Беседа 9. Толкование на Песн. 4, 10–15
Песн.4:10. Что удобреста сосца твоя, сестро Моя невесто? Что удобреста сосца твоя паче вина, и воня риз твоих паче всех аромат?
Песн.4:11. Сот искапают устне твои, невесто, мед и млеко под языком твоим, и благовоние риз твоих, яко благоухание ливана.
Песн.4:12. Вертоград заключен сестра Моя невеста, вертоград заключен, источник запечатлен.
Песн.4:13. Леторасли твоя сад шипков с плодом яблочным, кипри с нардами:
Песн.4:14. нард и шафран, трость и киннамон, со всеми древами ливанскими, смирна, алой со всеми первыми мирами.
Песн.4:15. Источник вертограда и кладязь воды живы и истекающие от Ливана.
«Аще воскреснусте со Христом: горняя мудрствуйте, не земная». Вот что сказует нам Глаголющий в Павле! «Умросте бо, – продолжает, – и живот ваш сокровен есть со Христом в Бозе. Егда же Христос явится, Живот ваш, тогда и вы с Ним явитеся во славе» (Кол. 3, 1–4). Посему, если дольним естеством стали мы мертвы, упование жизни преселив с земли на небо, и жизнь плотская сокрыта в нас, по приточному слову, в котором сказано: «премудрии скрыют чувство» (Прит. 10, 14), ожидаем же, что явится в нас жизнь истинная, которая есть Христос, так что и мы явимся во славе, претворившись в Божественное, то и предлагаемое теперь выслушаем, как умершие телом, а не увлекаемые сказанным к плотскому смыслу, потому что омертвевший для страстей и похотей значения речений будет относить к тому, что чисто и не растленно, мудрствуя горняя, «идеже есть Христос одесную Бога седя» (Кол. 3, 1), в Котором нет страсти, понятия же низкие и по земле пресмыкающиеся предавая забвению. Посему выслушаем Божественные речения, которыми Слово изображает красоту непорочной невесты, выслушаем же, как бы став вне плоти и крови, претворившись в естество духовное.
«Что удобреста сосца твоя, сестро Моя невесто? Что удобреста сосца твоя паче вина, и воня риз твоих паче всех аромат?» (Песн. 4, 10) Что всякий, кто творит волю Божию, «брат» Господу, «и сестра, и мати есть» (Матф. 12, 49), и что невинная дева, сочетавшаяся с Ним, чтобы иметь часть в нескверном брачном чертоге, в собственном смысле называется невестою, явно это всякому, не незнающему богодухновенных словес. Но, исследывая смысл сих Божественных речений, в таковом воззвании усматриваю не простую похвалу, восписуемую Словом невесте, а утверждаю, что Жених объясняет причины приращения красоты у невесты, так что не удобрела бы она при источниках добрых учений, которые Слово в переносном значении называет «сосцами», если бы прежде добрыми делами не сделала себя сестрою Господу, и рождением свыше обновленная в девство, не соделалась обручницею и невестою Сочетавшегося с нею. Посему Наименовавший ее сестрою и невестою Своею сказывает причину изменения в нечто лучшее и совершеннейшее сосцов ее, не млеко уже изливающих в пищу младенцам, но на веселие совершенным источающих чистое вино, доброты которого не испортила вода корчемников. В сих же словах Жениховых, как при взаимном благодушии супругов, когда оба вознаграждают друг друга за нежное расположение, соблюдается некоторым образом исполненная любви привязанность. Жених приветствует Церковь в выражениях, подобных тем, какими она предварительно в самом начале возвеличила красоту Его. Ибо прямо в первых же словах, когда изъявляла желание, чтобы слово из Божественных уст перешло в ее уста, выразив сие загадочным словом «лобзания», сказала и причину своего вожделения, а именно, что «блага сосца» Его, щедро подаемым препобеждающие естество вина и превосходящие всякое благоухание мира и ароматов, буквально выразив сие так: «блага сосца Твоя паче вина, и воня мира Твоего паче всех аромат» (Песн. 1, 1–2). Итак, пoелику и из всех иных мест Писания дознаем сие учение Божественного любомудрия, что Божество всегда бывает к нам таково, каковыми сами себя по произволению оказываем пред Богом (что благ Он для добрых, свидетельствует в пророчестве (Псал. 72, 1) Давид, а для уподобившихся по жизни зверям другой некто из Пророков называет Его медведицею и рысью (Ос. 13, 7–8), загадочными сими названиями предизображая евангельское учение, по которому усматривают в словах Царя инаковое свойство стоящие одесную, и инаковое стоящие ошуюю; для одних слова сии исполнены благости и усладительны, а для других страшны и суровы, сообразно с расположением подсудимых), то и теперь делается Словом приличное воздаяние невесте: в каких выражениях прославляла она красоту Владыки, в подобных тому и ей восписана похвала Господом. И Он похваляет совершившееся к лучшему изменение в деятельности сосцов ее, а именно, что, перестав доставлять млеко, изливают не млеко, но вино, от которого в сердцах более совершенных происходит веселие, потому что не волнуются уже по младенчеству, но способны наполнять уста и извлекать доброе из чаши премудрости.
