы Кирилла Иерусалимского; «а под одним именем многим книгам быть нелепо»²³⁴.

История русского суеверия показала чрезвычайную сложность его и тесную связь с жизнью народа, с его убеждениями и действиями. При таких свойствах суеверие не могло быть благоприятным для жизни народа; напротив, оно оказывало самое вредное и гнетущее влияние на его жизнь и нравы. Вредное влияние суеверия обнаруживалось в том, что оно замедляло умственное и нравственное развитие народа, и таким образом расстраивало его домашнюю и общественную жизнь.

Русское суеверие, по своему характеру грозное и карательное, отлично от суеверия других народов, и в особенности – греческого. Греческое суеверие, тоже состоявшее в обожании природы, отличалось, так сказать, миролюбивым характером. Оно, как самая природа страны, ласкало человека, и потому благоприятствовало развитию его мысли и поддерживало пытливость ума. Греческие боги вообще были дружны с людьми, принимали живое участие в их делах и помогали им в беде. Русское суеверие, отражавшее в себе грозный характер северной природы, напротив, сковывало мысль и подавляло стремления ума. Внушая страх к бесчисленным божествам и умилостивительные обряды, суеверие изощряло чувство народа, и таким образом обрекало его на умственный застой и неподвижность. Чем более суеверие создавало богов, влиявших на судьбу народа, тем более развивало в нем сознание своей слабости, зависимости и духовного рабства. И эта зависимость была тем тяжелее, что давала себя чувствовать на каждом шагу. Боги или авторитеты, созданные суеверием, были представителями сил грозной природы; и влияние их, как самой природы, было неизбежно повсюду. Все в жизни народа, начиная от мыслей и желаний, и оканчивая предприятиями и действиями его, подавлялось и ограничивалось высшим авторитетом, вмешательством невидимой силы. Древнему человеку грозили бедой домовые и лешие, небесные светила, злые месяцы, дни и часы, двенадцать пятниц, святая пятница, и бесчисленные приметы по полету птиц, следу животных, и т. д. И чем мрачнее было воображение народа, наблюдавшее следы таинственной силы, тем тяжелее был деспотизм ее и печальнее обстановка жизни. Рай и ад прежде всего в уме и сердце человека, или народа, в его убеждениях и ощущениях, а затем – в делах и стремлениях.

Под давлением и влиянием бесчисленных богов, или сил природы, никто не смел возвыситься над ними, вооружиться мыслью и знанием против слепой судьбы. «Общий страх непостижимых сил природы, говорит один писатель, которые неотразимо действовали на чувство, жизнь, здоровье, хозяйство и благосостояние народа, проникал все ощущения и представления его, и составлял основную идею языческого воззрения на природу. Этот страх господствовал и в христианские времена, когда, по свидетельству летописей и актов, при всяком необычайном физическом явлении, страх и ужас обнимал всех, все зело обстрашились, и сами летописцы восклицали: о ужас! о страх! И этот суеверный страх природы, наследованный от язычества, при неразвитости мысли, был новым препятствием к развитию смелого пытливого взгляда на природу, испытания ее, размышления о ее силах и явлениях. Вследствие векового преобладания страха природы и чувства веры над разумом и мышлением, в народе укоренилось недоверие к испытательному уму и вообще к естествознанью»²³⁵. Бесчисленные обряды и заговоры, по-видимому, ограничивавшие зло и бедствия жизни, еще более усыпляли мысль народа и останавливали его развитие. В непрерывных бедствиях неустроенного государства народ охотно полагался на машинальные средства, избавлявшие его от головоломного труда, изучения законов природы, – неизбежного отношения между причинами и их следствиями. Обряд и заговор казались надежными средствами против всех бед.

Следствием преобладания чувства над разумом было развитие в народе особенных психических свойств, окончательно вредивших его умственному развитию. Свойства эти: наклонность к чудесному, духовная мечтательность, и подозрительность к науке, недоверие к ее опытам, противление всякому прогрессу и знанию.

При неразвитости разума и вере в сверхъестественные силы природы, народ принимал за истину всякие вымыслы, сказочные повести, извращавшие естественные законы. Подобными вымыслами и повестями наполнялись сборники, книги, летописи и поучения, ко вреду народа. Напр. «в лето 1269 являхуся великие дивы. Людие видяху на небе войска в сбруях, разделены на два полка, едны с другими бияхуся» ...²³⁶. «В лето 1277 уловиша в озере диво бесовское, страшное, иже имеяше главу козию, с рогами, а очи аки свещи светяхуся. Сие диво побеже под лед рычащи» ... «Того же лета 1406, бысть буря велика в Нижнем Новгороде; и вихорь взем человека, с колесницею, понес. На другий же день обретоша колесницу его на древе высоце, на другой стороне Волги» ...²³⁷. «1447 года 3 января, бысть облак тученосен, с дождем, и паде пшеница и рожь, на поле и на лесе, до реки Мсты, на 15 верст. Граждане стекошася видети сие преславное чудо, откуду и како бысть?»²³⁸. Особенно странными вымыслами наполнены описания русских путешественников. Наши странники простосердечно записывали все небылицы, сообщаемые им проводниками. Напр. Стефан Новгородец, описывая Царьград, говорит о жабе, которая ходила по городу и глотала людей, о метлах, которые сами собою мели улицы и пр. Эта чудесность, проникающая древнюю литературу, свидетельствует, с одной стороны, о возбуждении чувства, всюду подозревающего таинственные силы, а с другой стороны – о бессилии разума, не сведущего в законах природы.

При возбужденности чувства и настроенности к чудесному, народ естественно впадал и в мечтательность и визионерство. Невежественному разуму, подавленному верою в таинственные силы природы, казались естественными и неизбежными разные озарения и иллюзии. Он принимал собственные мечты и желания за внушение свыше. Непонимание преемственности причин в законах природы и преувеличенное понятие о ее могуществе заставляли подчиняться и рабствовать ей. Притом же, говорит один писатель, изучивший славянскую мифологию, «для непросвещенной детской фантазии народа всегда понятнее и увлекательнее мифический мир язычества. Без знания законов природы и истории, совершенно беспомощный, неразвитый человек постоянно чувствует себя под влиянием таинственных сил и свою зависимость от них, и во всем окружающем ищет силы, на которую хочет опереться в своем бессилии». За неимением собственной силы в знании и опыте, приходилось опираться на воображаемую силу, химерические существа. Напр. «кто почитает 5 и 6 пятницу, тот избавится от скудости и всякого недостатка»²³⁹. Против 12-ти трясавиц, дочерей Ирода, следовало призвать на помощь Сихаила и Аноса²⁴⁰. И народ слепо веровало в подобные химеры, обращаясь к ним за помощью». В 1590 г. тавренские крестьяне положили заповедь на три года: «в пятницу ни толочь, ни молоть, камня не жечь, проводить ее с чистотою... Кто станет яйца бить, на том взыскать 8 алтын»²⁴¹. При общей наклонности к иллюзиям и мечтательности, являлись целые толпы обманщиков, которые злоупотребляли верою народа и еще более утверждали его в суеверии. «По селам, говорит Стоглав, ходят ложные пророки, босые и нагие, с распущенными волосами. Они трясутся и убиваются, говорят, что им является св. пятница и Анастасия; что эти святые воспрещают христианам заниматься работою в среду и пятницу. Они внушают дела богомерзские, противные закону²⁴²». О тех же злоупотреблениях свидетельствует патр. Иоасаф в XVII веке. «Во время пения по церкви ходят шпыни, человек десять и больше, бранятся и дерутся; другие с блюдьями и свечами собирают на церковное строение. Иные юродствуют, иные ходят в образе пустынников, в черных одеждах, растрепав власы. А иные во время пения ползают по церкви, творят писк и проч.». В доказательство наклонности народа к иллюзиям следует упомянуть о чудесных снах и откровениях, которыми сопровождались в древней Руси общественные бедствия. И хотя нельзя отвергать чудесных снов, но многие из них, как видно из дела, были плодом обольщения, фанатизма, суеверия и злонамеренности.

Наклонность к озарениям и мечтательность, усиленная ложными пророками, достигли высшего напряжения и развития в секте людей божиих, или христовщин. Мистическая секта людей божиих явилась в начале царствования Алексея Михайловича. По ее учению, люди божии суть органы небесных откровений и носители божества. Разными способами богоугождения они могут привлечь Св. Духа и сделаться сынами божиими. Сыны божии, по примеру Христа, безгрешны, всеведущи, всемогущи, и могут творить чудеса. Воля их есть вместе и воля Божия. Не распространяемся о подобных сектах и разных мечтателях XVII века.

При наклонности к чудесному и духовной мечтательности, русский народ был подозрителен к науке и относился враждебно ко всякому виду просвещения. Привыкнув водиться чувством и предрассудками, он подозревал в науке чародейство и преследовал учение и ученых людей. «Всем страстям, говорили русские, мати мнение». «Мнение – второе падение». Курбский говорит, «что самые учители народа предостерегали его против книг». «Не читайте многих книг. Онсица зашолся в книгах, изступил ума; а Онсица впал в ересь». Книги, поступавшие из Киева в Москву, подвергались запрещению. Невежественный народ особенно преследовал естествоиспытателей, которые наглядными опытами доказывали власть ума над природою, и таким образом будили народ от умственного усыпления, ставили его на почву труда и исследования вещей. Об этом свидетельствует Олеарий. «Русским, говорит он, чужды естественные науки. И если что удастся им перенять у иностранцев, то особенно подпадает их грубому и неразумному сужденью. Так напр. камеру-обскуру русские признают волшебством, анатомию колдовством; так, астрономию они считают волшебною наукою. Предугадывание движения какой-нибудь планеты, предсказание солнечного и лунного затмения – считают делом неестественным. Поэтому, когда стало известным в Москве, что великий князь определил меня своим астрономом, то в народе пошла молва, что волшебник, состоящий при голштинском посольстве, скоро прибудет в Москву и будет предсказывать будущее. Некоторые начали питать ко мне отвращение. Это отвращение ко мне, вместе с другими причинами, заставило меня отказаться от этой должности». Владетелей каких-либо медикаментов, трав и книг народ преследовал за чернокнижие; самые предметы естествознания и орудия науки немилосердно истреблял. В этих предметах народ видел еретические изобретения, противные вере. Подобные преследования науки начались главным образом с XV века, времени сближения России с Европою и ознакомления с ее идеями. В XVI веке, например, народ истребил типографию, заведенную в Москве, и разогнал типографщиков, обвинив их в ереси. С усилением в России европейских идей в XVII веке усилилось и гонение против образования. Власти гражданские и духовные брали всевозможные предосторожности против европейцев, виновников просвещения, их называли «погаными, зловерными, безбожными». Правительство, по словам Котошихина, воспрещало русским выезд за границу, дабы они не заразились иностранными обычаями и не отменили своей веры. Делались распоряжения о невпущении в Россию иностранных купцов и их товаров, напр. хмелю, табаку и проч.²⁴³. Особенно сильно ратовали духовные власти против европейских идей и нововведений. Афанасий холмогорский писал в окружном послании. «Видим некие, ходящие в чужестранные обычаи, паче же прелести еретические, и сообщающиеся им, кроне закона, и заповедания, и предания. В нашу православную Церковь вкрадываются тайно нововводимые чужестранные обычаи, от еретических латын, Лютеров и Кальвинов, и их учение всякое». Духовенство воспротивилось желанию Годунова завести в России обучение иностранным языкам, дабы с разноязычием не вкралось в Церковь разноверие. Патр. Никон отнимал у бояр и истреблял немецкие органы, картины, ливреи и проч. Он крайне остерегался благословлять немцев, «дабы не поврещи святыни псам». Патр. Иоаким в своем завещании умолял правительство «не допускать русских сближаться с еретиками, и не вводить иноземных обычаев». Патр. Адриан еще далее простер свою ревность в противлении всему иноземному. Он требовал, чтобы все, но старому обычаю, учились у духовных отцов, и брадобритие признавал великою ересью. Как последний представитель старины, в патриаршем сане, Адриан встретился с представителем реформ и услышал от него небывалую новость. Петр, нападая на косность ума и религиозную замкнутость русских, писал патриарху о новых началах образования, о необходимости завести учение гражданское, военное, строительное и медицинское, кроме церковного. Раскольничья литература тоже вооружала народ против нововведений; она сетовала, «что Русь позавидовала иностранным обычаям, стала перенимать у еретиков взоры, хождения, одежды и всякую пеструю прелесть». Раздался голос и с Афона. Инок Вишневский писал ко всем православным: «язык славянский плодоноснейший и любимейший Богу. Ибо, без поганских руководств и хитростей, каковы грамматика, риторика, диалектика и прочие тщеславные диавольские коварства, без всякого ухищрения приводит к Богу. Охраняйте детей своих от этой отравы. Теперь вы явно пострадали, когда разлакомились на мирскую и латинскую мудрость. Разве не лучше изучить Часослов, Псалтырь, Октоих, Апостол и Евангелие, с другими церковными книгами, быть простым богоугодником и жизнь вечную получить, нежели постигнуть Аристотеля, Платона, называться в сей жизни мудрым философом и отойти в геенну?»

Народ, руководимый властями и писателями, с удвоенным вниманием преследовал новшества. Некоторые преследования его в этом роде обнаруживают чисто ребяческий страх и смысл. Напр.: одного дьячка подвергли ссылке за найденные у него гадательные тетради. Некоторого тобольского протоиерея судили за найденные у него три корня, белый комок и багровую траву. Образованного боярина Матвеева обвинили в колдовстве и сослали в Пустозерск за то, что он читал черную книгу (лечебник)²⁴⁴. Иностранных врачей народ беспощадно гнал и резал; первого из них – венецианского врача Леона Иоанн III казнил смертью. Во время одного московского пожара чуть не сожгли живописца, за то, что нашли у него череп. Не понимая назначения черепа, видели в употреблении его, как и других непонятных вещей, умыслы чародейства. Поэтому знаменитый Олеарий, как мы видели, не вступил в русскую службу, не смотря на лестные предложения царя. Вообще, протест народа против всякого рода новшеств, к концу XVII века, достиг последних размеров и принял опасные размеры в борьбе с иноземным просвещением. Особенно опасно было допускать малейшие изменения в области веры, вводить, например поправки в тексте, непривычное для слуха пение, троеперстие, и т. д, Все это дело, как небывалое в Церкви и непривычное религиозному чувству, сильно смущало суеверный народ и подвергалось неумолимому суду. Исправление ошибок в тексте, бессмыслиц и даже ересей казалось оскорблением древней святыни, разрушением веры и спасения души. Продолжительный застой, говорит один современный историк, не мог дать русскому человеку силы твердо, спокойно встретиться с цивилизацией и овладеть ею. Застой производил духовную слабость, которая обнаруживалась в двух видах. Или человек (народ) со страшным упорством отвращал взоры от всего чужого, нового, потому что не имел силы и мужества взглянуть на него прямо, померяться с ним. Он трепетал перед ним в суеверном страхе, как ребенок, которого ни лакомства, ни розги не заставят подойти к новой няньке. Но если он побеждал страх, то уже вполне подчинялся всему новому, чужому». «Особенность России, говорит другой писатель, заключалась в полноте выражения христианского учения; но в этом таилась и главная опасность для ее развития. Чистота выражения так сливалась с выражаемым духом, что легко было смешать их значение, – наружную форму уважать наравне с ее содержанием. Уважение к преданию, которым стояла Россия, нечувствительно перешло в уважение более наружных форм его, чем оживляющего духа. В XVI веке это уже становится видимым. Отсюда произошла та односторонность русской образованности, последствием которой был Грозный. Спустя век, она была причиною раскола, и в мыслящих людях произвела другую односторонность – стремление к чужим формам (жизни) и в чужому духу». Действительно, люди передовые, отличавшиеся умом и образованием, гнушались русским невежеством и нравами. Не уживаясь на Руси, некоторые из них бежали за границу. Посланные за границу молодые люди, при Годунове, там и остались, и приняли католическую веру. Образованный боярин Нащокин бежал во Францию. Князь Хворостинин тоже собирался бежать из России, где, по словам его, «жил народ глупый».

Преобладание чувства над разумом, наклонность к чудесному, мечтательность и подозрительность к науке сузили ум народа до крайности, сделали его непроизводительным и неподвижным. Привычка жить чувством и полагаться во всем на воображаемую, химерическую силу, привела в запущение разум и мыслительную способность. Ограниченность и скудость русского ума всего яснее сказывалась в общественных бедствиях, против которых он не находил средств и защиты. Привычка полагаться на химерическую помощь заставляла народ прибегать к нелепым обрядам и средствам, нередко увеличивавшим зло. Таково, например выкапывание из земли насильственно умерших, для исправления погоды, сожжение чародеев для отвращения эпидемий и т. под. От такого скудного ума, задавленного предрассудками и суеверием, конечно, нельзя было ожидать особенной деятельности и творчества. Ум русского народа не обнаружился ни в чем, «продолжение семисотлетнего периода. Он не был производительным ни в науках, ни в искусствах, ни в ремеслах. «Русские, говорит Олеарий, не любят ни наук, ни свободных искусств». Самое обыкновенное ремесло в жизни – арифметическое счисление не было известно русским. Все арифметические выкладки в конторах и присутственных местах делались на счетах, – изобретени чисто национальном. По свидетельству Перри, даже «в XVIII в. весьма немногие русские знали арифметику». «Умы народа тупы и косны, говорит Крижанич. Нет никакого умения ни в торговле, ни в земледелии, ни в домашнем хозяйстве; русские купцы не учатся даже арифметике. Истории русский человек не знает, никаких политических разговоров вести не может, и потому иностранцы презирают его». За что ни брался народ, сколько-нибудь выходящее из ряда обыкновенных дел, он всегда и во всем оказывался неискусным и нуждался в посторонней помощи²⁴⁵. В XV веке, например, Москва не могла достроить Успенского собора, без помощи иностранного архитектора. Непроизводительность русского народа становится особенно заметною при сличении его с другими народами, жившими разумом и знанием. Какая разница в гражданском отношении между древнею Русью и Англией, достигшей в XVI веке высокого просвещения и могущества! Русские послы, бояре и путешественники не находили слов для описания богатства и просвещения средневековой Италии и Германии. «Город Дерпт, говорит спутник митр. Исидора, каменный, палаты в нем чудные; мы таких не видали и дивились». Нюренберг показался хитрее всех городов; «сказать нельзя и недомысленно». «Во Флоренске, говорит посол 1559 г., объявились палаты, а в палатах море; а на облаках сидят люди. И многие предивные молодцы и девицы выходят в золоте из занавеси»²⁴⁶.

Бессильный умом и знанием, народ заявлял в умственной жизни почти одни заблуждения и нелепости, на подобие вредных, болотных испарений, и находился в опасности потерять свою национальность. Всякое улучшение в жизни и религии он клеймил латинскою ересью, чародейством и учением антихриста. Смешивая существенное с несущественным, не умея отличить содержания от формы предмета, он крепко держался за свои обряды, боялся потерять национальность и спасение души с переменою буквы. «Аще кто, говорили предки, изменит се на оно, а оно на се, тот вносит ереси, хулы и развращение». «Заводите в новую ересь, учите людей в церкви, а мы прежде сего не учивали людей. Беса вы имеете в себе». «Не дай Бог погрешит нам не только в вере, но и в малейшей частице церковных песней и канонов». «До нас положено так, лежи оно так во веки веков». «Православным нужно умереть за один раз». Когда преп. Максим грек исправил ошибку в отпусте троицкой вечерни: то писец его, инок Михаил пришел в ужас; он думал, что Максим «загладил премудрый догмат». Умы волновались пустыми вопросами, как петь: «Осподи помилуй! или: о, Господи помилуй!». Таким образом ревниво оберегаясь от всяких новшеств, отбиваясь от иностранцев и их изобретений, народ погибал для умственной жизни и гражданского развития. Своею умственною робостью, неподвижностью и как бы окаменением народ обрекал себя на политическую смерть и нравственную погибель. Он стал в опасное, критическое положение, из которого мог выйти с тяжкими жертвами, посредством крутой и насильственной реформы. А она в это время стучалась, как говорится, во все двери и окна русского государства. Несмотря на запрещения и протесты против иностранцев, Русь сама призывала их, со времени Иоанна III, для обучения военному и строительному делу. Таким образом сама история давала чувствовать народу, что он не должен быть замкнутым, жить исключительно религиозною жизнью, если желает избежать печальных следствий умственного застоя; ибо народ, отстающий от своих соседей в гражданственности, выносить тяжкие урони преобразования, или теряет свою национальность, подчиняясь иноземной власти. Действительно, следствия долгого застоя в умственной жизни русского народа, при столкновении его с реформой, были весьма печальны. И гражданском отношении это был протест нововведениям Петра, как делу антихриста: в религиозном отношении это был раскол, который процветает доныне. Тот и другой, как увидим, дорого обошелся русскому государству.

Само христианство со своим благодетельным учением о промысле и аскетическим взглядом на жизнь не могло рассеять густой тьмы предрассудков и предотвратить печальных последствий умственного застоя. Народ в продолжение семисот лет жил чувством, и потому неспособен был к обсуждению своих верований, двоился в убеждениях языческих и христианских. В корыстных побуждениях и ожидании выгоды он нередко отдавал преимущество суеверию и язычеству пред христианством. Неоспоримое доказательство подобного двоеверия русского народа оставил нам стоглавый собор. Перечислив суеверные книги, бывшие в употреблении народном: Шестокрыл, Воронограй, Острономей, Зодей, Альманах и иные составы еретической мудрости, он как бы с сожалением говорит о тех следствиях, к которым приводят подобные верования. «В нашем православном государстве некоторые люди заводят тяжбу, бьются в поле и проливают кровь. Надеясь на чарования волхвов, тяжущиеся не хотят мириться, хотя и целуют крест. А те (волхвы) смотрят в Аристотелевы врата и Рафли, гадают по звездам, наблюдают дни и часы (добрые и злые), и такими дьявольскими действиями прельщают народ». Спутанный в мыслях, забитый предрассудками, народ не мог иметь ясного понятия о христианстве и развиваться правильно, в духе его предписания и догматов. Он вращался в противоречиях, и почти до XVIII века заслуживает от проповедников название двоеверного.

Внушая нелепые понятия о богах, силах природы и служении им, суеверие извращали нравственность народа, давало ей неправильное и вредное настроение. Под влиянием доверия нравственность народа часто проявлялась в химерической деятельности, пустой обрядности, не ведущей ни к чему доброму, кроме траты времени и увлечения всякими беспорядками. Главными из этих беспорядков были пьянство, буйство и пресыщение, которыми обыкновенно сопровождались языческие праздники. Подрывая доверие к науке и знанию, суеверие отнимало лучшую опору народной нравственности – просвещение. Просвещение, возвышая ум, исправляет волю, облагораживает стремления и действия людей. Опыт и знание определяют высшие цели жизни и назначают лучшие средства к достижению их. Лишенный пособий науки, народ коснел целые столетия в темных предрассудках и погрязал в чувственной жизни, грубых стремлениях и пороках. Под влиянием суеверия, извращавшего нравственную природу, народ по необходимости жил низшею жизнью, развивал в себе животные инстинкты на счет высших целей и стремлений. Но главным образом суеверие вредило нравственности народа своим противодействием христианству. При недостатке научного образования в древней Руси, христианство было единственною школою, облагораживавшею дух народа. Проводя высокое учение о нравственности человека и вечном призвании его, христианство возвышало дух над плотью, отрывало его от земли и устремляло к небу. Суеверие, укореняя в народе грубые убеждения и чувственные привычки, ослабляло благотворное влияние христианства на душу. Оно возвышало плоть над духом, сводило дух народа с неба на землю. Спутанный противоречивыми требованиями веры христианской и языческой, народ двоился в своих поступках; он был двоеверным не только в мыслях и правилах, но и в действиях, служил Богу и идолам, добродетели и пороку. Он удивлял наблюдателей противоречием своих убеждений и поступков, и, к сожалению, разрушал одною рукою то, что созидал другою. Так напр. после подвигов поста и молитвы, особенно в праздники, народ отправлялся на игрища, поблажавшие всем страстям чувственной природы. Противодействие суеверия христианству и двоеверный характер народа всего яснее сказались в празднике Купалы, в день Иоанна Предтечи. Праздник этот даже в XVI веке сопровождался языческими обрядами, диким разгулом и сценами разврата. Самые представители народа – власти, осуждавшие суеверие, платили дань ему. Иоанн Грозный, который рассуждал на соборе об искоренении язычества, проводил святки по древнему обычаю. Он с опричниками переряживался и предавался разным потехам. Таким образом, жизнь народа, исполненная крайностей и противоречий, была следствием его умственной и нравственной забитости, векового давления суеверия. Этот факт оправдывает положение науки, что нрав человека и народа определяется его знанием. Каков ум, такова и воля.

Наполнив ум химерическими богами и обрядами, суеверие стеснило дух народа в его действиях, мыслях и чувствах, и таким образом расстроило, во-первых, его домашнюю жизнь. Связанный страхом темных сил, народ не мог быть спокойным в домашней жизни, не мог действовать свободно, правильно относиться к людям и вещям. Все в его действиях отзывалось подчинением неразумной силе, угнетением духа и вытекающими отсюда неустройствами. Подчиняясь многочисленным божествам, народ спутывался в мыслях и делах, и от этого терпел в домашней жизни разные бедствия. Главным из них было смущение духа, потеря спокойствия и мира душевного.

Под влиянием веры в темных богов, народ приписывал все домашние несчастия их действию; и потому соображал свои действия с их волею, разгадывал их определения в бесчисленных приметах, ограждался от бед разными заговорами и обрядами. Таким образом дух его всегда смущался тревогами, волновался напрасными надеждами и опасениями. Примеры подобных опасений указаны в характеристике русского народа. Особенно русский народ боялся колдовства, наговора и порчи. Все классы древней Руси были заражены этим страхом и принимали меры к огражденью семейств от порчи. В XVI – XVII веке поднято по этому делу множество процессов, самых нелепых. 1648 года, например, судили придворную мастерицу за то, что она продевала царское полотенце сквозь кольцо. Или: князь Голицын подверг пытке Бунакова, вынимавшего его след. В Астрахани пытали и сожгли знахарей, подозреваемых в порче царевича Гирея. Между прочим, их повесили за руки, и, вложив в рот конские удила, били по стене²⁴⁷. До какой степени страх волшебства был всеобщим и глубоким, видно, между прочим, из Уложения. Уложение назначало жестокие казни за волшебство – кнут и сожжение на костре. Не смотря на то, волхвы не переводились в древней Руси, и к ним обращались все сословия за помощью. К волхвам обращались мужья и жены для выведывания тайн, ремесленники и преступники для успеха в делах. К ним обращались князь Василий и Соломония за помощью против неплодства. Сам Иван Грозный спрашивал волхвов о дне своей смерти.

