Современное иудейство и отношение его к христианству

Предлагаемая статья о современном иудействе была напечатана еще в 1861 году в журнале «Труды Киевской Духовной Академии». Автор нашел не излишним перепечатать ее вновь в виде отдельной брошюры. Он не счел нужным изменять и пополнять ее содержание, так как литература вопроса об отношении иудейства к христианству за самое последнее время не представила ничего нового. Она пополнилась, сколько ему известно, только одним сочинением, обратившим на себя внимание. Это – Богоубийцы – Les Deicides par Cohen 1863. Ho дух и содержание этого сочинения, в сущности, ничем не отличается от общего направления современной еврейской литературы, которую имел в виду автор, характеризуя отношение нынешних евреев к христианству.

В последнее время начался сильный переворот в политической судьбе Евреев... Уже к концу средних веков, и с самых первых времен явления реформации прекратились на западе Европы прежде жестокие гонения на это несчастное, но живучее племя, а в конце прошедшего столетия европейские государи стали заботиться и о сравнении евреев в гражданских правах с христианскими подданными. С этого времени сами евреи вышли из своей прежней замкнутости и национальной исключительности и с ревностью начали усвоять себе европейское образование. Чем дальше, тем более слабела и слабеет неприязнь между христианами и евреями, тем живее становится связь прежде презренной нации с европейскими народами, тем более расширяются ее гражданские права и улучшается ее государственное положение в Европе.

Евреи нашего времени от души верят уже в совершенно счастливое для них окончание начавшегося переворота в их судьбе, – они убеждены, что время страданий и презрения к ним для них миновало навсегда и не возвратится, что Всевышний снова воззрел на сынов своих милостиво, что скоро они совсем сольются с христианскими народами и опять сделаются народом историческим. Приводим замечательное в этом отношении, полное поэзии и глубокой искренности место из книги Штерна. «Над Евреями», говорит он, – «в последнее время вновь повторилась история борьбы с Богом, бывшая в древности с их праотцом Иаковом. Библейская история повествует между прочим, что в одно из путешествий Иакова – среди пустыни, ночью на него напал таинственный незнакомец и хотел сокрушить его. – Иаков боролся с ним в продолжении целой ночи. Противник был сильнее, но Иаков не был совершенно уничтожен. Когда появилась заря, таинственный борец хотел оставить Иакова и говорил ему: «пусти мя, взыде бо заря». Но Иаков отвечал: «не пущу тебе, аще не благословиши мя» (Быт.32:26). Мне кажется, замечает Штерн, что здесь я читаю историю Евреев от средних веков до настоящих дней. Изгнанные из отечества, они скитались в продолжении: нескольких веков, напрасно ожидая возврата в потерянную Палестину. Над головами их тяготела беззвездная, мрачная ночь изгнания и всеобщего презрения. И среди этой ночи напал на них сильный враг, который, казалось, хотел совсем стереть их с лица земли и уничтожить. Поддался могучему гнету этой силы ослабевший народ, но не был побежден окончательно. Он напрягал усилия, и, как будто, ждал чего-то. И вот, наконец, на горизонте появилась заря и осветила мрак. Это был свет просвещения, которое начали заимствовать Евреи от христианских народов. Как скоро луч этого света пал на глаза евреев, враг, боровший их, сказал им: «довольно!». Но теперь уже сами Евреи, подобно своему праотцу, не отпускали врага от себя и начали просить, чтоб он благословил их. Да! С той минуты, как христианские народы перестали преследовать евреев, эти последние сами хотят сближения с своими прежними врагами. Им мало того, чтобы их не преследовали; им нужно, чтобы христианские народы полюбили их, признали их своими братьями, благословили их. Невидимый духовный борец – Провидение – в лице европейских народов – еще не сказало своего последнего слова сынам Израиля в ответ на эту мольбу презренного народа, и борьба, говоря строго, еще не кончилась для них, как кончилась она для Иакова, но то несомненно, что исход ее близок?¹

He беремся судить, на сколько близок или далек ожидаемый евреями исход начавшейся перемены в их общественном положении, но можем снова заметить, по поводу этих ожиданий, что современные Евреи, действительно, проникнуты сильным и единодушным стремлением к сближению с христианами, что это стремление с каждым днем высказывается решительнее и решительнее. He так давно – в виду всей Европы –отправлялись богатые пожертвования в пользу Сирийских христиан от еврейских общин – Франции, Германии, Америки, России. Нельзя не видеть также, что и христианские общества с своей стороны перестают чуждаться евреев и готовы сами содействовать взаимному сближению. Европейская литература с некоторого времени не перестает заниматься вопросом об общественном положении Евреев в среде христианских народов.

Но для нас важно не это сближение Евреев с христианами само по себе, a результаты его, по отношению к религиозному состоянию Евреев. Есть ли эти результаты, и в чем они? Вопрос тем более уместный, что политические судьбы народа еврейского были всегда в самой тесной связи с их религиозным состоянием. Из откровения знаем мы, что значили его страдания и унижение среди народов Европы. Это – наказание за противление Христианской истине. Оно же говорит нам, что будет некогда конец этому противлению. Итак, если проходят для Евреев дни бесславия, то не значит ли это, что уже близок день и обращения их к истине?

Сближение Евреев с христианами, как видели мы, началось и совершается во имя науки и цивилизации, а не во имя религии. Доселе оно носит тот же характер. Но знакомство с европейскою наукою, христианскими нравами и обычаями, очевидно, не могло не отозваться и на их религиозных убеждениях и породило мысль о необходимости реформы в деле религии. В, настоящее время между Евреями заметно сильное религиозное движение, на которое не может не обратить своего внимания и наше современное богословие.

В этом движении участвует весь еврейский мир, но средоточие его там, где появилась инициатива его, – на западе Европы и, особенно, в Германии и Франции. В Германии начало сближения с христианами и дальнейшей реформы в жизни Евреев, положено Моисеем Мендельсоном (ум. в 1786      г.), которого нынешние Евреи сравнивают с древним великим вождем и пророком. Это был человек, действительно, замечательный по своей учености и пользовавшийся общеевропейскою известностью. Сочинение его «Федон» – разговор о бессмертии души было переведено почти на все живые языки. Он был первый из Евреев, к которому с уважением относилось христианское общество, и дружбы которого искали европейские ученые. Его пример заставил немецких Евреев перестать чуждаться европейского образования, и видеть в нем средство к улучшению своего положения среди христиан и сближению с ними. До него всякое знакомство с европейским образованием и чтение изданных христианами сочинений, строго запрещалось раввинами из опасения вреда для веры и жизни. Во Франции поводом к сближению Евреев с христианами и европейским образованием была сначала революция. В это время – во имя религиозного индифферентизма, объявлена была полная свобода всем вероисповеданиям. Затем Наполеон I-й, под влиянием идеи всемирного и всеобщего государства – в 1806 году издал эдикт в пользу Евреев, в котором выразил желание видеть в них полезных граждан и для этого предлагал им постараться соединить требования своей религии с гражданскими обязанностями. Предложение было принято с восторгом, а императора Евреи готовы были признать за самого Мессию и избавителя, ниспосланного для них с неба.

Мысль ο реформе иудейства не скоро, однако же, явилась между Евреями, несмотря на сближение с христианами. Сам Мендельсон, начавший новую эпоху в жизни Евреев и проложивший путь реформе, оставался ревностным поборником веры отцов, он желал только, чтоб устранены были некоторые злоупотребления, чтобы обрядам придан был их истинный смысл, чтобы, наконец, все Евреи могли читать и понимать библию. Для этого он перевел ее на чистый немецкий язык и составил свое толкование на нее на том же языке. Его ближайшим последователям удалось устроить школы с обучением в них европейским языкам и ввести в Богослужение молитвы и гимны на немецком же, а не на еврейском языке. Во Франции на первых порах сделано было в этом отношении еще менее. С внешней стороны Евреи стали Французами, но внутренний и религиозный быт их остался совершенно нетронутыми неизменным. Причина этого явления прежде всего в том, без сомнения, что самое усвоение Евреями европейского образования совершалось не вдруг и с трудом. После отчуждения Евреев от европейских народов, продолжавшегося все средние века, – самая мысль о сближении с христианами, казалась, им страшною и греховною. Поэтому-то молодым Евреям первоначально раввины дозволяли знакомиться с европейской литературою только по сочинениям Мендельсона, вера которого ручалась пред ними за их безвредность. И сам Мендельсон, в свое время, не избег неудовольствия со стороны раввинов за издание Библии на европейском языке. С другой стороны и сама европейская наука того времени не могла возбудить в Евреях желания реформы в религии. Конец прошедшего столетия был временем полного отрицания и сомнений, полного равнодушия ко всякому положительному учению и особенно религиозному. Читая Вольтера или Руссо и энциклопедистов можно было сделаться совсем безрелигиозным или индифферентным, но никак не реформатором.

