Кладбище иллюзий

Все знают Бернаноса как одного из самых глубоких и, пожалуй, темных мистических романистов. Его настоящая тема – трагедия святости. Это один из лучших проводников по лабиринтам католической души. Человек сложный, духовно независимый, даже мятежный, но в церковности которого не может быть сомнений. Немногие знают о нем как о политике – крайне правого направления. Его молодость прошла в «Аксьон Франсез», в школе Морраса¹, с которым он, однако, расстался несколько лет тому назад. Основным началам своего роялистического credo он остался верен доселе: романтическая любовь к монархии как примирительнице классов, своеобразное националистическое народничество, ненависть к современной демократии и даже вера в революцию как в новый крестовый поход, долженствующий очистить Францию.

Испанская гражданская война застала его на острове Майорке, где он отдыхал со своей семьей. Вся его политическая направленность заставляла его сочувствовать Франко. Один из его сыновей даже вступил в ряды фалангистов. Много месяцев он прожил на острове под режимом «белого» террора. К нему относились, как к своему, ничего от него не скрывая. Он мог наблюдать террор не только снаружи, глазами иностранца, но изнутри, в сознании деятелей и руководителей: увы, католическое духовенство Испании оказалось среди этих миссионеров национальной «чистки». И наконец, чаша его терпения переполнилась. Он написал книгу христианского гнева – против своих, против людей, победе которых он сочувствует, потому что, рыцарь крестовых походов, он не желает допустить чтобы такими средствами можно было служить делу креста. Вернувшись во Францию, он выпустил книгу под странным заглавием «Великие кладбища под луной» – не книгу, а крик боли и возмущения, свое «не могу молчать» в лицо обезумевшего от ненависти мира. Хаотическая, страстная книга: автор вовсе не претендует читать уроки морали или стоять выше партий в борьбе. Свои позиции он отстаивает с обычной нетерпимостью революционера от реакции. Несколько конкретных черт бытовых сцен, схваченных глазом художника, немедленно переплавляются в обличения пророка. Общие положения, принципы священной войны Бернанос охотно – слишком охотно – принимает. Не принимает лишь практику: низкий, подлый облик палача, в которого превратился его рыцарь белой мечты.

Бернанос не хочет писать книгу информаций. Ему даже мучительно бередить раны свежих воспоминаний. Но те факты, которые он приводит, или которые вырываются из-под его пера, кричат громче документов. За ними встают живые люди. Для нас, русских, он воскрешает знакомые страницы первых лет большевистского террора – и притом в самых трагических углах России. Многим казалось или еще кажется невозможным, чтобы классовый террор Ленина мог оказаться превзойденным. Ну, так вот, Франко, по-видимому, превзошел его – по крайней мере, количеством и холодной систематичностью. На Майорке, где почти нет коммунистов, где не было никаких эксцессов в эпоху республики, на этом мирном острове крестьян и рыбаков за несколько месяцев были расстреляны тысячи людей. Не в первые лишь дни начала восстания генералов. Нет, казни были и остались частью того порядка, той системы «очищения», которую проводит диктатура. Ее цель – истребление всех элементов, подозреваемых в несочувствии режиму. Оправданные военными судами расстреливаются тут же за дверьми. Больных и раненых вытаскивают из госпиталей, чтобы прикончить на улице. Тяжко больного мэра города Пальмы убили за принадлежность к «радикальной партии», по-видимому, различия между радикалами, социалистами и коммунистами не существует для Франко, экс-радикала и экс-масона. Почти все казненные на Майорке исповедуются перед смертью. Это не мешает человеку, «которого мой долг велит называть архиепископом города Пальмы», благословлять убийц.

Автор, как и мы, отдает себе отчет в том, что зверства творятся и в красной Испании. Он не пытается их сравнивать, подводить баланс. Но красные зверства не затрагивают его совести; они не оскверняют его католического идеала. Он дает нам предметный урок христианской этики в современной гражданской войне: всегда против своих (т. е. в актах морального осуждения). Ибо свои предают то знамя (в данном случае – крест), которому будто бы служат.

Трагедия Бернаноса и горечь его книги в том, что она не об одной Испании. Испания лишь повод. Война классов проходит через весь мир и прежде всего через сердце Франции. Величайшая скорбь Бернаноса – это моральное падение той романтически-реакционной Франции, которая для него была призвана спасти его родину. В испанской войне Франция приняла не одно лишь идейное участие. За Пиренеями репетируется гражданская война, которой многие во Франции столь жаждут. Эти французские страницы в книге Бернаноса – разговоры в салонах, настроения правой молодежи – для нас являются неожиданным и печальным откровением. Мы начинаем понимать, какое уродливое, больное сознание, скорее прикрываемое, чем отражаемое на страницах газет, стоит за фигурами «кагуляров». Все, что происходит в Испании, не является секретом для всяких Таро² и Бенжаменов³. Но ни слова осуждения не раздается из того лагеря, который мечтает применить испанские методы для «очищения» собственной страны. Здесь мы присутствуем при рождении французского фашизма, питаемого классовой завистью и готового на национальную измену ради политической мести.

Будем надеяться, что чувствительность Бернаноса преувеличила опасность. Но все же заговор молчания вокруг его книги показывает, что его удар попал в цель. Можно себе представить, на какое одиночество обрек себя этот человек, осмелившийся сказать всю правду, не изменяя своей правде.

Андре Жид и Жорж Бернанос спасают честь Франции. Англичанам и другим нейтральным легко сохранить чистоту риз. Во Франции, где давно уже идет духовная гражданская война, говорить правду необычайно тяжело. Для русских, которых гражданская война разделила смертельно, это почти немыслимо, – во всяком случае, для тех, кто выбрал свой стан. Россия, некогда бывшая страной христианской совести, может с завистью смотреть на Францию, где Жид и Бернанос еще возможны.