Смущение и угнетение духа сопровождалось неустройством в делах, влекло за собою ущерб домашнего благоустройства и порядка в хозяйстве. Забитый народ, подчиняясь суеверным обрядам, тратил свое имущество на прогулы, подарки волхвам, лечебные средства, талисманы и проч. По свидетельству Владимирского Собора народ собирался в субботние вечера на бесстыдные игры и скверные деяния, но примеру Дионисова праздника. Особенный ущерб его состоянию причиняла вера в добрые и злые месяцы, недели, дни и часы, в св. пятницу, среду, двенадцать пятниц и т. под. Все эти химерические существа, на подобие шляхты, не разбирая ничего, заявляли непреклонное «veto» в жизни убогого народа, воспрещали ему занятия и разоряли его. Мы видели, как древние крестьяне зарекались хранить среды и пятницы и ничего не делать. Эти зароки, при множестве языческих праздников и неразлучных с ними прогулов, кроме ущерба имения, приучали народ к лени, трате времени, и нерасчетливости. Склонность к прогулам и нерасчетливость досоле составляют главную черту русского народа, отличающую его от иностранцев.

Смущение духа и расстройство состояния нередко вели к нарушению семейных отношений. Страшливость и подозрительность, внушаемая суеверием, праздничные прогулы и скудость состояния, грубость привычек, выносимых из языческих праздников, – все это ослабляло семейные узы, вносило в дом раздоры, недовольство и грубый деспотизм. Особенно вредны были в этом отношении праздник Купалы, Русальи и праздник языческий на Крещение. В эти дни открыто нарушались семейные связи и нравственные чувства. Вместе с играми, пляской и бесстыдными песнями народ предавался разврату. Тут, по слову Панфила, «было отрокам и девам растление». Привычный к пьянству и разврату народ обнаруживал животные инстинкты и в домашней жизни. И над кем же он мог выказать свою необузданую силу, как не над слабой женщиной? В наше время гласные суды выводят на свет чудовищные примеры семейного деспотизма и насилия. Что же сказать о том темном времени, когда самые браки заключались не по любви и нередко сопровождались обманом? Мы не имеем статистических свидетельств семейного неустройства и деспотизма в древней Руси. Только изредка попадаются в истории такие указания: «жалоба мира на посадского человека Короба, что он безобразно пьет и бражничает, играет в зернь и в карты, бьет и мучит свою жену не по закону»²⁴⁸. Но для нас сохранен историей суровый взгляд старины на женщину, и этот взгляд свидетельствует о ее крайнем унижении. Обличительная проповедническая литература наполнена бранью и оскорблением древней женщины. Это вообще слова о злых женах, ложно приписанные св. Златоусту; а также унизительные пословицы, сохранившиеся в Пчелах. «Жена злая есть коза неистовая», «гостиница жидовская». «Лучше жить со зверями, нежели с злою женою», и т. д. Подобный взгляд всего яснее проводит Заточник в своем «слове». «Что есть злая жена? Неусыпаемая гостиница, бесовская купница, начальница всякой злобе, ослепление уму, мирской мятеж» и проч. Вообще, женщина трактовалась в древней литературе, как существо нечистое и соблазнительное. Подобные взгляды и отзывы, свидетельствуя о раздражительности древней женщины, показывают ее невыгодное положение в семье. Этой невыгоде семейного положения – наиболее помогало суеверие, с его разгульными обрядами и праздниками.

Конечно, не все одинаково страдали от влияния суеверия на жизнь домашнюю. Степень страдания всегда условлена восприимчивостью, умственным и нравственным развитием человека. Кроме того, со времени возвышения власти царей и ознакомления с европейскими идеями, в Москве завелись либералы, которые пренебрегали и самою христианскою верою. Но, вообще говоря, все, сословия России платили дань суеверию, как показывают приведенные нами примеры. Следовательно, все более или менее, терпели невыгодные следствия его. А совершенных жертв суеверия, погибших от душевных болезней, умственных и нравственных заблуждений, семейного деспотизма и злобы фанатиков, было всегда много. Подобных несчастливцев и ныне много; а в темные времена древности им не было числа. Общим последствием суеверия была замкнутость и бесцветность домашней жизни. Угнетенный предрассудками и суеверием русский человек неспособен был к удовольствиям, какими цивилизация облагораживает семейную жизнь. Всякая перемена домашних обычаев его робкому уму казалась ересью, и тем более страшною, что в древней Руси все было освящено верою, носило печать монастырского устава. Самозванца русские признали еретиком за то, что он изменил русские обычаи, окружил себя иноверцами и хвалил все чужое. Он явился на Руси ранее надлежащего целым столетием. Люди, не соблазнившиеся его поведением, составляли исключение, незначительное меньшинство.

Во-вторых, суеверие расстроило общественную жизнь. Притупив ум и исказив нрав народа, суеверие показало недостатки его на деле, в приложении к общественной жизни. Как в частной жизни суеверие обнаруживало свои следы нарушением домашнего мира, семейным деспотизмом и расстройством хозяйственных дел, так и в общественной жизни оно показало свое влияние несравненно в большей степени. Причина тому понятна. Жизнь общественная сложнее жизни семейной в своих отправлениях, и недостатки всего народа в общей сложности, в приложении к законам гражданственности, ведут к более опасным следствиям, нежели недостатки семьи, изображение всех следствий суеверия в отношении к жизни есть труд обширный и весьма поучительный, ибо суеверие русское отличалось необыкновенною живучестью, и глубоко проникло в общественные нравы. Большею частью оно заимствовало свою силу и освящение от веры, при помощи апокрифов и ложного толкования Библии. Поэтому русское суеверие имело огромное влияние на общественную жизнь и далеко превосходит в этом отношении суеверие прочих европейских народов, насколько это можно видеть из сравнительного описания народных нравов. Оно уступает в силе только браминскому фанатизму и магометанскому фатализму, которые притупляют ум, извращают нравы, и нередко делают из людей нравственных чудовищ. Но всестороннее изображение следствий суеверия дли жизни общественной составляет задачу истории проповедничества. В историческом Очерке достаточно показать главные черты этого важного предмета, выяснить существенные его стороны.

Суеверие не благоприятствовало гражданственности и общественной жизни, по причине развития в народе мистицизма и излишнего уважения к старине. Утвердив веру в химерические существа, чувство страха и зависимости от них, суеверие поставило вековую преграду умственной жизни народа и его цивилизации. Оно направило его деятельность в таинственную область чувства, в идеальный мир богов, и таким образом отвлекло от действительного мира и жизненных интересов. Это идеальное, так сказать мистическое, направление тем более оказалось неблагоприятным для гражданственности, что оно нашло себе поддержку в аскетизме, господствовавшем в древней Руси. Аскетизм тоже внушал – пренебрежение к земле, отрешение от всего чувственного, и, кроме того, смирение, неподвижность ума. «Учися держати ум, говорит древняя проповедь. Высочайши себе не ищи, высочайши бо – небесное измерение, высокопаривая мысль, ее же невозможно постигнути. Учися грамоте, учися и держати ум; высочайшего не ищи, глубочайшего не испытуй, но елико ти предано, си содержи»²⁴⁹. Кроме того, аскетическая проповедь, как мы видели, в основу нравственности полагала страх Божий и безусловную веру. «Главизна доброты и начало премудрости страх Господень; лепо бо Жиждителя, властвующа животом и смертью, имущего силу миловати же и мучити, – боятися и трепетати и говети»²⁵⁰. Всякое свободомыслие воспрещалось. Таким образом под влиянием мистического настроения, укорененного веками, при содействии аскетизма, народ жил верою, чувством и страхом, угнетающими мысль и цивилизацию. «Вследствие векового преобладания страха природы, говорят один писатель, страха Божия и чувства веры над разумом и мышлением, в народе укоренилось недоверие к естествоиспытательному уму и вообще к естествознанию. Начало веры, нравоучения и страха Божия воспреобладало над разумом и мыслью. Вследствие такого умонастроения народ хотя и наталкивался на познание природы физическими работами; но мыслью не углублялся в сущность ее, причинную связь явлений и соотношение их. Он даже боялся подобного исследования природы, и испытание тайн и воли Божией считал грехом, даже волшебством²⁵¹. «Противление природе и ее разрушительным действиям народ считал опасным искушением, «продерзким усилием противиться гневу Божию». В некоторых местах считается за грех гасить пожары, происшедшие от грозы. В этом видят противление воли Божией²⁵². Утвердившись в мистическом направлении, в жизни верою, чувством и страхом, народ не признавал других идеалов общественной жизни, к которым он не привык и не имел расположения. Он даже упорно отвергал высшие формы гражданственности и европейской цивилизации, для которых не был способен и не имел достаточной подготовки. Напротив, видя вторгающуюся с запада цивилизацию, народ пятился от нее, возвращался к старине, тосковал об идеале древней русской жизни, по причине весьма естественной. Старина была представительницею идеального, мистического направления: и чем глубже древность, тем крепче вера, живее чувство, невозмутимее мысль. Цивилизация будила древнюю Русь от умственного покоя и огорчала новизною вопросов, критикой и кризисом, все разрушающими. С появлением ересей, в XIV веке, начинается тряска общественной жизни и вместе с тем печаль по старине. Стоглавый собор видит причину всех неустройств в забвении древних нравов и преданий, в уклонении от благочестивой старины. Фанатики староверы героически лезли на костры из-за «древнего благочестия», о котором собор 1667 года отозвался, как «о простоте и невежестве». Патриархи увещевали посланиями «избегать всякой новизны и хранить старые обычаи». У русских образовались наконец пословицы, выражавшие безусловное благоговение их к старине, как высшему идеалу общественной мудрости и благоустройства. «Что старина, то и деянье, добрым людям на послушанье, а молодым на перениманье». «Которая земля переставляет свои обычаи, и та не долго стоит». Вообще Русь тяготела к старине, к древним идеалам жизни, потому что новый идеал грозил бедою, требовал перемены вековых обычаев. Кризисы государственные всегда сопровождаются жертвами и переживаются с трудом. И нет ничего тяжелее, как переменят свои привычки, становиться выше себя и своей природы, хотя бы на время, в видах улучшения собственного быта.

Идеальное, мистическое направление древней Руси, как мы это сейчас показали, было существенным злом для ее гражданственности. Это общее зло, по связи исторических причин, в свою очередь, породило частные неустройства в государстве. Главными из них были: непроизводительность страны в отношении материальных благ и в отношении духовных даров, вредная боязнь волшебства и знамений небесных, потрясение реформы гражданской и церковной.

Непроизводительность России во отношении материальных благ. Природа древней Руси отличалась необыкновенною производительностью, богатством сил и естественных даров. Она поражала иностранцев своим величием, могуществом и разнообразием произведений. Даже нынешняя природа страны, сильно истощенная промышленностью, удивляет, по местам, плодородием почвы, остатками прежних лесов, вод и минеральных богатств. Русь особенно богата была сокровищами горной природы, и, по выражению Генина, была как бы ограждена золотом, серебром, медью и железом. При всем том, народ, вследствие духовного, мистического настроения, оставался невнимательным к дарам природы, не мог и подумать о каком-нибудь улучшении своего быта. «Детский славянский ум не мог возвыситься до научного обобщения идей. Для него невозможны были никакие естественно-научные теории. Предки наши не могли и помыслить ни о физиологии хлебных растений, ни о земледельческой химии, ни о теории агрономии»²⁵³. Крижанич жаловался на непроизводительность русского народа. «У нас нет никаких книг о земледелии и иных промыслах. Книги подробно раскрывают все произведения природы, показывают все части тех вещей, что полезно и выгодно из них, как и в какое время всего того смотреть, приобретать, сохранять и употреблять. В нашем народе несчетны домовые хозяева, которые состареваются и умирают в хозяйстве, однако же не знают приобретения и употребления многих полезных произведений». Этого мало. Мы видели, что суеверный народ, оберегаясь от всяких новшеств, устранял готовые средства к обогащению, предлагаемые западной цивилизацией. Он прогонял от себя иностранцев, воспрещал ввоз заграничных товаров, резал носы за употребление «бесовской табаки». По свидетельству Коллинса «ни один человек с дарованиями не имел возможности быть в России, потому что русский народ очень недоверчив и подозревает всех иностранцев. Он совершенно предан невежеству, и видя в науках чудовища, боится их как огня.» Руководясь преданием старины, народ только и знал, как составлять «списки посевные, ужинные и умолотные». Таким образом древняя Русь, несмотря на богатство естественных произведений, оставалась убогою и непроизводительною, вследствие предрассудков и умственной забитости. Она была переполнена богатствами всех царств природы, но без иноземной помощи не могла достать их и употребить в свою пользу. Русь была огорожена золотом и серебром, посредством богатых гор, например уральских, а ходила в лаптях, употребляла скудную пищу и не знала каменных построек. «Россию, говорит Соловьев, угнетала страшная бедность»²⁵⁴. Даже в XVIII веке, в самой Москве дома крыли соломою, что благоприятствовало пожарам и разорению. Материальная скудость имела в свою очередь неблагоприятное влияние на духовную жизнь народа, его умственную непроизводительность; ибо довольство материальное и промышленность служат основою просвещения, богатства и довольства умственного. Но о подобной матери у нас не могло быть и речи, до самой реформы. Просуществуй Россия еще столетия, без крутой реформы она не вышла бы из своего умственного оцепенения, нищеты физической и духовной. Под гнетом суеверия и предрассудков она на всегда осталась бы в нищете и невежестве. Началась реформа, и выборный человек России Ломоносов заговорил о необходимости народного богатства и просвещения. Он призывал народ устремить «очи рассуждения» на физическую природу, требовал изучения явлений и неразлучного с ним материального обогащения. «Блаженства человеческие могут быть увеличены и приведены в высшее достоинство только яснейшим и подробнейшим познанием натуры, источник коего – натуральная философия, общеназываемая физика»²⁵⁵.

Непроизводительность России в отношении духовных даров. Мистическое, или лучше сказать, мечтательное направление древней Руси не благоприятствовало развитию и духовных даров ее. Древняя Русь, не смотря на огромное расстояние веков, мало родила государственных талантов, и то своеобразных, односторонних. Что же касается великих людей, благодетелей человечества по разным отраслям знания, то таких почти не встречаем в древней истории. Вера в судьбу, волшебство, влияние природы и химерических сил, подавляла дух народа, стесняла его стремление и деятельность. Эта слепая вера находила себе поддержку в господствовавшем аскетизме, который также принижал дух народа, в смысле житейском. Аскетизм внушал строгое самоотвержение, смирение ума, и вообще неуважение к грешной природе. При таких убеждениях и правилах воспитания, народу не могла прийти мысль – искать опоры благополучия в самом себе, в развитии собственных сил и дарований. Таланты, которые в изобилии возникают в образованных нациях, руководствующихся наукою и знанием, в древней, верующей Руси оставались неразвитыми и незаметными. Если и появлялись в государстве необыкновенные личности, то они не находили в окружающей среде достаточной опоры для своего развития, той почвы и нравственных соков, которые питают и укрепляют гениев. Не было этой опоры и почвы в народе, который под гнетом суеверия не задавался гражданскими идеями и не возбуждал соревнования умов; не было и в политической экономии, богатстве страны, дающих средства к воспитанию талантов; не было – и в соревновании иноземному образованию, которого чуждались, как заразы. Вообще, древняя жизнь своим однообразным строем и направлением уравнивала всех и не благоприятствовала возникновению разнообразных государственных деятелей. Для этого не доставало ей надлежащего развития государственных учреждений и сословий. Только всестороннее развитие государственных учреждений и сословий вносит в общественную жизнь разнообразие взглядов, мнений, вкусов, способностей, характеров и талантов. В древней Руси преобладал над всеми один класс, который давал направление общественной жизни, как мы это видели. Если же, при всем том, и выдвигались немногие личности, с большими силами: то, под влиянием суеверия и мистицизма, они принимали своеобразное направление и одностороннее развитие. Таланты древней Руси носили на себе отпечаток века и одностороннего настроения общества. Это были вообще люди характера, богатыри, одушевляемые верою и суеверием. В этом одушевлении заключалась их сила и бессилие, величие и слабость. В минуты критические эти богатыри исполняются одушевлением, и решаются на великие дела. Не имея опоры в образовании и саморазвитии, они до тех пор сильны, пока находят поддержку в внешних обстоятельствах, покровительстве властей, одушевлении народа и т. под. С переменою счастливых обстоятельств и они теряют успех. Таковы эти герои: Сильвестры, Аввакумы, Никоны, Минины, совершители государственных переворотов силою веры и одушевления, сочувствия народа и властей. С переменою счастия и потерей внешней поддержки все они сошли с исторической сцены и сделались незаметными.

Исключение из общего правила составляют герои князья и цари. Они до конца жизни выдерживали свою роль, потому что находили поддержку своим подвигам в общественных неурядицах и войнах. Таковы русские герои: Мономах, Боголюбский, Александр Невский, Димитрий Донской, Иван Грозный, Годунов и другие. Это вообще люди характера, необыкновенной силы физической и силы воли. Своими аскетическими стремлениями они обнаружили ту силу, которая одушевляла их на подвиги; это – сила веры. Но эта же вера в неразвитых людях под час легко сливалась с суеверием, особенно в опасностях, подавляющих душевные силы. Грозный, наблюдавший монастырские уставы, Годунов, ходивший по церквам на богомолье, в трудных обстоятельствах искали поддержки у волхвов. Истинно великих людей древней России, влиявших своими заслугами и на потомство, находим немногих. История выставляет их единицами на разных поприщах государственной деятельности. Таковы на поприще политики Иоанн III, собиратель русской земли, митрополиты Алексий и Иона, укрепившие верховную власть за московскими князьями. На поприще литературы, воспитатели народа в нравственно-аскетическом духе; митр. Макарий, 20 лет без малого трудившийся над составлением великих чети-миней, обнимавших почти всю нашу древнюю письменность, и справедливо названный «дивным во святых». Хотя митрополит имел в виду нравственную цель – дать православным душеполезное чтение на каждый день года: но он создал церковно-историческое направление, оказал огромную заслугу науке, сохранив памятники древней письменности и дорогие сведения для отечественной истории. Дли нашей специальной цели он важен тем, что собрал из разных сборников и торжественников учительные и похвальные слова на праздники, послания, грамоты и монашеские уставы. Собственно, из русских сочинений в Великих чети-минеях содержится до 25-ти похвальных слов святым_; хотя некоторые из них можно назвать житиями²⁵⁶. Митр. ростовский Димитрий, посвятивший около 30 лет на изложение чети-миней, очищение их от легендарного элемента. Но эти великие государственные люди во многом обязаны своими успехами труду своих предшественников. При такой скудости талантов появление самобытного деятеля Петра I, чуждого предрассудков и обнявшего все нужды государства, составляет факт, близко граничащий с чудом.

Кроме указанных неустройств, составлявших постоянное зло в государстве, мистическое, идеальное направление России порождало и временные бедствия. Главным из них было опасение волшебства, смущавшее дух народа, особенно при наступлении бедствий. Не зная естественных законов, подозревая во всем сверхъестественные причины, народ вечно тревожился, отовсюду ждал себе несчастий, и как в домашней, так и в общественной жизни все бедствия объяснял чародейством. «Супранатуральное учение, говорит один писатель, заменяло в народном миросозерцании область высших, рациональных теорий. Народ все объяснял готовыми, сверхчувственными идеями. Где разум познает закон, там народный ум представлял какого-нибудь духа, ангела или демона. Где физик видит простое действие природных сил, там чувствам темного народа, при господстве галлюциногенного миросозерцания, мерещатся неземные, сверхчувственные образы и силы»²⁵⁷. Когда, например, поднялась буря, при вступлении Лжедимитрия в Москву, народ смутился, начал креститься и молиться: «помилуй нас Бог!» «При таких убеждениях, говорит наш историк, народ должен был походить на напуганного ребенка и лишиться нравственного мужества. Надобно представить себе жалкое положение русского человека в это время, когда он на каждом шагу, с испуганным видом, должен был озираться на все стороны. Вот злой человек выймет след, или по ветру напустит болезнь. Гибельно должна действовать на нравы эта напуганность, это убеждение, что против человека отовсюду направлены невещественные враждебные силы»²⁵⁸. ... Под влиянием мистического настроения и боязни волшебства народ злополучно относился к общественным бедствиям, которыми переполнена древняя русская история.

Прежде всего народ создавал себе мнимые бедствия своим мрачным и запуганным воображением. Так, он объяснял многие естественные явления мира нравственного и физического действием волшебства и преследовал невинных людей, подозреваемых в чародействе. В мире нравственном он объяснял волшебством необыкновенные успехи и дела умных людей, в мире физическом – разные болезни: икоту, безумие, кликушество и проч. Немногие примеры подобных преследований, занесенные в историю, своим характером ясно подтверждают господство этого жестокого обычая и погибель многих безвестных жертв. Так прот. Сильвестр и Адашев, на свое влияние на царя и успехи в делах были признаны чародеями и осуждены. «Это дурные люди, чародеи, говорили приближенные Ивана Грозного. Они своим чародейством закрывали тебе глаза. Только допусти их (опять) к себе, тотчас тебя ослепят»²⁵⁹. Самая смерть Анастасии Романовны была приписана их чарам. «Суеверие их свело с царем, говорит Костомаров, суеверие и развело». Чародейством были объясняемы и успехи самозванца. Царь Шуйский в своих грамотах народу объявлял, что расстрига Лжедимитрий «всех прельстил чародейством, ведовством и чернокнижеством, с помощью адской силы». За напущение разных болезней были наказаны следующие лица. 1606 года пермский крестьянин Талев был пытан, жжен огнем, и получил три встряски, за напущение на людей икоты. В Шуе казнили волхва, делавшего женщин кликушами. В Москву писали из разных мест, «что вот-де явился знахарь, который испортил на пиру гостей и новобрачных»; или что «лихой человек наводит да людей скорбь, и они без ума и без памяти кличут». 1227 года новгородцы сожгли четырех волхвов, по одному подозрению в чародействе.

При наступлении действительных бедствий, часто происходивших от неустройств древней Руси, народ являлся беззащитною жертвою их. И это зависело не столько от невежества и неумения справиться с бедой, сколько от преувеличенного страха, слепой веры в волшебную силу и сверхъестественное значение беды. Признавая делом волшебства общественные бедствия, народ принимал против них особенные меры, часто нелепые, увеличивавшие общее зло. Так мы видели, что дли отвращения вредной погоды, наводнения и т.п., народ выкапывал из земли удавленников и утопленников. Но особенно в таких случаях народ преследовал знахарей, приписывая их ворожбе и наговорам всякое зло. Преследуя невинных людей, народ бунтовался и совершал страшные зверства. Так, вовремя сильного развития черной смерти во Пскове, 1411 года, жители сожгли двенадцать ведьм или волшебниц. Во время самого ужасного пожара, при Иване Грозном, истребившего Москву, разнеслась молва о волшебстве Глинской, бабки государя. Говорили, что она вынимала сердца из трупов, настаивала их в воде, и этой водой кропила улицы; а от этого произошел пожар. Народ взволновался, убил дядю государева Глинского, и чуть не убил самого государя.

Вообще, под влиянием суеверия и страха волшебства, народ смотрел на частные и общественные бедствия большими глазами, по пословице: «у страха глаза велики». А от этого он терял лучшую опору против бедствий: присутствие духа, рассудительность, власть над собою и над окружающей средой. Вместо смелых и решительных мер к устранению и облегчению бедствий, он в переполохе терял голову, делал ошибки и напрасно погибал. Каждый пожар, наводнение, голодовка, эпидемия уносили сотни и тысячи жертв суеверия.

Впрочем, страх волшебства, придававший силу общественным бедствиям, был менее тяжек для народа, нежели страх знамений небесных. Страх волшебства умерялся проповедью и здравым смыслом, страх знамений небесных как бы освящался авторитетом веры, ибо основан был на ложном толковании Св. Писания и утверждался апокрифами. По руководству же писания и апокрифов знамения небесные возвещают гнев Божий, наказание и разрушение мира. Поэтому страх знамений был особенно тяжким, и невинные звезды, услаждающие образованное человечество, были грозным бичом для суеверных предков. Какая-нибудь дуга, затмение луны, северное сияние, темная туча, напоминали предкам всемирный потоп, участь Содома и Гоморры, кончину мира и страшный суд. Видя страшную грозу и неотвратимый гнев небесный, верующие предки приходили в отчаяние. Тут-то они припоминали грехи свои и суету жизни, каялись от глубины сердца, молились со слезами о помиловании, и, прощаясь друг с другом, готовились к смерти. И если на какие-нибудь пожары и другие явления земные предки смотрели большими глазами: то тем более – на явления небесные, относительно которых для них невозможны были сомнения, разногласие и перетолкования. В мрачных облаках напуганное воображение видело камни, стрелы, бьющиеся войска, равно как в ясном небе видело особенные милости; для предков падающая пшеница с неба, или рожь, хотя бы в январе, казались делом естественными, или возможным.

