Догматическое богословие по сочинениям Филарета, Митрополита Московского

Содержание

«Трудно было найти человека скуднее и слабее по плоти», – говорил о знаменитом Московском иерархе Филарете (род. в 1782 г., ум. в 1867 г.) проповедник в своем надгробном слове¹. Но несравненно труднее найти человека, столь богато одаренного от природы, столь замечательного по обширной и плодотворной деятельности, требовавшей необыкновенного напряжения ума и воли. Мы не беремся изобразить все величие гениальной личности. Жизни Филарета мы коснемся настолько, насколько это необходимо для нашей цели.

Во время своего обучения Василий Михайлович Дроздов – так звали Филарета до принятия монашества – должен был переносить скудость материальных средств и, при тогдашних несовершенных способах обучения, – испытать общую трудность образования. В 1827 г. он писал к Гавриилу Тверскому: «Если вы предпочитаете старый порядок училищ, то я вас не понимаю. Мы вместе с вами учились в Лавре. Что там завидного? Вся премудрость состояла в том, чтобы написать стихи к 18 ноября. Богословию учил нас незрелый учитель по крайней мере с прилежанием. А как учили нас философии? Что сказать о исторических науках? Недостаток сей мне чувствительнее, нежели вам, когда меня, научившегося, заставили учить церковной истории»². По окончании учения в Сергиево-Лаврской семинарии, Дроздов оставлен был в ней в звании учителя. Для того, чтобы успешно учить других, Василий Михайлович не жалел сил для собственного самообразования, для восполнения школьных сведений. Сначала (в 1803 г.) он – семинарский учитель греческого и еврейского языков; через три года – учитель поэзии и лаврский проповедник, через полтора года – учитель высшего красноречия и риторики. В 1809 г. Филарет был потребован в С. Петербург и сделан там инспектором Петербургской семинарии и преподавателем философских наук; в том же году к этим должностям присоединена была должность ректора новоучрежденного Александровского училища.

В феврале 1810 года он переводится в Петербургскую духовную академию и преподает в ней сначала догматическое богословие и церковную историю, а с июля месяца того же года – историю и древности церковные. В 1812 году дает кончившим курс в семинарии наставление к прохождению священнослужительских должностей, руководствует их в чтении Св. Писания и творений Св. Отцов; а в марте месяце этого года определяется ректором С.-Петербургской академии и профессором богословских наук³. С этих пор начинается особенно усиленная деятельность Филарета. «Никогда, – говорит он, – я столько не трудился, как в бытность ректором академии Петербургской»⁴. К занятиям его по академии присоединялись еще посторонние труды.

На архиерейских кафедрах деятельность Филарета по-прежнему обширна и напряженна. У него нет свободного времени; отдыха он ищет в разнообразии занятий и в более легком труде. Так, например, он писал преосвященному Парфению: по нездоровью «не могу много работать и часто принужден лечь и слушать чтеца или диктовать, до чего я не охотник»⁵. Филарета положительно заваливали делами. Вот что он писал одному другу своему, архимандриту Антонию: «Больше дают дела, нежели хочешь и может сделать моя леность. Один архиерей затрудняется: носить ли двоеженцу стихарь: мне присылают указ, чтобы я отвечал ему на сие затруднение. Один губернатор заметил, что в метель замерзают люди, не находя пути в село: я должен сказать, не звонить ли в колокол. В обеих столицах хотят отдать откупщику погребение: мне приходится разбирать дело и объяснять, что будет ропот на откупщика и на начальство. Один архиерей написал историю Русской церкви: меня спрашивают, не надобно ли ее исправить, и дабы я не ленился отвечать, прибавляют, что о сем знает Государь Император. А я все не умею спешить»⁶. Параллельно с трудною, многосложною служебною деятельностью, которая, по-видимому, должна бы была поглощать все свободное время, идет и до самой смерти святителя не прерывается ряд замечательных произведений его пера, одно перечисление которых заняло бы много места: «Всех сочинений его свыше 700, не считая нескольких томов изданных уже после смерти его писем, и Бог знает скольких томов изданных и неизданных, большею частью подробно мотивированных, его резолюций по епархиальным делам за пятидесятилетний период его епископской деятельности»⁷. Всех его слов и речей в настоящее время издано 505.

