Слово 24. В похвалу святого священномученика Киприана¹⁸², сказанное на другой день его памяти по возвращении Григориевом из села

1. Едва не забыт нами Киприан, и это (какая потеря!) допустили вы, которые более всех уважаете святого, чтите его ежегодными чествованиями и празднествами. А Киприана необходимо должно почитать даже и забывающим иное, так как особенного памятования требуют мужи совершеннейшие, о которых воспоминание вместе благочестиво и полезно. Возвратим же долг с лихвой, если окажемся довольно благоразумными и не вовсе скудными и нищими. Впрочем, как бы ни велика была наша нищета, я уверен, что сей во всем великодушный и любомудрый муж простит нам и замедление, и бедность. Возблагодарим только, что он не остался у нас в совершенном забвении, ибо это стоит благодарения. И благодарением должно начать, чтобы мое возвращение послужило вам во благое и по благим мерам Бога, Который все распределяет и располагает весом и мерой (Прем. 11:21), сделалось возвращением от безмолвия к слову, от любительницы мучеников¹⁸³ – к мученикам, от телесного отдыха – к духовному пиру.

2. Я желал быть с вами, дети, и уверен, что и вы в равной мере желали моего присутствия. Видите отеческое мое добродушие: говорю о своем, свидетельствую и о вашем желании. Разлучившись друг с другом на столько времени, чтобы дознать взаимную любовь и, как живописцы поверяют картины, изведать ее издали, мы опять вместе. Даже кратковременное обращение с людьми, которые расположены к любви и подражают Божию человеколюбию, доставляет много пищи воспоминанию. Неужели же мы, ученики Христа, Который для нас истощил Себя до рабия зрака и соделавшихся чуждыми небесного собрал к Себе, не удержим в любви и не обымем друг друга, не соблюдем единения духа в союзе мира (Еф. 4:3), которое составляет тайну, или главизну Закона и Пророков? Конечно, и то уже для нас одно из первых благодеяний, что мы так скоро притекли в объятия друг к другу, потому что ревность не терпит отсрочки и кто мучится желанием свидания, тому один день кажется целой жизнью. 3. Но гораздо важнее для нас другое благодеяние: что мы пришли не после праздника, не остались без тайноводства мучеников и доставляемого тем услаждения и упокоения.

А я признаюсь, что на все иное медлительнее всякого и свергнул с себя все пожелания, как скоро стал служить Христу. Меня не пленяет ничто приятное и вожделенное для других – ни дольнее и непостоянное богатство, ни сластолюбие, ни пресыщение – мать похотения, ни мягкая и пышная одежда, ни блеск и привлекательность драгоценных камней, ни очарование слуха, ни изнеженность обоняния, ни приводящие в неистовство рукоплескания народа и зрелищ, которые давно уступил я охотникам до оных; не пленяет и все, что ведет начало от первого вкушения, нас погубившего. Напротив того, виню в великом скудоумии тех, которые позволяют таким вещам одерживать над ними верх, губят благородство своей души привязанностью к мелочному и прилепляются к скоропреходящему, как к чему-то постоянному. Я люблю Христа, не знаю меры в сей любви и хвалюсь ею; увеселяюсь славой мучеников; восхищаюсь кровью подвижников; подвиги и победы других для меня венцы; столько предвосхищаю себе славы, так усвояю себе заслуги!

4. Конечно, всех мучеников должно чествовать, для всех надобно с готовностью отверзать уста, и слух, и мысль, чтобы охотно что-нибудь сказать и услышать о них, а все прочее почитать ниже их подвига. Ибо хотя многое служит для нас руководством к лучшей жизни и многое назидает в добродетели – и разум, и Закон, и пророки, и апостолы, и самые страдания Христа, сего первого Мученика, Который восшел на крест и меня возвел с Собой, чтобы пригвоздить мой грех, восторжествовать над змием, освятить древо, победить сластолюбие, спасти Адама и восстановить падший образ, – однако же при столь многих и столь превосходных наставниках не менее поучительны для нас и мученики – сии словесные всесожжения, совершенные жертвы, приятные приношения, сие проповедание истины, обличение лжи, исполнение духовно разумеваемого Закона, разрушение заблуждения, гонение порока, потопление греха, очищение мира. 5. Но преимущественно перед прочими мучениками (у мучеников, конечно, нет ревности к мученикам) и именем и делом досточтим для меня ты, Киприан! Особенно поражаюсь твоей добродетелию, восхищаюсь воспоминанием о тебе, делаюсь от удовольствия как бы вдохновенным, некоторым образом соучаствую в твоем мученичестве, приобщаюсь твоему подвигу и весь переношусь к тебе, привлекаемый, может быть, сродством по дару слова, которым столько превосходишь ты других, сколько словесные существа превосходят естество бессловесных (а между соединенными чем бы то ни было любовь, не знаю почему, поселяется так же, как и между связанными кровным родством). Но, может быть, привлекаюсь и твоей внезапной и необыкновенной переменой, которая поразительнее всякого слова и примера. Ибо приятно солнце после облака, которым оно закрыто было прежде; приятна весна после зимней угрюмости; приятны улыбающаяся тишина, гладкое море, играющее у берегов после мятежа ветров и обуревания волн.