Так, похвалив сосцы за обильное излияние вина, Слово присовокупляет похвалу невесте за благоухание, сказав: «воня риз твоих паче всех аромат» (Песн. 4, 10). Разуметь же таковую похвалу надлежит из Святого Писания, научившись свойству того, что именуется в нем ароматами. Всякий благоуханный аромат доставляет удовольствие чувству обоняния. Посему разумеем, что Слово называет ароматами все, что, по сказанию Писания, благоуханно. Так Ной приносит жертву Богу, и «обоня Господь воню благоухания» (Быт. 8, 21). Следовательно, жертва бывает ароматом для Бога. И после сего по закону приносятся Богу многие жертвы умилостивительные, благодарственные, спасительные, очистительные и о грехе. Все сие полагай в число ароматов, а также всеплодия, всесожжения, части отделяемые на жертвоприношение, грудь жертвы, перепонку печени, тук с почек, сверх сего ливан, пшеничную муку, смешанную с елеем, фимиам сложения и все прочее, что посредством огня приносимо было Богу, внеси в список ароматов. Посему, когда услышим, что миро невесты пред всеми ароматами удостоивается большего одобрения, дознаем из сего слова, что таинство истины, совершаемое евангельским учением, одно благоуханно пред Богом, предпочтительно всем подзаконным ароматам, как не прикрытое уже каким-либо прообразом и сению, но делающееся благоуханным в явлении истины. Ибо если какой и из прежних ароматов «обоня Господь», как «воню благоухания», то каждый из них удостоивался одобрения не по тому, что с первого взгляда и вещественно было в нем видимо, но по тому, что сим изображалось. И это ясно из сего высокого изречения у Пророка, в котором сказано: «не прииму от дому твоего тельцов, ниже от стад твоих козлов. Еда бо ям мяса юнча? или кровь козлов пию» (Псал. 49:9, 13)? Хотя много животных нередко приносилось в жертву, однако же, если и делалось это, иное нечто загадочное узаконено тебе в этом, именно, что должен ты закалать в себе страсти. Ибо сказано: «жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Псал. 50, 19). Посему жертва хвалы нашей прославляет Обоняющего таковую воню. Итак, пoелику, превзошедши все прообразовательные ароматы закона, духовно благоухающая душа, как у Павла, который быль «благоуханием» Христовым (2Кор. 2, 15), и сама по жизни соделалась благоухающею и, как миро священства и фимиам сложения, прекрасно благоухая разнообразным собранием и смешением добродетелей, оказалась достойною Женихову обонянию послужить в воню благоухания, то Божественное чувство, как именует его Соломон (Прит. 22, 13), к вещественным ароматам закона присовокупляет оное невещественное и чистое из добродетелей мироваримое благоухание, говоря: «воня мира Твоего паче всех аромат» (Песн. 1, 2).