Только с 20-х годов нынешнего столетия явились и начали приобретать силу попытки радикального преобразования иудейства. В это время идеальная немецкая философия, особенно Гегеля – выработала и утвердила идею исторического развития человечества, которая сделалась господствующею в науке и равно прилагалась ко всем формам и обнаружениям человеческой жизни, не исключая и религии. В это время еврейские ученые, между которыми особенно известен Ганс, один из даровитейших последователей Гегеля, бывший профессором права в берлинском университете,² начали новую научную разработку памятников иудейской религии и создали «новую науку иудейства», которая разъясняла процесс происхождения и образования, существовавших до того времени форм иудейской религии, и критически относилась к прежней средневековой еврейской литературе. С 21-го года начали издаваться еврейские журналы с новым направлением (Временник еврейской науки – Zeitschrift, zur Wissenschaft, der Iuden) и составилось общество для образования и науки Евреев (Verein für Cultur und Wissenschaft der Juden). В сочинениях этих новых ученых и дана была впервые мысль о воссоздании Иудейства, по новым началам.

Новые стремления шли далеко и касались самых основ и источников иудейских верований. Между этими источниками прежде всего обращали на себя внимание Талмуд и Мишна, происхождение которых относилось к последним временам пред явлением христианства, а окончательное образование к первым векам после его явления. Содержание Талмуда известно. Это сбор различных мнений различных лиц в объяснение и пополнение Библейского учения. Редко эти мнения возвышаются, впрочем, до чистого Библейского учения, которое они хотят дополнить и объяснить. Большею частью, напротив, обезображивают его и придают ему чисто языческий характер. Довольно указать на рассказы о том, как Иегова проводит день, как он играет по нескольку часов с Левиафаном и т. п. Во всех вообще иудейских преданиях и позднейших источниках вероучения, которые поставлены были наравне с Библией, силен языческий элемент. Из язычества, без сомнения, он и заимствован, и начал развиваться после времен вавилонского плена, когда иудеи ознакомились и вошли в связь сначала с восточными народами, и затем, с греками и римлянами. Таков характер Талмуда и Мишну; – таково же и содержание Каббалы, – другого позднейшего источника для некоторых из евреев. В первом преобладает антропоморфизм, в последней – пантеизм. Здесь Иегова представляется, подобно индейскому Парабраме, – изводящим из себя сефиротов, и другие формы мировой жизни. В то время, как язычество исчезало при явлении христианства, народ еврейский принимал в себя дотоле чуждые ему его (язычества) стихии, как будто наперекор общему движению истории человечества, и держался их до последнего времени. He лучше была и практическая сторона этих источников вероучения: – Талмуд и Мишну опутывали еврея бесчисленными, бесполезными и самыми мелочными правилами, которые больше всего и препятствовали ему войти в связь с европейскими народами. Уничтожить обязательную силу³ этих преданий и Талмуда и их значение в религии евреев – вот первое, что предлагали реформаторы своим единоверцам. Ho этим они не ограничились и не останавливались пред самой Библией. Догмат о непреложности и неизменяемости закона Моисеева во всей его широте, со всею обрядностью и церемониями, стоял в противоречии с воззрением новых еврейских ученых на иудейство, как на явление историческое и требующее дальнейшего развития. Поэтому ученая критика, развивая мысль о несостоятельности Талмуда для евреев настоящего времени, в то же время не щадила и самого закона, указывая на его временное значение, теперь уже потерявшее свою силу и обязательность. Самая идея Откровения – в сочинениях новых богословов еврейских – понималась так широко, что почти теряла свой супранатуральный характер и отождествлялась с общим понятием Провидения. История иудейства – говорили они, есть история Божественного Откровения в двояком отношении, во-первых, потому, что представляет собою постепенное и постоянно развивающееся познание Бога в духе человечества, во-вторых – потому, что свидетельствует о действиях Божества в истории человеческого рода, представителями которого служат евреи, как носители этого познания. Религия иудеев не есть творение Божества, – ниспосланное с неба в целостном, законченном виде, – она явление историческое, не вдруг образовавшееся и имеющее развиваться постоянно. Сначала идея ее была привязана к идее семейства – период патриархальный, затем, к идее народа и национальности – период подзаконный. Только в период пророков она заявила себя всемирною. Пророки – это были люди, восстававшие против буквы закона, проникавшие в самое существо религиозной идеи и угадывавшие ее мировое, общечеловеческое значение в будущем; и т. д. Словом, реформаторы иудейства хотели создать из него религию отвлеченную, оставляя от прежних верований почти только одну идею их. Сущность иудейства, по их воззрению, состоит в свободном раскрытии внутренней нравственной силы человека, в признании человеческого достоинства и в происходящем из него стремлении к постоянному усовершенствованию. В этом ее сила и вечное общемировое значение⁴.

Таков характер сочинений Раппопорта, Цунца, Иоста, Луццато, Сальвадора, Штерна, автора книги, которою мы руководимся, и др. Особенно ясно высказывается такой взгляд на иудейство в сочинении Иоста «История иудейства и его сект», Geschichte des Judenthums und seiner Sekten, где он следит моменты внутреннего развития религиозного сознания евреев.

Следствием явления новой богословской науки между евреями, было появление так называемого нового раввинства Neurabbinenthum, – т. е. раввинов нового направления, которые восприняли эти новые взгляды на религию и хотели осуществить их на деле, – провести в массу народа. Конечно, не все они в равной мере соглашались со всеми выводами новой иудейской науки; но все признавали ту общую мысль, что реформы в религии иудейской не противоречат существу ее, что они требуются в настоящее время, потому что и в теории, и в практике многое сделалось устарелым и несостоятельным.

Ближайшими открытым выражением этих стремлений новых раввинов служили их «собрания» и публичные совещания в различных городах Германии, a также основанные ими «общества для преобразования иудейства». Первое собрание раввинов с целью преобразования было в 1835 году в Висбадене. Затем в 1844 году в Брауншвейге, в 1845 году – во Франкфурте на Майне и в 1846 году в Бреславле. Обществ с целью преобразований – доселе два. Одно – во Франкфурте на Майне – образовалось в1842 году, другое – в Берлине основано в 1845 году. Члены первого Франкфуртского общества «друзей реформы» (der Reformen Freunde) торжественно объявляли следующее: «1) мы признаем в Моисеевой религии возможность безграничного развития; – 2) обозначаемое обыкновенно именем Талмуда собрание мнений и правил, часто противоречащих одно другому, для нас не имеет никакого значения и обязательности, ни в догматическом, ни в практическом отношении. 3) Мессии, который бы возвратил Евреев в Палестину, мы не ждем и не желаем. Отечество для нас там, где мы родились»⁵. Берлинское общество в своих воззваниях также восставало против господства мертвой, убивающей буквы прежнего иудейства, против грубого представления о Мессии, как завоевателе Палестины. «Мы не хотим, говорилось в этих воззваниях, – продолжать приносить в жертву обряду и писмени свою духовную свободу, мы не хотим более произносить своими устами молитвы о земном царстве Мессии, не хотим долее исполнять заповедей, которые не могут уже иметь никакого нравственного значения»⁶.

Впрочем, ни собрания новых раввинов, ни общества реформы – значительных успехов доселе еще не сделали. Масса народа не была достаточна подготовлена к коренным преобразованиям религии. Поэтому, возвращаясь с собраний к местам служения, раввины часто отказывались от своих новых воззрений из страха потерять доверие и уважение. К тому же в обществе самих раввинов нового направления явились несогласия и разделения. Образовались партии раввинов-реформистов и раввинов ново-ортодоксных. Последние не отказывались совершенно от мысли о реформе, но ограничивали ее незначительными переменами, а главное, – не посягали на авторитет доселе признанных источников еврейского вероучения. Между главою реформистов – Гейгером, и вождем ново-ортодоксных раввинов Гиршем, долго шла полемика, за которою со вниманием следили евреи всех стран. Гирш видел в стремлениях прогрессивных раввинов – унижение для откровенной религии. «Откровение и закон, говорил он, – такой же очевидный факт, как бытие земли и неба». И таким откровением он признавал и Библию, и Мишну, и все вообще предание, сложившееся до времени Маймонида (ХIII в.). Преобразование иудейства, по его воззрению, должно состоять не в уничтожении форм и предписаний закона, а в возвращении им их истинного смысла и значения. Гейгер – напротив, доказывал, что все, что носит имя формы и характер символизма, есть принадлежность язычества, а не иудейства⁷. Раввины прежнего направления «строго православные», как их называют, еще более восставали против ново-вводителей. Вследствие всех этих обстоятельств прекратились наконец и самые собрания раввинов, которые предполагалось сначала возобновлять постоянно и периодически. Что касается до обществ реформы, то успех их доселе ограничивался большею частью заявлением сочувствия со стороны евреев, но деятельного участия в их стремлениях было мало. Довольно успешно действовало общество Берлинское (51 еврейская община высказала ему свое сочувствие), но и то потому, что в воззваниях о необходимости отрешиться от мертвой буквы обряда – оно спешило предупредить возможность нарекания на него в рационализме и в измене вере отцов, и говорило, что хочет только обновления и оживления древней веры. И здесь, впрочем, дело реформы ограничивалось изменениями только в Богослужении, введением в него порядка и стройности⁸, переложением молитв на европейский язык, опущением некоторых, как несогласных с духом времени, как, например, молитв о возвращении в Палестину, восстановлении жертв, перенесением субботнего Богослужения на день воскресный, применительно ко времени Христианского празднования и т. п.