6. Сей Киприан (пусть знающие его с удовольствием припомнят, а незнающие услышат одно из прекраснейших наших сказаний, служащее к общей похвале христиан!) – сей Киприан – славное имя некогда для карфагенян, а ныне для целой вселенной – был знатен по богатству, знаменит по могуществу, известен по роду (если только иметь место и председательствовать в сенате служит убедительнейшим доказательством благородства). Это был цвет юношества, образцовое произведение природы, верх учености по сведениям в философии и по познаниям в других науках, притом по какой угодно части, так что в нем разнообразие сведений было удивительнее высоты каждого познания и опытность в каждом сведении удивительнее общей любознательности; или (скажу яснее) одних превосходил он разнообразием, других – высотой познаний, некоторых – тем и другим, а всех – всем. Об учености его свидетельствуют многочисленные и превосходные сочинения, какие написал он в нашу пользу¹⁸⁴, после того как по человеколюбию Бога, Который все творит и претворяет в лучшее, переменил он образ учения и неразумие подчинил Слову.

7. А посему не знаю, как мне распорядиться словом и найти способ – и не продлить оного чрез меру, совершенно вне переделов времени, если буду припоминать о Киприане все, и не сделать большего ущерба присутствующим здесь, если об ином будет умолчано. Потому, чтобы соблюсти середину и сберечь время и удовлетворить желанию слушателей, надобно, по моему мнению, исполнить следующее: все прочее предоставить знающим, чтобы они передали сие незнающим, ежели таковые найдутся, и чтобы таким образом те и другие, и поучающие и поучаемые, получили равную пользу (потому что одно воспоминание о Киприане освящает и слово о нем всего сильнее побуждает к добродетели), самому же мне для краткости припомнить одно или два таких события из Киприановой жизни, о которых невозможно умолчать, хотя бы и захотел. 8. Но упомяну и о прежней жизни Киприана, о том, каким путем достиг он спасения, как был призван и как совершилась в нем перемена к лучшему. Весьма неблагородно и низко думать, что оскорбительно будет для подвижника напоминать о непохвальных делах его. В таком случае и великий Павел не заслуживал бы нашей похвалы, и мытарь Матфей принадлежал бы к людям самым порочным, а равно и сей Киприан. Но Павел для того упоминает о прежних своих гонениях и о том, как изменился предмет его ревности, чтобы сравнением того и другого прославить больше Благодетеля. Матфей, перечисляя учеников, придает себе наименование мытаря как некоторое титло. И Киприан в длинном слове¹⁸⁵ выставляет на позор прежнюю свою порочную жизнь, чтобы и сие, то есть исповедь свою, принести в дар Богу и многим из обращающихся от порочной жизни указать путь благой надежды.

Итак, смотрите, какие были его пороки, как многочисленны и велики. Служителем демонов был сей впоследствии ученик Христов, жесточайшим гонителем – сей великий поборник истины. И словом и делом, как сильный в том и другом, возмущал путь наш оказавшийся после еще сильнейшим в слове и деле для пользы христиан. А каким злом было присоединенное к сему чародейство, которым особенно славился Киприан! И сколько еще ужаснее та ненасытимость плоти, которая и мудрых в ином может доводить до бешенства, которая, увлекая рассудок, как молодого необузданного коня, заставляет умудряться на худое! 9. Но слово мое касается самого главного. И никто да не предастся сластолюбию, видя прежнюю жизнь Киприана, а всякий да уцеломудрится последними его делами!

