(Рецензия на книгу:) Charles Gore. Jesus of Nazareth⁹⁶⁷

Впервые: Путь (Париж). 1929. № 22. Июнь. С. 130–133. Печатается по первому изданию.

Книжечка епископа Гора написана для внешних и сомневающихся. И, прежде всего, автор говорит о пределах библейской критики. Он подчеркивает, что все попытки написать критическую «жизнь Иисуса» равно оказывались неудачными, и разногласия отдельных историков не могут быть сняты или примирены ни в каком однозначном синтезе. Епископ Гор не ставит себе задачи написать еще раз евангельскую историю. Он стремится показать, что спокойный и свободный критический анализ приводит к оправданию церковного предания, – и перед духовным взором чуткого наблюдателя вырисовывается тот же евангельский образ, который сохранен в церковной памяти и объяснен в церковных символах и исповеданиях. Трудности, порожденные библейской критикой, оказываются в последнем счете мнимыми; и автор кончает призывом к новому раздумью, к новому погружению в евангельскую стихию. Это означает, вместе с тем, известное оправдание евангельского историзма, – оправдание самого замысла написать и воссоздать евангельскую историю... И в этом – скрытый пафос книжки епископа Гора. В этом отношении автор продолжает давнюю английскую традицию, нашедшую себе отражение и в русской переводной литературе, – нужно назвать известных и в свое время очень популярных в России книги Фаррара, Эдершейма, Сили (Ессе Homo)... Епископ Гор стремится начертать исторический образ Христа во всей полноте и конкретных деталях, сохраненных в апостольском изображении, на живом и ярком историческом фоне. И, вместе с тем, он старается понять, как раскрылась в апостольском сознании земная жизнь Спасителя после Его воскресения и вознесения, после Пятидесятницы. Иначе сказать, его интересует религиозная психология евангелистов как историков – он подчеркивает, что они были своеобразными историками, проповедниками и благовестниками о чрезвычайном и неоспоримом историческом свершении. Очень ясно и убедительно автор показывает все различие правдивой простоты канонических евангелий и беспокойного воображения евангелий апокрифических. Автор ставил себе апологетические цели и потому рассуждает намеренно «критически», – гораздо более, чем то соответствует его личному религиозному восприятию. И, в итоге, приходит к выводу, что нет оснований сомневаться ни в одном из догматических фактов, засвидетельствованных и возвещенных евангелистами...

В краткой заметке не место следить за автором на всем протяжении его пути. К тому же, книжечка епископа Гора ставит перед внимательным читателем целый ряд общих и принципиальных вопросов. И, прежде всего, нужно решить, насколько может быть оправдан в церковном сознании самый принцип евангельского историзма. Этот вопрос в действительности гораздо сложнее, чем то представляется с первого взгляда. С известным основанием нередко отрицают самую возможность написать правдивую «жизнь Иисуса», – ибо это означало бы превращение евангельской истории в обычную, человеческую историю. Это означало бы, по меньшей мере, несторианствующее искажение евангельской полноты. И к тому же, имеет ли религиозную значимость и ценности ограниченный исторический образ Спасителя... В этих соображениях много правды. И, однако, есть в них и неправда. В глубинах своих вопрос о смысле евангельского историзма есть вопрос богословский, – это один из аспектов единого христологического догмата. Думается, из духа Халкидонского догмата необходимо постулировать историческую описуемость Христа. Ибо Бог Слово не только явился в истории, но стал человеком, – и вочеловечивание Слова есть осязаемый факт эмпирической истории... В сущности, здесь можно просто повторить все те доводы и соображения, которые в свое время с большой ясностью и силой были приведены православными защитниками иконопочитания против иконоборцев. Ведь история, в известном смысле, есть иконописание в слове. И, подобно тому, как «двойство природ» не препятствует иконографической изобразимости или «описуемости» Богочеловека, так же не препятствует оно исторической описуемости Богочеловеческой жизни. При этом, на стороне истории есть то преимущество, что нам дана как бы некая Богоначертанная икона Богочеловека в слове, – в Евангелиях. И Евангелие в раскрытии христологического догмата имеет значение не только простого указания на какой-то момент прошлого, – оно воскрешает этот момент в его исторической индивидуальности. Снова евангельские эпизоды имеют не только типическое символическое значение – перед нами события, в которых освящена тварная эмпирия, в ее часто обыденных чертах. И здесь еще недостаточно простых благочестивых и благоговейных чувств. В христологическом сознании должны сочетаться духовный и литургический опыт – с евангельским историзмом. Только тогда в полной мере открывается тайна церковного реализма, и церковная эмпирия перестает соблазнять своей «повседневностью». В Церкви сверхисторическое открывается как историческое – «духовное» плототворится. И это возможно потому, что Слово плоть бысть... Эмпирия не отменяется, не становится сказочной, фантастической, – и нет бесспорных эмпирических критериев для различения... «духовного» и «плотского»; было бы лже-духовностью требовать таких критериев, это означало бы некое гнушение плотью... Есть лже-духовность и в смущении перед евангельским реализмом. Правда, в евангельской истории уже преодолевается дебелость исторической эмпирии, – однако Апокалипсис еще не совершился. И Евангелие совершалось до Воскресения – только после Воскресения нет уже «истории» Богочеловека в собственном смысле слова. Нечувствие евангельского историзма угрожает церковному реализму. Как бы то ни показалось неожиданным, именно в Церкви только и возможна история, – и историческая память. С этой точки зрения небольшой исторический опыт епископа Гора получает принципиальный интерес. Это – только набросок углем, и в том его преимущество. И чувствуется глубокая религиозная серьезность в этом опыте исторического иконописания.

1930. V. 12