Продолжение речи возводит к похвале более высокой, свидетельствуя в слове об изобилии у невесты духовных дарований, приобретенных размышлением и внимательностию. Ибо приточное слово желает, чтобы ученик премудрости (по ученикам же, конечно, поймешь, кто их учительница) шел к пчеле, так говоря любителям мудрости: «иди ко пчеле, и увеждь коль делательница есть, делание же коль честное творит, ея же трудов царие и простии во здравие употребляют» (Прит. 6, 8), и присовокупляет к сему, что пчела всеми любима и славна, хотя немощна силами, но почтенна за мудрость. А потому и представлена в образец жизни добродетельным: «премудростию, – как сказано, – почтена произведеся». Сказанным же подается совет, не уклоняться ни от одного из добрых уроков, но летая по лугу Богодухновенных словес и с каждого цветка собирая что-либо для приобретения мудрости, составлять свои медовые соты, как в улье каком, слагая у себя в сердце этот труд внутри сделанных в памяти, подобно восковым чашечкам, не слитных между собою вместилищ для разных уроков, а таким образом, в подражание мудрой оной пчеле, у которой сот сладок и жало неязвительно, непрестанно творить честное это делание добродетелей. Ибо действительно творит, здешними трудами выменивая вечные блага и собственные свои труды уделяя в душевное здравие царям и простолюдинам, так что таковая душа делается любимою Жениху и славною среди Ангелов, в немощи совершая силу по причине чести, какая воздается премудрости. Итак, пoелику повествуемое о премудрой оной пчеле служит образцом учености и трудолюбия, и разделения духовных дарований бывают различны по мере тщательности в потрудившихся, то Жених и говорит потому невесте: пoелику сердце твое стало полно сотами всякого рода учености, из благого сокровища сердца износишь ты медоточные капли словес, так что слово у тебя есть мед, смешанный с млеком. – Ибо сказано: «сот искапают устне твои, невесто, мед и млеко под языком твоим» (Песн. 4, 11). Готово у тебя слово, не одного рода пользу оказывающее слушателям, но приспособленное к силам приемлющих, так что пригодно оно и более совершенным, и младенчествующим, для совершенных служа медом, а для младенчествующих – млеком. Таков был Павел: он более нежными словами питает новорожденных, а совершенным глаголет премудрость, в тайне сокровенную от веков, и которой не вмещают век сей и князи его (1Кор. 2, 6–7). Итак, Жених сказует, что такое уготовление меда и млека лежит «под языком» у невесты, указывая таковым изречением на сокровенное и благовременное употребление словес. Ибо кто знает, как должно отвечать каждому, тот, имея под языком эту многоразличную силу слова, каждому из слушающих, сообразно с временем, предлагает благопотребное.
Восписав же такую похвалу устам и языку невесты, Жених переходит к высшим еще похвалам, говоря: «благовоние риз твоих, яко благоухание ливана» (Песн. 4, 11). Слово сие есть некое любомудрие, указующее людям, к чему стремится добродетельная жизнь. Ибо конец доблестной жизни – уподобление Божеству, а поэтому доблестные со всею тщательностию стараются преуспевать чистотою души, устранением себя от всякого страстного расположения, чтобы при улучшенной жизни и в них образовались некоторые черты превысшего естества. Итак, пoелику добродетельная жизнь неоднородна и неоднообразна, но как при уготовлении тканей ткацкое искусство делает одежду из многих нитей, то натягиваемых прямо, то пересекаемых поперек, так и в доблестной жизни должно стекаться многое, из чего составляется ткань улучшенной жизни, как божественный Апостол исчисляет таковые нити, из которых состоит ткань чистых дел, именуя: «любы, радость, мир, долготерпение, благость», и все сему подобное (Гал. 5, 22), чем украшается из жизни тленной и земной облекающийся в небесное нетление. Посему то Жених одобряет замечаемое в одежде невесты убранство, как уподобляющееся благовонием ливану. Хотя прежде сказал, что благоухание мира ее превосходит все ароматы, так что, по-видимому, уничтожаются сим прежние похвалы, если предпочтенная всякому аромату теперь сравнительно уподобляется одному только аромату, потому что Жених сказал так: благоуханию ливана подобно благовоние риз твоих; но, пoелику по некоей причине фимиам ливана установлено было воскурять исключительно в честь Божеству, то посему самому предпочтенная всем ароматам удостоивается уподобления одному аромату, который посвящен Богу, так что смысл загадки сей таков: риза добродетелей твоих, невеста, подобна Божественному блаженству, уподобляясь неприступному естеству чистотою и бесстрастием. Ибо таково благовоние Божественных риз, что имеет сходство с ливаном, посвященным в честь Богу.