Была девица¹⁸⁶, знатного рода и благонравная (да внимают и да радуются сему девы или, лучше сказать, и живущие в супружестве, если они целомудренны и любят целомудрие, потому что сказание мое составит украшение для тех и других!), девица весьма прекрасной наружности; но к моему о ней слову да присовокупит и свою песнь божественный Давид, который говорит: вся слава дщери царевы внутрь (Пс. 44:14). Это была истинная Христова невеста, сокровенная красота, одушевленное изваяние, ничем не оскверненная святыня, никому недоступное святилище, вертоград заключен, источник запечатлен (Песн. 4:12 – да воспоет нечто и Соломон!) – источник, соблюдаемый единому Христу. Сей девой при всей ее осторожности и скромности, не знаю где и как, пленился великий Киприан; ибо похотливое око – это самое наглое и ненасытимое из чувств, касается даже и неприкосновенного. Киприан не только пленился, но покушался и обольстить. Какое скудоумие, если такую деву надеялся лишить целомудрия! А тем паче, какое бесстыдство и в отваживающемся на такой поступок, и в убеждающем отважиться! Но он вначале вползал в рай к первозданному; он предстоит и среди ангелов, требуя себе Иова; он напоследок дерзает приступить к Самому Владыке, от Которого должен быть поражен и убит, даже искушает Того, Который несть искушаем (Иак. 1:13), как будто и Его надеялся преобороть, потому что явившееся Божество почел вторым Адамом и не знал, что, приступая к человечеству, приразится к Богу. Что же странного, если он и через Киприана искушает святую душу и чистую плоть? 10. Таков был искуситель, и в помощники употребляется не одна из старых женщин, способных на подобные дела, но один из плотолюбивых и сластолюбивых бесов; потому что богоотступные и завистливые силы, стараясь иметь многих сообщников своего падения, весьма скоры на услуги подобного рода и наградой за содействие в соблазне служат им жертвы и возлияния, также общение посредством кровей и тука, ибо за такие одолжения таковы должны быть и награды.

Но что делает и что противопоставляет строителю зла девица, когда ощутила опасность и проникла в злой умысел? Чистые и богоподобные души весьма скоро уловляют покушающегося против них, как он ни хитер, ни разнообразен в своих нападениях. Девица, отвергнув все другие пособия, прибегает к Богу и защитником от ненавистной страсти избирает Жениха своего, Который и Сусанну избавил от жестоких старейшин, и Феклу спас от немилосердного искателя ее любви и еще более немилосердного отца. Кто же сей жених? Христос, Который и духам запрещает (Мф. 17:18), и поддерживает утопающих (Мф. 14:31), и ходит по морю (Мф. 14:26), и легион духов предает глубине (Лк. 8:32,33), исхищает из рва праведника, отданного на снедение львам и воздеянием рук преодолевающего зверей (Дан. 14), спасает беглеца пророка, поглощенного китом и во чреве его сохранившего веру (Ион. 2), соблюдает в пламени ассирийских отроков, остудив горящие дрова через Ангела и к трем юношам присовокупив четвертого (Дан. 3). 11. Все сие и еще многое припоминая в молитвах и моля Деву Марию помочь бедствующей деве, присоединяет она и другое врачевство – пост и сон на голой земле, чтобы увяла красота, привлекшая на нее козни, а через сие отнята была пища у пламени, истощилось служащее к возжжению страстей и, вместе, чтобы Бог умилосердился над ее смирением. Ибо никаким служением не благоугождается Бог, как злостраданием, и за слезы воздает Он милостью.

Знаю, что нетерпеливо ожидаете продолжения сказания; ибо беспокоитесь о деве, а не меньше и о воспламенившемся к ней любовью, опасаясь, чтобы страсть для обоих не имела худых последствий. Но смело надейтесь! Самая любовь пролагает путь вере; пламенеющий любовью, уневещивая себе деву, сам уневещивается Христу; огнь страсти угасает, возгорается же огнь истины. Но от чего и как? Здесь начинается самая приятная часть моего повествования.

