464. Слово при освящении храма во имя Святителя Николая, созданного тщанием Его Сиятельства князя Сергия Михайловича Голицына в Москве, на месте, называемом Котельники

Помяни Господи Давида, и всю кротость его. (Псал.131:1).

Мы пели сию священную песнь во время совершившагося здесь ныне тайнодействия: теперь хотим нечто говорить о сей песни. Тогда она была духовным питием, которое могло исполнить сердца наши сладостию веселия и восторгом благоговения пред Богом: теперь да будет она духовною пищею, которая бы, в устах духа быв раздроблена и растворена размышлением, напитала и подкрепила нас заключенною в ней спасительною силою деятельной мудрости.

«Помяни Господи Давида и всю кротость его». Кто так поминает Давида? Кто поручает его памятованию или, яснее сказать, благоволению и благодати Божией? Кто с таким дерзновением свидетельствует пред Всевышним и Всевидящим о кротости или смирении раба Его? Кажется не сам Давид: ибо едва ли позволила бы ему сия самая кротость, или смирение, свидетельствовать о себе и некоторым образом провозглашать собственную добродетель?

Кажется Соломон, во дни своей мудрости и чистоты, поминает своего благочестивого родителя молитвенным и торжественным Псалмом, и вся церковь иудейская участвует в сем поминовении. Слова, встречающияся в продолжении Псалма сего: «внидем в селения Его», то есть, в селения Божии, «поклонимся на место, идеже стоясте нозе Его», представляют зрелище народа, стекающагося во храм Божий. Далее, слова: «воскресни Господи в покой Твой, Ты и кивот святыни Твоея», – знаменуют величественный час освящения храма, когда священники вносят кивот завета Божия во Святая Святых. Молитва: «Давида ради раба твоего, не отврати лице помазанного Твоего» (Пс. 131:7–8, 10) – дает разуметь, что Давид, который здесь поставляется ходатаем пред Богом о приятии сея молитвы, не есть тот, кто произносит сию молитву; и что другой «Помазанник», произносящий оную, есть Соломон, можно догадаться из того, что молитва произносится во время освящения храма, при чем Соломон и был, и произнес молитву, как описывает подробно книга Царств.