Из последующих за сим похвал дознаем опять, как может иной соделаться сестрою и супругою Господа, именно из сказанного Женихом: «вертоград заключен, сестра Моя невеста» (Песн. 4, 12). Посему, если кто до того изменяется, чтобы стать и невестою, потому что прилепляется ко Господу, и сестрою, потому что творит волю Его, как говорит Евангелие (Матф. 12, 49), то да будет Он благоцветущим вертоградом, заключающим в себе красоту всякого растения, и сладкую смоковницу и плодоносную маслину, и высоковетвистую пальму, и обильную плодами виноградную лозу, и не какое-либо колючее или придорожное растение, но вместо них кипарис и мирту. Ибо так подобный вертоград умели украсить великий Давид и возвышенный Исаия. Один, говоря: «праведник, яко финикс процветет» (Псал. 91, 13); и: «аз же, яко маслина плодовита» (Псал. 51, 10); и: «жена твоя яко лоза плодовита» (Псал. 127, 3); а у другого некоего Пророка ублажается почивающий под смоковницею своею (Мих. 4, 4), Исаия же возвещает, что «вместо драчия взыдет кипарис, и вместо крапивы мирсина» (Ис. 55, 13). Излагать в точности загадочное значение каждого из сих дерев, указанных нам в пророчестве, было бы делом излишним, так как для всякого ясно, что значит сладкий плод смоковницы, со временем созревающий из самого кислого, в начале горький и негодный в пищу, а в последствии «плод мирен» (Евр. 12, 11), услаждающий чувствилища души? Да и что приносит нам в дар плодовитость маслины в этом самом кислом и горьком соке, питаемом в плоде сначала, который потом, по надлежащем уходе и созрении, превращается в ней в естество елея, служащего пищею для света, облегчением в утомлении, упокоением после трудов, уяснением голове, содействием к подвигам подвизающихся законно? Почему финик делает плод свой недоступным для татей, сберегая его вверху, а не опуская к земле? Откуда приятность у винограда, благоухание у кипариса и сладость у мирсины? Когда все сие в переносном значении берется применительно к добродетели, тогда для всякого разумного слушателя очевидно, что и к чему именно относится. Посему вертоград из таких дерев цветущ, полон растений, отвсюду обезопасен оградой заповедей, так что не дает в себя никакого входа татю и диким зверям, потому что, вокруг обнесенный оплотом заповедей, не доступен «уединенному дивию» и не «озобает его вепрь от дубравы» (Псал. 79, 14). Поэтому, если кто – вертоград и приведен в безопасность, то делается сестрою и невестою сказавшего таковой душе: «вертоград заключен, сестра Моя невеста».
Но для такого вертограда потребен источник, чтобы насаждения, утучняемые водою, пребывали всегда цветущими. Посему Жених в похвалах вертограду присовокупил источник, говоря: «вертоград заключен, источник запечатлен» (Песн. 4, 12). Как поступать с источником, загадочно учит нас тому книга притчей, когда говорит: «источник воды да будет тебе твой», и да будет «тебе единому, и да никтоже чуждь причастится тебе» (Прит. 5, 17–18). Ибо Писание, как там запрещает воду источника тратить на чужих, так и здесь о том, что источник изливается не для чужих, свидетельствует, сказав, что он «запечатлен». А сие значит то же, что и сказать: он охранен. Смысл же сего есть следующий: источником в собственном смысле, по моему рассуждению, называется мыслительная сила нашей души, изливающая и источающая в нас всякого рода помыслы. Но движение мысли делается тогда нашим, когда направлено к полезному для нас, доставляя нам всякое содействие к приобретению благ. Когда же деятельность помыслов обратит кто на промышление порочного дела, тогда поток расточается на чуждое, так что исполненная терний жизнь, напоеваемая содействием лукавых помыслов, питается хорошо, но сохнет и вянет лучшее насаждение, потому что корня его не питает никакая влага добрых помыслов. Посему, так как печать доставляет неприкосновенность ею охраняемому, устрашая татя своим клеймом, а все некрадомое остается целым у владеющего, то похвала свидетельствует здесь о самой высокой добродетели у невесты, именно, что разум ее, сохраняемый в чистоте и бесстрастии, остается недоступным для врагов. Для своего Господа сей источник запечатлевает чистота, никаким илом мыслей не возмущая прозрачность и воздухообразную тонкость сердца. А чтобы мысль сию привести кому в большую ясность, то она такова: пoелику из того, что в нас, иное действительно наше, именно все собственно принадлежащее душе, а иное присвояем себе, как наше (разумею тело и внешние вещи), по некоему погрешительному предубеждению чужое признавая собственным (ибо у невещественного естества души что общего с вещественною дебелостию?), то приточное слово советует посему источник нашего разумения не истощать на чуждое нам, то есть на тело и внешние вещи, но обращать на собственный вертоград, напоевая из него Божие насаждение. Дознали же мы, что сие Божие насаждение составляют добродетели, и если ими занята мыслительная сила нашей души и не развлекается ничем внешним, то она запечатлена печатию истины, нося на себе образ расположения своего к добру.