Во Франции – между Евреями – не было таких решительных стремлений к преобразованию иудейства, какие заявлены были учеными Евреями в Германии, и без сомнения, потому, между прочим, что самая страна их менее благоприятствовала их научному, особенно философскому образованию. Но сближение с наукою и с христианами и здесь вызвало желание некоторых изменений, сообразно потребностям времени, и оживления религиозного сознания. Таково направление издаваемого с 1844 года в Париже журнала для Евреев под названием: L’univers Israelite Journal des Príncipes conservateurs du Judaisme. С тою-же целью существует во Франции так называемое общество «всемирного еврейского братства»⁹.

Таким образом, попытка на радикальное преобразование иудейства, с отрешением от прежних основ и форм пока еще не удалась совершенно. Талмуд для огромного большинства Евреев все еще авторитет и неприкосновенность; идея непреложности закона Моисеева все еще господствует, – обряды все ещё остаются. Но мысль о необходимости осмысления иудейства глубоко укоренилась между всеми Евреями и дала новый характер современной еврейской литературе. В основе этого стремления к осмыслению форм религии положен взгляд новых еврейских ученых на иудейство, как на религию внутреннего свободного самоусовершенствования. Сообразно с таким воззрением, нынешние Евреи доказывают, что иудейство, и только иудейство, дает истинное понятие о человеческом достоинстве, способствует развитию знания, свободы, – словом, что оно есть религия «прогресса и гуманности». На этом основывают они и ее вечное и общечеловеческое значение, из этого изводят и свое великое будущее. Во имя этой же идеи они изменили и свой прежний взгляд на Мессию.

С этой точки зрения и догматическое, и нравственное Богословие нынешних Евреев является уже в ином обновленном виде. Мы намерены кратко познакомить с ним читателей при посредстве указанной вначале статьи книги Блоша, издателя парижского журнала для Евреев.

Еврейский ученый XIII в. Маймонид составил в свое время символ веры, в котором изложил главные, основные догматы иудейства. Их берет Блош за основание, при изложении догматического учения Евреев. Бытие Единого, Вечного Бога, Творца, Промыслителя и Судии вселенной, неизменяемость откровенного закона, данного чрез Моисея, главенство Моисея между пророками и носителями Божественного откровения, – подлинность находящегося в руках Евреев Моисеева закона и всей Библии, явление Мессии и воскресение мертвых, – вот содержание этого символа, состоящего из 13 членов¹⁰. При объяснении и раскрытии этих догматов Блош пользуется и Талмудом, но приводит из него только то, что согласно с духом Библии. Мы не встречаем, напр. при объяснении догмата о воскресении ничего похожего на мнение о том, будто бы местом всеобщего воскресения назначена Палестина и будто бы, поэтому, Иегова подле могил Евреев, умерших на чужбине, открывает длинные пещеры, чрез которые трупы их катятся, как бочки, в святую землю, чтобы воспринять здесь душу¹¹. Но для нас замечательно, по преимуществу, раскрытие догматов о единстве Божества и о явлении Мессии. В первом Евреи видят основную мысль Иудейства, которая дает ему недосягаемое для других религий величие и силу благотворно действовать на нравственную жизнь всего человечества. Вечный един!.. Вот идея, говорит Блош, которою жил народ еврейский, за которую он страдал, но которую не забывал ни на минуту. В то время, как обладал Палестиной, его священники каждое утро громогласно возвещали ему славу Единого Всевышнего. В ту минуту, как Римляне устремились на разрушение святого града и внесли меч и огонь на святый храм и жертвенник, Израиль не переставал повторять свое заветное «Вечный един!». На всех поясах земли, под всеми градусами широты и долготы, рассеянный по лицу земли Израиль, доселе возвещает миру эту великую и неумирающую идею. Вместе с тем, как открыта была эта высокая истина, – указана была и цель нравственной жизни человека, и средство к безграничному самоусовершенствованию. Насилие и рабство всякаго рода – материальное и моральное должны были исчезнуть и уступить место свободе человека, как существа нравственного, идеал стремлений которого в Самом Вечном. Ненависть и разъединение должны были уступить место любви и братству, потому что Вечный Творец человека есть Бог совершенства и гармонии, потому что во всем человеческом роде одинаково отражаются Его бесконечные совершенства¹². Вот начало, которое нынешние Евреи проводят чрез свою догматику, практику и даже обрядность.

Итак, есть Творец мира, Единый и Вечный для всех народов, но Его знает только народ еврейский, которому Он открыл себя. В этом отношении еврейская нация между другими племенами – то же, что роскошная и богатая дарами природы страна между другими бедными, пустынными. Откровение Божества Израилю совершилось чрез пророка Моисея, который дал закон вечный, неизменный. Но в том не ограничится его благость к иудейскому народу. Придет Мессия – предмет всегдашних ожиданий Израиля. Рассуждения Блоша, в объяснение этого догмата, дают нам понять, чем стала идея Мессии для нынешних Евреев после того, как они решились оставить мысль о возвращении в Палестину и восстановлении Иерусалима. В новой осмысленной форме, идея Мессии, совершенно потеряла свой древний и средневековый, мифический, сказочный колорит. Она связана теперь с нравственными и гуманными началами, ей придано общечеловеческое значение. На вопрос о том, почему доселе не пришел Мессия? – Евреи не отвечают уже, как в средние века, что он пришел, но скрывается в неизвестном месте, или страдает проказою в Риме и ждет, пока исцелит его Илия и т. п.¹³; самая цель явления Его не ограничивается, как прежде, национальными интересами Евреев. На Hero смотрят теперь, как на необходимый результат нравственного развития человечества, как на постулат будущего в истории мира. Вот что говорит об этом редактор «L’univers israelite»: «времена Мессии еще не наступили. Половина человеческого рода еще погружена во мраке язычества, другая тоже в полумраке, который есть что-то среднее между днем и ночью (указывается на христианский мир); агнец еще не может пастись вместе с волком, меч и копья еще не раскованы на орала и серпы, войны еще продолжаются и кровь льется всюду, добро и справедливость еще не торжествуют над злом и несправедливостью, еще люди не составляют братства и Бог не вселился в сердца их, – любовь еще не царствует в мире... Да! Мессия другим народам нужен – может быть – более, чем народу еврейскому… Когда придет Он, – это знает только Провидение. Но то несомненно, что, когда придет, Он наградит Евреев за их страдания, сделает их первосвященническою нацией между другими народами и спасет все человечество. Он оснует царство Божие, царство духа... Этот Дух Божий, как показано было еще пророку Илии, не в бурном дыхании ветра, разрушающего горы и скалы, не в землетрясении, не в огне, а во гласе хлада тонка, т. е. не в бурях страстей человеческих, не в пламени войн, а в тонком дыхании любящего сердца, в мягких движениях кроткой и нежной души. Пришествие Мессии будет сопровождаться и материальными нравственным благосостоянием, всеобщим миром, религиозным энтузиазмом, мудростью и учёностью, познанием тайн природы и жизни, всеобщим почтением к Израилю, как к народу, который от начала мира предназначен был служить проводником великих нравственных идей для всего остального мира¹⁴. Для некоторых из ученых евреев – основателей новой науки иудейства – идея Мессии имела чисто отвлеченный характер и теряла всякое реальное значение. Для них Мессия был – не живое лицо, не отдельный человек, а просто – эпоха высшего нравственного развития человечества, успехов гуманности и цивилизации. Пророческие описания его лица – поэтическая оболочка идеи о грядущих временах в истории мира. (Самая идея Иеговы у них понималась в смысле Спинозы и Гегеля, как мировая субстанция или «абсолютная идея»).

Нельзя не заметить, что взгляд на Мессию у этих последних ученых Евреев, которые видят в нем не личность, a целую эпоху, гораздо последовательнее и основательнее, с точки зрения современного иудейства. Нам кажется даже, что это воззрение есть дальнейшее и необходимое продолжение того учения о Мессии, которое излагает Блош. Нынешнее иудейство, как видно из его символа и догматики, не признает бытия зла, в строгом смысле слова, и, заметим, кстати, многие из Евреев сказание о падении принимают за аллегорию и даже за миф. Это уклонение от древнего библейского учения важно в том отношении, что при нем делается совершенно ненужным явление Мессии, как бы ни была высока та цель, с какою не перестают ожидать его Евреи. В настоящем своем виде, догматика еврейская есть чистый деизм, с которым никак не вяжется эта оставшаяся от древнего ветхозаветного иудейства идея Мессии, как лица, которое имеет преобразовать жизнь человечества. Если нет зла, в строгом смысле слова, если человечество идет к совершенству своими собственными, естественными силами, если братство и любовь постоянно развиваются более и более, при посредстве того Богопознания, какое открыто народу еврейскому, то зачем еще особенный посланник Божества, который бы осуществил идею любви и братства? Если человечество само собою все более и более приближается к этой цели, то и достигнет ее, без сомнения, само собою. В таком случае, Мессия нужен никак не более того, сколько нужны в истории человечества гении и обыкновенные великие люди, нужен для того только, чтобы быть более энергичным деятелем, по отношению к общим стремлениям народа и человечества, способствовать проявлению того, что уже есть в сознании его, быть только представителем общих интересов, передовым человеком, – такой Мессия не приносит в жизнь человечества ничего нового, ничего творческого. И было бы не вполне достойно Божества предсказывать о таком гении за целые тысячи лет, требовать веры в него от Евреев, – этого мало, веру в него сделать догматом, постоянным предметом ожиданий и надежд, – жизнью Израиля. А такова, действительно, идея Мессии, по библейскому представлению. Ясно, что современное еврейское понятие не гармонирует с ним, ясно, что Мессия, в том смысле, как ныне представляют его Евреи, не Мессия и не нужен. Как лицо, он совсем не важен, если будет только осуществителем того, к чему до него уже пришло человечество. Лучше, поэтому, современным Евреям вовсе отказаться от Мессии. Но с смертию этой идеи – смерть самого иудейства; оно утрачивает при этом один из самых главных догматов, составляющих его характеристическую особенность... Мы не спрашиваем уже о том, возможно ли на земле полное осуществление того идеала всеобщей любви и братства, какой составлен Евреями для времен Мессии. С их точки зрения, это представляется возможным, так как зла, в строгом смысле слова они не признают. А можно бы сказать, что человеческий эгоизм вполне никогда ни уничтожится, хотя ослабляется и будет ослабляться. Он стал силой, движущей историей человечества, наравне с силою добра, и перестанет действовать только вместе с окончанием самой истории человеческого рода. Добро и зло, при нынешнем состоянии человека – это тоже, что для планет центробежная и центростремительная силы. Мы не указываем, наконец, и на то, в каком противоречии стоит нынешнее понятие Евреев о Мессии с прямым буквальным смыслом свидетельств Библии об обстоятельствах Его жизни... После того, как они отказались от надежды на восстановление своего царства в Палестине, и перестали считать ее своим отечеством, как объяснят они те места библии, где говорится, что Мессия родится в Иудее, в ней будет жить и проповедовать Евреям в Иерусалиме и т. п.? Изменив прежнее грубое представление о Мессии, как иудейском завоевателе на более нравственное – они впали в новые противоречия с Библейским представлением о Мессии.