Чем же, или каким добрым словом поминает Соломон Давида? Или какую добродетель его представляет, как особенно достойную непресекаемого забвением памятования Божия, или вечного воздаяния, и вместе торжественного провозглашения пред всею Церковию? Ибо мало ли, что мог бы поминать мудрый сын в знаменитом родителе? Он мог бы воспомянуть веру Давида, надежду на Бога, ревность по славе Его, мужество, которые вдруг просияли в одном подвиге Давида против Голиафа, когда последний из сынов Иессеевых противопоставил возраст отрока силе исполина и пращный камень пастыря овец – всеоружию воина. Он мог бы восхвалить верность и великодушие, которых самые тяжкие несправедливости и продолжительнейшие гонения от Саула не могли поколебать. Он мог бы прославить терпение и незлобие, которых дерзновеннейшие клятвы презренного Семея не могли возмутить. Он мог бы напомнить народу собственно царские добродетели и подвиги Давида, которыми он преодолел многих и сильных врагов своего царства, распространил его пределы, утвердил его благосостояние, так что сыну своему, как некое прочное наследие оставил «мир и покой» (1Пар.22:9). Он мог бы указать на сию чистую, истинно царскую любовь к народу, которая в день гнева и мщения Божия вдохнула Давиду сию молитву: «се аз есмь согрешивый, аз есмь пастырь зло сотворивый, а сии овцы что сотвориша? да будет ныне рука Твоя на мне, и на дому отца моего» (2Цар. 24:17). Наконец, он мог бы в самом глубоком падении Давида открыть высокую добродетель покаяния, которое одним словом: «согреших ко Господу» (2Цар.12:13), – сильно было мгновенно привлещи благодать и прощение в тягчайших преступлениях, и, чрез сей пример, на многие века дать спасительную надежду множеству борющихся с отчаянием грешников. Но, не потому ли, может быть, что сии добродетели, сии подвиги, поколику приносили пользу народу Божию, относились более ко благу человеческого царства, нежели царствия Божия, а поколику приносили плод духовный, приносили оный более самому подвижнику, нежели всему народу Божию: по сей, или другой причине, – лучше ведает то Богодухновенный Псалмопевец, – только не сии добродетели, не сии подвиги поминает он в Давиде пред Богом и Церковию. Что же находит он предпочтительно достойным такого внимания? «Кротость его», или смирение Давида. И какой именно подвиг смирения? Да слышим, как изображает оный священная песнь: «яко клятся Господеви, обещася Богу Иаковлю: аще вниду в селение дому моего, или взыду на одр постели моея; аще дам сон очима моима, и веждома моима дремание, и покой скраниама моима, дóндеже обрящу место Господеви, селение Богу Иаковлю» (Пс.131:2–5). То есть: особенно достопамятный подвиг смирения Давидова составляло его усердие создать храм, или по крайней мере по обстоятельствам тех времен, скинию истинному Богу, для общественного Богослужения, – усердие столь живое и деятельное, что Давид не знал отдохновения, не наслаждался сном, непрестанно занимаясь своею благочестивою заботою. Сие расположение духа его названо кротостию или смирением, потому что как царь, и особенно, как царь ненаследованного, но им вновь воздвигаемого престола, он мог бы помышлять о царском великолепии для себя самого; но, забыв себя, он видит только Царя царей и о Его только доме и престоле помышляет. Подлинно, Давид занимался сим во все свое царствование, ибо найдя кивот завета Божия, по возвращении его из плена Филистимского, так сказать, поверженным вне скинии в Кариафиариме, Давид устроил для него в Иерусалиме новую скинию и перенес его в оную; привел в порядок служение Левитов; изъявил Пророку Нафану свое желание создать храм, и, когда узнал, что судьбами Божиими сие предоставлено сыну его, неослабевая в своей ревности, приготовил для будущего здания вещества и сокровища; обрел по указанию Ангела и Пророка место для оного; составил чертежи всех частей оного и не прежде как в последние дни свои, вместе с престолом, передал сие дело Соломону.

Итак, Соломон при освящении храма Иерусалимского, пред Богом и Церковию поминает усердие Давида ко храму Господню преимущественно пред прочими его добродетелями. «Помяни Господи Давида, и всю кротость его; яко клятся Господеви».

Пoелику сей самый Псалом Богомудрые чиноположители церковные повелели нам употребить и в нынешнем освящении храма: то, последуя их внушению, не могу я преминуть теперь, чтобы не сказать, и чтобы не пригласить собравшуюся здесь Церковь верующих сказать со мною: «помяни Господи» раба Твоего, который, сам ли «клялся Господеви», принял ли на себя обет, которым его предки «обещались Богу Иаковлю», не обленился, не воздремал, не потерял из виду дела Божия во многочисленных заботах или в суетном рассеянии дел человеческих, доколе наконец ныне, чрез благодатное тайнодействие, «обрел» с нами здесь «место Господеви, селение Богу Иаковлю». Но чтобы обратить предпринятое нами размышление к нашему общему назиданию, приметим, Христиане, как важно пред судом слова Божия, и следственно пред самим Богом, усердие ко храму Его; – усердие, говорю, ибо Псалом поминает Давида не собственно созданием храма, в чем не многие могут последовать его примеру, и чего сам он не совершил, но его «кротость», или смирение, с которым он непрестанно готов был и старался служить храму, чем и как было ему возможно. Если ты не можешь, подобно Давиду, принять на себя обет, создать дом Господу, дабы вся Церковь поминала тебя пред Богом, учись по крайней мере взывать с Давидом: «Господи возлюбих благолепие дому твоего» (Пс.25:8); или: «возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем» (Пс.121:1). Научись сему, дабы Ангел твой, который приносит молитвы твои пред Бога, имел чем помянуть тебя пред престолом славы Его.

С тех пор, как Бог сказал Моисею о скинии: «да сотвориши Ми освящение, и явлюся в вас» (Исх.25:8), и после Соломону о храме: «будут очи Мои ту, и сердце Мое во вся дни» (3Цар. 9:3), многочисленными опытами показал Он, что Он помнит людей, то есть, благоволит о них, поколику они помнят и чтут Его святилище; и является им благодеяниями, поколику они являются пред Ним во храме с благочестивым смирением.