Но разсмотрим силу и следующих за сим похвал. Сказано: «леторасли твоя сад шипков с плодом яблочным, кипри с нардами: нард и шафран, трость и киннамон, со всеми древами ливанскими, смирна и алой со всеми первыми мирами. Источник вертограда, и кладязь воды живы и истекающие от Ливана» (Песн. 4, 13–15). При первом чтении сказанного видно, что в словах сих заключается некая высокая и необыкновенная мысль, по которой красота невесты, возвеличенной Богом и в многоразличном избытке превозносимой похвалами, делается чудом. А какая истинная мысль, означаемая сими речениями, может знать сие ясно, по словам святого Павла, только ведущий «духом глаголати» Божественные «тайны» (1Кор. 14, 2). Почему произращаемое невестою есть сад шипков? Почему шипками приносится плод яблочный? Почему этот яблочный плод делается собранием мир и ароматов? Ибо в числе яблочных плодов есть и кипр, и нард, и шафран, и трость, и киннамон, и всякое ливанское дерево, так что в исчисленном нет недостатка ни в одном виде различных ливанских ароматов, к которым причисляются смирна и алой, и все первые мира. И выше восписующим похвалы поименованный вертоград называется теперь источником вертоградов «и кладязем воды живы и истекающие от Ливана». Но уразуметь истинный смысл сего, как сказали мы выше, могут способные испытывать «глубины богатства и премудрости, и разума Божия» (Рим. 11, 33). Мы же, чтобы не остаться нам вовсе невкусившими предлагаемых в сем месте благ и ненасладившимися оных, – в немногих словах коснемся сего слова, вождем в нашем тщании соделав Самого Бога Слова. Весь список похвал, изложенный прежде сего, и все, что теперь предлагает нам Слово о невесте, имеет, кажется, в виду не простую какую-то похвалу, но сказуемым влагает в нас силу к восхождению сердца на большую и значительнейшую высоту. Например, именуется сестрою и невестою Слова, а каждое из сих наименований сочетавает душу с Женихом, так как имя невесты, по выражению Павлову, делает ее «стелесницею» нетленного Жениха (Ефес. 3, 6), а тщательность в исполнении воли, по евангельскому слову, приводит в тесную связь братства. Потом восхваляется свойство сосцов, вместо млека источающих вино, и явно, что похвала становится самым делом, потому что не хвалят того, что не осуществляется на деле. Сверх сего миро ее признается превосходящим все ароматы, о чем не было бы произнесено такого суда, если бы на самом деле преспеянием в лучшем не взошла она на оную высоту. После сего изъявляется удивление сотам слова, каплющим из уст ее, и смешанному уготовлению мудрости под языком – млеку, срастворенному с медом. И это – сила, а не слова, потому что руководимая Словом к высшему восхождению до того возросла, что уста ее соделались источником меда, а язык – хранилищем смешанной мудрости, в нем видна земля обетования, текущая медом и млеком.
Столько возвысив ее восхождениями, Слово ведет еще выше, говоря, что риза ее издает благовоние, подобное благоуханию ливана, чем свидетельствует, что облеклась она во Христа, потому что концом всякого доблестного жития делается приобщение Бога, а ливаном указуется Божество. И на этом не останавливается душа, руководимая Словом всегда к высшему, напротив того, уподобившись благовонию ливана, делается вертоградом на подобие рая, но не таким вертоградом, какой был у первых людей, не для всех доступным и неохраняемым, но отвсюду огражденным памятованием заповеди.
Видишь ли, сколько новых сил для горнего шествия приобрела невеста? Посмотри же на ее восхождение еще и выше этого. Ибо не только стала она вертоградом заключенным, плодоносящим пищу свою, но делается и удобопиемою для жаждущих, преложившись в естество источника, и притом источника запечатленного, не остановилась даже и на сем, но в возрастании в большую меру простерлась до того, что из уст ее вырос сад. Ибо с большею точностию вникший в силу еврейского выражения, вместо того, чтоб сказать: «леторасли твоя», говорит: из уст твоих «сад шипков»; а это значит: слово, исходящее из уст твоих, есть сад шипков. Шипки же дают из себя обилие плодов всякого рода, а плоды суть кипр с нардом и шафран, трость и киннамон, всякий род ливана и смирна, и алой, и первые мира. Итак, пoелику невеста, по изображенному во псалме ублажению, по причине заступления, находимого ею у Бога, прекрасные «восхождения сии в сердце своем положила», восходя всегда «от силы в силу» (Псал. 83:6, 8), то при усовершении ее состояния леторасли уст ее прекрасно называются садом шипков; удачно же с подразумеваемым понятием соображено речение: «леторасль» (греч.: апостолы), потому что посылаемое от посылающего переходит в приемлющее. И сие можно дознать из обычного словоупотребления, как и Евангелие сказует, что учеников, посылаемых на проповедь истины, само Слово «нарече Апостолы» (Лук. 6, 13). Что же посылают уста невесты? Явно, что слово веры, которое в приемлющих делается садом, посредством слуха насаждаемым в сердцах. Ибо роща, насажденная деревами и тенистая, по обычаю называется садом. Посему, чтобы знать нам и род растений, какие насаждаются Словом в душах верующих, шипками именует дерева, которые возращает посылаемое из уст невесты Слово. А шипок неподручен татю, пуская от себя колючие иглы, под каким-то жестким и горьким на вкус покровом содержа и воспитывая плод, который в свое время, когда он созреет и оболочка распадется, оказывается внутри приятным и красивым на вид, а также подобным меду, непротивным для вкуса, даже услаждает чувствилище вкуса похожим на вино соком.