Исследователь жизни Филарета, пораженный колоссальностью его трудов на пользу церкви и отечества, невольно спрашивает: что лежало в основе этой деятельности, какая сила поддерживала неутомимого труженика? Нередко приходится видеть корыстную деятельность. Не корысть ли давала силу нашему необыкновенно полезному деятелю? Едва ли кто осмелится дать такое объяснение самоотверженным трудам святителя.

Весь характер его деятельности говорит против этого; замечательно скромный образ жизни и его благотворительность – лишают это предположение всякого основания. Не честолюбие ли, не стремление ли к славе воспитало столь чудного деятеля? Это предположение разрушается несомненным смирением великого человека. Вот что, например, Филарет писал в 1822 г. Н. И. Гречу, который просил его написать несколько автобиографических сведений: «настоящую биографию трудно написать рано; а еще труднее свою написать беспристрастно. Если вам угодно иметь мою краткую биографию от меня, то вот она. Худо был учен; хуже учился; еще хуже пользуюсь тем, чему был учен и учился; многая милость Господня и снисхождение людей»⁸. Это было сказано не для красного словца. Что именно Филарет имел такой взгляд на свою деятельность, – это можно подтвердить многочисленными другими доказательствами⁹. В деятельности Филарета обнаруживается не честолюбие, а справедливая забота о своей чести, которая падает при всяком нарушении требований долга и принятых обязательств. А свой долг, обязанности своего служения, интересы церкви православной Филарет, действительно, ставил выше всего. Так, он писал по поводу запрещения своего Катехизиса, рассмотренного и одобренного Св. Синодом: «Не великая была бы забота, если бы сомнение угрожало только личности человека, бывшего орудием сего дела, но не угрожает ли оно иерархии? Не угрожает ли церкви?» «Если сквозь дело хотят язвить лицо – пускай. Но должно ли допустить, чтобы подкапывали твердость и достоверность церковного правительства, чтобы возмущали мир церкви?» – писал он в другой раз по тому же поводу¹⁰. Для дела церкви он готов был перенести неприятности, что действительно и было в его жизни.

«Я виноват, – писал он, – только в правиле: ставить нужду и пользу общественную выше угождения частному лицу»¹¹.

Как же образовался и чем поддерживался бескорыстный и самоотверженный деятель церкви и государства? Обозревая деятельность м. Филарета и изучая его характер, его преобладающее, основное настроение, нельзя не прийти к тому же заключению, к какому пришел и наш знаменитый современный проповедник, имевший время и удобство изучать характер великого иерарха. «Нам кажется, – говорил проповедник, – что господствующей чертой в духе почившего святителя была целость и совершенная искренность его веры, сообщавшая глубокий смысл и необыкновенную плодотворность всей его деятельности»¹². Только живою христианскою верою, проникнутою сознанием ответственности пред Богом, можно объяснить напряженность и плодотворность деятельности м. Филарета.

Уяснение мотивов деятельности великого святителя должно быть не только интересно для всякого мыслящего человека, встречающегося с таким редким деятелем, но должно быть и важно для всякого. Важно знать, какое настроение может воспитать полезного, самоотверженного общественного деятеля. При таких же блестящих способностях, какими обладал м. Филарет, но без его живой христианской веры – не мог бы образоваться такой деятель, каков был он.

Если для нас важно знать, что христианская вера лежала в основе всей деятельности митрополита, то не менее должно быть интересно и важно узнать, чем питалась, на чем, между прочим, утверждалась, какое имела содержание самая эта вера. Вера, как убеждение в истинности чего-либо, – настроение чисто формальное. Плодотворность этого убеждения зависит от его содержания, – от того, во что мы веруем. Атеистическое миросозерцание тоже может приниматься на веру, как и бывает очень часто, – может быть основным убеждением человека; но при последовательном приложении его к делу – не произойдет того, что должно произойти от последовательного проведения в жизнь православно-христианского мировоззрения. Религиозные воззрения м. Филарета тогда бы не могли служить к объяснению жизни его, когда бы мы заметили в нем разлад между словами и убеждениями его. Но этого мы не замечаем. «Я не могу, – писал Филарет, – сказать того, в чем не чувствую убеждения». В виду всего этого, мы ставим целью своего труда прежде всего – изучить и привести в систему догматическое учение митроп. Филарета, в котором необходимо должны были отразиться основные его убеждения.