«Мы, – говорит Авия от лица Иудеев Израильтянам и Царю их, – храним стражбы Господа Бога Отец наших», то есть, верно совершаем установленное от него Богослужение во храме Его, «вы же Его остависте»: и отсюда смело заключает: «сынове Израилевы, не ратуйте, ...понеже не благопоспешится вам». И в самом деле «Господь порази Иеровоама и Израиля пред Авиею и Иудою» (2Пар.13:11–12, 15).

Цари Иудейские, с особенным усердием ревновавшие по храме и Его Богослужении, как Езекия и Иосия, в самые опасные для царства времена, имели самые необыкновенные опыты Божия благоволения, хранения и защиты.

Но пoелику, не смотря на неосененный чудодейственною благодатию храм, и благочестивых ревнителей его, «тамо еще людие жряху и кадяху на высоких» (2Пар. 33:17, 34:25), и вообще более пренебрежения оказано храму Божию, нежели усердия: то что наконец последовало? «Оскверниша дом Господень, иже во Иерусалиме: – сниде гнев Господень на люди Его дóндеже не бысть исцеление» (2Пар.36:14, 16). Забываемый неблагодарными Бог забыл их в свою чреду: и тогда храм, и престол, и царство, погреблись в общих развалинах.

После пленения Вавилонского восстановление Иудеев началось восстановлением храма. Препятствия охладили их и остановили «созидание» храма: и провидение Божие укоснило восстановлением их благоденствия. «Призресте на многа, – говорит к ним Пророк Аггей, – «и Быша мала». Чесо ради сице? «Глаголет Господь Вседержитель: зане храм Мой есть пуст, вы же течете кийждо в дом свой» (Агг. 1:2, 9).

Явился наконец живый, краеугольный камень духовного, неразрушимого храма Божия, на котором «падый... сокрушится» (Мф.21:44; Лк.20:18), и на котором преткнувшееся неверием Иудейство сокрушилось так, что на целые веки рассыпалось в концы вселенной. От чего тогда начался суд сего разрушения? – Первое преступление, которое обличил во иудеях Иисус Христос, было пренебрежение ко храму Божию, или по собственному Его изречению, превращение дома Отца небесного «в дом купли» (Ин. 2:16), храма молитвы «в вертеп разбойников» (Мф. 21:13; Мк. 11:17; Лк. 19:46). Во время христианства, когда храмы распространены по всей земле, не так удобно преследовать наблюдением судьбу их, и тех, которые чтут их, или не радят о них. И нет нужды. Един Бог всех истинных храмов: потому одинакова должна быть судьба их и поклоняющихся в оных. Если важно было пред очами Божиими уважение ко храму, который был сень грядущего, в котором был жертвенник мертвых жертв, не паче ли важно внимание ко храму, который есть обитель пришедшего и явившегося, жилище истины, святилище живых и живоносных таинств.

Благодарение Богу – думают, может быть, некоторые: храм наш полон усердно притекшими в него. Скажу охотно и я: благодарение Богу за тех, которые с усердием и благоговением наполняют его. Да помянет Господь их благочестие! Но, воспоминая пример Давида, который представляет нам священная песнь, не могу не вопросить: так ли в нас, как в нем, постоянно, так ли совершенно усердие ко храму Божию? Забываем ли мы из усердия к нему все собственное и житейское, как Давид забывал для оного сон и отдохновение?