Взгляд на значение Мессии, как реформатора, со времен которого начнется эпоха всеобщего мира и любви, уже ручается за то, что современные иудеи в нравственности принимают начало любви. Действительно, они силятся доказать, что не только Ветхий Завет, но и Каббала, Мишна и Талмуд, если не проникнуты всецело этим началом, то по крайней мере не противоречат ему и содержат идею любви в не вполне раскрытом виде. (Они забывают, конечно, что в Талмуде есть довольно предписаний, в основе которых лежит чувство прямой неприязни ко всем другим народам, что этими предписаниями позволяются, как и у магометан, обман и коварство в отношении к иноверцам). Вместе с тем, как произнесено было великое «слыши Израилю: Господь Бог твой, Господь един есть», – Евреи, замечает Блош, должны были сделаться и сделались носителями и проповедниками идеи всеобщей любви, глашатаями свободы и в своих заклятых врагах видели братьев, – сынов Единого, Вечного Отца¹⁵. С этой точки зрения, как после увидим, современные Евреи смотрят и на всю историю иудейскаго народа.

Но нигде до ныне с такою силою не выражался фанатизм еврея и привязанность к вере отцов, как в самом точном, методичном, буквальном исполнении внешних обрядов. Здесь проявлялся во всей полноте обнаружения и самый характер Еврея – в высшей степени сильный и упругий, живой и энергичный. Для него обряд всегда сливался с самой идеей его, и эта последняя исчезала вместе с уничтожением первого. Самые отвлеченные науки часто не в силах были изменить такое воззрение Еврея на значение обряда. Знаменитый Мендельсон, указавший евреям необходимость европейского образования и известный своими философскими сочинениями, ставил обряд едва ли не выше самого догмата. «Существо иудейства, писал он, – состоит не в согласии веры его исповедников в библейское учение о Боге, а в согласном признании известных заповедей и практических предписаний, в которых выражена воля Божества. Иудейство не смотрит на символ веры, как на нечто такое, что имеет всеобщую обязательность. Писание нигде не говорит: «веруй», а только возбуждает к самопознанию и самоиспытанию»¹⁶. Спиноза по его воззрению, мог бы остаться православным евреем, не смотря на свое философское учение, противоречившее догматам веры, если бы не изменил практическим требованиям закона. Еврей может отрешиться от прежних религиозных воззрений, но пренебрегать предписаниями обрядового закона не может и не должен, иначе он перестанет быть евреем. Мысль очень странная!.. В другом месте, как бы в пояснение ее, Мендельсон высказывает, что исполнение обрядового закона есть средство к сохранению единства веры между евреями, рассеянными повсюду, иначе, прибавляет он нужно бы ограждать это единство догматами, а это значило бы лишить свободы разум и мышление¹⁷. Но почему именно только воля должна покоряться Божественному закону, почему только разум должен пользоваться совершенной свободой, почему только во внешней деятельности и в обряде должно выражаться религиозное сознание, – на эти вопросы не отвечает Мендельсон, – очевидно, совершенно покоряясь в этом случае общему еврейскому воззрению и только выражая сознательно то, чему следовали его единоверцы бессознательно. После этого нисколько не странны ни бесчисленные предписания Талмуда касательно самых мелочных родов деятельности, – не удивительно, что в нем изложено 3000 различных постановлений касательно пищи, 100 касательно умовения руки т. д!.. После Мендельсона – до самого последнего времени вся реформа иудейскаго культа ограничивалась, как и говорили мы, – почти одними только переводами молитв на европейский язык; и когда в 1810 году в Касселе некоторыми из евреев предложен был вопрос о разрешении употреблять в праздник Пасхи чай, сахар и плоды, – это ничтожное нарушение прежних обычаев встретило сильное сопротивление и в другой раз вопрос уже не поднимался. Франкфуртское общество друзей реформы, образовавшееся в 1842 году, ничем так не возбудило против себя евреев, как отрицанием необходимости обрезания. Ни отвержение прежнего догмата о восстановлении иудейского царства и возвращении в Палестину, ни даже мысль о бесконечном развитии иудейства, – мысль, грозившая впоследствии уничтожением всех доселе существовавших форм иудейства, – не произвели такого ужасающего впечатления на евреев – староверов, как попытка нарушить закон об обрезании. Все это было выслушиваемо более или менее равнодушно, но, когда зашла речь об обрезании, фанатизм евреев вспыхнул, общество подняло против себя сильное ожесточение, членов его хотели преследовать и гражданским и церковным судом, – постановлено было исключить их из религиозного общества, запретить им вступать в брак, давать присягу по еврейскому закону и т. д. Сами прогрессивные – раввины и представители новой науки устрашились этой меры. Этим объясняется и не успех в деятельности этого общества – сравнительно с берлинским, более умеренным в своих требованиях.

После этого, понятны для нас усилия современных защитников иудейства – не только осмыслить существующие доселе формы иудейского культа, но и возвысить их до общечеловеческого и вечного значения. Они стоят за обряд также, как и за самую идею Иеговы и стараются найти разумный смысл во всех несмысленных рассуждениях Талмуда по поводу обрядов, с целью – доказать действительно высокое и всемирное значение своей обрядности. Представим примеры. Один из самых первых и важных обрядов иудейства – есть обрезание, за которое так ратуют Евреи доселе. Они называют его даже таинством. Вот что говорит о нем Талмуд: «исполнение закона об обрезании равно исполнению всех других предписаний закона. Оно так необходимо, что без него Богу не зачем было бы и творить мир»¹⁸. В этом последнем изречении, которое все бытие вселенной сводит к одному явлению обрезания, которое задачу мировой жизни поставляет в исполнении этой одной непривлекательной операции, мы напрасно стали бы искать какого-нибудь смысла, кроме одной тупой, фанатической привязанности к обряду. Но не так смотрят на это нынешние защитники иудейского культа. В обрезании, говорит Блош, вся тайна нашей нравственной жизни, все наши надежды и упования; это – символ, доказательство и условие нашего вечного союза с Богом, чрез него мы делаемся гражданами царства избранных. Ангел Иеговы, как гласит предание, сходит в минуту обрезания на младенца, и за тем, уже не покидает его никогда – в продолжении жизни, охраняя его от нравственного зла, от бед и скорбей жизни. И нет, и не может быть иного символа для идеи о завете с Богом – более выразительного, как операция обрезания. Нет союза более крепкого и живого, как союз супружеский. Оттого в самой Библии отношения Бога к народу израильскому почти всегда представляются под формою союза супружеского. С другой стороны, этот же инстинкт брачной жизни служит преимущественным источником всех страстных движений в человеке. И так, – подвергаясь известной операции, – еврей входит в самый тесный союз с божеством и обещается отвергнуться ради этого союза всех страстных и порочных движений сердца.... Вот почему день обрезания считается самым радостным днем в семейной жизни еврея, и тот отец черств душою и бесчувствен, который не заплачет от умиления, во время этой церемонии, Чтобы еще более усилить значение этой церемонии, чтобы теснее связать с нею идею освящения и нравственного преобразования, Блош с силою восстаёт против той мысли, что обрезание было известно не евреям только, но и другим древним народам, что оно имело значение диэтетическое¹⁹ и было необходимым следствием климатических влияний²⁰.

За обрезанием – между обрядами – по степени важности следуют праздники²¹. Одни из них имеют по преимуществу нравственное и догматическое значение. Другие – и большая часть – исторического характера, и служат воспоминанием замечательных событий в истории еврейского народа. В первых евреи видят выражение нравственных идей, каких нет и не может быть в других религиях, в последних – воспоминания о событиях мировых, общечеловеческих, подобных которым также не было и не будет в истории человечества.