Посему, кажется мне, что слово, посылаемое из уст невесты, в душах слушающих производит сады шипков, чтобы мы из сказанного научились, не изнеживать себя в настоящей жизни какою-либо вольностию и роскошью, но избирать жизнь, изможденную воздержанием. Ибо в таком случае недоступен будет татям плод добродетели, будучи огражден твердою корою воздержания, честным и угрюмым состоянием, как бы какими иглами терний, язвя приближающихся с худою целию. Но когда время дозволит насладиться плодами, шипок делается обилием услаждающих всякого рода яблоков, потому что вкушаются не терновники или желуди, или что-либо сему подобное, открываются же в яблоках различного и разнообразного качества ароматы. Ибо прекрасно сочетание кипра с нардом, горячительного с благовонным. Не похвально горячительное само по себе, когда горячность бывает зловонным воспалением, но надобно, чтобы в разгоряченном засвидетельствована была чистота благовонием, и очистившийся от неприятной горячности стал «горящь духом» (Рим. 12, 11). В сих яблоках можно находить и другие ароматы, как сказано, нард и шафран.
Но благовоние нарда дознали мы в сказанном выше; остается изобразить в слове загадочное значение шафрана. Наблюдавшие над силою этого цвета говорят, что он занимает средину между холодностию и горячностию и избегает неумеренности в том и другом, так что сим, может быть, загадочно преподается нам любомудрое учение о добродетели, потому что всякая добродетель есть средина между двух зол – недостатка и чрезмерности в добре. Например, о мужестве и о свободе говорят, что одно усматривается в середине между трусостию и дерзостию, а другая – между связанностию мелочами и самовольством. И утверждают, что к числу пороков принадлежат трусость и связанность мелочами по недостатку в надлежащем, а самовольство и дерзость по излишку и преступлению меры; средину же между чрезмерностию в том и другом называют добродетелию. Посему, если слово о шафран имеет какое-либо отношение к добродетели, то, сообразно с мерностию силы, объясняй себе этим неимеющее недостатка и излишества добродетельное состояние. А я рассуждаю, хотя сказанное мною будет и не так учено, что загадочное значение шафрана может быть понято гораздо ближе к учению веры. Ибо цветок воспитывается в тройной чашечке, да и самая чашечка есть цветок воздушного цвета. Когда же развернется оболочка чашечек, непременно оказываются три, сокрытые в чашечках, благоуханные и имеющие целебную силу цветка, которые величиною, красотою, благоуханием и свойством силы один другому равны, и все три показывают одно во всем и в доброцветности, как сказано, и в благоухании, и в качестве силы. Вместе с ними появляются другие три цветка, на вид желтые, но не имеющие качества служить сколько-нибудь к восстановлению здравия. Ими вводятся в ошибку неопытные, по доброцветности вместо действительного срывая негодное. Тоже делают и ныне погрешающие в вере, вместо здравых догматов избирая ухищренные лжеучения. Да изберет же суждение слушателя из того и другого объяснения, что ему угодно, или одно из двух, или то и другое. Ибо некоторым образом одно есть и то, и другое, то есть стяжание и совершенной добродетели, и Божества, так как добродетель не вне Божества.