Выражением общего страха, наводимого знамениями неба, служат летописи. Летописи XI–XVII века наполнены описаниями физических явлений и особенно знамений небесных. Описывая знамения неба, летописцы объясняют значение их по руководству Св. Писания. Расплываясь в общих мыслях и выписывая целые главы из писания, они возвещают гнев Божий, кончину мира, и призывают всех к покаянию. «Знамения бо в небеси, или в звездах, или в солнце, или в луне, или в етером (другом) чим не на добро бывают»²⁶⁰. Задавшись такою темою, выражавшею взгляд современников на дело, летописцы изображают переполох, причиненный кометами, северным сиянием, затмением солнца и луны, тучею и грозою, и прочими знамениями. «Явися звезда хвостатая, образом страшным, испущающе от себе лучи велики. От видения сея звезды страх объя вся человеки и ужасть. Хитрецы же смотревше, тако рекоша, оже мятеж велик будет в земли»²⁶¹. «Явишася столпове червлени, зелени, синии, и сниде огнь с небеси. Людям всем отчаявшимся своего жития, мняще кончину, целующе друг друга, плачуще горько, возопиша к Богови, со слезами»²⁶². «Бысть знаменье в солнце, огородилося в три дуги. И сия видяще благовернии человецы, со воздыханием и слезами моляхуся Богу, дабы обратил знаменья си на добро»²⁶³. «Туча пришедше, над градом ста огненное видение. Людие же чающи пламени быти, ужасошася и начаша вопити: Господи помилуй! И обеты приношаху, понеже бо кямение изо облака являшеся»²⁶⁴. «В великое говенье 1402 года являшеся некое знамение на небеси. Се же является грех ради наших; прообразует, претит и велит покаятися от грех наших. Убо смею рещи, сбывается слово евангельское, якоже Спас рече: в последняя дни будут знамения велика на небеси, в солнце, луне и звездах. (Следует выписка зачала). Да еже в евангелии Спас глагола, то ныне, в последняя времена сбывается»²⁶⁵. Знамения небесные, часто пугавшие суеверный народ, не оказывали особенно вредного влияния на общественную жизнь. По крайней мере летописи не представляют на это достаточных свидетельств. Например, 1618 года москвичи не успели разъединить гетмана Сагайдачного и королевича Владислава, подступавших к Москве. Ужас москвичей увеличила комета, стоявшая над самою столицей. Царь и народ, смотря на комету, уверились в успехе Владислава, думали, что он овладеет Москвою²⁶⁶. Впрочем, нельзя умолчать об одном довольно важном обстоятельстве в этом отношении. При вере в знамения неба предки увековечили память страшного нашествия Батыя особенным знаком; думая, что это нашествие отразилось на небе, они назвали млечный путь «батыевым путем». Память страшного бедствия, увековеченная таким ярким знаком, подновлялась каждым большим нашествием татар и увеличивала испуг, если нашествие совпадало с явлением кометы. «В лето 1382 бысть знамение на небеси: звезда некая, хвостата, копейным образом. Се же знамение проявляше злое пришествие тохтамышево на русскую землю и горькое татар нахождение на крестьяны». Эта слепая вера в знамения неба и запуганность служили предвестниками большой беды, в недалеком будущем.

Одно обстоятельство, стоящее в связи с астрологией и пасхалией, само по себе химерическое, особенно напугало суеверный народ, смущало его несколько веков, и наконец приостановило общественную жизнь в ее течении и многих погубило. Это – верование в кончину мира, выведенное из мистического сближения дней творения с семью тысячелетиями. Возникшее, из апокрифического послания Варнавы и перешедшее к нам из Греции, это верование возвещалось как догмат, с XII века. Оно упомянуто в слове о мытарствах, затем повторено в поучениях м. Кирилла II, Алексия, Фотия, Цамблака, Ионы, Филиппа и других. Смущение народа и расстройство общественных отношений, порожденное этом верованием, начало усиливаться к XV веку. В 1397 году арх. Иоанн склонил новгородцев и псковитян к миру словами: «дети! видите, уже последнее время». Современники Стефана Пермского, по случаю изобретения зырянской грамоты, сделали замечание, в котором проглядывает упадок духа и равнодушие к делам. «К чему изобретать ее, говорили они, при конце света! Прежде не было грамоты в Перми; зачем замышлять ее в исходе седьмой тысячи лет, за сто двадцать лет до кончины?» Наконец настал роковой 1492 год. Испуг народа достиг высшей степени, и дела общественные остановились. Русские перестали платить подати, выполнять гражданские обязанности и даже не считали нужным вступать в брак. Все благочестивые и заботящиеся о своем спасении, шли в монастыри толпами, постригались в монахи и строгими подвигами готовились к смерти. Люди распутные считали покаяние поздним и исправление свое невозможным, и потому с отчаяния предавались пьянству, грабежу, и даже лишали себя жизни. Большая часть приходов опустела, и духовенство осталось без пропитания²⁶⁷. Не только безместные священники, но и монахи стали искать мест; они направлялись к Москве и к богатым городам, где находили средства к жизни. С окончанием 1492 года общее заблуждение относительно кончины мира рассеялось, но страх, наведенный им, не прошел. Он поддерживался астрологами и мечтателями, которые извлекали свою выгоду из суеверия народа. Астролог Немчин писал, что «в 1524 году будет несомненное пременение странам и царствам, обычаям и достоинствам, скотам, морским белугам и всем земнородным».

Наконец, суеверие имело влияние на потрясение государства реформами. Замедлив развитие народа и его гражданственности, оно вызвало напряженные реформы в жизни гражданской и церковной, стоившие государству тяжких жертв. Реформа гражданская, произведенная Петром, восполнила государственные опущения за семь веков, но совершенно истощила народ чрезмерными работами, повинностями и истязаниями. «На народ возложено было так много работы, говорит один иностранец, что он роптал на чрезмерную обременительность ее». Петру подбрасывали жалобы, в таком роде: «государство свое все разорил (так), что уже в иных местах не сыщешь у мужика овцы. В Питербурхе поморил всяких людей напрасною смертью больше миллиону. Работа великая, служба несносная»²⁶⁸. Из повинностей особенно тягостны были воинские, так как Петр всю жизнь воевал с соседями, для расширения своего государства. И 1659–71 году было три рекрутских набора; в 1712 году взято рекрут до 110,000 человек; в 1725 году до 200,000²⁶⁹! Народ сильно роптал на эти поборы и повинности. Из полков бежали сотни и тысячи людей, по причине строгой воинской дисциплины. Истязания вызваны были оппозицией народа реформе, на которую он смотрел как на ересь, нарушение православия и дело антихриста. Независимо от суеверного страха, народ и по естественным причинам не мог сочувствовать реформе. Привыкнув к бедной жизни, ограниченной мелкими интересами, он не понимал обширных планов и намерений преобразователя. Поэтому Прокоповичу велено проповедовать с церковной кафедры о пользе европейского образования, необходимости всяких жертв для отечества, и вместе с тем о невежестве и суеверии народа. «Государь, говорили русские, ездил за море и возлюбил веру немецкую. Велит (бороды брить), платье носить немецкое, знатно, что от немки родился». Многие из народа, особенно раскольники, смотрели на Петра, как на антихриста. «Он еретический сын, сказал о Петре Лопухин, и зачался от антихриста»²⁷⁰. Талицкий видел в реформах Петра признаки пришествия антихриста. Начались бунты за старую веру, которую народ смешивал с обыденною жизнью. Стрелецкий бунт поднят приверженцами старины. В Астрахани вспыхнул бунт за старину, причем погибло много народа. Петр, со свойственной ему энергией, жестоко сокрушал народную оппозицию. Ослушникам своих указов он назначал батоги, кнут, пытку, денежный штраф, лишение имущества, каторжную работу и смерть. Для преследования виновных учредил фискалов, застенки, преображенский приказ и тайную канцелярию. Много там пролито крови и – невинной. Роковое: «слово и дело» неумолимо влекло в застенок... «Почти каждый день при дворе Петра слышалось о смертных казнях, изувечениях, сечении кнутом. Император не только отпускал палочные удары собственными руками, но даже исправлял должность палача... Мятежников стрельцов он повесил 2000, потом казнил еще 5000²⁷¹. Перед казнью стрельцы выносили страшные пытки. Трупы казненных оставались неубранными в течение пяти месяцев, в острастку народу. Главные противники реформы и поборники старины, сообщники царевича Алексея, истреблены, вместе с ним, жестокими казнями²⁷².

Не смотря на эти тяжкие жертвы и конвульсивные потрясения государства гражданскою реформою, оно выдержало испытание, перенесло кризис, оказалось благонадежным к умственному развитию и просвещению. Суеверие, мешавшее его росту, со времени реформы начало рассеиваться. Не так вышло с церковною реформою; потрясения ее обошлись государству дороже, в силу естественных причин. В реформе гражданской решался вопрос о жизни временной и царстве земном, об улучшении которых народ, проникнутый аскетизмом, не очень заботился; поэтому, в борьбе его с преобразованием гражданским возможны были сделки, уступки. И хотя суеверие не допускало строгого различия между национальностью и православием, как не допускало его между буквою и догматом: но боязнь наказаний и пыток сломила упорство народа. Упорный и озлобленный, он пошел на сделку, склонился пред железною волею преобразователя, страстно увлекшегося европейскими началами и горячо выполнившего свои великие планы. В реформе церковной шел вопрос поважнее: о спасении души и вечной жизни, и на этой почве невозможны были никакие сделки. Здесь народ чувствовал себя непобедимым, тем более что он уже многим поступился в гражданской реформе. Любовь к вере одушевляла его героизмом, а суеверие делало его фанатиком, неспособным на уступки. В таком одушевлении народ презирал батоги и застенки, как легкую паутину, и с радостью шел на костры, за получением венца небесного.

Реформа гражданская, строго говоря, не была прямым следствием русской жизни. Она вытекала не столько из нравственных потребностей народа, сколько из умственного превосходства над ним соседей европейцев. Русский народ свыкся с христианскою верою, и в своем аскетическом настроении, немного заботился о земном. Европейцы завладели нашею торговлею, побивали наши войска, и своим умственным превосходством угрожали нашей национальности. Реформа церковная вытекала прямо из жизни и потребностей народа. Она была вызвана религиозным суеверием народа, обожанием буквы религии и формы ее, и противлением всякой реформе, прогрессу. Благочестие народа доселе ограничивается большею частью исполнением обрядов, так как он по большей части не понимает смысла молитв и значения богослужебных действий. Служение духом и истиною ему не доступно. Сходив в церковь, наняв молебен или акафист, да поставив перед иконою свечку, народ считает Бога как бы обязанным исполнить его просьбу, хотя бы несправедливую, и безбоязненно дозволяет себе противозаконные действия. Как более доступная простому смыслу, незнакомому с высшими понятиями и стремлениями, церковная обрядность в своем развитии охватила и домашнюю жизнь народа. Все в жизни русского человека считалось церковным, освященным православною верою, и потому неприкосновенным. «Горизонт русского человека был до крайности тесен, жизнь проходила среди немногочисленного ряда неизменных явлений. Эта неизменяемость явлений приводила к мысли о их вечности, божественном освящении. Они получали религиозный характер, религиозную неприкосновенность; изменение их считалось делом греховным. Так жили деды и отцы; изменение их образа жизни есть греховное, оскорбление памяти их»²⁷³. Вся эта внешняя религиозность, придававшая особенную силу букве закона и обрядам, как утвержденная обычаем предков, называлась старою верою, и потому не допускала никаких перемен и нововведений, непривычных простому чувству. Как личина благочестия, прикрывавшая не христианские обычаи народа, внешняя религиозность вызвала нападки просвещенных людей, заботившихся о развитии народа. Эти нападки, как реакция старой вере, смутили простой народ, неприготовленный к реформе, и породили раскол старообрядчества, отпадение от православия миллионов людей. «Общество преследовало всякое нарушение отцовского обычая, как измену, и так как формы имели религиозное значение, то всякое изменение внешнего считалось ересью, грехом... Что в самом деле было ересью, нелепое толкование писания, – не казалось ересью. Но страшною ересью являлось нарушение освященного древностью обычая; оно производило могущественное впечатление, нарушало весь строй жизни, порывало священную связь с отцами»²⁷⁴. «Отсюда понятно, почему введение новизны должно было так сильно взволновать общество. Самая продолжительность застоя необходимо условливала силу упора против перемены»²⁷⁵. Нападки на религиозную замкнутость, обрядность и нравственную несостоятельность народа начались с конца XIV века, со времени постепенного сближения России с Европою и просвещенными людьми. Букву закона, прикрывавшую многие ошибки и заблуждения невежественных писцов, подвергли критике исправители церковных книг, с самого начала XVI века. На обрядность и суеверную религиозность напали русские еретики, и Петр I в своей реформе. Они коснулись и самого монашества, представителя русской религиозности, высшего идеала нравственности, в котором находили недостатки.

Первый исправлял церковные книги, с 1518 года, Максим Грек, получивший заграничное образование, и яснее других понимавший неисправности текста. Неисправности эти, или погрешности, накопившиеся веками, были весьма значительны. Князь Вассиан так выразился о тексте церковных книг: «здешние книги все лживые, а правила (кормчая) – кривила. До Максима по тем книгам хулили Бora, а не славили». Сам Максим в «слове об исправлениях» заявил, что он имел дело с самыми грубыми ошибками. Напр. в Триоди Христос назывался «созданным», в Часослове – «единым человеком»; в каноне великого четвертка – «несущим естеством созданным»; в толковых евангелиях – «бесконечною смертью умершим». Не говорим уже о мелких погрешностях, каковы напр. в символе веры: «рожденна», а «несотворенна», «из Марии», «чаем жизни будущая веки» и т. под. Спустя сто лет, исправлением церковных книг занимался архимандрит Дионисий; он тоже нашел важные ошибки, в роде следующих: «освяти воду сию Духом – и огнем»; «Отец с Сыном воплотился» и т. под. В третий и четвертый раз книги исправлялись при п. Иосифе и Никоне. Тогда же подняты вопросы о церковном благочинии, живописи, пении и проповеди. Простодушные ревнители старой веры назвали все эти исправления хулою на русские книги, по коим спаслись чудотворцы, ересью, гонением антихриста, и отделились от Церкви, 1667 года. «Нам всем, говорили они, подобает умирати за един аз, его же окаянный враг выкинул из символа, иде же глоголется: «рожденна», а« несотворенна». Велика зело сила сокровенна в сем аз» (диакон Феодор)²⁷⁶. «В новых книгах, писали соловецкие монахи, написано Иисус, вместо Исуса, чего нам грешным страшно неточию приложити, но и помыслити».

На обрядность церковную и недостойную нравственность, по крайней мере священников, первые напали стригольники, около 1376 года. Называя священство святокупством, они отвергли его, и вместе с ним – таинства, церковные предания, молитвы за умерших и т. под. Стригольники допускали внутреннее покаяние и свободное толкование писания, по своему разуму. Поддерживая раздражение в беспокойных умах, ересь стригольников как бы возродилась в ереси жидовствующих, 1480 года. Жидовствующие, нападая на существенные догматы христианства, между прочим, отвергали почитание икон, креста, мощей и всю обрядность; особенно – осуждали монашество, высший идеал древней русской жизни. «Такой жизни, говорили они, не преподали Христос и апостолы». Ересь жидовствующих держалась в России тридцать лет и возродилась в ереси Косого и Башкина. Косой прямо отвергал церковную обрядность, внешнее богослужение и добрые дела, говоря, что они несогласны с почитанием Бога духом; для спасения признавал достаточною одну веру и требовал религиозной терпимости. Все эти ереси, вызванные неустройством государства, служили предвестием раскола и церковной реформы, совершенной Петром. Петр, для облегчения гражданской реформы и возвышения нравственности народной, коснулся, в своих преобразованиях, самой религии, руководившей воспитанием народа. Он осудил религиозное воспитание народа, в силу которого обрядность и суеверие брали верх над благочестием, тем более что подобное направление вредило и государственной жизни. Подобный взгляд на воспитание Петр выразил в указе Синоду²⁷⁷, которым предписывал ограничить обрядность и разъяснить народу прямой путь спасения: «понеже всю надежду кладут на пение церковное, пост, поклоны и тому подобное, к них же строение церквей, свечи и ладан». Сообразно с таким взглядом издан Регламент, в котором изложены правила относительно религиозного воспитания народа. Регламент есть колкая сатира на простодушную религиозность русских и некоторым образом напоминает протестантские начала. В дополнении к Регламенту предписано проповедовать о главных истинах веры, а также о суеверии, вымышленных чудесах, видениях, снах, устных и письменных заговорах, разделении дней на счастливые и несчастливые. Руководствуясь Регламентом, Синод издал постановления против обрядности – крестных ходов, хождения с образами, дорогих окладов на иконах, умножения часовен, годичного хранения артоса, Богоявленской воды и т. под.²⁷⁸. Особенно строго преследовалось законами суеверие. Распространителям вредных государству суеверий назначена смертная казнь; разглашающим чудеса и видения – телесное наказание и ссылка на галеры²⁷⁹. «Излишняя ревность, говорит Соловьев, возбуждала ропот в людях и несуеверных, боявшихся переступления должных границ в стремлении очищать общество от суеверий». Действительно, даже Сенат заметил, в 1722 году, «что от разоренных часовен разбросаны кресты, и главы валяются без призору, от чего происходит большой соблазн; также и крестных ходов не следует отменять»²⁸⁰.

Осудив обрядовую религиозность народа, Петр коснулся, в своих реформах, и монашества, представителя русского благочестия. Мы видели, что жидовствующие первые отвергали монашество – идеал русского благочестия. Вслед затем Максим Грек и его почитатели, например князь Вассиан, осуждали лобостяжательность монахов, владевших селами²⁸¹. Последователи Косого, осуждая любостяжательность монастырей, опирались в своем мнении на авторитет Максима Грека и Вассиана. Преобразователь России, преследуя недостатки монашества, особенно праздношатание, поднял оба вопроса: о нравственности монахов и об имуществах монастырских. Он шел уже по проторенной дороге, и мог не стесняться опасениями в решении столь важного вопроса, задевавшего идеал русского благочестия. Он ограничил число монахов в империи, обязав их стеснительными правилами; а самые монастыри обратил в богадельни²⁸². Наконец, чтобы не встретить противодействия своим планам в церковной власти, по примеру столкновений Алексея Михайловича с патр. Никоном, преобразователь отменил в России патриаршество. Этою мерою, завершавшею церковную реформу, он разом ограничил духовную власть и окончательно смирил монашество, которое в XVII веке достигло высшего почета, в сане патриарха. В этих смелых реформах сказалась, с одной стороны, забота преобразователя о доставлении государству полезных слуг и материальных пособий, а с другой стороны о повороте России от аскетизма к цивилизации, от жизни духовной к жизни земной.

Потрясения в государстве, произведенные церковною реформою, были самые тяжкие, и следствия ее самые печальные. И это тем более справедливо, что преобразователь, круто повернувший Россию к европеизму, задел вместе с религией и житейские обычаи, освященные верою; предписал брадобритие, немецкий костюм, ввел курение табака, народную перепись, и т. под. Между тем как жизнь благочестивого человека доселе устраивалась по церковному и монастырскому уставу; распределение времени, пища, одежда, этикет общежития, отношения членов семейства, все носило печать религии, считалось православным в отличие от басурманского, еретического. Нe говорим уже о том, что по случаю разорительных войн царь пользовался церковными доходами, переливал колокола в пушки и т. под. Смущенный и запуганный суеверный народ не мог снести такой повальной ломки своей веры и обычаев; он не на шутку испугался пришествия и царства антихриста. Испуг был тем сильнее, что с XVII века в России утвердилось мнение, будто война есть изобретение сатаны, напрасно губит христианскую кровь, и противна духу евангельской любви. Испуг этот в значительной степени поддерживался примером и жизнью преобразователя царя, который вел себя не по церковному, как древние цари, а по-европейски, или по-басурмански. Как человек утилитарный, практический, он вечно вращался в житейских суетах, любил пировать, курить и танцевать, брил бороду, одевался по-немецки, дружил с немцами, не держал постов, и пародировал шутовскими играми обрядность, разные процессии, сан патриарха и папы. Пользуясь либерализмом царя, враги раздували о нем дурную молву: «это не наш государь, а немец. А наш царь в немцах в бочку закован, да в море пущен»²⁸³. «Прежние государи по монастырям ездили, Богу молились, а нынешний государь только на Кокуй ездит» ... Общим следствием церковной реформы, преследовавшей внешнее благочестие, было охлаждение к вере, к ее обрядам и внешней форме. В народе появились вольнодумцы, осуждавшие обрядность, по началам протестантским²⁸⁴. Особенно образованное общество, проникшись европейскими взглядами, стыдилось своей прежней простодушной религиозности и старалось спрятать ее. Старое обрядовое направление религиозности подверглось обличениям и порицаниям. Дело дошло до того, что понадобилось опровергать вольнодумство сочинениями, в роде «Камня веры», «Знамения пришествия антихристова», и доказывать в проповедях необходимость веры, добрых дел, почитания святых, мощей, икон, разъяснять догматы о воскресении мертвых, будущей жизни, вечном блаженстве и вечных мучениях. Все эти темы раскрыты в поучениях Яворского и последующих проповедников. Даже со стороны делались внушения местоблюстителю патриаршего престола Яворскому об обличении иностранных учений. Иерусалимский патриарх Досифей писал ему в гневе: «зачем ты опасаешься обличать тех, которые приносят смущение в царствующий град? Св. патр. Иоаким, видя смущения в Церкви, с великим тщанием искоренял их, а ты молчишь!» Наконец, в преследовании ересей, а вместе с ними и раскола, гражданская власть соединилась с духовною. 1700 года вышел указ, поручавший дела о ересях и расколе митр. Яворскому²⁸⁵. Начались гражданские преследования и казни еретиков. Частным следствием церковной реформы было не только зарождение, но и усиление раскола и размножение в России духовных сект. Преследуемый Алексеем Михайловичем раскол одушевлялся фанатизмом, но сохранял церковный характер. Вследствие реформ и жестоких преследований Петра раскол распространился и принял политический характер, враждебный государственным законам. Озлобленные и смелые люди, соблазняясь действиями царя, целыми тысячами уходили в леса и заграницу и приставали к расколу. Преследуемые воинскими командами, особенно в поморской и олонецкой области, поборники старины и беглые крестьяне не редко сжигались в скитах целыми сотнями. Приобретение вольностей и гражданских прав не смягчило и не ослабило энергии староверов. Мир и удаленность от общества содействовали разветвлению раскола на секты и толки. Невозможность добраться до истины посредством людей и толкования писания внушили мысль о прямом общении с Богом. Раскольники, посредством телодвижений, приводящих в восторженное состояние, делаются пророками, христами и т. под. Таким образом из раскола старообрядчества развелись в России духовные секты, которым не предвидится конца. Как живучая секта, достигшая ныне 11,000,000 душ, раскол заметно ослабляет гражданское и церковное единство и могущество России. Составляя закоренелую болезнь государства, раскол при сцеплении неблагоприятных причин, может повести к важным замешательствам и угрожать целости России. Из всех зол России, произведенных реформами XVII века, раскол – самое опасное зло, ибо доселе угрожает благосостоянию государства, на подобие вредных соков в крепком, могучем теле. Дальнейшая судьба раскола, как секты вредной государству, неизвестна, равно как симпатии и антипатии к его сектам и разветвлениям не приведены в известность. Но надобно заботиться, чтобы русский раскол постигла участь унии, тем более что не все считают его историческою окаменелостью; очень многие считают раскол сектою прогрессивною, способною к жизни и развитию. Как бы то ни было, доколе раскол будет существовать; он навсегда останется памятником крутой реформы XVII в. и религиозного суеверия, приверженности к незначительным обрядам, – хождению по солнцу, служению литургии на семи просфорах, поклонению старым иконам, двуперстному знамению, почитанию осьмиконечного креста, сугубому аллилуия, почитанию старых книг и крюкового пения.

Таким образом суеверие предков, сложное в своем существе и укорененное веками, имело весьма вредное влияние на развитие народа, на его жизнь частную и общественную. Оно сделало миллионы людей несчастными, замедлив развитие, отравив их домашний быт, изуродовав их гражданскую и религиозную жизнь. Найдя прочную почву в жизни и нравах русского народа, ослабленное к XV веку и возрожденное в XVII веке, оно оказало вредное влияние и на потомство, на наш век, ближайший к русской старине. В самом деле, суеверие предков, со всеми его разветвлениями, живет доселе на Руси, несмотря на вековые гонения против него. Оно напоминает нам языческие обряды в праздничных играх и переряживании, в подарках родильнице, в праздничном разгуле, особенно на новый год, в видах пожелания нового счастия. Оно напоминает нам древнюю астрологию своими пословицами: «не родись умен, а родись счастлив». «Так ему на роду написано». «Моя счастливая звезда», и проч. Оно напоминает нам непомерную ревность о букве закона и духовную мнительность расколом, с его сектами и неисправимым упорством во лжи. Все это безобразие русской жизни – несчастное наследство темной старины, богатая жатва грехов и заблуждений данного исторического посева. И есть ли хоть одно сословие на Руси, даже с европейским образованием, хоть один человек высокого ума, которые не платили бы дани этому суеверию? И ныне, как и в старину, многие образованные люди не согласятся здороваться через порог, ибо по древнему верованию под порогом живет домовой; не согласятся видеть тринадцатого за столом, чтобы не испортить обеда и т. д. Вера в судьбу, предопределение, можно сказать, присуща всем без различия. Это подтверждают наши поговорки, часто высказываемые бессознательно: напр.: «так ему суждено». «Суженого конем не объедешь». «Чему быть, того не миновать». «Счастливый скачет, несчастный плачет». Особенно сильна эта вера в простом, неразвитом народе, и выражается в бесчисленных приметах и поговорках. Так, ворон кричит, и собака воет к беде; соль рассыпается к ссоре; стена трещит к покойнику; гусь летит к холоду, а лебедь к теплу. По разным отступлениям природы от обычных ее законов народ заключает о воле и определениях божества. Почитание св. пятницы, а равно среды и пятницы, как бы особых существ, доселе сильно в народе. А как много у нас мечтателей, ясновидящих, претендующих на ложные озарения из мира духовного! И сколько отсюда вреда!.. Одним словом: предрассудки и суеверие густым слоем висят над XIX веком, омрачая ого цивилизацию, просвещение, и отравляя общественную и частную жизнь неурядицами. Всего более мы страдаем от тугости мысли, задавленной предрассудками, и некоторой доли нетерпимости и жесткости, наследованной от предков. И никто не в состоянии перечислить заблуждения, омрачающие современную жизнь, по милости отдаленной старины. Без сомнения, тьма предрассудков и заблуждений будет еще долго тяготеть над нами, пока не исчезнет пред усиленным светом религии и науки, насколько это возможно в человеческой усовершимости. Совершенной свободы от предрассудков и суеверия человечество не достигнет, вследствие ограниченности своей природы. Ограниченность ума с одной стороны, загадочность мира и таинственность веры с другой, – всегда будут вводить человечество в ошибки и заблуждения. Подчиняясь вере вследствие ограниченности ума, человек будет опутываться предрассудками, неразлучными с нею, по причине разных толкований и воззрений на предмет. В этом удостоверяют нас бесчисленные секты не только христианства, но и всех религий. Отрешаясь от веры, он впадает в отрицание и нигилизм, заблуждение опаснейшее, как это подтверждают секты рационалистов. Уму свойственно переступать предел естественного разумения; но выдвигаясь за естественную черту созерцания, подобно зрительному стеклу, он неизбежно теряется во мраке сомнений и отрицания. Неправильное отношение к вере и знанию обременяет человечество цепями предрассудков; и каждый век налагает на человечество новые цели, сообразно с его разумением и заблуждениями. Если же история обязана вразумлять человечество, то уроки ее о реформах XVII века для нас поучительны. Реформа потрясла древние предрассудки, внушила сознательное отношение к вере и жизни, но вместе с тем ослабила веру и благочестие. Для пояснения этого предмета она как бы умышленно противополагает темный, тревожный и самый благочестивый XV век образованному XIX-му, знакомому с рационализмом и неверием. Покоряясь законам исторической необходимости, окруженные всякими преградами и заблуждениями, мы все же должны ратовать против суеверия, завещанного предками. Обильная жатва предрассудков и суеверия, наследованная от предков, ждет усердных делателей, ревнующих о благе человечества. И проповедникам нашего времени тем более предстоит труда и искусства на этом поприще, чем менее показали их древние пастыри.