К праздникам первого рода можно отнести по преимуществу – субботу и день очищения. Талмуд, в духе своего буквализма, говорил: «кто      соблюдает      строго субботу, тот соблюдает весь закон». «Адам, заключает он, выгнан был из рая вечером шестого дня, во время субботнего бдения, в субботу же войдет в Эдем и возрожденное человечество». Вот как рассуждают об этом же новые еврейские богословы: «творение мира открылось явлением света. Зажигая свечу в навечерии субботы, Еврей воспоминает об этом великом акте божественной деятельности. Это – символ веры Израиля в Вечного и в свое бессмертие, – веры, которая блистает, как звезда на горизонте, покрытом мраком заблуждений и варварства. Последний акт творения состоял в создании человека, по телу смертного и подверженного тлению. Последняя церемония в отправлении субботы состоит поэтому – в погашении светильников, с произношением слов: «мы персть в деснице Твоей, – прости нам, Всевышний, прегрешения наша». «Есть ли идея, более высокая, спрашивает Блош, и церемония более священная?» Суббота – это выражение веры самой чистой, имеющей обнять собою всю вселенную, – это не национальный только праздник Евреев. Но при этом всеобщем значении, она имела и имеет еще нравственное значение и для семейной, и для общественной жизни еврея. Она связывает самою крепкою связью членов семейства и возбуждает семейные добродетели. В этот день дети с любовью собираются вокруг отца и матери, чтобы получить от них благословение, вместе садятся за священную трапезу, которая служит в тоже время и жертвенником, и глава семейства, жрец и патриарх, благословляет хлеб и вино и раздает их, как дары благости Бесконечно Сущего. Страх быть лишенными этой манны небесной служит порукою за исполнение детьми их обязанностей. Зло и беды грозят отовсюду и сколько соберется их в продолжении недели, но вот наступает священный час субботы и все члены семьи весело и благодушно поникают головою пред домашним очагом, образующим алтарь Всевышнего, чтобы услышать слово спасения и любви, во имя самого Вечного. Поразительно торжественные минуты в семейной жизни еврея – и среди этой тишины слышится радостное обетование о Мессии: и устроит сердце отца к сыну и сердце человека ко искреннему (Мал.4:6) ... Но союз этот простирается не на фамилии только, он обнимает собою всю массу Евреев, рассеянных по свету. У нас нет единства в языке, говорит Блош, и жизнь потеряла тот священно-торжественный характер, какой имела прежде. За то суббота остается символом нашего единства... Христиане поверхностно судят об этом и не понимают великого значения субботы»²².

День очищения для евреев есть день примирения Израиля с Иеговой. В древности этот праздник отправлялся торжественно. Первосвященник несколько раз входил во Святая Святых, поставлял пред скинией двух козлов и одного из них закалал в жертву, а над другим исповедовал грехи народа и повелевал изгонять в пустыню, где он низвергался со скалы в пропасть, служа символом уничтожения греха. У нас нет теперь, замечает Блош, ни Иерусалима, ни храма, ни первосвященника, но священный праздник остался. Мы чтим его свято, вместо первосвященника, сами молимся за себя, за наши семейства, за Израиля, за страну, в которой живем, наконец за все человечество. И какое простое средство для примирения с Божеством! Много рассуждали и с философских, и с богословских кафедр, чтоб найти способ для соглашения божественной правды с милосердием; много измышлено средств к этому, но у Иудеев издавна было известно самое верное и самое действительное, с которым не могут сравниться все другие. Иудаизм разрешает этот великий и трудный вопрос следующими простыми словами писания: в той день отыму от вас согрешения ваша. Раскаяние – вот все, что нужно для примирения с Богом²³. Само собою понятно, что защитник иудейства, отвергая бытие зла, в строгом смысле слова, не понимает потребности в христианском таинстве искупления. А признание догмата падения уяснило бы ему гораздо полнее и значение самого дня очищения и тех жертв, какие совершались некогда в этот праздник, как прообразование отвергаемой им христианской великой жертвы. Тогда было бы ясно, что покаяния недостаточно для примирения с Божеством, что для оправдания пред Богом мало одной веры в Heгo и в свое бессмертие, выражением которой служит для еврея праздник субботы, что самое обрезание есть мертвый символ союза с Богом, потому что для этого союза нужно нравственное возрождение, которого не дает оно.

Но особенно распространяются защитники иудейства по поводу праздников в воспоминание событий еврейской истории. Мысль, которая руководит всеми рассуждениями их в этом случае, заключается в следующем: народ еврейский есть первообраз всех народов, – он глашатай свободы и любви для всего мира, – моменты его истории – моменты развития всего человечества. Для характеристики приведем отрывок из рассуждений Блоша, по поводу праздников Пасхи и Пятидесятницы. «Велики идеи, выражением которых служит праздник Пасхи. Он напоминает прежде всего, что еврейский народ формируется совсем не так, как другие народы, не чрез завоевания и расширение границ, нет, – он делается могущественным, будучи рабом, в изгнании, лишенный всех материальных средств. Египетское рабство не сокрушило его могучих сил, не подавило его; он не изменил вере отцов; не утратил ни языка, ни народной одежды, ни обычаев... Рабство египетское служило залогом его живучести и великого будущего. Отселе началась его история, всегда чудная и полная великого и святого... Все здесь говорит вам о величии народа, – все до подробностей. Вот наши праотцы с посохом в руках готовы пуститься в путь no безвестной пустыне, без всяких средств к жизни. На лицах их геройство и радость. Вот и последняя ночь пребывания их в Египте. Ангел смерти совершил свое посольство и владычество рабства над народом свободы кончилось. Это была месть за насилие, за деспотизм и варварство. Здесь начал народ еврейский, при помощи Божества, проповедь о свободе, которую он не окончил еще доныне. Здесь он явился героем и с этих пор избран в осуществители идеи любви и свободы. Когда, ввиду Чермного моря, Евреи остановились в смущении и подняли ропот, Иегова сказал Моисею:      «что вопиешь ко Мне; скажи сынам Израиля: пусть идут вперед». Это Божественное «вперед» слышится и доныне. Да! Сыны Израиля, идите вперед, чтобы ни угрожало вам, Чермное ли море, легионы ли Рима, древнее ли преследование или новая нетерпимость... He оглядывайтесь назад, – там только руины Содома и Гоморры, следы рабства и насилия, устремляйте взор все вперед и вперед, туда, где открывается за нынешним горизонтом вечно-голубое небо любви и человечности. Вперед сыны Израиля, – говорил Всевышний, – волны моря не потопят вас, – реки вашей крови, пролитые народами, – не потопят, не покроют вашей славы... вперед! Вы вне влияния стихий, вне условий пространства и времени. Вперед и никогда назад!»²⁴. Наш век, говорит, между прочим, Блош, рассуждая о Синайском законодательстве, хвалится развитием цивилизации. Но знает ли он, откуда эта цивилизация, это могущество, этот гений современного человека? Что за идея движет им, какое эхо из времен прошедших вторит современным, благородным стремлениям человечества? Это – эхо синайских громов, это идея Вечного, открытая Моисею, это голос иудейского законодательства... Пламенеющая гора, молнии, рассекающие облака, громы, потрясающие воздух, шум стихий, отверстое небо, простертые в благоговении Ангелы, а внизу поверженный долу народ, и, наконец, – о чудо! явление Бога смертному человеку с словами вечных истин, которые должны служить к вечному и постоянному усовершенствованию человечества, – вот что вижу я, при воспоминании о Синае, – вижу и спрашиваю в изумлении: есть ли религия, которая представила бы нам зрелище более высокое?..»²⁵ Мы можем ответить на это, что было зрелище, еще более чудное и поразительное, когда Божество явилось не в громе и молнии, а в кротком образе самого человека, когда Оно падало на нашу грудь, делило снами радости и горе, проливало о нас слезы; что громы и молнии – символ силы и величия, но не любви, всемилующей и спасающей, что только с явлением христианства, Бог стал Богом милости и Иегова показал Себя Отцом человечества, что без этого и само иудейство, каки весь мир, не знало бы полной любви, не умело бы произнести этого великого слова. С этого времени начала развиваться и цивилизация в ее нынешней форме и изводить ее из иудейства – значит восставать против самой истории. От нового христианского мира заимствовало и само иудейство идею любви и свободы, которую хочет присвоить себе.

Опускаем рассуждения современных защитников иудейства касательно других менее важных сторон еврейской обрядности, напр. касательно запрещенных в законе родов пищи²⁶. Заметим только, что стремление к осмыслению обрядности простирается на самые незначительные и мельчайшие явления в этой области. Tephillim (слова из закона, носимые на голове и на плечах) и Mesousach (слова закона на дверях домов) тоже имеют у них глубочайший смысл.

