Московский процесс

Под гром австрийских событий почти незаметно и бесшумно закончился московский процесс. Он начался мировым скандалом: под конец за ним следила лишь горсточка русских эмигрантов, для которых позор Европы не в силах притупить национального унижения. По существу же, и в Вене, и в Москве Гитлер одержал легкие победы. Если бы представить себе, хотя бы в порядке исторической фантазии, что Гитлеру удалось поставить во главе России и ее коммунистической партии своего доверенного агента, он не мог бы действовать лучше Сталина.

Это Сталин показал или стремился показать, что все вожди партии, все ученики Ленина и деятели Октября (за исключением немногих канонизированных покойников) – предатели и шпионы. Это он раскрыл глаза последним на Западе бескорыстным друзьям Октябрьской революции и заставил их в ужасе отшатнуться от московских палачей. Это он провел черту между французскими коммунистами и социалистами и тем подорвал существование «Народного фронта». Это он облегчил крутой перелом английской политики в сторону соглашения с Германией. Это он расчистил для Гитлера путь в Вену, а может быть еще и дальше. Словом, если смотреть на историю глазами Вышинского¹ или автора детективных романов, вся русская трагедия получает очень простое, «монистическое» объяснение: во главе России стоит германский шпион. Эта гипотеза куда экономнее, в научном смысле, чем гипотеза о десятках и сотнях шпионов – всех, кроме одного, – которая напоминает Птолемееву систему мира.

Если мы, тем не менее, отказываемся признавать Сталина немецким шпионом, то лишь потому, что не верим ни в детективные романы, ни в голый интерес как единственный двигатель истории. История творится в борьбе идей, интересов и слепых страстей, и инстинкт самоубийства торжествует в ней не реже, чем в любой классической трагедии.

Иван Грозный не предавал России полякам и литовцам, но сделал все, что мог, чтобы обеспечить разгром России. Таков и Сталин: не шпион, но вредитель, главный, хотя и не единственный вредитель и головотяп, который все время заставляет своих подручных расплачиваться за свои собственные грехи. С этой точки зрения все политические процессы в России, хотя и в кривом зеркале, представляют отражение единого процесса, в котором единственным обвиняемым, незримо витающим в зале, является Сталин.

Признаемся, тем не менее, что каждое новое судебное действо в Москве ставит перед нами неразрешимые загадки. Человеческая низость бездонна, и Сталину удалось в своей океанографии опуститься до уровней, еще неизвестных истории. Ему мало убивать, ему надо, чтобы враги сами себя убивали морально и всенародно. Это мы понимаем. Понимаем и то, что в изощренной технике ГПУ находится достаточно средств, чтобы добиться желательных результатов. Но то, что произошло в процессе 21, не может быть удовлетворительно разъяснено. Да и будет ли когда-нибудь?

На этот раз Сталин посадил на скамью подсудимых сливки партии – правда, смешав их с чекистами и провокаторами. У большевиков не было людей, пользовавшихся большим моральным весом. Бухарин, принципиальный и чистый, любимец партии, хранитель этических заветов. Раковский – вся жизнь которого задолго до России и до 1917 года прошла в революционной борьбе, которого сам Короленко удостаивал своей дружбы. Рыков, самый русский и «почвенный» из старой гвардии, заступник служилой интеллигенции, которому она в последние годы платила общим сочувствием... Если они сломлены и признали себя преступниками, это значит: будь жив сейчас Ленин и окажись он в руках Сталина, без всякого сомнения, и он признал бы себя германским шпионом – и, быть может, с несколько большим на то правом.

Но именно потому, что перед Вышинским сидел цвет партии его пьеса не была разыграна так гладко. Впервые за эти годы на процессах прозвучала человеческая нота. Крестинский² – хотя он на один день не признал себя виноватым. Бухарин до конца отвергал обвинения в шпионстве и убийствах. Какой огромный вздох облегчения вырвался из миллионов грудей, когда мы прочитали о слабой попытке человека защититься перед лицом смерти. Над всеми политическими расчетами и страстями преобладала радость о человеке, о человеческом достоинстве. Вопрос о том, действительно ли насилие всемогуще, и человека – скажем, современного человека – можно принудить к чему угодно пыткой, страхом, надеждой – этот вопрос бесконечно важнее того, удалось ли Сталину раздавить еще одного врага.

В конце концов, удалось раздавить всех – т. е. тех, что сидят на скамье подсудимых. Других, конечно, убивают за сценой. Но и в этом театральном надругательстве над людьми раздался сдавленный крик – боли, возмущения. На одно мгновение. Но он раздался, и как-то сразу стало легче дышать.