Когда металл, благочестивым искусством посвященный в церковные провозвестники, возвещает одно из торжественных славословий Божеству, и призывает нас к оному: не многие ли слышат сии священные звуки также без мысли и без чувства, как медь издает их; и, не обращая на оные внимания, идут иной на село свое, иной на купли своя, иные на суетные зрелища, иные остаются продолжать свою работу, или свое увеселение, а иные не хотят оставить сладкого сна? Тяжкое ли, говорят, преступление пропустить одно или несколько богослужений? Если угодно, не скажу, что тяжкое; не желаю обременять чужих совестей; но рассуждай каждый сам для себя и советуйся с своею совестию. Когда законное и не состоящее в твоей воле препятствие не допускает тебя в храм на славословие Божие: ты легко можешь оставаться спокойным; но и в сем случае, если ты любишь Бога, и славу Его, и общение с Ним, то, думаю, воздохнет дух твой, и сердце твое скажет: «когда прииду и явлюся лицу Божию?» (Пс.41:3). А если, слыша призывание во храм, не принужденно и добровольно идешь ты на дела собственной корысти, или на безделие собственного удовольствия: в сем случае, очевидно, ты предпочитаешь то, что избираешь, тому, что оставляешь, – то есть, предпочитаешь собственную корысть обязанности твоей к Богу, предпочитаешь чувственную забаву радости духовной, предпочитаешь зрелищных лицемеров Богу и Его служителям. Скажут, может быть, еще, что можно и не в храме призывать Бога. Не спорим и против сего; и желаем, чтобы все, которые говорят сие, самым делом сие исполняли. Одно только скажем таковым: не видано, и не слыхано, и само в себе несообразно и несовместно, чтобы тот, кто умеет любить, призывать и благословлять душою своего Господа на всяком месте владычествия Его, не захотел призывать и благословлять Его во храме Его, в соборе верующих и святых Его, когда сие возможно и удобно. Давид, который «предзрел Господа пред собою выну» (Пс.15:8), без сомнения, умел, также выну, предстоять Ему в молитве и славословии: но Давид потому не бегал от храма Его, а напротив, когда только мог, бежал в оный с восхищением: «возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем» (Пс.121:1).

Мы наполняем храм, но как наполняем его? Телом ли наполняем видимое пространство храма, или также и духом наполняем невидимые чиностояния между Ангелами, сослужащими нам, и сами наполняемся благодатию Святого Духа, и здесь ныне, как некогда в Сионской горнице, хотя не ощутительным дыханием бурным, но столь же истинно и действенно дышущего в слове и таинствах? Сие истинное исполнение Церкви видят Бог и Ангелы Его и те из человеков, которые стоят на высших степенях духовного созерцания: но недостаток сей полноты можно и обыкновенному, только внимательному, зрителю примечать по видимым знамениям. Не видим ли, например, как служитель сей царской трапезы является в сих царских вратах, показует Божественное брашно и взывает: «со страхом Божиим и верою приступите», но ни один из предстоящих не приступает? Что сие значит? – Если не во всех, – ибо у иных преобладающий обычай отъемлет дерзновение, – то во многих не есть ли сие знамением того, что так близко теснящиеся к алтарю, даже до препятствования священнослужителям в их служении, совсем не так близки к оному духом, как телом; что они не имеют довольно усердия и ревности приближаться к Спасителю своему тогда, как Он Сам к ним приближается? Не примечаем ли также иногда, что после тайнодействия и молитвословия, и при начале поучения, когда к новому духовному упражнению надлежало бы приступить с новым вниманием, некоторые напротив теряют внимание, отступают от поучающего и удаляются от храма? И сие не есть ли знамением того, что и ум, и сердце таковых, следственно весь внутренний человек их не принадлежит к исполнению Церкви Божией? Так, может быть, некоторые из стоящих в доме Божием стоят в нем только, как праздные сосуды и наполняют его видимое пространство своею внутреннею пустотою. Так, может быть, взирая на движение наших желаний и помышлений, устремленных не к Богу, но к миру, и нам не слышимо глаголет Господь Вседержитель: «храм Мой есть пуст, вы же течете кийждо в дом свой»; и потому так часто «призираете на многа, и бывают мала»; не благословляя Бога во храме, не обретаете благословения Его в домах ваших.

Христиане! Взыщем дома Божия усердием постоянным и всегдашним, усердием полным и совершенным: да взыщет нас Бог благодатию Своею. Молитва, таинства, учение да будут для нас равно вожделенны во храме; все прочее, входя в него, будем оставлять за прагом, и забывать: тогда и наше смирение помянет Господь в царствии Своем. Аминь.