Сказанного довольно, чтобы видеть, что Евреи доселе смотрят на свою религию, как на единственно истинную и совершенную, что, следовательно, истина Евангелия и то благо, какое оно принесло с собою миру, еще не поняты ими. Христианство, действительно, еще по ныне служит предметом соблазна для Евреев. Древнее упорство еще продолжается. Упорство это – поразительно. От него не освобождало Евреев и самое высокое образование, самый сильный ум. Спиноза покидает синагогу, но не принимает и христианства... О Мендельсоне не раз уже замечали мы, что он от души предан был вере отцов. Здесь скажем, что он отвергал не раз советы и внушения своих христианских друзей обратиться к христианству. Прежде всех предложил ему это знаменитый физиолог и френолог Лафатер, известный своею ревностью к христианству. Посещая Мендельсона вместе с другими учеными и видя его глубокий и гибкий ум, Лафатер никак не мог освоиться с мыслию, что пред ним был человек, искренно верующий в Талмуд и не признающий высоты христианства. Деликатность, с какою Мендельсон избегал вопросов о религии, казалась ему только застенчивостью и остатком бессознательного уважения к религии единоплеменников. Уверенный в этом, он начал действовать решительно, и прислал ему книгу Боннета «об очевидности христианской истины», прося дать ответ на нее. Ученый Еврей почти оскорбился. С грустью отвечал он Лафатеру: «я вполне убежден, что ваш поступок исходит из доброго источника, – из желания мне блага, но я сказал бы неправду, если б сказал, что ваше письмо не показалось мне враждебным... Мою религию не вчера только начали исследовать, – она существует тысячелетия... He стану отрицать, что в ней есть примесь человеческого, но что касается до главного и существенного, то, простите мне, я слишком уважаю его для того, чтобы мог говорить о нем равнодушно – оно составляет жизнь моей души» и т. д.²⁷ Еще резче высказался он в отношениях своих к христианству, в письме к герцогу (брауншвейгскому). Из него узнаем мы, что предметом соблазна в христианстве для Мендельсона, также как и для всех Евреев – были воплощение и крестная смерть Спасителя. Тоже воззрение у Евреев и доныне. Недавнее объявление «всеобщего еврейского братства» в Париже²⁸, с предложением награды за сочинение, в котором было бы указано, какие элементы иудейства вошли в состав других религий, и доказано, что нравственное учение иудаизма может равняться с началами нравственности во всех других религиях, – без сомнения, – имеет тот же смысл в отношении к христианству. Столько же ясно и решительно в этом отношении сочинение Cohen’a «Богоубийцы» – (Deicides par Cohen), явившееся в 1863 году. Поводом к этому сочинению послужили толки Католических Ультрамонтанских журналов по случаю пожертвований со стороны Евреев в пользу Сирийских христиан. Le monde и др. газеты говорили, что золото не должно быть принимаемо христианами из рук «Богоубийц». Вслед за этими явилось указанное сочинение обиженного Еврея, в котором он силится доказать не только то, что Евреи, как он говорит, не виновны в смерти Богочеловека, с точки зрения самого Евангелия, что самые сродники Спасителя колебались сомнениями касательно Его лица, что Спаситель со креста простил своих убийц и т. п., но и хочет подорвать самый христианский догмат и отождествить сущность христианства с содержанием иудейства. Он упорно стоит за превосходство нравственного иудейскаго учения и уверен в его не сравнимом достоинстве.

К сожалению, сама европейская наука последнего времени помогает, кажется, ученым Евреям защищать превосходство своей религии пред христианством... Взгляд нынешних Евреев на происхождение и значение христианства во многом напоминает нам учение германских неологов и, особенно, богословов тюбингенской школы. Вот этот взгляд: христианство есть тот же иудаизм, только в другой форме, чуждой ему и заимствованной из других древних религий. «Христос, говорит Блош, проповедовал Единого бестелесного Бога, открытого законом Моисеевым, и чистую нравственность того же иудейского закона. Так и представляется Он в первых трех Евангелиях. Он является здесь хранителем закона и хочет примирить дух его с новыми идеями. Он говорит, что пришел не разорить закон, но исполнить. Он не изображается у этих первых Евангелистов как Мессия, (это уже вопреки самым ясным словам Евангелистов), и называется Сыном Божиим в том же общем смысле, в каком мог называться и каждый Еврей. Но не так у Евангелиста Иоанна и в других Апостольских посланиях. И причина в том, что эти последние проповедники христианства имели ввиду распространить это (чистое) иудейское учение в языческом мире. Они знали, что в чисто отвлеченном виде, – в форме чисто иудейской, оно не будет принято ни греком, ни римлянином. Грек не мог преклониться пред человеком, который проповедует бестелесность Божества и его отрешенность от всех форм пространства и материи. Он осудил за это своего Сократа на смерть. Ему нужно было пластическое представление Божества, – таково и было оно в его искусстве, которым он так гордился. То же воззрение господствовало более или менее и в других религиях. Противиться ему прямо было слишком трудно; за него говорили все древние памятники искусства, которыми, по справедливости, гордился языческий мир пред иудейством, за него говорила сама политическая жизнь греко-римского мира, сильного и могучего в сравнении с слабою, ничтожною и покоренною им еврейскою нацией. И вот – во имя этого сближения иудейства с чуждым ему воззрением, Иисус представляется воплощенным Божеством и т. д.²⁹. Чтобы еще более дать силы своим предположениям, Евреи усвояют тоже происхождение и другому христианскому догмату, тесно связанному с догматом искупления. Учение о первородном грехе представляется им чем-то похожим на древнее учение о судьбе (Le Destin), потому что оно осуждает человека еще в колыбели и отвергает средства к избавлению от зла в самом человеке ³⁰⁾.

Повторяем: все это сходно с тем, что говорили о происхождении христианства Штраусс, Баур и их последователи. Особенно это нужно сказать об основной исходной мысли для таких заключений, т. е. о различном воззрении на лице Иисуса Христа у самих евангелистов. На это по преимуществу настаивает и Тюбингеская школа. Здесь у нее точка отправления для дальнейших заключений касательно образования христианства. Различие только в том, что Неологи не приписывают Апостолам и проповедникам христианских идей сознательных целей и преднамеренных действий. Они везде находят только историческую необходимость развития идей в той, а не в другой форме. В догмате о воплощении они видят свою пантеистическую идею, в которую должна была, по их воззрению, перейти идея Иеговы, и утратить свой прежний акосмический, слишком отвлеченный характер. Но напрасно современные иудеи повторяют эти воззрения немецких богословов, теперь уже устаревшие и потерявшие силу, (если они действительно заимствованы и не принадлежат вполне самим Евреям). В позднейшей богословской литературе Германии критически рассмотрены и с основательностью опровергнуты воззрения этих новых историков и критиков. Мы не говорим уже о том, как не состоятельно предположение Евреев касательно цели, какую они приписывают Евангелисту Иоанну и другим Апостолам, яснее раскрывшим учение о лице Искупителя. Если для язычника трудно было принять чистое учение о Боге Едином и Бестелесном, – то еще труднее было ему покориться учению о Боге Едином и Троичном. Христианство не уничтожило представления о Божестве, как существе Бесконечном; – оно сказало только, что Божество воплотилось, не изменяя своей сущности. Намеренно присоединять к учению о Боге бестелесном мысль о воплощении – значило – поэтому, осложнять и еще более затруднять и без того трудную, для уразумения язычника, истину. Новая форма иудейства, говоря словами евреев, вредила, а не способствовала его распространению, и апостолы, очевидно – не могли иметь такой цели. He сами ли они свидетельствуют, что проповедуемое ими учение кажется эллинам безумием?

Защищая таким образом превосходство своей религии, – Евреи уверены, что некогда она восторжествует над всем миром, и это время будет временем нравственного господства еврейской нации над всеми другими народами. Они убеждены, что их ожидает великое будущее. Вопрос об этом будущем всего более занимает и волнует умы современных Евреев; во имя своего грядущаго величия они и сближаются с христианами и усвояют плоды европейской науки и цивилизации. Эта надежда оживляет их ныне и дает силы к восстанию после долгого уничижения.