Догматическое учение м. Филарета, выясняя нам основные убеждения его, ценно для нас главным образом с чисто богословской точки зрения. В сочинениях Филарета мы найдем глубокое и строго-православное раскрытие догматов веры, выраженное точным, сжатым и сильным языком. Для науки о православно-христианских догматах и вообще для правильного развития религиозного сознания – это должно иметь существенную важность. Усовершаемость откровенного учения и возможна только в этом смысле, т. е. в постепенном уяснении, в точном и систематическом изложении данного раз навсегда, неизменного в своем содержании вероучения. Обладая редкими способностями, – умом, способным к самому тонкому анализу и к глубокому созерцанию, Филарет, кроме этого, имел вполне благоприятные условия для глубокого уяснения, точного понимания и выражения христианского учения. В первый период своей деятельности, переходя от одного предмета обучения к другому, он необходимо должен был увеличивать собственные познания по этим предметам. Знание еврейского и греческого языков дало ему возможность познакомиться с оригинальным языком Библии. Толкование Св. Писания развивало экзегетические способности его. Чтение сочинений отцов и учителей церкви дало ему надежных руководителей в правильном понимании христианского учения. Занятие догматическим богословием и философией направляло его ум к возвышенному и глубокому созерцанию христианских истин. Живая вера, устраняя сомнение в истинности христианского учения, ограничивала полет рассудочных изысканий его. Сопоставление несовершенных и неудачных попыток решить высшие вопросы бытия в философии с категорическим и несомненно-верным решением их в Откровении развивало в м. Филарете любовь к изучению созерцательных истин христианства. «Вы знаете, думаю, – писал он своему отцу, – что я люблю богословию, ибо нахожу в ней утешение; но теперь должен заниматься холодною философией»¹³.

Изучение церковной истории изощряло в Филарете присущее ему уменье подмечать в жизни пути Промысла Божия, а факты исторические подтверждали широкое благотворное влияние христианских истин на жизнь людей. Преподавание поэзии, высшего красноречия – развивало в нем способность живописно, но, в то же время, точно и правильно выражать свои мысли.

Кроме этих условий, объясняющих нам важное значение догматического учения Филарета, нельзя упустить из внимания еще одного. Прежде чем отпечатать сочинение, митрополит нередко отдавал его на просмотр людей сведущих. Вот доказательство этого. «Посылаю вам, отец ректор, нечто о тексте семидесяти толковников. – писал он архим. Евсевию, впоследствии архиепископу Могилевскому, в бытность его ректором Московской академии. – Прочитайте и скажите, что будет приходить вам на мысль. Если захотите посмотреть сие с некоторыми из старших сотрудников ваших, – я не против сего, поминая пословицу: ум хорошо, а два лучше. Дело требует общей заботы»... По получении замечаний на свою статью, он пишет благодарность Евсевию: «Прочитав ваши, отец ректор, указания некоторых примеров к объяснению моих положений о тексте семидесяти, и одно выражение, благодарю и за те и за сие, как за пособие мне, писавшему и пишущему наскоро, при недостатке памяти, пособий и времени»¹⁴. «Благодарю, отец ректор, за рассмотрение проповеди, – писал митрополит в другой раз. – Ту, в которой оказались сомнительные выражения, не отдаю в Москве по вашему указанию, а посылаю к вам, чтобы цензоры видели, удовлетворительны ли исправления. Когда дело шло о замене неточного выражения точным: вы хорошо бы сделали, если бы, вместе с замечанием, предложили проект выражения, какое находите лучшим. Я лучше бы понял силу замечания, и дело кончилось бы скорее, когда бы я принял ваш проект. Теперь мой проект надобно посылать к вам: потому что я не хочу, чтобы подписью цензоров покрыто было слово, после сомнения им неизвестное. Говорю сие для могущих встретиться подобных случаев»¹⁵. Нужно при этом заметить, что эти письма относятся не к первым годам деятельности м. Филарета, а к тому времени, когда он стоял уже на высоте славы (к 1844–5 гг.). Если в такое время он был так осторожен при издании своих сочинений, то еще большую осмотрительность в таких делах можно предполагать в предшествовавший период его деятельности. «Прослужив тридцать лет в архиерейском звании, – писал он однажды, – я чувствую в некоторых случаях нужду советоваться с протоиереями, учениками моих учеников»¹⁶... Православие м. Филарета засвидетельствовано Св. Синодом, рассматривавшим и одобрившим Пространный Катехизис его. Таким образом, богословское учение Филарета, прошедшее через цензуру компетентных судей, важное помимо этого, – приобретает еще большую ценность для православного богослова и вообще для всякого верующего, как дело лучших представителей православной церкви. После всего этого, без преувеличения можно сказать, что учение м. Филарета имеет для православного богослова силу авторитета. К его учению прислушивается не один русский богослов: Филарет, как замечательный богослов, известен и за пределами России. Для православного же догматиста догматическое учение м. Филарета имеет еще особенную важность.