Доселе мы рассматривали отвлеченное, нравственно- аскетическое проповедничество, имеющее главным своим предметом мир духовный, царство небесное. Проповедничество это неизменно в своем содержании, как тот вечный мир, к которому направлены его стремления. Удовлетворяя аскетическим потребностям народа, оно передавалось из века в век и повторялось на один лад. Но с ним тесно связано другое проповедничество – практическое, отличающееся противоположным характером. Проповедничество практическое имеет своим предметом мир земной, царство временное; оно также изменчиво и разнообразно в своем содержании, как сама жизнь с ее явлениями. И хотя практические истины в древнем проповедничестве перемешаны с отвлеченными, не проникнуты единством, логическою связью; но при всем этом они могут быть рассматриваемы отдельно, применительно к тем обстоятельствам жизни, которыми были вызваны. Поэтому, в видах полноты исторического исследования, после отдела нравственно-аскетического проповедничества, необходимо исследовать проповедничество практическое. Простота и безыскусственность практического проповедничества с одной стороны, исторический интерес с другой, – дают нам право на такое деление нашего предмета, как более естественное. Практические истины древнего проповедничества, рассматриваемые в приложении к жизни, распадаются на два вида: истины излагающие умственные заблуждения в вере и нравственные недостатки народа.

Мы ограничиваемся, как покажет дело, общими чертами умственных и нравственных заблуждений предков в деле веры и влияния этих заблуждений на жизнь народную. Подробное исследование этих предметов принадлежит истории русского проповедничества. Но и общие исследования достаточно выясняют обширность задачи древней практической проповеди и несоответствие ее силам проповедников. Если, где и когда проповедь должна быть светочем, живою силою, благотворно действующею на нравы, то именно в древней Руси. В то время, самое неустроенное, скудное просвещением, проповедь оставалась почти единственным врачевством против умственных и нравственных недугов народа, заблуждений и всякого рода беспорядков. Проповедь должна была обличить умственные и нравственные заблуждения, показать их вредное влияние на жизнь и исправить нравы. Но эта задача не выполнена проповедью удовлетворительно. Древняя проповедь не обняла всех умственных заблуждений и нравственных недостатков народа, не выяснила их развития и отношения к вере и жизни, не обнаружила всех вредных следствий для жизни. Скудная формою и выражением, она не менее скудна и содержанием. Древняя проповедь относится к нестроениям жизни урывками, занимается более крупными недостатками народа, объясняет их общими причинами – бесовским нахождением, наказанием за грехи и т. под. И в этом отрывочном, бесцветном направлении практическая проповедь не отличается плодовитостью. Практических проповедей, как уже замечено, в древности написано весьма мало. Скудость практической проповеди, несоответствующей нуждам времени ни качеством, ни количеством произведений, объясняется естественною причиною, малоразвитостью проповедников самоучек.

В самом деле, откуда древние проповедники могли заимствовать знания и средства, необходимые для практической проповеди? В нравственно-аскетической проповеди они руководствовались достаточными источниками, поучениями св. отцев; но и здесь ограничивались, по большей части, подражанием св. отцам, переделкой готовых поучений, Рукописные сборники, умножавшиеся с каждым веком, составляли тот проповеднический архив, из которого всякий книжник мог брать полезное слово для своих слушателей. Предусмотрительность составителей сборников с веками расширилась. Проповеднические сборники XV века предлагали и епископам готовые поучения не только на весь годичный круг, но и на частные случаи, например: «егда случится епископу прийти в свою епархию» и т. под. Но жизнь – иное дело, она не укладывалась в книгу, в готовые рамки и определения. Изменяясь с каждым веком в своих формах, она требовала от учителей веры новых взглядов и явного современного слова. А если учители были малопроизводительны в нравственном и аскетическом учении, то тем более не могли быть успешными в практическом, для которого не имели достаточных пособий. Как самоучки и начетчики, в аскетическом духе, они смотрели на жизнь односторонне, способны были поражаться крупными недостатками ее, порицать их и опираться в своем учении главным образом на Св. Писания и св. отцов. Пускаться в анализ явлений, причин и следствий зла, вести обличения в системе, настойчиво, было не их делом; время и жизнь не дали для этого средств, не подготовили достаточных пособий. Действительно, древние проповедники преимущественно обличали грубые недостатки и заблуждения народа, сразу кидающиеся в глаза, напр.: принесение, жертв идолам, языческие обряды, праздничный разгул д т. под. В изображении такого рода недостатков проповедники могли руководствоваться знанием народных обычаев и простым здравым смыслом. Что же касается оценки подобных заблуждений с богословской точки зрения: то в этом отношении проповедники обнаруживали неопытность и неразборчивость, смешивали важное с неважным, обряд и букву с догматом, и потому, как бы из опасения, ограждались в своем слове авторитетом отцев. Обличать русские нравы устами Златоуста, Григория Богослова и других отцов проповедники не считали странностью и анахронизмом. Для их простого смысла и чувства в области веры и невозможное казалось возможным. Но и такого рода поучения, скудные практическим элементом, составляли редкость в древней литературе. На составление подобных поучений, требовавших известной доли оригинальности, решались немногие светлые умы – Феодосий Печерский, Серапион Владимирский и другие. Их практические поучения, как образцы для подражания, вносились в сборники, приписывались св. отцам, переделывались и повторялись на разные лады. Таким образом, малообразованность и малоразвитость русских проповедников была главною причиною скудости проповедничества, направленного против заблуждений языческих и других. Что же касается второстепенных причин этой скудости: то о них, как уже известных, достаточно упомянуть вкратце. Причины эти следующие: аскетическое призвание проповедников, но которому они чуждались мирской жизни, с омерзением смотрели на язычество, и самую проповедь практическую считали недовольно убедительною и как бы недостойною церковной кафедры. Только крайняя необходимость и ревность по вере заставляла их говорить о мирских делах. Первосвятители, присылаемые из Греции, не довольно были знакомы с русскою жизнью и речью; они поражались, как увидим, наиболее грубыми недостатками народа, сразу кидавшимися в глаза иностранцу, и редко касались в своих поучениях нестроений русской жизни. Белое духовенство, всего более обязанное руководить народом, неспособно было к проповеди вообще, а тем более практической, обличительной. Выходя из простонародья, оно само участвовало в суеверных обрядах и праздниках языческих, за что нередко подвергалось осуждению. Образование духовенства, по свидетельству Флетчера, ограничивалось уменьем читать и петь. Наконец, развитию практической проповеди вообще и в частности – направленной против язычества, вредило общее отвлеченное направление русского проповедничества, подражательное греческому. Важность практической проповеди, не вполне сознанная и ныне, при всех пособиях науки, тем более не заслуживала должного внимания в аскетической древности.

Умственными заблуждениями в вере должно признать суеверие и ереси. При всей скудости практического проповедничества, не удовлетворявшего нуждам времени ни качеством, ни количеством своим, в развитии его заметны некоторые грани или эпохи, обозначенные ходом событий, историческою жизнью. В развитии проповедничества, обличающего умственные заблуждения, есть свои эпохи. В общих положениях эти эпохи можно обозначить следующими чертами. Практическое проповедничество, имеющее предметом своим суеверие распадается на три главные вида, из которых каждый имеет свои эпохи или грани. Во-первых: с XI до XVIII века проповедничество главным образом обличает язычество, перерождающееся в своем существе, как наиболее выдающееся заблуждение из среды прочих недостатков народа. А именно: с XI до XV века проповедничество преимущественно обличает язычество, державшееся в центре России и выражавшееся в грубых формах идолослужения. С XV до ХVIII века проповедничество обличает, с одной стороны, идолопоклонство инородцев, населявших окраины России и обращавшихся в православие, а с другой стороны – вырождавшееся язычество в центре России. В обличении вырождавшегося язычества можно различать две грани: с XV до XVII века обличаются остатки язычества в празднествах, посвященных богам, и соединенных с христианскими праздниками; в XVII веке обличаются игры и переряживанье, утратившие языческий смысл и значение. К усилиям проповедников XVI–XVII века присоединяется содействие гражданской власти в истреблении язычества, или остатков его. Во-вторых, с XV до ХVIII века проповедничество обличает астрологию, проникавшую к нам с востока и запада, и верование во влияние звезд на судьбу человека, как бы заменявшее язычество и идолопоклонство. В-третьих, в продолжение всего первого периода проповедничество обличает, весьма слабо, апокрифическую литературу, служившую главным источником заблуждений в вере, совмещавшую в себе, кроме легенд и заблуждений христианства, предания язычества и астрологи. По этим пунктам мы и рассмотрим проповедничество, направленное против суеверия.

И изложении нравственно-аскетического проповедничества не предстояло крайней надобности в хронологии или указании порядка, в каком появлялись на свет произведения проповедников. Нравственно-аскетическое проповедничество, как мы видели, отличалось однообразием содержания. Удовлетворяя аскетическим стремлениям древней Руси и ее духовной жизни, оно также было неизменно в своем направлении, как неизменна эта жизнь. Поучения нравственно-аскетические передавались из века в век, под именем св. отцев, и повторялись на один лад. Нравственно- аскетическое учение утверждалось на вечных догматах, непреложных истинах, не допускающих перемен и разнообразия. Возвышаясь над временными и местными интересами, проповедь обращала внимание на религиозную жизнь, одинаковую для всех стран и веков. И потому, как справедливо замечает критика, наши проповедники в течение семи веков повторяли одно и тоже. Они и их проповеди так похожи друг на друга, что нельзя составить понятия об отдельной личности. Совсем иная задача в атом отношении проповедничества практического и особенно обличающего языческие заблуждения. Изменчивое в своем содержании, как и самая жизнь, с ее страстями и волнениями, оно нуждается в указаниях хронологии и строго последовательном изложении. Хронология выясняет постепенное развитие проповеди, ее исторический смысл и те запросы и явления жизни, каким в данное время отвечала проповедь. Без хронологических указаний практическая проповедь лишается исторического освещения и покрывается мраком неведения, толкования, предположений и заблуждений. К сожалению, в истории древнего практического проповедничества невозможно соблюсти строгую хронологическую последовательность. Причиною тому служит недостаток точных библиографических указаний относительно проповеднических сборников и самих практических проповедей. Большая часть проповеднических сборников, как мы видели, вообще приписывается XIV–XV веку, и появление самого богатого практическими поучениями сборника – «Изумруда» с точностью не определено. Поэтому в изложении практического проповедничества необходимо довольствоваться общими хронологическими указаниями, заключающимися частью в библиографии сборников, а частью в содержании практических проповедей. И тому же незначительное количество практических поучений в древнем проповедничестве облегчает исследования хронологии, тем более что многие из них приписаны известным проповедникам, особенно XVI века.

В поучениях, направленных против язычества первых времен, преимущественно обличаются языческие божества, а также посвященные им праздники, обряды, волхвование, скоморошество и разные предрассудки, причем важные заблуждения осуждаются наравне с неважными и даже невинными играми, музыкой, пляской и рукоплесканием. Все это вместе названо кумирным служением, идольскою и бесовскою жертвою. Обличение Рода и Рожаницы, имевших большое приложение в жизни, встречается в поучениях весьма часто. Разбирать порознь древние поучения не удобно, с одной стороны по причине сбивчивого изложения и повторения одних и тех же мыслей, а с другой стороны по причине их выражения, нередко крайне запутанного и темного. Неправильное и часто непонятное изложение практических поучений обличает всю научную скудость проповедников – самоучек, предоставленных собственным силам в трудном для них деле. В изложении содержания практических поучений достаточно подмечать особенные в каком–либо отношении характеристические черты каждого из них.

Самое древнее поучение, обличающее божества славян, известно под именем слова Григория Богослова X–XI в.). В нем изображается поклонение Дию и Дие (Зевсу и Диане), рекам, колодцам, водяному божеству, речному животному (которому во время голода бросали людей в жертву); обличается гадание по полету птиц, вера во встречу, скандинавская присяга (во время клятвы возлагали дерн на голову), клятва на мощах, на человеческих костях, и делание в праздники²⁸⁶.

Поучение, обличающее разом всех языческих богов, известно также под именем слова Григория Богослова (ХIV в.). Это изучение излагает краткую историю славянских идолов, или богов, производя их от вавилонян, греков и римлян; древнейшими ин них – признает Род, Рожаницу и Перуна. Остальные боги, которым славяне приносят жертвы, суть: Вилы (русалки), Мокошь, Дива, Хорс, Сварожиц, Упырь (вампир), Навье (мертвецы), Берегиня (русалка, водяное существо) и Переплут²⁸⁷.

С такою же подробностью перечисляет языческих богов слово христолюбца, ревнителя по правой вере (XIV в.), присоединяя к ним Волоса и Вил-тридевять сестер. Слово обличает, наравне «с идолопоклонством, принесением жертв (кур и коровая), молением под овином, обряд чеснока, игры на свадьбах и пирах, пляску, гудьбу, сопели, бубны, песни бесовские, и всю жертву идольскую»; обличает священников и книжников, участвующих в пирах и жертвах, и метко называет современных христиан «двоеверными». Слово это было весьма распространено в древности, и заключается во многих сборниках²⁸⁸.

Наконец, богов языческих подробно перечисляет слово, приписываемое Златоусту (XIV в.), и в том числе Дажьбога, Стрибога, Переплута, Артемиду и Берегинь – тридевять сестриц; вместе с тем слово обличает моление колодезям, источникам, огню, деревьям и камню, скакание через огонь, оклики мертвых; упоминает о чарах и волхвовании, переряживании и масках²⁸⁹. Тоже слово, переделанное, обличает главным образом волхвование, зрелища, игры, скоморошество, песни, плескание рук и разные страсти; в заключение – грозит вечною мукою и советует христианам рассуждать о пророчествах и учении святых²⁹⁰.

Слово прор. Исаии, истолковано св. Златоустом, обличает поставление трапезы Роду и Рожаницам. Это слово знакомит нас с толкованиями пророческих книг, которые, как мы видели, были переведены на славянский язык уже в 1047 г. Напр.: «и будет на лугу ограда овцам. Луг – рай; овцы – работающие Богу, а не Рожаницам. И дебрь охорьска в покой волом. Дебрь – нажить Иерусалима; волы – епископы и священники. Забывающие гору святую – ставящие трапезу Роду и Рожаницам», и т. д. Слово это внесено во многие сборники и особенно в так называемые Златоустники. В Златоустнике трапеза Роду и Рожаницам называется второю, т. е. поставляемою после трапезы главным богам, и состоящею из плодов и вина²⁹¹.

К поучениям этого рода надобно отнести и слово Кирилла о злых дусех.

Из приведенных доселе слов можно усмотреть некоторую последовательность в развитии славянской мифологии. Так, из слов Григория Богослова и Христолюбца узнаем, что в глубокой древности славяне покланялись Упырям и Берегиням; после этого стали кланяться Роду и Рожанице. Переменились имена, – значение осталось тоже. Поклонение Роду и Рожаницам сменило поклонение Перуну, и в свою очередь вытеснено христианством. Поклонение Хорсу (богу солнца) долго оставалось в силе и по введении христианства. На все это есть достаточные основания. Напр: Перун редко блистает молнией и напоминает о себе, а солнце светит постоянно; притом, главные праздники языческие были посвящены солнцу и часто возобновлялись в летнее время, возбуждая веселие и жизнь.

За словами, обличающими языческие божества, следуют обличения обрядов и предрассудков, соединенных с поклонением божествам. В словах этого рода особенно часто обличаются игры, позорища, скоморошество, пляска, волхвование, приметы, встреча и лечение болезней чарами. Таких слов довольно много помещено в Изумруде, Златоустнике, Паисиевом сборнике и других. Так в Изумруде: 12 слово Златоуста о играх и плясаньи сильно изобличает пляски. «Проклятие всех игр есть плясание, многовертемое, отлучает людей от Бога». 33 слово св. Нифонта о русалках, собственно, распространяется о пляске и мирских песнях (В Златоустнике тоже слово 87). 130 слово Златоуста главным образом направлено против плясания. Поучение к духовному сыну (XIII в.) Георгия Зарубского черноризца, излагая разные наставления, сильно вооружается против «лихого скомороха, гудца и свирца (свирельника), которых водят по домам ради глама». «Поганско то есть, а не крестьянско»²⁹². В Паисиевом сборнике: слово истолковано мудростью – о позорищах, осуждает слабую жизнь современников, ленивое посещение храмов, не слушание божественного слова, охотное пребывание на игрищах, где идольские сборища, музыка, пляска и забавы. Поучение христианам обличает скоморошество, увещевает почитать праздники не яденьем, питием и праздностью, а жизнью подобною святым, не присутствовать на русальих играх, или скоморошеских, на идольских зрелищах, в обществе пьяниц. Слово о клятвах и суевериях направлено против чародейства, исчисляет беззакония, за которые Бог карает Русь бездождием, пожарами, войною, и другими бедствиями. Беззакония эти следующие: жертвы бесам, лечение болезней чарами и амулетами; в числе чар указывает на лечение лихорадки словами писанными на яблоках. В сборнике Изумруде: 10 слово о лечащих болезни волхвованием и о грехах людских между прочил читаем: «а мы (лишь) мало заболим, приводим в свои домы волхвов и зеленников». (В Златоустнике тоже слово 17). – 121 слово св. отец как жить христианам? – обличает разные суеверия. «Болезнь лечат волшебством, амулетами и чарами. От беса еллинского, называемого трясавицей, отгоняют, пиша на яблоке слова, и кладут (его) на престоле, во время службы... Господь велит лечить не чарами, ни амулетами, ни верою во встречу, полаз (след животного), чех (чихание»). (Тоже слово в Правосл. Собеседнике 1859 г. апр. 473). – 137 слово св. Ефрема о втором пришествии: русские дополнения о вере во встречу, в чех, полаз, птичий грай (пение). (В Златоустнике тоже слово 44). Слово св. отца Моисея о ротах и клятвах (XIV в.) обличает жертву бесам, лечение болезней и особенно трясавицы чарами, письменами на яблоках, полагаемых на престоле; обличает веру во встречу и заговоры, употребляемые охотниками, людьми, идущими на торг, в суд, к князю²⁹³. В поучении о казнях божиих Феодосия печерского обличаются остатки язычества и вера во встречу. «Не по-язычески ли мы поступаем? Если кто встретит чернеца, или черницу, или свинью, или лысого коня, то возвращается назад. Такого суеверия держатся по наущению от диавола. Иные верят чиханию, которое часто бывает на здравие голове. Но этим обольщает диавол, равно как и другими обычаями и искушениями, удаляющими нас от Бога, волхвованием, чародеянием, – скоморошеством, гуслями, сопелями и другими играми и непотребными делами». Подобные мысли заключаются в слове учительном о вере во встречу и чох. «Многие люди веруют во встречи, и в чох, и в птичий грай, и во всякие бесовские мечты, и последуют обычаю неверных, не знающих Бога, от коих такая прелесть перешла в православие. Такие (люди) прогоняют от себя Духа Божия, ибо Дух Божий действует в священниках, диаконах, в монашеском чине, в нищих– братии Христовой. Такие чины все благословенны от Бога. Мы же, при встрече, гнушаемся тех чинов, отвращаемся от них, укоряем их при встрече, поносим на пути²⁹⁴. Замечательно, что некоторые обряды языческие, имевшие большое приложение к жизни, пастыри старались заменить христианскими обрядами; особенное внимание они обращали на лечение болезней чарами, и мулетами и зелием. «Аще кто имать у себе миро св. Богородицы, говорит один христолюбец, или св. миро Димитрия, и аще прилучится болезнь внутри, да повелит иерею пети литургию пресв. Богородице, и миро да будет на св. трапезе. По скончании литургии да вложит поп миро во уста больного, и да поглотит; аще же болезнь очима, тако же, по скончании литургии, помажет ерей малечко»²⁹⁵.

В некоторых поучениях известных проповедников обличаются языческие обряды: сожигание волхвов, выгребание утопленников и удавленников, судебные поединки и т. под. В четвертом слове Серапиона Владимирского обличается сожигание волхвов. «Вы еще держитесь языческих обычаев, верите волхвованию и сожигаете невинных людей, и делаете виновными в убийстве все общество и весь город. Кто и не совершил убийства, но будучи в собрании убийц, соглашался с ними, и тот убийца. Или кто мог помочь, а не помог, тот, как бы сам дал повеление убить. Из каких книг или какого писания узнали вы, что голод на земле бывает от волхвования? И опять, хлеб умножается волхвованием? Если сему верите, то зачем сожигаете волхвов? Молитесь им и почитайте их, приносите им дары, ежели они благоустрояют мир, пускают дождь, наводят теплую погоду, повелевают земле приносить плоды. Вот ныне по три года не родится хлеб не только на Руси, но и в земле латинской; волхвы ли это сделали? Не Бог ли распоряжает свою тварь, как хочет, наказывая нас за грехи?» В пятом слове Серапион обличает обычай выгребать утопленников и т. под. «Ныне, видя гнев божий, вы разузнаете, не погреб ли кто удавленника или утопленника, и выгребаете их, чтобы избавить людей от пагубы. О злое безумие, о маловерие! Мы исполнены зла, а не каемся. При Ное был потоп, но не из-за удавленного или утопленника, а за людские неправды. О люди, это ли ваше покаяние? тем ли умолите Бога, что выгребаете утопленника или удавленника? Тем ли думаете утишить казнь божию? Лучше, братие, отстанем от зла, удержимся от всех злых дел, разбоя» и проч.²⁹⁶. Относительно умерших насильственною смертью, как мы видели, у язычников существовало и другое верование. Они думали, что не погребение их вредит погоде. Обличение этого верования встречаем даже в XVI веке. Максим Грек написал слово против мнения, «что для непогребенного убитого и утопленника бывает вредная погода»²⁹⁷.

Обличений, направленных против поединков, в древнем проповедничестве находим весьма мало. Несколько мыслей об этом предмете и о волшебстве встречаем в поучениях м. Петра и Фотия. В поучении к попам митр. Петр говорит: «учите их (детей), чтобы не баяли басней, не принимали лихих баб, узов (амулет), наговора, зелья, ворожбы; ибо за это грядет гнев божий. А куда приходят лихие бабы, учите их отставать от этого обычая и каяться; и, если не послушают вас, не благословляйте их. Заказывайте христианам, чтобы баб не держали и бегали от них... Если кто позовется в поле (на поединок) и захочет причаститься, св. причастия ему не давайте; а кто даст причастие, лишен будет сана. Убивший в поле именуется душегубцем, не входит в церковь 20 лет, не принимает св. причастия, ни богородицы хлеба (просфоры). Убитого в поле не хоронить, а выбросить его собакам; а кто похоронит его, лишится сана». В послании к новгородцам митр. Фотий внушал духовенству принимать меры против ворожей и судебного поединка. «Не слушать и не принимать ворожей... Идущему в поле (на поединок) не давать св. тайн. Убийцу отлучить от церкви на 18 лет, а убитого не хоронить»²⁹⁸. Следует обратить внимание на сходство мыслей и выражений в изложенных поучениях; факт, с которым мы часто встречались в нравственно-аскетическом проповедничестве, и еще чаще будем встречаться в практическом. Этот факт свидетельствует о скудости и малопроизводительности древнего проповедничества. Относительно похищения девиц, хождения с невестою около озера и дуба и разных мелких обрядов язычества в древнем проповедничестве мы не находим достаточных указаний. Мелочи этого рода легко ускользали от внимания проповедников. Еще менее находим обличений суеверных снов. Мы видели, что языческие поверья о снах заключались в так называемых «Сонниках». Эти поверья нашли сближение с христианским учением о силе чудесных снов, и потому весьма укоренились в древней Руси. Чудесные, в том числе и суеверные сны, как видно из предыдущего, особенно волновали народ во времена общественных бедствий, и нередко сопровождались пагубными следствиями. Обращая внимание на это суеверие и происходящее от него зло, один проповедник говорит: «иже веруяй сониям и мечтаниям, осудится с дьяволом, без иного греха, яко его в слуга; ничтоже бо не мерзко пред Богом, точию сия беды, еже веровати в мечтания»²⁹⁹. Во время моровой язвы в народе толковали о разных видениях и откровениях, Патр. Никон рассылал увещания, чтобы «подобным вракам и небылицам не верили».