Дева побеждает, а демон побежден. Искуситель приходит к одержимому страстью, извещает о своем поражении, подвергается за сие осмеянию, огорчен презрением и мстит презрителю. 12. И в чем состоит мщение? Демон, осмеянный недавним своим служителем, приступает к нему самому, чтобы одно зло было изгнано другим и новое беснование послужило уврачеванием прежнего. Отражен он девой, как стенобитное орудие твердой и непоколебимой стеной, прогнан словом и молитвой, но борется еще с пославшим его к деве, обратившись (чудное дело!) на того, кем был послан, и давит его, как второго Саула (1Цар. 16:14). Что же делает сей безумный во время страсти и благоразумный, когда мучит его бес? Ищет освобождения от зла и находит, ибо нужда делает изобретательным. Откуда же освобождение? Как Саул к гуслям и бряцаниям Давида, так он прибегает к Богу девы, приступает к ее пастырю, и как демонские удары очищают его от страсти, так вера во Христа – от злого духа, и он воспламеняется новой любовью. Пастырь долго не верил ему и отсылал его от себя, потому что казалось невероятным и странным, чтобы Киприан стал, наконец, принадлежать к христианам, даже хотя бы и все сделались христианами. Но Киприан обратился, и доказательство обращения его очевидно. Он приносит в собрание чародейские книги, исповедует свое неразумие, предает позору бесполезность сего нечистого сокровища, возжигает ими светлый пламень и огнем истребляет долговременную прелесть, которая не могла содействовать плотскому пламени. Так отвергается он демонов и делается присным Богу!

О, чудо благодати, по которой через нечистую любовь и лукавого духа Киприан находит Бога, делается священной овцой священного стада! И, как сказывал мне некто, после многих молитв, чтобы в очищение прежней гордыни любомудренно научиться смирению, сперва был он придверником храма, а потом стал пастырем, даже лучшим и опытнейшим из пастырей. Он первенствует не только в Церкви Карфагенской и в Африке, которая с сего времени и через него доныне знаменита, но на всем Западе, а почти и на самом Востоке, в странах южных и северных, куда только проникла слава о нем.

Так Киприан стал нашим. 13. И сие совершил Бог знамений и чудес, сотворил Тот, Кто Иосифа, проданного по ненависти братьев, посредством жены показал целомудренным, прославил в раздаянии хлеба, умудрил в сновидениях, чтобы в чужой стране ему поверили, чтобы почтил его фараон, чтобы стал он отцом многих тысяч народа, за который Египет терпит казни, для которого рассекается море, дождится хлеб, останавливается солнце, которому дается в наследие земля обетования! Ибо Премудрость еще заранее полагает основания великих дел и противоположным достигает противоположного, чтобы тем более дивились ей.

Для полноты похвального слова довольно было бы и сих Киприановых доблестей; но те, о которых остается еще мне говорить, так многочисленны и велики, что если бы сказанное доселе и не служило к похвале, то одного последующего достаточно было бы для Киприана, чтобы стать выше всех. Впрочем, не говоря ни о его презрении к деньгам, ни о попрании им гордыни, ни об обуздании плоти и чистоте в противоположность прежней необузданности, ни о величавости и вместе снисходительности в обращении, причем он равно был далек и от низости, и от высокомерия, ни о сне на голой земле и о бдениях, чему поздно стал он учиться и в чем много превзошел навыкших тому прежде него, ни о ревности в назидании словом, так что он преподал всю нравственность, очистил невежественные понятия о догматах, украсил жизни мужей и догмат о Божестве начальной и царственной Троицы, Которое иные рассекают, а иные сливают, возвел в первоначальную чистоту, пребывая в пределах благочестного единства и сочисления, – умолчав о всем этом по причине обширности предмета, заключу слово свое кончиной Киприановой жизни.