Но перейдем к обозрению прочих ароматов, по порядку упомянутых в слове. Сказано: «трость и киннамон», и яблоки. Яблоки – тот плод, какой приносится шипками сада у невесты, напротив того, «трость», как говорят, все прочее превосходит благоуханием, почему берется по закону и в священный фимиам (Исх. 30, 23). А «киннамон» по естественной некоей силе обещает много разного вида действий, из которых многие, по-видимому, выше и вероятия. Ибо говорят, когда кипит в котле вода, если коснется ее только сей аромат, вода тотчас остывает; если внесен он в жарко натопленную баню, жар в воздухе претворяет в прохладу и имеет свойство уничтожать зараждающихся от гнилости животных. Рассказывают о нем и иное сему подобное, что, кажется, превышает веру слышащих. Ибо утверждают, что, если положен в рот сонному, ничто не препятствует человеку и во время сна отвечать на предлагаемые вопросы; напротив того, спрашиваемый пребывает во сне и дает на предлагаемые вопросы бодрствующему приличные и раздельно произносимые ответы. Утверждать, что сие действительно так, не дознав опытом истины рассказываемого о растении, было бы опрометчиво и неосмотрительно. По крайней мере, пoелику на каком-то таинственном основании аромат сей включен в список яблоков, не потому что на самом деле произрастают они из шипков (ибо не в такой мере чувственные сады производят из себя уста невесты), но чтобы служить ему знаком одного из понятий, входящих в похвалу невесты, то не почитаю справедливым пройти молчанием тех баснословных сказаний о киннамоне, которые теперь изложены в слове, а также, если и иное что после сего вздумается сообщить повествующим о сем аромате. Только бы сказуемым присовокуплялось нечто к похвале добродетели, потому что каждая часть повествования значительно служит к показанию совершенства жизни добродетельной.
Ибо в душе обученных и рассудительных можно находить сей «киннамон», когда кто или пламенея похотением, или будучи одержим гневом угашает страсти сии рассудком. Или кто во время житейского сна имеет в устах этот трезвенный «киннамон» помысла и, подобно неусыпным и бодрственным Ангелам, обнаруживает в себе непогрешительное и невозмутимое понимание сказуемого, а в истине учения подражает неусыпающему естеству Ангелов, которых никакая необходимость какого-либо представления не отвлекает от истины; о том можно сказать, что из уст его источается «киннамон», при котором угашаются и воспламенение похоти, и воскипение в сердце гнева, и разум бывает чист от всякого в жизни сей сонного мечтания и смешения понятий. И никто, имея в виду невероятность рассказываемого о киннамоне, да не осуждает слова за то, что не от истины заимствует похвалу невесте. Ибо Святому Писанию нередко обычно и некоторые басни заимствовать у внешних в содействие своей цели, и без стыда из баснословного сказания упоминать некоторые имена к яснейшему указанию предлагаемой мысли. Так Писание, выражая удивление к красоте дочерей Иова, чрезмерность удивления к оной показало самыми именами, говоря, что одну «нарече» Иов «день», другую – «Кассию», третию же – «Амалфеев рог» (Иов. 42, 14). Всякому же известно, что еллинское баснословие изобрело рассказ об Амалфие, – этой козе, которая, по баснословию, сделалась кормилицею оного Критянина (Зевеса), и у которой, когда отпал один рог, из пустоты его, как сложило баснословие, изливалось все в обилии. Посему ужели Святое Писание верило басне, рассказываемой об Амалфие? – Сие невозможно. Напротив того, свидетельствуя об изобилии Иовлевой дочери благами добродетели, оно дает о том знать сим именем, так чтобы рассудительно слушающий Писание по имени уразумел только цель похвалы, без внимания оставив в стороне баснословные рассказы, как и слыша о «кассии» и о «дне», из сих имен не ароматное какое вещество и не течение солнца над землею дознали мы, но утверждаем, что в именах содержится указание на добродетельную жизнь так наименованных, и «кассиа» означает чистоту и благоухание, а «день» – благообразие предначинаний, как говорит Апостол, что живущие в чистоте именуются «чадами света» (Ефес. 5, 8) и «сынами дня» (1Сол. 5, 5).