Если, тем не менее, я говорю о неразрешимых загадках процесса 21, то они сводятся к поведению Бухарина. Бухарин не был сломлен. Он защищался до конца, энергично, искусно, ставя прокурора не раз в смешное и глупое положение. Но защищался лишь в очень ограниченных пределах – против обвинений в убийстве и шпионаже. Признавал же он не только свое участие в заговорах, восстаниях и сношениях с иностранными державами, но, что особенно странно, преступность своих действий. Как объяснить это? Если обработка Ежова была признана достаточной для допущения Бухарина на процесс, почему он не сознается во всем? Если его воля не сломлена, почему он признает себя преступником? Последний вопрос распадается на два: прав ли Бухарин в своих фактических признаниях? И почему он не защищал с мужеством революционера своей позиции борьбы со Сталиным, не перешел от жалкой полу обороны к нападению, не разоблачил перед смертью своего и общего врага?

Я знаю ответ, который на это дает Виктор Серж³. Бухарин ложно, как и все, обвиняет себя в несуществующих преступлениях (ни восстаний, ни заговоров в действительности не было). Делает же он это из дисциплины перед партией, возглавляемой Сталиным, которая потребовала от него этой тягчайшей жертвы своей честью для блага революции. Признаюсь, это объяснение меня не удовлетворяет.

Если Серж прав, то почему Бухарин, показывая другим пример ленинской партийной этики, остановился перед известной чертой и не признал себя шпионом? Сталинский процесс он испортил, но своей чести не спас. Можно было бы попытаться ввести еще одно осложняющее предположение и сказать, что частичная защита Бухарина была предусмотрена Ежовым и разыграна для того, чтобы придать некоторое правдоподобие чудовищному процессу. Но тогда откуда растерянность и гнев Вышинского, его неловкие попытки заткнуть рот Бухарину, окончательно скомпрометировавшие ульриховский⁴ суд?

Мне думается, гипотеза Сержа опоздала на 5 лет, если не больше, и отражает ту партийную мистику, от которой сейчас не могло остаться и следа. Нельзя думать, что Бухарин верит в партию Сталина как продолжательницу ленинских традиций. Сталин, который губит всех ленинцев и поднимает флаг русского национализма, должен представляться изменником всякому истинному большевику. Не мог Бухарин не сознавать, что на скамье подсудимых сидит партия Ленина и что от его мужества на суде зависит последний суд истории над его партией, уже убитой. Бухарин, лично себя защищая, помог Сталину утопить партию в грязи и позоре. Значит, все же был сломлен – как бесспорно сломлены Рыков, Раковский и Крестинский; и его самозащита, с намеком на нарушение какого-то договора с ГПУ, остается неразъясненной.

Но вместе с тем представляется невозможным отрицать вместе с Сержем все фактические признания подсудимых. Общее впечатление, по сравнению с предыдущими процессами: здесь гораздо больше элементов правды, затерянных среди моря лжи. За последние годы политическая борьба в России обострилась. Казнь маршалов является доказательством ее серьезности. Можно допустить, – хотя этого нельзя ничем доказать, – что власть старых честных коммунистов желала переворота, ареста Сталина, резкого изменения курса. Или, может быть, только мечтала об этом. Компрометируя эти, несомненно, массовые настроения связью со шпионажем, с перспективой раздела России, Сталин хочет парализовать популярность заговорщицкого активизма. В этом политический смысл процесса, поскольку он не является удовлетворением личной и долго питаемой мести; партийного выскочки к ленинской аристократии.

Головотяпство – основная черта Сталина. В преследовании прямой, ближайшей цели он забывает обо всем на свете. Чтобы погубить Ягоду, он не останавливается перед тем, чтобы разоблачить перед всем светом преступные тайны ГПУ. Мы с негодованием и даже с насмешкой встретили сначала обвинения врачей в отравлении. Но когда раскрылась роль Ягоды и его знаменитой лаборатории, наше недоверие было побеждено. В Москве должны быть крепко уверены в возможности таких приемов ГПУ, чтобы эффект разоблачений достиг своей цели. Трудно допустить только, чтобы Ягода не держал Сталина в курсе своих операций. В какой-то момент он изменил ему. Но до того, в течение 10 лет, Ягода был верным его Малютой. К своим историческим эпитетам вождь народов прибавил имя отравителя. И здесь Сталин взваливает на сотрудников своих свои собственные грехи.

Оправдается ли это и относительно немецко-японской интриги? Что-то слишком резко поворачивается Сталин спиной к западным демократиям, чтобы с тревогой не спрашивать себя о следующих поворотах его политики. Литвинов и все его сотрудники уже гибнут жертвой этого еще не выяснившегося поворота. По старой традиции, Сталин, губя оппозицию, перенимает ее программу. Если есть доля правды в германской ориентации оппозиции, то не предвещает ли ее разгром новую германскую ориентацию самого Сталина?