14. Вознеистовствовал против нас Декий; он вымышлял всякие роды мучений и разные жестокости частью уже совершил, а частью намеревался совершить. С одинаковым усилием старался он и преодолеть христиан, и превзойти прежних гонителей; лучше сказать, ему хотелось преодолеть и покорить или всех христиан, или одного Киприана. Ибо чем известнее было ему отличное благочестие и слава сего мужа, тем более славной и блистательной казалась победа, если одержит над ним верх. И в одном случае он покорил бы только своей воле христиан, а в другом восторжествовал бы над самым любомудрием и даром слова. Почему наилучшей почитал хитростью сперва сделать безмолвным язык, потом безгласными и немотствующими повлечь за собой тех, которые им держались. Несправедливо и нечестиво было такое рассуждение, однако же и не вовсе неосновательно, если брать в рассмотрение его желание и предприятие. Это показало и самое дело. Ибо когда доблестный Киприан, как в море скала удары волн, твердо и мужественно отразил все приражения и покушения и осужден, наконец, Декием на изгнание, тогда он не ограничился самим собой, не обрадовался своему спасению от смерти и не стал рассуждать, что лучше сохранить в безопасности жизнь, хотя бы понести бесчестие, или лучше подвергнуть опасности душу, но соблюсти безмолвие и равнодушно смотреть, как другие бедствуют от обстоятельств времени, не имея наставника, который бы поощрил на подвиги, потому что слово не мало может придать мужества вступающим на поприще добродетели. 15. Посему Киприан, отсутствуя телом, присутствовал с подвижниками духом, разделял их подвиги; и когда не может он содействовать живым словом, помогает писаниями. А каким образом? Издали предводительствует Христовым воинством, пишет увещания, восхваляет благочестие и своими посланиями один производит едва не больше мучеников, чем другие лично, находясь вместе с подвизающимися. Бедствующих за доброе дело убеждает он ни отечества, ни рода, ни богатства, ни владычества, ни всего земного не предпочитать истине и наградам, какие уготованы добродетели на небеси. Внушает, что самая выгодная купля – каплями крови приобрести Небесное Царство и за временные блага получить вечность славы. Ибо для душ возвышенных одно отечество – духовный Иерусалим, а не здешние грады, которые заключены в тесные пределы и часто меняют своих обитателей; одна знаменитость рода – хранить в себе Божий образ и уподобляться Первообразу, сколько сие возможно узникам плоти и способным принять в себя только некоторые струи добра; одно владычество – одерживать верх над лукавым, не отдавать в плен души и не уступать победы в подвигах за благочестие, когда порок борется с добродетелью, мир – с миром, мир разрушающийся – с миром постоянным, подвигоположник неумолимый – с подвижниками мужественными и велиар вооружается на Христа. А посему убеждал он не бояться мечей, огонь почитать прохладой, самых лютых зверей представлять себе кроткими, голод признавать высшим наслаждением, отвращать взоры от слез, сетования и стенания родных, как от приманки лукавого, как от препятствия небесному шествию. Ибо так прилично вести себя душам мужественным и благородным и уму целомудренному. А всему этому служит близким примером и говоривший, и писавший сие, и вменявший вся уметы быти, да Христа приобрящет (Флп. 3:8).

16. Так рассуждая и вооружая словом на подвиг, Киприан произвел многих подвижников. Какую же получает за то награду? Щедрую и высокую: после всех предпосланных им ко Христу сам делается мучеником и, усеченный во главу мечом, ко многим страданиям присовокупляет и сей венец. Так приводится, так преставляется ко Христу сей муж, сильный в нечестии, но гораздо сильнейший благочестием, – сей великий Киприан, и гонитель и венценосец, не менее чудный своим обращением, как и добродетелью. Ибо не столько важно соблюсти образ добра, сколько обновить в себе богобоязненность. Первое есть дело навыка, а последнее – дело благого произволения; и первое находим во многих, а последнему не много видим примеров.

17. Но каково и сие в числе чудес его? Продлим еще несколько слово в честь подвижника. Хотя такова была жизнь мужа сего и таков подвиг, однако же, когда оканчивает он жизнь (если позволительно так сказать, а не лучше наименовать кончину его преселением к Богу, или исполнением желания, или разрешением от уз, или сложением с себя бремени), совершается при сем нечто чудесное и соответствовавшее предшествовавшему. Велико было имя Киприаново для всех, не только для христиан, но даже и для наших противников (ибо доблести всеми равно уважаются); впрочем, тело его оставалось в неизвестности, и такое сокровище было сокрыто, притом на долгое время, у одной из жен, пламенеющих благочестием, не знаю, потому ли, что Бог почтил сим боголюбивую жену, дав ей сохранять у себя мученика, или потому что Ему угодно было обнаружить нашу любовь, если мы, лишенные святых мощей, будем неравнодушны к такой утрате. Когда же Бог мучеников не потерпел, чтобы общее благо составляло собственность одной и чтобы по милости к жене несли потерю все, тогда извещает о Киприановом теле через откровение и сию честь предоставляет опять одной достойной женщине, чтобы получили освящение и жены. Как прежде и рожден Христос, и возвещен ученикам по воскресении Его из мертвых через жен, так и ныне одна жена указала Киприана, а другая передала в общую пользу сию последнюю из его доброт. Так исходит на среду тот, кому и не надлежит быть сокрытым; так не попущено, чтобы он оставался по своему любомудрию в неизвестности даже и после того, как стал выше и совершеннее почестей, какие воздаются телесному.