В поучениях, обличающих язычество, не видно ни богатства содержания, ни искусства изложения. Все они вместе составляют довольно краткий и беспорядочный перечень языческих богов, обрядов и предрассудков. Скудость и беспорядочность обличительных поучений дала возможность язычеству держаться в центре России до XV века. Скудость поучений XV и XVI веков, самых темных в нашей истории, еще значительнее. В это время ослабела связь России с Грецией, поддерживавшей у нас слабое просвещение. Необразованные русские пастыри средних веков не могли произвести и таких поучений, какими обладала древность, особенно в обличении идолопоклонства. Вся совокупность этого рода проповедей, в XV–XVI веке, состоит из нескольких посланий, чрезвычайно разнородного содержания, весьма сходных между собою, и даже списанных одно с другого. В посланиях этих сказался практический смысл русских пастырей, чуждый образования. Послания обыкновенно адресуются на имя духовенства, руководившего новообращенными христианами. В посланиях даются наставления священникам, как учить вере новообращаемых; при этом особенно часто говорится о браке, исповеди и причащении, от которых уклонялись новые христиане, не понимавшие значения таинств. Словом, проповедники излагали зараз, без всякого искусства, существенные истины, необходимые для спасения. Эти послания, проникнутые практическим смыслом, важны в том отношении, что они поясняют нам характер устных поучений, которыми пастыри руководили пасомых. История свидетельствует, как видно из статьи о миссионерском проповедничестве, что многие пастыри подвизались в устной проповеди и поучали инородцев истинам веры. Без сомнения, и в устной проповеди они чаще проводили те догматы, которые более соответствовали нуждам времени, и программа которых начертана была в пастырских посланиях. Кстати заметить, что пастырские послания в отдаленные местности были в то время самою удобною формою проповеди; они вынуждались необходимостью, трудностью пути и неудобством сообщений в древней России. Для нашей цели особенно важна обличительная сторона посланий, направленная против идолослужения. Она сообщает нам любопытные сведения о вере инородцев и обрядах идолослужения. В ряду посланий этого рода первое место по времени занимают грамоты русских иерархов к пермскому духовенству и народу.

Митрополит Симон 1501 г. написал грамоту к пермскому духовенству, в которой обличал нерадение его о новообращенных, незаконные браки последних и разные богомерзкие дела, совершаемые по древнему обычаю. Он же писал послание к новообращенным пермякам, в котором, между прочими наставлениями, обличал их богомерзкие дела: «служение кумирам, совершение тризн идолам, моление болвану Воипелю». В нравственной части грамота и послание митр. Симона, наравне с прочими посланиями этого рода, проникнуты духом нравственно-аскетического проповедничества. Они внушают жизнь по заповедям христианским, посещение храмов, соблюдение постов, неядение в праздники до обеда и т. под.³⁰⁰. В грамоте пермскому духовенству Симон упоминает, что ему (духовенству) неоднократно об этих предметах «посылал грамоты свои пермской епископ Филофей». Епископ Филофей, проповедуя веру 30 лет (1471–1501) , часто писал окружные послания к духовенству и зырянам. О содержании их можно судить по мыслям приведенных нами посланий митр. Симона. В окружных посланиях и грамотах древних пастырей особенно заметны повторения и заимствования, нередко буквальные.

Грамота новгород. архиеп. Макария в пятину вотскую сообщает нам любопытные сведения о вере и нравственности племен, обитавших между балтийским морем и ладожским озером. Финские племена: Карела, Чудь, Ижора, благодаря деятельности миссионеров, уже в ХIII веке были обращены в христианство; но от недостатка надзора и руководства в вере, придерживались языческих обычаев. Они покланялись камням и священным деревам, приносили жертвы богам своим, и обращались за наставлениями к арбуям или жрецам. Между прочим, у них в обыкновении было многоженство, как и у прочих язычников, странный способ погребения в лесах и курганах. В окружной грамоте к духовенству пятины (1534 г.) Макарий обличает все эти заблуждения и подкрепляет свое слово делом. Он внушает духовенству, при содействии православных, истреблять огнем все языческие божества и молельни; арбуев и их последователей исправлять, или предавать суду³⁰¹. В 1535 г., по распоряжению Макария, снова были приняты меры к истреблению в этих местах язычества. Но язычество снова утвердилось в финских племенах, и спустя 13 лет, архиеп. новгор. Феодосий написал окружную грамоту к духовенству вотской пятины, сходную с грамотой Макария, и подкрепил ее теми же полицейскими мерами. Последствия дела не известны³⁰².

Приведенные нами грамоты и послания, скудные количеством и содержанием, имеют довольно важное историческое значение. Они проливают свет на целый отдел проповедничества миссионерского, малоизвестного нам в его содержании. Понятно, что миссионеры, наставляемые грамотами и посланиями архипастырей, руководились их мыслями в своей проповеди. Они обличали заблуждения язычников и иноверцев, и внушали им те истины вероучения, которые имели ближайшее приложение к жизни, например о браке, исповеди и проч. И если архипастыри списывали друг у друга послания, то тем более простые монахи и священники держались в слове данной им программы. И это тем более справедливо, что проповедь требует научного знания и искусства, которых не доставало в древней Руси; а простая беседа миссионеров, внушенная программой и часто повторяемая, свободно лилась, как и ныне, в подобных обстоятельствах, льется из уст. Этим и подобными фактами объясняется указание на многочисленных наших «философов и книжников», не оставивших поучений, к которым приходили тысячи слушателей для назидания. Этим объясняется и добровольное обращение в христианство целых тысяч дикарей в XV–XVI веке. В XV веке, как мы видели, многие дикари крестились в соловецком монастыре и постригались в монашество. В 1526 г. лопари кандалажские просили себе крещения и священников; в 1532 г. лопари мурманские просили священников и антиминсов; около половины XVI века лопари понойские просили крещения и построения для них церкви; в 1575 г. повторилась таже просьба. Упомянутые послания и грамоты намекают на подобные же опыты или памятники устного проповедничества, которыми руководились миссионеры в обращении татар и азиатов. Так, первому казанскому святителю Гурию дан был «Наказ», как обращать неверных. О святителе Варсонофии прямо сказано, что он «искусно состязался с татарами о вере, обличал их заблуждения и многих привлек ко Христу»³⁰³. Подобным образом действовал в Сибири митр. Киприан, руководимый посланием патр. Филарета. По словам летописи, митр. Киприан «многих неверных крестил, и многую слабость в беззаконных женитьбах и духовных делах исправил». Конечно, многие из обличительных посланий, имевших спасительное влияние на инородцев, как видно из предыдущего, не дошли до нас. Эти-то послания, подкрепляемые властью духовною и гражданскою, административными распоряжениями, одушевляли древних миссионеров в подвиге проповеди и значительно влияли на искоренение идолопоклонства, магометанства и разнообразных суеверий в древней Руси; и если, при тогдашнем просвещении, не успели истребить их, то по крайней мере облегчили потомкам совершение этого важного дела.

С конца XIV века язычество в центральной России вырождается: вытесняемое христианством, оно держится в XV–XVI в. не столько духом, сколько формою и обрядом. Имена языческих богов и служение им забываются; остаются в памяти народа – Купало, Ярила, Коляда и Рожаница, но не более, как представители праздников света и рождения, или плодотворной силы природы. Но и эти праздники видимо теряют самостоятельность. Уступая господствующей вере, они прикрепляются к христианским праздникам, совпадающим с ними по времени, напр.: русальная троицкая неделя, Коляда и проч. В XVII веке самая обрядность языческая забывается. Полуязыческие праздники перерождаются в святочные игры, с переряживанием, музыкой, пляской, и обычным пьянством, сквернословием, развратом, дракой, убийством. От самых имен языческих остались исковерканные названия, в виде обломков старины, например: «Овсень, Поревн, Аполовин, Перегиня, Рожденица и т. под.». Христианство, говорит один историк, постепенно брало перевес над язычеством, и по мере усиления его языческие обряды теряли свое значение. В XVII в. они уже обратились в простую забаву и хранились народом по старой привычке. Но эта забава была определена обычаем во всех мелочах, малейших обрядах, нарушить которые никто не решится. И эти обряды получили двойственный характер, являясь на ряду с христианскими торжествами». «Видим множество народа, говорит Феодосий печерский, на играх, так что давят друг друга, желая видеть дело, вымышленное диаволом; а церкви стоят пусты. И когда бывает время молитвы, немногие бывают в церкви». Было бы весьма поучительно проследить историческим путем постепенное вымирание язычества, вытесняемого христианством. К сожаленью, главный источник этих сведений, – древнее проповедничество, – весьма скуден. Проповедничество не дает точных указаний, когда и в каком месте пространной России погибло язычество? Обличительные поучения заносились в сборники и передавались однообразно из века в век; при беспорядочном смешении разных эпох трудно уловить исторические оттенки народных нравов. Можно заметить некоторую разность в общем направлении обличений. В XV–XVI веке обличения направлены против языческих празднеств, совпадавших с христианскими, в XVII – против праздничных игр и разных бесчинств. Вообще, древние поучения проникнуты большим одушевлением и живостью, нежели поздние, нечуждые подражательности и заимствований. Обличительная проповедь, ослабевшая с XV века, нашла поддержку в государственной администрации, и часто выражалась в форме соборных определений, посланий, патриарших и царских грамот. Это объясняется, с одной стороны, возвышением царской власти, преследовавшей вековые нестроения, а с другой стороны сближением этой власти с церковною. Сближение царской власти с духовною достигло высшей степени в ХVII веке, при патр. Филарете и Никоне. Грамоты, которыми особенно богат ХVII век, исправляли неустройства междуцарствия, и заменяли устную проповедь, между прочим, и по неудобству путей сообщения. Искусства и одушевления в изображении бесчинных праздников мы не видим. Все обличительные проповеди, послания и грамоты проникнуты здравым смыслом, преследуют существо дела и останавливаются на фактах видимых. Они осуждают народные праздники и бесчинства с нравственной точки, как дьявольское наваждение, без отношения к жизни. Анализ праздничного разгула и его следствий заменяют нравственно-аскетические сентенции, но всегда ведущие к делу. Сообразно с программой «Очерка» мы приведем более замечательные обличения народных празднеств, игр и бесчинств.

Мы видели, что в самых древних поучениях XI века уже упоминаются языческие празднества и бесчинства и осуждаются, как дьявольское служение. В поучениях XII–ХIII века обличение принимает более практический тон; оно сопоставляет бесчинные торжества с святостью христианских праздников, не намекая еще о сближении и каком-либо сходстве их. Ясное дело, что сближение языческих торжеств с праздниками христианскими только начиналось, и христианство способствовало этому делу. Внушая грубой толпе духовное празднование, оно поневоле давало ей досуг заняться играми и языческими воспоминаниями. «Многие невежды, говорит древний проповедник, скорее спешат на игры, нежели в церковь, и любят сквернословие и кощунство более книг... Многие козни лукавого диавола, – иных устремляет на позорища и игры, иного на пляску, пьянство и блуд, иного на кощунство, рукоплескание, песни и гусли, а иных окрадывает леностью, чтоб не приходила в церковь», «Не слушают божественных слов, говорит другой проповедник. Но если плясуны и гудцы, или игрец позовут на игрища, или какое-либо идольское сборище, то все идут туда с радостью, и весь тот день проводят на позорищах... На позорищах нет покрова, ни затишья, и ветер шумит, – но все переносим, радуясь; а в церкви покров и затишье, но не хотят идти на поучение»³⁰⁴. Подобных поучений ХII–XIII века довольно много; к этому разряду относится лучшее слово Кирилла Туровского, в котором он жалуется на леность своих слушателей к церкви и к поучениям. В поучениях XIV века уже заметно сближение языческих праздников с христианскими; в них обличаются торжества купальские, радуницы, семика, и проч., в них выражается господство христианства над язычеством, и усилия язычества отстоять свою самобытность»³⁰⁵. «Многие христиане, говорит один проповедник, приносят жертвы идолам и бесам... Но всего важнее примешивать к идольской жертве (Рожанице) тропарь Богородицы»³⁰⁶. В поучениях ХV века заметно слияние языческих праздников с христианскими. Поводом к тому служили, с одной стороны, строгость церковных обличений, а с другой стороны – желание народа прикрыть свой разгул христианскими праздниками. Обстоятельства благоприятствовали этому желанию народа. Главным обстоятельством в этом отношении было сходство языческих богов, представителей добра и зла (белбогов и чернобогов) с ангелами и демонами. К тому же, богомильские понятия об ангелах мироправителях, занесенные из Болгарии, как раз подошли под веру в стихийных богов. Дальнейшим обстоятельством – было сходство имен и свойств некоторых богов со святыми и совпадение посвященных им праздников. Мы видели, как и XIV веке почитание Богородицы вытесняло жертву Рожанице. В XV веке видим торжество этого почитания над мифом и осуждение самого сопоставления Богородицы с Рожаницей, как дела преступного. «Еретик Несторий, говорит проповедник XV века, признавая Богородицу человекородицей, научил приносить жертву Рожанице. Святые же отцы лаодикийского собора, вразумленные ангелом, повелели не делать этого, потому что неугодное Богу, неугодно и св. Богородице. Кто послушает заповеди св. отцев, спасен будет; а кто не послушает, да будет отлучен³⁰⁷. В XVI–XVII веке Рожаницы потеряли свое значение и слились с семью планетами, влиявшими на судьбу рожденных.

Поучения XVI века, обличая языческие праздники, нападают на их совместность с христианскими, и показывают все неприличие такого единения. Особенному порицанию в этом отношении подверглись праздники летние, в которых сосредоточена сущность языческой веры. 1505 г. игумен Памфил в послании к гражданской власти просил истребить обряды Купалы, совершаемые во Пскове. Он говорит, что в ночь рождества Предтечи горожане и поселяне празднуют этому богу с музыкой, песнями, пляской и развратом, а также ищут по лугам чародейных трав, на погибель людям и скотам. Он называет этот праздник «поруганием и бесчестием рождества Предтечи, посмеянием и укоризною его дня». Недостаток церковных обличений в этом роде восполняли соборные определения и грамоты.

Наказная грамота митр. Макария, извлеченная из определений стоглавого собора и разосланная по уездам, городам и селам, в руководство священству, обличает все языческие празднества. «Многие неразумные люди, говорит грамота, совершают в праздники, по городам и селам, еллинские игры; а именно: в рождество Предтечи, на кануне рождества Христова и Богоявления, в троицкую субботу, в первый понедельник Петрова поста. В эти дни ходят на игрища, к рекам, творят неподобные дела и беснование, и тем прогневляют Бога. Священники должны поучать христиан, чтобы впредь этого не было, чтобы игрища благодатию божией и поучением попраны были в конец»³⁰⁸. Конечно, подобные грамоты, подкрепленные авторитетом гражданской власти, имели сильное влияние на истребление остатков язычества. Стоглавый собор определил разослать всюду царские указы и преследовать непослушных начальству гражданским судом. Подобные обличения язычества встречаем в худых номоканунцах XVI века, имевших обширное употребление. И что особенно важно, в них встречается обличение праздника Коляды, совмещавшего в себе почти всю область языческих суеверий и гаданий. Напр. «недостойно держаться еллинских преданий и нечестивых праздников» ... «Нелепо праздновать русальи игры и колядовать». «Идущему 1 генваря на Коляду назначается трех-летний пост – хлеб и вода; игра эта скотская»³⁰⁹.

В поучениях и грамотах XVII века встречаем обличения языческих игр, утративших религиозное значение. «В праздники, писал патр. Иоасаф, вместо духовного веселия затевают бесовские игры; приказывают медведчикам и скоморохам на торжищах, улицах и распутьях творить сатанинские игры, бить в бубны, реветь в сурны, плясать и бить в ладоши. В праздники сходятся многие люди, молодые и старые, ставятся в толпы, и бывают великие кулачные бои, до смертоубийства. В этих играх многие пропадают без покаяния. Умножились всякие беззаконные дела, еллинские блядословия, кощунства и бесовские игры; бранят друг друга позорною бранью и всякою бесстудною нечистотою оскверняют свои языки и души»³¹⁰. Достойно замечания, что патриарх обличает русских за продажу и употребление удавленины, поставляя этот грех наравне с кощунством. Подобные обличения встречаются и у других проповедников, в грамоте митр. Макария, в определениях стоглава и т. под. «Царь, говорит собор, может разослать указ, чтобы удавленных животных не покупали и крови не ели, да не отлучены будут от всякой святыни, и священный чин да не постраждет исвержением»³¹¹. Подобные заметки свидетельствуют, что проповедники рабски относились к готовым материалам или поучениям, повторяли чужое, и потому смешивали важные проступки с мелочами, не могли возвыситься над буквою письмени оказать существенную помощь народу, в нравственном отношении. Неизвестно, на сколько подобные определения и грамоты содействовали исправлению нравов; во всяком случае, как полумеры, не касавшиеся самого корня зла, они не могли исторгнуть его. Действительно, спустя полвека, встречаем новый указ подобного содержания. 1684 г. патр. Иоаким воспрещал святочные игры, как остатки язычества. «В навечерие рождества Христова, говорит проповедник, (бывают) бесовские дела и игры. Старые и молодые обоего пола ходят по улицам с песнями, пляшут и сквернословят на разжение блудных грехов; преображаются в неподобные создания, надевают бесовские кумирные личины, косматые образы, и такими ухищрениями прельщают православных. Подобные игры совершают в продолжение 12 дней, от рождества до крещения»³¹². В памятниках литературы XVII века можно еще найти несколько обличений подобного рода, далеко не удовлетворявших потребностям времени; и потому мы не распространяемся о них. Но здесь необходимо упомянуть о поддержке обличительного проповедничества гражданскою властью.

Как бы в благодарность за поддержку власти московских князей духовенством, царская власть обратила все свое внимание на церковные неустройства. На вопросы Иоанна IV о нравственных нуждах народа стоглавый собор отвечал: «благочестивому царю необходимо издать указ, а святителям обнародовать запрещение, чтобы уничтожить в народе бесчиния, позорные обычаи, нечестивые суеверия и непозволительные игры. Священники должны отвращать народ поучениями от непристойных дел и обычаев, а упорных подвергать наказаниям»³¹³. Действительно, определения стоглава, написанные в виде размышлений и поучений, при поддержке царской власти, были рассылаемы по России в XVI–XVII веке; между прочим, эти определения преследовали и остатки язычества. Особенно в XVII веке царская власть содействовала церковной в истреблении язычества, при чем невинные забавы осуждались наравне с преступлениями. 1628 г., по распоряженью патр. Филарета приказано «бирючу кликать по рядам, улицам, слободам и сотням, чтобы люди не сходились на игрища, не делали смуты православным, не кликали Коляды, Овсеня и Плуги. А кто ослушается царя Михаила и великого государя патр. Филарета, тому быть в опале, запрещении и духовном наказании»³¹⁴. Не смотря на строгость подобных запрещений и обличений, святочные игры крепко держались до ныне. Народу, руководящемуся чувством, трудно расстаться с привычками, укорененными временем, тем более что духовного веселия он не понимает. Спустя почти четверть века, оказалось, что даже в Москве и в Кремле совершались святочные игры, и в них принимали участие духовные лица. И вот 1649 г. издана царская грамота, воспрещавшая подобные игры. «Ведомо учинилось государю (Алексею Михайловичу), что в навечерие рождества Христова кликали Коляду и Усень, а в навечерие богоявления кликали Плугу, пели бесовские песни, собирались на игрища, ходили пьяные по улицам, даже попы и иноки... Бирючу кликать во многие дни, чтобы этого не делали». Между прочим сказано, чтобы не качались на качелях, чтобы не ходили игрецы бесовские и скоморохи с домрами, дудами и медведями. А кто ослушается, будет в великой опале и жестоком наказании»³¹⁵.

В конце рассматриваемого периода явился особенный обличитель народных нравов, с новым взглядом на вещи, Симеон Полоцкий. Он не возвышался умом над своим веком. Смешивая важное с неважным, подобно суздальскому живописцу, он все захватывал одною чертою; и пьянство, и песни, и качели, все это называлось «бесовским наваждением». Так проповедовали и предшественники его. Но как образованный человек и ходячая библиотека чужих мнений, Полоцкий коснулся в своих обличениях самого корня зла. Он указал на источник бесчинства – невежество народа и требовал школ, образования; к тому же указывал на нерадение священников о людях, что делали многие проповедники и до него. Подобные указания будили вековую неподвижность умов, и могли со временем принести существенную пользу. В «Обеде духовном» и в «Вечери духовной» Полоцкий часто обличал недостатки народа: суеверие, ворожбу, гадание, нашептывание, ношение костей, игры, прыгание через огонь, качели и песни. Все эти заблуждения и недостатки он приписывал невежеству и необразованности народа; всем внушал необходимость учения, как причину и основание всякого счастия; просил правительство заводить школы, как источник народного благополучия. Так в проповеди на рождество Христово он обращается к царю и просит его завести училища, как источник народного счастия; особенно в «Вечери духовной» часто распространяется о необходимости учения. Обличая священство, Полоцкий говорит: «умножились злоба и лукавство, волхвование, чародеяние, разбой, убийство, воровство, пьянство и проч. Главная причина всего этого нерадение и неискусство духовных отцов»³¹⁶. Мысли и заметки о зрелищах находим в поучениях Транквиллиона и священника орловского. «Пастырь, говорит Транквиллион, спешит в корчму, а овцы бегут на распутия и зрелища сатанинские; таким образом он и они погибают»³¹⁷. Обличая богатых, священник орловский говорит: «ты проводишь день и ночь, с подобными тебе пьяницами и сластолюбцами, в увеселениях, смотришь на зрелища сатанинские скоморохов, слушаешь гудение, шум труб, служение бесовское, всем этим наслаждаешься и упиваешься распутством своим»³¹⁸.³¹⁹.

Обличения праздника Ярилы, самого буйного и беспутного из всех, не находим в древних поучениях. Вероятно, этот праздник, вследствие обличений и усилий церковной и гражданской власти, слился с подобным ему праздником Купалы и Ярилы, как тождественные. Несомненно одно, что этот праздник долго держался в захолустьях России, куда не проникала церковная проповедь. Напр. в Воронеже был давний обычай праздновать Яриле (богу весны) пред заговеньем Петрова поста. Празднество сопровождалось непристойными играми, кулачным боем и вообще распущенностью. Конец этому празднику положил свят. Тихон. В первый день поста, 1765 г., он явился среди бесчинствующей толпы, с опасностью собственной жизни, и силою одушевленного слова прекратил навсегда бесчинные игры. «Из обстоятельств праздника, говорит Святитель, видно, что в древности здесь был какой-то идол, называемый Ярилой, которого почитали за бога. А иные называют этот праздник игрищем, которое началось давно, и с каждым годом усиливается. Люди ожидают этого праздника, как годичного торжества». Не находим также в древних поучениях достаточных обличений праздников Коляды, масленицы и других; и потому эти праздники держатся доселе, – масленица в велико-россии, Коляда в мало-россии. Если и ныне образованные пастыри смотрят на эти праздники и торжества как на забаву, оживляющую будничную жизнь народа; то тем более древние, непросвещенные пастыри не решались расстраивать счастие этих дней своими запретами и обличениями; напротив, они и сами принимали участие в играх. Вообще, древнее проповедничество весьма скудно обличением язычества, проявлявшегося в идолопоклонстве, праздничных играх и суеверных обрядах.

Из всех видов русского суеверия астрология представляла проповедникам наиболее затруднений. Она ставила в тупик простых начетчиков сложностью и запутанностью своих положений. В состав ее входили: астрономия, геология, физика, физиология, кабаллистика, мистицизм, смесь языческих преданий, по которым, например, рожаницы обратились в планеты и богинь судьбы. Проповедники – начетчики не имели достаточных сведений для опровержения астрологии, и потому уклонялись от подобных суждений. В обличении идолопоклонства, игрищ и суеверных обрядов им помогала наглядность дела; в обличении астрологии требовалось отвлеченное знание и философское мышление. Поэтому проповедничество, направленное против астрологии, весьма скудно содержанием, несравненно скуднее проповедничества, обличающего язычество. И на подобные поучения отваживались самые крепкие умственные силы древности, разумные начетчики; таков напр. старец Филофей, мыслитель – самоучка (философ на языке летописей), и Максим Грек – европейски образованный. Обличения астрологии начинаются со введения христианства в Россию и проникновения астрологических преданий и учений из Греции и Болгарии. Но эти обличения весьма поверхностны и кратки; большею частью они состоят из отрывочных мыслей, как бы случайно вставленных в нравственно-аскетические поучения. Более серьезные обличения – начиняются с XV века, со времени проникновения в Россию западной астрологии, ставшей в связь с ересью жидовскою, и весьма укоренившейся в России. В обличениях астрологии, как и во всей древней обличительной литературе, замечается крайняя односторонность взглядов, решение научных вопросов преимущественно с богословской точки зрения, с примесью апокрифических мнений и суеверия. Почерпая богословские сведения из толстых сборников, наполненных легендами, проповедники и сами не могли отрешиться от суеверия и заблуждений. Обличая астрологические мнения, они высказывали ложные мысли, неправильные убеждения, почерпнутые из тех же апокрифов.

Первое учение о звездах, кажется взятое из греческих проповедей, и вообще из апокрифов, находим в 30 слове Златоустника. В этом слове объяснено творение первых четырех дней по Шестодневу и прибавлено рассуждение о звездах, которое само требует обличения. «Звезды, сказано в слове, бывают обращаемы невидимыми служебными силами... Они служат знамением всем человекам, и птицам, и зверям земным». Это апокрифическое учение более подробно раскрыл старец Филофей (около 1628 г.), в послании к Мисюрю, впрочем, с опровержением некоторых астрологических мнений. «Звезды, говорит Филофей, переносятся ангельскими силами. Самовидец сему ап. Павел. Иные (ангелы) носят солнце, другие луну, звезды, иные управляют воздухом, ветрами, облаками, громами... Что же касается влияния звезд на судьбу человека, добрых и злых часов, то все это кощунство и басни. Если Бог сотворил злые дни и часы, то зачем Ему мучить грешных? Он был бы виновник злобы человеческой. Кроме того, от царя рождается царевич, от князя князь, и цари не отдают дочерей своих за земледельцев. Равно перемены в царствах и странах не зависят от звезд, но от Бога». Взявшись за решение непосильных вопросов, Филофей сделал оговорку, которая характеризует своеобразный склад мыслей начетчиков, не знакомых с наукою и правилами речи. «И человек сельский, говорит Филофей, учился буквам; еллинских борзостей не текох, риторских астрономий не читал, с мудрыми философами в беседе не бывал; учуся буквам благодатного закона»³²⁰.