Задача еврейского народа в истории мира, говорят нынешние Евреи, – распространить повсюду истинное Боговедение и осуществить идею свободы и любви. Очевидно, что эта задача не кончена, и что многое ожидает их в будущем... Что такова, действительно, эта задача, видно из целого хода еврейской истории. Вся жизнь израильского племени прошла в борьбе с миром за эти идеи о единстве Божества, о свободе и любви. Постепенно распространялись они чрез него между народами, но еще не объяли собою всего мира... Много страдал за это еврейский народ, но, к удивлению мира, сохранился и остается невредимым. Великое назначение его в отца народов последовало очень рано, – с самого начала исторической жизни. Авраам выходит из своей страны и выделяется из своего рода. Это было знаком, что народ, который произойдет от него, будет жить не для себя, а для всего человечества. Народ этот, выделенный из других народов, образуется постепенно, но уже в начале своей истории – носит особенный высокий характер. Являются семейства патриархов, – семейства, не похожие на все другие роды. В них хранится истинное Богопознание и чисто-нравственное начало, – их жизнь не знает ни рабства, ни тирании. Но вот из семейства формируется и целый народи возрастает среди рабства и насилия, оставаясь свободными поражая, наконец, своих тиранов. Здесь окрепли его юные силы. Образуется таким образом целое самостоятельное царство, не похожее на все другие царства. Народ этого царства весь и всецело погружен в свою религию. Он не может похвалиться ни наукою, ни памятниками искусства, ни политикой, – он живет для веры, и за нее сражается с другими племенами. Но не сложная политическая жизнь его проникнута началом свободы, у него нет рабства в том виде, как оно было у других народов. Настает, наконец, пора, когда ему нужно стать проповедником истинного Богопознания и свободы для всего мира. И здесь-то начинаются его страдания, имеющие высокую нравственную цель и общечеловеческое значение... Он впадает в плен вавилонский. Это не разрыв союза с Божеством. Это было нужно для распространения истины между народами и укрепления его нравственного характера. На чужбине он изучает свою родину, варварство возбуждает в нем любовь к свободе. Здесь же вбирает он в себя элементы образования других народов, но только для того, чтоб сделать их живыми, придав им свой характер. Разрушается, наконец, вовсе его царство, – настает новый долгий плен. Он является народом без страны, без правительства, его религия религией без иерархии, без храма. Новый знак того, что это народ, созданный для вечных целей, и как бы изъятый из условий пространства. Теперь он «герметически» самозаключается для того, чтобы вновь придать свой характер тому, что заимствовал он прежде от других народов. Таково значение Талмуда. В нем есть примесь и человеческого, но он был нужен Евреям в темные средние века, без него они погибли бы. Он давал им единство и силу для сохранения своей веры, без него она была бы утрачена среди гонений, среди напора иной чуждой ему жизни. Итак, он чужд теперь всему миру, но внутри его не гаснет жизнь веры, – он еще раз укрепляется в ней. Нет страданий и преследований, которых бы он не испытал в это время, но эти страдания его ни уничтожили. Он не потерял ни веры, ни национальности; – он не умер, как случалось это с другими народами, и при более благоприятных обстоятельствах. He ясно ли, что его ожидает что-то в будущем? Не даром же страдал он!³¹

Как много и сильно заняты умы Евреев мечтою о будущем, видно из того, что она успела уже у них сложиться в таинственную, мистическую форму, снова напоминающую нам Каббалу и Талмуд. Ясно, что это вопрос, на котором сосредоточены у них и мысль, и чувство. Они уверены, что тайна их прошедшего и будущего вся заключена в самом первом сказании библии о сотворении мира.,.

Понятно, какая мысль скрыта в этом, быть может, не совершенно осознанном представлении... Цель творения есть развитие человечества, а человечество развивается на столько, на сколько заимствует все истины из иудейства. История иудейства есть история человечества. А творение есть зародыши основа истории мира... Как бы то ни было, только сообразно с таким представлением, – Евреи назначают семь периодов для своей истории. Седьмой заключительный – эпоха блаженного состояния Израиля, подобно седьмому дню в истории творения. Передаем это со слов Блоша. В начале все было не устроено и в хаотическом состоянии и Дух Божий носился над лицом бездны. В начале истории человечества тот же хаос, тоже Tohu и Yavohu – Дух Божий носится над водами всемирного потопа, нравственности не было, все в душе человека было не устроено. Но вот Бог сказал: «да будет свет», и является свет. Это свет синайского законодательства, которое открыло миру идею нравственности и бессмертия – и это был первый день духовного творения мира. Второму дню творения мира, – когда явилось небо – в истории иудейства отвечает время явления кивота завета, – вместилища славы Божией, престола Божества, подобного небу. Третьему, когда создана земля в ее настоящем виде, – занятие Евреями Палестины, – земли, которая текла счастьем для народа еврейского. Четвертый период в истории еврейского народа – тот, когда на горизонте ее появились солнце и звезды, т. е. храм иерусалимский, цари и пророки. Пятый период в истории нашей, говорит Блош, был ужасною эпохою. В это время явились чудовища, которые сосали кровь отцов наших, губили их жизнь тысячами смертей, – подобно тем морским чудовищам и гадам, которые сотворены в пятый день. Это – период со времени римского владычества до последних дней. Ныне наступил 6-й день в истории иудейства и всего мира. Земля увидела, наконец, человека, созданного по образу Божию, – явились проблески гуманности и любовь становится законом жизни. Такова наша жизнь. За нею седьмой день и суббота в истории мира, – явление Мессии и всеобщего мира и покоя, – дни счастия и владычества для Израиля³².

Но сила и искренность веры в свое великое будущее не спасает евреев от заблуждений касательно их прошедшего и настоящего. Это восторженное, доходящее до мистицизма и иллюзий желание исторической славы в будущем взамен унижения, какое евреи терпели доселе, и не дает им видеть, что задача жизни их со времени явления христианства совершенно изменилась, что новая религия, сменившая иудейство, давно уже сделалась единственным движителем нравственной жизни человечества, что в ней спасение и источник нравственного величия в будущем и для самих евреев... Было время, когда иудейство превосходило все другие религии духом любви, свободы и нравственного совершенства, но ветхий закон уже сменился новым, еще более совершенным. В идее о человеке, как образе Бесконечного, действительно заключалась уже мысль о человеческом достоинстве и любви, но только Евангелие раскрыло ее вполне; и только в лице Искупителя, о6новившего собою жизнь человечества, явился совершеннейший идеал любви самой чистой и святой, какой никогда еще не видал человек и не увидит. Только с этой минуты начали перерождаться человеческие общества и вносить в жизнь новое животворное начало любви, которое так не справедливо и, заметим еще раз, вопреки свидетельству самой истории, – иудейство хочет отнять у христианства. Только христианство в силах было разрушить и самый Рим, вместилище жизни древнего мира и его славы, чтобы создать на его развалинах новую государственную жизнь по новым началам. Иудейство ничего подобного не произвело, оно повергалось в прах пред могуществом древнего мира, не знавшего свободы, оно бессильно было для этого, и, очевидно, потому что само еще не знало всей силы любви. Мученики христианства совершали в Риме то, что не в силах были сделать ни целая нация иудейская, ни все другие народы вместе. Они побеждали его, внося в его жизнь новое начало, которого он не мог не принять, но которое грозило ему смертию. Откуда же эта сила в новой религии, если она была только низшею формою того же иудейства, как говорят евреи, – отчего высшая, лучшая форма оказывалась бессильною и осуждалась на неизвестность, лишаясь влияния на ход исторической жизни нового мира? To правда, что в жизни христианских обществ не всегда одинаково проявлялось начало любви и бывали явления противные ему, но это значит только то, что оно не вдруг, а постепенно проникало в жизнь европейских народов. Нужно было христианским обществам прежде освоиться с самыми основными истинами христианства, их утвердить в себе, для того чтобы потом – во имя их, начать преобразования в самой внешней жизни. Нужно было прежде укоренить веру в Искупителя, чтобы во имя Его, совершать дела любви³³. Так объясняются и прежние отношения христианских обществ к самим евреям. Но и самая неприязнь христиан к евреям не была неприязнью к ним, как к людям, или как к иному племени, а только отчуждением от них, как от общества, не разделявшего их религиозных убеждений. И то несправедливо, как утверждают евреи, будто сами они платили одной любовью за преследования, каким подвергались в средние века. Правда, что в то время часто возводились на них небывалые обвинения и правительства преследовали их иногда из одних корыстных целей³⁴, но и сами евреи стояли враждебно по отношению к христианам, таили в себе ненависть, хотя и бессильную, от которой и старался освободить их Мендельсон, когда христиане первые предложили мир и любовь. «Сердца христиан, говорил он своим единоверцам, открываются для вас. Последуйте же примеру любви, как следовали доселе одной ненависти. Любите – и вас полюбят³⁵. Несправедливо стараются евреи объяснить в свою пользу и свою историческую судьбу в последнее время, которая доселе служила одним из самых очевидных доказательств истинности Евангелия. В своем уничижении в Европе они хотят видеть второй вавилонский плен. Но с явлением христианства, видимо, изменилось их значение для мира и те времена, когда в самом рабстве они были свободны, когда своим победителям проповедовали учение веры и нравственности, окончательно прошли для них и не возвращались доселе. Катастрофа в судьбе их с этого времени необъяснима иначе, как в том смысле, в каком объясняет ее Евангелие. Во времена дохристианские в плену евреи отличались строго нравственным характером, мужеством и имели великих людей и пророков, которых Промысл воздвигал среди них, для распространения истины между народами, им чуждыми. Таков был Даниил и другие пророки. Что же сделали евреи для Европы в продолжении своего рабства? Сохранили ли свой свободный, нравственный характер? Странно было бы утверждать, что они не пали нравственно. Унижение, лесть, обман, хитрость, корыстолюбие – вот отличительные черты характера их, от которых они стараются ныне освободиться. Или являлись между ними люди, которые были для Европы темже, чем был Даниил для Вавилона? Они все заимствуют теперь у европейских народов, но сами ничего не дали им и не могут дать. Правда, среди уничижения трудно было сохранить мужество и свободу, но прежде еврейский народ не падал так глубоко, как в последнее время, и в несчастии не переставал стоять нравственно выше своих победителей. Если теперь он начинает восставать, то потому, что сам христианский мир простирает к нему свои руки. Ясно, что нравственная жизнь развивается вне его, что источник ее в иной среде, от которой он был отчужден к своему вреду. Ясно и то, что такой поворот в судьбе евреев произошел именно с того времени, как явилась новая религия, не признанная ими. И нам кажется, что, чем далее идет жизнь евреев, тем все более и более подтверждает собою слово Евангелия о судьбах этого прежде великого племени. Таково положение их и в настоящее время. Прежде – вопреки предсказанию Евангелия, они крепко надеялись на возвращение в Палестину, были твердо убеждены в будущем восстановлении самостоятельного иудейского царства – и это служило как бы укором христианству, обрекавшему их на всегдашнее изгнание из отечества, – но вот – ныне они торжественно отрекаются от этого навсегда, сознавая невозможность осуществления прежних ожиданий. Среди изгнания они не утратили своей национальности, сохранили силу, энергию, и способность к нравственному развитию, но так и должно было быть – по слову Откровения. Их действительно еще ожидает будущее, они не могли исчезнуть, потому что еще не исполнилось обетование об обращении их в лоно Церкви. Израиль спасется, когда войдет в Церковь полнота языков (Рим.11:25).