18. Вот все, что мог сказать я о Киприане, и не знаю, должен ли что присовокуплять к сему. Ибо если бы и надолго простер еще слово, то сказанное мной не соответствовало бы и его доблестям, и тому понятию, какое каждый имеет о сем муже. И доселе предложенное говорено было единственно для того, чтобы сколько-нибудь воздать подобающую ему честь. Но чтобы и от вас принесено было нечто в дар мученику, вы сами должны восполнить все прочее, как то: изгнание бесов, исцеление болезней, предведение будущего. Все сие при помощи веры может подавать даже прах Киприанов, как знают изведавшие сие опытом, от которых и нам передана память о чуде и будет передаваться будущим временам. Лучше же сказать, принесите нечто и сего большее, более приличное истинным его почитателям, а именно: изнурение тела, восхождение сердца, удаление от порока, возращение добродетели. Девы, принесите истощание плоти, жены – благолепие добродетели паче, нежели тела, юноши – мужество в борьбе со страстями, старцы – благорассудительность, властелины – добрые законы, военачальники – кротость, отличающиеся даром слова – благое слово. Скажу нечто и для своих: священники, принесите тайноводственное учение, мирские – благопокорность, плачущие – утешение, благоденствующие – страх, богатые – милостыню, бедные – благодарность, а все – готовность противостать лукавому и жестокому гонителю, чтобы он не мог ни явно низлагать, ни скрытно уязвлять, ни ратовать, как тьма, ни обольщать и увлекать в бездну погибели, как ангел света¹⁸⁷. 19. Опасно отдаваться в плен очам, терпеть уязвление от языка, дозволять, чтобы обольщал нас слух, воспламенял кипящий гнев, низлагал вкус, разнеживало осязание; опасно обращать оружие спасения в оружие смерти. Мы должны, оградившись щитом веры, стать противу кознем лукавого (Еф. 6:11, 16), чтобы, одержав победу со Христом, совершив подвиг с мучениками, услышать оный великий глас: приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие (Мф. 25:34), где обитель всех веселящихся, где глас празднующих, глас радования (Пс. 41:5), совершеннейшее и чистейшее озарение Божества, приемлемое нами ныне только в гаданиях и тенях. Сим чествуемый Киприан увеселяется более, нежели всеми в совокупности другими почестями. Сему любомудрию, быв еще на земле, поучал он жизнью; сие же любомудрие по отшествии своем предписывает всем через мое слово, которого нимало не оставляйте без уважения, если цените сколько-нибудь его терпение и подвиги за истину, а также и меня, исполняющего его поручение.

Таковы начатки слов моих тебе, божественная и священная глава! Такова тебе награда за твои слова и за подвиг – не масличная олимпийская ветвь, не эта детская забава – дельфийские яблоки, не истмийская сосна, не немейский селин¹⁸⁸, которыми в древности воздавалась честь бедным юношам, но слово, которое всего приличнее служителям Слова! И если оно достойно твоих подвигов и слов, то и сие есть дар Слова. Ты же милостиво призри на меня с высоты, управляй моим словом и жизнью, паси свою священную паству или будь моим сопастырем, направляй ее, сколько возможно, к лучшему, гони от нее прочь беспокойных волков и всех гоняющихся за слогами и речениями, подавай нам наиболее совершенное и светлое озарение Святой Троицы, Которой ты предстоишь ныне, Которой и мы поклоняемся, Которую славим, пред Которой служим, поклоняясь Отцу в Сыне, Сыну в Духе Святом. Ей да будем напоследок предстоять с чистым сердцем и непреткновенно и, став совершенными, да приобщимся Ее совершенно в Самом Христе, Господе нашем, Которому всякая слава, честь и держава во веки веков, аминь.