При высоких достоинствах, догматическое учение м. Филарета должно иметь весьма важное значение в истории науки о догматах. Действительно, без всякого преувеличения можно сказать, что таких русских богословов, как Филарет, ранее не было. Едва ли кто из русских богословов так глубоко и правильно понимал православное учение, как Филарет. До него православное догматическое учение не имело на Руси такого неподражаемого, сильного, точного, сжатого выражения. Чтобы оценить заслуги Филарета для русского богословия, надо иметь в виду состояние православного догматического богословия до его времени. Незадолго до Филарета, русское богословие только что начало освобождаться от форм схоластики и от непонятной латыни. Первые попытки в этом роде довольно удачно сделаны были м. Платоном и иеромонахом Макарием («Церкви восточной православное учение»). Но они во многом уступают трудам Филарета. В них нет такого чистого и глубокого уяснения, такого выражения православного учения, какое мы видим у Филарета.

В ХVIII и в начале XIX столетий в русском богословии ясно заметны два направления. Одно из них возникло во времена Петра Могилы, который устроил в Киеве свою коллегию, по образцу схоластических католических школ. При таком устройстве коллегии, православное богословие неминуемо должно было подвергнуться влиянию схоластики и, незаметно для себя, усвоить некоторые католические воззрения, не мирящиеся с чистотой православного учения. Главным представителем этого направления в XVIII веке был Стефан Яворский («Камень веры»). Современник его, Феофан Прокопович, воспитанный враждебно к католикам и с симпатиями к протестантским богословам, стал во главе нового направления, которое, черпая содержание из протестантских источников, по неосторожности повторяло некоторые протестантские воззрения. Это направление имело перевес над католическим влиянием. По Феофану Прокоповичу преподавалось богословие в школах; учебники школьные были переделкой его сочинений. О недостатках богословия Прокоповича и всех его последователей Филарет, рассматривая историю Вифанской семинарии, высказался так: «Богословские положения, в которых полагается оправдание верою без упоминания о делах и таинства называются обрядами, если цензор пропустит к напечатанию: то не только себя, но и академию подвергнет нареканию в неправославии, и справедливо. Вифанский ректор Гедеон в простоте сердца написал об оправдании, заглянув в какую-нибудь иностранную книгу, найдя, что это похоже на сказанное в посланиях Апостола Павла, и не заботясь о том, не надобно ли разуметь сии послания согласно с посланием Апостола Иакова»¹⁷. Влияние протестантских источников отразилось в некоторой степени и в богословиях м. Платона и архим. Макария. «Странное дело упало на мои руки, – писал Филарет. – Дозволить ли напечатать некоторые катехизисы владыки Платона, о которых цензурный комитет усомнился, потому что в некоторых не помещена молитва Господня, в некоторых говорится только о двух или трех таинствах, встречается выражение: священный обряд, которое прилагает он к таинствам Крещения и Евхаристии, – полагая Священное Писание основанием учения веры, он умалчивает о преданиях? – Не удобно оставить сии неточности, на которые нынешний век не просто смотрит: но и трудно коснуться худыми руками дела хороших рук»¹⁸.

Заслуга Филарета в такое время заключается в том, прежде всего, что он твердо стоял на почве чистого православия, чуждого крайностей протестантства и католичества. Как воспитаннику Платона, вступившему в жизнь в такое время, когда усиливалось влияние иезуитов, Филарету, понятно, нужно было оберегать православие от увлечения не протестантскими крайностями, а католическими. Это мы и видим, действительно, как в противодействии его реформам графа Протасова, так, между прочим, в более ранний период деятельности – в его «Разговорах между испытующим и уверенным о православии» и в «Изложении разностей» между православною и католическою церковью. В первом сочинении записаны разговоры, которые вел Филарет, по просьбе кн. Голицына, с племянником его, совратившимся в католичество. Второе было написано по предложению императрицы Елизаветы Алексеевны, пожелавшей ближе познакомиться с разностями православного и католического учения.