И отдаленное время это приближается. Израиль вступает на путь, который должен привести его к христианству. Это ясно из самого характера современного религиозного воззрения евреев, хотя оно все направлено на защиту иудейства.

Новый вид современного еврейского богословия достаточно свидетельствует, что евреи освобождаются, наконец, от того, что во время явления христианства препятствовало им принять эту новую религию. Рабское, буквальное понимание закона, – вот что прежде всего служило таким препятствием. Закон Моисея, имевший быть только средством к раскрытию истины, которая должна была явиться впоследствии, данный в ту пору, когда народ еще не был способен к духовному пониманию нравственных потребностей, ограждал нравственность внешними предписаниями, и был неумолим в своих требованиях. Но все это должно было только приготовить евреев к принятию религии духа и истины. Но народ иудейский, исключая немногих избранных, не понял силы закона и его истинного значения, он остановился только на этой внешности, не видя в ней внутреннего духовного смысла, который указывал на иные более внутренние и более нравственные потребности в человеке, – на другие времена в будущем, когда имел явиться завет новый, лучший и совершеннейший. Письмя убило в нем дух. И чем дальше, тем более развивался этот буквализм и тупое, рабское следование закону обрядовому без мысли о служении Богу духом и истиною. Ни грозные речи пророков, ни кроткие обличения Спасителя не уничтожили этого мертвого, бездушного направления в иудействе. Плодом его было сначала явление фарисейства, a за тем талмуда и мишну с их бесчисленными обрядовыми предписаниями, о которых мы говорили. Вот почему религия христианская, – с своими духовными и высоконравственными потребностями была отвергнута иудейским народом, несмотря на то что он обладал Откровенною истиною. Закон – из орудия к истине живого и действенного, сделался орудием мертвым, недействительным, из средства к принятию истины, – препятствием к этому принятию. Язычник, свободный от закона, свободнее был и от подобной привязанности к своей религии, и предварил еврея в царстве Благодати. Ныне это рабство пред буквою закона уничтожается. Евреи начинают углубляться в дух закона, стараются осмыслить обряд и делают попытки к совершенному освобождению от служения своей обрядности. Но это еще не все, что задерживало еврея на пути к христианству. Неправильно понимая закон, еврей, тем не менее, гордился ими еще более самим собою, как обладателем этого закона. Мысль, что он принадлежит к избранному Богом племени, развила в нем дух исключительности, по отношению ко всем остальным народам мира. К концу древней истории у него сложилось представление о Мессии, как иудейском завоевателе, который покорит все народы мира и сделает их данниками Иерусалима и рабами иудеев. Грубое понимание откровенного учения способствовало укреплению этой мысли, родившейся вследствие гордости и исключительности. Вот новая причина, по которой отвергнута была иудеями – религия христианская, которая с самого начала объявила себя всемирною, которая не знала племенных разностей, которая говорила о свободе, которая всех с любовью принимала к себе, всем обещала мир и любовь, всем давала одинаковые Благодатные права. Это оскорбляло горделивое чувство евреев и многие из них, даже по принятии христианства, долго не мирились с своим новым положением, не дававшим им преимуществ пред язычниками. Язычники – напротив, не будучи прежде обладателями Откровения, – не имели подобных притязаний, и под конец истории древнего мира – старались освободиться от религиозной нетерпимости и высказывали стремления к соединению всех религий. Пантеон в Риме служил выражением этого направления и этих стремлений. Ныне и евреи освобождаются от подобных притязаний, – они ко всем народам обращаются со словом любви, называют себя даже глашатаями свободы для всего мира, оставили древнее представление о Мессии, как завоевателе, и видят в нем всеобщего примирителя. Словом – освоились с некоторыми из христианских истин и приписывают себе то самое, с чем обращалось к ним и ко всему миру христианство при своем явлении. Говорим: евреи освобождаются, а не освободились от старых притязаний, потому что среди восторженного описания блаженных времен Мессии – мы встречаем еще мысль «о всеобщем почтении к Израилю, о иудеях, как первосвященнической нации» и т. п.

Таковы причины, отчуждавшие Евреев от христианства – они уясняют нам и нравственное значение несчастной судьбы их в последнее время. Им нужен был долгий и горький опыт, чтобы убедиться в истине и сознать, что вне христианства нет истинно-нравственной и совершенной жизни. Это народ сильный характером, но самолюбивый и исключительный: он был, как нельзя более, способен хранить Откровенную истину, чтобы не смешать ее с заблуждениями человеческими, но менее всех был расположен покориться ей, когда она должна была перейти в достояние всего мира, открыться всем народам в совершенном и полном виде. Но эта же сила и энергичность характера, которую он доселе проявлял в одном упорстве, ручается за то, что жизнь его будет многоплодною для истины, когда он примет христианство. Нет сомнения, что народ еврейский внесет из себя новую, живую стихию в жизнь христианских обществ, когда покорится слову Евангелия. В этом смысле его ожидает, действительно, великое будущее...

Но обращаемся опять ближе к нашему вопросу. Итак, Евреи отрешаются от того, что составляло для них сравнительно с язычеством – препятствие к принятию христианства. Но справедливость требует заметить, что кроме этого отрешения от направления, составлявшего особенное препятствие для Евреев на пути к христианству, пока ничего еще почти не сделано ими для сближения с отверженною ими религией. Если Евреи освободились от тех религиозных предрассудков, каких не было в языческом мире, то с другой стороны – едва ли приобрели большую приемлемость в отношении к христианству, сравнительно с тою, какая была у язычников, ранее их обратившихся в христианство. Они заимствовали из христианства идею любви и свободы, но это еще не самая внутренняя сторона христианства; они ожидают Мессию, который бы соединил все народы во имя всеобщей любви, но и это еще не, то чистое духовное воззрение, какое проповедует христианство.

Любовь, братство – слова великие, святые, в первый раз внесенные в мир христианством. но сами по себе – одни – без того начала, с каким связаны они в Божественной религии, – они еще не выражают всей полноты духовных совершенств. В христианстве эти нравственные качества любви и свободы – служат только выражением той внутренней духовной гармонии в человеке, которая есть следствие Благодатного примирения с Богом и общения с Самим Духом истины. Этой потребности в Благодатном возрождении Евреи еще не ощущают. А только это возрождение от Духа дает и силы, и направление для развития истинного духа любви и свободы... В этом отношения нынешнее представление Евреев о Мессии немного возвышается над ожиданиями возвращения золотого века у язычников и над Мессиадами языческих религий. Почти во всех этих религиях были сказания о поборниках добра и света. Таковы – Кришна в Индийской религии, Митра в Зороастровой, таков Египетский Аммон, Финикийский Дионис, перешедший после к Грекам и т. д. В этих сказаниях выражалась полусознательная потребность в примирении с Божеством, но выражалась в форме не чисто духовной, так как не сознано было глубоко самое зло, от которого искал человек спасения. Все эти идеальные, мифические герои язычества представлялись под видом цивилизаторов, которые дают народам мир и внешнее благоденствие. Возвышается над этим нынешнее понятие Евреев о Мессии, но немного, и также не признает еще чисто духовного идеала в лице Мессии.

Понятно, в прочем, почему в настоящее время Евреи остановились на требованиях только любви и свободы. В состоянии унижения всего выше ценит человек свободу и считает ее первыми высшим благом. Ее ждали они в продолжении целых веков и для нее теперь забыли все и хотят сделать своим кумиром. За этою внешнею свободою, столько драгоценною для них, они не видят иной, высшей, духовной свободы, для которой первая служит только выражением. Нельзя не заметить также, что и самая европейская наука, с которою они ознакомились, более всего говорила им о гуманности и свободе, минуя вопросы о более внутренней стороне христианства, как потому, что считала их уже решенными и находила нужным выяснять дух христианства только по отношению к общественной жизни, так и потому, что иногда относилась критически к христианским догматам.

Но, как сказали мы, шаг уже сделан... Евреи признают сродство своей религии с христианством, заимствуют из него нравственные начала, освобождаются от древних предрассудков, – предлагают христианам мир, а христиане отвечают на это любовью. Явление отрадное! За эти-то стремления к сближению, без сомнения, и начинает благословлять Евреев Провидение, – прежний таинственный борец их. Но нужно, чтобы оно благословило их и во Христе – благословением полным, святым и пренебесным.

Пусть же продолжается сближение христиан с Евреями, пусть до конца гаснет вражда между теми и другими. Любовь приведет к соединению полному не во имя цивилизации только, но и во имя самой веры. Она лучшее средство и для этой цели. Она сильна на все, для нее нет невозможного.