С особенною силою ратовал против астрологи Максим Грек. Он видел вредные последствия астрологии в Италии, и потому хотел предохранить от них православную Россию. Максим Грек написал три слова, в которых опровергает астрологические заблуждения вообще; в третьем из них обличает предсказание всемирного потопа. Кроме того, он написал обличительные послания против астрологии: первое адресовано к Николаю Немчину, распространявшему в России астрологическое учение, второе – к боярину Карпову, третье к некоторому игумену, увлекшимся астрологией; четвертое к некоему князю. Кроме того, Максим обличал астрологию и в других сочинениях своих. Он преследовал мнения астрологов наравне с предрассудками и суеверием русских: волшебством, чарами, встречами, окликами и т. под.³²¹. Сущность доказательств, приводимых Максимом, состоит в следующем; астрология, наравне с прочими предрассудками и суеверием, ниспровергает учение о божественном промысле, ослабляет нравственность и свободу человека, делает Бога виновником зла, и потому ведет к безнравственности и ввергает в отчаяние. Проповедник подкрепляет свои мысли не только словами Св. Писания и св. отцов, но изречениями светских писателей, философов и поэтов³²².

Вера в кончину мира, с концом седьмой тысячи лет, наделавшая так много тревог и стоявшая в некоторой связи с астрологией, почти не вызвала обличений в древнем проповедничестве. Впрочем, об этом веровании более уместно говорить в истории русских ересей, так как оно стояло в некоторой связи с ересью жидовскою. В древнем проповедничестве изредка встречаем обличение астрологических мнений в связи с языческими преданиями и учением апокрифов. Таково слово Афанасия Великого о науках (амулетах, навязываемых людям на шею, а скоту на рога). Слово перечисляет Стрелки, Топорки громные и подобные сочинения; оно называет их «вещию нечестивою, мерзкою пред Богом»³²³. По причине смешанного содержания и беспорядочного изложения древних поучений нам придется упоминать об астрологических сочинениях и в отделе, направленном против апокрифической литературы.

Заканчивая обзор проповедей, направленных против астрологи, мы поражаемся скудостью их. В самом деле, о таком важном суеверии, коренившемся на Руси веками, в проповедях почти ничего не сказано. Лучшие поучения и послания об этом предмете написаны Максимом, более публицистом, нежели проповедником; притом, послания, адресованные им к частным лицам, не имеют строго проповеднического характера. Что же касается русских проповедей, то они при крайней своей скудости почти ничего не выяснили, и только ввели в литературу богомильскую ересь о ношении звезд и управлении стихий ангелами. Допустим, что со временем откроют еще несколько поучений, обличающих астрологию; в праве ли мы ожидать от них особенной пользы, зная необразованность древних проповедников? Ведь не один Филофей не читал «еллинских борзостей и риторских астрономий». Этому недостатку подвержены были все древние грамотеи. По свидетельству истории, самые справщики книг XVI–XVII в. «философии в руках не держали, а грамматика им и на мысль не приходила». «Я, говорит один из лучших проповедников XVII в., сочинитель «Статира» (орлов. священник), ничему не учился, кроме букваря, часослова и псалтыри. О грамматике я не слыхал, как ей учатся, а смотря на нее, считал ее иноязычною. Риторики я и не пробовал; философии и в глаза не видел; с мудрыми мужами и по дороге не встречался» (а с кем?) ... Коли такова умственная скудость проповедников, воспитанных на богословских сборниках и легендах: то мы не справе ожидать от них особенной плодовитости и в обличении апокрифов. Напротив, в этой области предметов, требующей не только учености, но и критики, мы в праве ожидать еще больших несообразностей, нежели какими ознаменованы обличения астрологии. И это подтверждает самый опыт.

Мы видели, что апокрифы, отреченные книги, служили главным и самым обширным источником народного суеверия. В них совмещались все роды русского суеверия. И во-первых, язычество, с его преданиями о богах-представителях стихий, с различными заговорами, предрассудками и обрядами. Во-вторых, астрология, слившаяся с языческими преданиями, и своим учением о влиянии звезд на судьбу людей вытеснявшая славянских богов. В-третьих, легендарные сказания христианства, слившиеся с языческими и астрологическими преданиями, заговорами, молитвами и обрядами. Сходство белбогов и чернобогов с ангелами и демонами и откровенное учение о знамениях небесных служили основным пунктом для сближения всех этих видов суеверия. Мы видели также, что апокрифы имели огромный успех и обширное влияние на жизнь, убеждения и нравы народа, что они главным образом поддерживали суеверие и безнравственность в народе, особенно в XVI–XVII веке, и были причиною сильных потрясений и переворотов в государстве. Понятно, что при таком жизненном значения апокрифов, проповедь долженствовала направить против них всю силу обличений. К сожалению, в огромный 700-летний период русская проповедь почти ничем не заявила себя в отношении апокрифов, и в этом разе скудость ее особенно поразительна. Даже в немногих обличениях апокрифов, как и в обличении астрологии, попадаются неверные мысли. Смотря на дело с исторической точки, мы и не должны удивляться этому факту. В литературе неразвитой, детской, нет строгой черты между истиною и суеверием, историей и легендою. Палея – сборник легенд о ветхозаветных событиях имеет значение наряду с библией, и относится к числу божественных книг, канонических. Такая скудость проповеди ясно указывает на неспособность древнего необразованного духовенства стать выше предрассудков времени и быть руководителем темного народа. И это надобно сказать не только о белом духовенстве, распложавшем суеверные сказания, но и монашестве, и даже представителях его – иерархах, освятивших многие легендарные сказания соборными определениями. Здесь оправдалась пословица: «если слепец водит слепца, то оба упадут в яму». Крайняя скудость проповеди, обличающей апокрифическую литературу, восполнялась в некоторой степени полемическими статьями и трактатами, и административными распоряжениями властей, относительно апокрифов.

Первое обличение апокрифов или отреченных книг, проникнутое христианским или религиозным суеверием, находим в слове о мытарствах. Сказав о действиях сатаны на человека, что он научил веровать в моря и реки, огонь, деревья и зверей, проповедник назначил 15-е мытарство для верующих в отреченные вещи (книги), наравне с ворожбою и т. под. Подобную мысль выразил митр. Кирилл II в поучении попам; чтение апокрифов он поставил наравне с ересью и чародейством. «Лживых книг не читайте, говорит митрополит, еретиков уклоняйтесь, чародеев бегайте»³²⁴. Самое полное обличение и перечисление апокрифов находим в слове св. Ефрема о книжном учении. В этом слове перечисляются отреченные книги, «астрология, звездочетье, громник, знамение теней, – солнечное и лунное, чарованье, землемерье, зеленник, птичье чарованье, волховник, сонник, колядник и прочие бесовские книги». Из многочисленных апокрифов, обращавшихся в народе, слово указывает на те, которые пользовались, в свое время, особенным вниманием и имели преимущественное влияние на воспитание народа. В слове Ефрема решаются вопросы: в чем состоит правая вера? и из каких писаний должно почерпать истинные знания? Вопросы эти имеют тесную связь с предыдущими обличениями.

Скудость обличительных проповедей, относительно апокрифов, значительно восполнил своими статьями и трактатами Максим Грек. Он направлял свои статьи, в виде слов, и обличительные трактаты против тех апокрифов, которые в XVI в. пользовались особенным вниманием и имели преимущественное влияние на воспитание народа. Так, он написал статьи против апокрифических преданий: а) будто Адам дал диаволу расписку на вечное рабство; б) будто не поспевший на литургию к чтению евангелия не должен присутствовать на ней³²⁵, и критически разобрал следующие апокрифы: а) Сказание Афродитиана о рождении Христа и поклонении волхвов³²⁶; б) сказание о том, будто по воскресении Христа солнце не заходило целую неделю³²⁷; в) сказание об Иуде, будто он не удавился³²⁸; г) Люцидарий, излагавший суеверные мысли о мире, Боге, человеке и животных³²⁹; д) толкования Вивеса, излагавшие нелепое учение о воскресении мертвых, рае, аде, а также – астрологические мнения³³⁰. Все эти статьи Максима Грека, неудовлетворяющие современной науке о критике, были необыкновенным явлением в древней русской литературе. В этих ученых критических статьях европейское образование в первый раз озарило Русь, покрытую густым мраком суеверия и невежества, особенно в XVI веке. Ученые статьи Максима были предвестником близкой реформы, зарею умственной жизни и западного образования, разгоняющего суеверие, враждебного деспотизму и насилию человеческих прав.

Важной поддержкой скудного проповедничества, направленного против апокрифов, были административные запреты церковной власти, изданные в разные времена. Подобные запреты или обычаи в первоначальном своем виде перешли к нам из Греции. «Определение о книга истинных и ложных» находится в книге Никона Черногорца; оно помещено и в Сборнике Святослава (XI века). В этом Сборнике, напр., есть статья «о добрых и злых днях». Палея была известна Нестору; хождение Богородицы по мукам известно по списку XII века³³¹. И митр. Кирилл имел основание сказать духовенству: «не читайте лживых книг». В XIV веке является в молитвеннике митр. Киприана список книг истинных и ложных, с различными толкованиями, убеждениями и угрозами, и с тех пор расходится по рукам, копируется и разнообразится. К XV веку подобные списки (индексы) являются в сборниках Паисиевском и Кирилла Белозерского. В этих индексах является не перевод только византийских и болгарских подлинников, не копировка книги Никона и сборника Святослава, а домашнее дело, принадлежащее русским составителям, потому что в них есть русские произведения, предметы, взятые из национальной жизни. Индексы разнятся между собою в исчислении апокрифов, конечно, потому, что каждый составитель обращал внимание на более известные ему статьи, бывшие в употреблении. В синодальных сборниках XV–XVI века часто встречаются статьи о книгах истинных и ложных, неодинаковой редакции. В XVII веке индекс отреченных книг разросся до огромных размеров, заключал в себе до 100 названий, хотя обнимал малую долю суеверий, легенд, лживых молитв и заклинаний. К апокрифам стали относить все подозрительное в литературе, еретическое, неблагонравное, даже относящееся к народным играм. Таковы, например лечебники, зелейники, колядники, или: «благоуханная воня, им же в лесе или в поле человецы венчеваются и по удесом тычутся» (хороводы с завиванием венков)³³².

Мы видели скудость проповедничества, направленного против умственных заблуждений народа, против разных видов суеверия. Это проповедничество скудно количеством своим и качеством; оно не обнимает всей области верований язычества, истории славянской типологии, обрядности и предрассудков; едва касается астрологи и апокрифов; не анализирует этих родов суеверия, не показывает их всестороннего отношения к христианству, не выясняет их связи с жизнью, их вредного влияния на семейное и общественное благо. Проповедничество большею частью ограничивается поверхностным перечнем наиболее выдающихся заблуждений народных и осуждает их безусловно, смешивая важное с неважным, существенное с мелочным. Древние проповедники, подобно суздальским акварелистам, нередко захватывали все предметы на картине одною чертою и одинаковою краской. «Идолы, жертвы, праздники, волшебство, чародейство, плясание, скакание на пирех, плескание руками, песни, гудение, домры, бубны, трубы, сопели, гусли, сурны, хари (маски), загадки, сказки, жмуры, качели, охота с медведями и птицами, и всякие гудебные сосуды, все это – плевелы бесовские, кумирное служение, ногайское дело, отлучает людей от Бога; оно вызывает казни и неумолимый гнев Божий». Этого мало. Обличая суеверие, проповедники высказывали собственные заблуждения и незрелые мысли, почерпнутые ими из апокрифических писаний и преданий. Но и это поверхностное и сбивчивое проповедничество, отзывающееся копировкою и повторениями, иногда дословными, с веками оскудевает и совсем прекращается. С XVI века, когда сформировалась государственная власть, обличительные проповеди заменяются административными распоряжениями, соборными определениями, грамотами, полицейскими преследованиями. Так поддерживалось это слабое проповедничество, не удовлетворявшее потребностям своего времени, почти семь веков; оно не осилило господствовавшего на Руси суеверия и допустило его существование до позднейших веков, обладающих более надежными средствами для борьбы с заблуждениями и недостатками народа.

Видя крайнюю скудость проповедничества, обличающего суеверие русских, признавать ли нам заслугу древних проповедников обличителей? Жалеть ли, что обличения их дошли до нас в ограниченном количестве, и, может быть, не все наследованы от древности? Если смотреть на это дело с нынешней точки зрения, в духе современной науки: то конечно оно представится нам маловажным. «Одни писатели, говорит современный наш историк, между прочим и о древних проповедниках, были люди грамотные, с самыми ограниченными сведениями, без всякого навыка излагать свои мысли правильно и в порядке. Познания других большею частью поверхностные и сбивчивые, какие обыкновенно бывают у людей без научного образования. Как мало отчетливы и бессвязны были познания в их голове, также неясно и непоследовательно выражались на бумаге… И если известно, что не все писания того времени сохранились до настоящего: то имеем ли мы право слишком преувеличивать число недошедших? Да и заслуживали ли они того, чтобы быть сохраненными для потомства»? Совсем иначе представляется нам это дело, когда мы станем смотреть на него историческим взором, с современной ему точки зрения. Бесспорно, что из всех родов практического проповедничества древней Руси, отдел, направленный против суеверия, отличается особенною скудостью. Это – убогая лепта в сокровищнице древней письменности. Но и эта лепта, по обстоятельствам и нуждам времени, была дорогим вкладом в проповедническую литературу.

Мы видели, что обличением суеверия занимались преимущественно подвижники. Как ни кажется скудным их обличение, но оно есть плод больших усилий ума и нравственного пожертвования. При всем отвращении к подобным предметам и обличениям, вынужденные необходимостью и одушевляемые верою, подвижники говорили, как могли, о предметах, часто превышающих их силы. О языческих обрядах они всего чаще говорили в праздники, поражаясь распущенностью народа. «Мнози невегласи паче на игры текут, неже к церкви, любят кощуны и блядословия; поистине, таковым недостойно именоватися крестьяны». «Господа ради, послушайте словес моея грубости, вам бо есть держава», писал игумен Памфил начальству об истреблении праздника Купалы. Рассуждать об астрологии и апокрифах они решались в крайности, вынужденные соблазнами и просьбами людей. «Прислал ты государь грамоту (о звездочетьи), пишет Филофей Мисюрю, чтобы мне внутренний список истолковать. Я человек сельский, еллинских борзостей не текох» ... И при всей трудности задачи простой начетчик решает се удовлетворительно. Относительно апокрифов проповедники довольствовались перечнем их, запретами и угрозами, не умея исправить и остановить зло. Вообще, они хлопотали, как могли, об истреблении суеверия и народных недостатков, внушали священникам исправлять народ, просили в этом деле содействия гражданской власти. «Благочестивому царю, говорит Стоглав, надобно издать указ, а святителям обнародовать запрещение, чтобы не было места чародеям, скоморохам, лживым пророкам, и другим людям вредным для общественных нравов. Чтобы были уничтожены в народе все бесчиния, позорные обычаи, непозволительные игры и нечестивые суеверия. Равным образом, священники должны отвращать народ поучениями от непристойных дел и обычаев, упорных подвергать наказаниям; тем менее самим священникам дозволяется участвовать в делах народного суеверия»³³³. Указы были разосланы. Таким образом, при всей скудости средств и пособий к проповеди, ревностные проповедники ограничивали, по возможности, всякого рода суеверие и его влияние на жизнь.

Тем более не следует соблазняться суеверными представлениями проповедников о мире и пренебрегать из–за этого их сочинениями, неискусно притом изложенными. Напротив, по этим чертам и надобно дорожить древними поучениями и желать открытия их в возможно большем количестве. Исключительное уважение к красноречию и поучительному элементу, заключающему в себе обыкновенные истины христианства, есть предрассудок схоластики и отживающей школы.

И в светской литературе когда-то существовало подобное предубеждение. Писателю указывали на чистую мысль, служение идеям и удаление от предрассудков толпы. Ныне самые горячие поклонники художественности и чистых идей оставляют это сухое поле. Проповедничество должно выражать действительную религиозную жизнь и убеждения народа, а не идеальную сторону его; поэтому не следует пренебрегать предрассудками народа и писателей, младенческими и суеверными понятиями их о мире. Напротив, эти-то представления и имеют особенную цену в литературе, ибо они выражают понятия своего времени, служат ключом к уразумению эпохи, ее духа и стремлений. Для нас не столько важны общие представления греха, суеты мирской и похоти плоти, сколько указания проповедников на заблуждения своего времени. Нет ничего поучительнее, как следить волнение умов под влиянием господствующей идеи века. Для митр. Кирилла II было ясно, что с окончанием седьмой тысячи лет настанет конец мира. Для современников митр. Фотия было несомненно, что наступает страшный суд. Для современников Аввакума и раскола учителей было очевидно, что в лице Никона и Петра I явился антихрист, и т. д. Подобные черты, выражающие действительную, а не идеальную жизнь народа, придают особенную ценность практическим проповедям, и с этой стороны заслуга их велика. Здесь нечего бояться за догмат и православие проповедников и народа. Догмат, и как непреложная истина, существует всегда и независимо от того, как его понимают в известное время. Притом же, как говорит один писатель, «православие всегда заключается больше в идеале и нравственном стремлении, нежели в действительном выражении его. Кроме того. Церковь не признает, или, по крайней мере, не должна признавать за ересь естественные недостатки народа и неразвитость понимания его». «Смотря беспристрастно на прошедшее, скажем словами Буслаева, нельзя не отдать некоторой справедливости обличителям; ибо народ, как свидетельствуют древние писатели, не умел, в глазах их, облагородить своего веселия и поэтического досуга идеями новой религии, не мог искупить своих языческих забав ревностью к тому высокому учению, которое проповедовалось избранными умами той эпохи»³³⁴.

Насколько суеверие укоренилось в древней Руси, вследствие исторических причин, настолько ереси не могли тесно привиться к ней, или к народу. Русские в этом отношении не походили на образованных греков и нынешних европейцев. Глубокое невежество и суеверие русских делало их способными к младенческой вере, но не к мышлению и метафизическим спорам о науке и догматах веры. В салом деле, ереси были редким явлением в древней Руси. Не вытекая, вообще, из жизни народа, и, большею частью, как следствие иноземных учений, они появлялись на Руси быстро и довольно скоро исчезали. Впрочем, все ереси, явившиеся в 700-летний период, имели, как увидим, косвенное влияние на зарождение раскола, упорно отрицавшего всякое движение и развитие в области веры. Как противодействие ересям древней Руси и развитию веры, раскол есть коренное явление русской жизни. Зародившись на исторической почве, он нашел в ней жизненные соки, и потому растет и коренится доныне. При том же, не все то ересь, что признано ересью в древней Руси; таков например католицизм в большей части его обрядовых уклонений, не имеющих догматической важности. Все ереси древней Руси, применительно к понятиям того времени, можно разделить на восемь родов: а) Богомильство, проникавшее к нам из Болгарии, и не имевшее особенно вредных следствий для народа; б) Ересь стригольников, сходная с ересью богомилов; в) Ересь жидовская, отвергавшая христианство и проповедовавшая иудейство; г) Ересь Башкина, сродная иудейству, отвергавшая христианство и проводившая религиозное вольнодумство; д) Ересь Косого, отвергавшая христианство и развивавшая иудейство; е) Католицизм, с порожденною им унией; ж) Лютеранство, сродное с сектами русского раскола: селезневщины, субботников, молокан и другими; з) Русский раскол, как следствие предыдущих ересей, и особенно сродной с ним ереси, или раскола стригольников. Большинство этих ересей, как показывает самое название их, были произведениями чужой жизни, наносными семенами инородной цивилизации; и только ересь стригольников и раскол были произведениями русской жизни, следствием неустройств религиозных и гражданских. Все эти ереси преимущественно направлены были против господствовавшей в древности обрядовой религиозности и церковной иерархи, и в этом отношении проникнуты общею идеей, взаимно подкрепляли и усиливали друг друга. Вообще же, как плод иноземной цивилизации и вероучения, как наносные семена с чужой почвы, ереси были временным, почти мимолетным явлением в русской жизни. Они не оставили по себе глубокого следа, не привились к нравам и убеждениям русского народа, не изменили его народности, проникнутой православием. Исключение составляет раскол, явившийся в конце периода. Русский народ, вообще, не был настолько развит, чтобы сочувствовать иноземным учениям и уклоняться от усвоенного им православия. Самый раскол, вызванный движением мысли в области веры, как противодействие ей и враг усовершимости, служит тому доказательством.

Такое отношение древних ересей в русской жизни условливало собою объем и свойство полемического проповедничества. В самом деле, русским проповедникам не предстояло всеобщей и крайней необходимости заниматься полемикой, опровергать ереси, так как ереси не были общим злом в России и не поколебали, или не сокрушили русской народности. Да к тому же русские проповедники, неподготовленные наукой, не были довольно способны к догматическим спорам и обличениям. При такой обстановке дела в отношении полемической проповеди, мы в праве ожидать непроизводительности и скудости ее. Действительно, полемическая проповедь, направленная против ересей древней России, крайне скудна. Она ясно показывает несостоятельность проповедников в области богословской полемики. Небольшое количество обличений, и то лишь некоторых заблуждений еретических, отличается однообразием содержания, перечнем заблуждений, компиляцией и повторениями. Недостаток этого рода поучений отчасти восполняли обличительные послания, окружные и к частным лицам, а также полемические трактаты и книги, нередко составленные из помянутых посланий и бесед.

Прием и способ опровержения ересей в помянутых сочинениях – односторонний и даже мелочный; он заключается в приведении текстов Св. Писания, отеческих мнений, соборных постановлений и т. под. Причем убеждения разума почти не имеют места, и вследствие неразвитости проповедников важные заблуждения обличаются наравне с неважными, искажение догмата наравне с нарушением формы его, обряда. Кроме того, для вящшего поражения еретиков, проповедники иногда возводят на них клевету, преувеличивают их проступки, приписывают им небывалые заблуждения. Тон обличения, сообразно с духом времени, грубый и даже бранчивый, отличается ригоризмом и крайнею нетерпимостью.

Скудость полемического проповедничества значительно восполнялась содействием гражданской власти в преследовании ересей. Содействие это становится особенно заметным с XV века, когда царская власть сосредоточилась в руках московских князей. Как бы в благодарность духовенству за содействие его в возвышении великокняжеской власти, московские князья в свою очередь сделались внимательны к нуждам Церкви и духовенства. Обозревая разом нестроения, скоплявшиеся веками в областях, князья с особенною силою преследовали еретиков, как врагов Церкви и государства. Они подвергали их уголовному суду, наказывали ссылкой, кнутом, членоотсечением и сожжением. Вследствие означенных обстоятельств, при всей скудости полемического проповедничества, ереси не могли успешно распространяться в России и долго держаться в ней.

Русская Церковь с самого начала была в общении с Болгарией. Из Болгарии приходили к нам иноки для жительства, получались славянские рукописи, книги и апокрифы. Вместе с тем проникла в Россию ересь богомилов, связанная с апокрифическими сказаниями, отвергавшая иерархию и церковные обряды. Творцом этой ереси был поп Богомил, в X веке. Вооружаясь против уставов Церкви, Богомил в тоже время проповедовал крайний аскетизм. Первым еретиком в России, проповедником богомильства, был монах и скопец Адриан, в 1004 году, он осуждал церковную иерархию, епископов, священников и монахов, и церковный устав. В 1123 году явился второй и злой еретик Димитрий, вероятно принадлежавший к секте богомилов, весьма распространенной в то время в Болгарии; он осуждал все церковные уставы. Учение этих еретиков было подавлено в самом начале. Первый из них был отлучен от Церкви митр. Леонтием и раскаялся, второй обличен и заточен митр. Никитою. В конце XIV века явился в Ростове еретик Маркиан; он осуждал поклонение иконам, называл их идолами, распространял и другие заблуждения. Будучи искусным в слове и сведущим, он увлек своим учением ростовского князя; но наконец был обличен ростовским епископом, cв. Иаковом, и выгнан из города. Летописи еще упоминают о еретике Сеите. Основываясь на этих кратких показаниях летописей, можем заключать о существовании и других еретиков, нападавших на иерархию и церковные уставы, так как поводов к тому было много в древней Руси. Такое предположение может находить себе опору и в ереси стригольников, стоящей в связи с ересью богомилов. Но несомненно и то, что краткие упоминания летописей о поименованных еретиках, свидетельствуют о неуспехе их учения. О ересях вредных, наделавших много шуму, летописи говорят пространно.

Неизвестно, была ли внешняя, фактическая связь между ересью богомилов и стригольников; но внутренняя связь между ними, состоящая в сходстве учения, несомненна. Для нас довольно и того факта, что в России возобновлялась ересь, враждебная церковной иерархии и обрядности; следовательно, она держалась на исторической почве, на неустройствах русской жизни. При скупости русских летописей на подробности, мы не доберемся до последних оснований и корней ереси стригольников. Не получила ли эта ересь, зародившаяся в Пскове и Новгороде, толчка из Литвы, проводившей в Россию религиозное вольнодумство? А известно, что в то время на западе народ весьма тяготился недостатками священства. Составилась пословица, что «духовенство католическое выбирает для себя одни приятности жизни, и избегает всего трудного». «Все, что запад перенес от гонителей и еретиков, говорит Бароний, было игрушкою в сравнении с теми бедствиями, какие он потерпел от недостойных первосвященников». Однородные причины везде сопровождаются свойственными им следствиями. Доказанными причинами ереси стригольников было корыстолюбие духовенства, его нетрезвая жизнь, а также наклонность новгородцев и псковичей к самоуправству, к независимости от Москвы и от поборов владык. Осуждая корыстолюбие духовенства (русского и греческого), приобретавшего за деньги самое рукоположение, стригольники отвергали церковную иерархию. А так как без священства нельзя совершать богослужения: то с отвержением иерархии пришлось отвергнуть христианские таинства и церковную обрядность. Начальниками ереси явились два диакона в Новгороде, Никита и Карп, около 1376 года. Может быть, им не удалось достигнуть священства, или с них много требовали за посвящение: как бы то ни было, ересь нашла сочувствие в народе, и несмотря на все меры начальства, держалась в Новгороде и Пскове более 50 лет.