В последнем сочинении некоторые находят черты протестантского учения. Действительно, в нем есть выражения, напоминающие учение протестантов, и главным образом слова: «единый чистый и достаточный источник учения веры» есть Св. Писание. Но из этих слов Филарета и из дальнейших разъяснений его, где он доказывает, что в Св. Писании содержатся все необходимые для спасения истины и что не нужно дополнять его новым источником, – нельзя заключать, чтобы он отвергал значение предания как источника вероучения. Он смотрел на предание только как на второстепенный источник вероучения, а на Св. Писание, как на основной, о чем подробно будем говорить после. Слово «единый» не исключает предания как источника вероучения: потому что у Филарета, отличавшегося точностью в выражении, сказано не просто «единый... источник», а «единый чистый»... А в таком случае, в словах Филарета нет ничего не православного. Предание во всей его совокупности чистым источником вероучения считать нельзя: в нем есть элемент человеческий, который нельзя смешивать с откровенным, апостольским. Как учение Филарета о Св. Писании, находящееся в его «Изложении разностей между православною и католическою церковью», так и все это сочинение его – легко объясняются из обстоятельств и цели написания сочинения. Задача Филарета при написаний этого сочинения состояла в том, чтобы кратко, без утомительных для Государыни подробностей, но, в то же время, по возможности ясно и выразительно представить Августейшей читательнице неправоту католического учения. Для достижения этого, Филарету не нужно было излагать все православное вероучение, а нужно было взять только пункты разногласий между православием и католичеством. Сопоставление этих пунктов должно было дать ясное понятие о разностях православного и католического учения. Далее, Филарету следовало противопоставить католическим положениям основания, разрушающие их. Филарет так и сделал. Католичество, например, учит, что предание нераздельно, во всей своей совокупности, есть источник равносильный со Св. Писанием. Филарет противополагает этому положению православное: «единый чистый и достаточный источник учения веры есть Откровенное Слово Божие, содержащееся в Св. Писании». Мысль Филарета, в сопоставлении с учением католиков, совершенно верна, хотя взятая отдельно несколько одностороння. Католичество, потом, пользуется преданием для подтверждения таких положений, которые в св. Писании не находят для себя никакого основания и являются совершенно новыми догматами. Этому заблуждению Филарет противопоставляет учение о достаточной полноте Св. Писания, которое не нуждается в дополнении из предания новыми истинами, а только требует от предания истолкования и подтверждения истин, данных в Писании. Католики, далее, учат о сокровищнице сверхдолжных добрых дел. Филарет возражает: «добрые дела суть плоды веры и благодати, и посему не составляют в человеке никакой собственной заслуги». Как никто не обвиняет ап. Павла за учение об оправдании верою, ап. Иакова за учение о необходимости добрых дел; так никто не может обвинять и Филарета за его несколько односторонние суждения, которые вполне объясняются целью его сочинения. Чтобы судить о воззрениях Филарета на тот или другой предмет, – для этого нужно взять не одно его сочинение, а все. Односторонность и, поэтому, некоторую блазненность «Изложения разностей» Филарет и сам сознавал и без поправок не хотел издавать своего сочинения, писанного на скорую руку и в такое время, когда он только что вступал в жизнь и находился под влиянием своего учителя – благодетеля м. Платона, в катехизисе которого о предании не говорится.

В каком же порядке излагать догматическое учение м. Филарета? Как на этот вопрос, так и на тот, как вообще излагать догматическое учение Филарета, нам хотелось бы сказать и, по мере возможности, выполнить то, что сказал и что сделал сам святитель, говоря в праздник Рождества Христова, вместо своего слова, слово Григория Богослова. Вот что говорил он тогда, приступая к произнесению слова св. Григория: «Я буду только служитель трапезы, а угоститель ваш – святой Григорий: мои уста, его слово»¹⁹. Нашим угостителем будет не Григорий Богослов, а Филарет, сравниваемый с знаменитым вселенским богословом.

В основу догматической системы, составляемой нами по сочинениям Филарета, мы положим его собственный план, написанный им для преподавания Догматического Богословия в С.-Петербургской дух. академии. Этот план находится в «Обозрении богословских наук в отношении к преподаванию их в высших духовных училищах»²⁰. Понятно, нам нельзя следовать этому плану рабски, во всех его мельчайших подробностях.

Порядок частных мыслей догматической системы необходимо должен определяться тем отношением их, в каком они находятся в сочинениях самого Филарета, также и тем, в каком вообще удобнее находиться им в стройной системе. Самостоятельность наша главным образом в этом и будет проявляться.