Pro pace¹

Все вопросы, которые еще недавно казались такими жгучими, неотложными, отходят на задний план перед одним: война или мир? Что нового произошло в самой постановке этого вопроса, который, по меньшей мере, уже пять лет не перестает грозить самому существованию Европы? Новое действительно произошло, и это новое состоит в том, что мы все призваны, в какой-то степени, к личной ответственности. Война представляется теперь не только как стихийная, неотвратимая гроза, идущая на мир, но и как результат свободного выбора. Откуда это сознание или это иллюзия? Несомненно, от того, что теперь судьбу войны и мира держат в своих руках не одни только фашистские вожди, – силы, от нас независимые, для нас непроницаемые, почти слепые. Вожди демократии стоят перед выбором, а они зависят от силы общественного мнения. И в этой слагающейся воле демократической Европы – и Америки – даже слабые воли жалкой кучки эмигрантов ложатся для истории, но столь тяжким для личной совести, разновеском на чашке весов.

Как тяжело дается решение, показывает хотя бы спор на социалистическом конгрессе между Л’Эведером² и Жиромским³. Предлагаемые ниже мысли, конечно, неспособны облегчить, а скорее отяжеляют нашу ответственность. Но в таких вещах нельзя идти с закрытыми глазами.

Я никак не могу понять, что есть еще люди, которые смотрят на войну как на политическое средство, как можно было смотреть на нее до 1914 года. Будет война, а за ней мир. После тяжких жертв мир вернется к «нормальному» состоянию, т. е. к прогрессу. Раны быстро залечатся. Все эти представления, уместные в XIX веке, кажутся мне совершенно фантастическими в свете опыта последней войны. Разве война закончилась миром? Разве мы видим нормальное состояние? Наш мир – лишь передышка между двумя войнами. Наша нормальная жизнь – экономический кризис и социальная революция. Быстрая варваризация общества, гибель гуманизма или его остатков, торжество насилия – все ЭТО простой вывод из опытов войны.

Оставим даже в стороне вопрос о современной технике и ее гигантской разрушительной мощи, при которой от Парижа, Лондона и Рима не останется камня на камне. Что значат камни, даже священные, для современных людей? Ни камни, ни книги, ни человеческие жизни не берутся в расчет. В предстоящих «идеологических» войнах интересуют идеи. Борьба демократии с фашизмом. Я согласен смотреть на вещи и под таким углом. Но именно тут-то и оказывается, что в военном столкновении демократии и фашизма победа фашизма несомненна. Демократия может победить фашизм на полях сражений, но лишь для того, чтобы быть побежденной им в тылу, в самой стране. В самом деле, что питает дух фашизма, как не война? Разве русские, немцы и итальянцы по природе отмечены клеймом Каина? В чем причина фашистских (или коммунистических) революций? В том, конечно, что их слабые гражданские, или правовые традиции не смогли перебороть духа войны. Перенесение военных методов в политику, в культуру – методов современной тоталитарной войны – и означает тоталитарную диктатуру в культуре и политике. Почему во Франции и в Англии демократия еще существует? Потому что эти народы сохранили себя, какое-то свое нутро от военной гангрены. Сохранили, конечно, до поры до времени. За последние годы дух насилия сделал огромные завоевания и на почве Франции. Молодежь ее бредит кровью, упивается ядовитыми миазмами, несущимися из Испании, и элита страны, ее поэты, философы и богословы, начинают поддаваться соблазнам насилия. Французы уже прошли половину дороги от демократии к фашизму. Взрыва войны будет достаточно, чтобы быстро проделать вторую половину пути. При этом исход войны совершенно безразличен. Выигравшая войну Италия и потерявшая ее Германия реагируют на войну одинаково.

Что же, положа руку на сердце, стоит ли бороться с Гитлером немецким, для того, чтобы иметь своего Гитлера во Франции?

Такой исход мне представляется неизбежным. И не будем обманывать себя различием национальных характеров. Различия конечно, существуют. Но достаточно поглядеть за Пиренеи, чтобы представить себе Коммуну (т. е. подавление Коммуны) и вспомнить о камерах пыток, подготовлявшихся кагулярами для своих противников, чтобы не обольщаться будущей картиной фашистской Франции.

И здесь, в международной сфере, как и во внутренней жизни оказывается, демократия располагает гораздо меньшим арсеналом средств, чем ее противники. Бывают моменты, когда диктатура может спасти демократию, но тоталитарная диктатура во имя демократии – бессмыслица. Военная оборона, и даже нападение в истории много раз спасали демократию. Но тоталитарная война, т. е. всякая современная война, может лишь погубить ее. Эта ограниченность средств демократии лишь оборотная сторона ее достоинств: все высшие формы в природе и культуре хрупки. Христианство не может позволить себе тех форм борьбы – священной войны, – которые естественны для ислама. А когда христианство в истории позволяло себе копировать ислам, то от него мало что оставалось. Ленин хотел тоталитарным террором насаждать социализм в России: в результате он создал русский фашизм – первый образцовый фашизм в Европе. Действие тоталитарной войны и тоталитарного террора совершенно подобны: в насыщенной кровью и ложью атмосфере погибает всякая свобода и уважение к человеку. Погибает та моральная почва, на которой только и может расти демократия.

Значит ли это, что демократия никогда и ни при каких условиях не обнажит меча? Увы, нет, ибо есть положения, из которых нет выхода. Война может оказаться неминуемой вопреки самому крайнему пацифизму демократий. Но эта война не оставляет места никаким надеждам. Это путь общей гибели. Бывают положения, когда другого пути, кроме гибели, нет.

Мы пока еще не стоим у последней черты. Отсрочка дана не только для вооружений – необходимых, но ненадежных гарантий мира. Отсрочка дана, прежде всего, для духовной борьбы за мир, для преодоления самого духа насилия духом мира и свободы. Может быть, перелом в сознаниях и совершится. Это будет чудо. Но такие чудеса бывали в истории. В наше неслыханное время все обычные политические средства отказываются служить.