Высказав общие положения о ереси стригольников, мы не излагаем ни подробной история ее, ни подробного учения, предоставляя эту задачу церковной истории; но за то подробно изложим обличение ереси, выясняющее существо дела. Такого порядка, как более удобного, будем держаться, по возможности, и в изложении прочих русских ересей. Главным побуждением к тому служит многословие и беспорядочность учения еретиков, требующие много места в сочинении. Здесь кстати заметить, что русские еретики не писали сочинений и не излагали в системе своего учения. Иосиф Волоколамский, Максим Грек и Зиновий Отенский подробно разбирали учение русских еретиков; но они не упоминают о их сочинениях. Правда, из грамоты патр. Антония узнаем, что бывший диакон Карп имел еретическое писание, возмущавшее народ против священства; но что это было за писание? В нем, как и вообще в учении еретиков, нельзя найти порядка и последовательности мыслей. Довольно и того, что словами еретиков управляла общая идея: недовольство иерархическою и гражданскою властью.

В первое время, с 1376 до 1416 года, ересь стригольников, по известным причинам, скудости проповедников, оставалась без обличения. Недостаток русских обличений в этом отношении отчасти восполнен грамотами цареградских патриархов. И так как грамоты патриархов о стригольниках написаны по сведениям, доставленным из России, и разъяснение некоторых из этих грамот поручено суздальскому архиеп. Дионисию: то их можно отнести к русскому проповедничеству. Спустя шесть лет по смерти Никиты и Карпа, утопленных новгородцами, патр. Нил прислал в Новгород и Псков грамоты, обличающие стригольников, и поручил арх. Дионисию приводить их к покаянию. В грамоте своей патриарх доказывает, что не должно отделяться от Церкви из–за недостоинства некоторых пастырей, и что надобно отличать от взяточничества законную плату за проторы, при поставлении в священство. Патриарх присовокупляет, что он поручил арх. Дионисию подробно научить заблуждающих и обратить их к покаянию³³⁵.

1394 г. другой патриарх Антоний прислал в Новгород грамоту подобного содержания, в обличение стригольников; эта грамота была препровождена и ко псковичам. Между прочим, опровергая стригольников, которые учили, что должно каяться земле, патриарх говорит: «земли – бездушная вещь, не умеет запретить грешить, и потому нет прощения кающемуся земле». Затем он внушает православным изгонять стригольников³³⁶.

1416 г. митр. Фотий писал послание во Псков, в котором обличал стригольников, и, между прочим, ссылался на определения Исаакия Комнина, назначающее пошлины за поставление в священство; убеждал псковичей вразумлять стригольников и изгонять неисправимых. 1427 г. Фотий писал во Псков подобное послание, не велел сообщаться с виновными стригольниками, и просил отлучать их от Церкви. Вскоре митрополит писал и третье послание во Псков, подобного содержания, и просил псковичей наказывать упорных еретиков³³⁷. Жители Пскова засадили еретиков в темницу, и ересь прекратилась. Впрочем, история упоминает о некотором стригольнике даже в конце XV века³³⁸; это необходимо иметь в виду, для уразумения последовательности в развитии русских ересей.

Свидетельства истории о ереси жидовской более ясны, нежели о ереси стригольников, хотя не выясняют вполне происхождения ее. Ересь жидовская тоже появилась в Новгороде, около 1470 г. Она насаждена выходцем из Литвы, жидом Схарией, и состоит в проповедовании иудейства и отвержении христианства. Отвергнув божество Иисуса Христа и догматы веры, ересь жидовская отвергла, вместе с тем, обрядовое богослужение и церковную иерархию. В последнем случае она стала на одной почве с ересью стригольников, и поддерживалась недостатками духовенства, на которые жаловались стригольники. Неудивительно, что по этой причине ересь жидовскую или иудейство смешивали с ересью стригольников. Так арх. Геннадий в 1490 г. упоминал о стригольнике (чернеце) Захаре. Это был дерзкий последователь иудейства, и укорял духовенство на «поставление на мзде». Неудивительно также, что ересь стригольников, поддерживая брожение умов, подготовляла почву для иудейства. Остается непонятным, как могло привиться иудейство к православному народу в главных своих положениях, в отрицании христианства? Эго объясняется, с одной стороны, астрологией, посредством которой еретики действовали на суеверный народ. Так, священники Дионисий и Алексей обольщали народ чернокнижием, которому научились от Схария, искусного астролога. «Протопоп Алексей и Федор Курицын, говорить Иосиф Волоколамский, имели дерзновение к государю, как никто другой; ибо они прилежали звездосказанию, астрологии, чародейству и чернокнижию; поэтому многие уклонились к ним». С другой стороны, это объясняется вольномыслием и распущенностью нрава, которыми еретики обольщали невежд. «Многие, говорит преп. Иосиф, погрязли в глубине вероотступничества, научились укорять божественное писание, впали в сомнения», и проч.

Так как иудейство в своих положениях частью опиралось на астрологию: то оно вооружилось против заблуждения христиан относительно семи тысячелетнего существования мира, стоявшего в некоторой связи с астрологией. 1492 годом окончилось семи тысячелетие, а с ним и пасхалия. Тогда последователи иудейства начали издеваться над суеверием христиан. «Семь тысяч лет кончились, говорили еретики, и пасхалия ваша прошла; от чего же вопреки ожиданиям вашим не является Христос? Значит, писания апостолов и отцов ложны, особенно Ефрема Сирина, (будто) возвещавших пришествие Христа, по окончании семи тысяч лет»³³⁹.

Ересь жидовская, благодаря чернокнижию, сделала более сильное впечатление на народ, нежели ересь стригольников, и требовала более решительных мер для своего истребления. Но и эта ересь не была всеобщею в России, тем более что, как наносное учение, она не нашла достаточной приемлемости в народе православном и неразвитом. Она коренилась лет 30 главным образом в Новгороде и Москве, где было более образованных людей; и там распространялась не с одинаковым успехом. Как чистое иудейство, ересь принималась невеждами; образованные люди усваивали себе только враждебные взгляды иудейства на христианство, заражались вольнодумством. В этом виде ересь держалась долго, в высших классах, даже после подавления ее внешними мерами. Сочувствие к ереси жидовской долго держалось в страдах заволжских, между иноками вологодскими и белозерскими. Вообще преп. Иосиф выражается о еретиках в «Просветителе», что они «прельстили и отвели в жидовство многих православных христиан»; что «многие научились от еретиков укорять божественное писание, впали в сомнения,» производили прения о вере не только в домах, но и на торжищах».

Ересь жидовская, находившая сочувствие в некоторых слоях общества, поддерживала в России брожение умов и недовольство общественными порядками. Она, как и ересь стригольников, была особенно жизненною в тех положениях, которыми утверждалась на исторической почве, на недостатках священства. Видя недостатки священства, люди свободомыслящие невольно задавались вопросами о силе благодати, о значении и действии христианских таинств, и решали их по-своему. Поэтому неудивительно, что ересь жидовская, спустя 50 лет после осуждения ее в 1504 году, снова возродилась в двух видах: в ереси Башкина и ереси Косого. Этому отчасти содействовали и брожение умов в XVI веке, проникавшее к нам с запада, через Литву.

Ересь Башкина в главных положениях сходна с ересью жидовскою. Башкин (житель Москвы, довольно зажиточный) отвергал таинства и обрядовое богослужение; все божественное писание называл баснословием; Иисуса Христа признал неравным Богу Отцу. Учение его в подробностях не известно. Это учение было принято им от латинян, переселенцев из Литвы, и развивалось под влиянием свободомыслия, порожденного прежними ересями, и под влиянием общественных недостатков, на которые жаловались и прежние еретики. Башкин требовал от священников учения, и, как бы упрекая их за общественные беспорядки, в особенности осуждал рабство и притеснение слуг. «Вам – отцам – надобно посещать нас чаще, говорил он, и наставлять, как нам жить, и как держать у себя людей, и не томить их... Христос всех называет братьями, а у нас кабалы..., иные держат беглых. Держу у себя людей добровольно, кому хорошо у меня – живет; кому не хорошо – идет, куда хочет». Жестокое гонение еретиков жидовствующих, как плод религиозной нетерпимости, тоже возбуждало негодование в мыслящих людях и усиливало другую крайность – либерализм. Единомышленник Башкина Артемий говорил: «не знают, что такое ересь... Сожгли Курицына и Рухового, и сами не знают – за что!» Единомышленники Башкина подкреплялись в своем учении также авторитетом Максима Грека, порицавшего обрядовое благочестие русских, недостатки духовенства и стяжание монастырей. В последнем пункте это учение соприкасалось с известным спором иосифлян и старцев белозерских о монастырских имениях. Последователей или лучше сказать, единомышленников Башкина было весьма много, особенно между старцами заволжскими. Впрочем, учение Башкина, появившееся около 1554 года, вскоре было подавлено внешними мерами.

Ересь Косого во многих положениях сходна с ересью Башкина, а вообще с ересью жидовскою, и составляет крайнее развитие ее. Косой (монах, из рабов) признавал иудейство божественною верою, и ветхозаветные книги, раскрывающие эту веру, истинными; вместе с тем он отвергал христианство. Отвергнув догматы христианства, Косой отвергал обрядовое богослужение и церковную иерархию. Бог один, говорил он, и потому не должно допускать учение о Троице; равно внешнее поклонение и богослужение противно учению о поклонении Богу духом и истиною. В особенности он унижал церковные предания и писания отцов, называя их человеческими, ложными; впрочем, иногда подкреплял свои мысли новым заветом, правилами соборов, словами Василия Великого (постническими), Златоуста и проч. Ересь Косого зародилась на Белоозере, между монахами – единомышленниками Башкина, каков напр. Артемий. Она тоже развивалась вод влиянием вольнодумства, порожденного прежними ересями, и под влиянием общественных неустройств и беспорядков. Косой в особенности восставал против властей, так как усиление гражданской власти сопровождалось стеснением общественной свободы и возвышением налогов. «Не должно, говорил он, повиноваться земным властям и начальствам и платить им дань; в христианстве не следует быть властям». Он нападал на духовенство, за преследование еретиков, по которому от них не принимали даже покаяния, за недостаток любви и снисходительности; пастырей он вообще называл ложными учителями и идольскими жрецами. Отвергая монашество, по примеру прежних еретиков, как человеческое установление, Косой осуждал и стяжание монастырей; в последнем пункте подкреплялся авторитетом князя Вассиана и Максима Грека. Учение Косого, появившееся в 1552 году, распространялось в России около трех лет, было подавлено внешними мерами, и, вероятно, вследствие крайности мнений, не нашло много последователей. Кому могло нравиться хоть такое положение еретика; «не должно почитать родителей, ибо один отец ваш Бог»? Бежав в Литву, Косой и там распространял свое учение несколько лет. В Литве он вероятно имел более успеха, нежели в России, как это можно видеть из слов Зиновия: «диавол развратил восток Магометом, запад – Мартином, а Литву – Косым»³⁴⁰.

Ересь Косого была последним словом антирелигиозного направления, начатого богомилами, раскрытого стригольниками, поддержанного жидовствующими и Башкиным. Сходная в существе дела с предыдущими ересями, она была более опасною по-своему крайне отрицательному направлению. При всем том, подавленная административными мерами, она могла иметь дальнейшее влияние на умы, на недовольство гражданскими и церковными беспорядками, и зарождение раскола. Усилившаяся царская и церковная власть сильными мерами окончательно придавили религиозное вольнодумство немногих просвещенных и мыслящих людей. В XVI – XVII веке особенно много было соборов в России и сделаны важные распоряжения относительно церковного благоустройства. К несчастью, ко времени ослабления русских ересей, усиливается противодействие западного начала греко–восточному. С XV века католицизм и потом лютеранизм начинают проникать в убеждения и жизнь многих русских. Католицизм и лютеранизм поддержали брожение умов, возбужденное прежними ересями. Подрывая авторитет веры, развивая свободомыслие и недовольство общественными беспорядками, католицизм и особенно лютеранизм, вместе с прочими ересями, содействовали зарождению раскола, враждебного либерализму. Но прежде истории католицизма и лютеранизма изложим скудные обличения приведенных нами ересей.

Изложенные нами ереси еще менее могли встретить противодействия и опровержений, нежели народное суеверие. В самом деле, эти ереси касались существенных истин веры, высоких догматов христианства, и для опровержения своего требовали обширных знаний и богословского образования. Нечего и говорить, что белое духовенство не соответствовало этой высокой цели. Доказательством тому служат известные новгородские священники, которые по незнанью веры увлеклись учением Схарии. Не соответствовало этой цели и монашество, по недостатку правильного образования. В XV–XVI веке явилось три проповедника, которые, вследствие благоприятных обстоятельств, приобрели богословское образование, и могли спорить с еретиками. Проповедники эти – Иосиф Волоколамский, митр. Даниил и Максим Грек. Проповедником – обличителем был собственно Данил, хотя неудовлетворительным. Митр. Даниил, величайший начетчик, оставил нам сборник слов, для назидательного чтения, из коих многие были произнесены в храме. Слова митрополита проникнуты нравственно-аскетическим тоном и подкреплены свидетельствами св. отцов. Первые восемь слов сборника написаны в обличение жидовской ереси, но по причине общего догматического содержания одинаково могут быть направлены против учения Башкина и Косого. Слова эти имеют предметом своим разъяснение существенных догматов, оспариваемых еретиками; написанные отвлеченно, они могут быть названы практическими по своей цели. В первом слове митрополит раскрывает ту мысль, что веровать должно по руководству писания, а не человеческим мудрованиям. Во втором – что за истину должно подвизаться до смерти. В третьем объясняет церковные предания, за которые должно подвизаться. «А ты, говорит проповедник, слыша говорящих неподобное, презирающих церковные законы и уставы, не заграждаешь скверные уста; и не только не воспрещаешь, а услаждаешься тем, и других на то понуждаешь». В четвертом проповедник внушает хранить предания писанные и неписанные, и в пояснение этого приводит любимую мысль, которую часто повторяет и в других словах, чтобы все возможно чаще читали божественные книги. В пятом говорит о воплощении и указывает цель слова: «чтобы никто не принял злой ереси, но исповедал Христа совершенным Богом и человеком». В шестом – об искуплении, в котором выразилась неизреченная благость и любовь Божия. В седьмом – об искуплении, в котором выразилась бесконечная премудрость Божия. Проповедник убеждает православных чаще читать божественное писание, чтобы не увлечься ересями. Последние два слова направлены против мнения еретиков, что недостойно Бога унижаться до смерти. В восьмом говорит о повиновении властям, которые обязаны казнить еретиков. «Покажем праведную ярость, научим хулящих не хулить имени Господня... Будь ревнитель по Боге, вспомни человеколюбие владыки! ... А ты не хочешь злодейственным еретикам, хулящим Его и пречистую Матерь, запретить, пригрозить, с ними ешь и пьешь, покрываешь их и заступаешь! И как наречешься христианином? Не прельщайся... Будем опасно соблюдать православную веру от еретических учений, не дадим волкам и разбойникам входа в стадо Христово, укрепимся быть доблестными и непоколебимыми в православной вере!» Из этого слова, между прочим, видно, что митрополит часто проповедовал в храме. «Мы говорили ныне и вчера о любви к Богу и исполнении заповедей, и опять беседую, насколько возмогаю». Ревность митр. Даниила к вере и его знания заставляют предполагать, что он всегда ограждал своих пасомых от еретиков, и был достойным орудием Провидения на кафедре, не смотря на порицания современников.

В обличение ереси жидовской написал три слова Максим Грек. Слова его не имеют строго церковного, проповеднического характера, так как они написаны в виде статей, для чтения. По причине общего тона или догматического содержания, слова эти одинаково могут быть направлены против учения Башкина, Косого и даже – Лютера.

В слове на рождество и на иудея проповедник доказывает, что Христос есть Мессия; что в воплощении и страдании Его нет ничего не сообразного; затем, в общих чертах, говорит о распространении христианства и рассеянии иудеев (I, 39). В слове о поклонении иконам проповедник объясняет иконопочитание и доказывает, что оно не противно второй заповеди (1, 485). В слове на хулящих Божью Матерь проповедник изобразил величие Божией Матери, необходимость поклонения ее иконе и иконам прочих святых (1, 495). Последние два слова одинаково могли быть направлены против жидовствующих и лютеран.

В обличительной проповеднической литературе видное место занимает спор о монашестве, который слился с жизненным вопросом о монастырских имуществах. Решение подобных вопросов, стоящих в связи с интересами государства, началось с глубокой древности. Так, в сборнике паисиевом помещено слово: «угодное-ли Богу дело – дарить монастырям села? Кто отдает имение свое братии, говорит проповедник, дает на спасение души; а кто отдает монастырю, тот губит свою душу». Подобный взгляд на монастырские имущества был господствующим в древней Руси, хотя пастыри отстаивали церковные имущества. Защищая монашество, как церковное учреждение, проповедники разошлись во взглядах на стяжания монастырей. Спор этот выразился в словах, написанных Вассианом против Иосифа и Иосифом против Вассиана. Тогда же явилась апокрифическая беседа Сергия и Германа валаамских, в которой порицается стяжание монастырей, роскошь и нетрезвость иноков, и простота вельмож, наделяющих монастыри землями. Беседа написана кем–либо из белозерских иноков, приверженных к жидовской ереси. В этой беседе высказана здравая мысль, что монастыри должны быть обеспечены окладами³⁴¹. Такой взгляд, проведенный в духовной литературе, служил опорою властям в преобразовании монастырей, захвативших почти треть государственных имуществ. В защиту самого монашества написано известное слово «Просветителя». В нем доказано, что монашество согласно с божественным писанием, и что порицание монашества есть древняя ересь манихеев и маркионитов.

Относительно предрассудка о семи тысячелетнем существовании мира почти ничего не находим в древнем проповедничестве. Несколько слов об этом предмете помещено в «Просветителе» Иосифа Волоколамского. «Просветитель» есть собрание посланий Иосифа к разным лицам. Так в восьмом слове Иосиф доказывает истинность отеческих писаний, отвергнутых еретиками, ибо некоторые из отцов писали о скорой кончине мира. (Подобные мысли находим в сочинениях Ефрема Сирина, Григория Нисского, в синаксаре Никифора Каллиста и проч. В XIV веке эти мысли перешли даже в богослужебные книги греческой Церкви). Он перебирает ложные мнения о конце мира и доказывает, что пасхалия, расписанная на семь тысяч лет, не имеет влияния на кончину мира. В девятом и десятом слове Иосиф доказывает истинность апостольских писаний, отвергнутых еретиками, ибо апостолы говорили о пришествии антихриста и называли свое время последним. Из этих трех слов можно усмотреть и фальшивые источники, поступавшие к нам из Греции, по которым предки гадали о кончине мира. Арх. Геннадий составил пасхалию на 70 лет (мистическое число) восьмой тысячи лет и приложил к ней слово, опровергающее несправедливые мнения о скорой кончине мира. Составив пасхалию на восьмую тысячу лет, (пасхалия на восемь тысяч лет составлена в Греции), священник Агафон приложил к ней слова «Просветителя» восьмое, девятое и десятое. Он имел в виду укоренившийся предрассудок, что пасхалия есть божественное произведение, означающее времена пасхи, и потому конец пасхалии указывает на кончину мира.

Поучений, направленных против ересей Башкина и Косого, в древнем проповедничестве не находим, хотя ереси эти возбуждали сильное сочувствие во многих сословиях. Так напр. учение Косого, по словам Зиновия, «было многими приемлемо, любимо, похваляемо и познаваемо яко истинное; и не бысть прежде такового учения, якоже новое являшеся». Источником обличения изложенных ересей служил «Просветитель» Иосифа Волоколамского. «Просветитель» состоит из шестнадцати слов, написанных в обличение жидовской ереси; но им обличали и других еретиков. Так, на соборе 1554 г. «Просветителем» обличали Башкина; царь весьма хвалил книгу, а собор назвал ее светилом православия. Косой запрещал читать «Просветителя», потому что видел в ней обличение своей ереси. В обличение заблуждений еретиков в первом слове «Просветителя» изложено учение о Троице, во втором о Мессии, в третьем о законе Моисея, в четвертом о воплощении Сына Божия, в пятом, шестом и седьмом о почитании икон, в восьмом и девятом о втором пришествии и неизвестности его. Это, можно сказать, первый опыт богословия на русском языке. Подобные сочинения написаны Зиновием (отенским) в обличение ереси Косого: «Истины показание» в 56-ти беседах и «Многословное послание». При составлении этих сочинений Зиновий пользовался Просветителем.

При всей скудости проповедничества, направленного против изложенных ересей, они не имели особенного успеха и вскоре исчезли. Ереси подавлены были гражданскою властью, при содействии духовных лиц, особенно Иосифа Волоколамского и арх. Геннадия. Ересь жидовская осуждена собором 1503 г., еретики заточены, а главные сожжены. Ересь Башкина осуждена собором 1554 г.; еретики разосланы по монастырям. Тем же собором осуждена и ересь Косого. Изложенные полемические сочинения разъясняли сущность догматов и заблуждений в вере; они служили источником догматической проповеди и вводили в сознание народа веру, исповедуемую доселе слепо.

В характере католического учения, распространяемого в древней Руси, и способе обличения его проповедниками различают два периода. С X до XV века обличаются религиозные заблуждения католиков пастырями, большею частью присылаемыми из Греции. Обличения эти обыкновенно излагаются в форме посланий к частным лицам и отличаются подражательностью, компилятивным характером. Обличительные послания не имеют прямого отношения к русской жизни и составляют плод ненависти греков к латинянам, порожденной разделением Церквей. По форме своей они по выдерживают характера церковных поучений. При всем том необходимо изложить содержание обличительных посланий, так как под влиянием их образовался взгляд русского народа на латинян и иноверцев, имевший влияние на его судьбу; к тому же, содержание посланий послужило основою обличительного проповедничества на латинян. С XV до XVIII века обличаются заблуждения католиков, проникавшие в жизнь русских.

Митрополиты, присылаемые к нам из Греции, приносили, с религиозными убеждениями, и религиозные антипатии. Вместо того, чтобы исправлять недостатки русского народа, они занимались религиозными спорами, волновавшими восток и запад в IX–XI веке. Митрополиты, присылаемые из Греции, а за ними и русские пастыри, пользовались случаями нападать на латинян, вычисляли их заблуждения, даже и небывалые, и предостерегали народ от католицизма, «веры проклятой и отреченной св. отцами». Религиозная нетерпимость и мелочность в обличении католицизма почти невероятны и необъяснимы! Не имели ль на них влияния войны с поляками и бесчеловечное поведение католиков? При этом допустим, что папы обнаруживали попытки подчинить своей власти Россию и наконец создали унию, как бы оправдавшую подозрительность и ригоризм русских пастырей. Как бы то ни было, только под влиянием обличений католицизма образовалась непримиримая ненависть русских к западным народам, произведшая застой государства и зарождение раскола. При изучении полемической литературы, направленной против латинян, необходимо коснуться главного источника ее, для уразумения подражательного характера ее. Самобытного в обличительных посланиях киевских митрополитов очень мало. Они были проводниками византийских мнений о католицизме, пользовались готовыми сочинениями, переводили и переделывали их. Главным пособием нашим полемистам в обличении католиков служили труды патр. Фотия и Михаила Керуллария.

С IX до половины XI века (окончательного разделения Церквей) главным обличением латинян в византийской литературе служило окружное послание патр. Фотия, вместе с другими его полемическими сочинениями. Патриархи константинопольские обыкновенно рассылали по церквам его окружное послание. Относительно полемических сочинений Фотия необходимо заметить, что в них отличается существенное от несущественного, догмат от обряда. Так, в послании к папе Николаю Фотий писал: «есть постановления общие, которые все обязаны хранить, и постановления частные... Так, одним позволено брить бороду, другим – запрещено». При таком взгляде на дело, он в своих полемических сочинениях дает значение вопросам догматическим, а нарушение обрядности не считает делом слишком важным. В полемических сочинениях византийской литературы XI века видим иной характер. В различных трактатах, посланиях и сказаниях заметно смешение существенного с несущественным, догматов с обрядами. Таково послание патр. М. Керуллария к антиохийскому патр. Петру, имевшее особенную известность в Греции, в XI веке. Им-то преимущественно пользовались русские полемисты в борьбе с латинянами. Митрополиты из греков руководствовались подлинником, а русские проповедники – славянским переводом, с дополнениями и изменениями. Они также пользовались сочинением Керуллария: «о фрязех и прочих латинянах», делая в нем опущения и вставки.

Обличение латинян началось в России со времен св. Владимира. Греческий миссионер указал Владимиру на одно заблуждение их, – употребление опресноков в причащении. Через два года (в 988 г.) св. Владимиру изложили несколько подобных обвинений; попирание креста, безбрачие духовенства, индульгенции, признание земли матерью, не почитание икон (вероятно, некоторыми)³⁴². Первое обличительное послание латинянам написано митр. Леонтием, по-гречески; формою и содержанием своим оно сходно с византийскими полемическими сочинениями XI века. Послание озаглавлено: об «опресноках», между тем толкует и о других заблуждениях: посте в субботу, совершении литургии во все дни Великого поста, безбрачии священства, употреблении удавленины, искажении догмата о Св. Духе³⁴³. Три главные из указанных обвинений имеют основанием своим сочинения Фотия. Впрочем, в одном из посланий Фотия упоминается употребление удавленины, хотя и не ставится в вину латинянам (Введение опресноков у латинян полагают с 860 года). Частный повод к написанию этого послания неизвестен.

Подобное обличение написал митр. Георгий, под заглавием: «Стязание с латиною». В нем митрополит насчитывает уже 27 заблуждений, между прочим: изображение икон на помостах, хождение епископов на войну, ношение ими перстней, незаконное сожительство священства, разрешение инокам мяса, сала и под. Чтобы судить об оригинальности этой полемики, рассмотрим последний обвинительный пункт. Устраняя нарекание латинян на иноков, употребляющих яйца и молоко, проповедник укоряет их за употребление сала. «Яйца раздаются от чистых птиц, и потому чисты, молоко – от чистых четвероногих, и тоже чисто. А ваше тучное сало от мяса. Если этому не веришь, латинянин, то вложим яйца в один горшок, а сало в другой, и станем варить их. Вода от яиц бывает чиста, как и невареная; посмотрим же вашу уху; чья заправа толще (жирнее)»? ... При таком характере обвинений число их могло возрасти до более почтенных цифр, а вместе с ними росло раздражение. Поводом к написанию «Стязания» могла служить попытка Григория VII обратить Изяслава в католичество³⁴⁴.