Посему и здесь также не без пользы, как служащее в похвалу невесте, включено в содержание похвал рассказываемое о «киннамоне», только в переносном значении. Но кто таковым уже соделался и до сей высоты похвал достиг жизнию, тот во всем показывает в себе черты Божественного образа. Сие дает видеть сказавший: со всех дерев ливанских. Ибо наблюдатели подобных вещей говорят, что ливанское дерево, из которого сочится ладон, не одного рода, но есть в деревах сих некоторая разность, с наружностию дерева изменяющая и вид аромата. Посему, кто всеми предначинаниями жизни выражает в себе Богоподобие, тот показывает в себе красоту всех дерев ливанских, которыми означаются отличительные черты Божественного образа. Но никто не делается причастником славы Божией, не став прежде сообразным «подобию смерти» (Рим. 6, 5). Почему похвала в списке ароматов говорит и то, что яблоки шипков суть и прочие ароматы, перечисленные в слове, и между ними «смирна, алой и первыя мира». Ибо ими, смирною и алоем, указывается на участие во гробе, как говорит высокое Евангелие, потому что с ними совершено погребение Вкусившего за нас смерть (Иоан. 19, 39). А «первыми мирами» указывает Слово на чистоту и отсутствие всякого корчемнического подлога, как и Амос к услаждающимся этим обращается с подобною речью, говоря: «пиющии процеженное вино, и первыми вонями мажущиися» (Амос. 6, 6); тогда как прежде сего сказал: «ядущии козлища от паств, и тельцы млеком питаеми от среды стад: плещущии ко гласу пищалей» (Амос. 6, 4–5), так что ни вина не возмутили подонки, ни в мир не испортила чистоты благоухания какая-либо примесь. Но там, конечно, надлежит полагать, что пророчество укоряет Израильтян, которые, упиваясь чистым учением Писания, процеженным от всяких подонков, и имея у себя неподдельное благоухание мир, и всячески наслаждаясь духовным пиршеством, ни мало не воспользовались таковыми сладостями, потому что злое произволение их и прозрачность вина претворило в мутную бродящую жидкость, и чистоту первых мир повредило примесью лукавых понятий. А здесь слово плодоношением «первых мир» свидетельствует невесте о неповрежденности и чистоте ее догматов.
И на сем не остановились и невеста, простирающаяся к высшему, и Слово, ей содействующее к восхождению. Ибо та, из уст у которой исходят «леторасли шипков» и «сады» ароматов, сама делается теперь источником, орошающим произросшие из нее сады, и не как знаем о Павле и Аполлосе, что один насадил, а другой напоил (1Кор. 3, 6), напротив того, одна совершает два дела вместе, насаждая и напоевая сады. Или, может быть, похвала сия содержит в себе и высшую некую мысль. Ибо Слово говорит, что она – источник не какой-либо изливающейся влаги, но вертоградов, источает и изливает не какие-либо потоки вод, но самые вертограды. Так божественный Апостол источил одушевленные вертограды тем, у кого был, учением насаждая сад Церкви.
Потом Слово на самый верх возводит невесту похвалами, назвав ее кладязем «воды живы» и «истекающие от Ливана». Ибо сие из Святого Писания дознали мы об Естестве животворящем: то пророчество говорит от лица Божия: «Мене оставиша, источника воды живы» (Иер. 2, 13), то Господь сказал Самарянке: «аще бы ведала еси дар Божий, и Кто есть глаголяй ти: даждь Ми воду пити, ты бы просила у Него, и дал бы ти воду живу» (Иоан. 4, 10), и «аще кто жаждет, да приидет ко Мне, и пиет. Веруяй в Мя, якоже рече Писание, реки от чрева его истекут воды живы. Сие же рече о Дусе, егоже хотяху приимати верующии в Него» (Иоан.7,37–39). Итак, под водою живою везде разумеется естество Божеское, а здесь не лживое свидетельство Слова подтверждает, что невеста – кладязь воды, которая течет от Ливана. Сие-то всего удивительнее, потому что все кладязи имеют постоянно собранную в них воду, одна невеста имеет в себе воду изливающуюся, так что в ней и глубина кладязя, и непрестанная подвижность реки. Ибо кто, как должно, изобразит показуемые чудеса, как бы в следствие совершившегося теперь в ней уподобления? Может быть, ей нечем превзойти себя, во всем уподобившись первообразной красоте. Ибо в точности, как источник, стала подобна Источнику, как жизнь – Жизни, как вода – Воде. Живо Слово Божие, жива и душа, приявшая Слово. Та Вода течет от Бога, как говорит Источник: «от Бога изыдох, и приидох» (Иоан. 8, 42). А она содержит в себе вливающееся в кладязь души, и чрез это делается сокровищницею оной живой воды, лиющейся, или лучше сказать, как выразилось Слово, истекающей (точнее: истекающей с шумом) от Ливана, причастниками которой да будем и мы, приобретя оный кладязь, чтобы по заповеди, данной премудростию, пить нам свою, а не чужую воду (Прит. 5:15) о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава во веки веков! Аминь.