Со «Стязанием» Георгия сходно послание к Изяславу о вере латинской Феодосия Печерского; оно имеет и некоторую долю самобытности. В послании исчисляются и новые заблуждения; латиняне не помазывают крещаемых, но кладут им в уста соль; кладут мертвых головою на восток; едят конину, бобровину и медвежину. Некоторые из обвинений не совсем верны. Затем проповедник внушает князю всеми мерами остерегаться латинян, потому что в их вере нет спасения. Не велит вступать с ними ни в какие отношения, даже не есть вместе, «Просящим Бога ради ясти и пити, дати им, в их сосудех; аще ли не будет судна, в своем дати, потом измывше, дати молитву»; ибо они «всех язык поганейши и злейши»³⁴⁵! Подобную предосторожность внушает митр. Никифор Ярославу. Это послание сохранилось в многочисленных списках, и, следовательно, имело большое влияние на умы, на развитие нетерпимости к латинству и вообще к чужим верам.

Митр. Никифор написал три послания в обличение латинян. Первое послание писал Владимиру Мономаху, в котором исчислил 20 заблуждений, и подражал сочинению митр. Георгия, заимствуя у него мысли и выражения³⁴⁶. Второе послание писал вероятно князю волынскому, во владениях которого жили латиняне, с целью предохранить пасомых от латинства. В этом послании исчисляет новые вины, напр. «латиняне говорят, что должно хвалить Бога на трех языках: еврейском, греческом и римском»³⁴⁷. Третье послание писал князю муромскому, в том же духе, как и князю волынскому; в послании между прочим замечено: «латиняне не поют аллилуия от среды первой недели до пасхи»³⁴⁸.

Адрес поименованных посланий к князьям дает разуметь, что были серьезные побуждения к обличению латинян, независимо от страсти к полемике. Повод к обличениям давали паны, которые через князей старались подчинить себе Россию. Так, папа убеждал Владимира принять католическую веру. Папы обращались с вопросом о соединении церквей к Изяславу, Мономаху и другим. Особенно замечательно в этом отношении послание Иннокентия III к русским пастырям, клиру и народу. По случаю взятия крестоносцами Константинополя он писал: «хотя вы доселе были удалены от сосцов вашей матери, как чуждые дети, но мы не можем подавить в себе отеческих чувств и не заботиться, чтобы сделать вас, как членов, сообразными вашей главе... О, если бы вы обратились на истинный путь и покорились учительству того, кого Спаситель поставил главою всей Церкви!.. Теперь греческая империя и Церковь почти вся покорилась апостольскому седалищу и униженно принимает его повеления; ужели не будет несообразным, если часть (Россия) не станет сообразоваться с своим целым»³⁴⁹?

В XIII–XIV веке папы с особенной энергией пытались подчинить себе русскую Церковь. Это отчасти можно усматривать и из приведенного нами послания Иннокентия III, писанного в 1207 году. По попытки пап, благодаря давним предостережениям русских пастырей, остались бесплодными. Католицизм стал проникать в жизнь русских уже в XV веке, вследствие политических сношений с западом. В северной Руси проводниками католицизма были литовцы и ливонцы, находившиеся в торговых связях с Новгородом и Псковом. Они научили псковитян крещать детей чрез обливание, нарушать посты, признавать истинными католические догматы о Св. Духе, причащении и т. под. Заблуждения католические обнаружились и в Новгороде, в неправильном крещении детей и т. под. В Юго–западной Руси, подчиненной Польше, проводниками католицизма были иезуиты. 1595 года они ввели унию, как переходную ступень к католицизму. Уния возвещала главенство папы и оставляла неприкосновенною церковную обрядность.

Несмотря на усиление папской пропаганды в XIII–XIV веке, мы почти не находим в проповедничестве того времени обличений католицизма. Только в слове Цамблака на великий четверток встречаем обличение обычая – употреблять опресноки³⁵⁰. С XV века усиливаются обличения католицизма, проникавшего в жизнь русских. Источником обличений служили приведенные нами послания, а главною темою – исхождение Св. Духа и опресноки. Учение о Св. Духе разбирал Иосиф Волоколамский³⁵¹; он привел пророчества о Св. Духе и Его свойствах и опроверг мнения католиков об этом предмете. Митр. Фотий предостерегал псковитян посланиями от заблуждений католиков. В послании к народу он внушает остерегаться людей, пренебрегающих предания и правила св. отцов, и покровительствовать гонимым за веру³⁵². В послании к духовенству и народу внушает не крестить детей чрез обливание, не употреблять латинского мира. Предписывает всем подвизаться в добродетелях, ходить в церковь, проводить посты в покаянии, исповеди и слезах³⁵³. В послании, вызванном недоумением псковитян: можно ли употреблять заграничные припасы? – предписывает освятить их молитвою, и дает наставления о посте и причастии³⁵⁴. Эту многовековую, отвлеченную полемику о некоторых догматических и обрядовых разностях повторил и завершил Максим Грек, обличая Немчина, развивавшего в России католицизм и астрологию. Он написал обличительное слово и три послания к Немчину, два послания к боярину Карпову, и похвальное слово ап. Петру и Павлу.

В обличительном слове Максим доказывает невозможность единения латинян с православными, по причине учения их о Св. Духе, опресноках и чистилище. В первом послании к Немчину опровергает учение католиков об похождении Св. Духа. Во втором – обличает четыре заблуждения католиков: о Св. Духе, опресноках, посте в субботу и безбрачии священства. В третьем – убеждает не перетолковывать текстов писания о Св. Духе и не ссылаться в этом на блаж. Августина. В одном послании к Карпову опровергает доказательства Немчина об похождении Св. Духа; в другом доказывает, что в учении св. веры нельзя ничего изменять. В похвальном слове ап. Петру и Павлу обличает три большие ереси: об похождении Св. Духа, об опресноках и о чистилище³⁵⁵. Наконец, в увещательном слове патр. Иоакима «о звону» осужден и хороший обычай – поклонение св. тайнам. «Яко к словесем Христовым и к совершению тайны св. звонят, тогда начаша людие усердннейше покланятися, кто где–либо был: в церкви, в дому, в пути, на рукоделии, на торжищи, мняще покланятися телу Христову»³⁵⁶.

Полемика с католицизмом в Северной Руси, как видим, шла очень медленно, однообразно и с перерывами; явный знак, что она вызвана не столько жизнью и необходимостью, сколько теорией и склонностью к спорам. Самый адрес обличительных слов и посланий к князьям и боярам показывает, что ими занималась более просвещенные люди, нежели простой народ. Не то было в Южной России, где искусство иезуитов вводило унию, как переходную ступень к католицизму, и где половина сорокамиллионного населения, в течение 40 лет, отпала от православия. Опасность, грозившая православию, пробудила народные силы, образовала общины и братства, которые выставили проповедников в соборах и монастырях, обличителей унии и католицизма. Здесь образовались полемисты ex officio, которые дорожили своим званием, подписывались на бумагах проповедниками, и наперерыв были приглашаемы городами для обличения унии. В истории унии упоминаются многие проповедники, которых произведения до нас не дошли; таковы напр. Карабникевич, Гавалевич, Земка, Монастырский и другие³⁵⁷, упоминаются и такие проповедники, которых самые имена забыты. Замечательнейшим проповедником, обличителем унии признан Стефан Зизаний; он запечатлел свою проповедь исповедничеством. Самые враги дали о нем весьма лестный отзыв: «доколе будут существовать такие проповедники, каков Зизаний, уния не может существовать». Здесь мы с честью должны упомянуть о двух проповедниках, обличителях раскола и протестантизма, Димитрие Ростовском и Стефане Яворском, образовавшихся в школе южных братств. Достаточное количество поучений, направленных против унии и католицизма, сохранилось в проповеднических сборниках XVII века: «Мече духовном» и других. В «учительном евангелии» Транквиллиона нередко защищаются догматы, искажаемые еретиками, напр. догмат об исхождении Св. Духа, о причащении и т. под. Независимо от поучений, проповедники писали трактаты в обличение унии и католицизма, которые служили источником полемического проповедничества, имели большое приложение к церковной практике. Обзор этих трактатов изложен в «Русском проповедничестве» Замечательный из них «Ответ на фундаменты веры» католикам, Голятовского; к этому же роду сочинений надобно отнести «Остен» патр. Иоакима, состоящий из 25 обличений католицизма.

Протестантизм распространяли в России немцы, которые со времени Иоанна III поступали в русскую службу и жили в Москве, в особой слободе. По окончании ливонской войны многие немцы были поселены в русских городах. При Феодоре немецкая слобода увеличилась, а в Нижнем явилось евангелическое общество. Наплыв немцев усилился при Годунове. Споры, волновавшие Европу в XV – XVI веке, неудержимо проникали в Россию. В XV веке не только миряне, но и монахи спорили о догматах и не хотели верить в благодать. Протестантизм особенно усилился с преобразованием России. Нередко занимая важные места на службе, протестанты держали себя высокомерно, с презрением и насмешкой относились к старине русской, предрассудкам и самой вере. Правительство строго воспрещало иноземцам проводить свое учение в России, но не могло остановить его. Пастор Фома утоплен 1563 года, за распространение в Полоцке протестантских идей. Сам Грозный увлекался религиозными спорами. Пастору Роките он сказал: «ваш учитель Лютер был лют». В споре с лифляндским пастором царь ударил его по голове, сказав: «иди к бесу с своим Лютером». По свидетельству Маржерета «во время между-царствия многие русские усвоили себе лютеранские убеждения, и явно смеялись над православными обрядами и постами»³⁵⁸.

Развитие протестантства вначале, до преобразования России, было слабо. Оно выражалось в общих чертах, как противодействие западного начала восточному и разума – вере; равным образом и обличение протестантства только что начиналось. Поэтому и обзор проповедничества, обличающего протестантство, должен быть отнесен ко II периоду. Поучений, направленных против возникшего протестантизма, сохранилось немного. Первым обличением в этом роде должно признать некоторые слова Максима Грека. Так, слово его «о поклонении св. иконам» равно может быть отнесено и к иудеям, и к лютеранам. «Слово на хулящих Божью Матерь», в котором доказана необходимость почитать и святых, и церковные сосуды, составляет продолжение предыдущего слова, и тоже может быть направлено против лютеран. Явное обличение лютеранства, в общих чертах, как противодействия православию и обрядности, встречаем в слове патр. Адриана; причем, наравне с ересью, обличается и употребление табака. «Многие, говорит патриарх, обюродели от табацких пипок и злоглагольств лютеранских, кальвинских и прочих еретиков. Совратясь со стезей отцов своих, говорят: для чего это так делается в Церкви? Человек это выдумал; нет в этом пользы! Едва лишь узнает имя, или словесный склад, и уже учит архиереев, священников, устрояет церковный чин, правит монастыри». Патриарх требовал, чтобы все учились по-старому, у духовных отцов. В поучении на день Алексия, написанном для патриарха, обличаются, в частности, недостатки современников, их свободомыслие и распущенность нрава. «Многие презирают не только узаконенные в году посты, но и великую Четыредесятницу. Мужи и жены, юные и отроки, и люди священного чина всегда упиваются без сытости вином, табаком и всяким питием; снедают не только заповеданные снеди, но и друг друга – завистью и рвением. Обидят, неправосудствуют, грабят, убивают!.. Нынешних времен благородные, простые и юноши молодцы величаются пьянством, бесстыдно возвещая друг другу: я тогда-то был пьян, и похвалился без ума, и в праздники Господни проспал церковное торжество!»³⁵⁹. В том же вольномыслии и распущенности нравов обличают своих современников инок Евфимий и другие проповедники. Мы видели, как Афанасий холмогор. жаловался на вторжение в Россию протестантизма.

Обличая курение табака, как чужеземный обычай, проповедники преследовали курителей наравне с еретиками. В «увещании к разным сословиям» патр. Адриан просит всех «вразумлять преданных шкаредо-мерзкому и злосмрадному табакопийству, наказывать их томлениями, ранами и узами»³⁶⁰. И правительство, по настоянию духовенства, сильно преследовало невинные обычаи – курение табака и проч. Иностранцы с ужасом рассказывают, как на площади били кнутом мужей и жен, резали им носы, за пристрастие к табаку. Жестокий век! Бесчеловечные правила и обычаи! Жалкие плоды суеверия и векового застоя мысли! Эти плоды достигли того крайнего развития и нравственного безобразия, по которым становились не мыслимы в человеческом обществе, исключали сами себя, и настал конец этой нравственной тьме, царству суеверия, невежества и страданий. Само общество, униженное вековым деспотизмом предрассудков и невежества, вступилось за свои права, волею и неволею отдалось реформе.

Умственные заблуждения в вере – суеверие и ереси предшествовали расколу и содействовали зарожденью его. Суеверие и ереси, временные недостатки и недуги в религиозной жизни народа, зародили постоянный недуг, неисправимое зло – русский раскол. Они содействовали зарождению раскола развитием в религии и жизни двух противоположных начал или стремлений – консервативного и либерального. Суеверие развивало религиозный консерватизм, ереси – религиозный либерализм. Поэтому, как основные и первоначальные причины русского раскола, суеверие и ереси необходимо предшествовали его второстепенным и ближайшим причинам, о которых говорит история.

Из истории русского суеверия, сложного в существе своем, мы усмотрели его вредное влияние на жизнь народа, убеждения и нравы. Суеверие развивало в народе мистицизм, преобладание чувства и веры над разумом, и таким образом поддерживало в нем невежество, застой мысли и действий. Подавленный темною верою в бесчисленных богов и химерических существ, народ смешал религию с жизнью, догматы с обрядами, и руководился в своем бессилии предрассудками и заговорами. С веками предрассудки укреплялись, мысль тупела, жизнь сковывалась обрядностью. Неподвижность мысли и старообрядческий склад жизни предвещали впереди раскол старообрядчества. Появление раскола ускоряли ереси и начавшееся брожение умов, которые возбуждали отпор новшествам и преобразованиям. Отпор был тем сильнее, что все обычаи неразвитого общества освящались верою, и представителем старины было духовенство, руководящее сословие. Раскол старообрядчества, давно созревший в обществе и под влиянием исторических причин, не раз заявлявший себя, открылся формально в 1667 году. В практике иосифовской, в церковной и гражданской жизни того времени поборники старины видели золотой век, наступление совершенного застоя и неподвижности. Они не допускали перемен в установившейся жизни ни на одну йоту, начиная с обрядов и оканчивая крюковым пением, трудным и неприятным. Воспоминание об этом периоде доселе хранится у старообрядцев и единоверцев. Оно так сдавило их мысль, что доселе не дает им уразуметь превосходства современной проповеди пред отеческими поучениями. Закал старообрядчества, созданный вековым суеверием и невежеством, смело столкнулся с наступавшей реформой. Патр. Иоаким в своем завещаний умолял правительство «не сближаться с иноземцами, разорить их кирки, не вводить новых обычаев в жизни и одежде». Патр. Адриан жаловался, что «многие совратились со стезей отцов своих», и требовал, чтобы «все учились по-старому у духовных отцов», несостоятельность которых была ясна. Как сильный представитель старины, он сталкивался по разным вопросам с преобразователем, и не видя ни в чем успеха, должен был убедиться в непригодности отстаиваемых им начал. До какой степени поборники старины, закоснелые в предрассудках, боялись всего нового, и чужого, видно из их отзывов о других верах и их обращения с иностранцами. Все чужие веры – латинскую, армянскую, жидовскую и прочие – русские называли проклятыми; к иностранцам они остерегались прикасаться. Даже русские цари, сравнительно развитые, по свидетельству иностранных писателей, вымывали свои руки после прикосновения к иноземным послам.

В противоположность консерватизму, порожденному суеверием и невежеством, ереси развили свободомыслие, неуважение к авторитетам, либерализм в области веры. И замечательный закон: начало свободомыслия совпадает с высшею религиозностью Руси, с полным господством веры над умами. XV век, ознаменованный покаянием, подвигами благочестия и обилием святых, знаменит и развитием ересей. Это показывает, что к религии и ее влиянию присмотрелись, перестали относиться бессознательно. И умы смелые, критически относящиеся к явлениям жизни, не могли мириться с церковными беспорядками. Недостатки священства и разные неустройства в жизни дали им повод обвинять религию в бессилии. Раз возникшее брожение умов, подавляемое внешними мерами, неодолимо коренилось на подготовленной почве, изменяясь в форме и названии. С ересью стригольников многими пунктами сроднилась ересь жидовская, а с нею – ересь Башкина и Косого; и кроме того, каждая ересь вносила новые обличения вере и даже отрицание ее. Это своемыслие и критицизм, вносимые в область веры либералами, возбуждали стойкость за веру в людях противного направления, приверженность к обрядам и буквам, и таким образом подготовляли раскол старообрядчества. К несчастью, после подавления самой опасной ереси – жидовской, в жизнь русских стали вторгаться католицизм с унией и протестантизм. Католицизм и протестантизм еще более усилили религиозную подозрительность русских, приверженность к азам, и заставили их ревниво оберегаться от всяких новшеств. До какой степени католицизм, вместе с унией, развил религиозную подозрительность русских, видно из того, что они клеймили всякую новость, отступление от обряда религиозного и житейского латинскою ересью. Так, когда в евфросиновом монастыре стали двоить аллилуия: то псковитяне и новгородцы смутились, видя в этом латинство. Спор об аллилуии отразился в житии Евфросина; троение аллилуии здесь названо латинством. Все обрядовые исправления патр. Никона признаны латинскою ересью и породили опасение, что православные, чрез, киевских справщиков, породнились с униатами. Москвичи еще более подозрительно смотрели на киевских ученых и их сочинения, боясь латинства. Об «Обеде душевном» патриарх выразился: «этот обед исполнен бед», а «Манну» называл «обманной». Ввоз литовских книг в Россию был запрещен; «Евангелие» Транквиллиона, как сочинение латинянина, сожжено. Наконец брадобритие, перенятое от латинян (при Годунове), названо латинскою ересью. Протестантизм невидимому менее католицизма возбуждал религиозную подозрительность русских и влиял на появление раскола. Он не оскорблял русский нации насилиями и происками и, за исключением шведской войны, почти не оставил в древней русской истории худых воспоминаний. Но, в сущности, протестантизм влиял вреднее католицизма характером своего учения. Католицизм проникнут враждою к русским и к Византии. Искажая догматы и обряды православия, он оскорблял русскую народность, выражающую православие. Протестантизм увлекал независимостью и прогрессивностью своих начал. Он давал перевес разуму и свободе над авторитетом веры и заслонял область богословия вопросами науки, промышленности и социализма. Эти обольстительные начала провозглашались высокомерно, с тоном пренебрежения к русскому варварству. Трудно было устоять «московскому плюгавству», как выражались прогрессисты, против блеска веры, тождественной цивилизации, и гармонировавшей с русскими ересями. Протестантизм нравился и тем, что он враждовал с католицизмом. Правительство выражало терпимость протестантизму, дозволяя строить кирки, тогда как воспрещало постройку костелов. Есть сведения, что русские, доселе преданные православию, толпами обращались в протестантство. Князь Голицын в переговорах с поляками сказал: «русским никак нельзя служить вместе с королевскими людьми, ради прелести прослужат год, и половина из них уйдет к королю». И надо заметить, что с легкой руки протестантства, со времени реформы, в России пошла мода на религиозные направления. Под влиянием цивилизации у нас чередовались: материализм, волтерианство, масонство, мартинизм, социализм, нигилизм и т. д. Эта обольстительность протестантства и цивилизации внушала поборникам старины особенные опасения против новшеств. На языке их люторская и кальвинская вера были знамением антихриста. Мы видели, как проповедники жаловались на либерализм и распущенность нравов, порожденные протестантством. «На что это в церкви? Человек это выдумал, нет в этом пользы!» говорил патриарх в проповеди.

Под условием основных причин раскола имеют значение и дальнейшие причины его – исправление церковных обрядов и книг; но сами по себе эти причины не могут дать столь важных следствий. В обществе, чуждом предрассудков, невозбужденном религиозными антипатиями, настоятельные реформы всегда вызовут сочувствие. Так, из временных заблуждений в вере – суеверия и ересей, как следствие из причин, явилось постоянное зло в русской Церкви, неисправимый недуг – раскол старообрядчества. Важное зло, следствие важных исторических причин и неустройств государства. Правительство и общество обвиняют духовенство в религиозных нестроениях народа, суеверии, ересях и расколе. Так, стоглавый собор и комиссия о преобразовании духовных училищ приписали распущенность народа и отпадение миллионов людей в раскол беспечности духовенства, его недеятельности к неспособности к живой проповеди. Мы не решаем здесь подобных вопросов, равно не излагаем проповедей, направленных против раскола, так как обличения этого рода относятся ко II периоду русского проповедничества. Заметим только, что обличения раскола, при появлении его, были очень скудны, по причинам уже известным.

Мы видели господствующее направление греко-русского проповедничества – нравственно-аскетическое. Направление это имело своею целью мир духовный и подвижничество, как средство к достижению неба. Поэтому направлению уже легко заключать о слабом развитии практицизма в греко- русском проповедничестве. Стремления аскетические подавляют суетность житейскую, и трудно согласуются с заботами о преходящем благе. Практический отдел древнего проповедничества вполне подтверждает это заключение. И всего более это видно из рассмотренной нами главы, в которой изложены умственные заблуждения народа относительно веры. Проповедей, обличающих умственные заблуждения, написано весьма мало. Да и в этих проповедях господствует нравственно-аскетический элемент; практические мысли о суеверии и ересях по большей части излагаются кратко, отрывочно, в виде сторонних замечаний и вставок. Подобное изложение практических мыслей мы встретим и в следующей главе, имеющей предметом своим нравственные недостатки народа. Этим аскетическим настроением древнего проповедничества и скудостью его практического элемента объясняется успех суеверия и ересей, в 700 летний период. Найдя удобную почву в невежестве народа, и мало преследуемые проповедью, заблуждения всякого рода укоренились на Руси и породили неисправимое зло в Церкви и государстве – раскол. При другом, более практичном направлении проповеди, эти заблуждения легко могли быть исправлены в столь продолжительное время. Замечательная скудость проповедей, обличающих умственные заблуждения в вере, предвещает важные недостатки и в нравственной жизни народа. Зрелость и правильность убеждений народа и человека всегда ручается за его нравственность, безупречность поведения. Без христианского просвещения и должной оценки суеверных преданий, мог ли народ православный удержаться от языческих обычаев и пороков? Его православие, основанное на бессознательной вере и безотчетном чувстве, не спасало его от нравственных противоречий. Аскетическое благочестие, неосмысленное знанием, легко подавлялось страстями, увлечением минуты, и уживалось с безобразными пороками. Доказательства на лицо. В следующей главе, изображающей нравственные недостатки народа, мы встретим всевозможные пороки и преступления, во всем их развитии. Увидим, что проповедники не щадили благочестивого народа, и в 700– летний период обличали его не только в общечеловеческих пороках, но и таких, о которых, по замечанию апостола, неприлично упоминать, крайне непристойных христианам. Проповедники особенно часто обличают народ в пьянстве, сделавшемся национальным русским пороком.

Нечего говорить о том, что при скудном обличении умственных заблуждений в вере, не выяснено влияние, их на жизнь. Проповедники-самоучки не имели средств подняться до той высоты взгляда, чтобы судить о влиянии суеверия и ересей на жизнь общественную и частную, и предотвратить их неисчислимые следствия. Подобная заслуга Церкви и государству не по их силам. Поэтому, великие общественные и частные бедствия, порожденные суеверием, приведшие государство к застою и крутой реформе, оставлены проповедниками без внимания. Малейшее предостережение относительно следствий суеверия могло бы смягчить общественные бедствия, сократить жертвы, умалить страдания. Равным образом оставлены без внимания в проповедях и следствия ересей, их влияние на жизнь общественную и частную. Ереси не имели столь продолжительного давления на благо народное, как суеверие; но вред их глубже и следствия – отдаленнее. Ереси отстояли права человечества, заслоненные правами божескими, во имя вечных благ, и разоблачили церковные неустройства, прикрытые авторитетом веры. Таким образом они произвели большой соблазн в религиозной жизни народа, охладили веру и благочестие и отторгли многих от православия. Кроме нравственного вреда, ереси произвели и политические замешательства, о которых повествует история. Множество людей, в том числе государственных деятелей, подверглось казням за увлечение вольнодумством. Особенно тяжким наказаниям подверглись покровители жидовской ереси. Некоторые из них были сожжены, другие изувечены, заточены и т. д. Все эти бедствия могли быть предотвращены и смягчены благодетельным внушением и предостережением проповедников. Признавая заслугу нравственно-аскетического проповедничества, допустим, что оно укоренило веру и сделало много для целей горних, приготовления народа к небу, к царству Христову. Это влияние проповеди и веры оказывалось благодетельным и для царства земного, особенно в критические минуты, во времена общественных бед. В это время одна вера одушевляла народ к подвигам самоотвержения и спасала его от погибели. Мы видели, как во время разложения государства вера пробудила в народе патриотизм и скрепила ослабевшие общественные связи. Но пренебрегши земные нужды и общественные вопросы, проповедь не дала благочестию народа твердой опоры, допустила в нем смешение разнохарактерных стремлений, аскетических подвигов и языческих пороков. Таким образом, она ослабила свое доброе влияние на жизнь и нравы народа. Знаменательный урок для наших проповедников, ревнителей богословских отвлеченностей, «византийского догматизма, по выражению прогрессистов, и латинской схоластики». Ревнуя о букве догмата и форме логической, они не примечают бесчисленных заблуждений жизни, и дают возможность разрастаться на русской почве странным, чтобы не сказать, бестолковым сектам и безобразным порокам. Оцеживают комаров и глотают верблюдов, благодаря руководству школы, преследующей теории и не знающей жизни³⁶¹.